Вилла, на которую нас привез Майкл, представляла собой обычный деревянный дом с небольшой верандой. В прихожей мимо нас со смущенным смешком метнулась девица-кхмерка. "Она у нас кухаркой работает, – объяснил Тенгиз. – А как видит мужчин, тут же начинает хихикать". "В таком случае она должна беспрерывно хохотать, – заметила я. – Вы ведь тут живете". "То-то и оно, – вздохнул Тенгиз. – Лучше б она за стряпней следила".
      Мы сели обедать. Собрались все обитатели дома – американец, англичанин, китаец, японец, кхмер-переводчик и Тенгиз. У меня сложилось впечатление, что все они порядком осточертели друг другу. Ели молча, изредка бросая вежливые фразы о погоде или о качестве еды. Меня устраивало общее молчание – мне было так плохо, что любой разговор казался пыткой. Я вяло поковыряла в тарелке с похлебкой, потом поднялась и сказала, что пойду отдохнуть. Тенгиз проводил меня в свою комнату, где я сразу рухнула на кровать. Басистый вентилятор энергично месил воздух, создавая иллюзию прохлады. Я стащила с себя всю одежду и жалела только, что нельзя снять собственную кожу. Я чувствовала себя рыбой, выброшенной на берег. В Пномпене от жары спасали кондиционеры, здесь же мне казалось, что я попала в оранжерею, полную влажных удушливых испарений.
      Я не заметила, как задремала, мне снились какие-то кошмарные сны, и проснулась я в твердой уверенности, что умираю. Я кое-как натянула одежду и выползла на террасу, где коротали свой послеобеденный отдых японец и китаец. При виде меня они что-то быстро спрятали в нижний этаж чайного столика на колесиках. С трудом подбирая английские слова, я сказала им, что у меня малярия и я вот-вот умру.
      Японец с серьезным видом поставил мне градусник. Чтобы протянуть пять минут, необходимые для измерения температуры, я порылась в столике и нашла то, что от меня спрятали, – японские порнографические журналы. Китаец страшно смутился. Я вытащила из подмышки градусник, показывающий температуру 36,6. Японец прочел мне длинную лекцию, из которой я уловила всего несколько фраз: "Климат в Кратье очень тяжелый. Каждый, кто впервые попадает сюда, чувствует себя заболевшим.
      Ничего страшного, это со временем пройдет". Я хотела сказать ему, что у меня нет времени, но не смогла подобрать слова. Тогда я взяла стопку журналов и утащила в комнату Тенгиза.
      Вскоре явился Тенгиз и застал меня за рассматриванием картинок в журнале.
      "Неинтересные картинки, – сказала я ему. – Все интимные места закрыты квадратиками". "Как ты себя чувствуешь? – с тревогой спросил он. – Мне сказали, что ты совсем раскисла". "Отвратительно, – ответила я. – Но надо работать. Ты говорил, здесь есть интересный буддийский монастырь. Отвези меня туда".
      К монастырю вела лестница из ста с лишним ступенек. Вокруг яростно росла тропическая зелень, почти отталкивающая своей пышностью. Я поднималась по лестнице, устраивая перерыв через каждые десять ступенек и жадно хватая ртом воздух. Тенгиз наблюдал за мной с ехидной усмешкой.
      Первое, что мы увидели наверху, – наглядные изображения суровых наказаний для грешников. Одна из картин показывала прибытие грешников под землю, в ад. Их приводят к главному черту со списком грехов, а он назначает кару в соответствии с тяжестью проступков. Пьяниц заставляют пить огонь, если грешник лгал, его положат на гвозди и вырвут язык, тех, кто прелюбодействовал, отправляют ползать по колючкам, убийц пилят на мелкие кусочки. Эти яркие картины, сделанные в стиле детских рисунков, воздействуют на воображение сильнее, чем десятки проповедей. "Очень доступно", – сказала я, отворачиваясь от картинки, где корчилась в смертных муках погрязшая в распутстве молодая женщина.
      В храме был час молитвы. Мне объяснили, что молящиеся не понимают смысла санскритских молитв, они просто наслаждаются мерными звуками и блуждают по лабиринтам своей фантазии. Для вящей красоты священнослужители активно используют электричество и обвешивают алтари гирляндами сверкающих фонариков.
      Будда становится похож на рождественскую елку. Я спросила одну из монахинь, бритоголовую женщину преклонных лет, глядя на нее с безмерным уважением, как же ей удалось с легкостью отказаться от земных удовольствий. "Ну, это нетрудно, – ответила она с улыбкой. – Буддисты считают, что человек должен посвятить себя богу, когда он уже закончил земные дела – создал семью, родил и воспитал детей, сделал карьеру. Изжив в себе желания, можно с легким сердцем идти в храм и любоваться несуетной созерцательностью, отрешенностью от времени неподвижного Будды". Мне такой взгляд на вещи показался очень разумным. Действительно, глупо тратить молодость и зрелость на молитвы, потопив в религиозных догмах все горячие желания человеческого естества. Это вызов природе. Логичнее прийти в монастырь успокоенным, равнодушным к плотским и иным утехам.
      Мы вышли из храма, когда уже стемнело, и я спросила Тенгиза, где здесь можно поразвлечься.
      – Поразвлечься? – спросил он, вытаращив на меня глаза.
      – Вот именно, – отрезала я. – И нечего корчить мне рожи и делать вид, что вы целыми днями работаете. Ну, куда вы ходите всей компанией выпить? В какие кафе или рестораны?
      – Обычно в публичные дома.
      – И что, вы покупаете кхмерок? – спросила я с любопытством.
      – Да нет же, – с досадой ответил Тенгиз. – Просто это единственные общественные места, где вечерами собирается народ.
      – А вы меня сводите туда сегодня? Вам как раз будет полезно посидеть за выпивкой всей честной компанией, сгладить шероховатости совместного житья.
      Вечером мы отправились в бордель. В Кратье работают три публичных дома. Ближе к ночи в них зажигаются гирлянды огоньков, и скучающие ооновцы отправляются туда пить противное теплое пиво. Мое появление в борделе произвело сенсацию – крохотные смуглые женщины окружили меня с детским щебетом.
      Их пальчики взялись за исследовательскую работу – они ощупывали и тормошили меня, как новую куклу, оценивали качество кожи, из которой сшита белая женщина, рассматривали платье и туфли. Я отдалась на милость этих маленьких бесцеремонных зверьков – одна проститутка наливала мне бокал пепси, другая обмахивала веером мои ноги, третья выпрашивала у меня фотографии, чтобы повесить над своей кроваткой, и сравнивала цвет и мягкость наших рук.
      Эти женщины производят обманчивое впечатление молоденьких девочек из-за маленького роста, высокого голоса и гладкости кожи, которая благодаря влажному климату долине стареет. Их выдает только утомленное выражение г;аз. Целыми днями они, в ожидании добычи, лежат в гамаках и отгоняют веером назойливых мух.
      Белых мужчин они встречают с почтительными улыбками и предоставляют в их распоряжение свои прелести за три доллара. Они, как зеркало, отражают каждого мужчину, который в них смотрится. Кхмерки чрезвычайно стыдливы и занимаются любовью только в платьях, они даже моются, не снимая нижнего белья. Мужчины выходят отсюда с легкими чреслами и звоном виски в висках, мечтая о поцелуях, не оплаченных деньгами. И надо отдать должное служащим ООН – они покупают любовь только в случае крайней нужды. Чаще в бордель идут от скуки, когда тоска берет за горло, чтобы скоротать вечерок и получить суррогат женского общения.
      Комната проститутки украшена с наивностью пятнадцатилетней школьницы – стены заклеены фотографиями кукольных таиландских красоток с конфетными улыбками, с потолка свисают фигурки, вырезанные из цветной бумаги. Это душное тесное помещение, где нет вентиляторов, влажные липкие простыни предназначены для быстрого сопряжения, лишенного иллюзий. Но даже здесь требуется романтическая бутафория – полог, защищающий от москитов, пышно украшен розочками, а на потолке блестят звезды из серебряной фольги (жалкое подобие ночного неба). То, что называется пороком, обезоружило меня своей непосредственностью и наивностью.
      Легкомысленная обстановка подтолкнула нас к фривольbM разговорам. Майкл рассказал, как развлекались в Сингапуре американские солдаты. Покупали молоденькую проститутку, сажали ее под круглый стол. Все стаскивали штаны и садились вокруг стола. Проститутка делала кому-нибудь ми-лет.
      Счастливчику важно было сохранить невозмутимое выражение лица и сдержать стоны наслаждения. Присутствующие старались угадать, кому в данный момент хорошо. Если догадка оказывалась верной, проигравший оплачивал выпивку. Я сказала Майклу:
      "Если б тут не было меня, вы бы наверняка развлеклись подобным способом". Он смущенно рассмеялся в ответ.
      От разговоров о сексе мы перешли к местным историям. Мне рассказали хороший способ защиты от пуль. Он довольно изощрен, но многократно проверен: надо сделать ребенка любимой женщине. На пятом месяце беременности отвести ее в лес, вспороть ей живот ножом и достать зародыш. То, что при такой операции возлюбленная умирает, имеет второстепенное значение. Затем нужно основательно прокоптить зародыш на огне с тем, чтобы он уменьшился в размерах и не гнил.
      Теперь можно носить его у сердца, как крохотный бронежилет. И еще одно условие: талисман "копченый зародыш" не имеет волшебной силы, если женщина не пошла на смерть добровольно, движимая чувством любви и силой самопожертвования.
      Эти страшные рассказы приобретают особую достоверность, когда слушаешь их душным тропическим вечером в самом гнилом малярийном месте Камбоджи. Ароматы тропиков доносятся порывом ветра и ударяют в голову – запахи свежих цветов и диких зверей. Изредка можно услышать одиночный выстрел (так от дома отгоняют злых духов). Стакан Джина на столе – добрый вечерний друг и весьма наивное средство защиты от малярии. Прихлебывая "еловую" жидкость, я думала о том, что Европа и Азия имеют разное кровообращение – то, что естественно для азиата, неприемлемо Для европейца. Тропическое солнце, подмешанное в кровь, Рождает фантазии и обычаи, которые в более умеренном климате покажутся порождением больного мозга.
      Но когда ве-Дешь жизнь, далекую от раздумий и прикрас цивилизации, на Девственной земле, в окружении людей с кожей кофейного Цвета, любое суеверие кажется столь же логичным и трезвым, Как статья уголовного кодекса.
      В борделе я познакомилась с веселым буддийским священником Паной – девять лет он был монахом в Таиланд-ском монастыре, а потом перебрался на родину, в Камбоджу с целью всласть пожить мирской жизнью.
      – Мне стало скучно в монастыре – там слишком много лицемерия, – пожаловался Пана. – Многие монахи пьют вино и водят девочек, а притворяются, что их единственная цель – достижение нирваны.
      – Что же такое нирвана? – полюбопытствовала я.
      – Это чудесное состояние, при котором нет рождения и смерти. Человек прошел трудный путь нескольких рождений и добрыми делами добился райского блаженства, как Будда. В прежние времена это удавалось людям, а сейчас о нирване и не слышно.
 
      Если я ушел из монастыря, это вовсе не значит, что я плюнул на нирвану.
      Постараюсь совершать добрые поступки в миру.
      – Пана, не слишком ли резкий переход от монастыря к борделю?
      – Религия не существует отдельно от общества. Наивно полагать, что мирская жизнь не влияет на монашескую. Происходит взаимопроникновение идеала и реалий.
      Если я с монахами, я молюсь, если с пьяницами, пью (кстати, в древности использовали вино как лекарство), если в публичном доме, то снимаю девчонку.
      И помни: совершенство не приходит сразу. Трудно вырубить лес за день, легче это сделать постепенно – дерево за деревом. Так поступают мудрые люди. В этом месяце я иду в бордель девять раз, в следующем месяце восемь раз, к концу года я сведу посещения до трех. Таким образом, я все ближе подбираюсь к совершенству.
      – По-моему, ты весьма прохладный буддист и твоя нирвана – это женщина.
      Пана расхохотался, оценив шутку, и хитро сказал:
      – Тогда в следующей жизни я буду чертом.
      Он выпил виски, взял самую молоденькую проститутку и отправился в ее любовное гнездышко. А мы поехали на виллу.
      Я едва ворочала языком от усталости и джина. На вилле было темно, хоть глаз выколи. "Электричество здесь выключают в девять часов вечера", – сказал Тенгиз, зажигая керо-синовую лампу и ставя на плиту чайник. От света ящерииы, сидевшие на потолке, разбежались по темным углам. Стояла знойная тишина, прерываемая вскриками ночных животных-Каждый шорох был слышен с пугающей отчетливостью.
      – Покажи мне, где я буду спать, – сказала я Тенгизу, когда мы уже напились чаю.
      – Как это где? – удивился он. – В моей комнате. Где же ще?
      – А ты где будешь ночевать? – с напряжением в голосе спросила я.
      – Там же.
      – Надеюсь, ты шутишь? В твоей комнате всего одна кровать.
      – Не бойся, я к тебе не буду приставать.
      – Но твои коллеги подумают, что я твоя любовница.
      – Они не сомневаются в этом. Если тебе не лень, попытайся их разубедить, – холодно заметил Тенгиз.
      При тусклом свете одинокой свечи я вымылась под ледяным душем и на всякий случай побрила ноги. В комнате Тен-гиза из-за отсутствия электричества не работали вентиляторы, горячий жирный воздух казался почти осязаемым. Я быстро разделась и скользнула на жаркое ложе. Тенгиз опустил легкий белый полог от москитов и вытянулся рядом. Мне казалось, я слышу, как колотится его сердце.
      – Я уже полгода не был с белой женщиной, – тихо сказал Тенгиз.
      – К чему ты это говоришь? – мгновенно ощетинившись, спросила я.
      – Просто так. Мысли вслух.
      – Пожалуйста, избавь меня от подобных замечаний. Лучше дай мне какую-нибудь простыню, чтоб я могла прикрыться.
      – У меня есть только махровое полотенце, но ты под ним взмокнешь.
      – Ничего страшного. Давай его сюда. Так надежнее.
      – Даша, ну что за глупости! Здесь все равно темно. Я тебя не вижу.
      Я прикрыла грудь полотенцем и почувствовала себя в сауне, на верхней полке. Все тело покрылось испариной. Вдруг послышался пронзительный писк и топот маленьких Ножек.
      – Что это? – вскрикнула я и села на кровати, вся дрожа От страха.
      – Крысы, – флегматично ответил Тенгиз.
      – Судя по грохоту, их тут целое стадо, – заметила я. – А они могут забраться на кровать?
      – Нет, не бойся, – успокоил он меня. – Тем более я надежно закрепил полог.
      В эту ночь мы оба долго не могли заснуть, непрестанно ворочались, задевая друг друга обнаженными телами. Когда я наконец задремала, мне приснились змеи, вползающие на нашу кровать через дырку в пологе. Я проснулась от собственного крика и разбудила Тенгиза.
      – Что случилось? – испуганно спросил он.
      – Змеи! На кровати клубок змей! – Я была почти в истерике.
      Тенгиз включил маленький фонарик и осветил постель. Я инстинктивно прикрылась полотенцем.
      – Никого здесь нет. Успокойся, – ласково сказал он и как будто невзначай погладил меня по ноге. – У тебя такая нежная кожа, – вздохнул он.
      – Иди к черту, – буркнула я, отдернув ногу.
      Я снова попыталась уснуть, но крысы резвились вовсю. Кто-то рассказывал мне, что если крыса ночью доберется до человека и станет грызть ему ногу, тот не почувствует во сне боли, поскольку хитрое животное выделяет со слюной специальное обезболивающее вещество. Где-то вдалеке грохотал гром. Только на рассвете я впала в тяжелое забытье. 22 августа. Утром мы долго валялись в постели, совершенно обнаженные и расслабленные, стараясь не смотреть друг на друга. Я курила сигарету, морщась от ее горького вкуса.
      – Чем мы сегодня будем заниматься? – лениво спросил Тенгиз.
      – А что есть интересного в вашей рисово-кокосовой дыре? – задала я встречный вопрос.
      – Можно покататься на слоне, можно проехаться по джунглям. А кокосовый сок ты когда-нибудь пила?
      – Нет. Давай начнем с сока, а потом пойдем к слону. Так мы и сделали. Купили огромные кокосовые орехи с вставленными в них соломинками и потягивали прохладный своеобразный сок, как коктейль в баре. Кхмеры боготворя' кокосовый орех – рассказывают, что в красных отрядах тяжелораненым ставят капельницы с кокосовым соком.
      Как мы выяснили, слон пасется неподалеку от поселка, поедая сладкий тростник и деликатно почесывая ноги. За несколько долларов погонщик сел ему на шею и, упираясь пят ками в его рваные уши, пригнал животное к месту прогулки365 релые люди на слоне – это целый спектакль для местного населения. Толпы народа высыпали на улицу и науськивали мирное животное заняться бегом (сомнительное удовольствие для седоков). Тенгиз неожиданно воодушевился и принялся, точно мельница, размахивать руками, издавая при этом приветственные крики, чем несказанно меня удивил.
      После катания на слонах мы поехали на джипе по деревням. Для белого человека камбоджийская нищета выглядит почти живописной – дома из красного дерева, которое так дорого ценится в Европе, и хижины на сваях, сложенные из соломенных блоков, с прорубленными отверстиями вместо дверей. В хижине на бамбуковом полу спит семья из десяти человек. Кхмеры поражают своей простодушной радостью и редкой доброжелательностью. При виде гостей их изношенные лица разверзают трещины улыбок. Ребра мужчин напоминают стиральную доску. Жизнь сцедила их, как молоко, и отжала, как сыр. Их женщины находятся в перманентном состоянии беременности, и часто маленькая человеческая личинка еще кормится у материнской груди, а в чреве уже поспевает новый ребенок. На женских лицах застыло выражение безмятежного слабоумия. Детям до трех лет из соображений практицизма не покупают одежду, поскольку многие умирают еще в младенческом возрасте. В скудном рационе нет молочных продуктов, хотя множество коров бродит по улицам – наш переводчик говорил, что до войны люди умели доить коров, а потом разучились это делать.
      Война разорила этот край, и она же дает ему некоторое пропитание. Есть два способа прокормить семью: можно уйти в джунгли, к красным кхмерам, и грабить на дорогах грузовики, а на реке суда, можно пойти в правительственные войска за двенадцать долларов в месяц и горстку риса в день и взимать дань с водителей проезжающих машин – сигаретами, продуктами, иногда мелкими деньгами. Профессия "красного кхмера" приносит несравнимо больший доход.
      Сегодня мы познакомились с живым красным кхмером Мистером Тоном. Он копался на своем огороде с мотыгой в Руках. "Да, я действительно принадлежу к красным, – ответил он на наш вопрос. – Время от времени я ухожу в джунгли, в свой отряд. Но я выпросил у местных властей бумагу, гДе сказано, что я вполне надежный человек.
      Дело в том, что в красные я пошел не по убеждению, а по необходимости. Просто я поддерживал с ними хорошие отношения, чтобы °ни не обижали меня и мою семью. А правительство обвинило меня в подрывной деятельности. Мне пришлось бежать в лес и стать красным.
      Теперь я работаю на две стороны – мирно живу в своей деревне и время от времени выполняю приказы своего лесного командира. Я с удовольствием бросил бы войну, да боюсь мести нашего отряда.
      Сейчас в джунглях период затишья. Мы расчистили небольшой участок от леса и выращиваем рис. Это наше единственное пропитание. Но когда прикажут, снова пойдем воевать".
      С правительственными войсками мы встретились на дороге, проходящей через джунгли. Двое полуголых мужчин спали в гамаке под пальмой. В траве лежали два автомата. "Это правительственный пост", – сказал переводчик и пошел будить солдат. Они вышли из леса, почесывая грязные босые ноги.
      Солдаты ведут "растительную жизнь" – спят и едят. На обед черпают котелком мутную воду из болотца и варят на костре рис. Невозможно сопротивляться расслабляющему влиянию климата, под одуряющим солнцем размягчаются мозги, и человек впадает в мучительное оцепенение.
      Переводчик рассказал нам, что солдаты, несмотря на свой юный возраст, уже женаты. "Им очень хочется помочь своим женам, – говорил он, – поэтому после получки они выделяют женщинам четыре доллара на хозяйство, но так уж получается, что в конце месяца они забирают деньги обратно". Удобный способ: и волки сыты, и овцы целы.
      Страх смерти у обеих воюющих сторон порождает легенды о чудесных силах, защищающих человека. Рассказывают, что в отряде красных кхмеров воевала женщина, которая собирала пули подолом платья и изменяла траектории пулеметных очередей одним взглядом. Ее убил более сильный человек, владеющий волшебным цветком. Для того чтобы найти цветок, надо спалить часть леса. Там, где останутся островки нетронутой зелени, и растет это чудо. В качестве талисманов можно использовать также древние камни знаменитого дворца Анкор, но они стоят дорого, простым людям не по карману, их контрабандой отправляют в Таиланд. Для людей, у которых даже нет летосчисления, все эти символы имеют огромное значение. Любому поступку они подыскивают знак, все, начиная от стрижки волос и заканчивая свадьбой, делается по гороскопу.
      Вечером мы снова до одурения пили джин, мне казалось, что нас забросили на далекую потухшую звезду, куда не долетают звуки большого мира. Завтра же уеду отсюда. 23 августа. Утром мы вдвоем, лежа в одних трусах, рассматривали порножурналы – единственную доступную нам "литературу" в Кратье. Я потихоньку возбуждалась от соблазнительных картинок и близости мужского тела и воображала, как я сегодняшним вечером доберусь до Артура. "Через час вертолет, – размышляла я. – Можно немножко побаловаться с Тенгизом". "Погладь меня, пожалуйста", – шепнула я ему. Он прикоснулся к моей коже с бесконечной нежностью, пальцы его затрепетали, спустились со спины к двум холмикам ягодиц. Прикрыв ресницы, я наблюдала за ним.
      Мне нравились его интеллигентные манеры, его мягкая меланхолическая улыбка, я оценила его тонкое чувство юмора. Я любовалась его дремотными, медлительными движениями и представляла себе, как бережно он овладел бы мною. Если б я не встретилась с Артуром, мы бы провели с Тенгизом чудесные дни. Он осторожно перевернул меня на спину, и мы принялись неспешно целоваться, наслаждаясь новизной ощущений. Эти трепетные поцелуи, похожие на касания крыльев бабочки, чрезвычайно возбудили меня. Вдруг он с силой впился губами в мою шею, и я застонала от острого удовольствия.
      Почувствовав, что воля моя слабеет, я отстранила Тенги-за со словами: "Довольно, пора ехать на посадочную площадку. Вот-вот приземлится вертолет". "Ну, это уже садизм, – заявил Тенгиз. – А ты уверена, что он сегодня прилетит?" "Ну конечно, – самоуверенно сказала я. – Я всем в Пномпене говорила, что лечу только на два дня. Значит, меня сегодня заберут".
      В штабе ООН нам сообщили, что вертолета не будет. Я почувствовала холодный озноб. Я слишком много позволила Тенгизу утром, чтобы отвертеться от его притязаний ночью.
      – Что, доигралась? – услышала я его насмешливый голос.
      – Тенгиз, забудь все, что было утром. Это недоразумение, – процедила я сквозь зубы. – Я ожидаю в Пномпене встречи с другим мужчиной.
      – Уже забыл, – угрюмо ответил он. – Куда поедем?
      – Не знаю. А что ты предлагаешь?
      – Можно посетить вьетнамскую плавучую деревню. Вьетнамцы, которых кхмеры недолюбливают, часто не имеют денег для покупки земли и устраивают свою жизнь на воде. Дом строится на плоту, кроется соломой, и плавучая де-Ревня кочует по реке Меконг в поисках рыбы. Единственный овременный предмет в таком доме – магнитофон, работающий от аккумулятора. Все остальное, от циновок до посуды делается вручную. Туалет представляет собой коробку без дна, которая нахлобучивается на палку, прибитую на краю плота. Часть этой полукоробки находится в воде. Задача проста: залезть в коробку, взяться за шест и справить нужду прямо в воду.
      Любезные хозяева угостили нас мутным бледно-желтым чаем. "Пей, – шепнул Тенгиз.
      – Неудобно отказываться". Я из вежливости сделала несколько глотков, потом спросила у хозяйки, где они берут питьевую воду. Та сделала неопределенный широкий жест, как бы показывая, что весь грязный Меконг к их услугам, потом ткнула пальцем в сторону туалетной коробки: "Тут же, около плота, мы и черпаем воду. Зачем далеко ходить?" "Меня сейчас стошнит, – тихонько сказала я Тенгизу.
      – Надеюсь, воду для чая они хотя бы прокипятили". "Держись, – прошептал он. – Мне чего только не приходилось есть в гостях. Даже жареную собачатину и обезьянину". Нам предложили еще одно угощение – популярный вьетнамский соус. Я вежливо отказалась, сказав, что мы не голодны, но попросила рассказать его рецепт. "Очень просто, – ответили мне. – Рыбу кладут в воду, где она разлагается в течение десяти дней, потом соус процеживают, кипятят и разливают в бутылки".
      В полдень жара загнала меня на виллу. Я легла на кровать прямо под вентилятор и в сладкой полудреме провела полдня. Этакая латиноамериканская сиеста. Тенгиз уехал по делам, и никто мне не мешал. Я мечтала о том, что я сделаю завтра, когда выберусь из этой чертовой дыры. Прежде всего как следует вымоюсь под теплым душем, потом отправлюсь с Артуром в ресторан и выпью бутылочку хорошего вина, а не этого вонючего джина, ну а потом… Тут у меня начинало колотиться сердце, и я чувствовала приятную истому в низу живота.
      Вечером, когда сгустилась тьма, Тенгиз учил меня водить джип по пыльным деревенским дорогам. "Осторожнее, – твердил он. – Главное, не задави курицу.
      Человека еше можно, но не больше одного. А вот за курицу могут отомстить – придут и на ножи поставят". Я сознательно оттягивала момент возвращения на виллу. Любой, даже самый уравновешенный мужчина может стать опасным, если его дразнить в его же постели в течение трех суток. Вокруг бодр" ствовали джунгли.
      Ночь – время охоты для многих диких рвотных. Таинственные звуки, доносившиеся из глубины леса, будили воображение и настраивали на романтический лад- В сущности, мы находимся так далеко от всех условностей, что соблюдать правила просто смешно. Я вспомнила прелестную фразу из фильма "Безымянная звезда": "Как же можно ревновать свою возлюбленную, если она изменила тебе где-то на Большой Медведице?" Нас всего двое на одинокой звезде, и я решила, что если ночью в Тенгизе проснется зверь, я дам ему полакомиться.
      Мы вернулись на виллу и легли в постель. Жара накрыла нас плотным колпаком. В душном воздухе чувствовалось напряжение. "Даша, – послышался шепот Тенгиза, – можно я тебя потрогаю?" "Можно, но только недолго, я хочу спать", – ворчливо ответила я, подавляя желание рассмеяться. Он осторожно погладил дрожащей рукой мое плечо и припал к нему губами. "О господи, – подумала я в раздражении, – ну чего же он медлит? Кто же спрашивает у женщины, можно ли к ней прикоснуться?
      Надо брать ее без вопросов". А вслух сказала: "Хватит. У меня слипаются глаза".
      Я соблюдала все правила игры – недовольство и сопротивление, которое можно сломить первым же натиском. Но Тенгиз убрал руку. Он лежал рядом, весь дрожа, и я чувствовала, как в нем поднимается злость, точно кипящее молоко в кастрюле.
      "Тогда я сейчас пойду к проституткам", – сказал он обиженным голосом. Меня разобрал смех: "Так кто ж тебя держит? Иди, скатертью дорожка. Я буду плакать здесь от горя. Потом расскажешь мне, каковы они". Тенгиз взорвался: "Ты издеваешься надо мной уже три дня! Как будто я не мужчина! Я полгода не был с женщиной, а теперь сплю с тобой рядом и не могу даже погладить тебя". Он подскочил, быстро оделся и Ушел, хлопнув дверью.
      Через десять минут после ухода Тенгиза полчища крыс вышли на вечернюю прогулку.
      Они как будто почувствовали мою беззащитность и устроили настоящие гонки с препятствиями. Я щелкнула зажигалкой и увидела двух толстенных кРыс, сидящих на табуретке около моей сумочки. Я пронзительно завизжала, они спрыгнули на пол, табуретка с грохотом перевернулась. Некоторое время было тихо, но вскоре снова послышались шорохи и тихий писк. Я хотела выйти из комнаты, но боялась ступить на пол. Тогда я подняла полог, взяла самый толстый порножурнал, наклонилась и постучала им по полу. Моему воспаленному воображению показалось, что крысы смеются. Тогда я набрала побольше воздуха в легкие и закричала на весь дом по-русски: "Помогите! Кто-нибудь! Да помогите же!" Со страха я забыла все английские слова. Дом притих, я была уверена, что японец и китаец приникли к замочным скважинам, чтобы послушать, как русские занимаются любовью. Они, наверное, думают, что я кричу истошным голосом от удовольствия.
      "Черт бы вас всех побрал! – заорала я и тут вспомнила нужные английские слова. – Маус! Маус! Хелп ми!" На крики прибежал кхмер-переводчик с керосиновой лампой в руках. У меня зубы стучали от страха. От света, шагов и криков крысы разбежались. Переводчик успокоил меня как мог и, уходя, оставил лампу.
      Тенгиз явился через полчаса, злой как черт и улегся рядом со мной. От него пахло джином. "Тенгиз, миленький, как хорошо, что ты пришел! – захныкала я. – Мне было так страшно. Приходили крысы. Как ты мог меня оставить одну!" Он буркнул в ответ что-то неопределенное и отвернулся к стене. Если бы он хоть немножко разбирался в женской психологии, то понял бы, как я сейчас нуждаюсь в ласке и покровительстве. Это был хороший шанс взять меня без особых усилий. Я не без сожаления прикрылась неизменным полотенцем и погрузилась в сон. 24 августа. Утром за завтраком Тенгиз был мрачен и молчалив. Я с удовольствием поддразнивала его: "Ну как прошла вчерашняя ночь? Как проститутки? Ты обещал поделиться со мной впечатлениями". Тенгиз отвечал натянутыми шутками, и я оставила его в покое.
      После завтрака я собирала вещи в нашей комнате. Тенгиз вошел и улегся на кровать, наблюдая за мной. "Поскольку сегодня даже два вертолетных рейса, то перед отъездом я могу без опаски поцеловать тебя", – проговорила я со сладкой улыбкой. Я легла рядом, и мы принялись тихонько ласкаться. "Я чувствую себя школьником, – сказал Тенгиз. – Когда целуешься в комнате с девочкой и боишься, что вот-вот войдет мама". Я прижалась к нему крепче и спросила: "Пожалуйста, расскажи мне, как ты вчера переспал с проституткой. Меня это возбуждает". "Да не было ничего вчера, – грустно ответил Тенгиз. – Это я от злости сказал. Не смог я купить кхмерку – по-видимому, меня привлекают только белые женщины. Выпил с Майклом с горя джину и вернулся домой". "Бедняжка, – промурлыкала я, погладив его по голове. – Ну, мне пора, дорогой. Поехали".
      Экипаж вертолета был французским. Я сидела в салоне и обменивалась ядовитыми шутками с Тенгизом, который стоял у трапа. За этой язвительностью скрывалось взаимное разочарование и сожаление о близкой разлуке.