– Херрауд? Да, под этим именем меня знают за морем. Видать, ты прибыл к нам издалека? Отведай же старого меда, добрый стрелок! Кто бы ты ни был, мы рады чествовать героя, коли у него зоркий глаз и твердая рука.

По едва заметному знаку Рюрика расторопный отрок поднес незнакомцу полный пенной браги рог. Тот принял обеими руками, слегка поклонился князю, его родичам и женам, затем собранию. После незнакомец слегка плеснул хмельного на землю.

– Слава предкам! – провозгласил он и следом опрокинул в себя все содержимое, словно малую чарку.

– Добро! Я гляжу, ты чтишь старые обычаи? – рассмеялся Рюрик, но посерьезнел и добавил: – Чтобы спину мне беречь, искусно стрелять – это мало будет. Надобно голову трезвую на плечах держать.

– Если у тебя, конунг, есть на этот счет сомнения, ты можешь испытать меня, – просто ответил незнакомец.

Как после рассказывали знающие люди, с чьих слов и сложены древние саги, хозяин решил подпоить своего гостя и дознаться, кто тот на самом деле. Перекинувшись взглядами с братьями, сидевшими за тем же столом, Рюрик дал ход состязанию.

– Готов биться об заклад, – сказал он, снимая золотой перстень, – что тебе не выиграть этот спор у Сигурда и Сьельва.

– Ставлю большой чёрный лук и стрелы. Им не одолеть меня, – откликнулся незнакомец. – Если ты не возражаешь, пусть в этот раз мед черпает моя старшая сестра. В обычае нашего племени, когда женщина сама подносит хмельную брагу героям. Так лучше пьется!

– Я не против! – улыбнулся Рюрик. – Вели позвать ее.

– Гудмунд! – крикнул княжий гость через зал, обращаясь к кому-то из провожатых…

Через некоторое время она уже стояла у трона старградского князя. Едва лишь девушка вошла, стих и многоязыкий хор полупьяных мужчин, смолкли скороговорки венедских жен. Воцарилось молчание, ибо никогда прежде не видел этот суровый и загрубевший в бесконечных войнах народ такой красы.

Ростом она была на голову ниже брата, но это бросилось в глаза, едва стали рядом. Пиршественную залу пересекла с грациозностью рыси. Белокурые волосы венчал тонкий золоченый обод. Девушка поклонилась князю в пояс. Он ошалело кивнул.

«Если великие боги и впрямь вырезали первую женщину из ивы, так это она… – подумал Рюрик. – Неповторимая, единственная, равная небожителям!»

Словно бы исчезли звуки, запахи, люди, стены… Не было никого, кроме неё, перворожденной. Таких дев воспевают седые скальды, повествуя о давно прошедших и безвозвратных временах…

Князь уже не видел, как в гневе встали и вышли вон обе его жены. Не помнил, как по очереди к коварному незнакомцу подходили выпивохи и бахвалы Сьельв и Сигурд, поминая нараспев о свершенных ими подвигах. Не замечал он и того, как, отвечая на похвальбу княжьих бояр, гость в свой черед осушает рог за рогом, ведя речь о деяниях не менее чудесных и удивительных. Как под смех и гогот пирующих Сигурда, рухнувшего на руки подбежавших отроков, поволокли наружу. Впрочем, и Сьельв последовал бы за напарником, но своевременно проглоченная козлятина давала ему силы продолжать состязание. И была очередь княжьего гостя снова поднимать рог.

– Как-то после кровопролитного боя только я и остался в живых на дракаре. Враги сковали мне ноги и, сняв тетиву с лука, связали руки за спиной. Бдительная стража денно и нощно стерегла меня. Я заговорил со своими сторожами, обещая развлечь. И я пел для них, и погрузил самых неусыпных на корабле в дрему. После мне удалось перетереть тетиву и без труда избавиться от оков. Я разыскал свои стрелы и лук и отомстил той ночью за гибель всех моих товарищей. Вознесу же рог сей за нашу Удачу! Пусть будет доброй ко всем нам!

Незнакомец пил вино, не притрагиваясь к съестному. И хотя Сьельв ещё держался на ногах, лыка он не вязал. Отчаявшись соединить очередную пару слов, махнул рукой, похлопал победителя по плечу и, пошатываясь, двинулся к ближайшему пустующему месту, чтобы рухнуть «мордой лица» в миску пошире. Но хмель одолел на полпути, услужливые отроки подхватили и его…

– Тебя зовут Орвар Одд! – прозвенел вдруг чистый и звонкий девичий голосок, но сидящие за веселым пиром не обратили на него внимания.

Услышали разве лишь сам гость да князь.

– Златовласка! – нахмурился Рюрик.

– А что я такого сказала, отец! – возмутилась девочка, выступая из-за длинного занавеса, скрывавшего угол пиршественной залы. – Ведь я угадала? Да? Он же сам про то спел? И мне воспитатель рассказывал…

Рюрик с укоризной посмотрел на дочь и отметил про себя ненароком: «Девять лет, а как вытянулась. Братишке трудно будет угнаться за сестрой…»

– Негоже подглядывать за взрослыми играми, дитя мое, – мягко добавил князь. – У тебя ещё будет время расспросить славного воина, а сейчас – ступай к себе. Ступай!

Гордо вскинув голову, так, что золотистые локоны от этого движения соскользнули с плеч на грудь, девочка удалилась. Напоследок, впрочем, она успела одарить гостя взглядом, не лишенным игривости, мол, это я узнала тебя, Орвар Одд, и никуда тебе от меня отныне не спрятаться.

– Значит, Одд Стрелок?! – сказал князь так громко, чтобы его услышали все.

– Истинно так, великий конунг, – вновь обратила на себя внимание сестра гостя. – Твоя Силкисив[5] прозорлива не по годам. И мы с братом рады сегодня испытать славянское гостеприимство. Должно быть, ты простишь нам невинную шутку, что не назвали себя сразу.

– Одд Стрелок! Тот самый?! Ну, как же, – зашептались ряды гостей, – кто ж на Севере не знает его!

Вот ведь, довелось очутиться на пиру славному гостю, чьи похождения не первый год будоражили умы всех красавиц северных земель. Даже сам владыка Старграда, и тот не ведал, не знал, кого усадили в памятный с тех пор вечер возле дверей.

В далеких таинственных странах финнов и бьярмов свершил он первые подвиги и сказочно разбогател, похитив у тамошних народов несметные сокровища. Но тяга к драгоценностям не завладела разумом молодого и удачливого викинга. Когда разгневанные боги бьярмов раскачали воды так, что корабли Одда едва не пошли на дно, он приказал посвятить все богатства морю. И это было сделано. В тот же миг шторм утих и вождь спас свою дружину. Об Одде сказывали, что в том путешествии метким выстрелом он сразил не только чудовищного белого медведя, но и нескольких великанш, и поверить в это было легко, ибо каждый убедился в меткости Одда Стрелка. Еще говорили, что от земли фризов до самой Алоди, где правил король Гостомысл, не было благородней викинга – он не ел сырого мяса и не пил вражьей крови, не обирал береговых жителей и купцов более, чем это необходимо в походе, никогда не обижал и не позволял грабить женщин.

– Хвала Браге! Это было презабавно, но в другой раз я, пожалуй, остерегусь состязаться с вендами.

И сам Аса-Тор не выпил бы столько, как мы на троих, – пошутил названный Оддом, сбрасывая синюю хламиду на руки подбежавшему слуге.

– Доброй удачи, герой! – приветствовал его Рюрик. – Сядь рядом со мною. Молва о твоих похождениях бежит впереди быстрее лютого зверя. Пожалуй, никому иному из мурманских ярлов я бы не доверил собственной спины.

– А что бы ты, славный конунг, доверил моей сестре Едвинде? – спросил Одд, не сводя с Рюрика немигающих зеленых глаз.

Но князь вряд ли нуждался в откровенном намеке. Он сошел с престола, ладный, могучий, всевластный, и, внезапно дрогнув, принял нежную ладонь враз покрасневшей мурманки в свою десницу…

…Недели летели одна за другой. Слухи сменялись слухами. Знали только, что с той поры сын короля приблизил северян к себе. Но никто не слышал разговора промеж них, ибо и Рюрик и Одд ведали цену словам.

– Говорят, что тебе всегда бывает попутный ветер, и он дует даже в том случае, когда при полном штиле ты поднимаешь парус, – молвил как-то Рюрик.

– Это легко проверить, если нам по пути, – ответил Одд и добавил: – Впрочем, тот же ветер полнил паруса моего отца и деда.

– Я был бы рад видеть тебя среди своих друзей. Нам предстоит за морем славное дело, но будет пролито много крови. И каждый меч, каждая секира теперь на счету.

– Я обхожусь стрелами, – уточнил Одд. – А если случается сойтись в ближнем бою, лучший мне помощник – дорожный посох.

Рюрик кивнул:

– Стрелы тоже сгодятся! Слышал, твои люди не боятся испытывать судьбу. Найдешь ли для них слова Силы?

– Найду, мне это не впервой. Только сам знаешь, есть особый ряд, который лучше скрепить кровью, – напомнил Одд. – Я заметил на пиру, тебе глянулась моя сестра. Что ты на это скажешь?

– У меня уже есть две жены, – смутился Рюрик. – Согласится ли Едвинда стать третьей? А если я ей не люб?

– Сомнения излишни, – успокоил Одд. – Она тоже положила на тебя глаз. Насколько я знаю, Едвинда куда моложе нынешних твоих женщин, и ей суждено со временем стать первой.

– Если бы она согласилась, я стал бы счастливейшим из смертных. Ведь первую жену из ляхов взял я по глупости и младости, вторую – по обычаю и долгу, как у нас заведено… Но у меня не было женщины по любви. Если ты поведешь свою дружину со мной за море, клянусь, на том берегу я стану мужем Едвинде.

– Да будет так. Но куда лежит наш путь?

– Странно, что ты спросил о том в последнюю очередь. Неужели судьба сестры для тебя важнее собственной?

– Меня ещё зовут Одд Странник, Одд Путник, если ты знаешь. И самим именем Всеотца[7] суждено мне скитаться, с каждым разом все дальше и дальше уходить от родного берега. За морем на закат светила я уже побывал, но ты ведь идешь на восход солнца? Не так ли?

– Да, мой дед, король Гостомысл, окончил дни на той земле и завещал сменить его, ибо не оставил после себя сыновей. Все они погибли, омрачив ему старость. Прежде дед правил в Велиграде, где ныне мой отец Табемысл, но после ушел за море в Алодь, как должно по кровным законам и чтобы принять под руку земли своего тестя.

– Теперь я знаю, о какой стране речь, – догадался Одд. – Наш путь лежит в Страну Кюльфингов.

– Я не знаю, почему вы, северяне, так ее зовете. Там родная земля моих далеких пращуров. Я возвращаюсь туда вслед за дедом, чтобы пролить на их курганы жертвенной руды.

– Лучше будет пролить чужую, чем свою, – задумчиво молвил Одд и добавил: – Но и это почетнее, чем сгинуть от старости или болезни… Мы зовем тот берег Кюльфингаландом, ибо издревле живут там своим особым законом – воины и торговые люди подчиняются лишь звону вечевого колокола, а по-нашему, кюльфы.

– Этот колокол звенел, должно быть, громко и когда призывали на свеев деда. Я был ещё подростком тогда и смутно помню, как он уходил, а с ним дядья. Те дядья помладше меня были…

– Мой отец – хевдинг с острова Храфнисте, а мать родом из Ослофьорда, сам я учился и вырос в Берурьеде. Мне хорошо известны торговцы Алоди. С самого дальнего Востока привозили они к нам и воздушные ткани, и сулеймановы мечи, и серебряные дирхемы.

– …Но скажи мне, Одд, зачем ты взял имя Странник? Зачем сторонишься родины? Неужели ты чем-то прогневил отца или мать?

– О нет! Я чту родичей, и сопровождает меня мой брат Гудмунд, как и сестра Едвинда. С тех пор как вернулся из Ирландии, не расстаюсь с ними. Но место, где я провел детство, таит опасность. Надеюсь, Рюрик, после всего того, что ты обо мне слышал даже из чужих уст, нельзя сказать, что я трус. Но человек по жизни предусмотрительный. Выслушай же мою историю, а потом суди! – предложил Одд и начал рассказ: – Видишь ли, случилось так, что у нас в усадьбе остановилась на ночлег некая вельва. Прознав о том, сбежался не один хутор. Вся округа. И подходили к ней, и каждому она предсказывала, что случится с ним в жизни. И многие были рады пророчествам.

– Кажется, все уже узнали, что должно, – сказала вельва наконец.

– Да, кажется, это так, – ответили ей.

– А кто лежит там, в соседней комнате, под шкурами? – удивилась тогда вельва. – Сдается мне, это бессильный старик.

Но это был, конечно, не старик, а я. Пророчица так бубнила, что прогнала сон. Словом, когда она прозвала меня стариком, я сел на постели и сказал:

– Ты ошиблась, женщина. И я не верю ни одному твоему слову. Если не в силах сказать, старый или молодой спит за стеной, то способна ли ты предсказать судьбу на много лет вперед? Так что лучше помолчи и сама не испытывай терпение Фригг!

– Фригг? Это кто? – не понял Рюрик.

– Она супруга Всеотца, коего мы на своем языке именуем Одином. Ей одной и ведом удел каждого.

– Продолжай, прошу тебя! Что же было дальше?

– Услышав мои слова, вельва, казалось, оцепенела. Сидела и мычала под нос. Я хотел было растолкать женщину, как вдруг она очнулась:

– И все же я сообщу о твоей судьбе, Одд, – сказала мне вельва. – Ты проживешь дольше других людей и объездишь много стран и морей. На всех берегах, куда ни пристанешь, слава о тебе будет идти впереди. Но все-таки умрешь ты здесь – в Берурьеде. В конюшне стоит старый конь по имени Факси, от сего любимца тебя и настигнет смерть.

Тут я не сдержался и за такое пророчество залепил ей пощечину, и столь звонкую, что дядьке пришлось выплатить виру. С тем колдунья и убралась. О пророчестве прознали все местные, и дня не проходило, чтобы не зашел какой-нибудь бонд и не стал бы расспрашивать – а жив ли ещё тот Одд, коему нагадали помереть от коня.

И, чтобы положить сему конец, мы с побратимом отвели сивого Факси на берег за холмы. Там я нанес коню смертельный удар и, вырыв яму в два его роста, спустил туда труп. А сверху завалил все камнями.

Родичи решили, что предсказание вельвы о том, как этот конь причинит мне смерть, уже не сбудется. Но я подозреваю в словах колдуньи некий скрытый смысл, который мне, хотя я с пеленок учился у самого Ингьяльда Мудрого, пока не удается разгадать. И до тех пор я стараюсь держаться подальше от родного мне берега. А потому, Рюрик, охотно поплыву с тобой за море.

– Тогда, чтобы дело удалось, нам следует принести жертвы богам! – предложил Рюрик.

– Не у вас ли, вагров да ругов[8], в ходу пословица, что на богов можно надеяться, но самим бы не оплошать. Жертвы, наверное, достойное и важное дело, но не бывает плохой погоды, если ты хорошо снаряжен. Будем же верить больше в свои силы, чем полагаться на помощь бессмертных, – предложил Одд. – У них и без нас дел полно.

– Но судить все одно им! – заключил князь.

…Вот боги и рассудили тот спор. Но пади на Рюрика хоть вся немилость богов, решения своего не изменит.

Он тряхнул головой, стараясь навсегда прогнать эти воспоминания, от которых вдруг защемило сердце. Тувара с Сиваром смерть уже не отпустит, жены и дети давно пребывают в царстве Морены, а он… он должен жить во что бы то ни стало. Боги не прощают слабости, тем более князьям.

Когда одноглазый шагнул в лодку, та заскрипела, закачалась. Добря обеими руками ухватился за борта, беззвучно молил богов, чтобы посудина не перевернулась. Когда в руках Лодочника появилось весло, мальчик не заметил. С великим страхом наблюдал, как этот странный человек с обветренным лицом одним движением оттолкнул лодку от берега, как спокойные воды речушки враз превратились в медленный, но очень сильный поток, понесли.

Водчий стоял спиной, изредка опускал весло в воду, но казалось, не лодкой правит, а рекой. По берегу спешной рысью мчался Сребр. Язык высунут, болтается, как красная тряпица, но морда у волка довольная, радостная. Помощник одноглазого исчез, лишь впереди показалась просторная гладь озера и крики чаек стали оглушающе громкими.

Добродею сперва не верилось, что жуткий Лодочник решился доставить его в Русу. Воображение рисовало страшные картины, казалось, будто плывут не в город Вельмуда, а прямиком на тот свет. А куда ещё может везти приспешник водяного царя? Но одноглазый вел себя как самый обычный человек, да и разговоры вел обычные, особенно вначале.

– Ты, значится, из Рюрикова города? – нарушил молчание он.

– Ага, – ответил мальчик осторожно.

– А правда, что князь ентов собственноручно Вадиму голову оторвал?

– Да… – выдохнул Добря.

Одноглазый усмехнулся. Мальчик отчетливо видел, как под истертой рубахой вздулись мышцы.

– И воинов Вадима покалечил?

– Всех до единого. Покалечил и прибил.

– А мужичье, стало быть, отпустил?

Добря стиснул зубы, кулаки сжались сами по себе. А одноглазый продолжал равнодушно:

– Да, беглецам самое место в Киеве. Тамошний князь – Осколод – Рюрика не жалует. Хоть и родня.

– Родня?! Как так?

Удивление в голосе Добри прозвучало до того громко, что Лодочник даже обернулся. Бросил на мальчика испытующий взгляд, продолжил:

– Пасынок, говорят, от первой жены, – и добавил, сдерживая смех: – Ее, видать по всему, Вадим на кол посадил. А после и сам, того, сел…

Добря похолодел до самых пят.

– Осколод этими водами как-то проходил, местных за собою на Киев звал, повезло ему, что князь русский – Вельмуд – при Гостомысле тогда был. Чего там Киев – аж на Царьград зазывал. Много молодых увел. Говорили ещё, что поклялся он отчиму, Рюрику стало быть, в верности и дружбе, а тот самолично дал Осколоду лодьи и благословил в дорогу. Купились.

– Так почему же тогда Осколод Рюрика не жалует?

Лодочник молчал довольно долго, а после махнул рукой, сказал:

– Не поймешь. Мал ты ещё. Скажи лучше, точно ли, что в Рюриковом городе и в Славне меня кличут прислужником водяного царя, а?

– Не… Не слыхал такого, – соврал Добря.

– Ну, в таком случае давай договоримся. Коли услышишь, не спорь. И приврать можешь, мол, так и есть. А я тебе за это тайну открою.

Добродей замер, во все глаза разглядывая собеседника, покраснел.

– Да ты не бойся, Добря! Не бойся. Вот как думаешь, что такое волшба?

– Волшба… она и есть волшба, – буркнул Добря.

Губы Лодочника растянулись в улыбке:

– А давай поспорим? Вот ты скажи, для того, чтобы дом построить, волшба нужна?

– Конечно, – пробормотал мальчик смущенно, глянул на хитрую физиономию лодочника, добавил поспешно: – Ну там, обереги в основание заложить, жертву принести звериную, а то и человеческую…

– А дальше?

Добря насупился, чуя подвох:

– Что? Дальше – знай себе работай. Дом построить трудно! Тут умение нужно! И ого-го какое! Я-то знаю!

– А для того, чтобы хлеб испечь, волшба требуется?

– Конечно, нет! Только разве что квашню от злого глаза укрыть, чтобы не скисла.

– А без паруса против течения пройти? – Голос одноглазого стал хитрее лисьего прищура.

– Да как же в таком деле без волхования! – выпалил мальчик. Почувствовал, как пламенеют щеки и уши, как сжимаются кулаки. – Это ж невозможно!

Смех Лодочника прокатился по округе, Добре даже почудилось, что от столь громкого звука рыба в озере вот-вот повсплывает кверху брюхом.

– Ну, тогда давай поколдуем, – отсмеявшись, заключил одноглазый. Он указал на устье вдалеке: – Это Ловать, а дальше – Полисть. Теченье встречное, но несильное. А чуть дальше – особая речушка, даже не речушка, а так, ручеек. О ней немногие знают, потому как большие лодки в те берега не вмещаются. А мы пройдем… – и, словно подслушав мысли Добри, Лодочник добавил: – Боги наделили тот ручеек особой силой, там течение другое.

– А разве так бывает? – выпучил глаза Добря.

– В наших землях и не такое бывает. Но если ходить только проторенными тропами, никогда о том, что совсем иначе, не узнаешь.

Они миновали устье, по бокам теперь не беспредельная озерная гладь, а болотистые берега. Мальчик с открытым ртом смотрел за борт, даже челюсти заболели.

– Ну, ничего себе! – наконец выдохнул он.

– А то! – В голосе мужчины послышалась усмешка. – Так теперь скажи, Добродей, есть тут волшба или нет?

Мальчик замолчал надолго, все пытался осознать случившееся с ним чудо. В то, что Лодочник не использовал волшебные силы или колдовство, не верилось. Может быть, он сам течение этого ручья перевернул?

– А касаемо спора… – отозвался вдруг одноглазый. – Зачастую выходит так, что человек путает волшбу и мастерство. Мастер спорит дело так, как никто не умеет. Оттого и кажется, будто не сам работает, а с божьей или ещё какой помощью. На самом же деле у мастера есть тайна! Это моя тайна, ты о ней никому не рассказывай.

– Хорошо. А как же быть с волшебством?

– Да никак, – улыбнулся Лодочник. – Просто запомни: люди часто называют волшебством то, чего иначе объяснить не могут. А на поверку все оказывается проще простого. Но это не значит, будто волшебства не бывает вовсе.

Добря почувствовал, что краснеет, опустил глаза. Лодочник проговорил, как и прежде, не оборачиваясь:

– Да не печалься, парень! Мы с тобой, конечно, не до Киева, а хотя б до Русы проберемся. Ну, а там я тебя на какую-нибудь лодью передам, по знакомству. А дальше из речки в речку, да волоками… Не унывай! Всего-то тысчонка верст с гаком, – рассмеялся водчий. – Еще лист не опадет, а ты уже при Осколоде очутишься.