Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кошмар во сне и наяву

ModernLib.Net / Детективы / Арсеньева Елена / Кошмар во сне и наяву - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 4)
Автор: Арсеньева Елена
Жанр: Детективы

 

 


– Понял, – кивнул Герман. – Понял, понял… то есть я могу быть только фокусником, но не целителем?

– Ответ правильный.

– А, к примеру, мстителем? – усмехнулся Герман.

Почему он так спросил? Почему?!

Алесан покачал головой. Что-то мелькнуло в глубине его темных глаз… Жалость, с изумлением подумал Герман?

Нет, показалось, решил он через минуту. Но потом… потом он понял: Алесан, африканский шаман, чертов дукун Алесан уже тогда знал, что его друг обречен стать мстителем. Но судьба лишит его обоюдоострого меча высшей справедливости и заставит сражаться тем же оружием, каким владел его враг: коварством и жестокостью.

* * *

Тетя Галя очнулась раньше и с воем кинулась в комнату, однако, наткнувшись на новый удар, отлетела к стене. Альбина прижала руки к лицу, пытаясь перевести дух. «Неужели это сделал Наиль? Да нет, мне почудилось, почудилось!»

Открыла глаза.

Наиль стоял, поигрывая улыбкой, сунув руки в карманы черной куртки. Почему-то впервые за этот вечер Альбина обнаружила, что одет он в блескучую, грубую куртку и мешковатые турецкие брюки, какие носят дешевые качки, либо наперсточники, либо из охраны мелких «комков». И шапка вдобавок норковая! И плечи у него такие же крутые, покатые, как у них всех. Куда же она смотрела раньше, что ничего этого не видела?!

Ясно, куда. На глаза его, на губы смотрела. Вот и досмотрелась… А он вор, значит? Обыкновенный ворюга?

Наиль обернулся к выходу, не выпуская из поля зрения беспомощно копошившуюся на полу тетю Галю и застывшую у стены Альбину.

Приоткрытая дверь в коридор чуть дрогнула – сердце Альбины зашлось в мгновенной надежде, однако по темно-вишневым губам Наиля скользнула улыбка:

– Все в порядке, Вольт. Входи.

Глаза Альбины с жадным любопытством приковались к лицу вошедшего. Тотчас где-то в глубине сознания рванулся панический вопль: «Не смотри на него!» – и она торопливо отвела глаза. Однако перед внутренним взором так и маячила эта фигура в тяжелой дубленке и низко надвинутой на глаза шапке. Человек был среднего роста, но ходил тяжело, увесисто. Пол загудел, когда, заперев дверь, он медленно прошествовал по коридору мимо женщин, заглядывая во все двери, даже в нишу, забитую вещами. Рукой в перчатке он придерживал большой белый платок, который прикрывал нижнюю часть лица.

Наиль пинком заставил тетю Галю подняться и швырнул ее в дверь той комнаты, куда наконец вошел человек с белым платком. На Альбину он только глянул – косо, насмешливо, – и она, еле удерживая дрожащие губы, которые так и стремились сложиться в льстивую, умоляющую улыбку, пошла за теткой.

Незнакомец брезгливо оглядел небогатое убранство. Открыл средний ящик серванта, профессионально переворошил белье, вытащил плоский сверточек, обернутый в полиэтилен и стянутый аптекарской резинкой.

Тетя Галя болезненно ахнула.

– Дура! – беззлобно сказал незнакомец. – Неужели до сих пор не знаешь, что первым делом ищут в белье и книгах? А у тебя круг поисков значительно сужен!

Он обвел взглядом комнату, в которой из книг был только потрепанный телефонный справочник, потом подошел к окну и приоткрыл узкую створку:

– Духота! Дурацкие эти окна без форточек, терпеть их не могу.

Прильнул к щели, жадно глотнул воздуху. Плюхнулся в кресло и вытянул ноги в тяжелых ботинках на толстой подошве.

– Ну вот что, – сказал все так же глуховато, через платок. – Мы можем уйти быстро, а можем и задержаться. Если сразу скажете, где…

– Господи, да нет у меня ничего! Какие заработки у медсестры? Что нашли, ваше, черт с вами, а больше нет ничего! Было б кого грабить, голь перекатную! – с провизгом выкрикнула тетя Галя, но тут же захлебнулась, получив от Наиля увесистый тычок под ребро.

– Не надо крика, – спокойно сказал незнакомец. – Для вас же лучше, если мы тихо спросим, вы – тихо ответите, а потом все так же тихо расстанемся и забудем друг о друге. – Он небрежно швырнул полиэтиленовый сверточек на телевизор. – Вот, видите? Ваши копейки мне без надобности. А нужно мне… – Настороженный взгляд заметался между Альбиной и тетей Галей. – Нужно мне знать, куда подевалась раненая женщина из пятой палаты? Та, которую под убитым Рогачем нашли?

Альбина почувствовала, как у нее поднимаются брови. Как ни было страшно, изумление пересилило сейчас все другие чувства. Та странная пациентка исчезла? Почему? Да, ведь она чего-то боялась, просила помочь… Но почему этот кошмарный, как его, Вольт, решил, будто Альбина и тетя Галя что-то об этом знают?

– Гляделки подбери, – посоветовал Вольт, мельком взглянув на Альбину. – Хватит рожи корчить и девочку строить. Быстро: где Хи… где та баба?

Альбина слабо качнула головой – и тотчас горло больно, до хрипа перехватила чья-то рука. Наиль! Подступил сзади, зажал под сгиб локтя, сильно, умело пережимая дыхание. Другая рука вкрадчиво поползла по затылку, спустилась на шею…

«Он хочет сломать мне шею!»

Панический ужас заставил забиться, выхрипеть:

– Не знаю, я ничего не знаю!

– Очень может быть, – задумчиво согласился Вольт. – Отпусти ее, Наиль… пока. Мне тоже кажется, что основной источник информации – тетушка.

Тетя Галя уставилась на него расширенными, выбеленными страхом глазами, тиская у горла ворот линялого халата. С трудом шевельнулись губы:

– Нет, нет…

– Ну как же – нет? – укоризненно спросил Вольт. – Привезли к вам раненую, в чем была, одежду ее заперли в кладовой. Не могла же она по морозу в одной рубахе, босиком сбежать! Кто-то ведь должен был ей помочь. Дать одежду, обувь, вывести из больницы. Больше некому, кроме тебя. Некому!

Альбина, с трудом восстанавливая дыхание, смахнула ладонью внезапно наплывшие слезы.

Лицо тети Гали, белое впрозелень, искажал страх, и все-таки… и все-таки что-то особенное было в этой дрожи расплывшихся сизых губ, в затравленном, мечущемся взгляде.

«Неужели это правда? Но зачем ей?.. Нет, быть не может! Ужасный риск! Узнали – выгнали бы с работы. Нет, не может быть. Тетя Галя пошла бы на такое только за большие деньги, а откуда деньги у той… у того? И все-таки она это сделала, и Вольт чувствует, что прав!»

– Я вам одну историю расскажу, – своим неторопливым, глуховатым голосом проронил из-под платка Вольт и чуть откинулся в кресле, так что тень от серванта совсем скрыла его лицо. – Ну и жарища здесь!.. Есть такой городок на свете – Котлас. Знаменит он своей пересылкой. Пересыльной тюрьмой, значит. Да хотя какая там тюрьма: кусок земли, разгороженный заборами на клетки, почти и без крыши. В зимний день помирало в этом санатории до пятидесяти человек, так что носилок не хватало – трупы в морг таскать. И вот как-то раз очередной страдалец копыта откинул. Вертухай послал за врачом, а морду трупа бушлатом прикрыл милосердно. И сыскался тут один ушлый паренек: сволок жмурика с нар и сунул на свои, а сам занял его насиженное место, прикрывшись тем же бушлатом. Правда, что ловкий парнишка оказался: выбрал день, когда тюремный врач с простудой слег, а к мертвякам посылали фельдшера, мотавшего срок за хищение медикаментов. Фельдшер даже пульса не щупал: велел санитарам грузить тело на носилки и волочь к моргу. Конечно, это было не то место, где хочется задержаться надолго. С соседями не больно-то за жизнь покалякаешь! Оглядевшись, беглец нашел грязный халат, забытый каким-то санитаром, и, затаившись среди ледяных жмуриков, стал ждать, когда кто-нибудь придет. Санитары пришли, приволокли очередного насельника в это теплое местечко, а наш приятель – фью! – из морга. И пошел бродить по зоне в своем маскхалате, ища, где бы форсировать заграждение. Но только, чтобы вы знали, Котласская пересылка – не то место, откуда вот так, запросто, можно через забор сбежать. И, побродив час-другой, выбросил наш дурень халат и сдался охране. Конечно, вертухаи отвели на нем душу, поточили об него кулачищи, но он клялся и божился, что и сам не знает, как очутился в морге. Валялся, мол, в камере без сознания, вдруг очнулся… мама родная!..

Тетя Галя громко сглотнула. Ее лицо обвисло мертвенно-бледными старческими складками. Глаза застыли.

Альбина стиснула руки в кулаки, удерживая слезы.

«Боже ты мой! Та женщина, которая умерла… Неужели и правда тетя Галя решилась на подмену? Но как мог угадать Вольт? Ну, предположим, пришел в больницу, разыскивая ту раненую, а в отделении шум, крик: обнаружен побег. Теоретически это возможно, конечно… И тетя Галя не так уж рисковала: ведь раненая как бы и сама могла до такого додуматься. Хотя верно: кто-то должен был дать ей одежду, приют. Но здесь ее нет, это ясно, они сами видели. И вряд ли она, даже скрывшись с помощью тети Гали, оставила ей свой адрес!»

– Штука вот какая, – с прежним спокойствием проговорил Вольт. – Я совершенно точно знаю, что этой сучке, из мужика переделанной, совершенно некуда податься – тем паче в полуголом виде. В Москве у нее никого нет. Значит, вы сговорились, – взгляд уперся в тетю Галю, и та слабо взвизгнула, – что не только поможете сбежать, но и приютите ее. Здесь никого нет, я проверил. Разве что под кроватью прячется, но это вряд ли. Впрочем, поглядим.

Он слегка свесился с кресла, но тотчас разогнулся и брезгливо проронил:

– Я так и думал – одна пыль.

Тетя Галя громко вздохнула. Наиль за спиной Альбины переступил с ноги на ногу. Вольт взглянул на него исподлобья и кивнул.

Наиль шагнул вперед и толкнул тетю Галю к стене. Зажав рот, осыпал короткими, но сильными ударами ее грудь и живот, а когда остановился, тетя Галя скользнула по стене и сгорбилась на полу, громко, со всхлипом переводя дух и тяжело отхаркивая кровавые сгустки.

– Беда в том, что будет еще хуже, – раздраженно сказал незнакомец. – Ох, ну и парилка у вас здесь! Долго я такого не выдержу. То есть времени на всякие к вам деликатные подходы у меня нет. И с каждой минутой у вас остается все меньше шансов выйти из этой ситуации не то что целыми и невредимыми, но хотя бы живыми. Вы способны понять, что вас будут бить до тех пор, пока не скажете, где эта чертова кукла?

Он встал и наклонился над тетей Галей:

– Дура, себя не жалеешь, так девицу пожалей. Представляешь, что с ней будет, когда Наиль ее во все дырки отдерет – на твоих, между прочим, глазах? А тебя в кашу измолотит. А утюжок горяченький на пузо – тебе как, понравится?

И внезапно сорвался на крик:

– Говори, говори, тварюга! Денег думаешь огрести? Что бы она ни наобещала тебе, это вранье, потому что нет у нее ничего, кроме перстня, а он мой, мой! Я за ним пришел!.. Наиль!

Наиль послушно сгреб тетю Галю с полу и, размахнувшись, ударил в лицо.

Та не вскрикнула. Крик ужаса вырвался у Альбины, увидевшей, как нелепо-невесомо пролетела тетка через комнату, врезавшись затылком в угол серванта. На миг замерла с вытаращенными глазами и широко открытым ртом, потом, будто в ногах вмиг исчезли кости, резко села на пол, мелко-мелко забив головой о шкаф.

«Что она делает, ей же больно?» – с ужасом подумала Альбина – и в голове воцарилась ослепительная пустота, стоило ей увидеть, как широкая лента крови хлынула из тети Галиного рта, как закатились глаза… а потом вздрагивающее тело мягко ссунулось на пол и замерло бесформенной кучей.

Альбина впилась зубами в край ладони. Сердце зашлось, ноги подкосились.

Что-то больно вздернуло ее за руку, не дав упасть.

Наиль! Сейчас он ударит ее, как тетю Галю, и тоже убьет!

– Мурло! – с отвращением сказал Вольт. – Козел ты подзаборный, что ж ты мне натворил, мудила? Это же не Рогачов какой-нибудь, на ком же ты жабу выместил, а?

Наиль молчал, нервно притопывая. Рука, державшая Альбину, тряслась, и та тоже тряслась.

– Отморозок, хоть эту не придави, бычара! – рявкнул Вольт.

Наиль разжал пальцы, и Альбина, не устояв на ватных ногах, тяжело рухнула на колени, а потом растянулась на полу.

Прохладное прикосновение линолеума к щеке вернуло ей подобие сознания. Открыв глаза, Альбина увидела прямо перед собой босую короткопалую ногу тети Гали, ее ужасно распахнувшийся халат с порванным карманом, из которого торчал длинный узкий ключ.

– Ну, девица, плохи твои дела, совсем плохи, – вздохнул Вольт, утирая платком вспотевшее лицо. – Сил у меня нет больше терпеть эту жару. Придется снять и шубу, и шапку… но очень бы мне этого не хотелось! Чтобы ты видела меня, не хотелось бы, потому что тогда уж точно… Все, решай. Скажешь, где та баба, – останешься жива. Нет – измордуем и задавим. Поняла? Все равно ведь все выложишь, да поздно будет. Еще и сама смерти запросишь. Говори скорее, ну! – выкрикнул он, снова теряя терпение и с силой утыкая в бок Альбины тяжелый башмак.

Горечь подкатила к горлу, она подавилась криком с привкусом желчи.

– Говори же! Наиль, а ну!..

– Нет, нет! – отчаянно закричала Альбина, выставляя руки и пытаясь остановить эту безжалостную боль, которая надвигалась на нее с каждым шагом Наиля, – и он вдруг замер.

– Стоп! – выдохнул с изумлением. – Я и сам знаю, где она!

Облегчение, разлившееся по сознанию, по телу, было обессиливающим, как смерть. Альбина блаженно простерлась на полу.

«Какое счастье! Значит, меня больше не будут бить!»

Осмелилась приоткрыть слипшиеся, заплывшие слезами веки, но тут же вновь зажмурилась, увидев стоптанный тапок тети Гали, слетевший с ноги.

Еще совсем недавно эти тапки воинственно шлепали по ступенькам. Боже мой, как быстро, нет, как мгновенно жизнь сменяется смертью! Вот только что тетя Галя ходила поливать цветы к соседке, бранилась с племянницей, болтала по телефону о каком-то резаке…

И вдруг ее словно бы раскаленным острием пронзило. Догадка вспыхнула так внезапно и отчетливо, что Альбина перестала дышать.

Перстень, врезавшийся в отекший, оплывший палец… резак для тонкой работы… яростная агрессивность тети Гали, эти ключи в кармане… уехавшая соседка!

– Я знаю, знаю, – давился словами Наиль. – Она здесь, на пятом этаже! Соседка уехала, просила цветы поливать, да? И вот ключи! Там, там она, больше негде!

– А вот это надо выяснить, – с расстановкой произнес Вольт.

Неторопливо поднявшись с кресла, он вытащил из кармана тети Гали связку ключей.

– Пойду посмотрю.

Жестом остановил Наиля:

– Я сам. Не волнуйся, мы найдем общий язык с этой… тварью.

Опустил руку в карман, вытащил пистолет, но тут же спрятал.

– Ой, как девица наша напугалась, а? Ничего, поживи пока. Вот я вернусь… Кстати, какая квартира у той соседки? Не слышу!

Угрожающе пригнулся к Альбине и довольно хохотнул, когда она прохрипела:

– Двадцатая!

– А ты за мной запри дверь, – велел Наилю. – Запри, запри, а то, неровен час, принесет какую-нибудь соседку… за луком или за солью. Стукну по-нашему – откроешь. Если найду, чего ищу, то задержусь, наверное, так что время у тебя есть.

– Можно, да? – обрадовался Наиль.

– А чего ж? Зря ты, что ли, целый день на морозе проторчал? Побалуйся, только без шума. И чтоб к моему возвращению…

– Понял, – кивнул Наиль, выходя вслед за Вольтом в коридор. – Я быстро. Но и ты там особо не задерживайся.

Послышалось щелканье замка, досадливое ворчание Вольта:

– Черт, наворочали тут…

– Сейчас, дай-ка я, – бормотнул Наиль. – Вот, готово!


Альбина приподнялась на локтях. Все плыло перед глазами, в ушах звенело. И вдруг почему-то вспомнилось, как она сказала – там, еще в машине, – Наилю: «Подумаешь, что такого, я каждый вечер одна хожу – и ничего!» А он многозначительно ответил: «Больше не будете!»

Ох, что только ни услышалось ей в этих словах, а на самом-то деле в них таились лишь издевка и угроза: не будешь ходить здесь, потому что я убью тебя сегодня же вечером!

Она затравленно огляделась. Телефонная розетка оторвана – и не заметила, когда они сделали это.

Что-нибудь тяжелое… ударить Наиля, когда вернется. Убить!

Господи, да она ничего не сможет поднять, такая слабость овладела телом. Руки подгибаются…

Вдруг прохладное дуновение коснулось лица.

Окно!

С внезапно вернувшейся силой Альбина вскочила, одним прыжком пересекла комнату. Узкая створка и для кошки тесна, а широкая заделана на зиму!

Вцепилась в шпингалеты, ломая ногти, потом рванула ручку.

Затрещала бумага, которой было заклеено окно, полетели пыльные клочья ваты. Порыв ветра ударил в лицо так, что Альбина задохнулась.

В коридоре грохнула дверь. Сквозняк! Они догадаются!

Не раздумывая, вскарабкалась на подоконник и, согнувшись, шагнула вниз, ничего не различая в морозной стеклянной мгле.


Чудилось, она летит вниз целый век – неуклюжим комом, кричащим от ужаса. Нет – кричало нутро, а рот был забит ветром. Но этот студеный клуб вылетел как пробка вместе с воплем, когда она с силой ухнула на что-то ледяное, как бы сырое, сильно прогнувшееся под тяжестью тела и при этом слегка спружинившее.

Альбина проползла по чему-то скользкому, блескуче-синему.

Боже! Да ведь это тент трейлера, который вечно торчит под окнами! Мужика, которому принадлежит этот трейлер, ненавидел весь дом, потому что он начинал прогревать мотор с пяти утра, еще раньше самых ранних собачников нарушая сладкий предутренний сон. Но если бы не этот трейлер, Альбина угодила бы прямиком на занесенные снегом кусты… как на копья!

Руки и ноги разъезжались, но она все-таки смогла сообразить, где будет лучше спуститься с благословенного тента, и сползла наконец на землю.

Глянула вверх – и странно-далеким показалось полураспахнутое, ярко освещенное окно на четвертом этаже. Однако в следующую минуту оно сделалось опасно-близким, потому что в нем обрисовался темный, широкоплечий силуэт. Мужчина пригнулся, всматриваясь вниз, и Альбине почудилось, будто он глядит ей прямо в глаза.

Рванулась мимо подъездов, среди машин, загромоздивших дорожку, прямо к шоссе. Замороженная, ярко освещенная коробочка наплывала из тьмы. Остановилась рядом с Альбиной, громыхнула дверями, впустила в задымленное, провонявшее бензиновым перегаром нутро.

– Не забывайте компостировать талоны. Проездные предъявляйте пассажирам. На линии контроль. Следующая остановка – магазин «Океан».

Альбина прилипла к заднему стеклу. Нет, никто не бежит сзади по дороге, не сверкает огнями зловеще-белый «Форд».

Она сбежала, сбежала от них!

Огляделась, лихорадочно сбивая ладонями слезы. На передних сиденьях дремлет несколько человек. Автобус, можно сказать, пуст, и никто не обратил внимания на перепуганную пассажирку в сползающих джинсах (при падении отлетела на поясе пуговица и лопнула «молния»), в свитерке с оборванным рукавом и в одних только носках.

Как это сказал Вольт про исчезнувшую раненую? Не могла же, дескать, она босиком, в одной рубахе сбежать по морозу? Ого! Если ей грозило то же, что Альбине, могла и босиком, и по снегу, и по льду, еще как могла!

Озноб ударил внезапно, как враг, и пробрал до самых костей. Альбина скорчилась на сиденье, поджав колени к подбородку.

Ничего. Это ничего, ничего. Только две остановки. Она выдержит, она не замерзнет.

Через две остановки – отделение милиции. И все наконец закончится!

* * *

»Ганнибал – «арап Петра Великого», негр по крови, прадед (по матери) поэта Пушкина. В биографии Ганнибала до сих пор много невыясненного. Сын владетельного князька, Ганнибал родился, вероятно, в 1626 г.; на восьмом году похищен и привезен в Константинополь, откуда в 1705 или 1706 году Савва Рагузинский привез его в подарок Петру I, любившему всякие редкости и курьезы, державшему и прежде «арапов».

И в Брокгаузе с Ефроном все, как и в других словарях: общие места, ничего конкретного ни о племени, ни о названии народа. «Арап» – вот и все дела. Но тогда так называли и арабов, и эфиопов, и кого угодно, тем более – мало кому известных лесных туарегов, иначе – асгаров. Пожалуй, придется поверить на слово. Или не поверить?..

Герман закрыл Брокгауза, нашарил выключатель над головой и, погасив свет, уставился в пронизанное бледным лунным лучом стекло, по которому струились белые разлапистые узоры.

«Побеги морозных растений вверх поднялись – к пущей стуже», – вспомнил он примету, которой его научила тетя Паша. Куда уж пуще! И так завернуло без жалости, за день столбик термометра рухнул от нуля до двадцати двух, а теперь уже к тридцати подбирается.

Натянул на плечи одеяло, поверх другое и свернулся калачиком, пытаясь подавить не утихающий озноб. После того длительного кровопускания его беспрестанно морозит. Да и вообще в том крыле больницы, где живет Герман, холодновато. А каково там бедолаге Абергаму Алесану… и все такое? Впрочем, в его палате должно быть тепло. Герман приказал топить там печи без перерыва, чем заслужил вековечную, пожалуй, ненависть истопника Сергеича, которого он таким образом лишил всей новогодней, рождественской и старо-новогодней сласти – напиться до одурения.

– Не будешь топить постоянно – выгоню вон! – тонким, злым голосом сказал Герман и показал Сергеичу заготовленный заранее приказ: за подписью, между прочим, не своей, а Маркелова, главврача.

При этом он держал бумагу двумя пальцами за край, очень ловко прикрывая число: трехмесячной давности. Тогда, по ранним октябрьским холодам, в больнице воцарилась стынь-стужа, а Сергеич гулял на всю катушку, отмечая наступление знаменитой болдинской осени. Образумила его сестра, узнав, что приказ об увольнении уже подписан и в больнице срочно ищут нового истопника. Что характерно, его почти нашли, и Герман до сих пор жалел, что Маркелов не довел дело до конца: сестра Сергеича, безответная и самоотверженная тетя Паша, уплакала-таки главврача. Хотя… хотя еще неведомо, как сложились бы отношения с новым истопником. Против Сергеича теперь хотя бы есть оружие в виде старого приказа, а если он и возненавидел на всю жизнь этого «хер-р-рурга», оставшегося в праздники в больнице и установившего сущую диктатуру, то вышеназванному на это глубоко плевать.

Главное, чтобы тепло было!

Герман усмехнулся, вспомнив, как вчера плакали от жары стекла в операционной палате. Больной, весь полосатый от повязок, будто зебра, лежал в чем мать родила, и старая ханжа тетя Паша стыдливо отводила взор от его вызывающе торчащего среди бинтов достоинства, которому глубокое беспамятство хозяина как бы даже на пользу пошло.

– Ишь ты, африканский жеребец! – восхитился Сергеич, заглянувший проверить «накал градуса», как он выразился, и вышел, утирая лисьим малахаем мигом взопревшее лицо и добавив крутую рифму к слову «жеребец».

А Герман подумал, что Сергеич, похоже, больше изумлен именно выдающейся оснасткой новогоднего пациента, чем самим фактом его появления в Болдине. Да и тетя Паша видела теперь в незнакомце только послеоперационного больного, которого надо терпеливо выхаживать и ставить на ноги, в чем она была великая мастерица. Сам же Георгий привык к пациенту, пока стоял над столом и орудовал иглами, сшивая рваные раны на этом черном, как антрацит, теле.

Но что было с ними троими, когда, услышав истошный сигнал под окнами, выскочили на крыльцо и увидели габаритные огни «КамАЗа», таявшие в снежной замяти, а на ступеньках – бесчувственное тело, на котором, чудилось, не было живого места!..

Незнакомец был весь покрыт коркой запекшейся крови, вдобавок – обожжен: так им сначала показалось. И только через несколько минут тетя Паша, срезавшая с тела клочья одежды, вдруг уронила ножницы, перекрестилась и воскликнула с ужасом:

– Аггел или чеченец?!

«Чи жид, чи москаль?» – вспомнил Герман анекдот про хохла, к которому дочка привезла мужа на смотрины, и прыснул было. А чего тут смешного? Тетя Паша небось только по телевизору негров и видела, а по телевизору, известно, всякое показывают, даже инопланетян, но это ведь не означает, что они на самом деле существуют!

За стенами больницы выло, било по стеклам, смерчи топотали по крыше, будто туда высаживался десант дьяволов. Ночь выдалась совершенно гоголевская, о такой говорят: «Черт украл месяц»; правда, не рождественская, а новогодняя. В больнице оставалось из всего персонала только трое: Герман – дежурный врач, тетя Паша – дежурная сестра и пьяненький истопник Сергеич, притащившийся ровно в полночь облобызать свою многотерпеливую сеструху, с Новым годом поздравить.

Пациенты и врачи на эту ночь разбрелись по домам, и вместе с боем кремлевских курантов, донесшимся из комнаты отдыха, где стоял телевизор, в сознание Германа ударила пугающая мысль, что операцию этому умирающему, жестоко искалеченному человеку вынужден будет делать он – немедленно и практически один.

Это, конечно, какая-то фантастика, но все врачи и медсестры родом были из ближних и дальних окрестных деревень, а потому теперь их не сыскать. Главврач, он же главный хирург, который, собственно, и должен был бы оперировать (Герману оставалось бы только ассистировать), жил, правда, в Болдине… Однако, точно по уговору со злодейкой-судьбой, он именно вчера, 31 декабря, сломал ногу в собственном дровянике. Герман ему сам же накладывал днем гипс и убеждал не тревожиться. Анестезиолог (рентгенолог по совместительству) опять-таки вчера на последнем рейсовом автобусе умчалась в Арзамас, где жила ее дочь, которую увезли на «скорой» с преждевременными родами.

Герман оказался один. И ждать нельзя: черный человек умирал.

…Он сам давал анестезию, сам и оперировал. Тетя Паша, причитая и молясь, ассистировала, почти не путаясь. А Герман работал, изредка вскидывая голову, когда очередной вихрь с особенным остервенением перебирал стекла в окнах, и вспоминал любимого Булгакова, «Записки юного доктора», про то, как герой в разгар операции бегал к себе в кабинет поглядеть в справочнике, чего дальше делать. Герман бы тоже с удовольствием сбегал, да боялся, что негр за это время помрет.

А потом выяснилось, что кончилась кровь… а дело завершилось тем, что Герман лежал на одном столе, негр, забинтованный с ног до головы, на другом, а их руки, белая и черная, были соединены красной пульсирующей трубочкой, по которой кровь Германа перетекала в чужое, бесчувственное тело.

От усталости и недосыпа кружилась голова, ну и, конечно, резкая и обильная кровопотеря давала себя знать (все-таки сдать пол-литра крови и выпить пол-литра водки – равно головокружительные занятия!). За окном по-прежнему металось, выло и ухало. Тетя Паша, от вечного умерщвления плоти и нынешней усталости белая и полупрозрачная, будто призрак, качалась между ними, вглядываясь то в одно, то в другое лицо, и чувствительно пощипывала Германа, когда он сонно заводил глаза:

– Нельзя спать! Нельзя!

Герман тупо таращился в окно.

– Мчатся тучи, вьются тучи, – начал он бормотать, чтобы хоть как-то разогнать обморочный звон в голове, – невидимкою луна освещает снег летучий; мутно небо, ночь мутна. Еду, еду в чистом поле; колокольчик дин-дин-дин… Страшно, страшно… но не боле… средь неведомых равнин…

«Почему это – страшно, но не боле? – спохватился вдруг. – Страшно, страшно поневоле, вот так надо! А, понятно, это уже бред».

Колокольчик в голове делал свой дин-дин-дин все громче и громче. Было страшно, но не боле. А вот спать хотелось отчаянно!

– Хватит, тетя Паша, – пробормотал Герман как мог более внятно, приподнимаясь на локте… или уверяя себя, что приподнимается. – Хватит импортировать русскую кровь!

И осекся.

Серые губы человека, безжизненно простертого на соседнем столе, дрогнули. Сначала с них сорвался хрип, потом какие-то бессвязные курлыкающие звуки, но вот Герман услышал слабенькое бормотание:

– Мчатся тучи, вьются тучи; невидимкою луна освещает снег летучий; мутно небо, ночь мутна…

У Германа зашевелились волосы на голове. Этот хриплый, чуть живой голос повторял с ужасным акцентом те же самые слова, которые он только что нашептывал! Это что же… что же это получается, а? Незнакомый негр, занесенный новогодним ураганом в болдинскую глушь, с русской кровью впитал в себя русские стихи? То есть вместе с потоком красных кровяных телец Герман передал ему свои мысли и чувства?!

«Интересно, как он прочтет дальше: «поневоле» или все-таки «не боле»? – подумал Герман, не в силах решить, перекреститься ему на всякий случай или нет.

– Сил нам нет кружиться доле; колокольчик вдруг умолк; кони стали… «Что там в поле?» – «Кто их знает? Пень иль волк?»

Герман тихо ахнул. Другие слова! Те же стихи, но дальше. Он что, этот негр, читает Пушкина по-русски? Наизусть?!

Ну, бред, конечно. Снежная сумятица нашептала, надула в его бедную головушку бесовское наваждение. Вон клубится за окнами их хоровод, ежесекундно меняя их очертания!

– Бесконечны, безобразны, в лунной месяца игре закружились бесы разны, будто листья в ноябре, – прошептал он, роняя голову на подушку.

– Сколько их! Куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?.. – вторил ему глуховатый голос с акцентом, и тетя Паша истово крестила обоих чтецов: белого и черного.


Наутро выяснилось, что ни к бесовщине, ни к бреду ночные происшествия отношения не имели: полуживой, но удивительно живучий негр действительно знал наизусть чуть не всего Пушкина. И по-русски! А едва не погиб он в эту ночь именно потому, что должен был во что бы то ни стало оказаться нынче в Болдине. В месте, связанном с именем своего великого родственника…

Да, да! Великий Бык, Слон Могучий. Первый Леопард Джунглей, Сын Неба и Белой Горы… и так далее и тому подобное, Алесан Сулайя уверял Германа, что происходит из того самого племени лесных туарегов, в некоторых источниках более известных как имазирги или асгары, которое и было родным племенем легендарного Ибрагима Ганнибала [1]. И его имя – Алесан – не что иное, как Александр: в транскрипции туарегов.

В свое время отцу Алесана, Абергаму Сулайе, изучавшему историю, философию и право в Кембридже, случайно попал в руки томик стихов Пушкина с тем самым юношеским портретом поэта, в котором, как нигде сильно, проступали африканские черты: курчавые волосы, вывернутые губы, сверкающие глаза. Фамильное сходство этого незнакомца со своими предками поразило молодого короля в самое сердце. Он узнал о «русском туареге» все, что мог, и чем дальше, тем больше убеждался, что Ибрагим Ганнибал, «арап Петра Великого», – не кто иной, как похищенный в раннем детстве Абергам – старший сын Великого Быка Сулайи VIII. Нынешний Сулайя был четырнадцатым носителем родового имени. После этого похищения правящий титул перешел к младшему сыну короля. Но если бы не исчезновение Абергама, младшей ветви не видать бы трона, как своих ушей! В память о похищенном принце всех мужчин из рода Сулайя теперь называли Абергамами.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5