3

Демоны могут прийти в наш мир тремя путями. Путь, не связанный с Дверью, – это когда они рождаются среди нас (вы думали, что «Омен» – это просто триллер?). В соответствующее время в соответствующем месте кошки, перепрыгивая через колыбель, превращают младенцев в вампиров. Голодные могут стать демонами-вендиго и сожрать свою семью. Прогулка под смоковницей может отдать человека во власть демона без лица. (И да, что касается последнего случая, смоковница должна быть на Гуаме, но принцип вы поняли.)

Второй путь – когда обычная дверь, или дыра, или что-то подобное проходит через вивификацию, то есть оживает сама по каким-то дурацким оккультным причинам; как с рождением, это тоже должно случиться в правильном месте в правильное время, и, кроме того, Дверь (дыра) должна быть правильной формы. Эти Двери сложно засечь, говорит Райан. Если охотник не доберется до них достаточно быстро, появятся горы трупов, и тогда черта с два проберешься туда мимо полиции.

Наконец, есть мой любимый способ вызывать демонов в наш мир: несколько пьяных идиотов думают, что совершают магический ритуал, и таки да, оказывается, они его действительно совершают.

Много водки, мой первый доллар из первых чаевых от первого клиента в закусочной лежит, скомканный, в центре мелового круга, дерьмовая попытка вспомнить строчки из «Колдовства». Вот как это было. А потом земля содрогнулась, и в стене чертовой закусочной открылся портал.

И он заговорил.

Через десять минут появился он, мужчина в длинном черном пальто, он ворвался в подвальную дверь с мечом в одной руке и обрезом – в другой.

После ряда убийств и кучи соли Райан в своей чудной манере, одновременно немногословной и саркастической, объяснил, как устроен мир: демоны реальны. Другие измерения реальны. Он добавил пару гадостей в адрес теории струн, но я была слишком пьяна, чтобы понять.

Дверь, на которую я смотрю сейчас, по-видимому, возникла спонтанно. Я говорю так, потому что никто со склонностью к готической драме в душе не станет открывать Дверь в промышленной стиральной машине.

– Я стараюсь, чтобы медсестры ничего не клали сюда, – оно просто сжирает все, – рассказывает Оуэн.

Эта Дверь просто светится багровым и зеленым, словно синяк. В прачечной оглушающий шум, гудят десять сушилок, пыхтят семь гигантских стиральных машин, воздух сырой и пахнет отбеливателем, старостью и слезами. Свет яркий, вдоль стен сложены стопки светлых простынь, одеял, халатов хирургов и пижам. Рядом с Оуэном ярко-красное ведро с надписью: «Только для экстренных случаев»; я уверена, что там соль.

Посреди этой нереально обычной обстановки стоит одна машина с наклейкой «Не работает» и маленьким иллюминатором в Ад в металлической дверце.

Хорошенькая Дверь в Ад.

– Моя Дверь выглядит не так, – бормочу я и протягиваю руку. Райан быстр – он сильно шлепает меня по руке, мне больно, и я выныриваю из странного оцепенения, охватившего меня. – Моя Дверь выглядит не так, – повторяю я громче, игнорируя тот факт, что я чуть не прикоснулась к Двери в Ад. Я дура? Возможно.

Оуэн либо не замечает, либо слишком вежлив, чтобы указать мне на это.

– Как выглядит ваша Дверь? – с любопытством спрашивает Оуэн.

– Я думала, они все одинаковые.

Я адресую эти слова Райану, который слегка покачивает головой:

– Большинство из них. Но некоторые отличаются.

– Очень полезная информация. – Я поворачиваюсь к Оуэну. – Моя Дверь – это большой портал. Наверху у него арка, наверное, в фут шириной, выложенная из камня. Низ тоже каменный, весь дверной проем, и он не выглядит так, словно туда можно войти и оказаться в Аду. Прямо за проемом кованая решетка. Ну или руки. Одно или другое. Оно распахивается, когда дверь открывается, чтобы выпустить демонов.

– Кованые руки? – скептически переспрашивает Оуэн.

Он скрещивает руки и прислоняется к стиральной машине-Двери. Его форма мило натягивается на бицепсах, но я делаю вид, что не замечаю. Я все еще возмущена, что он оскорблял Райана; только мне можно это делать.

– Элли была готом в юности, – сухо поясняет Райан.

Ничего не может быть дальше от истины. Подростком я была печальной серой мышью – слишком много денег и слишком мало вкуса и стиля. Я носила желтый кожаный жакет и шесть пар одинаковых туфель на каблуках, различающихся только цветом. И большую часть времени лак на ногтях соответствовал цвету туфель, а туфли соответствовали сумочке.

Не то чтобы Райан знал об этом, я полагаю. Когда мы разговаривали, мы говорили о Двери, демонах и о том, что мне надо попросить повара добавить в меню на следующую неделю. Не о нас. Тем не менее откуда он взял эту идею, что я гот?

Может быть, это все из-за того, что я вызвала Дверь? Готова поспорить, что так и есть.

– Вы можете сказать нам, почему она так мерцает? И почему не разговаривает? – спрашиваю я.

Странно… но мои уши зудят глубоко внутри. Как будто Дверь пытается говорить со мной, но не может. Хотя я уверена, что услышу, если подойду поближе.

– Эта Дверь никогда не говорит. И из нее ничего не выходит, хотя некоторым людям не следовало бы жить.

Не следовало бы потому, что от них слишком много беспорядка или потому, что они плохие? Оуэн говорит так, словно каждое слово из него вытягивают медленно и болезненно. И я придвигаюсь все ближе и ближе к Двери. Она пахнет… она пахнет пурпуром. Что это значит?

И не успевает Райан остановить меня, как я снова протягиваю руку и касаюсь Двери, прикасаюсь к крутящемуся пурпуру и зелени, прикасаюсь к этому синяку.

В моей голове раздаются вопли, крики ярости и боли. Я чувствую, что меня за талию хватают руки, но я хочу пройти сквозь Дверь. Я хочу забраться туда и свернуться в пурпуре. Он такой одинокий. Но руки неумолимо оттаскивают меня назад, мне холодно, грустно, и я плачу.

– Пустите меня, – говорю я и слышу свои слова, они звучат истерично. – Дайте мне пройти!

Меня швыряют на пол, и я слышу шум над собой. Когда я открываю глаза, Райан и Оуэн стоят надо мной и Оуэн сыплет соль мне на голову из ведра около Двери.

– Пустите меня, – всхлипываю я. – Он такой одинокий.

– Ты дура! – рычит Райан. – Долбаная дура!

– Это было абсолютно, чертовски глупо, – говорит Оуэн, но протягивает руку, чтобы помочь мне встать.

Я не беру его за руку, потому что в моей голове шепот: «Не прикасайся к нему».

– Я не буду, я не буду, я не буду, – говорю я вслух.

Чем больше соли Оуэн сыплет мне на голову, тем глупее я себя чувствую. Сколько соли может вместиться в ведро, кстати? Дышать легче, и слезы высыхают. Когда я бросаю взгляд на Дверь, вижу, что дверца машинки закрыта и пурпура с зеленью больше не заметно.

Я стряхиваю соль с головы и поднимаюсь. Мир вокруг меня кружится, кажется, меня сейчас стошнит.

– Наверное, мне надо снова лечь. – Что я и делаю, медленно и осторожно.

«Наверное, тебе не следует трогать чертовы Двери в Ад». Я знаю этот шепот. Это Райан. Я смотрю на него. Его рот искривлен гримасой.

– Я не собиралась трогать ее, – говорю я. – Она меня заставила.

– Я… – начинает Райан и заканчивает шепотом: – Ты слышишь это?

– Да. – Я закрываю глаза, чтобы прекратить головокружение, и все мое тело начинает вздрагивать.

Теперь, на этот раз громко, Райан спрашивает:

– Ты слышала это?

– Нет… – Я снова открываю глаза. Тошнота отступает.

– Вероятно, побочный эффект от прикосновения к Двери, – отвлеченно говорит Оуэн.

Он нравится мне все меньше и меньше с каждой секундой.

– Она меня заставила, – упорствую я.

Райан невозмутимо смотрит на меня. Он не выглядит раздраженным, он ведь чертовски сдержан. Он мог бы съесть шестерых младенцев и седьмого на десерт, я его знаю.

– Мы поговорим об этом позже, – наконец заявляет он.

Я подтягиваю колени ближе и опускаю голову между ними, делая глубокие вдохи, а он тем временем обращается к Оуэну.

– Спасибо, что показал нам свою Дверь, – нараспев говорит он.

Полагаю, это их ритуальная фраза. Охотники странные.

– Всегда пожалуйста, – отвечает Оуэн с такой же интонацией, потом добавляет: – Я никогда не делал этого раньше. – И вполголоса, словно я не могу его слышать: – Она никогда не притягивала меня.

– Что ж, Элли особенная, – говорит Райан.

Я ущипнула бы его, но пока что с трудом даже дышу.

– Мы уходим? – спрашиваю я. – Я хотела бы убраться отсюда. Не обижайся, Оуэн.

– Не принято! – Жизнерадостный британский акцент возвращается. – Оставляю это на ваше усмотрение. Вы знаете, что Нарния снова в городе, верно?

Райан моргает:

– Нет. Но…

Оуэн перебивает его:

– Она в обычном месте. И ты, моя милая, – говорит он мне, – должна мне пирог.

Потом он разворачивается и уходит, даже не попрощавшись. Я наблюдаю, как он поправляет бейсболку по пути. Понимаю, почему Райан не любит охотников в бейсболках. И я не принесу ему вкусный пирог. Испеку персиковый. Персиковые пироги всегда кашеобразные.

– Ты в порядке? – Райан садится на корточки рядом со мной.

– Если нет, это имеет какое-то значение? – спрашиваю я, продолжая держать голову между коленей. Жаль, что я надела такие тесные джинсы, но других чистых не было.

– Нет, – отвечает Райан и тащит меня за руку.

Несмотря на то что Райан поддерживает меня, я шатаюсь. Я измучена. И когда мы проходим мимо стиральной машины с Дверью, я снова чувствую боль, плач, одиночество. Я вздрагиваю.

Я теперь сомневаюсь насчет теории, что молодые охотники сексуальны, но Райан в любом случае самый привлекательный из тех, кого я видела. Пока мы движемся по направлению к выходу из больницы – он следит за указателями, а я спотыкаюсь, – я украдкой разглядываю его; его профиль – сплошные прямые линии и резкие впадины, эти контуры так и хочешь облизать. Его лицо слегка затенено полями шляпы, и мне ужасно хочется сорвать с него шляпу и прикоснуться к нему.

По всей видимости, я делаю это не настолько незаметно. Он косится на меня и улыбается, как будто не собирался этого делать.

Боже мой, мне это нравится. Он не часто так делает. Улыбка и то, что он продолжает бережно меня поддерживать, не позволяя мне упасть, его теплая, обнимающая меня рука – этого мне достаточно. Думаю, я удержу его. С учетом моей слабости, это действительно сильное решение. Я хихикаю.

Но…

Какая-то часть меня, глубоко внутри, вздрагивает. Нехорошо. Что-то происходит.

Вас когда-нибудь охватывала дрожь, непонятно от чего, и в мозг проникала странная мысль, непонятно почему? Такая мысль сейчас пришла в голову мне, прервав глупые грезы. Коридор подозрительно пуст.

– Рай?

Я пытаюсь сосредоточиться. В коридоре тихо, слышны только звуки наших шагов, и вместо людей я вижу двери, двери и черноту.

– Мм?

Это неправильно. Райан… растерян? Имею в виду, что я сама ужасна, но у меня было достаточно подтверждений тому, что Райан этому неподвластен. Так что либо мной завладел суккуб и мне светит самое приятное времяпрепровождение в жизни, перед тем как я взорвусь и умру (однажды это случилось с одним типом, попытавшимся стащить бутылку холодного чая, пока мы с Райаном были наверху, и мне на лицо капала вода с кровью, пока я отмывала типа с подвального потолка), либо что-то не так.

– Мы все еще в больнице? – спрашиваю я, потому что, судя по тому, что я вижу, это закономерный вопрос.

Он моргает, глядя на меня, поворачивается и смотрит, потом осторожно отпускает мою руку и говорит:

– Открой дверь рядом с собой.

Я очень, очень не хочу, чтобы он отпускал меня. Это желание чуть ли не сильнее нежелания открывать дверь. В стеклянный глазок я вижу, что это крошечная кухня, где стоят буфет и кофемашина. Я хватаюсь за край его плаща – Райан морщится, но, наверное, он тоже рад, что мы вместе, – и поворачиваю ручку.

Кухонная дверь распахивается, и – это чертова кухня, просто кухня! – тут вдруг шляпа Райана падает мне на голову. Райан натягивает ее мне на глаза, видимо, для того, чтобы полностью ее испортить, и тут он говорит:

– Не смотри. Не вздумай.

В голове я слышу его шепот: «Пожалуйста».

Я ничего не вижу, хочу я сказать. С этой огромной тяжелой шляпой, закрывающей глаза. Но я ничего не говорю, потому что внезапно раздаются голоса.

Голоса тихие, еле слышные, далекие – шляпа отчасти закрывает мне уши, я замечаю это, когда пытаюсь потереть их, чтобы избавиться от звуков. Голоса одинокие и печальные, и я сказала, что они одинокие? Черный мир внутри шляпы превращается в пурпур. Где-то здесь, рядом, мир боли, и все, что я хочу, – это протянуть руки и обнять…

– Ради бога, Элли, не сейчас. – Я слышу Райана.

Он шевелится прямо рядом со мной, я обнимаюсь не с испуганными голосами, а с Райаном, и, кажется, я его удерживаю.

Что, черт побери, я творю?

Я опускаю руки, и он благодарит довольно высокомерным тоном, и я слышу металлический свист его меча, пронзающего что-то вязкое. Голоса внезапно прекращаются, и я чувствую, как что-то влажное и мешковатое падает мне на туфли. Я очень, очень растеряна, и мне так плохо, как никогда не было.

Я чувствую руку на шее – это Райан. Его большой палец скользит по моему горлу один раз, и потом внезапно он сдергивает шляпу у меня с головы, и мои волосы, и без того спутанные из-за того, что меня ни свет ни заря разбудил некий охотник, теперь выглядят как одуванчик, который собирается вот-вот выбросить семена. Я приглаживаю их, уставясь на него; надо будет повязать волосы банданой, если они не прекратят буянить. Он смотрит на меня, пытаясь придать своей шляпе, теперь напоминающей дамскую шляпку, прежний вид.

Позади него валяется здоровенный пурпурный монстр с массой щупалец, из него торчит меч. Одно щупальце лежит на моих туфлях. На самом кончике щупальца расположены волосинки, и я вдруг вспоминаю о воображаемом любимце-кролике, который у меня был в шесть лет.

– Гм, – произношу я. – Откуда это взялось?

Он смотрит назад, потом снова поворачивается ко мне. Осторожно надевает стетсон и поправляет поля.

– Оно шло за тобой, – отвечает он.

Он отворачивается и вытаскивает меч из этой штуки. Из раны выплескивается немного пурпурной жидкости, жирной, как жареное масло. Райан кривится и направляется в кухню, дверь в которую я открыла немногим ранее. Вытирает клинок бумажными полотенцами.

– Как? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами:

– Ты прикоснулась к Двери. Что-то с той стороны захотело тебя – или ты захотела его. Оно пошло за тобой.

Райан прячет меч в роскошных полах плаща. Но я не настолько умудрена опытом.

– Я ничего такого не хотела, – возражаю я.

Он выходит обратно в коридор, я следую за ним.

Труп демона начинает исчезать. Мы ждем, пока он не испаряется полностью. Райан говорит:

– Я не знаю, в чем дело, но что-то в тебе привлекло его внимание, Элли. – Он печально смотрит на меня. – Взгляни.

Он снова берет меня за руку и тащит к следующему повороту коридора – там полно людей, глядящих на нас с болью, – потом мы оказываемся в вестибюле отеля, выходим через крутящуюся дверь, на улице в ряд стоят такси, готовые отвезти вас куда угодно. Он пихает меня в одну машину и просит таксиста отвезти нас в Бруклинскую публичную библиотеку.

Что-то во мне? Потрясающе.

Я прислоняюсь головой к окну и закрываю глаза.

4

Библиотека огромна, она расположена в центре Бруклина. Прямо рядом с парком и ботаническим садом. Однако соседям не позавидуешь; я не хотела бы гулять здесь вечерами без сопровождения охотника.

Хорошо ехать на такси. Даже без монстров со щупальцами улицы кажутся нереальными. Я люблю этот город. Я провела большую часть жизни на Лонг-Айленде, который тоже весьма нереальный. Это даже не остров – это полуостров. Ложь, везде ложь! Я даже не знала, что это не остров, пока мне не исполнилось двадцать пять и я не посмотрела на карте. В школе нас этому не учили. Зачем учить географию, когда вместо нее мы можем узнать о… ну, о других вещах, я считаю. Я даже не помню, чему меня учили в школе. Большую часть времени я потратила на маникюр, укладку и шопинг.

По существу, я была самой обыкновенной, типичной жительницей Нью-Йорка. У меня было чересчур много времени и чересчур много денег. Я жила в доме, который явно был слишком велик для троих человек, – там было шесть гостевых спален, огромный подогреваемый бассейн на заднем дворе, где можно было купаться зимой, и у нас даже были слуги. Это не совсем то, что люди представляют себе, когда думают о Нью-Йорке, но любой ньюайлендец поспешит вас заверить, что Лонг-Айленд – это не часть Нью-Йорка. Нью-Йорк состоит из пяти районов, и все. Большинство жителей Лонг-Айленда даже не смогут их все вспомнить и все время забывают Бронкс.

Стэн и Аманда росли по соседству со мной. У них тоже были большие дома, бассейны и подстриженные деревья вдоль подъездных аллей. Нам подарили похожие машины, когда нам исполнилось по шестнадцать лет, и мы ездили на них слишком быстро, пока наши родители потягивали мартини и болтали о фондовой бирже и инструкторах по теннису.

Отличие между нами теперь заключается в том, что Стэн и Аманда продолжают жить той жизнью. Я живу в Бруклине, в крошечной квартирке, в окружении студентов, изучающих литературу и философию, в нескольких минутах езды на метро до Манхэттена. Я никогда не ездила на метро, пока не переехала в Бруклин.

Хотела бы я сказать, что я вписалась в эту жизнь и у меня не было никакого культурного шока, но я не вписалась совершенно. Я начала работать в закусочной, потому что это больше всего было похоже на ту работу, которую я на самом деле могу выполнять; только благодаря любимой горничной матери Аманды я вообще получила этот шанс. Горничная матери Аманды, чье имя я даже не знаю, потому что в те времена я плохо запоминала имена, несмотря на то что сидела без гроша, получила неплохое вознаграждение за то, что рекомендовала меня на это место.

Оглядываясь назад, я прихожу к убеждению, что Салли пожалела бедную богатую девочку, явившуюся к ней в первый день работы официанткой в белом костюме от Прады и за рулем «мерседеса». Я с трудом запарковалась, и к концу рабочего дня мои ноги так гудели, что я не могла вести машину. Салли не слишком смеялась над моими страданиями и разрешила мне поспать в ее сильно натопленной комнате над закусочной, пока она смотрела телевизор и в итоге сама уснула прямо в старом кресле, которое, к сожалению, она не оставила здесь, когда переехала.

Это история о том, как появилась Дверь на самом деле, потому что той ночью, когда я не вернулась домой, Стэн и Аманда выехали из Лонг-Айленда. Почему они просто не позвонили мне на мобильник? Если бы они сделали это, сейчас все было бы по-другому. Они позвонили с улицы. Я впустила их через черную дверь, и мы отправились в подвал с бутылкой водки Аманды и таблетками экстази Стэна.

Бог мой, я знала, как отплатить им за доброту, не правда ли?

«Мы должны… мм… а-а-а… мы должны сделать что-то, потому что сегодня особенный день!» – заявила Аманда, когда мы выпили слишком много, чтобы сохранить здравый смысл. Тогда мы много пили. Они продолжают делать это, а я – нет. Я не могу – у меня всегда слишком много дел. Не думайте, что мне это чертовски нравится, отнюдь. Но что я могу поделать? Мне приходится жить с этим, точно так же как приходится уживаться с остальным; в мои преклонные годы я стала мудрой и спокойной.

Кстати, это большое вранье.

«Да, – лениво сказал Стэн, растягиваясь на каких-то поломанных коробках на полу. – У тебя есть работа. Это невероятно».

«Без шуток, – тут же согласилась я. Кто бы мог подумать, что я буду работать? Только не я; моя жизнь пошла под откос. – Нам надо что-то купить на мои чаевые!»

«Сколько тебе дали?» – Аманда даже не попыталась изобразить заинтересованность, но я все равно вытащила смятые купюры из кармана.

Мой роскошный белый брючный костюм от Прады был заляпан пятнами до такой степени, что самая лучшая химчистка с ними не справилась бы, но все равно я ощущала какую-то странную гордость. Я сделала свою работу, и да, я не очень хорошо ее сделала, но я ничего не уронила, и на меня пожаловался только один клиент, когда я принесла ему обычную колу вместо диетической.

«Пятнадцать баксов», – гордо заявила я и показала деньги.

Аманда вытащила один доллар из кучки.

«Нам надо навести чары на деньги, так чтобы они умножались, а тебе не приходилось много работать», – сказала она, кладя доллар на пол.

«Ты идиотка», – сказал Стэн, но сел прямо, явно заинтересовавшись.

Я хотела сказать, что это чушь. Хотела сказать, что бедность дала мне ощущение новой цели. Но это была бы ложь. Чертова-чертова-чертова ложь. Ведь, что бы нам ни говорили книги, кино и телевидение, в бедности нет ничего хорошего. Нет ничего хорошего в том, чтобы жить в чужом доме, даже если это дом твоего лучшего друга детства. Ничего полезного нельзя извлечь из ситуации, когда все, кого ты знаешь, в глаза тебя жалеют, а за глаза злорадствуют.

Я могла прожить всю жизнь, не зная, кто мои настоящие друзья, и была бы счастливее.

«Давайте сделаем это», – сказала я.

«Надо сочинить стих», – серьезно произнесла Аманда, и я согласилась.

В конце концов, мы все смотрели «Колдовство» миллион раз, и все их заклинания были рифмованные.

«Мм, – я посмотрела на купюру, – не надо ли нарисовать круг?»

Я вытащила из кармана крошечный кусочек мела; я пользовалась им, чтобы написать блюдо дня на доске за барной стойкой. Сегодня блюдом дня был мясной рулет с картофельным пюре, зеленой стручковой фасолью, подливкой и булочкой, за все – пять долларов. Неудивительно, что закусочная едва сводила концы с концами, если Салли даже не назначала настоящую цену за еду.

«Так, дай мне это». – Аманда выхватила у меня мел и нарисовала неровный круг на бетоне, положив долларовую купюру в центр.

«Вы, ребята, спятили. Магии не существует. – Стэн ущипнул меня за бок. – Давайте лучше закинемся экстази».

«Нет, не сейчас, – ответила я и оттолкнула его руку, продолжавшую щипать меня. – Прекрати».

«Заткнитесь! – потребовала Аманда. – Ладно, я думаю, я сочинила отличный стишок».

«Приступай», – сказала я ей.

Мы втащили Стэна в круг и сели вокруг него, скрестив ноги, соприкасаясь коленями и держась за руки.

«Я думаю, для начала нам нужна кровь, – сказал Стэн. – Если уж мы собираемся делать это, надо сделать правильно, не так ли?»

«Где мы возьмем кровь?» – Я осмотрелась, но в подвале не было никаких забытых Салли ножей, ничего подобного.

«Я знаю! – Аманда прижала сумочку к груди. – Маникюрные ножницы».

«Очень умно», – одобрительно сказала я.

«Я лучшая», – согласилась она и царапнула ножницами мой палец.

Несколько капель упало в колпачок из-под ее подводки для глаз. Потом кровь Стэна, потом ее собственная. В неверном свете подвала наша кровь казалась почти черной, и я немного занервничала. Кто знает, что может случиться с этой кровью? Аманда поставила колпачок в центр круга, на купюру.

«Готовы?» – Она взглянула на Стэна, потом на меня.

Я кивнула как можно решительнее, но я думаю, выглядело это вовсе не решительно, поскольку я была пьяна в стельку, и, если бы я кивнула чуть резче, я бы, скорее всего, упала.

«Готовы! Вперед!» – прокричал Стэн и начал смеяться.

«Солнце, звезды, вилка, нож», – нараспев произнесла Аманда.

Я хихикнула, и она сильно сдавила мне руку.

«Ой!»

«Заткнись, я колдую!»

«Вы, ребята…» – начал Стэн.

«Заткнись! – потребовала Аманда и снова начала: – Солнце, звезды, вилка, нож, пусть к нам денежка приде-е-е-е-ет!»

«Это не рифмуется, – заметила я и начала хихикать, не в состоянии остановиться. Слишком много водки! Я была так глупа, понятия не имела, что натворит этот нерифмованный стишок. – Мел светится? Какой ужас, я и не знала, что он фосфоресцирует».

«Такое бывает только в океане, бестолочь», – сказал Стэн.

Он откинулся назад как можно дальше, пытаясь нарушить наше равновесие.

«Все может светиться», – возразила я, наклоняясь в его сторону.

«Погодите, я придумала продолжение: Дай нам больше, дай нам все. Желанья наши исполняя, дай нам все, чего желаем», – ликующе закончила Аманда, и мел засветился еще ярче.

И тут появилась Дверь. Дверь прямо за спиной Стэна, где всегда была стена.

«О-ой! Ребята… – Я ткнула пальцем за Стэна. – Там большая Дверь или что-то вроде этого. Я думаю… что за черт?»

Да, у меня грязный рот.

«Ха-ха, конечно», – сказал Стэн, не поворачиваясь, и в Двери что-то появилось.

Аманда покачала головой:

«Нет! Стэн, правда! Посмотри!»

Стэн повернулся, и мы все застыли на месте, когда нечто – нечто с ногами — начало выходить из Двери, и Аманда обрадовалась:

«Сработало! Мы наложили чары!»

Я мало что помню из того, что было дальше, – все воспоминания расплываются, как бывает из-за алкоголя. Раздался громкий удар – чудо, что старушка не проснулась от шума. Засиял яркий свет. Следующее, что я четко помню, – это желтая липкая противная масса, навалившаяся на Стэна, Аманду и меня. Ничто теперь не спасет мою Праду. У парня, стоявшего над нами с мечом в одной руке и обрезом – в другой, были мрачные голубые глаза и сексуальная небритость.

Райан никогда не говорил мне, как он смог добраться до нас так быстро, и я никогда не спрашивала. Я не хочу знать, как близки мы были к тому, чтобы нас сожрал отвратительный желтый монстр, и я должна указать – монстр с большим количеством ног.

«Вы идиоты!» – заорал он, и в его голосе послышался акцент – что-то южное и грассирующее, что вызвало в моей памяти ранчо, лошадей и ковбойские шляпы. И, о да, на нем была эта самая ковбойская шляпа.

«Не смей называть нас идиотами!» – заявила Аманда, уперев руки в бока.

Но, о да, детка, этот парень может называть меня как угодно, пока он со мной в постели.