Георгий поспешно расстегнул ворот, вынул из кисета, висевшего на серебряной цепочке, локон, нежно поцеловал и вновь спрятал.
      - Георгий, - взволнованно прошептала Нино, - верни кисет, не хочу, чтоб другая видела...
      - Когда умирать буду, верну, а пока на груди пусть живет.
      За дверью кашлянул Датуна. Нино рванулась в глубину комнаты.
      Домой Саакадзе вернулся мрачным. "Барсы", расположившись на мягкой тахте, беспечно хохотали. Гиви, натянув медвежью шкуру, гонялся за перепуганной Тэкле. Дато понял, откуда пришел друг, и поспешно начал:
      - Мы пришли поговорить, Георгий, как жить в Тбилиси будем?
      - Думаю, хорошо, - кривя рот, ответил Саакадзе, - я беру трех дружинников, Эрасти за конюха, свирепого Бакура за слугу... Папуна тоже со мною едет, а вы как?
      - Мы тоже так, только без Папуна, - засмеялся Дато.
      - А я только одного слугу беру за полмарчили в месяц, у дяди Иванэ месепе взял, - вставил Даутбек.
      - За полмарчили взял! Известный буйвол! Пятерых даром Дато предлагал! вспылил Димитрий, но друзья не поддержали бесполезного спора.
      - Решили тебе предложить, Георгий, всем вместе жить. Удобнее. Большой дом около Метехи можно снять, отец Ростома в Тбилиси был, присмотрел.
      - Совсем неплохо придумали, друзья, - ответил Саакадзе.
      - Понимаешь, Георгий, князья от злости лопнут, - обрадовался Димитрий, - арбу с едой отправим, одежду одинаковую людям сошьем, полный двор дружинников оружием звенеть будет, десять конюхов, десять слуг, в чем дело, друг?
      - Только знакомства осторожней выбирать надо. - Георгий, улыбаясь, посмотрел на Дато.
      - Сумасшедшему Димитрию такое посоветуй, - рассмеялся Даутбек, наверное, каждый день найдет с кем драться.
      - Может, и чаще! От приятного дела не отказываюсь. Как можно терпеть, когда у человека вместо лица курдюк трясется? Должен ударить! А ты, сухой черт, полтора часа кулак поднимаешь, кровь жидкая... И не приставай больше, - вдруг озлился Димитрий.
      Зная взаимную привязанность хладнокровного Даутбека и горячего Димитрия, упорно скрываемую даже друг от друга, друзья с удовольствием начали их подзадоривать...
      Шадиман понимал, какую опасность представляет приезд Дато Кавтарадзе в Тбилиси. Царедворец терялся в догадках, где мог находиться браслет царицы. В абхазском монастыре злополучного подарка также не оказалось.
      Андукапара Амилахвари тревожило другое: царя можно убедить, будто из преданности послали слугу найти и убить изменника, но приверженцев Баграта обмануть трудно. Они поймут: слуга мог действовать только по приказанию своего господина. Измена Орбелиани союзу не доказана. Желая держать в руках Шадимана, он, Андукапар, приказал Сандро любой ценой добыть браслет, но князей посвящать в свои планы не собирался. Оказалось, и Симон послал молочного брата с поручением в Абхазети. Это неожиданное обстоятельство вынудило Сандро совместно с мрачным Отаром убедить посланника Симона в измене Орбелиани и подговорить на убийство. Для каждого члена тайного союза ясно: если Шадиману понадобилась смерть гиены, то союзу необходимо было дорожить жизнью Орбелиани. Поэтому дерзкий ностевец должен навсегда забыть дорогу в Метехи.
      Симон был того же мнения. Вот почему сегодня в духане "Синий баран" особенно шумно. Все столы заняты вооруженными людьми. Духан наполнен бряцанием клинков. Сандро, Отар и Черный башлык, столкнувшись тут, крепко мысленно выругались, но им поневоле пришлось сговориться действовать совместно.
      Посланные Отаром на разведку донесли - десять азнауров находятся за Мокрой балкой и к ночи подъедут сюда. То же самое думали и десять азнауров, но "заяц", которого Папуна почему-то называл конем, ухитрился вовремя, как уверял Матарс, потерять подкову, и под брань Димитрия пришлось свернуть с дороги и заночевать в ближайшей деревне.
      Впоследствии, после схватки в "Синем баране", Папуна торжествовал; благодаря его "зайцу" "барсы" остались целы...
      События разыгрались на рассвете. Эрасти с двумя дружинниками поскакал вперед приготовить корм коням и людям. Полная тишина в духане и громкое ржание в конюшне заставили Эрасти круто повернуть скакуна. И вскоре десять азнауров уже знали о засаде в духане "Синий баран".
      - Принять бой, Дато, или объехать духан Тилитубанскими высотами?
      - Конечно, Георгий, принять! С кем драться, когда? - загорелся Димитрий.
      Совещались недолго, разбились на три группы и поскакали разными дорогами.
      В духан вломились одновременно с трех сторон. Только Папуна, предвкушая исход веселой битвы, взобрался на крышу буйволятника, растянулся на бурке и, щурясь на солнце, прислушивался к разъяренным крикам и воплям, которые неслись из духана.
      С грохотом хлопнулась сорвавшаяся с петель дверь, полетели табуретки, подпрыгнул бурдюк, закачалась стойка. Духанщик скатился с высокого табурета, крякнул и, поспешно сунув мальчику кувшин, погнал за водой. Гул, ругань, смех... Казалось, ничего нельзя было разобрать, но косой духанщик разобрал, кто побеждает, и стукнул глиняной чашкой пробегавшего Отара, которого любезно подхватил Георгий.
      Указав Димитрию на Черного башлыка, Дато схватил за шиворот Сандро... Княжеские дружинники дрогнули и, пользуясь суматохой, выскочили из духана и пустились наутек под одобрительный смех Папуна.
      - Тебе первое слово, Дато. Как с ними поступить?
      - По-моему, Георгий, как с разбойниками, нападающими на царских азнауров.
      - Посадить на кинжалы, - хладнокровно вставил Даутбек.
      - Посадить на кинжалы мало, надо снять головы, пусть так ходят, предложил Элизбар.
      - А со снятых голов сбрить усы, - простодушно добавил Гиви.
      Заспорили. Каждый предлагал свой способ расправы. Ростом убеждал отрубить правую руку и левую ногу: легче будет князьям кланяться.
      Помертвев, слушали злополучные княжеские слуги странное совещание.
      Косой духанщик осторожно вытер ладонью мутное окошечко и, не обращая больше внимания на веселых гостей, приказал вошедшему мальчику поставить кувшин с водой на табурет и подать себе обед. Смачно обсасывая косточки баранины и запивая вином из огромной чаши, он подсчитывал, сколько взять за перебитый духан с царских азнауров. Вдруг Димитрий, сорвав с головы слуги Симона черный башлык, дико закричал:
      - Что это у тебя вместо лица, собачий сын?! И ты смеешь с таким лицом быть врагом моего друга? Убью, зарежу! Как свинью, заколю! К черту нос, он совсем лишний на курдюке...
      Димитрий с неистовством замахнулся кинжалом. Георгий поспешно задержал его руку.
      - Постой, Димитрий, я предлагаю показать княжеским разбойникам рыцарское презрение. Пусть расскажут своим господам про щедрость ностевских азнауров. Они втроем гонятся за одной жизнью, мы сразу даровали три. И еще пусть князья твердо запомнят, что мы больше не безызвестные азнауры.
      - Не могу, Георгий, должен хоть раз ударить. Что он, облезлый хвост, смеется над нами? Какое лицо держит? Защищайся, собачий сын!
      Дато, отшвырнув Сандро, закатал рукава.
      - Обманщик, получай и ты по браслетному делу...
      Даутбек хладнокровно подошел к Отару. Но Георгий решил оказать услугу Шадиману и, заслонив Отара, строго произнес:
      - Отар - азнаур, и с ним спор можно решить только на поединке.
      Даутбек мотнул головой.
      - Вызываю в Тбилиси, если скроешься - уши туркам продай, все равно отрежу.
      Георгий с трудом оторвал Димитрия от растерзанного Черного башлыка.
      - Георгий, прошу, дай еще хоть на полтора часа!
      Дато отшвырнул ногой полуживого Сандро:
      - Это тебе за Абхазети, разбойник, а за сегодняшнее в другой раз отдам.
      Духанщик вытер о шарвари руки, взял кувшин и выплеснул на голову Черного башлыка и Сандро холодную воду.
      Отар молча сел за стол и только тогда вздохнул свободно, когда, заслышав конский топот, понял, что ностевцы ускакали...
      Одиннадцатый день московское посольство, встреченное на рубеже Кахети и Картли Шалвой Эристави, ожидало в княжеской деревне вызова Георгия X.
      Мсахури князя, прислуживая за столом, с невольным страхом смотрели на густобородого, широкоплечего Татищева. Странный князь ходил в тяжелой одежде, в высокой шапке и с остроконечным посохом. Но еще таинственнее казались его глаза, смотрели они из-под нависших бровей пронизывающе остро. Говорил странный князь непонятно, громко, точно нараспев. Ел много и спал долго.
      Татищев и в Картлийском царстве не изменял обычая предков. Вставал боярин рано. Час восхода - первый час дня. Встав, тотчас отыскивал глазами темный образ и торжественно осенял себя крестным знамением. Надевал затем прохладное белье. Не спеша умывался мылом и розовой водой, надевал епанчу, подбитую мехом, украшал пальцы множеством перстней, самый большой золотым ободком сжимал железную печать. Откушав, проверял наличие мехов и погружался в посольские дела. Степенно диктовал дьяку Ондрею послания в Москву царю Борису. Обедал боярин в полдень. Тяжело садился на дубовую скамью, ел странные грузинские яства, тоскливо вспоминал ржаной московский хлеб, уху стерляжью с гвоздикой, сладких лебедей, пироги с горохом, гречневую кашу, яблоки в меду, медвяный квас... Водку пшеничную Татищев про запас возил с собой, а то бы совсем, заскучал боярин. Но и грузинские яства ел Татищев долго, настойчиво, с большим вниманием. Степенно опрокидывал граненую чарку с узорной надписью по ободу: "Зри, смотри, люби и не проси". После еды и отпуска посольских людей по священному обычаю ложился почивать, закрыв скамью шелковым полавочником. Удивляли Татищева картлийцы: будто не христиане, обедают не в полдень, после не спят, многие еще на конях кружатся.
      Солнце медленно опускалось по синему кругу. Воздух свежел. На горы ложились темно-розовые тени. Ветерок теребил заросли сирени. Пели предвечерние птицы.
      Татищев чеканил любезные слова. Дьякон Ондрей заканчивал послание Георгию X и католикосу. В нем боярин настаивал на ускорении встречи. На столе перед Татищевым чинно стояли любимые украшения; не расставался с ними Татищев и в дальних отъездах, хранил подарок боярыни: на подносе позолоченного петуха с белым хвостом, серебряного мужичка, костяной город с башнями. Вечером затепливал боярин лампады, синие и красные, зажигал свечи перед темным образом, собирал посольских людей на моление и уже не ел и не пил. Час заката - первый час ночи...
      Боярин обедал, доедая непонятный суп. Бесшумно скользили мсахури. Как можно не уважать чужеземца, на одежде и на толстых пальцах хранящего алмазы и изумруды, как можно не страшиться чужеземца, прибывшего с таинственными целями послом к царю Картли из безгорной, как люди говорят, ледяной страны? Скользили мсахури с тяжелыми блюдами, потеряли надменный вид, низко кланялись русийскому князю. А может, чужеземец - злой дэви с голой горы? Недаром у старого Элизбара в марани белое вино красным стало, а у бедной Кетеван под окном теленок, оскалив зубы, смеялся. Страшное время. И еще бесшумнее подавали боярину пряные яства напуганные мсахури.
      Татищев смотрел на гибких слуг и невольно удивлялся... Будто не христиане: шаг легкий, как у чертей. Но служба государева для бояр прежде всего, и Татищев отбрасывал опасные предположения. Картлийцы должны быть христианами: единоверие сейчас выгодно; не забыть бы после еды гибким слугам медные крестики подарить, так спокойнее будет. Татищев вытер толстые пальцы о край камчатной скатерти и предался игре мыслей.
      Сибирь и Иверия - любимая сладкая дума боярина Татищева.
      В голубые снега и далекие тундры врезаются новые русийские города Пелым, Березов, Обдорск близ Ледовитого океана, Туринск на реке Туре, Нарын, Кецк и Томск на Томи-реке. Спорят в Архангельске из-за мягких горностаев аглицкие, фламандские и римские купцы. А в царскую казну чистоганом триста тысяч рублей пошлиной идут. Только одно тревожило Татищева: внутренние настроения столбы государства Московского расшатывают, мутят торговлю.
      Но скрутит царь Борис казацкие руки, осмелившиеся взмахнуть холопской саблей на тяжелую шапку Мономаха, богатством нищету подавит, крестьян прикрепит к служилым людям, торговым дорогу откроет. "Два Рима падоша, третий стоит, четвертому не быть..."
      И наутро, обдумывая каждое слово, Татищев растянуто диктовал дьяку Ондрею:
      "Из земель Грузинских Великому государю нашему царю и великому князю Борису Федоровичу, всея Руси самодержцу, от холопей твоих, думного дворянина и яселничего Михаила Игнатьевича Татищева да дьяка Ондрея Иванова послание.
      И как Константин царь нас, холопей твоих, отпустил, мы, дождавшись встречи с приставы, поехали из Грузинские земли в Картлийскую землю к Юрию (Георгию) царю Симонову сыну для дочери его царевны Тинатин.
      Апреля в 15 день в Аристовове земле близко рубежа Грузинского встретил нас, холопей твоих, Аристов (Эристави) князь Сонской (Ксанский); и говорил, что Юрьи царь Карталинский и всея Иверския земли начальник велел ему нас, государевых послов, встретить и корм давать. И перешед от рубежа верст с 15 поставил нас Аристов у своих деревень, и корм почал давать доволен.
      Царь Юрьи велел нам, послом, быти у себя на посольстве.
      Да и о том мы, послы, к Юрью царю приказывали, что с нами есть к нему от тебя государя царя и великого князя Бориса Федоровича всея Руси приказ тайной о великих делах, а в то время, как ему говорити тайной приказ, были при чем его ближние люди, кому он верит.
      И Юрьи царь к нам приказывал, что в то время, как мы, послы, будем у него на посольстве, иных государей послов и посланников не будет; а исправили б ему сперва рядова посольство, да у него ели, - а на другой день велит нам, послом, у себя быть и тайные речи выслушает.
      Послано из земли Грузинской с Терским сотником стрелецким с Иваном Волковым.
      Лета 7113 апреля в 29 день".
      ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
      Рядом с Метехским мостом, недалеко от Майданской площади, висел над шумной Курой дом князя Чавчавадзе.
      Любитель охоты на колхидских фазанов, князь постоянно жил в своем Даборгинском замке и только на царские празднества приезжал в Тбилиси.
      Дом, всегда наглухо закрытый, сегодня украшенный коврами, спадавшими с решетчатого балкона, блестел вымытыми окнами. Двор был густо посыпан красным песком, в конюшнях доделывались новые стойла.
      Узкая искривленная улица, сдавленная темными лавочками с полосатыми навесами, теснила тбилисцев, изумленно глазевших на сводчатые ворота, куда въезжали странные люди в одеждах, сверкавших серебром, золотом и драгоценными камнями. Особенно восхищали тбилисцев великолепные кони в богатой сбруе, с бархатными расшитыми шелком чепраками, горевшими на солнце рубинами и изумрудами. На конях величаво позвякивали бляхи и тонкие кольчатые цепи серебряных прорезных поводьев и уздечек. Позади громыхающей свиты в шеломах и вооруженных пищалями длиннобородых стрельцов в высоких чоботах, бархатных, обшитых мехом шапках, переломленных набок, ехали, ведя на поводу запасных коней, покрытых тигровыми и леопардовыми шкурами, откормленные конюхи в темно-зеленых и красновато-лиловых кафтанах.
      У дверей греческой лавчонки, небрежно облокотясь на золотую шашку, Али-Баиндур пристально смотрел на Саакадзе, оттеснявшего с азнаурами и конными дружинниками галдевшую толпу от русийского посольства.
      Уже закат купал багряные крылья в потемневшей Куре, а можайский наместник Михаил Игнатьевич Татищев, с думским дьяком Ондреем Ивановым и толмачом Своитином Каменевым все еще совещались за длинным столом, покрытым кизилбашской камкой.
      - ...А будешь толмачить, лишнего не скажи, править посольство по наказу государеву надо. Что скажем теперь, запиши и упомни, да толмачь без промедленья, дабы сраму нам от царевых Юрьевых людей не иметь.
      "А нечто спросят, как нынче государь наш с Рудельфом цесарем и с папою римским и литовским королем, - дождавшись ответа моего по государеву наказу, толмачь: Рудельф, цесарь римский, с великим государем нашим царем и великим князем Борисом Федоровичем всея Руси самодержцем в дружбе и любви; и ссылки меж их государей частые, и для покоя крестьянского царское величество с литовским Жигимонтом королем велел перемирье учинить.
      "А нечто спросят, как нынче государь наш с его Аббас-шаховым величеством, после ответа моего по государеву наказу, толмачь: от шаха Аббаса был в Москве посол Перхулы-бек и говорил, чтобы быть царю и шаху на султана турского заодин. О посольстве же в Иран нашем под началом наместника, шацкого князя Александра Засекина, ни одним словом не говорите.
      "А нечто учнет Юрьи царь или его приказные люди спрашивать, как ныне государь наш и великий князь Борис Федорович всея Руси самодержец с турским султаном, без промедленья толмачь: великий государь его царское величество для брата своего Аббас-шахова величества и Рудельфа цесаря и для Александра царя иверского с турским Мурат салтаном в дружбе и в любви быти не похотел и посланников его без дела отпустил; только с ними посылал гонца своего для торгового дела. А хочет великий государь наш его царское величество быти в дружбе и в любви и соединенье с братом своим с Аббас-шаховым величествам и с Рудельфом цесарем Римским и с Юрьи царем всея Иверии и с иными крестьянскими государи.
      "А поклоны от великого государя нашего до патриарха Иова также по наказу правити.
      "А поминки нести для государева дела те, что посланы были к Александру царю, потому что в Иверской во всей земле началной в царех карталинской Юрьи царь, а от государей московских послы к нему впервые, и се для великого дела..."
      Татищев поднялся, широкой ладонью погладил подстриженные в кружок волосы. Под остроносыми подбитыми серебряными скобами чоботами заскрипели половицы. Он некоторое время глядел на двор, где Саакадзе на ночь расставлял караульные посты, и круто повернулся к сидящим:
      - А коли царевы ближние люди допытывать будут, поминкам положить цены вдвое против московских... Свернув список даров, строго напомнил:
      - Да людям накажите, чтоб во всем было гладко, пили бы бережно, но не допьяна, чтоб их небрежением государеву имени бесчестия не было...
      Дато, по заданию Саакадзе находясь неотлучно в комнатах русийского посольства для наблюдения за порядком, выслеживал все действия Татищева.
      Пребывание непонятного посольства разжигало любопытство ностевских азнауров. Дато удивлялся долгим совещаниям посольства, длинным посланиям Татищева русийскому царю. Он заметил, что изредка послания писались на греческом языке, и задался целью каким-либо способом раздобыть одно из посланий.
      Но все попытки Дато терпели поражения. Задерживался ли он у киота, как бы для того чтобы перекреститься, или застывал с притворным удивлением перед ларцем, или любовался кованым сундуком, за ним неотступно следили глаза стрельцов.
      Жаркое солнце, раскалив каменные стены Метехского замка, расплавленным янтарем залило зал с оранжевыми птицами, парящими в золотых лучах, Георгий X в блеске драгоценных камней, застыв на высоком троне Багратидов, принимал русийское посольство. Справа от трона полукругом стояли разодетые князья. Слева в черных рясах, по греческому закону, во главе с тбилели разместились архиепископы, епископы и архимандриты. Толмачи в зеленых чохах, с гусиными перьями за поясом, под начальством Бартома теснились около Феодосия, архиепископа голгофского.
      Позади трона с приподнятыми золочеными пиками вытянулись рослые телохранители. Эристави Ксанский, пришедший с ностевскими азнаурами прямо из серной бани, стоял около Татищева, который подозрительно водил носом. Бряцая старинным оружием, в разноцветных куладжах, отороченных мехом, царская свита заполнила огромный зал.
      Татищев пышностью и богатством посольства решил скрыть внутреннюю шаткость московского трона, и потому, несмотря на "адово пекло", нарядил свиту в тяжелые, богатые одежды: поверх ферязей - в разноцветные чуги, затянутые шелковыми кушаками и кожаными поясами с набором золотых и серебряных блях.
      Сам же Татищев правил посольство в алтабасовом опашене, украшенном жемчужными запонами в виде звезд и жемчужными застежками, с открытым воротником и узкими сборчатыми рукавами, в горлатной шапке, в красных сафьяновых сапогах, загнутых кверху и подбитых мелкими гвоздиками.
      Солнечная пыль слепила глаза.
      Татищев мысленно прикинул: еще час стояния, и можно по нем самом править поминки, но даже под угрозой смерти он не расстегнул бы ни одной жемчужной застежки, "чтоб его небрежением государеву имени бесчестия не было".
      И, несмотря на тяжелые переживания, он оглядел довольными глазами восхищенный его нарядом зал и степенно начал "править поклон".
      - Бога, в троице славимого, милостию, великий государь царь и великий князь Борис Федорович, всея Руси самодержец и обладатель, тебе, Юрью царю, велел поклониться.
      Своитин откашлялся и глухим голосом, без запинки, повторил по-гречески.
      Заскрипели на лощеной бумаге острые перья, и архиепископ Феодосий медленно перевел поклон с греческого на грузинский.
      Георгий X поднялся, слегка наклонил голову и спросил о здоровье русийского царя Бориса и сына его царевича Федора.
      Татищев, выслушав толмача, наклонил голову, и сразу его шея покрылась мокрыми пунцовыми пятнами. Он нараспев произнес:
      - Как есмя поехели от царского величества и божиею милостию великий государь наш царь и великий князь Борис Федорович всея Руси самодержец и его царского величества сын великий государь царевич князь Федор Борисович всея Руси на своих великих преславных государствах в добром здоровье.
      Татищев поднял бесцветные глаза и на месте трона Багратидов увидел прохладное Можайское озеро и на озере дикого гуся, барахтающегося в водяных кругах.
      Дьяк Ондрей выступил слегка вперед. Приближенные царя с любопытством оглянулись. Ондрей, низко поклонившись, гробовым голосом произнес:
      - Светлейший Иов, божиею милостью патриарх царствующего града Москвы и всего Русийского царствия тебя, Юрья царя, благословляет и велел тебе поклониться.
      Он снова поклонился и, бережно взяв у стрелецкого сотника "поминки", передал Эристави Ксанскому образ пречистые богородицы с превечным младенцем да два сорока соболей.
      Выслушав перевод, тбилели поправил на груди крест и, незаметно переглянувшись с царем и духовенством, ответил:
      - Божиею милостью и пречистые богородицы и великих чудотворцев дай, господи, здрав и многолетен был великий государь царь и великий князь Борис Федорович, всея Руси самодержец, и его благоверная царица и великая княгиня Марья государыня, и их царские дети, благородный царевич князь Федор Борисович всея Руси и благоверная царевна и великая княжна Ксения.
      Снова заскрежетали гусиные перья, и Своитин, путаясь, сбиваясь, перевел ответ - поклон грузинской церкви - с греческого на русский.
      Шадиман засмеялся одними глазами:
      - От этого поклона, как от душистого перца, шах Аббас долго чихать будет.
      С огромным любопытством князья рассматривали царскую шубу на соболях, лундышные однорядки, шапки, незнакомые, переливающиеся меха...
      Белый ковер с голубыми разводами скрылся под непривычно тяжелыми "поминками".
      Подарки, не внесенные в зал и охраняемые стрельцами на среднем дворе Метехского замка, были тщательно перечислены по списку Своитина и записаны после перевода архиепископом Феодосием грузинскими писцами.
      Георгий X сошел с трона, зал пришел в движение. Торжественный прием послов закончился, и царь с приближенными удалился в Охотничий зал, куда вскоре были введены начальником замка послы на тайное совещание.
      После обычного обмена вопросами Татищев, поправив бороду, важно развернул грамоту:
      "Всемогущего безначалного бога неизреченным милосердием крестьянского закона един правый - мы великий государь царь и великий князь Борис Федорович всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, государь Псковский и великий князь Смоленский, Иверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода, Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Лифляндский, Удорский, Обдорский, Кондинский и всея Сибирские земли и Северные страны государь и иных многих земель государств обладатель царевичу Юрью Симоновичу Иверские земли наше царское милостивое слово с великим жалованьем и крепкое наше защищенье от ваших недругов.
      Ведомо нам учинилося, что отец твой Симон царь и ты, Юрьи царевич, с Иверским Олександром царем одного родства и одное нашие веры хрестьянские греческого закона, и земля ваша из давних лет была одного государства Иверского; а как почали быть прежние Иверские цари, меж собой в разделенье и меж вас с Иверскими цари до Олександра царя и при Олександре царе была рознь и недружба многая и кровопролитье. И для того вам и вашим землям от бусурман насильство и теснота многая преж сего была и ныне чинитца. А то вам и самим ведомо, какие были великие государства хрестьянские: Греческое, Серпское, Волосское, Угорское и иные многие государства за хрестьянские государи; да их рознью и несогласьем ныне те все государства хрестьянские за бусурманские государи. И мы, великий государь царь и великий князь Борис Федорович всея Руси самодержец, по своему царскому милосердному обычею, желея о крестьянстве и любячи вас всех крестьянских государей, о том скорбим и желеем, что вы одново царского корени крестьянских государей и одна веры крестьянские и земли ваши одново Иверского государства, а меж собой живете в розни и в нелюбье. И вам бы, Юрью царевичу, ныне прося у бога милости и пометуя свое сродство и крестьянскую истинную веру и пахотя к себе нашего царского жалованья и любви, по нашему царскому повеленью, быти с Юлександром царем и с его детми в дружбе и в любви и на недругов своих стояти за один; а в нашем царском жалованьи быти под нашею царскою высокою рукою вместе с Олександром царем и з сыном его царевичем Юрьем. А наше царское величество учнем к тебе держат свое царское жалованье и любовь потому ж, как и к Олександру царю; и от всех ваших недругов учнем вас оберегат и оборонят. А ныне мы, великий государь, послали к Олександру царю послов своих ближние нашие думы дворянина и наместника Можайского Михаила Игнатьевича Татищева да диака Ондрея Иванова; и у вас им велели есмя быти и с ними к вам речью приказывали о наших о великих делах, как вам и вашим землям нашим царским осмотреньем и обереганьем и защищеньем быти от своих недругов в покое и в тишине и в истинной крестьянской вере крепко и неподвижно. И как послы наши у вас будут и что вам речью учнут говорити, - и вы б им во всем верили: то есть наши речи. А где будет им случитца ехати вашею землею, - и вы б их пропускали и провожати их посылали до коих мест пригож.
      Писана в государствия нашего дворе
      царствующего града Москвы лета 7112-го маия месяца".
      Выслушав грамоту, Георгий X взял ее из рук Татищева и обещал после перевода на грузинский ознакомиться с нею и дать ответ на втором тайном совещании.
      Начальник замка ударил в серебряный шар. Распахнулись двери, и слуги в ярко-зеленых куладжах внесли на золотых подносах золотые кувшины, наполненные мухранским вином времен Луарсаба I. Чаши запенились густым янтарем. Первым выпил начальник замка. Переждав немного, царь поднял свою чашу, за ним все присутствующие. Георгий X обратился к послам с любезным приветствием.
      Снова распахнулись двери, и вошедший начальник стола князь Чичуа провозгласил:
      - Царский обед ждет благосклонного внимания царя Георгия X, хранителя меча Багратидов, высоких послов русийских и отважных князей и азнауров Картли...
      У овального окна Оружейного зала, примыкающего к покоям Луарсаба и Шадимана, стоял Саакадзе. Из приглушенных глубин сюда долетал тревожный звон дайры и тягучая песнь тваладцев.
      Саакадзе беспокойно обдумывал прошедшие события. В Тбилиси его еще сильнее тревожила участь Дато, и он решил оградить друга от надвигающейся опасности.
      В разгаре пира, устроенного в честь русийских послов, Саакадзе, украдкой следивший за Шадиманом, выскользнул за царедворцем, направлявшимся в свои покои. Георгий решил испытать силу своих слов, и если удастся перехитрить хитрейшего в Картли, то многого можно добиться в гнезде искусных лицемеров.
      Послышались мягкие шаги. Саакадзе беспечно забарабанил по разноцветным стеклам. Шадиман круто обернулся.
      - Как, азнаур покинул царский пир? Или у тебя здесь тайное свиданье? Или, быть может, ты недоволен соседом?
      - Благодарю тебя, князь, за внимание. Я предпочитаю больше живых кабанов, чем преподнесенных на серебряных блюдах.
      - Говорят, Саакадзе спас моего азнаура, осмелившегося устроить непристойную драку в "Синем баране" с царскими азнаурами... Заверяю тебя, ослушники понесут должное наказание...
      - Напрасно, князь, надо быть снисходительным к слуге, выполняющему тяжелое дело.
      - О каком деле говорит азнаур? - насторожился Шадиман.
      - Говорю об удачном истреблении острозубой гиены... Ты, князь, был прав, нельзя оставлять в живых изменника, охваченного безумным желанием. Ты предупредил коварство Орбелиани. Неплохой план - перебраться во враждебную Турцию и с помощью ятаганов наносить раны нашей Картли. Царь должен оценить мудрость Шадимана.
      Царедворец пристально всматривался в Саакадзе.
      - Однако, Георгий, некоторые из ностевцев думают иначе.
      - Иначе, князь, никто не думает. Но один из моих друзей профазанил: рыскал за овцами и случайно наткнулся на крупного зверя. Каждому молодому азнауру важно прославиться в таком деле и заслужить милость царя, но с могущественным Шадиманом состязаться трудно...
      Шадиман раздумывал: "Или возвысившийся дикарь хитрее советника царицы, или просто глупец", но вслух он любезно сказал:
      - Передай Кавтарадзе княжеское сожаление: Шадиман невольно причинил азнауру ущерб и постарается в будущем вознаградить его... А браслет нашелся?
      - Браслет?! Какой? Да, царицы... Прости, князь, давно позабыл, смешное дело...
      Георгий, как бы спохватившись, поперхнулся.
      - Конечно, азнауру не пристало терять подарок царицы, но высокая царица цариц славится добротой и простит неопытного, готового ради щедрой повелительницы отдать отчаянную голову.