– Достаточно, – Андоли невинно захлопала ресницами, но при этом сказала как отрезала, – давайте спать, что ли?
И потянулась как дикая кошка. Миль хмыкнул и отвернулся. Топотун бросил на элеану умоляющий взгляд, а затем с преувеличенным вниманием принялся рассматривать лезвие боевого топора.
«И когда же ты образумишься?» – Шеверту стало жаль парня. Желание схватить Андоли за шиворот и как следует встряхнуть стало почти необоримым.
Он окинул взглядом свой горе-отряд.
– Спите, я посижу.
Никто не стал перечить. Улеглись, кто где, Андоли свернулась клубочком и укрылась плащом, Миль и Топотун просто растянулись на траве, чтобы ноги были поближе к костру, и вскоре над лагерем воцарилась тишина, прерываемая лишь треском веток в огне да тревожными криками ночной птицы.
Шеверт посидел-посидел, прислушиваясь. Конечно, Гнилые топи были плохим местом, но пока никто не вылез из трясины и не нападает... Он нащупал в дорожном мешке свою находку и осторожно – упаси Хинкатапи повредить – извлек на свет.
Это была самая обычная книжка, которую Шеверт нашел в Лабиринте. Толстенькая, в пухлом переплете из шершавой замши, написанная на старом, ныне почти забытом наречии кэльчу. Когда Шеверт впервые открыл ее, то удивился – как могли старые легенды народа Хинкатапи попасть в Лабиринт? Но потом решил – какая разница, как они там оказались? Главное, что теперь их можно было прочесть... Откуда-то он помнил старую речь, теперь уже и не узнать. А чтение легенд – удовольствие, которого Шеверт был лишен вот уже Боги ведают сколько лет.
Шеверт осторожно перелистывал страницы, одну за другой, испещренные каллиграфически правильным почерком переписчика. Создание Эртинойса, четверка богов-покровителей, Бездонный кошелек Хинкатапи... Боги, и как же давно все это было! Правильный мир, четыре народа – и четыре Покровителя. Шейнира, темная мать всех синхов, Хинкатапи, отец кэльчу, Фэнтар Свет несущий, создатель ийлуров и Санаул, отец вечерних сумерек и крылатых элеанов. Где они теперь, боги? Ушли, сгинули в вечности, бросив своих детей на растерзание могущественным чужакам.
Шеверт погладил разворот книги – там был начертан пресловутый квадрат Мироздания, а в центре, как раз на пересечении диагоналей, серебристой краской была отмечена жемчужинка, покоящаяся в кольцах бесконечного драконьего хвоста. Дракон, Стерегущий само время... И пока он спит, продолжает плыть над бездной и сам Эртинойс.
Шеверт тихо выругался. Пропади все пропадом, это ведь сказки! Все эти боги, да и сам Великий Дракон... Если бы они все существовали, разве допустили бы то, что уже случилось?!!
Он листал дальше. Невольно улыбнулся, высмотрев легенду о Великих путях кэльчу; пожалуй, единственное, что следовало бы признать правдой. Эти пути действовали и по сей день, иначе от Кар-Холома до Дворца бессмертной Царицы проклятых пришлось бы добираться не одну седьмицу...
«Вот те раз», – удивился кэльчу, когда пальцы наткнулись на вложенный в книгу новый листок, не пергамента – самой настоящей бумаги.
«Наверное, чье-то письмо», – такой была следующая мысль, пока Шеверт разворачивал послание.
Костер злобно пыхнул, обдав лицо жаром – и Шеверт прочитал название текста, записанного чьей-то явно дрожащей рукой.
«Сказочник».
Ему вдруг стало нехорошо. Взметнулась мутная тревога, дурное предчувствие. Сказочник... Это ведь он, Шеверт, удостоился такого прозвища! Потому что умел читать, и потому что рассказывал бледной и вечно голодной детворе занятные истории...
«Сказочник».
– Плохо дело, – пробормотал кэльчу, поспешно сотворяя оберегающий знак.
Хуже некуда, когда твое имя, или даже прозвище упоминается совершенно чужими тебе кэльчу. Предзнаменование поворота в судьбе...
Где-то далеко, словно подтверждая опасения Шеверта, заухал филин. И кэльчу приступил к чтению. Потом начало сыпать мелким холодным дождем, но костер горел жарко – Шеверт только накрыл голову плащом так, чтобы на книгу не капало.
* * *
Многомудрый Хинкатапи, бог утренних сумерек, восседал на троне. Алмазные чешуйки на его голове, именуемые альтес, играли в солнечных лучах, отбрасывая на пол и стены мириады крошечных солнечных зайчиков. Тут же, у подножия трона, на маленькой скамье устроился Сказочник. Он казался маленьким и бесцветным по сравнению с Отцом-Создателем, да в общем-то и был он самым обычным кэльчу, которого Хинкатапи забрал к себе не иначе как за умение сочинять и рассказывать истории.
Вот и сейчас Сказочник торопливо записывал что-то в толстый альбом, придерживая его на коленях и ловко макая перышко в пузырек с чернилами.
– А что, – сказал вдруг Хинкатапи, – у тебя недурственно выходит.
– Но мне не сравниться с тобой, отец-покровитель, создавший нас, – быстро ответил Сказочник, продолжая записывать.
– И когда это ты научился льстить?
Воцарилось молчание. Впрочем, и теперь Сказочник не отложил пера, выводя букву за буквой на листах пергамента.
– Хотя это не важно, – вздохнул Хинкатапи и почесал затылок. Несколько алмазных чешуек упали на пол и тут же рассыпались золотистой пылью. – Плохие времена настают, мой друг. Неужели не чуешь?
Сказочник если и удивился, то хорошо держал себя в руках. Только перо дрогнуло, и на листе расплылось маленькое чернильное пятнышко.
– Я знал, что скоро ты мне об этом скажешь, Покровитель, – глухо произнес он.
– Нам придется уйти из Эртинойса, – продолжил неспешно бог, – я знаю это. Может быть, мы вернемся, а может, и нет.
Сказочник посыпал песком исписанную страницу, затем осторожно стряхнул его и закрыл альбом.
– Ты возьмешь меня с собой, Отец?
– Нет. Я не могу взять тебя туда, где еще ничего нет.
– Но что мне тогда делать, если ты покинешь Эртинойс?
– Ты отправишься вниз, к смертным. И станешь одним из них.
– Я стану тем, кем был… раньше?
– Как получится, – Хинкатапи пожал плечами, – главное, чтобы ты очутился в правильном месте и в правильное время, и сделал то, что станет дорогой к спасению.
Сказочник хмуро покачал головой.
– Я не совсем понимаю, Отец. Ты говоришь загадками.
– Но я же бог утренних сумерек, – улыбнулся Хинкатапи, – тьма рассеется, и обязательно наступит новый день… Но пока царят сумерки – о, это время загадок, малых и больших, глупых и бесконечно мудрых. Знаешь ли ты, какую загадку так до сих пор и не разгадали?
Кэльчу задумчиво поскреб затылок и бросил на Покровителя умоляющий взгляд.
– Самая большая в мире загадка – это ты сам. Единственный вопрос, ответ на который мы получаем лишь стоя на пороге вечности, – строго изрек Хинкатапи и продолжил, – Ты сам как бриллиант, сияющий и многогранный, и каждая грань скользит по миру, изменяя его… И история мира есть не что иное, как драгоценные россыпи жизней, и каждый камень творит Эртинойс таким, какой он есть и каким будет.
– Но я все равно не понимаю, – грустно признался Сказочник.
– Главное, в правильном месте и в правильное время, – задумчиво пробормотал Покровитель и лукаво улыбнулся.
Сказочник задумался и ничего не ответил. Понуро он побрел собираться в дорогу, которая могла быть долгой – а могла оказаться и короткой, как мгновение между двумя ударами сердца.
* * *
Упырь подкрался незаметно, что, впрочем, было неудивительно.
Тело мягкое, конечности оплыли болотной тиной... Вот и не слышно его шагов в шуршании мелкого дождика. Подкрался он, как на зло, со спины, Шеверт едва успел рвануться вперед, к огню – но плечо все равно обожгло ядом.
– Упырь! – гаркнул кэльчу во всю силу легких, подхватывая из костра здоровенный сук и почти наугад тыкая в кромешную темень.
Что-то зашипело, большое, надутое тело метнулось в сторону, словно размазавшись в ночной сырости. Упырь оказался на редкость проворным, а это значило, что тварь стара, и очень давно шастает по топям, выискивая очередную жертву. Самым обидным Шеверту казалось то, что до прихода завоевателей, серкт, не водилось такой пакости в Эртинойсе. А вот приплыли, гады – и пошло-поехало...
Андоли, Миль Хитрец, Топотун уже были на ногах, по привычке спиной к спасительному огню, лицом к опасности, затаившейся в ночи.
– Не заметил сразу, – Шеверт покосился на разодранную куртку. Ядовитая слизь с когтей упыря мешалась с его собственной кровью, это было плохо – но не безнадежно. До Кар-Холома рукой подать, а там старая Эльда поможет.
Он поискал глазами книгу, которую выронил – втоптанная в грязь, она тоскливо и укоризненно поблескивала тиснением переплета. Под сердцем больно кольнуло – «эх ты, бедняжка...»
– Где он? Ушел? – Хитрец щурил в ночь темные глаза. В одной руке – верный меч, в другой – круглая склянка с огненным зельем, все равно что полыхающее яблоко.
– Не думаю. Старый, гад. – Шеверт помолчал. Ему показалось, что упырья бородавчатая спина только что мелькнула в просвете между двумя корявыми елками.
– Теперь не отстанет, – Миль присвистнул и подмигнул Андоли, – ну что, красавица, зажарим кровососа?
– Попробуй, – процедила элеана. Она замерла с натянутой тетивой как изваяние. Но вот только Шеверт знал, что никому не тягаться с Андоли в зоркости, и как только ее аметистовые глазки заметят что-то подозрительное, отравленная стрела верно найдет свою цель.
– Шеверт, ты как? – вдруг спросила Андоли, кивнув на пострадавшее плечо.
– Неплохо, – он постарался, чтобы голос звучал спокойно.
Хе-хе, командир еще тот! Не заметил подкравшегося упыря... Смех, да и только!
– Пока неплохо, – поморщился Миль, – ты это, Шеверт... Как только разберемся с гадом, рану прижечь надо.
– Я к Эльде схожу.
– Можешь и не дойти, до Эльды-то, – прошипел гадюкой Хитрец.
Шеверт не стал спорить. Хитрец, конечно, не был приятным во всех отношениях кэльчу, но сейчас он говорил правду. Так что...
– Вот он! – вдруг не своим голосом взвизгнул Топотун, – Во-от!..
Из тьмы как будто надвинулась расплывчатая серая туша, длинные, как зубцы у крестьянских вил когти вспороли воздух. Но Топотун успел пригнуться, рубанул тень – и та, хлюпнув, снова убралась в ночь.
– Задел, задел, – Миль сплюнул под ноги, – еще немного, и он готов.
– А если развернется и в лес уйдет? – подала голос Андоли.
– Да он же безмозглый, этот упырь, – заверил словоохотливый Хитрец, – он теперь не успокоится, пока кого-нибудь из нас не схрумает.
И Шеверту померещилось, что Андоли в сердцах обозвала Миля дураком.
Воцарилось затишье. Трое кэльчу и бескрылая элеана все также стояли кругом, спиной к огню – и оружием к проклятому кровососу. Шелестели редкие капли дождика, над топями висела пелена, сотканная из редкого тумана и запаха гниения...
Шеверт снова покосился на книжку, и ему стало обидно – размокнет, испортится такая находка, напоминание о былом. Обидно до слез... А может, это яд начал действовать?
«Яд упырей туманит разум, и заставляет жертву потерять бдительность», – процитировал кто-то очень здравомыслящий в голове Шеверта.
– Куда?!! – рявкнул Миль, – Назад!!!
– О, Боги, – колокольчиком звякнул голосок элеаны.
Но Шеверт уже склонялся над коричневым переплетом, пальцы погрузились в грязь, выковыривая книгу из холодной жижи.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.