Измаил, декабрь, 1790 г.

Ротмистр Воронежского гусарского полка Александр Самарин очнулся утром после боя во внутреннем помещении Красной мечети Измаила. Тусклый свет не мог пробиться через закопченные окна, и в первый момент ротмистр подумал, что на дворе глубокая ночь. Через минуту, привыкнув к темноте, он начал различать силуэты лежащих вокруг тел. Слева, в малиновых рейтузах Воронежского полка, накинув на плечи тулуп и привалившись к стене, дремал на седле его денщик Семен Каратаев.

«Жив, черт подери!» – подумал Самарин.

Последним, что он запомнил, была сабля налетевшего сзади татарина из ханской стражи Каплан-Гирея. Сабля неотвратимо опускалась ему на голову, а он не мог ни защититься, ни увернуться в тесном переулке у постоялого двора.

«Вот и все», – подумал тогда Самарин и удивился, как медленно опускается сабля.

– Семен, – позвал ротмистр, подняв голову. Резкая боль пронзила затылок. Раненый на минуту потерял сознание. Денщик, вскочив, принялся поправлять повязку на голове офицера:

– Александр Антонович, ваше высокоблагородие, вам нельзя вставать.

– Как же я жив-то остался? – спросил пришедший в себя Самарин. – Мне же голову ханец с полного замаху раскроил!

– Это их благородие корнет Бутович, за него молиться должны. Дотянулся до поганого и ударил сбоку по руке. Вот сабля плашмя и скользнула. Бог милостив.

– А Ванька живой?

– Царствие ему небесное, зарубили корнета. Там татар сабель тридцать было. Как турки табун вдоль улицы пустили, гренадеры назад сдали, и крымцы через постоялый двор на ров пошли. Если б не мы, то и прорвались бы. Больно люты были. Да и то сказать, ханцы, ханскую печать с казной спасали.

– С казной?

– Два кованых сундука. Один с деньгами. Немецкие талеры. И печатью. Другой с посудой золотой. Вся в каменьях.

– Надо полагать, ты своего не упустил?

– Да десяток монет-то всего и досталось. Полковой командир наш, Иван Федорович, приказали на всех поделить, кто в живых остался.

– Врешь небось, рожа…

– Как можно! Вот и вам на память презент достался. Кубок византийской работы и сабелька ханская для папаши вашего.

– У нас этих сабель в имении – вешать некуда…

– Попейте взвару, гречанки местные принесли. Говорят, из трав целебных.

Самарин сделал два глотка, голова закружилась, и ротмистр впал в забытье.

Москва, весна, 2005 г.

Андрей Степанович Сазонов принимал в своем кабинете старого знакомого – Николая Викентьевича Раздольского. Кабинет находился в здании Министерства культуры в Китай-городе, и его хозяин, член Комитета по культуре Государственной думы, бывал здесь только по четвергам. Раздольский занимал какой-то пост в Дворянском собрании Москвы. Какой именно – Сазонов не помнил, так как эта сторона деятельности приятеля его нисколько не интересовала.

– А ты молодцом держишься, – похвалил Сазонов Раздольского. – Сколько мы с тобой не виделись?

– Уже семь лет, Андрей. Да ты не бойся, я ничего просить не буду. У меня предложение. Деловое.

– Предложение? Давай.

– Ты знаком с этой вещью? – Раздольский вынул из кейса большую цветную фотографию и распечатку описания.

Сазонов осмотрел фотографию и внимательно прочел распечатанный текст.

– Помню, как же. Сабля Чингизидов из коллекции Уваровых. Что, нашлась?

– Нашлась. Она и не терялась. После революции попала к племяннице жены Уварова. Та ее прятала, потом дети прятали. А нынче ко мне ее правнучка пришла и просит помочь продать. Это же целое состояние.

– Да уж. Родовая реликвия Гиреев.

– Вот смотри. Я навел все справки. Здесь предварительная оценка эксперта аукциона «Сотбис». Ты его должен помнить. Извольский Веня.

– Извольский? Уже эксперт? Надо же, как люди растут. Эксперт фирмы «Сотбис»… Звучит! А тут сидишь в этом болоте. – Сазонов широким жестом обвел рукой обитый деревом кабинет.

Раздольский вслед за Сазоновым окинул взглядом дубовые панели, коротко вздохнул и продолжил:

– Сабля фигурирует в основных каталогах. Как утерянная. Опубликована фотография, дореволюционная. Так что экспертизу сделать будет нетрудно. Да и вещь известная. Есть десяток описаний. В общем, Извольский считает, что, учитывая известность и уникальную историческую ценность, на аукционе лот можно выставить на восемь – десять миллионов долларов.

– До аукциона еще дожить надо, – философски заметил Сазонов.

– О том и речь. О сабле никто не знает. Кроме меня и владелицы. Даже ее родственники не знают. Бабка, когда умирала, только ей открылась. Ты третий. Помоги ее продать. У тебя же есть связи. Ты знаешь, как это делается.

Сазонов помолчал. Он понял, какие связи имел в виду Раздольский.

– Сколько она хочет?

– Семьсот пятьдесят тысяч. Это уже с моими комиссионными. – Николай Викентьевич внимательно наблюдал за реакцией хозяина кабинета.

– Экспертиза? – вопросительно посмотрел на гостя депутат.

– Разуваев в среду, в семь вечера, нас ждет.

– Хорошо. Буду.

– Только, Андрей, не обижайся, приходи один.

– Ну какие обиды?

– Так что, берешься?

– После разуваевской экспертизы дам окончательный ответ.

– Хорошо. – Раздольский еще раз осмотрел кабинет Сазонова. – А тут у тебя тихо.

– Тихо. Я сюда из Думы убегаю отдохнуть.

– Ну что ж, до среды, – Раздольский поднялся.

– До среды. Бумаги и фотографию я оставляю.

Приятели пожали руки. Депутат вернулся к столу и набрал номер:

– Толя, это Сазонов.

– Да, Андрей Степанович.

– Мне нужно встретиться со Славой.

– Со Славой…

– Да-да, с тем самым.

– Когда?

– Завтра вечером.

– Хорошо, Андрей Степанович, я перезвоню.

Преуспевающий бизнесмен Вячеслав Львович Корнеев, в определенных кругах известный как Корень, сидел в подвале на Пятницкой напротив депутата Сазонова, и настроение у него было самое препаршивое. Он знал, что он в долгу у Андрея Степановича, и прекрасно представлял, какие услуги потребует тот в счет этого долга. У него накопился достаточный опыт по оказанию услуг депутату, так что он имел полное основание предполагать, что эти услуги будут носить ритуальный характер. А ритуальных услуг успешный бизнесмен Корнеев старался избегать.

Сазонов, прекрасно понимая, чем мается его старый приятель, не спеша расправлялся с осетриной.

Два способных честолюбивых провинциала, Слава Корнеев и Андрей Сазонов, первокурсники факультета искусствоведения, нашли общий язык с первой же встречи. Все годы учебы они держались вместе. Они не имели никаких иллюзий. За место под солнцем, да еще под московским, шла жестокая борьба. На втором курсе представительного Андрея избрали в комитет комсомола. К третьему он уже был комсомольским вожаком факультета и перетащил к себе товарища.

А на четвертом курсе Слава Корнеев попал в тюрьму. На студенческом вечере он проломил голову своему сокурснику о перила парадной лестницы. Батальную сцену с удивлением наблюдали человек пятьдесят студентов и половина преподавательского состава. Так что недостатка в свидетелях на суде не было.

Сазонов проявил себя как самый верный друг. Обошел полфакультета – и в результате статья «умышленное нанесение тяжких телесных повреждений при отягчающих обстоятельствах», на которой настаивал прокурор (студенты накануне выпивали в общежитии), была заменена на «превышение допустимых пределов самообороны». Свидетели уже сами верили в то, что зловредный пострадавший первый напал на бедного Славу и тому ничего не оставалось, как размозжить ему голову. Повлияло и то, что Корнеева на факультете любили, особенно девушки, а пострадавшего недолюбливали. Корнеев получил три года. На зоне искусствоведы, да еще со спортивным разрядом по боксу, были редкостью, и он быстро оброс нужными связями для дальнейшей криминальной карьеры.

Когда он вышел, Сазонов уже заканчивал кандидатскую. Молодой ученый к тому времени обзавелся ребенком, и аспирантской стипендии катастрофически не хватало. Слава предложил заняться иконами. Тогда русские иконы были в моде. Корень быстро разобрался с конкурентами, и друзья начали зарабатывать такие деньги, которых скромному искусствоведу не заработать за полжизни. Самую опасную работу по сбыту всегда делал Корнеев.

Сазонов купил кооператив, начал обрастать нужными связями в мире коллекционеров. При этом не забывал о карьере. Половина институтского начальства была ему обязана халтурой по экспертизе антиквариата, которую он чаще всего сам же и оплачивал. В тридцать четыре года он уже был доктором, а в тридцать шесть – деканом.

Тут как раз подоспела перестройка, и Сазонов на общеинститутском партсобрании демонстративно выбросил свой партбилет в урну. Студенты выдвинули своего кумира в депутаты Верховного Совета, но неожиданно для себя он провалился. Через два года верный друг Слава Корнеев мобилизовал свои ресурсы, и декан прошел депутатом в Верховный Совет России, который скоро стал называться Думой.

Во время предвыборной кампании его соперники по одномандатному округу начали дружно снимать свои кандидатуры, а один, самый популярный, вообще погиб. Утонул в озере. Общественное мнение бушевало, но Сазонов был безупречен. В числе двадцати пяти претендентов значился Сеня Грач из подольской группировки, на него и пали все подозрения.

– Славик, есть тема.

– Ну? – без всякого энтузиазма промычал Корень.

– Не мычи, тебе понравится.

– Не гони. Знаю я все твои темы, – скривился Корнеев. – Я от них просто балдею.

– Эту не знаешь. – И Сазонов положил на стол фотографию сабли. – Родовая сабля Чингизидов.

– Ты что, Грановитую палату обнес? – Корень пораженно разглядывал фотографию.

– Вещь совершенно чистая. Наследники графа Уварова продают. Все абсолютно законно, – заверил Сазонов.

– Сколько?

– Венька Извольский, ты его знаешь, сделал оценку в «Сотбис».

– Ну? – Корень вопросительно смотрел на Сазонова.

– Они выставят лот на десять миллионов.

– Сколько ты хочешь?

– Три с половиной.

– Это много. – Корень отодвинул от себя фотографию.

– Мне же надо всех оплатить, – Сазонов начал загибать пальцы, – от таможни до министерства. Одна справка на вывоз сколько затянет!

Корень задумался, отпил минералки и наконец ответил:

– Я таких денег из лопатника не вытащу. Мне надо перетереть со товарищи. Потом, экспертиза…

– В среду Разуваев даст заключение.

Корень кивнул:

– Разуваев – это хорошо, но без Зуба братва не подпишется.

– Зуб большие деньги дерет, – засомневался Сазонов.

– Если получим добро Зуба, то мы положительный результат оплатим, а отрицательный на тебе.

Сазонов задумался. Зуб, Зубовских Эдуард Иннокентьевич, был известным специалистом по антиквариату. Проработав несколько лет в различных музеях Ленинграда, он с начала шестидесятых стал заниматься антиквариатом сам. У него был врожденный талант реставратора. Никто не мог довести старинную вещь до кондиции так, как Зуб. Коллекционеры к нему выстраивались в очередь. Несколько раз он привлекался по расстрельной статье, но сел только один раз на пять лет. Поговаривали, что у него были высокопоставленные покровители, и он эти слухи не опровергал. В области антиквариата в криминальной среде не было никого авторитетнее Зуба. Его заключения не обсуждались.

Наконец депутат решился:

– Ладно, согласен. В среду позвони на мобильный после девяти вечера. Я уже буду знать результат от Разуваева.

– Добро, но Разуваеву я позвоню сам.

– Звони, Штирлиц.

Профессор искусствоведения Илья Филиппович Разуваев, один из лучших российских экспертов по холодному оружию, ликовал. Не часто попадается такой раритет.

– Ну что ж, это она, родимая, – возвестил он, выходя из кабинета и вытаскивая саблю из ножен. – Сабля из коллекции Уваровых. Она! Я, конечно, еще металловедческую экспертизу проведу, но у меня сомнений нет.

– Ты точно уверен? – переспросил Сазонов.

– Уверен. Есть ряд признаков, которые подделать невозможно. Это она. – И профессор рубанул саблей воздух.

– Ну, ты не балуй. Ты футляр лучше для нее подбери. Носите в тряпке…

– Подберу, Андрюша, подберу. Сейчас, погоди. – И Разуваев вернулся в кабинет.

Раздольский довольно улыбался:

– Так что, Андрей, будешь брать?

– Вот что. Металловедческую экспертизу я сам проведу. Саблю забираю. Поедем к тебе. В залог оставлю половину суммы. Остальное через неделю, после окончательного заключения.

В двадцать один тридцать профессору позвонили.

– Добрый вечер, Илья Филиппович, это Слава Корнеев.

– Добрый вечер, Вячеслав Львович, какими судьбами?

– Я по поводу экспертизы.

– Какой экспертизы?

– Сегодняшней.

– У меня сегодня библиотечный день. Я экспертиз не проводил, – удивился Разуваев.

– Да ладно вам, я от Сазонова, – досадливо прервал эксперта Корнеев.

– Ну так бы и говорили, – облегченно вздохнул профессор. – Так что экспертиза?

– Результат я уже знаю. Вы мне скажите, насколько вероятна ошибка?

– Сто процентов гарантии дает только Господь Бог. Профессор Разуваев дает девяносто девять процентов. Но за каждый процент он отвечает. Скажите, Слава, если я ошибся, меня убьют?

– Вас нет, а меня могут, – успокоил профессора Корнеев.

– Тогда вероятность летального исхода один процент.

– Спасибо, доктор, – ухмыльнулся Корень.

Разуваев осторожно повесил трубку.

Старый вор Решето (Решетников Александр Петрович) и антиквар Зубовских вошли в зал ресторана и сразу направились к столу Корня. Усевшись, Решето отпустил охрану, а Зуб достал продолговатый футляр.

– Ну что ж, – начал Решето, – шашка настоящая. Эдуард Иннокентьевич дает добро.

– Сабля в порядке, – подтвердил Зуб.

– Я деньги даю, – продолжил Решетников, – а ты чем ответишь?

Корень задумался, ковыряя вилкой в салате:

– Отвечу бизнесом в Замоскворечье.

Решето засмеялся:

– Да в твоем банке отродясь денег не было. Ты ж их сразу в офшор сливаешь.

Корень посмотрел на старого вора:

– Чего ты хочешь, Петрович?

– Ответишь терминалом в Раменском.

Корень вздохнул.

– Корень, – по-отечески наставлял коллегу Решето, – я тебе верю как сыну, но деньги общественные. Братва требует, чтоб ты ответил на полный возврат.

– Даете четыре, а ответку берете на все десять? Я вам бизнес на блюдце несу, а вы меня как лоха прессуете. Дело же верное.

– Мы деньги из оборота вынимаем, – продолжал убеждать авторитет, – никто не хочет пустышку гонять. А если ты с ними сквозанешь? Меня первого на вилы поставят. В общем, ты правила сам знаешь, тебе решать. Какая твоя доля с навара?

– Тридцать процентов, как договаривались.

– Мы даем тебе сорок, но ответить должен по полной.

Корень отхлебнул из бокала, посмотрел на эстраду с певичкой и наконец произнес:

– Ладно, отвечу.

Решето облегченно вздохнул:

– Завтра пришлю своего юриста. Подпишешь бумаги – получишь деньги. Сколько времени твоему человеку в Париже надо, чтобы все закончить?

– Ну это же «Сотбис», а не лавка антиквара, – пожал плечами Корень. – У них своя экспертиза. Потом юридическая проверка. Затем они должны заявить лот. Ждут несколько месяцев. Потом ждут аукцион по тематике.

– Лады. Времени тебе до конца года. Управишься?

– До конца года управлюсь.

– За успех предприятия. – Решето поднял бокал, чокнулся с Корнем и Зубом и выпил до дна.

Париж, весна, 2005 г.

Эксперт аукционной фирмы «Сотбис» Извольский Вениамин Сергеевич принимал гостей в своем доме под Парижем. Гостей было трое – бизнесмен Корнеев, его охранник Крещеный, фамилию которого вряд ли кто из присутствующих помнил, и юрист Корнеева Виктор Павлович Лашевич.

– Что ж ты, Веня, антиквар, всемирно известный эксперт, а дом у тебя новодел? – шутил Корнеев.

– Новодел, новодел, – радостно откликнулся Извольский. – На подлинник не заработал пока.

– Ну ничего, с нашей помощью заработаешь и на подлинник, – заверил Корень.

– А я не против, – с энтузиазмом подтвердил свое согласие Извольский. – И вам дам заработать, и себе. На такой вещи грех не заработать.

В конце ужина, после многочисленных тостов, Корень обратился к эксперту:

– Слушай, Веня, ты говорил, что саблю можно продать еще до аукциона.

– Ну, это бывает, если владельцы спешат или им делают предложение, от которого они не могут отказаться. Вообще, если вещь известная, такое случается довольно часто. Но в любом случае, если лот заявлен, покупка происходит через фирму.

– Да мы знаем, – успокоил Лашевич, – я контракт изучил внимательно.

– Мы заинтересованы, чтобы продажа произошла официально, но без лишнего шума и, главное, быстро, – пояснил Корнеев. – Нам паблисити не нужно. И очень хотелось бы побыстрей.

– Ну что ж, я могу сообщить дилерам, что клиент заинтересован заключить сделку до аукциона. Если кто-то интересуется именно этой вещью, то мы получим информацию уже на следующей неделе.

– Добро, – повеселел Корень. – Сообщай своим дилерам, а мы подождем еще неделю. Если появится что-то стоящее, то останемся, а нет – уедем, а к аукциону вернемся.

– Завтра утром отправлю запрос. Да, не думал я, Слава, что буду тебя обслуживать как официального клиента «Сотбис».

– Времена меняются, Веня.

– Ну что ж, давайте выпьем за дружбу, которая не стареет во все времена.

Поздним вечером, во вторник, в гостиничный номер Корнеева позвонил Извольский:

– Слава, есть клиент.

– Так. Серьезный?

– Я думаю, да, – подтвердил Извольский. – Позвонил известный артдилер из Женевы. Он работает только с очень богатой клиентурой. Клиент хочет осмотреть лот лично. Он прилетает из Брюсселя в четверг. Встреча в два часа дня. Но он выставил условие.

– Какое?

– До встречи с ним лот никому не показывать.

– Ага. Клюнул, значит? – обрадовался Корень.

– Похоже, даже заглотил.

– А кто он?

– «Сотбис» информацию о покупателях не предоставляет, – извиняющимся тоном сообщил Извольский. – Они могут открыть свое настоящее имя только сами.

– Ну ладно. Ты-то сам его знаешь? – не сдавался Корень.

– Завтра брокер должен представить информацию, согласованную с клиентом. Поскольку он приезжает сам, особенно скрываться ему нет смысла. Но даже после встречи личная информация клиента разглашению не подлежит. Он представится сам на встрече, если захочет. Я перезвоню в среду вечером.

– Ну что ж, это уже кое-что. В четверг так в четверг.

– Оревуар.

– Ауфидерзейн.

В четверг ровно в два часа дня Корнеев со своим юристом Лашевичем в сопровождении Крещеного зашли в кабинет Извольского. Настроение было приподнятое. Извольский позвонил накануне вечером и сообщил, что клиент известен в коллекционерских кругах и имеет самые серьезные намерения. Так что сделка вполне возможна. Через десять минут секретарь ввел троих мужчин. Представительного высокого старика сопровождали плотный мужчина средних лет и совсем молодой человек.

– Панин, – представился старик, – Владимир Георгиевич. – И раздал свои визитки. – А это мой зять, Александр фон Ройбах, и наш эксперт Жорес де Круа. Мы все говорим по-русски, так что переводчик не нужен.

«Граф Панин»– стояло на визитке.

– Из тех самых Паниных? – спросил Корень.

– Из тех самых, – улыбнулся старик. – Но родство не кровное. Моя бабка была замужем за Паниным вторым браком. Детей у них не было, и титул перешел к ее наследникам от первого брака. Отец графский титул не носил, а я польстился. Так что титул ношу не совсем заслуженно. Вот зять мой, Александр, – старик указал на Ройбаха, – он – настоящий барон. А я – урожденный Каратаев. Были на Руси такие промышленники, Каратаевы, может, слыхали?

– Нет, – признался Корень.

– Ну, ничего удивительного. Когда-то была очень известная фамилия.

Вошедшие держались довольно напряженно.

– Перед тем как мы приступим, – начал Извольский, – я бы хотел узнать, насколько серьезны ваши намерения относительно лота. Готовы ли вы приобрести данный лот по заявленной цене?

Панин утвердительно закивал головой:

– Намерения самые серьезные. Я готов выписать чек, не выходя из этого кабинета, если данный лот действительно то, что нас интересует.

– Пожалуйста, ознакомьтесь с сертификатом подлинности российского министерства культуры. – Извольский передал клиенту бумагу.

Старик надел очки, внимательно изучил сертификат и возвратил его эксперту.

– Вот документы, подтверждающие право владения моего клиента. – Извольский передал папку.

Документы владения были прочитаны с не меньшим вниманием.

– Имеются ли какие-нибудь возражения или сомнения у вашей стороны по представленным документам? – Извольский вопросительно посмотрел на гостей.

Возражений не имелось.

– В таком случае приступим к осмотру лота. – Веня торжественно открыл футляр с саблей. Опытный аукционер расположил саблю против окна, и драгоценные камни весело засверкали на солнце. Старик медленно подошел к столу и внимательно осмотрел вещь. Его напряженное лицо смягчилось, он обернулся к своим спутникам и засмеялся:

– Зубовская сабля. Я так и знал!

Спутники старика тоже заулыбались, как будто он сообщил им чрезвычайно приятную новость. Извольский расценил их радость по-своему:

– Будет ли ваш эксперт проводить осмотр и экспертизу лота?

Панин весело посмотрел на Извольского:

– А мне, молодой человек, ее смотреть нечего. Я эту саблю прекрасно знаю. Вынужден вас огорчить, к сабле Чингизидов она не имеет никакого отношения.

Сторона продавца потрясенно молчала.

– Ну что ж, – оглянулся старик на своих спутников, – я думаю, мы можем откланяться. Благодарю, господа. Было приятно познакомиться.

– Погодите. – Корень придержал старика за локоть. – Вы сказали – зубовская? Вы уверены?

– Зубовская, зубовская. Уж я эту саблю не перепутаю.

– Значит, не Чингизидов, а зубовская? – настойчиво повторил вопрос Корень.

– Уж можете мне, старику, поверить. Честь имею.

Потрясенный Корень смотрел в спину уходящему Панину. Извольский взял в руки саблю:

– Невероятно, новодел такого качества! Просто невероятно…

– На всякое «Сотбис» найдется свой Зуб, – назидательно провозгласил Крещеный.

– Заткнись, – злобно процедил Корень.

– Что-то тут не так, – обратился к нему Виктор Павлович. – Чтоб Зуб тебя кинул… Нет, что-то тут не так.

– Кинул меня? – мягко переспросил Корень. – Ладно, посмотрим. Пора нам, Веня. Саблю у тебя оставим.

– Да, пожалуйста, – сочувственно закивал Извольский. – Я еще тут кое с кем посоветуюсь.

– Посоветуйся. А мы пойдем. Подкинул ты нам делишек.

Извольский опять понимающе закивал. Он примерно представлял, каких делишек он подкинул Корню.

Москва, весна, 2005 г.

Елена Леонидовна Усольцева проснулась во вторник раньше обычного. Сегодня Алексей Розум, с которым они жили уже два года, приезжал из командировки, как он называл свои служебные поездки, или с «войны», как называла она. Военные командировки Розума были постоянной конфликтной темой в отношениях Елены и Алексея, и сейчас она, вспомнив об этом, тяжело вздохнула.

Подполковник Розум был специалистом по подготовке операций «на опережение» или, другими словами, по созданию ловушек для любителей круглогодичной жизни в лесу, вдали от очагов цивилизации. Среди своих коллег Алексей считался одним из лучших профессионалов не только в стране, но и, по некоторым сведениям, за рубежом, и такое признание льстило его самолюбию.

Работу свою Алексей очень любил. Елена отнюдь не разделяла профессионального оптимизма Розума и в последнее время все настойчивее пыталась убедить его подыскать что-нибудь пусть менее увлекательное, но зато более безопасное. Напрасно он объяснял ей, что большую часть времени проводит не в густых лесах, охотясь за любителями лесной жизни, а в тихих помещениях с хитрой аппаратурой для электронной разведки и общается в основном с интеллигентными людьми, предоставляющими аналитические услуги разведывательным службам. И что он крайне редко лично принимает участие в заключительной части операций по захлопыванию мышеловок, потому как для этого есть свои быстростреляющие, бесшумноползающие и (чего уж там!) быстроубивающие специалисты.

Лена же, напротив, была уверена, что Розум не отказывает себе в удовольствии при случае поучаствовать в этих мужских играх, подтверждением чему служили отметины на теле подполковника, которых Розум стеснялся как мальчишка и пытался прикрыть от любящего взора Елены майкой.

На сегодня у Лены была крайне напряженная программа. Вчера ей не удалось уйти с работы пораньше, и она не успела на рынок, где собиралась запастись продуктами к приезду Розума. Кроме того, ей предстояло сделать генеральную уборку, приготовить праздничный обед и привести себя в порядок. Еще в пятницу она позвонила своей знакомой Светлане, парикмахеру из салона «Фламинго», и та записала ее на сегодня на два часа дня. Так что время было расписано по минутам.

Усольцева прошла под аркой дома, посторонилась, пропуская въезжающую во двор машину, и быстрым шагом направилась к автобусной остановке.

Возвращаясь с рынка, Елена взяла такси. Обвешанная сумками, она уже вошла в подъезд, когда таксист начал отчаянно сигналить.

«Пакет забыла», – испугалась Лена и, повернув назад, выглянула из подъезда. Такси стояло перед аркой, в которую пыталась въехать большая темно-красная машина, та самая, которую Лена чуть не зацепила утром. «Когда-нибудь они точно друг друга передавят», – злорадно подумала она.

В два часа пополудни, расслабившись в удобном кресле салона, Лена ждала, когда Светлана закончит с очередной клиенткой, и рассеянно смотрела в окно. «Опять эта машина. – Через дорогу стоял знакомый темно-красный джип. За рулем сидел крепкий блондин средних лет и читал газету. – Интересно, он что же, следит за мной?» – подумала Лена. И живо представила себе, как Розум, мучаясь ревностью, просит кого-нибудь из своих приятелей проследить за ней, пока он в отъезде. От того, что Розум может ее приревновать, Лене стало весело. Других возможных поводов для слежки за собой Лена придумать не смогла. Да и этот был, прямо скажем, крайне сомнительный. Представить Розума безумно ревнующим возлюбленную было крайне затруднительно. Лена вздохнула, отвернулась от окна и взяла со столика иллюстрированный журнал.

Вечером того же дня Лена сидела за столом на своей кухне и с умилением наблюдала, как Розум расправляется со второй отбивной.

– Леша, а за мной сегодня следили, – сообщила она игривым тоном.

Розум положил вилку, прожевал кусок, запил его вином из бокала, вытер губы салфеткой и внимательно посмотрел на Лену.

– Кто?

– Ну, машина такая бордовая. Джип. Сначала он к нам во двор заехал, когда я утром на рынок шла. Потом он опять во двор въехал, когда я с рынка вернулась на такси. А потом, представляешь, я сижу в салоне у Светки, а он стоит напротив салона на другой стороне дороги.

– А потом?

– Что «потом»? – спросила Лена, озадаченная неожиданно настойчивым интересом Розума.

– Ну потом, когда ты вышла из салона? Он тебя ждал?

– Ну да, стоял. А потом я села в троллейбус. А там такая давка была, и я уже ничего не видела.

– Если ты его еще раз увидишь, обязательно мне скажи. Как увидишь – сразу позвони на мобильный. Обещаешь?

– Ой, Лешка, да кому я нужна? Я думала, может, это ты за мной следишь… Ревнуешь, – поделилась своей версией Усольцева.

Но Розум снова не принял ее игривый тон и настойчиво повторил:

– Обещай мне, что сразу же позвонишь.

– Ну хорошо, хорошо, обещаю. Ты там совсем одичал со своими горцами. Сам шпион, и везде тебе шпионы мерещатся.

– Я не шпион. И с горцами дел не имею, – устало возразил Розум. – Я теоретик, а не практик. Аналитик. Штабная крыса. Сколько тебе можно повторять!

Какой Розум теоретик – Лена убедилась полтора года назад, когда они поздним вечером возвращались со дня рождения ее подруги Татьяны Дроздовой. На пустынной станции метро «Октябрьская», у соседней колонны, трое подвыпивших парней подошли к пожилому мужчине. Тот, не ожидая ничего хорошего от этой встречи, беспомощно озирался по сторонам, а здоровенный детина деловито осматривал содержимое карманов его поношенного пальто.

Розум медленно повернулся к парням. Его лицо стало каким-то задумчивым.

– Не смей, – зашипела Усольцева. – У них ножи!

– Не бойся, я сейчас. – И Розум мягко, как-то по-кошачьи, скользнул за колонну. Буквально в ту же секунду парень удивленно охнул и стал опускаться на пол. Когда Елена с криком «Не троньте его!» подбежала к месту происшествия, двое парней уже уносили третьего, волоча его по полу и примирительными жестами успокаивали Розума:

– Все, командир, все. Поняли, уходим.

Потом всю дорогу Лена злобно вышептывала Розуму:

– Придурок, их же трое было, а если бы нож?

– Да не волнуйся ты так, Леночка. Ну что нож? Не гранатомет же?

– Рембо х…ев!

– Ты где таких слов нахваталась? – весело удивился Розум.

– А то, наверное, мне негде было нахвататься. Я что, в Швейцарии росла? – сердито фыркнула Усольцева.

– Ну, в Швейцарии тоже, наверное, выражаются.

– Придурок, какой же ты придурок! – Лена вдруг заревела и уткнулась ему в плечо. Розум поцеловал ее в лоб и прижал к себе.

– Помирились, – одобрительно улыбнулась бабка напротив.

– А мы и не ссорились! – засмеялся Розум.

– Завтра с утра поедем на дачу, – сообщила Лена после ужина, убирая посуду. – Я взяла отгулы, и мы там будем до воскресенья. Продукты я приготовила. Протопим печку и будем наслаждаться природой и свежим воздухом.

– И любовью, – улыбнулся Розум.

– И любовью, – согласилась Лена.

– Только мне в пятницу надо быть в городе. С утра, ненадолго. Я позвоню, за мной пришлют машину. Туда и обратно.

– Ну могут они тебя хоть после войны отпустить на пару дней? – возмутилась Лена.

– Устал, – зевнул Розум. – Пошли спать, Ленка.

«С ним невозможно ругаться, – подумала Лена с досадой. – За два года мы с ним ни разу толком не поссорились».

– С тобой невозможно ссориться, Розум. А нормальные супруги должны уметь ссориться.

– Есть такой недостаток. – Розум подхватил Лену на руки.

– Подожди ты, дай мне хоть фартук снять.

– Не хочу ждать. Ты скучала по мне?

И Розум с Еленой на руках направился в спальню.

Дача Усольцевой досталась от бабушки. Она была очень старая, бревенчатая, с покосившейся верандой. Семейный склеп – называла ее бабка.

Дом находился хотя и близко от Москвы, но в непрестижном районе. Практически это был деревенский дом, и дачей его можно было назвать с большой натяжкой. Внутри он тоже напоминал крестьянскую избу. Большая печка старой кладки разделяла внутреннее пространство на четыре почти равные комнаты. Таких уже не делают, говорила бабушка о печке.

Только пристроенная широкая веранда отличала строение от обычного крестьянского жилья. С конца восьмидесятых, когда в Подмосковье началось интенсивное строительство, колхозы постепенно начали уступать земли, уменьшаясь как шагреневая кожа, вокруг появились элитные поселки. В девяносто втором отец Лены провел на дачу водопровод.

Шофер Розума помог занести в дом многочисленные пакеты с провизией и вещами.

– Как на зимовку, – ворчал Розум.

– Еще не хватит. Вот увидишь, – весело уверяла Лена.

– Я тебя жду в пятницу в семь ноль-ноль, – сказал водителю Розум. – Не опаздывай.

– Буду ровно в семь ноль-ноль, Алексей Викторович.

Лена распаковывала вещи, а Розум занялся дровами. Поленница была сложена под навесом, с правой стороны участка, у забора. Через полчаса в печке уже плясал веселый огонь. Лена, разложив вещи и продукты, переоделась в старую рубашку и джинсы, вышла на веранду и блаженно потянулась. Погода была тихая, солнечная, какая бывает в первые дни мая после холодов.

В воздухе, прогретом весенним майским солнцем, летали паутинки. На старой цветущей груше сидела ворона и удивленно качала головой, туда-сюда. Понаехали тут, явно сказала бы ворона, если б умела говорить.

– Лешка, иди сюда, посмотри, какая красота!

Розум вышел на веранду, обнял Лену, и они вместе стали смотреть на ясное весеннее небо, жмурясь от солнца.

В пятницу утром, без пяти семь, Розум ждал машину у ворот дачи. Водитель Сергей прибыл вовремя, и они поехали домой, где Розум собирался переодеться для доклада в «присутствии», как он называл свое управление. Возле подъезда стояла большая лужа после дождя, который шел всю ночь. На коврике возле порога было натоптано. Грязные следы мужских ботинок большого размера были отпечатаны на половике, как будто кто-то пританцовывал здесь, стоя лицом к двери. Розум, стараясь не шуметь, открыл дверь и зашел в квартиру.

Он остановился на пороге большой комнаты. Ящики серванта вперемежку с бумагами были разбросаны на полу. Та же участь постигла ящики письменного стола в комнате Ленкиного сына Саши, содержимое антресолей и прикроватных тумбочек в спальне. Платяной шкаф не тронули, и Розум вздохнул с облегчением. Там висел его служебный мундир.

Розум задумчиво постоял, разглядывая картину погрома. Потом открыл наружную дверь и аккуратно втянул половичок внутрь. После этого стал быстро переодеваться. Переодевшись, спустился вниз и сказал водителю:

– Кто-то у меня обыск провел. Я поеду сам, а ты остаешься в квартире. Позвонишь дежурному и скажешь, чтобы прислали кого-нибудь замок сменить. В квартире ничего не трогай, я пришлю эксперта. Все, пока, жди меня. Да, и на половичок смотри не наступи. Он в прихожей, это вещдок.

Перед совещанием Розум написал короткий рапорт об обыске и распорядился прислать на квартиру эксперта. Когда он вернулся домой из «присутствия», эксперт уже заканчивал осмотр.

– Пальцев нет, Алексей Викторович, – доложил он Розуму. – Искали бумаги. Ящики, в которых бумаг нет, не тронули и задвинули обратно. Следы на коврике обрабатываем. Дверь открыта отмычкой. С отмычкой возились достаточно долго. Подбирали. Замок без всяких секретов, так что это не профессиональный домушник.

– Думаете, искал что-то конкретное? – спросил Розум.

– Думаю, да. Бумаги тщательно просматривали. Все листы. Один за другим. Пришел он пешком. Иначе так бы не наследил. Машину оставил, наверное, на улице. Боялся, что заметят.

– Хорошо. Соседей я опрошу сам.

Окончив разговор с экспертом, Розум позвонил Лене:

– Ленуся, мне придется задержаться где-то до четырех.

– Дурак ты, Розум. Тебя такая женщина ждет!

– Бабы, Ленка, дураков любят.

Обход Розум начал с квартиры напротив. Из нее была хорошо видна дверь квартиры Усольцевой.

– Не видела ничего, – сокрушалась соседка Надежда Анатольевна, пожилая интеллигентная женщина.

– И ничего не слышали?

– Ничего не слышала, Алексей. Вы же в органах работаете?

– В них, – подтвердил Розум.

– Я очень чутко сплю. Я бы услышала. Вот в шестьдесят седьмой ночью опять поругались. Дверь хлопнула, и я слышала, как сбежали по лестнице.

– А кто сбежал? Мужчина или женщина? – сразу заинтересовался Розум.

– Ну какая женщина? Виктор это. Вика его регулярно выгоняет. Они плохо живут.

– Вика?

– Виктория Павловна Кардашева. Мы с их родителями дружили. Даже в Крым когда-то ездили, – вздохнула Надежда Анатольевна.

Розум поднялся на этаж выше и позвонил в шестьдесят седьмую. Дверь открыл хмурый молодой мужчина.

– А вы, наверное, Виктор? – предположил Розум.

– Я-то Виктор, а ты-то кто? – неприветливо ответил парень.

– А я из шестидесятой. Мы на даче были, а у нас кто-то квартиру открыл. Вы никого не видели этой ночью?

– Уже доложили? – недобро усмехнулся Виктор. – Не видел я никого. Никого в подъезде не было.

– А на улице?

– И на улице. Хотя погоди. Я, когда к машине выскочил, мужик какой-то в арку заходил. А когда я выезжал, он на улице, наискосок от нашего дома, в джип садился.

– В джип? А какой марки, цвета?

Виктор на секунду задумался:

– «Тойота». Красная. И знаешь, он хромал.

– Хромал?

– Ну, не сильно так, а чуть-чуть ногу подволакивал.

– Спасибо. А в чем он был одет?

– Не помню. Во что-то темное. Что, сам решил ловить, без милиции? Правильно, – одобрил намерения Розума Виктор. – Ничего они делать все равно не будут. Вот у меня два киоска ограбили, так хотя бы кто пальцем пошевелил. Зато деньги сразу дерут.

Не став развивать тему о коррумпированности системы МВД, Розум спустился к себе. Они с Сергеем быстро собрали разбросанные вещи и бумаги, и Розум подтер тряпкой пол.

– Вот что, сейчас на дачу, а потом привезешь Елену сюда.

Водитель понимающе кивнул.

– Думаете, он на даче объявится?

– Не исключено. Что-то же он искал. Подожду пару дней.

Лена уезжать с дачи отказалась наотрез.

– Я, Лешка, тебя одного не оставлю. Если тебя из-за меня убьют, я себе всю жизнь не прощу.

– Почему из-за тебя? Лена, это может быть опасно, а ты мне связываешь руки.

– Потому что следили за мной, а не за тобой. Забыл? Я одна в квартире ночевать не буду. Я там со страха помру. Хватит того, что я твои командировки терплю.

Розум нехотя отпустил Сергея.

Вечером, когда Лена ставила на печку казан с картошкой, Розуму позвонили. Елена сразу навострила уши.

– Добрый вечер, Владислав, – ответил Розум позднему собеседнику.

– Алексей, что за история с обыском? По твою душу?

– Не думаю. Они следили за Еленой.

– За Еленой? Может быть, шантаж?

– Ну какой шантаж, Владислав? Они почти не скрывались. Даже она заметила. Следили на тойотовском джипе. А потом на этом же джипе приехали ночью на обыск.

– Кто-то видел?

– Сосед.

– Звонки были? Угрозы, предложения?

– Ничего. Да я приехал-то во вторник, и сразу на дачу.

– Ну вот что, до выяснения передашь дела по «Ирокезу» Ледневу.

– Ну зачем так перестраховываться, Владислав?

– Мы рисковать не можем. Леднев будет у тебя в понедельник, в девять утра. А ты пока разбирайся. Оперативная служба в твоем распоряжении, они уже в курсе. Ну все, Алексей, отдыхай.

Розум тяжело вздохнул:

– Спокойной ночи.

Ни в эту, ни в следующую ночь на даче никто не появился. В воскресенье, пообедав, Лена с Розумом собрались и уехали в город.

В среду после двух Розум позвонил Усольцевой:

– Ленка, давай сходим куда-нибудь?

– Ой, Лешка, я должна наши дачные фотокарточки забрать. Я их сдала в фотографию, здесь, за институтом.

– Хорошо, тогда буду ждать тебя дома.

– Вскипяти чайник. Ужин у меня есть.

В три сорок пять Розуму позвонили по внутреннему номеру:

– Алексей Викторович, мы его засекли.

– Где?

– Остановился напротив входа в институт, на другой стороне. Заехал на тротуар и ждет.

– Точно он?

– Он-он. «Тойота» бордовая, блондин средних лет. Все сходится.

– Так. – Розум подумал. – Она выйдет в четыре тридцать и пойдет в фотографию. Если это он, он за ней тронется. Я буду у фотографии через сорок пять минут. Смотрите не упустите.

– Постараемся.

Через сорок минут Розум уже припарковал служебную машину на боковой улице, напротив фотографии, и приготовился ждать.

«Вот и в шпионов пришлось играть», – невесело подумал он. Усольцева, как всегда, оказалась права.

В четыре сорок две из-за угла появилась Лена, прошла вдоль улицы и вошла в фотографию. Почти вплотную за ней на улицу въехал джип. Развернулся и стал метрах в пятидесяти от Розума.

– Все правильно. До станции метро ей идти в обратном направлении. Вот он и приготовился, – разгадал маневр джипа Розум.

Из джипа не спеша вылез крепкий мужчина и закурил, облокотясь на капот.

– Ну совсем ничего не боится, – возмутился Алексей.

Он вышел из машины и направился к красному джипу. Слева из подворотни медленно выполз белый вэн. Страхуют.

– Разрешите прикурить? – обратился Розум к блондину.

Блондин повернулся и выронил сигарету.

– Майор, ты?

– Шпагат? Так это ты, рубль двадцать, за мной шкандыбаешь? – Розум угрожающе надвинулся на блондина. – На меня, тварь, заказ взял?

– Да ты что, командир? Я лучше на президента США заказ возьму. Я тут одну биксу стерегу.

– Эта бикса, Ленчик, моя жена.

– Да нет, командир, ты что-то напутал. Она одна живет, с сыном.

– В общем, так, Камолин, ты мне сейчас все вкратце про заказ расскажешь, а потом мы это все подробно запишем.

– Да вы что, Алексей Викторович? За мной же нет ничего!

– «Нет ничего», – передразнил Розум. – За тобой, Камолин, проникновение в квартиру ответственного работника спецслужб со взломом. С похищением служебных документов.

– Каких документов? Ну что ты гонишь, командир?

– Секретных. План сортиров ФСБ. Я тебя, Камолин, папаше Стригункову сдам. Как переродившегося гада. У него как раз план по задержанию японских шпионов горит. Он из тебя, Камолин, образцового японца сделает. Ты у него, Ленчик, на зону как на курорт проситься будешь.

Шпагат затравленно оглянулся.

– Да, Камолин, правильно, ребята ждут. Выбора у тебя, Ленчик, нет.

– Ну, блин, ежовщина какая-то.

– А ты чем думал, когда против своих работать начинал?

– Да каких своих? Что я, на всю голову отмороженный?

– Вот все и расскажешь. Как вербовали, что обещали, а нет – езжай с ребятами, они тебя давно ждут. В общем, так. Или ты едешь ко мне домой и в дружеской обстановке за рюмкой чая все рассказываешь как на духу, или едешь с ребятами, и они тебе устраивают вечер встречи старых друзей в обстановке, приближенной к боевой. Так что ты выбираешь, Камолин-сан?

– Чай, – угрюмо буркнул Камолин.

– Ладно, машину с ключами оставь, – распорядился Розум. – Садись в мою. Поедем в гости. Будем пить чай.

Розум принимал гостя в большой комнате. Они уселись в кресла за журнальным столиком, Розум достал коньяк и разлил в бокалы:

– Ну, Шпагат, начинай, только поподробней.

– Я работаю на охранное агентство. «Ратник», ты знаешь. – Розум кивнул. – Две недели назад меня вызвал Шургин. Ты его должен помнить, он при штабе армии был в восемьдесят шестом. – Розум снова кивнул. – Мы с ним партнерствуем. Он получил заказ от очень серьезных перцев, банкиров. Чуть ли не Внешторгбанк. Но мне Жека не уточнял. Заказ из Брюсселя. Им нужен архив Каратаева. Был такой крупный промышленник до революции. Сам сбежал, а архив оставил. По их сведениям, архив хранится у родственников Каратаева. Его сын и дочь подались в революционеры. Ну и папаша от них отказался. Сын в гражданскую был командир полка. Потом работал где-то в промышленности. Потомства не оставил. А дочь закончила медицинский, работала врачом, родила двух девочек. Одна умерла в тридцатых от скарлатины, а другая, Софья Ивановна Турпанова, работала в Москве редактором в журнале. – Розум удивленно взглянул на Камолина. – У нее была дочь Лидия. От нее – внучка, Елена Леонидовна Усольцева. Есть сведения, что бабка передала архив ей. Во всяком случае, она писала своим заграничным родственникам, что все завещает внучке.