Впервые о способности превращаться в животных заговорила ответчица по делу виндзорских ведьм в 1579 г., именно ее признание придает особое значение всему процессу. Виндзорское дело интересно еще и тем, что оно показывает, кого в основном судили за ведовство в Англии и какими методами «обнаружения» ведьм пользовались в этой стране.

28 января 1579 г. в Виндзоре арестовали Элизабет Стайл (иначе Рокингем) и привели к сэру Генри Ньюэллу. Он допросил ее и выяснил, что она «по ясным и неопровержимым свидетельствам соседей порочная и злая женщина, причинявшая зло всем окрестным обитателям».

Матушка Стайл, шестидесятипятилетняя старуха «дряхлой наружности», жила одна. Она была настоящей старой каргой, которую задразнили дети, так что она стала злобной и сварливой. Любую болезнь или несчастье, падеж скота или свернувшееся молоко объясняли злыми чарами старухи. Все давно привыкли думать о ней как о ведьме, на которую не грех бы и донести.

Сэр Генри Ньюэлл принял решение и отправил матушку Стайл в общую тюрьму в Рединге дожидаться следующей сессии суда. Ее тюремщиком там был некий Томас Роу. Он и убедил ее честно рассказать обо всех своих ведовских делах, обещая, что полное признание не только уменьшит гнев Господа против нее, так что Он избавит ее душу от вечного проклятия, но и обеспечит милостивый приговор судей ее величества. Старуха поверила ему и во всем созналась. Томас Роу собственноручно записал каждое ее слово, позвав в свидетели Джона Найта, констебля, Джона Гриффита, трактирщика, и некоего Уильяма Пренталла. Именно из признаний матушки Стайл и выросло все дело виндзорских ведьм; не будь этого документа, ни она сама, ни три сообщницы, имена которых она назвала, не кончили бы свои дни на виселице.

Первыми, кого назвала старуха, были отец Розимонд, вдовец из прихода Фарнхэм, и его дочь. Оба, по ее словам, «были колдунами и чародеями». Отец Розимонд мог обернуться любым животным по собственному желанию. Затем прозвучало имя ее старинной приятельницы матушки Даттон, которая, несмотря на почтенный возраст, жила во грехе с человеком по имени Хоскинс в Клевортском приходе. Если верить матушке Стайл, ее подруга читала мысли, ибо «угадывала, с чем пришел человек, едва увидев его». У нее был «дух или помощник в виде жабы, которого она кормила зеленой травкой и кровью из собственного бока».

Матушка Девел, другая старая знакомая Элизабет Стайл, сделалась ее четвертой жертвой. Она была очень бедна и жила у Виндзор-Паунд, общинного выгона, где паслась приблудная или отнятая за долги скотина, — такие выгоны существовали в любой приличной деревне. У нее была черная кошка по имени Джилл, которую та, по словам подруги, ежедневно кормила молоком, смешивая его с собственной кровью.

И наконец, арестованная донесла на матушку Маргант, другую свою знакомую. Та по бедности жила в виндзорском доме призрения и ходила не иначе как на костылях. У нее тоже был котенок по имени Джинниз, которого она кормила хлебными крошками и своей кровью.

Когда Роу спросил у Элизабет, не было ли у нее самой какого-нибудь «духа», та признала, что был: крыса по имени Филипп, которая сосала кровь у нее из правого бока и запястья.

Если верить матушке Стайл, она и три ее престарелые подружки регулярно встречались позади «дома Доджеса, в оврагах», где выбирали себе жертв и решали, как их наказать. Похоже, смерть была предпочтительным исходом, хотя иногда жертвы отделывались неприятностями поменьше. Зачастую старухи мстили прогневавшим их людям, посылая к ним своих духов-помощников.

Именно во время этих встреч, записал Роу, они и решили «разделаться тайком с Лэнкфордом, фермером, дом которого стоял у реки, позднее его убили; отнять жизнь у бывшего мэра Виндзора, человека по имени Голлз; убить девушку, служившую в доме Лэнкфорда, мясника по имени Свитчер и еще одного, по имени Мастлин».

Матушка Даттон слепила четыре «изображения из красного воска, девять дюймов длиной и три-четыре пальца шириной каждое, для Лэнкфорда, его служанки, Голлза и Свитчера». Этим куклам они воткнули шипы боярышника в левую грудь, «где, как они думали, было сердце». Чем не сцена из «Макбета»: три старые ведьмы над котлом с колдовским варевом. Только здесь четыре карги, одна с костылями, сидят и лепят кукол из красного воска, искренне веря, что, если нашпиговать их шипами, то люди, которых они изображают, умрут.

В каком-то смысле изготовители восковых фигурок — самые заносчивые и самоуверенные адепты темных сил на свете, так как они уверены, что не грубая сила, а контроль над функциями различных органов человеческого тела, осуществляемый издалека, дает им неограниченную власть над жизнью и смертью других людей. Однако в Англии ведьм, которые серьезно претендовали бы на такое могущество, почти не встречалось, и меньше всего к ним можно отнести матушку Стайл, матушку Даттон, матушку Девел и матушку Маргант, несмотря на то что, по их словам, фермер Лэнкфорд, его служанка, бывший мэр и мясник умерли (а они действительно умерли) после того, как их восковые изображения утыкали шипами. Другой мясник, Мастлин, судя по всему, избежал печальной участи, ибо, когда Роу спросил у матушки Стайл, что с ним стало, она не могла вспомнить. Потом она сказала, будто бы они с подружками передумали и решили, что с него хватит простой порчи.

Всего, что Элизабет рассказала до сих пор, с лихвой хватило бы, чтобы вынести ей и трем ее престарелым товаркам смертный приговор. Но Роу этого было мало, и он вынудил ее припомнить все подробности до единой, чтобы она уж наверняка заслужила полное отпущение грехов на том свете. Поддавшись на уговоры тюремщика, Элизабет Стайл призналась, что на ее совести есть и другая жертва, человек по имени Сэддок. Этот Сэддок пообещал как-то отдать ей свой старый плащ, который стал ему не нужен, но, когда она пришла к нему в дом за обещанной вещью, тот выслал к ней слугу сказать, что он передумал. День-другой спустя она увидела Сэддока на улице, подковыляла к нему сзади и изо всех сил хлопнула по плечу. Он тут же вернулся домой, сказано в записях Роу, и умер.

Были и другие, кто так или иначе навлек на себя их гнев: Хамфри Хоузи и его жена, к примеру, Ричард Миллз и Джон Матинглиз. Однако их проступки были недостаточно серьезны, чтобы карать их смертью, и четыре ведьмы, объединившись, совместно наслали на них порчу.

Судя по записям Роу, жертвами четырех ведьм становились прежде всего те люди, которые отказывали им в пище. Уильям Фостер, рыбак, не дал матушке Девел маленькую рыбку, жена Вилли-пекаря тоже прогнала ее. Оба заплатили за свою жадность. Матушка Девел околдовала их, но ненадолго.

Иногда ведьмы помогали другим. Джордж Уиттинг, слуга Мэтью Гловера из Итона, поссорился с человеком по имени Фостер и пришел просить матушку Даттон слепить ему восковую куклу. Она согласилась и позвала матушку Стайл и матушку Девел на помощь. Как только изображение Фостера было готово, матушка Девел позвала Банна, своего помощника, и, когда тот появился, приказала ему: «Мучай его без пощады» — и воткнула шип боярышника туда, где должно быть сердце, так что он долго лежал при смерти, но после матушка Даттон сделала так, что он снова поправился».

Выздоровление жертвы означает, что либо магия оказалась недостаточно сильна, либо, вопреки утверждению Джона Уолша, ведьма все-таки могла исправить вред, который причинила. Возможно, в данном случае речь идет именно о неудачном колдовстве, ведь смерть Фостера была работой «на заказ», невыполнение которого наверняка повредило бы репутации ведьм. А потому, как только стало ясно, что колдовство не удалось, старухи, чтобы смягчить удар, нанесенный их гордости, заявили, будто матушка Даттон намеренно сняла с Фостера порчу. В пользу такой версии свидетельствует запись, которой заканчивается рассказ об этом происшествии: «В конце концов своим колдовством они убили его корову». Другими словами, ведьмы попытались восстановить свою репутацию более мелким колдовством, на успех которого было больше шансов, как они считали, и оказались правы.

Это первый засвидетельствованный случай, когда ведьмы собирались вместе, чтобы совершать свои преступления. Массовые процессы, похоже, именно потому так редки в истории английского ведовства, что ведьмы предпочитали работать в одиночку. А тут на скамье подсудимых оказались сразу четверо. Да к тому же матушка Стайл заявила, что некая матушка Сидр, «которой теперь уже нет в живых, была главной ведьмой». Это означало, что не только эти четверо, но и другие ведьмы округи собирались вместе и даже имели некое подобие организации, во главе которой стояла одна из них.

Элизабет Стайл, как матушка Фрэнсис до нее и многие другие после, утверждала, что ее обманом вовлекли в занятия ведовством, и возлагала вину за это на матушку Девел и матушку Даттон. Чаще всего ведьмы упоминали об этом просто как о свершившемся факте, однако матушка Стайл, похоже, надеялась спасти свою шкуру за счет товарок. То же самое желание видно в ее рассказе о превращениях отца Розимонда в разных животных и его колдовстве. К примеру, она утверждала, что он может не только насылать порчу, но и «возвращать всякому околдованному здоровье»; и поведала, как он однажды «повернул руку ребенка задом наперед», а матушка Даттон исправила вред, развернув ее обратно.

Вот какую историю рассказала Элизабет Стайл о своем духе-помощнике Томасу Роу, главному дознавателю. Однажды пошла она в старый Виндзор, где жил один столяр, чтобы купить у него молока. К несчастью, служанка еще только начинала доить, когда она пришла, так что пришлось ей возвращаться ни с чем. Но дома она обнаружила молоко и сливки, которые принес Филипп, ее крыса. Еще она сказала, не без гордости, что против воли «четверых или даже пятерых человек было бы мало, чтобы привести меня» в Рединг, ибо Бани, другой дух-помощник, «повстречался мне по дороге в виде черного кота» и пообещал помочь бежать. Но она отвергла его предложение.

Чтобы уж наверняка очернить старую каргу на костылях, Элизабет Стайл заявила, что сразу после ареста та приходила к ней и предлагала деньги, чтобы только она не выдавала их секреты. Если она их предаст, пригрозила матушка Маргант, дьявол, их общий хозяин, ее накажет.

Сам тюремщик, а может быть, кто-то из призванных им свидетелей, похоже, усомнился в правдивости рассказов матушки Стайл и, возможно, даже предположил, что она все придумала, и потому Роу приложил к рукописи документ, удостоверяющий, что Элизабет Стайл пребывает в добром здравии, ибо, несмотря на свой возраст, с легкостью прошагала 12 миль от Виндзора до Рединга.

На основании показаний Стайл матушка Даттон, матушка Маргант и матушка Девел были арестованы, а 25 февраля 1579 г. все четверо предстали перед судом в Абингдоне, где тогда проводилась выездная сессия. К сожалению, из записей не ясно, что стало с отцом Розимондом и его дочерью; во всяком случае, на скамье подсудимых их не было. Слова Элизабет Стайл признали главным доказательством вины трех других старух. Позже подобные обличения станут привычной частью судебной процедуры, ибо кому же и знать о делах ведьм, как не другим ведьмам.

Правда, один независимый свидетель обвинения все же нашелся. Конюх с постоялого двора в Виндзоре показал, что матушка Стайл часто приходила в дом его хозяина «за помощью». Как-то вечером она явилась очень поздно, и конюху нечего было ей дать. Старуха разозлилась и наложила на него заклятие, от которого у него «разболелись руки и ноги». Тогда он пошел к отцу Розимонду, и тот сначала спросил у него, кто его околдовал, а потом велел найти старуху и поцарапать ее до крови (традиционный способ избавиться от заклятия). Так он и поступил, и боли тут же прошли.

Тот же свидетель рассказал историю о том, как чей-то сын ходил по воду к колодцу возле дома матушки Стайл. По дороге он играл в какую-то игру и кидал камешки, а один возьми да и угоди в стену старухиного дома. Элизабет разозлилась и отобрала кувшин у мальчика. Тот побежал домой жаловаться отцу, который, испугавшись, видно, последствий ведьминого гнева, пошел к ней вместе с сыном просить прощения. Однако его доброе намерение ни к чему не привело, ибо не успели они дойти, как рука мальчика «вывернулась наизнанку». Свидетель так и не вспомнил, кто вернул ее в нормальное положение — отец Розимонд или матушка Девел.

Смертный приговор старухам был обеспечен, и на следующий день, 26 февраля 1579 г., всех четырех повесили в Абингдоне.

В 1579 г. на суде председательствовали Джон Сауткот и сэр Томас Гауди — оба судьи Королевской Скамьи. Обвинения были выдвинуты четырем женщинам из разных деревень, поэтому в этом процессе скорее была заинтересована широкая публика, нежели обитатели какой-то определенной местности. Судебная процедура мало чем отличалась от первого процесса, и добытые в ходе слушания дела признания также были вполне обычны. Элизабет Фрэнсис, уже дважды обвинявшаяся в ведовстве, предстала перед судом в последний раз, была приговорена к смертной казни и повешена. Эллен Смит, чью мать повесили как ведьму в 1574 г., обвинили в том, что она наслала порчу на четырехлетнего ребенка. Умирая, девочка кричала: «Убейте ведьму». Сразу после ее смерти мать «увидела существо, похожее на черную собаку, которая выходила в дверь, и при виде ее женщина немедленно повредилась в уме». Ведьму арестовали. Уоллес Ноутстейн полагает, что все дело могло вырасти из каприза больной четырехлетней девочки. Эллен Смит также доверилась правосудию, но присяжные нашли ее виновной, и женщину казнили. Сходная участь постигла и Элис Ноукс. Марджори Стантон обвинили в том, что она уморила своим колдовством «одного белого мерина стоимостью в 3 фунта и одну корову в 40 шиллингов», по словам их владельца. Суд счел доказательства недостаточными, и, поскольку человекоубийства не произошло, обвиняемую освободили.

Случай ведьм из Сент-Озита примечателен и печально известен не только в истории ведовства елизаветинской эпохи, но и в истории английского ведовства вообще. Он позорным пятном лег на репутацию английского правосудия, ибо редкий суд допускал такие вольности с законом. Даже многие современники считали, что с кучкой ведьм из Эссекса обошлись несправедливо.

Данный случай представляет особый интерес для современных исследователей ведовства по целому ряду причин. Он, к примеру, наглядно демонстрирует, как созданный первым Челмсфордским процессом 1566 г. прецедент превратился в действующую законную практику в делах по ведовству, причем до такой степени, что любые правила, регулировавшие порядок представления доказательств против обвиняемых, подвергались полному забвению; указывает он и на то, насколько более легковерной стала публика во всем, что касалось ведовства, за 16 лет, прошедших с первого процесса; а также подчеркивает, в какой степени возникновение обвинений и формирование доказательств зависели от деревенских сплетен и недоброжелательства соседей по отношению друг к другу, как бы незначительны сами по себе они ни были.

Еще более интересны энергичные протесты некоторых обвиняемых. Чаще всего ведьма, когда речь заходила о вынесении смертного приговора, лишенная адвокатской поддержки (поскольку у нее, как правило, не было денег, чтобы заплатить ему), настолько терялась перед лицом всеоружия правосудия и враждебностью не только обвинителей, но и судей, что не делала вовсе никаких попыток защитить себя. И хотя некоторые обвиняемые поначалу отказывались признавать себя виновными, стоило им провести некоторое время на скамье подсудимых, как они уже начинали соглашаться с любыми предположениями суда.

Не так обстояло дело с женщинами, которые собрались в суде в тот раз. Сесилия Селлз, например, услышав показания, которые давал против нее ее собственный девятилетний сын Генри, воскликнула: «Врешь, все врешь, сукин сын!»; а Маргарет Гревил заявила, что и сама не раз бывала жертвой чужого колдовства: «Она и сама потеряла не один бочонок пива и не один каравай хлеба, да еще и свинью, но никогда на это не жаловалась», — намекая, что это не могло бы с ней случиться, будь она тоже ведьмой.

Дело началось с сущей ерунды: одна женщина поссорилась с другой, после чего у нее умер ребенок, и пострадавшая обвинила товарку в его смерти. Много подобных ссор кончались такими обвинениями, и неизвестно, скольких женщин повесили на их основании. Однако в данном случае обвиняемая не пожелала страдать в одиночестве и, положившись на обещание судьи, что «если она будет вести себя честно и во всем сознается, то ей окажут снисхождение», пустилась в такие откровения, что констебли только успевали бегать по деревне и ее окрестностям, арестовывая подозреваемых. Вернулись они с 14 женщинами и 1 мужчиной, допрос которых в присутствии судьи выявил существенные причины для предъявления обвинения всем, кроме двух.

Вышедший вскоре памфлет не только отражает общепринятую в то время точку зрения на это дело, но и содержит таблицу, которая, возможно, поможет читателю разобраться в именах подозреваемых и характере выдвинутых против них обвинений.

Памфлет называется так:

«Полный и правдивый протокол показаний, допросов и признаний ведьм, арестованных в СентОзите, графство Эссекс, из которых некоторые были казнены, а с другими обошлись согласно уложениям закона. Из чего всякий может заключить, насколько вредны ведьмы и недостойны жить в христианском сообществе. Написано в порядке расследования дела по свидетельству У. У. Напечатано в Лондоне у „Трех журавлей”, в „Виноградной лозе”, Томасом Доусоном в 1582 году».

Существует гипотеза о том, что этот памфлет был написан, по крайней мере, отчасти Брайаном Дарси, местным судьей. Возможно, Дарси вел подробные записи этого дела по мере его расследования, которыми воспользовался потом У. У. Поскольку Дарси был связан с этим делом с самого начала и лично распоряжался об арестах обвиняемых, допрашивал их и составлял обвинительные акты, а также учитывая отсутствие судебных протоколов, памфлет представляет собой исключительную ценность как единственный полный отчет об этом важном процессе.

Вот таблица, которой завершается памфлет:

Реджинальд Скот, который внимательно следил за этим делом, утверждает, что в результате процесса по крайней мере 17 или 18 человек вынуждены были заплатить штрафы. Похоже, что лишь двоих повесили, остальных либо отпустили по решению присяжных за недостаточностью обвинений, или потому, что обвинения против них не подтвердились, или потому, что их оправдали, или приведение обвинительного приговора в исполнение было отложено. Но, каковы бы ни были результаты, приведенный выше список явно не полон.

Урсула Кемп, жительница Сент-Озита, давно уже пользовалась сомнительной репутацией среди односельчан. Похоже, она кое-как зарабатывала на жизнь, помогая роженицам, нанимаясь кормилицей и балуясь белой магией, причем упражнения ее предполагали и «снятие порчи» с больных. В отношениях с мужчинами была неразборчива, хотя брала она с них деньги или нет, неизвестно.

Несколько лет подряд она зналась с Грейс Тарлоу, женой Джона Тарлоу, и, возможно, помогала при появлении на свет их детей. У Грейс был сын по имени Дэви, которого однажды «странно прихватило, и он сильно мучился». Услышав об этом и, вероятно, надеясь подзаработать, Урсула нанесла подруге визит и спросила, как себя чувствует мальчик. Та попросила ее взглянуть на него, и, усевшись рядом с ним, Урсула взяла его за руку и трижды произнесла: «Хороший мальчик, как поживаешь».

Когда матушка Кемп собралась уходить, миссис Тарлоу попросила ее зайти вечером помочь ей с больным ребенком. Но Урсула ответила: «Обещаю тебе, с ребенком твоим все будет благополучно». Так оно и оказалось. Мальчик хорошо спал, чего не случалось уже несколько ночей подряд, а наутро продемонстрировал явные признаки выздоровления. Один из симптомов болезни заключался в том, что его ладони как-то странно выворачивались наружу.

На следующий день, когда миссис Тарлоу шла на собрание попечителей, ей повстречалась Урсула, которая справилась о здоровье мальчика. Когда его мать ответила, что ему лучше, она заметила: «Ну вот, я же тебе говорила, он поправится».

В тот раз ни сама матушка Кемп не намекнула, ни миссис Тарлоу не предложила какое-либо вознаграждение за ее услуги. Однако примерно девять месяцев спустя миссис Тарлоу родила дочь, и поскольку она тогда работала в доме Брайана Дарси, местного помещика и мирового судьи, то Урсула Кемп пришла к ней и предложила понянчить девочку, так как матери, ввиду ее работы, трудно будет управляться с ней самой. Миссис Тарлоу припомнила, что произошло с Дэви, решила, что не хочет, чтобы ее ребенка кормила ведьма, и отказала.

Три месяца спустя ребенок выпал из колыбельки, сломал себе шейку и умер, а еще через три месяца и сама миссис Тарлоу начала страдать от ревматизма в ногах. Урсула Кемп появилась в ее доме, хотя ее никто не звал, и заявила, что может вылечить хозяйку за 12 пенсов. Миссис Тарлоу согласилась, при условии, что лекарство окажется эффективным.

Пять недель она не вспоминала о боли в ногах, но когда Урсула Кемп зашла за своими 12 пенсами, отказалась платить, сославшись на бедность. Это привело к новой ссоре, и Урсула Кемп ушла, грозя, что еще посчитается с Грейс Тарлоу. Вскоре та снова охромела.

Поскольку на этот раз боль не отпускала и миссис Тарлоу была уверена в том, что это — результат злого колдовства Урсулы, то она решила пойти к своему работодателю и все ему рассказать. На всякий случай она взяла с собой соседку, готовую подтвердить ее обвинения.

Соседкой оказалась Эннис Левердол, жена Ричарда Левердола. Она сообщила мистеру Дарси, что еще «до прошлого Михайлова дня» Урсула Кемп прислала к ней своего сына с просьбой дать ей немного песку для чистки домашний утвари и пообещала взамен «покрасить для нее пару чулок». Миссис Левердол, однако, песку дать не пожелала, объяснив мистеру Дарси свой отказ тем, что знала, какая Урсула Кемп «противная скотина».

Вскоре после этого у младшего ребенка Левердолов «сильно раздуло живот и потайные органы». 10 февраля (а Дарси она рассказывала об этом 19 февраля) она пришла к Урсуле Кемп и заявила, что была у знахарки, которая сказала ей, что Урсула заколдовала ее ребенка. Матушка Кемп ответила, что не верит ей, и тогда миссис Левердол обратилась к женщине, которая сидела тут же за прялкой, с просьбой запомнить хорошенько все, что было сказано. На следующий день ребенку стало так плохо, что мать решила пойти с ним к матушке Рэтклиф, в искусстве которой она уже имела возможность убедиться.

Матушка Рэтклиф обещала помочь, но сомневалась, что тут можно что-нибудь сделать.

Судье этого оказалось достаточно, и он немедленно распорядился привести Урсулу Кемп к нему. Сначала женщина отрицала все, в чем ее обвиняли, однако ее репутация «противной скотины» достигла и господского дома, так что Дарси с самого начала был явно предрасположен поверить ее недоброжелателям. Мало того, он явно полагал, что, если ему удастся посадить на скамью подсудимых признанную ведьму, его собственное влияние в графстве значительно возрастет. Поэтому он постоянно подвергал матушку Кемп давлению, хотя, как далеко заходил в применяемых мерах, не сообщает. Как бы там ни было, в конце концов он все же сломил ее сопротивление.

Десять или одиннадцать лет тому назад, сообщила она Дарси, «ломота в костях» мучила ее так сильно, что она устала терпеть и пошла к жене некоего Кока, которой теперь уже нет в живых. Матушка Кок, считавшаяся искусной «белой ведьмой», сообщила ей, что ее заколдовали, и научила, как избавиться от чар.

Нужно было взять свиного навоза, смешать его с кервелем и, держа все это в левой руке, взять в правую нож и проколоть «лекарство» трижды. После этого следовало бросить его в огонь, а ножом немедленно трижды ударить в крышку стола изнутри. После этого надо было взять три листа шалфея и три листа вербены и положить в эль, который надлежало пить перед сном и с утра натощак. Урсула подробнейшим образом исполнила все инструкции, и хромота у нее прошла.

Сведения, которые она почерпнула у матушки Кок, навели ее на мысль, что она, пожалуй, и сама сможет сойти за знахарку. Во всяком случае, когда жена Уильяма Пейджеса и жена некоего Грея стали жаловаться на хромоту, то они послали за ней, и она им объяснила, что их околдовали, и вылечила обеих. Женщины быстро поправились.

Выжав из нее этот безобидный пример белой магии, Дарси еще сильнее утвердился в намерении заставить ее признать обвинение в черной магии. Он пытался подкупить матушку Кемп, чтобы она сделала необходимое признание, пообещав ей то, чего заведомо не мог исполнить: помилование.