Он уже достиг в этом деле совершенства. И стенки игрушечных домиков он сокрушал с идеальной точностью. Теперь ему не терпелось дождаться окончания этих дурацких торжеств, чтобы опробовать «Рвущий – рушащий» в полную силу. Дирвен не сомневался, что радиус покрытия у него будет не меньше двух десятых шаба. Во всем, что касалось работы с амулетами, с ним никто не мог сравняться.

«Кто много старается – тот многого добивается» – ха, это для всяких там Веселых Чижиков и Прилежных Кроликов. А если у тебя дар, каким обладают единицы на миллион, остальные могут хоть из кожи вон лезть, все равно того же самого не добьются.

Тем обидней, если тебя не пожелали вознаградить по заслугам. Например, не пускают посмотреть на куджарха. Всем можно, тебе нельзя, хотя по справедливости должно быть наоборот.

Чижики опять трепались о женщинах. Одному больше нравились блондинки и рыженькие, другому – брюнетки, а третьему – все равно какие, лишь бы грудь побольше. Из-за них Дирвен начал думать о Хеледике, которая оказалась шлюхой и обманщицей.

Она исчезла из Аленды еще осенью. Учитель Орвехт сказал, вернулась к себе в Мадру, поскольку Тейзург, как предок-прародитель песчаных ведьм, взял ее под свое покровительство, и община приняла ее обратно. Ага, пусть катится к своим ведьмам… Хорошо, что она теперь далеко и ничто о ней не напоминает. Она не знает, что такое настоящие чувства и для чего нужно беречь свою девственность, поэтому без нее лучше.

Вспомнив заодно и о своей второй любви, Дирвен невольно поежился. Хвала богам, что госпожа Зинта в «Яблочной даме» начала колотить в дверь номера и не позволила свершиться чудовищному… Когда Великое Светлейшее Собрание закончится, он опять напишет на мишени для метательных ножей имя «Энга».

Посмотреть на куджарха ему хотелось не только ради интереса, а еще из-за Хеледики. Чтобы убедиться, что ничего страшного нет в этом куджархе, все равно бы он ее не съел, угроза для ее жизни была пшиком, и она просто-напросто последняя шлюха, а Дирвен прав, что бы там ни говорил по этому поводу учитель Орвехт.

Время от времени его все же что-то царапало – какое-то неудобство в душе, словно острый камешек в ботинке. Это было неприятно, хотелось от этого избавиться, и Дирвен решил, что оно наверняка пройдет после того, как он увидит куджарха: ведь тогда он окончательно убедится в своей правоте и в подлости Хеледики.

Для него это важно, а его туда не пускают. Вспомнилась фраза из старой книги, читанной при подготовке к выпускным экзаменам в школе амулетчиков: «Даже если ты лучший из лучших и высишься над другими, как осиянная вершина, это не спасет тебя от людской несправедливости».

Наверное, Челинсе проще было бы украсть булку хлеба в лавке или ударить человека ножом, чем подойти к лекарке и сделать то, что она собиралась сделать. Лишь гордость не позволяла ей передумать и повернуть обратно.

Она дошла следом за Зинтой до Дворца Собраний. Дальше простую горожанку не пропустили бы, да Челинса и не пыталась затесаться туда, где ей не положено находиться.

Остановившись у подножия парадной лестницы, уводящей к грандиозной белой колоннаде, как будто Дворец стоял на облаке и был слеплен из того же облачного материала, преследовательница смотрела вслед Зинте, досадуя, что снова ее упустила. Струхнула, чего уж там, слишком много вокруг свидетелей.

В нескольких шагах от начала ступеней расположились продавцы пирожков, сластей, мороженого и жареных колбасок. Торговля шла бойко: и участники Собрания, и студенты, которых поселили в шатрах на рыночной площади, и пришедшие на гулянье расфранченные горожане – все не прочь угоститься. Из пергамонских и салубских Челинса много кого знала, и никто не удивлялся, что она тоже здесь.

Увидев Зинту, сбежавшую по лестнице и устремившуюся сквозь праздничную толпу в глубь булыжных улочек, Атаманша поняла, что лекарка спешит на зов, – и бросилась за ней. Может, в этот раз наконец-то выгорит?

Помощь понадобилась старому часовщику Крешонгу. Опять у него ущемило грыжу. Запыхавшаяся Челинса решила, что непременно дождется Зинту – и дальше будь что будет.

По соседству жила Глименда, ее племянница, вышедшая замуж за негодящего пропойцу. Из переулка доносились их голоса: тот с заунывным надрывом просился домой, а жена его не пускала.

«Еще чуть-чуть – и пожалеет мерзавца, дуреха несчастная, – прислушавшись, определила Челинса. – Пойти, научить девку уму-разуму, пока лекарка занята? А то ведь уступит, как последняя размазня!»

Она всех учила уму-разуму, из самых лучших побуждений, так как знала, что правильно, а что – нет. И любое дело у нее спорилось, хоть плетение кружев, хоть мытье полов, поэтому ничего худого не было в том, что она всегда бралась руководить товарками при совместной работе. С Зинтой из-за этого сшиблись… Но госпожа должна держать себя как госпожа, а если она молчком присоединилась к занятым уборкой работницам, поди пойми, кто она такая.

Раздраженно хмурясь от этих мыслей, Атаманша повернула за угол. Возле крыльца Савдо не было, его душераздирающие вопли доносились из-за дома. Она дернула шнур дверного колокольчика.

– Тетушка! – выглянувшая Глименда говорила шепотом. – Как себя чувствует Сабрила?

– Все хорошо с ней, с растяпой несчастной, обошлось, – вздохнула Челинса. – Урок ей, другой раз не будет тягать кастрюлю с кипятком, витая мыслями незнамо где. Растяпы вы, девки, и в кого такие выросли… Твой-то чего орет? Я думала, ты его, пьяного, домой не пускаешь, как я научила.

– Так он за домом стоит и орет. И смех, и грех: вы же знаете, у нас там, на западной стенке, оберег намалеван – запертая от всякого худа дверь, вот он и разоряется перед нарисованной-то дверью, думает, я ему открывать не хочу. Слышите?

– Глименда, открой по-хорошему, не по-людски поступаешь! По-людски же прошу, не буяню… Боги-милостивцы, пустите меня домой!

– Боги его домой не пускают! – заметила Челинса едко. – Последний умишко пропил.

– Не знаю, позвать его или нет, он там уже давно…

– Не зови, – отрезала Атаманша. – Делай, как я сказала. Пусть урок ему будет, нечего винищем заливаться чворкам на смех. Идем к нам ночевать, а дом запри, и пусть орет хоть до утра.

– Ой, спасибо вам, тетушка! И с Сабрилой повидаюсь…

– Только подожди маленько. Я за тобой зайду.

Она вернулась к дому Крешонга с вывеской в виде большого циферблата с узорчатыми стрелками. Через некоторое время лекарка вышла на улицу, дожевывая на ходу пирожок. Челинса, с ураганом в душе и стиснутыми, как перед дракой, кулаками, шагнув из-за угла, заступила ей дорогу. Зинта попятилась и едва не подавилась пирожком.

– Спасибо вам, госпожа лекарка, – испугавшись, что она сейчас убежит, и тогда опять за ней гоняйся, торопливо заговорила Атаманша. – За дочку мою Сабрилу спасибо, она обварилась, а вы ее вылечили. И простите, что я про вас всяких зряшных глупостей наговорила, виновата я перед вами.

Ну вот, она все-таки это сказала, хотя очень не любила извиняться и признавать свою неправоту.

Зинта выглядела растерянной, даже смущенной, и смотрела на нее, обескураженнно моргая, а потом промолвила:

– Так ведь и я тоже хороша… Надо было сперва по-доброжительски объясниться, а я сразу вас уволила… Как дела у Сабрилы?

– Все уж затянулось, спасибо вам и хвала Тавше. Она мажет ноги той мазью, которую вы прописали. А вот это для вас! – Атаманша открыла украшенную матерчатыми цветами сумочку из крашеной холстины, которую сама себе сшила, и вытащила подарки.

– Какая прелесть, – ахнула Зинта, разглядывая серебристый кружевной воротник – хризантемы, как будто сотканные из инея на стекле. – Спасибо… А это что?..

– Чехол на вашу лекарскую сумку, должен оказаться впору. Вы же сейчас на Светлейшее Собрание пойдете, так пусть у вас сумка будет такая же красивая, как все остальное!

– Истреплется ведь, а то и порвется, жаль такую красоту…

– Не порвется, – с гордостью возразила Челинса, довольная и тем, что так легко помирились, и тем, что ее рукоделие лекарке понравилось. – Это из самых прочных китонских нитей, которые у них завсегда на такие вещи идут. Смотрите, вот тут я завязочки сделала, чтобы все было закреплено и легко надевалось.

Одетая в ажурный зеленовато-серый чехол лекарская сумка выглядела нарядно, словно ее оплели побеги какого-то растения, образовав изящный узор.

Попрощались они тепло, не то что в прошлый раз. Ну, да прошлый раз теперь не в счет. На радостях, что все так по-хорошему сложилось, Челинса чуть не забыла о своей племяннице. Если б не услышала горестный вопль: «Глименда, открой!» – так бы и ушла без нее.

Заперев дом, они поскорее, пока Савдо их не увидел, скрылись в переулке, а пьяница так и топтался перед нарисованной на стене дверью, оглашая окрестности своими жалобами.

– …За кафедру приглашается досточтимый коллега Свелдон, архимаг Сокровенного Круга, с докладом о последних достижениях Светлейшей Ложи в области защиты крестьянских хозяйств от сойгрунов!

Пока Свелдон с медлительным достоинством шествовал к установленной на возвышении кафедре, сверкающей позолоченным барельефом, в зале, словно морской прибой, грохотали аплодисменты. Так полагалось. Гости могут не хлопать, а магам и амулетчикам Ложи это вменено в обязанность.

Досточтимый Свелдон, сухонький старичок в блистающей бриллиантами парчовой мантии, говорил глуховато, однако специальные чары разносили его голос на весь огромный зал.

Как известно, сойгруны до пояса смахивают на людей малого роста, но руки у них чересчур длинные, со страшными когтями, а ноги коленками назад, будто у кузнечиков. Эта разновидность волшебного народца обитает в равнинной местности, где вольготно скакать и нетрудно спрятаться среди высокой травы. Они вовсю озоруют, портят посевы, пугают и гоняют скот, нападают, случается, на одиноких прохожих. Человек всегда может откупиться от сойгруна браслетом – не важно, из чего сделанным, хоть из веревочки сплетенным. На браслеты они падки, носят их по нескольку десятков за раз на своих тощих, как плети, длиннющих руках, а не откупишься – закидают грязью, поколотят, исцарапают, иной раз могут и вовсе растерзать.

Посевы и скотину защитить сложнее, но Ложа довольно успешно боролась с окаянными прыгучими тварями, и Свелдон, курировавший это направление, вдохновенно приводил цифры: на какой процент за последние пять лет уменьшилось число хозяйств, пострадавших от сойгрунов, насколько убавилось число нападений на единицу площади сельских угодий, каково ежемесячное соотношение напуганной и не напуганной сойгрунами домашней скотины и как это отразилось на удоях молока в количественном выражении в каждой из ларвезийских провинций – и так далее.

После всякой цифры зал разражался энергичными аплодисментами. Суно подумал, что сегодня-завтра отобьет себе ладони до полной потери чувствительности, поскольку на Чтения о Благих Свершениях отведено немало времени. Больше, чем хотелось бы. Но это крамольный помысел, гнать его надо, ибо Великие Собрания изрядно приумножают славу Светлейшей Ложи, поражая умы прочих магов подлунного мира докладами о не слыханных доселе достижениях. Ну, по крайней мере так официально считается.

Орвехту повезло: поскольку его включили в число дежурных безопасников, ответственных за порядок, он через некоторое время сможет покинуть зал для обхода территории. Большинству коллег, у которых нет уважительной отмазки, чтобы отсюда улизнуть, выпала несравненно худшая участь.

Утешительная мысль о том, что еще немного – и он сбежит, добавила Суно рвения, когда вновь дошло до бурного излияния восторга посредством рукоплесканий.

Увидеть, как злейший из твоих недругов запинается в сумерках о скамеечку и, беспомощно взмахнув широкими шелковыми рукавами, роняет кипу бумаг или, точнее, ярких глянцевых картинок, сшитых в тетрадки, – это, согласитесь, в высшей степени поднимает настроение.

Как раз такую сценку Дирвен и наблюдал в проеме шатра, пряча злорадную ухмылку. Скамеечку забыли снаружи, после того как поменяли девиз над входом, а павлин – птица слишком гордая, чтобы смотреть под ноги. Так и подмывало сказать об этом вслух, но он благоразумно сдержался, а то один брякнул про павлина и до сих пор за правду мучается.

– Прощу прощения, коллеги, – на бледном в свете волшебных фонарей лице древнего мага сожалеющее выражение смешалось с иронически-философским. – Я иногда бываю непозволительно рассеян… Надеюсь, я не помешал вашим тренировкам или таинству созерцания?

Чижики вначале напряглись до судорог – о том, что Тейзурга недолго разозлить каким-нибудь пустяком, все были наслышаны, – однако сейчас он обаятельно улыбался и досадовал лишь на собственную неловкость. Наперебой извиняясь перед досточтимым коллегой, студенты кинулись собирать то, что он рассыпал, а Дирвен, понятное дело, его игнорировал, продолжая как ни в чем не бывало упражняться с цепочками на рамке. До чего же здорово, когда враг стоит в трех шагах от тебя, и ты его вдоволь игнорируешь!

Любопытство все же дало о себе знать. Первый амулетчик покосился на своих надзирателей, недовольно скривившись, чтобы показать, как ему мешает их суета, и заодно вскользь зацепил взглядом Эдмара.

Худощавое удлиненно-треугольное лицо Энги Лифрогед, только отросшие темные волосы отброшены назад, а у той падала на глаза белая челка. Большой насмешливый рот и суженный подбородок – как у шута на картинке, щеки по-девичьи гладкие. Глаза, и без того длинные, искусно подведены угольным карандашом.

Энгу Дирвен тоже, как раньше Хеледику, считал девственницей, потому что она сама о себе так сказала. Ага, конечно… Не бывает настоящих девственниц, и любви не бывает, и верить никому нельзя, все равно обманут. С этой ожесточенной мыслью он вновь уставился на рамку, всем своим видом показывая, что нет ему дела до ихней дурацкой мельтешни, сопровождаемой взаимными любезностями.

Успел еще заметить, что на шелковом одеянии Эдмара узор в виде поганок. Ага, в самый раз: на него достаточно посмотреть, чтобы травануться. Жаль, что заставили надпись с мишени соскоблить.

– До чего дивны эти нагие девы! – вздохнул один из Чижиков, и в его дрогнувшем голосе сквозила пронзительная тоска то ли по золотому веку, то ли по краю обетованному. – Где же такие живут?

– Это журналы из другого мира, – великодушно пояснил Тейзург. – Подарок для кое-кого из моих достойных коллег. Полагаю, должно понравиться…

– Их сладостные полушария волшебно велики и прельстительны, – заметил другой Чижик. – Истинный праздник для очей!

– А ваши речи – праздник для слуха, – вернул комплимент древний маг. – Увы, в том мире, где сии журналы напечатаны, большинство населения высказалось бы по поводу этих восхитительных фотографий удручающе кратко и вульгарно, так что слушать ваши изысканные комментарии – истинная отрада. Невыразимо приятно было побеседовать, но сейчас я, увы, тороплюсь, позвольте откланяться.

Убрался. Наконец-то. Перед тем очаровав до поросячьего восторга Трех Веселых Чижиков, которые позабыли, что они охрана, и взахлеб обмениваются впечатлениями, словно сопливая школота, впервые увидевшая вблизи живого мага. Сами не соображают, как это позорно. Дирвен демонстративно морщил нос, но они в его сторону не смотрели, вдобавок его лицо затеняли поля шляпы, немного там разглядишь.

– А это что?.. Да он же забыл!

Зашелестело. Кто-то из троих присвистнул. Дирвен повернул голову: один из студентов вытащил застрявшую под стенкой шатра блестящую тетрадь с нагой пышногрудой красоткой на обложке.

– И как мы не заметили… – покачал головой его товарищ. – Может, догнать его и отдать?

– По инструкции не имеем права отлучаться, – с затаенным торжеством возразил третий. – Когда сам придет, отдадим, а пока это наше! Все пролистаем… Эй, Дирвен, будешь с нами голых дев смотреть, пока он не вернулся?

– Больно надо, – не тая своего превосходства над ними, процедил амулетчик. – Мне и настоящих хватает, а сейчас у меня тренировка.

– Не хочешь – как хочешь.

Он бы к ним присоединился, если б эти картинки принес кто другой. Даже чуток обидно. Зато он гордый, и девок у него было много – наверняка больше, чем у Трех Веселых Чижиков, вместе взятых, хотя эти парни его старше. Но первому амулетчику Светлейшей Ложи довольно мизинцем шевельнуть, чтоб ему тотчас привезли какую-нибудь шлюшку, а они о таких привилегиях даже мечтать не могут, только и остается им в утешение нарисованных девок разглядывать.

Чижики сгрудились со своим сокровищем под волшебным фонарем, прицепленным к стенке шатра, и про того, за кем должны присматривать, как будто вовсе забыли.

Вначале полнейшее отсутствие внимания с их стороны задело Дирвена за живое. Потом он с сарказмом подумал: хороши надзиратели, одно слово – Чижики! Если кому-нибудь взбредет в голову повторить глупую шутку с девизом, опять прозевают. А потом дошло, что это Шанс – в кои-то веки никому нет до него дела! Это значит, что сейчас можно улизнуть от этих придурков. Это свобода, от которой он давно отвык.

Дирвен поспешно отвел взгляд от увлекшейся компании. Не стоит смотреть в упор на тех, от кого собираешься сбежать, особенно если они маги и приучены улавливать незримое. Правда, этим троим незримое без разницы – они на зримое пялятся, глаз оторвать не могут. Придурки же.

Он чувствовал себя по сравнению с ними бывалым мужчиной, который дурью маяться не станет. Пока они пускают слюни над «вот такенными прельстительными округлостями», он по-быстрому смотается посмотреть на куджарха.

В одном из потайных карманов лежал «стручок подобия» – редкий одноразовый артефакт, выданный под расписку, на крайний случай, ради пущей личной безопасности первого амулетчика. Если израсходовать просто так – влетит, но потом все равно простят.

Да и влетит скорее всего не Дирвену Корицу, а Трем Веселым Чижикам: с тех пор, как к нему приставили надзирателей, с них и спрашивали за его провинности – почему недосмотрели.

Глядя на рамку, будто бы он по-прежнему всецело поглощен своими упражнениями, Дирвен вытащил полупрозрачный блекло-зеленый стручок с одной-единственной горошиной внутри. Надорвал его, отдав мысленный приказ, и горошина упала на застланный циновками пол шатра.

Всего мгновение, чтобы смыться… Полоснув ножом по ткани, амулетчик ловко нырнул наружу, и буквально в эту же секунду на том месте, где он только что сидел, возникло его неотличимое подобие. И дышит, и глаза как будто смотрят, разве что разговаривать не умеет. Оно склонилось над рамкой с цепочками, точь-в-точь как Дирвен в момент приказа. Несколько часов так просидит, а потом само собой исчезнет. Хотя Чижики наверняка раньше спохватятся, заметив, что их подопечный не шевелится.

Довольный тем, что трюк удался, беглый амулетчик двинулся по проходу меж поставленных в ряд шатров, озаренных желтыми, оранжевыми и зеленовато-лимонными волшебными фонариками. Пологи нараспашку, изнутри доносились голоса и вроде бы даже девичье хихиканье, кто играл в сандалу, кто бренчал на гитаре или на сурийской маранче. Нечего надеяться, что тебя не заметят, но Дирвен целеустремленно и неторопливо направился в ту сторону, где стояла новенькая дощатая уборная, и это никому подозрительным не показалось.

Ясно же, зачем человек пошел в такое место. Всяко не для того, чтобы вдруг ринуться, пригнувшись, в темень, спугнуть ухоженного откормленного кота с атласной розочкой на ошейнике, увлеченно копавшегося в корзине с мусором, и ловко перемахнуть через забор, задействовав амулеты, позволяющие преодолевать магические преграды.

Кто другой через этот забор не перелез бы. Его бы не пропустили сторожевые заклинания, а попытайся он прорваться силой – поднялся бы трезвон, набежала бы охрана. Защиту здесь поставили что надо, но Дирвен на то и был первым амулетчиком, чтобы выжимать из артефактов невозможное. Он мог пройти там, где другие не пройдут, за что его и ценили. Вот и сейчас он привел в действие единицы своего снаряжения именно в той последовательности, которая позволила ему проскользнуть сквозь препятствие, словно иголке сквозь марлю.

Амулеты сообщили ему о характере охранных чар, и Дирвен мигом определил нужную комбинацию, как на учебе или на боевом задании. Это давалось ему легко. Даже учитель Орвехт однажды похвалил: «Есть же у тебя мозги! Если б ты еще и в повседневной жизни ими пользовался…» Похвала была не то чтобы совсем похвала, но учитель признал главное – то, что Дирвен крутой амулетчик и в этой области соображает лучше всех, а остальное не так уж важно.

Не задерживаясь возле забора, он сиганул в ближайший переулок. Не нарваться бы на патруль… Позади тихо – значит, Чижики до сих пор не заметили, что он их одурачил.

Улицы Пергамона освещали часто поставленные масляные фонари, специальные заклинания усиливали их свет в несколько раз, а купол Дворца Собраний сиял над городом, будто громадная золотая лампа, и на шпиле мерцала звезда. По тротуарам прогуливались нарядные горожане, из чайных и трактиров доносилась музыка – скрипка, гитара, флейта, кое-где еще и пели.

Первый амулетчик крался задворками, стараясь не попадаться никому на глаза. Он проберется на Выставку, посмотрит на куджарха, на других обитателей вивария, а потом тихо-мирно вернется обратно, и тогда все поймут, что глупо было его туда не пускать, потому что вот же он там побывал – и ничего из-за этого не случилось.

– Глименда, открой!.. Человек будет на улице ночевать, если ты меня домой не пустишь, постыдись перед богами!.. Открывай, говорю, по-хорошему!

На задней стенке одноэтажного домика была нарисована запертая на три засова – от раздоров, от болезней и от безденежья – обережная дверь, перед ней топтался пьяный. Его охрипший голос звучал уныло и обиженно, с нотками угрозы. Время от времени он принимался молотить кулаками по озаренной тусклым светом одинокого фонаря оштукатуренной поверхности, но потом опускал руки и обескураженно жаловался:

– Да что ж это творится, боги-милостивцы, к себе домой попасть не могу!

«Во придурок», – презрительно ухмыльнулся Дирвен, проскочив открытый участок пространства у него за спиной.

Он выбирал самые глухие закоулки. Из тени в тень, словно ловкий вор. Когда впереди показалась ограда, за которой белели павильоны Выставки, он отдал команду «Зонтику Ланки» – амулету кратковременного действия, быстро расходовавшему накопленную силу, зато в период активации делавшему своего хозяина невидимым для любой сторожевой магии.

Зинте не пришлось долго скучать, слушая речи почтенных магов в ярко освещенном громадном зале с сахарно-белыми колоннами и пышной позолоченной лепниной. Сначала престарелой волшебнице стало дурно, потом представителя правящего дома княжества Нангер, откушавшего в буфете сверх меры маринованных стеблей луканки болотной, одолела резь в животе, да вслед за этим двое боевых магов из Овдабы и Ширры, уже сшибавшихся прежде при совсем других обстоятельствах, жестоко оскорбили друг друга действием. Всех их не оставила своей милостью Тавше, ибо лекарка под ее дланью оказалась рядом и помогла пострадавшим.

Приведя в порядок сломанные носы подравшихся магов, Зинта отправилась в буфет. Пока затишье, хорошо бы поесть, а то, неровен час, опять кто-нибудь или обожрется деликатесами, или столкнется в кулуарах с заклятым врагом, и придется ей снова призывать силу Милосердной.

Вино в буфете продавалось, прочее угощение было бесплатное, за счет Ложи. Устроившись за столиком возле двери, лекарка ела торопливо, готовая в любой момент сорваться кому-нибудь на помощь. Это ее служение, на это она никогда не роптала. Но мысль о том, что здесь можно встретить гостей из Молоны – и что они ей скажут, а она им что скажет, они же ее зложительницей назовут, и никак ей перед ними не оправдаться, – заставляла ее сидеть как на иголках и прятать лицо, чуть ли не уткнувшись в тарелку. Лишь бы доброжители из молонской делегации ее не застукали.

– Зинта, ты репетируешь сценку для любительского представления? Пластический этюд «Смерть червяка» или живая картина на тему «Нет, не грабила я вашу лавку»?

Услышав свое имя, она едва не подскочила на стуле, но в следующий момент расслабилась – это Эдмар.

Баэга на нем была на первый взгляд неброская, но если знать в этом толк, отменно роскошная. Двухслойная: нижняя коричневато-лиловая, переливчатая, верхняя из тончайшего прозрачного шелка с серебристым узором – традиционный китонский орнамент, изысканно изящные декоративные грибы, как будто любовно срисованные с натуры. Насколько Зинта могла судить, королевское одеяние. Наверняка дареное. В древности, до своего ухода из Сонхи, Тейзург оказывал покровительство предкам нынешних китони, и за все это время в нелюдской стране Китон о нем не забыли.

– Как бы меня не заметили те, кто приехал из Молоны, – поделилась она своими опасениями.

– Допустим, заметят – и что с того? – он уселся напротив. – Навести на тебя чары все равно не посмеют.

– Зато застыдят.

– И что с того?

– Стыдно мне станет, понял?

– Какая интересная бывает у людей жизнь, – усмехнулся Тейзург, задумчиво сощурив подведенные глаза. – Любопытные, должно быть, ощущения, когда тебе стыдно. Увы, ни разу не испытывал. Зинта, если не хочешь привлекать к себе лишнего внимания, расправь плечи, держи осанку и смотри по сторонам с достоинством – тогда не будешь выделяться среди окружающих, и молонцы тебя не узнают. В этом платье ты выглядишь как элегантная алендийка, отдающая дань моде, ничего общего с Молоной. И чехол у тебя на сумке очаровательный…

– Подарок, – пояснила Зинта.

Лекарская сумка лежала на соседнем стуле. Не сказать, чтобы она сочеталась с нарядным платьем, но куда же без нее? Эдмару хорошо: у по-настоящему сильных магов есть волшебные кладовки, их владельцы всегда могут что-то взять оттуда или, наоборот, запихнуть туда с глаз долой, поэтому им не приходится таскать с собой нужные вещи в карманах, саквояжах или кошелках, а то и под мышкой.

– Прелесть, какая искусная работа, – заметил он одобрительно. – Коллега Суно здесь?

– Где-то ходит, за порядком приглядывает.

У лекарки невольно вырвался вздох. Эдмар, всегда подмечавший детали, слегка изогнул бровь:

– Что-то случилось?

– Дамы к нему так и липнут, – понизив голос, поделилась Зинта. – И красивые, и знатные, и волшебницы… Нравится он им. Это понятно, мне ведь тоже понравился, а вдруг… – она смешалась и умолкла.

– Напрасно беспокоишься. Даже если он не станет пренебрегать их благосклонностью, это будут всего лишь мимолетные приключения. Можно пресытиться и вином, и хмельным медовым напитком, и шербетом, и лучшими сортами шоколада, пополни этот список чем угодно еще – зато хрустальной родниковой водой пресытиться нельзя. Так что тебя он не бросит, если ты об этом. Поверь, даже если он порой гуляет на стороне, это нельзя считать за полновесную измену. На стороне ведь, а потом все равно возвращается к тебе.

– Да я все это понимаю. Но иногда, как увижу возле него какую-нибудь, прости меня Тавше, кралю, неспокойно становится на душе. А когда он рядом, опять все в порядке.

– Вы с Орвехтом восхитительно гармоничная пара, этого не сможет не признать даже отъявленный циник. Когда вы с коллегой Суно смотрите друг на друга, буквально зависть разбирает. От разделенной любви светятся глаза, от неразделенной светится фонарь под глазом… Ты ведь помнишь, с каким фонарем я тогда вернулся?

– Так вот, значит, в чем дело? А говорил, ни с того ни с сего побили.

– Я и сейчас повторю то же самое. Что ж, зато после меня там ни одного целого монитора не осталось! А вот не стоило учинять мордобой в ответ на трепетное признание в любви, тем более в стенах полицейского учреждения.

– Постой, ты же раньше рассказывал, что напомнил о каком-то долге…

– Это все кусочки одной мозаики, – он с горечью ухмыльнулся, и было непонятно, то ли ему и впрямь больно, то ли театральничает напоказ. – Бесценные отвергнутые осколки моего сердца, взывающие к мести…

Зинта могла бы по этому поводу высказаться, но он ее только что утешал, поэтому не стала в который раз объяснять ему разницу между доброжительским и зложительским отношением к жизни. Тем более что через минуту ей пришлось схватить со стула свою сумку и поспешить на зов: кого-то из гостей прямо в зале хватил мозговой удар от нескончаемых торжественных речей и громоподобных рукоплесканий.

Великие Светлейшие Собрания с Выставками и Благими Зрелищами не только тешили самолюбие досточтимых архимагов, но еще и позволяли за каких-то полторы восьмицы получить массу сведений о брожении сил на международном игровом поле. Расходы на сие мероприятие окупались, такого мнения придерживался и Сокровенный Круг Ложи, и банкирский королевский дом Ларвезы.

Между коллегами внутри Ложи тоже шла борьба за расширение влияния и продвижение наверх. Суно Орвехт в эти дела не ввязывался – отчасти потому, что сия возня ему претила, отчасти отдавая себе отчет в том, что «ущербному магу», по определению одиночке, вряд ли удастся многого добиться на поприще групповых интриг, зато пожертвуют им в первую очередь.

Он добросовестно выполнял свои служебные обязанности, держался на дистанции от соперничающих группировок, избегая с ними ссориться, и снискал репутацию ответственного и надежного функционера, для которого интересы Ларвезы превыше всего. Сложилось мнение, что для Ложи он весьма полезен, однако использовать его в чьих-либо частных интересах будет затруднительно, слишком он для этого проницателен, осторожен и сдержан в своих амбициях. Так оно и было, за что Орвехта и ценили.

На Великом Собрании он присматривал за порядком и заодно присматривался к тому, что происходит вокруг. Все спокойно, никаких нежелательных инцидентов. Почти.

Овдеец с ширрийцем подрались, однако у обоих достало ума не пускать в ход магию. Ограничились кулачным боем, вот и молодцы. Что примечательно, оба «ущербные». Как можно было понять из их ругани, эти двое свели знакомство в пограничных стычках. Овдаба постоянно обвиняла Ширру в непросвещенных действиях и нарушении людских прав, Ширра Овдабу – в тайном вредительстве, а истинная причина вражды крылась в том, что они никак не могли поделить озеро Ноан, богатое форелью и ценной водорослью барсальгой.

Еще длиннобородые аснагисские волшебники стояли кучкой и злословили: мол-де видели они вчера среди магов Ложи презренного рукоблудца, самоудовлетворявшегося прилюдно. Коллегу Троглехта они видели, перед тем как несчастного отослали в Аленду. Вспоминая о нем, Суно всякий раз недобро усмехался: неповадно будет в другой раз Зинту зачаровывать.