– Фьюить, фьюить.

Августа совершенно явственно почувствовала легкий укол в груди и вспышку в сознании. Хрипы в легких.

– Татьяна Ивановна, – Августа быстро посмотрела на медсестру, но взгляд запутался в букете, – здесь снимок нужен и кровь на анализ.

– Да-да, Августа Михайловна, – вытянув шею, выглянула из-за вазы Татьяна Ивановна и достала бланки.

Эта вряд ли выкупит в аптеке лекарства дороже йода с зеленкой, надо класть в стационар, можно было прочитать во взгляде медсестры. Еще в понедельник главный предупредил, что мест в больнице нет, ответила взглядом Августа. Обмен взглядами продолжился: дня через два видно будет. Не забыть предупредить патронажную сестру…

– Аллергия на антибиотики есть?

– Не замечала. – Исчерпывающий ответ, недовольно подумала Августа, что вообще ты замечала?

Настроение было скверным, на сердце лежала какая-то бетонная плита. ПМС? Рано еще. Тогда от чего так мутно на душе? От жизни, диагностировала Августа.

Подавив вздох, назвала Татьяне Ивановне препараты для лечения и дозировки и, пока та выписывала рецепты, незаметно для себя оказалась далеко.

В результате сложных тестов англичане установили, что если мужчина в упор смотрит на женщину дольше восьми секунд, то этот взгляд может стать предвестником любви. Или влюбленности.

Августа улыбнулась уголками губ.

Под прицелом глаз того парня в аптеке она находилась гораздо дольше восьми секунд. Это значит… Ничего это не значит.

У нее на руках великовозрастный братец-оболтус и работа. Мамы больше нет, а отец ни разу за четырнадцать лет о них не вспомнил. На работе она устает как бобик, а денег все равно хронически не хватает.

Участковые терапевты не задерживались в их районной поликлинике, и у Августы была двойная нагрузка. В первой половине дня она обслуживала вызовы на 3-м участке, после обеда вела прием на 2-м, и наоборот. Перед уходом на работу занималась с братом музыкой, а после работы читала статьи и учебные пособия, готовила обед и ужин. Казалось, еще немного, и она либо ноги вытянет от усталости, либо втянется. Наверное, втянулась, потому что на каникулах выпроводила Даньку к маминой сестре, тетке Наталье, на дачу и не знала, чем себя занять.

Так что не имеет значения, кто и сколько секунд на нее пялился.

И снова при воспоминании о парне губы Августы сами расползлись в улыбке.

Парень был симпатичным, можно даже сказать, очень симпатичным. Очень.

Темно-русые, густые, красиво постриженные полудлинные волосы, открытый взгляд серо-голубых глаз, темные, почти черные брови и улыбчивый рот. Интеллигент. И тяготеет к покровительству. Холерик. Туповат немного, но это даже хорошо для мужчины.

Где-то же они есть – настоящие мужчины. Почему не он?

Улыбка спорхнула с губ, Аве стало грустно. Она допускала мысль, что где-то на белом свете живет ее мужчина. Возможно, сейчас он пьет кофе или находится за рулем… нет, не «мерседеса». Какой-нибудь скромной иномарки. Они могут встретиться с этим мужчиной, а могут и не встретиться. А могут встретиться и не узнать друг друга. А могут встретиться и не понять друг друга. Это обидней всего.

Вдруг парень из аптеки – ее мужчина?

Хрипы в легких сменил старческий букет: паркинсонизм, болезнь Альцгеймера в начальной стадии и гипертония второй степени. Ветеран-фронтовик Анисимов, идентифицировала Августа.

Белые кустики бровей делали деда похожим на Николая Рериха, только бороды не хватало. И мудрости: дед категорически возражал против старости, требовал каких-то чудодейственных процедур и лекарств.

Неожиданно от ветерана к Августе перебросился невидимый мостик, тяжесть на сердце приобрела конкретные очертания: Данька.

– Одну минуту, – предупредила медсестру Августа, вышла в коридор и устремилась в самый конец, туда, где находился туалет с дискриминирующей табличкой: «Служебный».

Когда Данька болел, когда двойки хватал или друзей сомнительных таскал в дом, беспокойство о брате застревало во внутренних органах и подтачивало Августу, как солитер.

Любашка – та заявила еще лет десять назад:

– Мужской твердой руки Даньке не хватает.

Диагноз со временем многократно подтвердился, но сегодня твердой руки явно не хватало не Даньке, а ей.

Сегодня она во время занятия унижала брата, получая от этого какое-то болезненное удовольствие, будто мстила всем мужчинам, начиная с отца.

Занятия классической музыкой призваны были не столько облагородить, сколько отвлечь Даньку от пагубной тяги к гитаре, компьютерным играм и улице.

То ли Августа была плохим педагогом, то ли дело было в наследственности, но пока все было наоборот: тяга к гитаре, улице и компьютеру только усилилась, а любви к высокому не наблюдалось.

Как обычно, после ссоры Ава ненавидела себя за несдержанность, стыдилась и задавала себе вопрос: что такого сложного – сдержать эмоцию, если знаешь механизмы возбуждения и торможения? Как ни старалась Августа воспитывать свою волю, все равно быстро теряла над собой контроль и тормозить сразу не умела.

– Мама меня никогда бы из-за этой фигни не ругала, – усугублял Данька. Упрямая макушка с вечно примятым со сна вихром и ссутулившаяся спина выражали недетское горе.

– Распрями плечи, – повышала голос Августа, чувствуя, как сердце заходится от острой жалости к сироте.

Насчет матери – это была неправда. Мать ругала Даньку и за меньшее, и даже рукоприкладствовала, но теперь это не имело значения.

… Вынув из кармана ключ, Августа вставила его в английский замок, спряталась за дверью с табличкой «Служебный», достала мобильную трубку и набрала домашний номер.

С самого начала она была против брата. Данька был позорным пятном на ее биографии. Страшно вспомнить – она стыдилась матери, пока та носила его.

Августа протестовала против его рождения, против его власти над матерью, против робких попыток понравиться сестре. Шестнадцатилетняя барышня игнорировала младенца и чем старше становилась, тем равнодушней относилась к брату.

Все изменилось, когда маму придавило лесом на складе древесины. На поминках вдруг пронзила простая мысль, что ближе Даньки у нее никого нет.

Потом началась полоса мрака. Она – интерн, зарплата – пятьдесят процентов оклада. Уговорила Ильина – завполиклиникой – устроить ее уборщицей. И тут ей досталось полставки, будто чья-то злая воля решила ополовинить все, что было предназначено Августе судьбой.

От безысходности дала объявление об услугах медсестры и бегала, ставила уколы. Мелькали чужие дома, этажи, квартиры, чужие зады. Даже курить бросила из экономии.

Так и жили: на пенсию по потере кормильца, на зарплату интерна, на полставки уборщицы и на приработок от уколов. До сих пор Августа не была уверена, что они выжили.

И сестринская любовь в несколько искаженном виде, отравленная беспокойством и виной, пробудилась. Правда, ей было легче обидеть, чем приголубить Даньку. Будто внутри ее висел амбарный замок, запирающий нежные чувства.

– Алло? – ожила наконец трубка.

Ава вздохнула: все как всегда – оторвала Даньку от компьютера.

– Чем занимаешься?

– На улицу собираюсь, – ответил обиженный ломкий голос. Ларингит, не поддающийся излечению, на поверку оказался мутацией.

– Обедал?

– Еще нет.

– Не забудь ключ. Я сегодня поздно.

– Что я, маленький?

– Обедай давай, а то опять сломя голову унесешься и второе не съешь.

– Успею. – Данька всегда злился на ценные указания.

– Вчера и позавчера не съел. Интересно, кому я готовила?

– Да понял я, понял.

– И не злись.

Августа честно пыталась дружить с младшим братом, пыталась выстроить симбиотические отношения, при которых шансы на выживание, как известно, увеличиваются, но разница в возрасте, ответственность за Даньку и занятия музыкой были плохим фоном для симбиоза – в доме дня не проходило без стычки.

Втайне Августа лелеяла мечту воспитать Даниила идеальным мужчиной. Таким, какого не встретила она сама: с крепким здоровьем, легким на подъем и с чувством юмора, мужественным, нежным, чутким, умным, заботливым. Что еще?

Хозяйственным, само собой, умеющим готовить, любителем сюрпризов и розыгрышей. И знаменитым.

Пока не удалось реализовать ни один из пунктов, кроме последнего. Данька рос угрюмым и раздражительным, из ванной его было не выкурить, убирал за собой через пень-колоду, готовить обалдуй не умел, а если брался, устраивал пепелище. Мнение о сюрпризах у них тоже не совпадало. Данька, например, лучшим из розыгрышей считал дохлую мышь в тапке. В ход также шли лягушки, пауки, жуки, гусеницы, ночные бабочки (ночные бабочки особенно), богомолы – мужественно вынесшая практику в морге, Августа до дрожи, до обморока боялась насекомых.

С музыкой тоже пока не получалось. Брат подбирал мелодии на слух, но к музыкальной грамоте испытывал стойкое отвращение и, проведя час за пианино, причислял себя к лику святых – тут, как ни в чем другом, сказывалось кровное родство: проведя час с Данькой и инструментом, Ава тоже считала себя страстотерпицей.

Зато во дворе за Данькой закрепилась слава сорвиголовы и безотцовщины. И эта сомнительная слава стремительно росла. Недели не проходило, чтобы к ним домой не ломились родители пострадавшего в драке отпрыска. Особенно свирепствовали мамаши.

– Сейчас же извинись, – шипела Августа, выталкивая брата вперед.

– А пусть не лезет, – защищался Данька, – нечего было обзываться.

После этих слов мамаши грозили милицией, и Данька, язва, не упускал случая напомнить, что такого ведомства уже нет.

С папашами было проще.

Папаши, увидев Августу, обычно утрачивали воинственность, складывали лапки, забывали, зачем пришли, спроваживали чадо домой, а сами начинали кадрить опекуншу. Зря старались, иудушки. Августа видела их насквозь.

Жизнь – дерьмо.

Каникулы уже начались, а Авка так гитару и не купила. И еще измывается: «Крис Ри свою первую гитару купил в 21 год».

Опять упражнений назадавала вагон и маленькую тележку, нашла дурака летом горбатиться за фоно, чтоб его термиты сточили, уродского урода.

Скоро Петька и близнецы Левчик с Санькой разъедутся, его самого Авка засунет в какой-нибудь лагерь отдыха, и все… И все – лето кончится! И что он вспомнит? «А кто у нас умный…»? Фу-у.

Нет, надо что-то делать, как-то сопротивляться обстоятельствам.

Как? Как?!

Диски с фильмами и мультиками уже надоели, как жвачка. Бродилки, квесты и космогерои тоже обрыдли.

Что бы такое придумать?

Хотелось чего-нибудь свеженького, настоящего, живого, креативного.

Как вариант, можно водяные бомбы на прохожих метать.

Делать бомбы-оригами Даньку научил дядя Сережа – вот кто настоящий мужик. Авка нос воротит, а зря. Такие мужики на дороге не валяются. И фура у него – зашибись.

Данька сыпанул в рот горсть чипсов и побрел в спальню.

В шкафу под барахлом у него была курковка: перочинный ножик в чехле с цепочкой, найденный в мешке со строительным мусором возле баков, увеличительное стекло и несколько коробочек с засушенными жуками – для поднятия настроения. Когда Авка начинает пилить, очень помогает любой представитель класса насекомых. Сеструха боится даже божьих коровок – глупая баба.

Данька достал со шкафа припрятанную от него бумагу формата А4, расчертил и сложил сначала треугольником.

Через двадцать минут он уже обладал арсеналом.

Первая бомба получилась немного кривобокой, вторая – лучше, а остальные восемь вышли образцовыми, как на рисунке в сборнике «Техника складывания фигурок» – подарок дяди Сережи. Даже жалко было сбрасывать.

Но Данька мужественно поборол в себе эту слабость, набрал в кружку Эсмарха воды и выдвинулся на балкон.

Ленивая летняя жизнь текла за окнами, жара набирала градус, какие-то зазевавшиеся прохожие редкими группами тащились мимо дома.

Повесив кружку Эсмарха на гвоздь, Данька повернул краник, наполнил бомбу водой и вообразил себя снайпером в засаде на духов – как дядя Сережа.

Снайперу нипочем жара, холод и дождь со снегом.

Первое правило снайпера – не смотреть в лицо жертве, выбрать какую-то деталь в одежде.

Внизу, увешанная пакетами, тащилась тетка в соломенной шляпе. Шляпа смахивала на вьетнамскую – по ходу, тетка собралась на уборку риса.

Шляпа как деталь подходила идеально. Данька собрался.

Первая бомба легла точно в цель – первый дух.

Вторую бомбу Данька расстрелял напрасно – она угодила под ноги рыжей девчонке – та куда-то неслась.

Данька решил потренироваться в стрельбе по быстро движущимся мишеням.

Пришлось набраться терпения, зато оно принесло плоды. Следующий удар был нанесен точно в цель: в плечо дядьке, выскочившему из машины и трусцой направляющемуся к киоску с сигаретами.

Данька успел присесть за балконный парапет, а то бы мат, которым разразился дядька, убил наповал.

Потом была еще парочка холостых выстрелов.

Последней жертвой пала загорелая сексапильная лялька в топе и короткой юбке, больше похожей на шорты. Ноги у ляльки росли из-под лопаток, а полушария грудей завораживающе покачивались на ходу, так что Данька разинул рот и чуть не пропустил момент броска.

Повезло – бомба эффектно прошла по касательной, облив содержимым всю девицу.

Пока та визжала, плевалась и грозила кулаком в неизвестность, Данька, сидя на полу под прикрытием парапета, хрустел чипсами и похрюкивал от счастья.

Теперь жизнь не казалась такой унылой, и можно было даже сделать Авке одолжение, сбацать какую-нибудь шнягу, типа «Птичка над моим окошком».

Черт, почему она такая жалостливая, эта «Птичка»?

Тоня-Таня оказалась не только отзывчивой, но еще и прилипчивой. Видимо, эти два качества находились в странной зависимости. Одно являлось верным спутником другого, как кварц и серебро, как Луна и Земля.

Увидев девицу под своей дверью, Матвей заподозрил, что никакая она не нудистка, а эпатирующий загар девицей приобретен в заштатном вертикальном солярии случайной студии загара.

Поколебавшись, Матвей впустил гостью. Топ на ней почему-то оказался мокрым и от этого почти прозрачным.

– Там что, дождь? – удивился Мотя.

– Да какой к черту дождь, – Тоня-Таня кипела праведным гневом, – в меня с балкона какой-то паршивец метнул водяную бомбу. Уроды, а не дети. Я тут захватила кое-что, – резко сменила она тему.

Девица внедрилась на обнесенную холостяцкими флажками территорию и прошмыгнула на кухню. Или она уже считает квартиру своей?

Пока Тоня-Таня разгружала пакет, Матвей подпирал дверной косяк на кухне, обследовал сантиметр за сантиметром ровную изящную спину, то, что пониже спины, и длинные ноги. В результате обследования выяснилось, что под коротким топом у Тони-Тани ничего нет, а под юбкой стрейч, открывающей пупок с пирсингом, угадывались стринги – Тоня-Таня находилась в состоянии готовности номер один. За готовностью номер один обычно следует команда «пуск».

Вот тут-то Матвея и ждал сюрприз: желание отдать команду «пуск» отсутствовало. Вместо него присутствовала сонливость. Может, не стоило пить эти желтенькие таблетки? Как их там? Какой-то бромид…

Матвей перевел потухший взгляд на стол, на котором появились одна за другой две бутылки пива, хлеб, пакетики с вялеными кальмарами, яйца, колбаса и помидоры – прямо-таки набор молодой жены.

– Ты глазунью или омлет любишь? – мельтешила нудисточка, шаря по полкам в поисках посуды.

– Фиолетово, – буркнул Матюша.

Все было плохо, хуже, чем он думал. Натюрморт возбуждал гораздо сильнее Тони-Тани.

Всем своим видом, манерой говорить и двигаться, шмыгать носом и заглядывать во все углы в чужой квартире Тоня-Таня вызывала протест на клеточном уровне. Не успеешь глазом моргнуть, как эта пронырливая особа обоснуется на вверенной ему жилплощади.

– Вот печалька! Слушай, я соль не подумала купить, – покаялась гостья, – а у тебя нет. Придется просить у соседей.

– Я не пойду, – тут же отгородился от бытовых трудностей Матвей. Только этого не хватало – начать побираться по соседям. Сначала ты у них соль, потом они у тебя сигареты, затем последует обмен дисками и книжками, не успеешь оглянуться, как вы по-семейному проводите все вечера за картами или перед телевизором. Нет уж, он сыт по горло артелью.

– Не грузись, я все сделаю. – Нудисточка была воплощенная покладистость.

Матвей фыркнул и волевым усилием удержал готовые сорваться с языка обидные слова.

– Не нужно ничего ни у кого просить, – просипел он, – в солонке есть – хватит.

Захватчица не обиделась – видимо, она вообще не умела обижаться, и Матвей потерял надежду от нее избавиться. Отсутствие хоть какой-нибудь гордости делало ее практически неуязвимой, а материнский инстинкт – всесильной.

После яичницы он, как честный человек, должен будет на Тоне-Тане жениться.

Все-таки придется поговорить с девушкой, как-то все деликатно объяснить и проститься, с глухой тоской подумал Мотя.

– Матюша, – щебетала нудисточка, – ты иди полежи, телик посмотри. Я все сделаю и позову тебя. Нечего мужчине делать на кухне.

Цветок-убийца. Венерина мухоловка. Росянка. Манящий запах вводит жертву в заблуждение, дурманящие вещества подавляют мозговую активность: секунда – и усыпленная жертва скользит по гладкой восковой поверхности в смертельную ловушку. Цветок ее утилизирует и выплюнет шкурку. Или даже шкурку не выплюнет – утилизирует без остатка.

Скрипнув зубами, Мотя поплелся в комнату и включил телевизор.

От телевизора Степура тоже отвык.

Это выяснилось, как только он напоролся на зубодробильную голливудскую комедию. Тупые реплики, прямолинейный юмор в духе сэра Чарли Чаплина добили Матвея окончательно.

В душном воздухе висела гроза, хотелось есть и спать.

Осоловевший, Мотя пощелкал пультом, выключил телевизор и вернулся на кухню.

Тони-Тани у плиты не оказалось. Миска со взбитыми яйцами свидетельствовала о том, что далеко Тоня-Таня уйти не могла.

Матвей с осторожным любопытством сунулся в ванную, потом в туалет – оба заведения были свободны. Неужели гостья покинула негостеприимную квартиру?

Не успел Матвей возликовать, как нудисточка нарисовалась в прихожей. Вид у нее был слегка потрепанный.

– Я же просил тебя… – начал Матвей.

Недовольная физиономия хозяина не произвела никакого впечатления на Тоню-Таню.

– Ну и соседка у тебя, – пожаловалась она, едва войдя, – настоящая стерва. Так на меня зыркнула, будто я денег одолжить пришла. Сказала, что у нее соли нет, – прикинь? Ну и люди. Может, у вас что-то с ней было? – В глазах нудисточки появился интерес.

Под этим заинтересованным взглядом в черепной коробке у Моти произошло легкое сотрясение: если он отлично слышит все, что делается у соседей, то и они тоже слышат все, что делается у него… Ё-мое!

Буквально в то же мгновение Матвей почувствовал дискомфорт в районе пупка, который стремительно превратился в острую боль – не иначе, кара небесная.

– Какого черта, я же просил не соваться к соседям! – Он согнулся пополам и поплелся на диван.

Стремительно налетев, боль так же стремительно отпустила, будто зверь, который впился в живот, разжал челюсти. Виски покрылись испариной – что за черт?

– Хорошо, сядем на бессолевую диету, – донеслось до Матвея.

– Слушай, шла бы ты домой, – проворчал интеллигент во втором поколении, филантроп и гуманист Матвей Степура.

Невпечатлительная Тоня-Таня захлопала ресницами:

– Можно я сначала поем?

Матвей почувствовал себя ничтожеством.

Боль окончательно исчезла, оставив ближайших заместителей: слабость и страх.

Омлет с колбасой поглощал вяло, пропуская мимо сознания ворчание нудистки:

– Почти ровесница, а корчит из себя мамочку. Уставилась на меня, как на вошь.

– Кто вошь?

– Я вошь. То есть у нее на фейсе было написано.

Не так уж не права соседка, сердито подумал Матвей, прислушиваясь к себе. Силы возвращались, интерес к жизни тоже.

А может, повторить с Тоней или Таней? Если уж она здесь?

Глаза задержались на ясно обозначенной под топом груди. Не торкало. А если закрыть глаза и попробовать на ощупь?

Матвей осуществил задуманное и испытал огромное облегчение, ощутив нужную реакцию внизу живота. Все-таки с тайгой пора завязывать.

Белье пересохло и взывало к совести. Августа включила утюг.

Итак: сосед водит шлюх – вот откуда эти ненатуральные стоны.

Халат нужно выгладить кровь из носу. Вчера опрокинула на себя йод в лаборатории. Теперь хорошо бы в стационаре попросить у девчонок сулемы, чтобы свести пятно. Халаты дорогие стали, застрелиться можно. Вообще, все дорожает и дорожает.

Что-то у соседей давно тихо, последние полсуток только слышен Rammstein, боевики и вестерны (с точки зрения Августы, сосед был примитивен во всем)

От децибелов воздух вибрирует. Глухота дураку гарантирована. И импотенция.

Августа не заметила, как загладила складку на халате. Сбрызнула заутюженное место водой из распылителя, поводила утюгом – порядок.

Руки монотонно двигались, голова постепенно переключилась на вчерашний день, вспоминала эпизод за эпизодом, как слайд-шоу.

Эта нахалка из 22-й квартиры явилась за солью – верх цинизма. Ни стыда ни совести. Хотя откуда у таких совесть и стыд? Бабочка-однодневка. Такие живут инстинктами. Быстро спарились, быстро разбежались. И выглядит соответственно. Злоупотребляет всем, чем можно злоупотреблять: косметикой, сигаретами, спиртным и сексом – лицо порочное, взгляд циничный, улыбка блудливая – без необходимости, в силу привычки.

Тяжелый рок сотрясал стены, ударные били прицельно в мозг.

Хотелось взять топор, выйти в подъезд и садануть по электрощиту, устроить замыкание. Но тогда сосед, не признающий никаких других развлечений, переключится с тяжелого рока на тяжелый секс, и Августа выбрала рок.

Место халата на гладильной доске заняла футболка брата. Размером уже догнал ее, сорванец.

Как раз в этот момент за стеной наступило затишье, и не успела Августа обрадоваться, как заскрипело ложе любви. Августа только мрачно ухмыльнулась от того, насколько точно уже изучила повадки примитивного самца.

Через пять минут затылок Августы взмок, кровь прилила к малому тазу.

Нет, это невозможно. Что такое нужно делать с женщиной, чтобы она так стонала?

Как остановить этих рабов собственных инстинктов? Снова позвонить в дверь или постучать по трубе? Или бросить камень в открытую балконную дверь? А если бы Данька был дома? Ужас!

Августа щелкнула пультом, нашла на каком-то канале боевик, усилила звук и тут же принялась прислушиваться к тому, что делалось за стеной.

За стеной царило безумство плоти, экстаз, разгул.

Бросив утюг, Августа понеслась на кухню, трясущимися руками распахнула шкафчик с аптечкой, сунула в рот таблетку бромида и проглотила не запивая.

Эти двое доведут ее до нервного срыва. Уже довели.

Тут в Августе заговорил скептик: дорогая, отчего ты больше злишься – от оскорбленной нравственности или от неудовлетворенности и зависти? Страдать от всего сразу в двадцать девять лет невозможно. Определись, наконец.

Уж поверь, будь у тебя мужчина, вы с ним шокировали бы соседей не меньше, чем парочка за стеной. После стольких лет воздержания ты вела бы себя ничуть не скромнее.

Августа потянула носом. Утюг! Елки зеленые! Данька остался без любимой футболки, теперь придется покупать новую. Сколько это стоит теперь?

Августа сбегала за солью и газетой. Пока возила днищем утюга по кучке соли, постепенно вбирающей в себя нагар, мыслями снова завладели мужчины.

На прием приходят всякие-разные, но Августа не представляла, как можно влюбиться в пациента с белком в моче или с гельминтозом, с низким гемоглобином или повышенным холестерином, с сердечной недостаточностью, язвой, увеличенными гландами или острым панкреатитом. Интерес к мужчине полностью подменял интерес к его анализам.

Вне зависимости от возраста это были больные дети, нуждающиеся в заботе и опеке. Влюбиться в ребенка – это сексуальная патология, но другие мужчины на прием не приходили. Даже у Ильина, завполиклиникой, единственного в коллективе мужчины (старичок-отоларинголог не в счет), была язва – об этом знал весь персонал.

Ко всему внутренний голос предостерегал, что можно оказаться опекуншей при таком подопечном до конца дней. Августа была готова лечить все человечество, но только не мужчину, с которым предстояло лечь в постель. Мужчина ее мечты был здоров как бык и пятаки мог ломать.

Когда у нее появились подобные воззрения, Августа и сама не заметила. Наверное, в прозекторской, куда их отправили на первом курсе и где в синем свете кварцевых ламп лежало тело совсем молодого мужчины, умершего от инфаркта.

Августа встрепенулась, бросила быстрый взгляд на часы – следовало поторопиться, чтобы не опоздать. Как все-таки хорошо летом – эпидемий нет, вызовов немного.

Выключила телевизор и прислушалась. За стенкой стояла непривычная, почти противоестественная тишина. Язвительно подумала: что-то сегодня парочка подозрительно быстро управилась с оргазмом.

Секс получился вялый, без огонька, Матвей был явно не в форме.

– Все отлично, тебе просто поспать надо, – заверила нудисточка. Она приложила некоторую фантазию, чтобы взбодрить полуживого партнера.

Нимфоманка чертова, беззлобно думал Мотя – мысли тоже были вялыми, как детородный орган, сил шевелиться не было.

– Я позвоню, – промычал он, когда Тоня или Таня отвалилась сытой пиявкой.

– Ага, – согласилась пиявка. Она вообще со всем соглашалась, что вызывало подозрение.

Проводив незваную гостью, Матвей достал из упаковки пузырек с таблетками для нервов и перечитал инструкцию.

Инструкция вселяла оптимизм: «Показания к применению: повышенная раздражительность, бессонница, гипертоническая болезнь. Способ применения: взрослым 3–4 таблетки в день… Противопоказания: депрессия (еще чего), гипотензия (фиг знает, что это такое, но у него точно этого нет), анемия (что-то знакомое, но тоже фиг поймешь), дыхательная недостаточность (не дождутся), выраженный атеросклероз (тьфу-тьфу-тьфу)».

Убедившись, что таблетки ему не противопоказаны, Матвей принял еще одну.

… Из сна Мотю вырвала все та же неуверенная рука, терзающая клавиатуру, и все тот же гнусный, рвущий душу голос павлина. Голос отсчитывал музыкальный ритм, выделяя сильную долю.

На часах еще не было восьми.

Чертыхаясь, Матвей потащился на кухню, хлопнул таблетку бромида, вернулся в постель и стал вынашивать планы мести.

Задавить фортепьяно легко можно хард-роком или металлом, но подскакивать в восемь утра с постели, находясь в отпуске, – этого они не дождутся, и Матвей дал себе слово не вставать.

Слово Матвей сдержал: время от времени накрывая голову подушкой, прослушал почти весь репертуар первой части «Школы игры на фортепьяно».

Под занавес соседи исполнили (довольно чисто, не вызвав внутреннего содрогания) «А кто у нас ум-ный, кто у нас разум-ный? Ваня у нас умный, он у нас разумный…». Видимо, любимое произведение.

Когда же за стеной установилась тишина, незамысловатый стишок засел в черепной коробке и крутился еще несколько минут: «А кто у нас ум-ный, кто у нас разум-ный…» – верный признак идиотизма. Чтоб тебя!

Затем мысль стала отклоняться от гениальных строчек, вилять, и Матвей снова заснул. И проспал бы весь день, если бы не нагрянула мать, вернувшаяся из Турции.

… Лидия Родионовна расцеловала чадо, пустила слезу радости и скрылась на кухне, откуда почти сразу понеслись звон посуды и головокружительные мясные запахи.

Матвей любил матушку, единственное, что не выносил, – ее навязчивое желание женить сына на очередном синем чулке.

Желание завладело матерью, еще когда Матюша поступил на первый курс университета. Мотивация у желания была странной.

– Женишься – станешь серьезным человеком, – с фанатичной верой в глазах твердила мать.

Матвей знал с десяток женатых ровесников, у которых в голове гулял ветер и которых жены – такие же безголовые, как и их мужья, – пытались воспитывать на свой лад. К концу второго семестра процент разводов в таких семьях приблизился к ста. Сын пытался возражать и приводил статистику, но мать в цифры не верила, она верила в исключительность сына и еще в мудрость соседа по даче Григория Ивановича Саморукова – ветеринара на пенсии.

Озабоченная холостяцкой жизнью сына, Лидия Родионовна советовалась с соседом, как с самым близким человеком. Кровная родственница – сестра – была далеко и не отличалась умом. А Григорий Иванович всегда так мог объяснить и посоветовать, что Лидия Родионовна сразу понимала: все будет хорошо, главное – не сдаваться.

Уже одно то, что Григорий Иванович принял горячее участие в судьбе единственного сына, говорило в пользу соседа. Волею случая Григорий Иванович поставлял Матюше невест. Внучатая племянница Люся и дочь покойной супруги от первого брака Азалия – это были протеже Григория Ивановича.

Поводом к этому стала измена Жучки (вечной спутницы Григория Ивановича, пегой кривоногой и злобной псины, отдаленно смахивающей на таксу) лысоватому кобельку по кличке Зяма с залетным кобелем.

Залетный был другой весовой категории, на корпус выше, и в процессе все время ронял Жучку, а она валялась между лапами у избранника и не выказывала неудовольствия – совсем наоборот, была на все согласная.

Стоя в сторонке, Зяма заходился беспомощным лаем.

Глядя на это безобразие, Лидия Родионовна в сердцах обозвала Жучку проституткой и плюнула, на что Григорий Иванович мудро заметил:

– Жучка только выбирает сильные гены – таким образом она участвует в эволюции. Точно так же ведут себя женщины и мужчины. Инстинкт.

Под впечатлением от этих слов Лидия Родионовна доверилась старичку полностью.

В своих рекомендациях Григорий Иванович опирался на науку об инстинктах – этологию:

– У мужчины при виде красивой женщины в три раза увеличивается этот… – старичок с задумчивым видом поскреб бровь, – зрачок. Если при виде девушки расширяется зрачок – ее нельзя брать в жены, потому что это будет один геморрой: такая девушка привлечет и других самцов. На какую девушку зрачок не реагирует – ту смело можно брать в жены. Вот так мы и вычислим будущую жену вашему Матвейке.