Совет, который держала по этому поводу черная банда, был, вероятно, очень бурным: нет другого выхода, как только заставить аннулировать декрет о концессии. �менно в этот момент обращаются за советом к вам.

То, чего от вас просили, для вас, очевидно, был сущий пустяк: разыскать в прошлом концессионера и его жены какие-нибудь причины, которые заставили бы их обоих покинуть эту округу. Само собою разумеется, что ваша дискреционная прокурорская власть не находится, говоря принципиально, на службе у частных интересов; интерес общества, и, понятно, не этого анонимного общества, а общественный интерес, только он один может оправдать эту страшную власть, которую вам дает закон: исследовать источники жизненного пути любого человека.

Но, с одной стороны, вам неизвестны намеченные жертвою муж и жена; с другой стороны  как же отказать в этой негласной и некомпрометирующей вас услуге старому политическому покровителю, такому славному малому в этой товарищеской республике? А потому вы легко и беззаботно нажимаете кнопку  и дело заваривается.

Прежде всего, вы обращаетесь к формулярному списку намеченной жертвы, который известен только узкому кругу специальных розыскных чиновников и в котором отмечены даже осуждения, погашенные впоследствии реабилитацией невинно осужденных. Потом вы обращаетесь к полицейским сведениям, собирая их в том северном городе, откуда нашествие неприятеля принудило бежать вторую жертву, жену.

� он и она взаимно не знали о прошлом друг друга, отдавшись счастью настоящего. Но безжалостная общественная злоба, которую тайно и щедро документировал заинтересованный сенатор, внезапно сделала из этих двух любящих существ друг для друга  врагов, для общества  париев. Она узнала, что двадцать три года тому назад он украл. А она... она была до войны в том городе, откуда бежала от немецкого нашествия, была... не все ли равно, чем была!

Надо иметь крепкую спину, чтобы выдержать тяжесть некоторых обвалов. Женщина эта была хрупкой, и смерч унес ее. Через неделю после этого она утопилась, оставив ему письмо, в котором просила прощения... Прощения  за что?.. Она уходит, писала она, «чтобы не делать его жизнь еще тяжелее от тяжести ее прошлого». Он не умер... и не совсем по своей вине. Его звали Гектор Флогерг. Вот и вся история, сударь. Что вы о ней скажете?

После долгого молчания бледный прокурор пробормотал, опустив голову:

 Вы сами, сударь, сказали: товарищество, взаимные интересы, политика заставляют нас иногда делать такие поступки, следствий которых мы сами не можем предвидеть. Я не оправдываюсь, я в вашей власти. Хотите ли вы, чтобы я подал в отставку?

Флогерг расхохотался дьявольским смехом. Прокурор поднял на него угрюмый взор:

 В таком случае... Сколько? Все, что я имею, принадлежит вам  назовите сумму?

Снова раздался зловещий смех. Флогерг встал лицом к лицу перед этим униженным человеком и крикнул:

 Господин прокурор Магуд, мое имя  Гектор Флогерг, и я владею четырьмя миллиардами, понимаете ли вы это?..

Бык, оглушаемый ударом обуха мясником, перед тем как упасть с минуту смотрит таким же пустым и блуждающим взглядом.

 Тогда... чего же... чего же вы требуете?  пробормотал прокурор.

Флогерг сделал резкий и свирепый жест. Сцена была жестокая, и агония этого несчастного разрывала сердце. Я попробовал вмешаться:

 Флогерг!..

Он повернулся ко мне как будто бы я выстрелил.

 Ни слова о жалости, ни одного слова, Гедик! Вы об этом потом пожалели бы...

Его непреклонное решение заставило меня замолчать.

 Поймите меня,  сказал он своим глубоким трагическим голосом,  две могилы, могилы моего отца и матери, уже были вырыты руками этого страшного человека; ему понадобилась еще одна бедная жертва... Я сказал: она утопилась?.. Это неточно! Слушайте.

Мы жили на берегу реки. Речной берег постепенно спускался в воду, и надо было идти очень далеко, чтобы потерять землю под ногами. Она не бросилась в воду; она вошла в воду  на берегу потом были найдены следы ее шагов, следы туда, но не обратно,  она вошла в воду и шла до тех пор, пока вода вошла в нее!.. Отдаете ли вы себе отчет, какое страдание надо унести с собою, чтобы иметь такое мужество?..

Он повернулся к осужденному и насмешливо сказал:

 Да ну же, Магуд, будьте немного сообразительнее, черт побери! Ведь это так легко... при помощи вот этого.

� он подал ему маленький кожаный ящичек:

 Нажим пальца на шприц Праваца  и все кончено. Яд действует без страдания, без следа... Разрыв сердца!.. Вы удостоитесь официальных торжественных похорон; отряд пехоты с ружьями на караул; делегации от всех судебных мест; весь Париж, речи, засыпанный цветами гроб, похоронные басы большого органа; газеты поместят о вас некрологи, будут восхвалять ваше красноречие и добродетели: «такие люди составляют славу своего времени, их нельзя заменить!» Что?.. Заманчиво? Правда, на том свете вас будут ожидать двадцать шесть обезглавленных тел, но уж таков жребий вашего ремесла.

Магуд попробовал последний раз возмутиться. Так быки, дымящиеся кровью на покрасневшем песке арены, пытаются нанести последний удар рогами перед ударом приканчивающей их шпаги.

 Я расскажу, кто вы, что вы!

 Глупец!  презрительно возразил Флогерг.  Вы это расскажете?.. Ну а потом? Я уже сказал вам, у меня четыре миллиарда. Разве интересуются прошлым людей, которые достигли таких вершин? А тем более, если клеветник их сидит в тюрьме.

 Но я еще не в тюрьме! У меня есть друзья!

 Вы будете в тюрьме завтра и без всяких проволочек,  если еще будете на этом свете. Предупреждаю вас: если сегодня вечером, в полночь, все не будет покончено, я в утреннем номере газеты печатаю статью и снимки с писем; все уже приготовлено: статья написана, в ней все рассказано. Что же касается ваших друзей, то поверьте мне: дружба останавливается перед тюремным порогом; а если бы среди них нашлись упорные, то я сумею купить их за соответственную плату. Пьеса сыграна, Магуд. Вам остается только расплатиться. Умели играть, умейте и закончить игру!

Тот вырвал из рук у Флогерга кожаный ящичек и разразился безумным смехом:

 А если бы я поблагодарил вас за это, что вы сказали бы мне?  вырвалось из глубины его души.  В своей торжествующей надменности вы думаете, что, заставляя меня исчезнуть, вы совершаете акт мщения? А если бы я вам сказал, что это акт освобождения?

Все напряженное внимание Флогерга остановилось на его жертве.

А тот продолжал:

 Вы хотите, чтобы я лишил себя жизни? А знаете ли вы, что такое моя жизнь? Сплошная мука! Вы видите меня на вершине почестей и заключаете отсюда о моем счастье? Насмешка! Вглядитесь пристальнее в это изможденное лицо, в эти провалившиеся глаза. Вглядитесь пристальнее в похудевшее и истощенное от бессонницы тело, скрытое под этим сюртуком... выслушайте стук сердца, которое бьется под этой тканью, то с перебоями и лихорадочной быстротой, то угасая и заставляя меня задыхаться.

Знаете ли вы, каковы мои дни?.. Агония! Знаете ли вы, каковы мои ночи?.. Ужас! Эти головы, о которых вы мне только что говорили, эти головы, на которых я строил свое честолюбие, эти бескровные головы  постоянные мои собеседники. Они передо мной, когда я бодрствую, они в моих ночных кошмарах, потому что  теперь я могу сказать вам это  когда я их требовал, то я не только боролся за право, но шел этим кровавым путем к своему успеху. Мне нужно было «да, виновен» от двенадцати присяжных, чтобы добиться этого осуждения, потому что оно создавало мою репутацию, и чтобы добиться его, я готов был ногтями и зубами драться с моим врагом: защитником осужденного.

� в течение всей своей карьеры я подавлял в себе, чего бы это мне ни стоило, всякое иное чувство кроме честолюбия. Теперь, когда это чувство насыщено, заговорили другие чувства; а к тому же  я верю в будущую жизнь!..

Надо ли теперь мне говорить вам, почему я по своей доброй воле не сделал того, к чему вы сегодня вплотную придвинули меня, оказывая мне этим непредвиденную услугу? Что такое моя теперешняя жизнь?.. Мучение, безмолвное, конечно, мучение, но которое я знаю так, как Прометей знал своего коршуна. Чем будет вечность по ту сторону?.. Вот что до сих пор удерживало мою ослабевавшую руку. Вы заставляете ее ударить, думая, что этим караете меня? Но, быть может, это не кара, а освобождение! Спасибо!

Острая, напряженная мысль светилась в глазах Флогерга, пока он смотрел, как удалялся этот человек и пошатываясь, подходил к двери. Он остановил его на пороге:

 Господин Магуд...

Прокурор обернулся с полубезумным видом. Флогерг глубже перевел дыхание:

 Господин Магуд... вот ваши письма. Отдайте мне этот ящичек.

Безумная надежда мелькнула на лице приговоренного, он колебался.

 Понимаете?  нетерпеливо продолжал Флогерг.  Вот ваши письма. Я прекращаю кампанию против вас. Я требую только вашей отставки.

На этот раз несчастный понял. Он весь загорелся безумной радостью:

 Так, значит, это было только испытание, не правда ли?  сказал он, задыхаясь.  Я ведь знал, что вы не можете сделать этого. В наш век, в Париже!.. О, как вы меня попугали! Моя отставка?.. Немедленно, хотите? Я подпишу ее при вас, здесь.

 Не к чему,  сказал Флогерг.  У меня есть фотографии ваших посланий. Уходите.

Тот, колеблясь, протянул дрожащую руку к связке писем. Флогерг позволил взять ее, не сделав ни одного движения, а затем они с минуту стояли неподвижно, лицом к лицу, глядя друг на друга.

 Я вас понимаю!  медленно сказал прокурор, лицо которого передергивалось.  Да, вы умеете ненавидеть.

� он ушел.

 Такие решения выше нашей власти,  сказал я, разбудив Флогерга от его гипноза.  Я так и думал, что вы не дойдете до конца в этом своем желании.

Он пристально посмотрел на меня и потом засмеялся таким смехом, от которого мне стало холодно до мозга костей:

 Не ошибитесь в этом, Гедик. То, что я сделал,  гораздо хуже. Надо быть логичным самим с собою: я не верю в тот свет; значит, этот человек был прав: для него это было бы освобождением. Жизнь делает лучше нас, когда дело касается зла; пусть же она и продолжает делать. Выйдя в отставку, он останется наедине со своей душой. Недурной сюжет для рассказа в стиле Эдгара По. Вот почему я оставил ему жизнь.

Он дрожал от неумолимой ненависти.

 Теперь вы все знаете, Гедик,  сказал он мне высокомерно и серьезно,  и если захотите, то можете не подавать мне руки.

Слезы потекли по его опустошенному страстями лицу, когда я протянул ему руку.