Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Бабушкин сундук (№3) - Французский сезон Катеньки Арсаньевой

ModernLib.Net / Исторические детективы / Арсаньев Александр / Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Арсаньев Александр
Жанр: Исторические детективы
Серия: Бабушкин сундук

 

 


Александр Арсаньев

Французский сезон Катеньки Арсаньевой


Я не торопился выставить на суд читателя этот роман по двум причинам: во-первых, мне хотелось соблюсти хронологию жизни моей замечательной родственницы. А во-вторых…

Во-вторых, происходящие в нем события показались мне настолько необычными, почти невероятными, что начинать с них я просто не осмелился.

Теперь же, когда читатель уже знаком с двумя ранними тетушкиными произведениями, мне не терпится познакомить его и с этим удивительным романом.

Для тех, кто не знаком ни с одних из опубликованных мною ранее книг и до сих пор слыхом не слыхивал ни о моей тетеньке, ни о ее удивительной жизни, — сообщу несколько фактов из ее биографии:

Екатерина Алексеевна Арсаньева родилась в 1830 году в Саратовской губернии в богатой, можно сказать, аристократической семье, войдя в приличествующий тому возраст, удачно вышла замуж за благородного и замечательного во всех отношениях человека. Ее семейная жизнь была счастливой, но, увы, недолгой.

Ее муж Александр Христофорович — главный следователь полицейского управления — погиб во цвете лет, став жертвой высокопоставленных и совершенно безнравственных людей, говоря сегодняшним языком — преступной группировки, в которую входили самые разные люди, от мелких и нечистых на руку чиновников до самого губернатора. Он попытался вывести эту компанию на чистую воду, в результате чего и пострадал.

Оставшись вдовой в неполные двадцать семь лет, молодая женщина предприняла неординарные, а по тем временам и вовсе исключительные шаги, собственными силами попытавшись отыскать виновников гибели горячо любимого супруга, в чем после бесконечно опасных и весьма занимательных приключений и преуспела.

С тех пор Катенька почувствовала вкус к этому роду деятельности, но как вы понимаете, в середине девятнадцатого века заниматься этим официально не имела ни малейшей возможности. Поэтому до конца жизни проводила расследования так сказать «на общественных началах», то есть исключительно «из любви к искусству», на свой страх и риск, не имея на то никаких полномочий.

И долгие годы эта ее деятельность оставалась секретом для всех, кроме ее ближайших друзей и родных. Хотя Екатерина Алексеевна всю жизнь вела дневник, на основе которого в конце жизни написала несколько десятков романов, но опубликовать их то ли не сумела, то ли не захотела.

По счастливому стечению обстоятельств рукописи ее произведений сохранились, более того — попали в мои руки в тот момент, когда я, разочаровавшись в любой другой деятельности, переехал на жительство в город моего детства Саратов, где вступил во владение старым деревянным домом, на чердаке которого в старинном кованом сундуке эти рукописи пролежали почти сто лет.

И теперь не успокоюсь, пока творческое наследие тетушки (я называю ее так для краткости, на самом деле она моя пра-пра-пра… , но все таки тетушка, хотя в наше время подобную степень родства мало кто считает достаточным поводом для упоминания) не увидит свет.

Роман, страницы которого вам предстоит перелистать, написан много лет спустя после происходящих в нем событий. Не знаю точно, в каком году, но по некоторым приметам — уже в начале двадцатого века, когда почтенную Екатерину Алексеевну никто не рискнул бы назвать Катенькой.

Но в 1858 году ей было всего двадцать восемь, а выглядела она едва ли на двадцать пять…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Саратов в 1858 году жил своей обычной наполовину провинциальной, наполовину столичной жизнью, поскольку с одной стороны — с легкой руки Грибоедова — оставался в сознании современников «глушью» и «деревней», а с другой стороны — с каждым годом все более напоминал «столицу Поволжья», название которой по праву заслужит уже через несколько лет.

В то знойное лето в городе обсуждались две основные темы — грядущее освобождение крестьян и открытие в городе университета. Большинство относилось к обоим этим слухам с недоверием, но вопреки ожиданиям скептиков крестьяне действительно были освобождены уже через три года, и университет был открыт, хотя и не так скоро, а лишь через пятьдесят один год. Но и это было чудом, поскольку, несмотря на все успехи просвещения, право называться университетскими городами до сих пор обрели у нас лишь несколько крупных центров империи.

Но ипподром открылся именно в том году. И все, кто на лето остался в Саратове, за несколько дней превратились в знатоков и любителей лошадей. А к концу лета дважды в неделю там уже собирался практически весь цвет города. Ипподром стал чем-то вроде клуба, где можно было повстречать знакомых, узнать последние новости и развлечься на свежем воздухе.

Моя жизнь в то лето не отличалась большим разнообразием, поскольку в Саратове я бывала лишь наездами, перебравшись в одно из своих владений, а именно — в поместье Лотухино, доставшееся мне после смерти моего незабвенного супруга. И если кто-то подумает, что я там бездельничала, то сильно ошибется. Напротив. За несколько месяцев я умудрилась не только привести в порядок довольно запущенное к тому времени хозяйство, но и отремонтировать обветшавший за полтора века существования дом, восстановить его в первоначальной красе, о чем давно мечтал мой покойный супруг, но так и не успел этого сделать по причине своей постоянной занятости.

Заново оштукатуренный, с ровным рядом толстых колонн по всему фасаду, он стал настоящим украшением округи, вернее прекрасным дополнением к ее и без того удивительным природным красотам, каковым и остается до сих пор и, надеюсь, останется и тогда, когда про меня уже никто не вспомнит на этой земле.

Впервые позолоченные мною луковки деревенской церковки, заставили ее пережить поистине второе рождение. Словно пряничный домик, она не могла налюбоваться своим отражением в вычищенном по моему приказу пруду.

Не забыла я и о крестьянах. Многие деревенские избы, заново покрытые тесом в то лето, приобрели неведомую им до этого основательность и надежность.

Привезенный мною из Саратова садовник восстановил и привел в порядок заброшенный сад, а часть примыкавшего к деревне леса превратил в настоящий английский парк. Поэтому имение в целом если и не могло пока соревноваться ухоженностью с родовыми поместьями туманного Альбиона, то сделало в этом направлении большой шаг.

Александр был бы счастлив, видя плоды моего труда, и это приносило мне дополнительное удовлетворение, помимо той естественной радости, которую само по себе приносит человеку лицезрение преобразованного им пространства.

Не за этим ли и рожден человек, чтобы облагородить и гармонизировать окружающую его действительность? Причем не таким варварским с моей точки зрения способом, как это принято во Франции, а именно по английскому образцу. Не превращая деревья в безобразно разнообразные геометрические фигуры, и не подменяя творения Господа их убого-рукотворной копией, а лишь причесывая их наиболее капризные проявления, словно тот древний скульптор, что отсекал от глыбы мрамора только лишнее, превращая ее в истинное произведение искусства.

Прочитав эти строки, я не поленился и поехал в деревню Лотухино, которая по-прежнему значится на карте Саратовской области, чтобы своими глазами увидеть этот рай на земле. И хоть и не без труда, но все же добрался туда к вечеру.

Ни колонн, ни самого господского дома, к сожалению, не сохранилось, на месте церковки стоит облупившийся, с заколоченными крест-накрест окнами то ли склад, то ли клуб, да и сведенная до минимума окружающая растительность в наше время вряд ли способна вызвать восторг у кого бы то ни было, несколько чахлых, больных деревьев на краю села — вот и все, что оставило время в утеху потомкам Катенькиных крестьян.

Так что никаких «природных красот» я там не обнаружил и должен был констатировать, что литературные творения моей родственницы, а следовательно и память о ней, надолго пережили восстановленные ею же капитальные строения.

Однако вернемся к делам давно минувших дней, преданьям старины глубокой, когда Лотухино еще было украшением земли российской, а Катенька, совершившая это маленькое чудо, вернулась в городской дом с чувством глубокого удовлетворения.

…Но не буду далее распространяться на эту тему. Меня и без того считают англоманкой, да и не об этом теперь речь.

События, которыми я с вами собираюсь поделиться, произошли уже в самом конце лета, когда я, наконец, вернулась в свой городской дом и мысленно готовилась к месяцам вынужденного безделья после столь плодотворно проведенного лета.

Городская жизнь для женщины моего круга и тогда и по сию пору чаще всего представляет собой бесконечный поиск развлечений в череде бессмысленных дней. Поскольку небольшое и хорошо налаженное городское хозяйство практически не требует к себе внимания, тем более, что у меня всегда была толковая прислуга. Прелести светской жизни меня мало привлекали, гостей по этой причине в моем доме почти не бывало. Да и сама я не злоупотребляла бессмысленными визитами с их непременными разговорами ни о чем и обменом сплетнями.

Поэтому единственной моей радостью оставались книги, фортепьяно и карандаш, если не считать ежедневных прогулок, в карете или верхом, без которых я не представляю себе жизни и по сей день.

Но не подумайте, что я жила совершенной затворницей. У меня было несколько хороших друзей того и другого пола. Многие знакомые моего покойного мужа остались со мной в добрых отношениях на долгие годы, не говоря уже о моей лучшей подруге Шурочке, которая появлялась у меня почти ежедневно.

Один из ее утренних визитов и послужил началом всей этой истории…

Она ворвалась в мою гостиную, как фурия, раскрасневшаяся и с огромной дыней в руках. Не потому, что была разгневана, а лишь потому, что ее необузданный темперамент искал выхода и не всегда находил его в тихом и небогатом событиями Саратове.

Поэтому любое мало-мальски забавное или необычное для Саратова явление могло вызвать в ней настоящий взрыв эмоций. А дыни она любила больше всего на свете, и в конце лета питалась исключительно этими сочными ароматными дарами природы.

В то утро ей удалось приобрести на базаре настоящее чудо. Размерами с конское ведро, с растрескавшейся мелкими квадратиками упругой кожицей, дыня тут же наполнила мою гостиную экзотическими бухарскими ароматами.

В другой день Шурочка тут же потребовала бы огромный кавказский кинжал, чтобы без промедления нарезать дыню огромными истекающими соком ломтями и погрузиться по уши в ее прохладную плоть. Но в этот раз она швырнула дыню на стол и так и не вспомнила о самом ее существовании до самого ухода.

— Катюша, ты не представляешь, что мне сейчас рассказали, — выкрикнула она, рухнув в свое любимое кресло без сил, но тут же вновь вскочила и подбежала к окну.

— Судя по тому, как ты выглядишь, — улыбнулась я, — это что-то экстраординарное. К нам едет ревизор?

Шурочка посмотрела на меня, как на сумасшедшую.

— Шути, дорогая, — покачала она головой. — Вряд ли тебе захочется веселиться, когда ты узнаешь, что произошло.

— Я не узнаю об этом до тех пор, пока не услышу. Поэтому если не хочешь моих неуместных шуток, то либо угости меня дыней, либо расскажи, что тебя так взволновало. И что ты там высматриваешь в окне, за тобой кто-нибудь гонится?

— Да нет, мне наверное показалось… — отмахнулась она своей розовой ручкой, словно он наваждения, и после секундного колебания отошла от окна.

— Когда кажется — креститься надо, — не удержалась я. — А, кстати, что тебе привиделось?

Шурочка покраснела, но, зная, что я от нее не отстану, призналась:

— Мне показалось, что мимо твоего дома прошел Дюма.

Я не выдержала и расхохоталась.

Шурочка, после того, как мы с ней прочитали «Графа Монте-Кристо», целый год считала эту книгу настольной, перечитала ее раза четыре, знала почти наизусть и без конца цитировала, восхищаясь языком и глубиной мысли автора.

— А я, между прочим, дорогая моя, предупреждала, что он тебя скоро не только во сне, но и наяву преследовать будет.

Дело в том, что Шурочке из газет стало известно, что Дюма все это лето путешествовал по России. И она не раз высказывала мне свою заветную мечту. Мечта была наивная и трогательная — чтобы, проплывая мимо Саратова, Дюма пожелал выйти на берег и хотя бы пройтись по улицам Саратова.

Саратов довольно живописен с Волги, и такое вполне могло произойти (да и произошло на самом деле, как выяснилось позднее, хотя и по несколько иной причине). Но я нещадно подтрунивала над Шурочкой по этому поводу. Она не обижалась, или обижалась самую чуточку, но скоро отходила и принималась развивать свою голубую мечту:

— Представляешь, идем мы с тобой куда-нибудь, а навстречу — он… — Она закатывала глаза и с выражением блаженства на лице смешно морщила носик. — Даже не знаю, что бы я в этом случае сделала.

— Разумеется, упала бы в обморок, а господин Дюма как истинный француз отнес бы тебя на своих могучих руках до дому, — добавляла я масла в огонь, и на носу у Шурочки от волнения выступали капельки пота.

— Если бы я была в этом уверена, я бы грохнулась на землю в любую погоду, — не желая замечать моей иронии, мечтательно произнесла она.

— А господин Дюма, тронутый таким простодушием, влюбился бы и предложил тебе руку и сердце. И уже следующий роман вышел бы с примерно таким посвящением: «Моей нежной супруге Александре с любовью».

— Но тогда мне пришлось бы уехать из Саратова, а как же я буду там без тебя? Поедешь со мной?

Чтобы прервать этот поток чересчур разыгравшейся фантазии, я меняла тактику:

— А ты не боишься, что я первая упаду в обморок и таким образом отобью у тебя твоего знаменитого француза? — голосом роковой женщины тогда спрашивала я, и Шурочка набрасывалась на меня с хохотом и кулаками.

Так мы развлекались иной раз, поэтому ее сегодняшнее заявление ничуть меня не удивило. Она бредила наяву, а при этом немудрено узнать черты предмета обожания в любом прохожем. Тем более, что фигурой знаменитого писателя на улицах Саратова никого не удивишь. Это он во Франции богатырь, а у нас вполне мог бы затеряться в толпе подгулявших купцов.

— Это настолько потрясло тебя, что ты забыла о дыне? — удивилась я. — Никогда в жизни в это не поверю. Тем более, что это не дыня, а настоящий шедевр.

Шурочка никак не отреагировали на мои слова, поэтому я поняла, что с ней действительно произошло что-то экстраординарное, сделала серьезное лицо и спросила:

— Так что ты узнала? Что-то неприятное?

— Не то слово, — покачала она головой, и на глаза ей навернулись слезы. — Ты помнишь Костю Лобанова?

Перед моим внутренним взором предстал худенький мальчик со светлыми мягкими волосами и огромными голубыми глазами.

— Конечно помню… — ответила я.

Я действительно помнила этого юношу, вернее того юношу, которым был господин Лобанов лет десять тому назад. Этот романтический молодой человек, будучи сиротой, приезжал тогда из Царскосельского лицея к своим родственникам в Саратов на каникулы и в течение целой зимы занимал сердце тогда еще совершенно юной моей подруги, то есть, можно сказать, был ее первой любовью. Во всяком случае, одной из первых. Уже к весне эта любовь вместе со снегом растаяла, но Шурочка всегда вспоминала о ней с особой нежностью.

— С ним что-нибудь случилось?

— Случилось, — всхлипнула Шурочка. — Его убили.

Эти слова были настолько неуместны по отношению к тому видению, что возникло в моей душе, что я вздрогнула.

— Убили? — переспросила я.

— Никто ничего толком пока не знает, — снова всхлипнула Шурочка. — Но его нашли в собственном доме без каких-либо признаков жизни. Я сама узнала об этом несколько минут назад, и до сих пор не могу поверить… Костя… Кто угодно, только не он…

Надо сказать, что и я была потрясена этим известием не меньше Шурочки. Костя, вернее Константин Сергеевич, в которого превратился этот бывший лицеист, до последнего времени вызывал у меня самые добрые чувства, и в тайне я мечтала видеть его Шурочкиным мужем. Он возмужал и окреп, но глаза его по-прежнему светились добротой, и непослушные кудри все так же торчали в разные стороны… Но моя ветреная подруга и слышать об этом не хотела, влюбляясь в отечественных и зарубежных писателей, композиторов и поэтов.

Родственники Константина, к которым он приезжал в юности, уже несколько лет, как покинули этот грешный мир. Славные бездетные старики, они прожили вместе всю жизнь и умерли едва ли не в один день. А все свое состояние оставили любимому внучатому племяннику, коим им доводился Константин. Так что помимо замечательных личных качеств он приобрел и более чем достаточное состояние, что делало его и вовсе неотразимым в глазах саратовских барышень. Но к их огромному сожалению — жениться он, судя по всему, не собирался, во всяком случае, до самого последнего времени.

— Я не понимаю, у кого рука поднялась на этого человека, — уже вовсю рыдала моя подруга.

— Но почему ты думаешь, что его убили? — спросила я, предположив, что ей известно больше, чем она успела мне сообщить.

— Мне подсказывает сердце… — разочаровала меня Шурочка. — Как у каждого замечательного человека, наверняка у него были враги. Господи, ну почему подлецы, преступники, казнокрады живут себе припеваючи, а хорошие люди…

Она не нашла точных слов и уткнула свой покрасневший носик в уже мокрый от слез платочек. Успокоить ее мне было нечем. Моя няня по этому поводу говорила, что хорошие люди нужны Господу, и Он старается прибрать их к себе побыстрее. Подобные мысли часто звучат на похоронах, дабы примирить скорбящих с их невосполнимой утратой, и, похоже, в этом расхожем мнении отразились реальные космические законы. Смертность среди праведников во все времена была значительно выше, чем среди их антиподов. Так повелось с первых дней творения. И Авель сошел в могилу, а Каиново потомство заполонило всю Землю. Похоронив мужа, я немало размышляла на эту тему, хотя, честно говоря, примириться с подобным положением вещей так и не смогла.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Кое-как успокоив и проводив Шурочку, я решила узнать о смерти Константина все возможное. Можно было обратиться в полицию, благо у меня там было много знакомых, но я предпочла иной источник информации.

Мой старый приятель Петр Анатольевич, литератор и журналист, был настоящим кладезем новостей. Ему было известно все, что происходит в Саратове, Российской империи и за ее пределами, круг его знакомств не имел четко очерченных границ и включал в себя самых разных людей — от высшего света до каторжников. Благодаря этому его осведомленность на неделю опережала полицию и на месяц — газеты. К его-то помощи я и решила прибегнуть.

С недавних пор у меня в доме появился «казачок». Так я называла шустрого парнишку, что привезла с собой из Лотухина. Его родителей и братьев пару лет назад унесла в могилу скарлатина, и он перебивался с кваса на хлеб, помогая по хозяйству соседям. Родительский домишко он по молодости лет и врожденной лени содержать хотя бы в относительном порядке был не в состоянии, пообносился, запаршивел и к моменту моего приезда в Лотухино представлял собой довольно жалкое зрелище.

Женить его на сильной и здоровой женщине, которая заменила бы ему мать и хозяйку и помогла встать на ноги, я не захотела. И не нашла ничего лучшего, как забрать его в город.

Афанасий, так звали моего казачка, словно ждал этого дня всю жизнь. После того, как я приказала его отмыть, постричь и приодела на городской манер, он совершенно преобразился. Уже через несколько дней он начал поправляться, моментально освоился с городской жизнью, и — вопреки моим ожиданиям — оказался шустрым сообразительным парнишкой. Уже совершенно не напоминал сироту, более того — очень скоро заслужил расположение всей женской прислуги и скоро ходил по дому с видом молодого задорного петушка. Даже Степан, мой кучер, который поначалу встретил его неприветливо, неделю спустя уже допустил его на конюшню.

Афоня ходил с Аленой на базар, колол дрова и все это в охотку, куда только подевалась его былая лень? А в последнее время — проявил просто-таки талант скорохода, и я не могла на него нарадоваться. Меня он считал не просто благодетельницей, а кем-то наподобие феи, которая в один день переменила его жизнь удивительным, почти волшебным образом, и смотрел на меня преданными глазами.

Его то я и послала с письмом к Петру Анатольевичу, который не заставил себя долго ждать. Уже через полчаса я услышала стук копыт под своим окном. И увидела ловко соскочившего с облучка Афанасия, гордого тем, с какой стремительностью он выполнил поручение барыни.

— Так и знал, Екатерина Алексеевна, что это дело вас заинтересует, — едва войдя в гостиную, произнес Петр Анатольевич.

— Что вы имеете в виду?

— Попробуйте уверить меня, что послали за мной своего сокола, чтобы просто полюбоваться на мои действительно красивые глаза, а не затем, чтобы вытащить из меня всю подноготную о смерти Кости Лобанова.

— Ваша проницательность начинает меня пугать, — улыбнулась я. — А вам действительно есть что рассказать мне об этой странной смерти?

— О смерти всегда есть что рассказать, особенно о смерти молодого, совершенно здорового человека, который на днях должен был пойти под венец с одной из самых завидных невест нашего отмеченного Божьей благодатью городишки.

— Разве он собирался жениться? — не смогла я скрыть удивления, поскольку ничего подобного до той минуты не слышала. Хотя подобные события не проходят в городе незамеченными.

— Да-с, сударыня, — довольный произведенным эффектом, осклабился Петр. — Не желаете ли знать, кто была сия несчастная избранница?

— Будьте так любезны…

— Между прочим, если я не ошибаюсь, она приходится вам родней…

— Я вас умоляю, Петр Анатольевич, не испытывайте моего терпения, тем более, что я сегодня не склонна веселиться.

Моментально убрав с лица улыбку, Петр произнес уже совершенно другим, серьезным тоном:

— Мне и самому не по себе, Катенька. И то, что я ерничаю, так это скорее по привычке. Или, как это говорят, — смеюсь, чтобы не заплакать. Потому что с моим неотразимо мужественным лицом сие было бы не слишком уместно.

— Петр, вы неисправимы…

— Я серьезно. Мне нравился этот молодой человек. Хотя мы и не были с ним дружны.

— Так на ком же он собирался жениться? — начинала я терять терпение.

— Это довольно загадочная история. Константин жил довольно замкнуто, но даже для него подобная конспирация, я бы сказал, необычна. Другой бы в колокола звонил, ведь его невестой, если я не ошибаюсь…

— Вы не уверены?

— Почти… — с досадой произнес Петр. — Почти уверен, хотя полной уверенности у меня и нет.

— Итак…

— Судя по всему, он должен был пойти под венец с Вербицкой…

— С Ириной?

— Ну, не с Машей же, та еще в куклы играет.

— Но Ирине, насколько мне известно, тоже… едва ли не пятнадцать?

— Семнадцатый, — поправил меня Петр Анатольевич. Но такие невесты у нас не залеживаются.

Ирочка Вербицкая была действительно почти ребенком, очаровательным и шаловливым, я встречала ее на утренниках у знакомых и всегда любовалась ее точеной фигуркой и правильными чертами еще совершенно детского личика. Но я не видела ее года два, за это время она наверняка повзрослела. Ее семья считалась одной из самых состоятельных в Саратове, кроме того — у ее отца были потрясающие связи в Петербурге, а по слухам — он даже пользовался милостью императора. Впрочем последняя информация была не слишком достоверна.

— Как время-то бежит… — вздохнула я. — Стало быть, Ирочка повзрослела…

— И не просто повзрослела, а превратилась в настоящего лебедя, — с видом знатока закатил глаза Петр, — впрочем, гадким утенком, насколько я понимаю в домашней птице, она никогда и не была. А как она танцует! Если бы вы, Катенька не избегали светских развлечений, то вам бы не пришлось прибегать к моим услугам. Именно на балу я и узнал о готовящейся помолвке.

— Насколько я поняла, официально о ней объявлено не было?

— Да. Но у дряхлеющих светских львиц обостряется нюх на подобные вещи.

— Константин никогда не производил на меня впечатление скрытного человека, — размышляла я вслух. — Во всяком случае — в юности.

— Я же говорю, что тут какая-то загадка…

— И мнится мне, — закинула я удочку наудачу, — вам удалось ее разгадать?

— Увы, не удалось. Хотя честно признаюсь, что пытался кое-что пронюхать по этому поводу.

— И у вас нет никаких предположений?

— На сегодняшний день — ни одной.

— Это на вас не похоже. А на месте… преступления вы уже побывали?

— К сожалению, — вздохнул Петр Анатольевич, — меня туда не пустили. У нас, матушка, не Европа, и о свободе слова мы знаем лишь понаслышке. Так что корреспонденты у нас вынуждены добывать информацию окольными путями.

— В таком случае поделитесь своей «окольной» информацией. Отчего он умер?

— Спросите о чем-нибудь полегче, — снова вздохнул он. — Полицейские эскулапы только разводят руками.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что они не смогли обнаружить на теле никаких признаков насильственной смерти.

— То есть они не считают это убийством?

— Я же говорю — они разводят руками. То есть вообще не понимают, почему он скончался. Судя по их словам, он умер за столом в своем кабинете. Я мечтаю умереть подобным образом…

— Что за мрачные мысли?

— Почему — мрачные? Все мы смертные, и если это произойдет лет эдак через… шестьдесят… — задумался он, после чего поправился, — нет, лучше через семьдесят.

Я не смогла сдержать улыбки. Петр обладал редким качеством: он никогда не терял присутствия духа, даже в самых печальных обстоятельствах. Этим качеством обладают мудрецы и дураки. Не знаю, как с мудростью, но дураком Петра Анатольевича не считали даже его завистники.

Петр явно чего-то не договаривал, и я не могла понять — почему. Мы с ним были старыми друзьями, и я привыкла к его откровенности.

— Но когда наступила смерть, вам хотя бы известно?

Петр уныло покачал головой из стороны в сторону:

— Сегодня утром, или вчера вечером…

— Еще немного, Петр Анатольевич, — сказала ему я, — и я в вас разочаруюсь. Или вы не хотите сказать мне всей правды, или…

— Как перед Богом, Катенька, но Всеволод Иванович, — он развел руками, — никого и близко к этому делу не подпускает.

— Всеволод Иванович — вы сказали? — обрадовалась я. — Так это ему поручили это дело?

Всеволод Иванович при жизни моего мужа был одним из его подчиненных. Он бывал у нас дома, и у меня были все основания считать его своим другом. Во всяком случае, я надеялась на это.

— А вы разве не слышали, — удивился Петр, — он теперь исполняет обязанности главного следователя.

— Вы же знаете, что я все лето провела в деревне…

— В полном соответствии с поговоркой о новой метле этот держиморда…

— Не желаю слышать гадостей про этого человека, — перебила я Петра Анатольевича. — Всеволод Иванович — чудесный человек, и я очень рада, что именно он получил эту должность. Александр был о нем очень хорошего мнения…

— Бог с вами, Катенька, у меня и в мыслях не было обижать этого действительно симпатичного человека… Тем более по сравнению с Алсуфьевым…

— Тут и сравнения быть не может.

Петр упомянул это имя не случайно. Господин Алсуфьев до недавнего времени занимал должность главного следователя полицейского управления, и не далее, чем год назад пытался обвинить меня в убийстве. И нам с Петром Анатольевичем в связи с этим некоторое время приходилось скрываться от полиции. Но это совершенно другая история. Алсуфьева уже больше года не было в живых, хотя еще долго он являлся мне в страшных снах. И останься он на этой должности, у меня бы не было никакой возможности что-то узнать. Другое дело — Всеволод Иванович…

— Не откажетесь ли составить мне компанию? — спросила я Петра Анатольевича.

— Далеко ли собрались?

— Может быть, со мной Всеволод Иванович будет откровеннее?

— Сомневаюсь, хотя… — Петр Анатольевич пожал плечами, — чем черт не шутит?

Я распорядилась запрягать лошадей и, оставив Петра Анатольевича наедине с чашкой кофе и бутылкой коньяку, вышла из гостиной, чтобы переодеться и собраться с мыслями перед предстоящей мне встречей.

Особняк, ставший местом гибели Кости Лобанова, находился на окраине города, но Саратов в те годы был еще не так велик. И не прошло и получаса, как мой кучер Степан остановил лошадей неподалеку от этого большого красивого дома, под огромным раскидистым деревом на краю обрыва. С этого места открывался чудесный вид на Волгу и близлежащий монастырь, а растущие вдоль обрыва деревья являли собой остатки некогда дремучего леса, покрывавшего в старину все окрестные горы.

Когда мы выезжали из дома, ярко светило солнце, и ничто не предвещало перемены погоды. Но за эти полчаса все небо покрылось темно-свинцовыми тучами, и в воздухе явно запахло грозой. Ветер гнул вершины деревьев, словно сама природа сопротивлялась нашим намерениям или предупреждала о грозящей нам неведомой опасности.

Петр Анатольевич собрался было покинуть карету вслед за мной, но яростный порыв ветра захлопнул дверцу кареты, лишь только я ступила на землю. Мы ни словом не обмолвились об этих странных предзнаменованиях, но я заметила, что Петр Анатольевич побледнел.

Ветер, разыгравшись не на шутку, оборвал с ближайшего дерева половину листвы и, словно забавляясь, швырнул ее мне в лицо, отдельные всполохи уже тут и там сверкали на низком небе, а где-то за горизонтом уже погромыхивал гром. Перекрикивая шум ветра, я попросила Петра Анатольевича остаться в экипаже. И не потому, что была суеверной, или же не хотела искушать судьбу — просто его присутствие могло сделать Всеволода Ивановича менее откровенным.

— Лучше я сама вам потом все расскажу, — махнула я ему рукой.

Петр выразил свое согласие кивком головы и с тревогой посмотрел на небо.

Первые тяжелые капли дождя застучали по уличной пыли, и я поспешила к входной двери.

Когда я позвонила в дверь, лавина воды обрушились на землю у меня за спиной и, если бы не красивый металлический навес над крыльцом — через секунду на мне не осталось бы ни одной сухой нитки. Оглянувшись, я не смогла разглядеть ни кареты, ни даже деревьев, под которыми ее оставила, хотя до них от дома было всего несколько десятков метров. Это было похоже на начало всемирного потопа.


  • Страницы:
    1, 2, 3