Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Великий Моурави (№2) - Жертва

ModernLib.Net / Исторические приключения / Антоновская Анна Арнольдовна / Жертва - Чтение (стр. 15)
Автор: Антоновская Анна Арнольдовна
Жанр: Исторические приключения
Серия: Великий Моурави

 

 


Переждав, Саакадзе вышел следом за ним и, подойдя к палатке дежурного минбаши, заявил о необходимости послать в дозор сарбазов. Минбаши запротестовал. Сейчас ночь, сарбазы не знают местности, их всех перебьют. Подумав, Саакадзе велел позвать Дато и в присутствии минбаши приказал:

– Дато, выбери двух-трех дружинников-грузин, пусть поедут по направлению к Мцхета и осторожно проведают, где теперь царь Луарсаб. Скажи, чтоб к утру вернулись.

– Опасно, Георгий, за каждым кустом подстерегают картлийцы, все равно убьют, людей жаль…

– Пусть переоденутся пастухами… Если вернутся, проведите прямо в мой шатер, попробуем захватить Луарсаба. Поспеши, Дато.

Недовольно пожал плечами, Дато отошел. Саакадзе вместе с минбаши обошел спящий стан и вернулся в свой шатер.

Вскоре трое всадников, закутанных в башлыки и мохнатые бурки, поскакали к Мцхета, но, скрывшись за поворотом, резко повернули коней и помчались в обратную сторону.

– Как думаешь, Дато, удастся нам проникнуть в Тбилиси?

– За этим едем, Ростом…

– Надо до света вернуться, лишь бы разведчикам удалось незаметно скрыться из стана, – сказал Даутбек.

– Бедный Арчил, он бы это как волшебник проделал.

– Ничего, Ростом, те трое тоже из арагвинской дружины Арчила, не хуже сделают.

Раннее утро едва вырисовывало очертания мцхетских гор. На крутом берегу Куры Эрасти прогуливал трех коней. Вернувшиеся из Тбилиси «барсы», сбросив башлыки, одели папахи. Эрасти, подражая сове, тихо крикнул. Из расщелины вылезли трое молодых дружинников. Несмотря на пустынные берега, говорили шепотом.

– Все поняли? – строго закончил Даутбек.

Дружинники засмеялись, туго завязали башлыки и, вскочив на измученных коней, тихо поплелись к стану.

Разойдясь в разные стороны, Дато, Даутбек и Ростом, словно гуляя, незаметно вернулись в свои шатры, по пути проверяя сарбазов, стоящих на страже, и сердито расталкивая задремавших.

Эрасти, зевая, слонялся по стану. Его знали все и никогда не спрашивали, почему он рано встал или поздно лег. Перед Эрасти заискивали, не без основания считая его «ушами и глазами» большого сардара.

Никто не обратил внимания на Дато, вошедшего в шатер Саакадзе, тем более что стан был занят прибывшими тремя дружинниками, ускакавшими вчера на разведку.

Их повели к Караджугай-хану, хотя они настаивали на необходимости раньше явиться к Дато Кавтарадзе, ибо он грозил переломать им головы и ноги, если они вернутся без сведений. Так, споря, они приблизились к шатру грозного хана.

Выслушав дружинников, начальник шатра поспешил к хану, вскоре их ввели в шатер. Разведчики с напускным испугом и притворным благоговением склонились перед ханом. На его нетерпеливый окрик они, кланяясь и растерянно улыбаясь, пытались якобы овладеть собою. Прошло более получаса, пока наконец они собрались с силами и начали медленно рассказывать.

Эти-то полчаса нужны были Саакадзе для беседы с Дато. Потом пришли Даутбек и Ростом, и вскоре все «барсы» сидели за кувшином вина у Саакадзе.

Они громко спорили, подымали чаши и шумели. Проходя мимо, молодые и старые ханы, начальники дружин и даже сарбазы скрывали улыбку. Кто не знал веселых, беспечных, всегда готовых на скандал «барсов», отважную свиту Саакадзе?

Молодой хан остановился у входа в шатер. Эрасти услужливо приподнял полог.

Димитрий, будто не замечая хана, кричал:

– Я на своем коне в полтора часа до звезд доскачу, и если еще один дурак скажет…

– Пусть утро развернет для тебя счастливый день, хан, войди, сядь с нами, – поднялся навстречу Саакадзе.

– Пусть и для тебя блеснет яркое солнце, – ответил хан, – но, к сожалению, я должен нарушить твой покой. Разведчики вернулись.

– Вернулись?! – вскрикнули «барсы», вскочив, и, на ходу надевая бурки, все гурьбой высыпали из шатра.

Саакадзе шел большим торопливым шагом. Почти у самого шатра его встретил Караджугай-хан.

– Шайтан помог Луарсабу бежать из Тбилиси и укрепиться в Мухрани. Твои дружинники говорят, с гор крики и звон сабель слышали. Эреб-хан, посланный в обход, иншаллах, поймает царя. Надо на помощь храброму хану отправить войско.

Караджугай-хан, конечно, не подозревал о запоздалости сведений: Луарсаб в это время находился уже в пределах Имерети, а из Тбилиси ушло все царское войско. Тем более хан не подозревал о ночной поездке Дато, Даутбека и Ростома в Тбилиси, где они, тайно совещаясь с амкарами, предложили общими усилиями спасти город от разрушения. Ностевцы не упоминали имя Саакадзе, но амкары знали: такое большое дело мог решить только он.

Уста-баши пообещали «барсам» сообщить радостную новость князю Газнели, мдиванбегам, мелику и нацвали. Больше сообщать было некому: кроме горожан и небольшого отряда в крепости, все покинули Тбилиси. Уехал даже католикос, а с ним и высшее духовенство. Амкар Сиуш постарался, чтобы и Баака оставил Метехский замок. Потом тбилисцы подробно рассказали «барсам» о сражении Луарсаба с Эреб-ханом. Этот рассказ амкаров хорошо выучили спрятанные на ночь в расщелине скалы трое разведчиков.

Обо всем этом Караджугай-хан не только не подозревал, но если бы даже ему и донесли, он бы не поверил.

Саакадзе, в душе посмеявшись над Караджугаем, сурово сказал:

– Думаю, доблестный Эреб-хан сам справится, не стоит наше войско уменьшать.

– Глубокочтимый сардар, неизвестно, сколько войск у царя Луарсаба.

И Караджугай-хан, никогда не доверявший Саакадзе, погладил сизый шрам на щеке и твердо решил послать треть войска на помощь Эреб-хану.

Саакадзе нахмурился, мысленно радуясь: «Барсам» удалось провести умного и прозорливого хана.

Обернувшись к дружинникам, Саакадзе резко спросил:

– Откуда узнали, что царь Луарсаб напал на Эреб-хана? Может быть, кто-нибудь другой?

– Нет, батоно, непременно царь, мы с уступа вниз смотрели, на белом коне скакал, шашкой размахивал…

– А царь Теймураз не с ним? – хмурился Саакадзе.

– Царь непременно с ним, батоно, тоже на коне видели, только не на белом…

– Войска тоже много, батоно, – подался вперед третий, – тваладское знамя по полю развевается… Только Эреб-хан на другой стороне, тоже знамя развернул. Потом все смешалось. Слышим, кто-то по выступу ползет, скорей сбежали, сели на спрятанных коней и как сумасшедшие сюда понеслись.

– Хорошо, идите покушайте и лягте спать! – приказал Саакадзе. Он неодобрительно слушал повеление Караджугая – немедленно отправить в Мухрани его, Караджугай-хана, первую колонну мазандеранцев.

«Это приблизительно половина войска перса», – удовлетворенно подумал Даутбек, смотря на шашку Караджугая.

Когда вошли в просторный шатер, там уже совещались все начальники колонн, пожилые и молодые ханы. По расстроенным лицам Саакадзе понял: персы боятся идти на приступ тбилисских стен.

Война с Картли оказалась тяжелее, чем думали самые искусные полководцы. Жестокий разгром на Ломта-горе, бой у ворот Горисцихе, упорное сопротивление народа подсказывали осторожность. Предлагали разные меры, но обходили молчанием необходимость идти сейчас на приступ Тбилиси.

– Храбрейший Георгий, сын Саакадзе, ты лучше нас знаешь грузин, знаешь Тбилиси, что посоветует твоя мудрость? – спросил Исмаил-хан, не раз водивший иранские войска на приступ турецких городов.

– Я предлагаю взять Тбилиси, иначе наша победа над царем Картли не будет полной… Потом, для шах-ин-шаха нет неприступных стен.

– Твои уста изрекают истину аллаха, но не ты ли сам вчера напоминал, каким опасностям подвергаются сарбазы?

Георгий задумчиво потеребил вьющийся ус.

– На веселую встречу нам нечего рассчитывать, картлийцы любят Луарсаба. Потом, знаю, запасы тбилисцы всегда надолго заготовляют… Но пусть мудрый из мудрейших Караджугай-хан скажет, как он решил?

Вопросительно смотрели на Караджугая. Хан был в замешательстве. У него всегда было готовое решение сделать наоборот тому, что предлагает Саакадзе. Но Саакадзе сейчас ничего не предлагал, видно, положение серьезное. «А может, я напрасно так ему не доверяю? Может, не следовало посылать войско к Эреб-хану?»

Уже несколько минут молчали в шатре. Никто не смел нарушить думы первого советника шаха.

– Благороднейший сардар Саакадзе, Исмаил-хан изрек истину, ты знаешь Тбилиси и жителей, как свою саблю, удостой нас своими мыслями.

– Благороднейший из благороднейших Караджугай-хан! Думаю, Тбилиси можно взять двумя способами: или сделать подкоп под стены, или попробовать уговорить тбилисцев пасть к ногам милостивого шах-ин-шаха.

– Подкоп много времени займет, теперь зима, сарбазы к холоду не привыкли.

– Мудрый Исмаил-хан, можно с деревень пригнать грузин и заставить день и ночь подводить подкоп.

– Догадливый из догадливейших, конечно, это не плохой совет, но аллах знает, сколько уйдет дней на подкоп. Мудрость подсказывает – раньше угрозой и уговорами потребовать у тбилисцев открыть ворота.

– Удостоенный любви шах-ин-шаха Караджугай-хан! Угрозы не помогут. Мой скудный ум такое придумал: послать в Тбилиси четырех знатных начальников, они сумеют мужественной осанкой внушить доверие и мягкими словами убедить тбилисцев сдаться на милость шаха.

– Я вижу, умный Саакадзе имена обреченных на верную смерть в Тбилиси, как газели, выучил, – в легкой иронией произнес Исмаил-хан.

– Нет, отважный хан, на самоотверженный подвиг, думаю, только по доброй воле надо идти. Пусть вызовутся обреченные, готовые пожертвовать жизнью во славу «льва Ирана», и пусть их имена прозвучат, как газели.

Георгий обвел взглядом всех, точно выжидая, но в шатре молчали. Георгий более решительно продолжал:

– Глубокочтимые ханы, мудрые тени «льва Ирана», необходимость вынуждает нас отправить в Тбилиси двух персиян и двух грузин. Выехать надо после второго намаза, ибо к утру посланные или вернутся, или не вернутся, но это будет все равно ответ… Кто подымет свой голос первым?

– За Иран, приютивший нас, гонимых князьями и судьбой, за благосклонное внимание шах-ин-шаха, за солнце Персии… я поеду, Георгий!

– Ты, Дато?!

Голос Саакадзе слегка дрогнул.

– Не беспокойся, друг Георгий, в Тбилиси у меня много друзей, и потом – я привык… Не раз выполнял опасные поручения… Иншаллах, к утру вернусь.

Ханы с невольным сожалением посмотрели на статного, красивого, всегда остроумного Дато, ухитрившегося в Исфахане не нажить себе ни одного врага.

– Тогда и я поеду, – не совсем решительно заявил Ростом.

– Ну что ж, – Саакадзе будто старался скрыть вздох, – теперь остаются два коня для благородных ханов.

Ханы в замешательстве смотрели друг на друга. О аллах! Скакать в Тбилиси? Лучше к шайтану на хвост. Если грузин могут просто убить, то кто знает, какие муки ожидают персиян? Могут выкупать в кипящей смоле, могут серой залить глаза, могут отрубить ноги, по-турецки отблагодарить – сделать евнухами.

Сын Исмаила, молодой хан, славившийся неустрашимостью в боях, начал было цветистую речь, но Исмаил-хан запальчиво перебил:

– Почему нигде не сказано о глупцах, желающих на персидском языке убеждать грузин?

– Дозвольте, мудрейшие ханы, высказать скудные мысли, – угрюмо начал Даутбек. – Благородный Исмаил-хан прав, сейчас грузины распалены ненавистью. Опасно раздражать их красивой персидской речью, тем более по невежеству им незнакомой. Я с молодым ханом, сыном Исмаила, дружен, его отвага да приснится мне в сладком сне… Я за него поеду.

Саакадзе сделал движение, но быстро, как показалось ханам, овладел собою и на мгновение сгорбился.

– В мое сердце вкралось сомнение – может, не очень хорошо одним грузинам ехать? Тбилисцы могут не поверить. Тогда и жизни пропадут, и время.

– Благородный Георгий, сын Саакадзе, аллах подсказал тебе верную мысль… Да будет на мне благословение всевышнего, я дам послание и приложу мою подпись и печать аллаха. Если тбилисцы сдадутся на милость шах-ин-шаха, даю слово Караджугай-хана: ни один дом не будет тронут сарбазами, и все тбилисцы получат льготы и счастье принять с почетом шах-ин-шаха «льва Ирана», «средоточие вселенной», великого из великих – шаха Аббаса.

– Полторы бирюзы в словах Караджугай-хана! Я один к тбилисцам поеду! – вскипел Димитрий.

– Нет, – решительно отверг Георгий, – ты слишком горяч для такого тонкого дела.

– Со спасительной грамотой благородного Караджугай-хана я четвертым поеду, – оживился Элизбар.

– Ты прав, Элизбар, слово благороднейшего из благородных Караджугай-хана лучший щит в таком опасном посольстве. Ну, раз мои «барсы» решили ехать, то… Эй, Эрасти, прикажи оседлать четырех коней…

И Георгий, словно сбросив с плеч тяжесть, глубоко вздохнул. Вздохнули с облегчением и ханы. Они с невольным сочувствием проследили за нетвердой походкой Георгия.

Караджугай-хан изящным почерком и с ханским достоинством написал обращение к тбилисцам. Но Саакадзе предложил перевести послание на грузинский язык. Ханы одобрили. Они радовались за себя и за своих сыновей, и готовы были во всем поддержать сильного грузина.

Вскоре послание на персидском и грузинском языках, подписанное Караджугай-ханом, с приложением печати аллаха «Клянусь солнцем и его блеском», означающей ненарушимость данного слова, очутилось в руках Даутбека.

Саакадзе тут же сурово дал «барсам» наставление и, обняв каждого, сказал:

– Если вы не даром оценены великим шахом Аббасом, то завтра на рассвете в этом благородном шатре расскажете о решении тбилисцев.

Дато, Даутбек, Элизбар и Ростом молча, с торжественностью попрощались с ханами, горячо обнялись с остающимися друзьями и поспешно вышли из шатра.

Остальные «барсы» переглянулись, и Димитрий вдруг взволнованно предложил проводить друзей. За Димитрием выскочили из шатра Матарс, Пануш и Гиви.

– Гиви! – свирепо крикнул Димитрий, когда они, вскочив на коней, выехали за четверкой на дигомскую дорогу. – Если ты будешь смеяться глазами, когда друзей на верную смерть посылают…

– Я не над верною смертью смеялся, а над кизилголовыми ханами.

По обыкновению, простодушие Гиви привело «барсов» в веселое настроение, и Пануш, Матарс, Димитрий и Гиви долго кружили по Дигомскому полю, пока им удалось приобрести соответствующее случаю выражение лица, а голод и ветер помогли им вернуться в стан злыми и неразговорчивыми.

Саакадзе остался в шатре Караджугай-хана и властно предложил спешно выработать два плана наступления на Тбилиси: один – в случае удачи послов, другой – если они не вернутся. Саакадзе умышленно до вечера затянул беседу, дабы у ханов не осталось времени для раздумья. Наконец, придя к единому решению, все разошлись по своим шатрам.

Папуна был в хорошем настроении, но нарочито ворчливо заставил Георгия поесть.

– Батоно, – прошептал Эрасти на ухо вытянувшемуся на бурке Георгию, – батоно, я просил Элизбара купить на майдане джонджоли, давно хочу, соскучился.

– Ложись, Эрасти, и до утра забудь не только джонджоли, но и свое имя.

Караджугай-хан перед сном молился на разостланном коврике. Он слегка совестился, что на рискованное дело поехали только грузины. Особенно было жаль Дато, и Караджугай-хан поклялся аллаху, если грузины вразумят тбилисцев, исполнить написанное в послании.


В то время как «барсы» скакали в Тбилиси, а Караджугай совершал вечерний намаз, Эреб-хан, потеряв войско, расположился в деревне Курта, вблизи Ксанского ущелья, и осушал кувшин за кувшином, не зная, что предпринять.

Получив неожиданно подкрепление от Караджугая, Эреб-хан, пожалев о запоздалой помощи, решил не отсылать сарбазов обратно Караджугаю ибо шах не любит, когда полководцы возвращаются после боя без войска, а мудрый Караджугай вонзил на этот раз саблю в тыкву. Верблюд подсказал ему отправить тысячи сарбазов в Мухрани как раз перед наступлением на сильно укрепленную крепость Тбилиси. Поэтому он не очень будет хвастать своей помощью.

И, повеселев, несмотря на страшный разгром, хан отправился в Гори сообщить шаху, что царю Луарсабу удалось бежать благодаря помощи мухранцев, поэтому он, Эреб-хан, разорил и сжег Мухрани, а жителей, которые не успели скрыться, взял в плен.

Эреб-хан, вероятно, и выместил бы с особенным удовольствием неудачу на мухранцах, но они преподнесли ему прекрасное вино. Напившись до потери сознания, Эреб-хан, забыв о своем намерении, заботливо приказал нагрузить десять верблюдов вином. Покачиваясь на носилках в сладком сновидении, хан прибыл к вечеру в Гори.

Проснувшись утром, он первым делом осведомился, благополучно ли прибыло вино, не разболталась ли драгоценная влага, не разбились ли… упаси аллах!.. кувшины, за что будет мало казнить погонщиков верблюдов.

Узнав о полном благополучии чудесной добычи, Эреб-хан возликовал, и поражение в битве с Луарсабом ему не казалось уже столь важным: иншаллах, Гурджистан будет наш, а если картлийский царь ускакал и потерял царство, стоит ли с ним возиться? Даже лучше, что ускакал. Принятый немедленно, он так и сказал шаху:

– Великий из великих шах-ин-шах, мне удалось изгнать Луарсаба, ибо взять его в плен было нельзя. Теперь Гурджистан освобожден от своего царя и войска.

Шах пристально посмотрел на своего любимца, веселого хана, и спросил:

– Достаточно ли ты, мой верный полководец, запасся вином? Ибо сказано, если не удалось поймать рыбу, напейся хоть воды.

– Да, великий «лев Ирана», благодарение аллаху, я сделал хороший запас, разорив и уничтожив в Мухрани винный подвал.

– Ты напрасно поспешил, хан, за Мухран-батони просил Саакадзе. Старый князь болен, а молодой в Абхазети, скоро должен ко мне с покорностью явиться. Ему написал Саакадзе.

Эреб-хана так и подмывало похвастаться своим благоразумием. Разве он мог разрушить царство прекрасных вин? Но, взглянув на шаха, Эреб осторожно сказал: из-за желания поскорей явиться к «льву Ирана» он разорял только одну деревню и то, кажется, не целиком.


Дато и Элизбар вернулись невредимыми. Даутбек и Ростом остались заложниками в Тбилиси. В стане волнение. К шатру Караджугая бежали ханы и сарбазы. Но Дато объявил – раньше ханы выслушают его, потом остальные.

Ханы с большим интересом переспрашивали Дато и Элизбара. Дато повторял, расцвечивая уже сказанное: сначала «барсов» хотели забросать стрелами, но они, размахивая посланием мудрейшего Караджугай-хана, потребовали впустить их в Тбилиси и представить начальнику царского войска. «Барсы» устыдили тбилисцев, испугавшихся четырех всадников.

Взбешенные тбилисцы, распахнув ворота, сразу набросились на «барсов» и замахнулись кинжалами. Но Даутбек тоже сразу сказал: «Привязанный ишак, выдернув кол, нанес другим один удар, а себе четыре». Это отрезвило стражу.

«Раньше надо выслушать, – заявил Ростом, – а убить, раз добыча в руках, никогда не опоздаешь».

Удивленный спокойствием Даутбека, начальник крепостной стражи повел «барсов» к сардару, князю Газнели. Прочитав грамоту, князь очень обрадовался, но сказал, что должен собрать совет из начальников всех дружин Тбилиси. Мы уже начали беспокоиться, столько времени они совещались. Уже за головы друг друга не давали и шаури. Но к вечеру нам прислали вино и жареного барана. Еда осталась на подносе: опасались яда. Совсем неожиданно в полночь открылись тяжелые двери, снова позвали к князю Газнели. Князь сказал: «Я прочел начальникам дружин послание знаменитого полководца», и добавил: «Я лично знаю благородного, не способного на коварство Караджугай-хана, ворота Тбилиси будут широко открыты для ханов и войска шаха Аббаса». Но, не совсем доверяя Георгию Саакадзе, князья оставили заложниками Даутбека и Ростома. Если Георгий замыслит измену, Даутбек и Ростом будут казнены у башни Нарикала всенародно, с большими истязаниями.

Выслушав Дато, довольные ханы согласились с Саакадзе не медля вступить в Тбилиси.

Решили – только треть войска войдет в Тбилиси, остальные сарбазы расположатся вокруг тбилисских стен под начальством Исмаил-хана и, в случае измены, немедленно бросятся к «Речным воротам». У этих ворот Саакадзе, как только иранцы войдут в Тбилиси, поставит надежных людей.

Похвалив осторожность Саакадзе, ханы поспешили готовиться к выступлению.

«Барсы» радовались, что Георгию удалось спасти тбилисцев от опасности и разорения.

По дигомской дороге к Тбилиси, сердце Картли, подходило иранское войско, но, кажется, впервые ничто не угрожало картлийцам.

Навстречу Караджугай-хану широко раскрылись «Высокие ворота». Под копыта коня полетели бледные фиалки. Быстро разматывались ковры. Кони осторожно наступали на яркие узоры. С бурными руладами из ворот выскочили зурначи. Замелькали знамена с изображением покровителей ремесел. И из ворот, как из пасти, высыпали амкарские цеха.

Впереди на конях, как всегда в торжественных случаях, выехали оружейники, обвешанные оружием собственного изделия. Развевалось знамя, украшенное серебряными лентами и расшитое мечами, щитами и стрелами.

За оружейниками гарцевали кузнецы. Конские уборы сверкали маленькими позолоченными подковами.

Зурначи кузнецов, стоя на конях, нещадно били в конусообразные барабаны и выдували из дудок пронзительное приветствие. Высоко колыхалось широкое знамя с изображением покровителя амкарства кузнецов – Амирани, прикованного к скале тяжелой цепью.

Выступали сплоченные ряды амкаров золотых и серебряных дел. Праздничные чохи горели серебряными и золотыми галунами. На белом знамени, украшенном кистями, высилась пирамидальная золотая гора и серебряная кирка, вонзившаяся в руду.

Шумно высыпали амкары-кожевники. На высоких шестах развевались разноцветные кожаные лоскуты. Впереди на жеребце каштанового цвета, одетом в белый сафьяновый убор и сафьяновое бирюзовое седло, ехал рослый амкар.

На нем блестели сафьяновые оранжевые цаги, и щит за плечом отливал синевой крепчайшей кожи. На высоком позолоченном древке развевалось знамя из фиолетового сафьяна с вытисненным изображением всадника, затянутого в кожу.

За кожевниками шумно тянулись амкарские цеха: чувячники, шорники, меховщики, ковровщики, медники, ковачи, суконщики, шапочники, красильщики. Все они потрясали своими знаменами и цеховыми значками, украшенными лентами, стеклянными бусами и кистями.

Во главе амкарств важно следовали уста-баши – старосты цехов; за ними «белые бороды» – их помощники – несли богатые подарки для ханов.

Шумные песни, летящие вверх папахи, радостные приветствия, пляски, оглушительная зурна сопровождали шествие, вызывая у ханов тщеславные мысли.

У самых ворот амкары-птичники выпустили навстречу ханам стаю дымчатых голубей.

От «Высоких ворот» до цитадели на правой стороне выстроились амкарства: ткачи с гирляндами из пестрых тканей, котельщики, тулухчи (водовозы) с мехами на конях, наполненными водой, коки (водоносы) с большими кувшинами за плечами, каменщики с молотками.

За амкарами теснились подмастерья и ученики, празднично разодетые, с цеховыми значками на шестах.

Все эти труженики были цветом и благополучием города. Они пышной встречей, по плану Саакадзе, вырывали окончательно у ханов оружие разрушения.

Ближе к цитадели, на левой стороне, выстроились мелкие торговцы со своими знаменами и зурной: зеленщики, духанщики, ватники. Винорядцы с гордостью вздымали знамя: на голубом поле золотистые гроздья винограда грелись под лучами солнца. На крепостном подъеме красовались в черных атласных чохах широкоплечие скуластые мясники. На плотном тяжеловесном знамени Авраам – покровитель мясников – совершал жертвоприношение.

У крепостных ворот князь Газнели отдал Караджугай-хану воинскую честь. Уста-баши преподнесли Караджугаю осыпанный драгоценными камнями ятаган, щедро оплаченный Дато и Ростомом еще при первом свидании с амкарами. Другим ханам тоже были преподнесены дорогие подарки, только Саакадзе, по плану Дато, ничего не получил.

«Барсы» тихо, но достаточно громко для слуха ханов, ругались за такое невнимание к Саакадзе. Сам Георгий холодно смотрел на торжество и, въезжая в Тбилиси рядом с Караджугаем, пытливо поглядывавшим на него, старался скрыть волнение.

Ханы с приятным удивлением проезжали по улицам Тбилиси. Все дома разукрашены коврами, все плоские крыши, сбегавшие амфитеатром к Куре, полны разодетыми женщинами и детьми, везде расставлены столы с винами и закусками, не смолкают зурна и пение. Везде раздаются песни в честь грозного покровителя картлийского народа, блистательного «льва Ирана».

Это ликование и пышная встреча окончательно убедили Караджугай-хана в правильности его решения, и он немедленно отправил к шаху Аббасу под охраной мазандеранцев пожилого хана с посланием. Тбилисцы, говорилось в послании, помня благодеяния и покровительство шах-ин-шаха, восторженно встретили приход персиян.

Хан не преминул сообщить шаху, что это он решил взять Тбилиси голыми руками и привести в покорность «льву Ирана» столицу Картли. Также передал мольбу тбилисцев оказать им честь увидеть «средоточие вселенной» в Тбилиси.

Отпраздновав два дня и оставив в Тбилиси отряд сарбазов под началом Матарса и Пануша, а у стен Тбилиси Исмаил-хана с войском, Караджугай-хан и Саакадзе, нагруженные подарками и тысячами пожеланий, направились в Гори.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Даже прадед Матараса не помнит такой ранней весны. Тепло наступило внезапно.

Еще ночью луну опоясал красный круг. Старики Носте наблюдали, как круг слегка расширился и вскоре исчез. Дед Димитрия, приложив руку к глазам, пристально всматривался в опаловый цвет луны и предсказал ясную теплую погоду. Дед не ошибся. Ранним утром удод, встряхивая красными пестрыми перьями, прокричал призыв весны. В прозрачном воздухе почернели отроги гор. Дымчатые гуси радостно устремились к воде. На плетне хлопотливо забил крыльями петух. Настойчиво заблеяли овцы. Из буйволятника выскочил буйволенок, любопытными глазами оглядывая двор, наполненный необычным оживлением.

Распахнулись ворота, и первым выехал на запашку почетный ностевец – дед Димитрия. Запряженные в арбу три пары буйволов, чисто вымытые, словно в черных бурках, медленно переступали мохнатыми ногами.

И за дедом потянулись арбы ностевцев с сохами и связками свечей. Кто-то затянул оровелу – песню грузин-землепашцев. И сразу на всех арбах подхватили молодые и старые голоса. Распевая, ностевцы въехали на пахотное поле, чернеющее за речкой Ностури.

Степенно сойдя с арбы, дед перекрестился и низко поклонился солнцу. Внуки и сыновья выпрягли буйволов и вынесли соху в поле. Наступило торжественное молчание.

У края поля стояли три пары буйволов, впряженные в соху. Самый младший ностевец прикрепил к каждому рогу буйволов по свече зеленого цвета. Дед взял с поднесенной ему плоской глиняной тарелки два яйца, подошел к передним буйволам, перекрестил их и каждого ударил яйцом в лоб. На черных лбах зажелтели пятна.

– Пусть так будет разбит враг, – приговаривал дед Димитрия.

Застучали кремни, и сразу на всех рогах буйволов загорелись свечи.

Дед, погнав буйволов, провел сохой первую борозду. За ним погнали буйволов и остальные ностевцы. По полю замелькали язычки горящих на рогах свечей. Крепкие руки глубоко врезали соху в рыхлую землю. Поплыла дружная оровела:

За тебя, мой друг старинный, я пожертвую собою,

Дорог труд твой трудный в поле. Друг, твою люблю я шею.

Шли одной дорогой долго, мы одной близки судьбою.

Летом ты меня жалеешь, я зимой тебя жалею.

Ты даешь и хлеб, и песню, и вино даешь народу,

Ты нужна, как солнце, в жизни, и, как радость, путь твой нужен!

Я в тебе храню обычай, славлю я в тебе природу!

Человек, нуждой гонимый, век с сохою будет дружен.

Странно было, что за несколько агаджа от Носте шла разрушительная война, что вся Картли пылала в огне, что где-то люди бежали, спасаясь от плена и смерти.

Здесь, как тихая река, текла обычная жизнь. Ни один сарбаз не проникал сюда, ни одна вражеская стрела не пронзила бьющееся сердце. Так же привычно звонил колокол Кватахевского монастыря, так же привычно шли дни деревень вокруг Носте и в наделах «барсов».

Когда же долетали тревожные вести, ностевцы сурово говорили: «Разве Георгий позволит народ трогать?»

Ностевцы не догадывались о строгом приказании шаха Аббаса не приближаться к владениям Саакадзе и «Дружины барсов». Кватахевский монастырь тоже был запретной зоной: Трифилий – друг Саакадзе. Трифилий не замедлил явиться к шаху с богатыми подарками. Свидание с Саакадзе, а также письмо Русудан вполне обеспечили монастырю неприкосновенность.


В Носте беспокойное оживление. В воскресенье, после запашки, съехались родные всех «барсов». Дом деда Димитрия переполнен гостями. Тут Гогоришвили, Иванэ Кавтарадзе, отец Ростома. Большой дом Горгасала заняли родители Элизбара, Гиви, Матарса, Пануша.

Готовились к встрече с близкими сердцу и мыслям. Ностевцы чинили плетни, чистили улички, подготовляли конюшни. Извлекали из тайников паласы, медную посуду, кувшины, чаши, светильники из оленьих рогов. Кое-кто стал очищать замок Саакадзе от камней, обгорелых бревен и мусора.

Ностевцы взбирались на самый высокий выступ, подолгу всматривались в змеившуюся дорогу, посылали молодежь за агаджа, но не скакали «барсы», не взлетали лихо их высокие папахи, не отзывалось эхо раскатистыми голосами. В безмолвии застыли горы, в безмолвии по ночам лили слезы матери, жены, сестры. Подавляя вздох, притворно похрапывали отцы, братья, деды.

В одно ясное утро неожиданно приехали от Саакадзе три ананурца из дружины Арчила. За ними тянулись амкары – каменщики и плотники. Жадно набросились на дружинников ностевцы.

Но нехотя роняют отрывочные слова ананурцы: «Заняты „барсы“, шах от себя не отпускает. Что ж, что близко, не сидят в Гори. Около Тбилиси сейчас. Что? Конечно, приедут, иначе зачем Саакадзе велел в две недели отстроить замок. Да, Русудан с детьми тоже собирается… Конечно, все „барсы“ здоровы. Только нас батони Саакадзе спешно послал в Носте, никого из „барсов“ в стане не было, поэтому подарки не привезли, слово тоже…»


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33