Три

С чемоданом в руке я вошел в город. Тишина изрыгала сама себя. Какое-либо движение отсутствовало. Опустошение оказалось еще большим, чем виделось с корабля. Не осталось ни одного целого здания. Где раньше стояли дома, теперь грудились обломки. Стены осыпались; пролеты лестниц вели в пустоту. За арками зияли глубокие кратеры. Восстановительными работами никто не занимался. От завалов очистили только главные улицы, остальное пребывало в полном запустении. Меж развалин изгибались похожие на звериные тропки, только протоптаны они были людьми. Я так и не нашел никого, кто подсказал бы мне дорогу. Казалось, город совершенно опустел. Наконец гудок поезда указал мне направление к вокзалу – маленькой времянке, сложенной из собранных на развалинах материалов, напомнившей мне заброшенную съемочную площадку. Но и тут я не нашел никаких признаков жизни, хотя поезд, видимо, отошел только что. Трудно было поверить, что здесь действительно что-то происходит; что-нибудь функционирует. Я отдавал себе отчет в неопределенности окружающей реальности, как вокруг меня, так и внутри. Все вокруг было крайне непрочно, словно соткано из тумана и нейлона, за которыми ничего нет.

Я вышел на платформу. Чтобы проложить пути, они, должно быть, взорвали развалины динамитом. Одноколейка выходила из города, пересекала пустырь и скрывалась в еловом лесу. Такая хрупкая связь с миром особого доверия не вызывала. У меня было ощущение, что рельсы заканчиваются сразу за опушкой. За деревьями поднимались горы. Я крикнул: «Есть тут кто-нибудь?» Невесть откуда появился человек и показал кулак. «Проход запрещен – проваливай!» Я объяснил, что я только с корабля и ищу комнату. Он злобно, с подозрением уставился на меня и промолчал. Я спросил, как пройти на главную улицу. Он угрюмо пробурчал несколько слов, продолжая пялиться на меня, будто я с луны свалился.

С чемоданом в руке я вышел на площадь, по которой ходили люди. Мужчины в черных кителях, похожих на те, что я уже видел, почти все имели при себе холодное или огнестрельное оружие. Женщины тоже все были в черном, что производило тягостное впечатление. Их лица ничего не выражали, никто не улыбался. Но я обнаружил первые признаки того, что в некоторых зданиях по-прежнему кто-то живет, кое-где в окнах даже были стекла. На площади стояли лотки, работали магазинчики: деревянные хибары и пристройки заплатами пестрели на руинах. В другом конце площади работало кафе, был даже закрытый кинотеатр, чья потрепанная афиша рекламировала прошлогоднюю программу. Очевидно, это было живое сердце города; все остальное представляло собой останки мертвого прошлого.

Я пригласил хозяина кафе выпить в надежде установить с ним хорошие отношения, прежде чем спросить про комнату. Местные жители все как один представлялись мне людьми замкнутыми, подозрительными и враждебно настроенными по отношению к незнакомцам. Мы выпили местного сливового бренди, напиток крепкий и огненный, как раз для холодного климата. Это был крупный, сильный мужчина, настоящий крестьянин. Сначала мне и слова из него было не вытянуть, но после второго стакана он расслабился и спросил, зачем я приехал. «Сюда никто не приезжает; для чужестранцев у нас нет ничего привлекательного – одни руины». – «Ваши руины – знамениты на весь мир. Вот я и приехал посмотреть на них. Я провожу исследование для научного сообщества», – выдал я заранее подготовленный ответ. «То есть в других странах есть люди, которых это интересует?» – «Конечно. Ваш город – важный исторический объект». Он, как я и ожидал, был польщен. «Это верно. Нам есть что вспомнить». – «А еще и первооткрыватели. Не слыхали, недавно найдена карта, которая доказывает, что ваши длинные корабли раньше всех переплыли Атлантику и первыми открыли Новый Свет?» – «Вы рассчитываете найти этому доказательства в здешних руинах?» Это мне еще на ум не приходило, но я согласился. «Мне, конечно, нужно получить разрешение: все должно быть по правилам. Только вот я, к сожалению, не знаю, к кому обращаться». Он без колебаний ответил: «Нужно спросить правителя. Он здесь все контролирует». Вот она, неожиданная улыбка фортуны. «А как мне его найти?» Перед моими глазами стояло девичье запястье в его железной хватке, крушащей хрупкие острые косточки. «Это не сложно. Нужно пойти в мэрию и записаться на прием у одного из секретарей». Я был рад такой удаче. Чтобы добраться до этого человека, я был готов долго выжидать удобного случая; и вот такая возможность представилась мне с самого начала.

Вопрос с комнатой также решился без проволочек. Удача сопутствовала мне во всем. И хотя сам хозяин не мог меня пристроить, у его сестры, живущей неподалеку, комната для меня нашлась. «Она вдова, ей, знаете ли, лишние деньги не помешают». Он пошел позвонить ей и, вернувшись после довольно долгого отсутствия, сказал, что все улажено. Обед и ужин мне будут подавать в кафе, завтрак – в моей комнате. «Вам ничто не помешает работать. Там очень тихо. Дом стоит в стороне от улицы, фасадом на воду, так что никто туда даже не ходит». Он мне очень помог, поэтому, чтобы поддержать разговор, я спросил, почему люди избегают ходить вдоль фьорда. «Потому что боятся живущего на дне дракона». Я решил было, что он шутит, но лицо его было совершенно серьезно, и произнес он это, как нечто само собой разумеющееся. Мне еще не приходилось встречать человека, который пользовался бы телефоном и верил в драконов. Это развеселило меня и добавило ощущения нереальности происходящего.

Комната оказалась темной, унылой, без удобств и довольно холодной. Тем не менее предметы первой необходимости – кровать, стол и стул – там присутствовали. Заполучить даже такое жилье было удачей, ведь других вариантов просто не было. Сестра хозяина кафе выглядела старше и куда менее ушлой, чем ее брат, которому, должно быть, пришлось долго уговаривать ее принять меня. Она с видимым неудовольствием впускала в дом, где жила одна, чужестранца; ее подозрительность и неприязнь чувствовались во всем. Во избежание неприятностей я, не торгуясь, заплатил запрошенную ей непомерную плату за неделю вперед.

Я попросил ключи, сказав, что нужно будет сделать дубликат для внешней двери – не хотел от нее зависеть. Она принесла два ключа, но выдала только один – от двери в комнату, зажав второй в ладошке. Я попросил, чтоб она дала его мне. Она отказалась. Я настаивал. Она заупрямилась и ретировалась в кухню. Я пошел за ней и силой отобрал ключ. Я обычно так себя не веду, но вопрос был принципиальный. Впредь не станет мне перечить.

Я вышел из дома и направился исследовать город: между бесформенными руинами беспорядочно протоптанные дорожки, развалины фортов, выступающие из тусклого лилового моря, плиты гигантской лестницы, развалившаяся на громадные куски крепостная стена. Сплошные руины, обрушившиеся фортификации, свидетели воинственного, кровожадного прошлого. Я поискал здания, построенные сравнительно недавно. Таковых не оказалось. Малочисленное население, точно крысы, ютилось на руинах былого военного могущества. Когда здание становилось непригодным для жилья, они просто переселялись в другое. Городское население постепенно вымирало, численность его сокращалась ежегодно. Имеющихся развалин вполне должно было хватить, чтобы протянуть до конца. Сначала было сложно отличить жилые здания от нежилых, но потом я научился выискивать приметы обитаемости – армированные двери, заколоченные окна.

Я записался на прием к правителю; похожее на массивную крепость здание мэрии возвышалось над городом, расположившись в самом высоком его месте. В назначенное время я забрался по единственной ведущей к нему крутой дороге. Снаружи здание больше походило на укрепленный форт с массивными, толстыми стенами, без окон, с узкими бойницами под самой крышей, предназначавшимися, по-видимому, для пулеметов. По обе стороны от входа стояли артиллерийские орудия, нацеленные на дорогу. Я было предположил, что они остались от какой-нибудь прошлой военной кампании, но выглядели они вполне боеспособными. С секретарем я разговаривал по телефону, теперь же меня встретили четыре вооруженных охранника в черных мундирах и повели по длинному коридору – по двое спереди и сзади. Было темно. Лишь сверху сквозь бойницы просачивались бледные пучки дневного света, смутно обозначая лестницы с похожими на мосты площадками, от которых на разных уровнях в разных направлениях расходились коридоры и галереи. Невидимый потолок, наверное, был невероятно высоко, под самой крышей, поскольку все эти едва различимые ответвления находились высоко над моей головой. Вдалеке что-то шевельнулось: девичья фигура. Я поспешил за ней, она стала подниматься по лестнице, и ее серебристые волосы покачивались, мерцая во тьме при каждом шаге. Короткая крутая лестница вела в единственную комнату. В большом с минимумом мебели пространстве покрытый лаком пол был гол, как танцплощадка. Меня поразила царившая здесь неестественная тишина, необычный шипящий звук в воздухе, в котором ее движения слышались, как мышиное царапанье. Ни звука не проникало сюда ни снаружи, ни из других частей здания. Это меня удивляло, пока я не сообразил, что комната звуконепроницаема, и что бы в ней ни происходило, за пределы четырех стен не проникало ни звука. И тут только до меня дошло, почему ей была отведена именно эта комната.

Она была в кровати, но не спала, ждала. Стоявший рядом ночник испускал слабый розоватый свет. Широкая кровать стояла на возвышении, как и ложе покрытое овчиной, напротив огромного зеркала почти во всю длину комнаты. Она была одна, никто ее не слышал и не должен был слышать; отрезанная от всяческих контактов, она была совершенно беззащитной, оставленной на милость того, кто входил сюда без стука, не говоря ни слова, и его холодные очень яркие глаза вонзались в ее отражение. Она неподвижно сидела на постели, уставившись в зеркало, словно зачарованная. Гипнотическая сила его глаз могла подавить ее волю, и без того ослабленную матерью, которая долгие годы непрестанно подчиняла ее себе. С детства вынужденная принять роль жертвы и в мыслях, и в поведении, она была беззащитна перед его агрессивной натурой, способной покорить ее, завоевать без остатка. Я видел, как это происходило.

Он неторопливо подошел к кровати. Она не шевелилась, пока он не наклонился к ней, она судорожно съежилась, будто пытаясь избежать удара, и уткнулась лицом в подушку. Он протянул руку, скользнул по плечу, сильные пальцы нащупали подбородок, схватили, потянули, силой подняли ее голову. Ужас охватил ее, бешено извиваясь, она стала яростно сопротивляться его превосходящей силе. Он же просто стоял, давая ей возможность побороться. Ее слабое сопротивление забавляло его, он знал, что долго это не продлится. Он молча, ухмыляясь, наблюдал, как она постепенно теряет силы, и медленно, спокойно, неотвратимо поднимал ее лицо к себе.

Вдруг она сдалась, выдохлась, признала поражение; она тяжело дышала, лицо было мокрым. Он слегка сжал ее подбородок, вынуждая смотреть прямо на него. Чтобы покончить с сопротивлением, он безжалостно вперил свой надменный сине-ледяной взгляд в ее расширенные глаза. То был момент ее капитуляции; она утонула в холодно-синих, гипнотических глубинах, сопротивление было сломлено. У нее больше не было собственной воли. Он мог делать с ней что угодно.

Он нагнулся, встал коленями на кровать, повалил ее на спину, схватив за плечи. Лишенная воли, она настолько подчинилась ему, что податливо подвинулась, чтобы ему было удобнее. Она была в полубессознательном состоянии и едва соображала, что с ней происходит. Его же интересовало только собственное наслаждение.

Потом она не шевелилась, не подавала признаков жизни, лежала обнаженная на скомканной постели, как на столе в морге. Сброшенные на пол простыни и покрывала прикрывали помост. В том, как ее голова свешивалась с кровати, было что-то ненатуральное, странный изгиб шеи предполагал насилие, белые волосы были скручены его руками в подобие каната. Он сидел, положив на нее руки, словно утверждая свое право на добычу.

Когда он прошелся пальцами по ее обнаженному телу, задержавшись на бедрах и груди, ее охватила долгая болезненная дрожь; и она снова затихла.

Он одной рукой поднял ее голову, секунду вглядывался в лицо, потом отпустил, голова упала на подушку и осталась лежать в том же положении. Он встал, отошел от кровати; нога запуталась в покрывале, он отшвырнул его и двинулся к двери. С тех пор как он вошел в комнату, он не произнес ни слова, и вышел он без единого звука, если не считать слабого щелчка закрывающейся двери. Больше всего ее ужасало именно молчание, каким-то образом связанное с его властью над ней.

Интересно, куда это меня ведут, гадал я. Здание было колоссальное, за одним коридором каждый раз открывался новый коридор. Мы миновали люки подземных темниц, камеры, высеченные прямо в скале. По стенам этих клетушек сочилась вода, смешанная с какими-то зловонными выделениями. Опасные ступени вели вниз к еще более глубоким темницам. Мы прошли сквозь несколько створов огромных дверей, одни охранники отпирали их снаружи, другие с треском захлопывали за нашими спинами.

Комната, в которой принял меня правитель, выглядела не казенно. Она была просторной и правильных пропорций, деревянный пол отражал потускневшие старые канделябры. Окна смотрели не в город, а на напоминающие парк просторы, спускавшиеся к далекому фьорду. Его идеально скроенный мундир был сшит из великолепного материала, высокие сапоги блестели как зеркало. Он носил цветную нашивку какого-то не известного мне ордена. На этот раз у меня создалось более благоприятное впечатление; его надменный взгляд, который мне так не понравился, был не столь очевиден, хотя ясно было, что он рожден повелевать, что он сам себе закон и судить его обычной меркой нельзя. «Чем могу?» Он приветствовал меня с официальной вежливостью, смотря синими глазами прямо в лицо. Я поведал ему заготовленную историю. Он тут же согласился выдать и подписать все необходимые разрешения, заверив, что я получу их завтра же. По собственной инициативе предложил добавить пункт, обязующий оказывать мне всяческую поддержку в исследованиях. Мне это показалось лишним. Он сказал: «Вы не знаете этот народ. Беззаконие у них в крови, плюс врожденная неприязнь к иностранцам, они живут по суровым древним обычаям. Я приложил много усилий, чтобы внедрить более современные отношения. Но это бесполезно, они замурованы в минувшем, как жена Лота в соляном столбе; их не отделить от прошлого». Я поблагодарил его, думая об охранниках – вряд ли они соответствовали его просвещенным взглядам.

Он заметил, что я выбрал странное время для визита. Я спросил почему. «Лед будет здесь очень скоро, гавань замерзнет, мы будем отрезаны от внешнего мира. – Он метнул на меня синий взгляд. Что-то осталось недосказанным. У него был трюк: он как-то так щурил свои очень яркие глаза, что казалось, они испускают языки синего пламени. Он продолжил: – Вы можете сесть здесь на мель и задержаться дольше, чем рассчитывали». И снова резкий взгляд, как будто он подразумевал нечто большее. Я ответил: «Я проведу здесь не больше недели. Не слишком рассчитываю найти что-нибудь новое. Мне, скорее, нужно ощутить здешнюю атмосферу. – Несмотря на первоначальное неприятие, я вдруг ощутил, что между нами наладился контакт, что нас связывает что-то личное. Это чувство было настолько неожиданным и необъяснимым, что, смутившись, я добавил: – Пожалуйста, не поймите меня превратно», – сам толком не понимая, что имел в виду. Ему это, по-видимому, доставило удовольствие, и он тут же стал более дружелюбным. «Значит, мы говорим на одном языке. Отлично. Я рад, что вы приехали. Нашей стране необходимы связи с более развитыми народами. Это только начало». По-прежнему не совсем понимая, о чем мы с ним говорили, я встал, чтобы идти, и снова поблагодарил. Он пожал мне руку. «Приходите как-нибудь отужинать со мной. Если смогу быть чем-то еще полезен – дайте знать».