Современная электронная библиотека ModernLib.Net

В любви, как на войне

ModernLib.Net / Асламова Дарья / В любви, как на войне - Чтение (стр. 6)
Автор: Асламова Дарья
Жанр:

 

 


      – Да идите вы к черту с вашим Чернокозово! – Разозлилась я. – Разве что ленивый о нем не написал. А главное, ни с кем не поговоришь без присмотра. Я торчу в этой проклятой гостинице уже второй день, ем за двоих, пью за троих и сплю, как младенец. И все это для чего? Чтобы уехать с вами в Аргунское ущелье. А теперь вы меня кидаете!
      – Успокойся! – сказал Олег. – Поговорить-то с этим полковником мы можем? Просто поговорить. Полковник оказался очень странным персонажем. Он с большой нежностью относился к Вите, называл его Витюшей и сказал, что взять с собой в машину может только его одного, поскольку едет еще и охрана. Порешили, что Витя поедет в Чернокозово, а мы с Олегом улетим в горы. Позже Витя к нам присоединится.
      Я вздохнула с облегчением. Больше всего на свете мне сейчас хотелось остаться с Олегом вдвоем. Третий был явно лишним.
      К вечеру во Владикавказе повалил густой молочный снег. Ребята работали у себя в номере, а мне совершенно нечего было делать. Я накупила газет киоске и пошла в гостиничное кафе. Заказала пельменей и села за столик. В кафе было тихо и ни одного посетителя, кроме меня.
      – Как валит-то, валит! В жизни такого снегопада не припомню, – сказала буфетчица, глядя в окно.
      На улице была настоящая зимняя сказка. С неба слетали легкие белые розы, нежные, как лебяжий пух. Бесконечно белое царство, тихое и покойное.
      – Можете завтра не улететь, – сказала буфетчица. – При таком-то снеге.
      – Улетим, – заверила я ее. – Выпейте со мной водки за отъезд. Не люблю пить одна.
      – Не могу, я на работе, – вздохнула буфетчица.
      – Да ладно. Нет же никого.
      Буфетчица принесла сметаны к пельменям и села за мой столик. Я разлила водки. Мы опрокинули по стаканчику. Я удивилась тому, как быстро, по-мужски она пьет. А сама сдобная, округлая, как пельмень, и уже не первой молодости.
      – Разведенка? – вдруг спросила она меня.
      – Ага. А как ты узнала?
      – Догадалась. Я и сама разведена.
      – Рыбак рыбака видит издалека.
      – А который из двоих мужиков твой?
      – Оба не мои.
      – Так уж и оба? – спросила она с сомнением. – Но ведь хороши.
      – Хороши, – подтвердила я.
      Она выпила еще рюмочку и даже крякнула от удовольствия.
      – А почему ты развелась? – спросила я.
      – А неласковый был. Никогда не целовал. Придет с работы, злой как черт, завалит, как медведя, сделает свое дело и все. А я так не могу. Лежу, бывало, ночью и плачу от тоски. А потом решила, лучше уж одна, чем так.
      – А теперь есть кто-нибудь?
      – Есть, – она улыбнулась. – Один женатик, здоровенный мужик, рослый. А как придет ко мне, то тычется в меня, словно щенок. Ну, за мужиков!
      Мы выпили. Тут в кафе вошли двое.
      – Ладно, мне работать пора, – вздохнула буфетчица. – Счастливо вам завтра улететь.
      – Спасибо.
      Я легла спать пораньше, чтобы встать в семь утра Без десяти семь дежурная по этажу поскреблась Мою дверь. Я встала, глянула в окно и ахнула от 3Умления. За окном лежал мир, спящий белоснеж-Ь1 сном. Прекрасный, как в детстве. Еще не рассвело, и в свете ночных фонарей блестел город, одетый в королевскую горностаевую мантию.
      Я по-солдатски быстро оделась, умылась и накрасилась. Кинула вещи в сумку, стащила у дежурной чайник и заварила крепкого черного чаю. Потом пошла будить Олега. Витя уехал в Чернокозово еще в шесть утра.
      – Как соберешься, приходи ко мне чай пить, – сказала я Олегу.
      Он пришел через десять минут, уже одетый и с сумкой через плечо, отчаянно зевающий и сонный. | – Ты чего такой? – удивилась я. – Ты же хотел выспаться сегодня.
      – Выспишься тут. Ночью Витька пошел в ночной клуб.
      – Так его же не пустили в прошлый раз без пиджака.
      – Он пиджак у швейцара занял. Снял в клубе проститутку и привел в нашу комнату.
      У него не хватило денег снять себе отдельный номер. Я лежал на кровати и читал газеты, пока они на соседней койке трахались. Потом он оделся и ушел, а я, как дурак, остался. Лежу и жду, что будет. А она не уходит, ждет, когда ей заплатят. Я с ней разговариваю о том, о сем. Она мне жалуется: "Знаешь, терпеть не могу трахаться. Ужасно противно. Зато отмучился и деньги получил". Потом говорит: "Если хочешь, я и тебя обслужу". Я говорю: "Нет уж, спасибо, не надо".
      А она мне: "Я вообще на журналистах специализируюсь. Они как с Чечни приезжают, сразу бабу хотят. Я даже список составила всех журналистов, с которыми трахалась, – ну, там их фамилии и откуда они, из каких газет или с телевидения".
      Короче, сует она мне этот список под нос, а там столько известных фамилий, что я слегка обалдел. Потом встали, сказал ей: "Подожди, я Витю найду, он тебе заплатит"- Спустился в бар, нашел Витьку. Он сидит и водку пьет как ни в чем не бывало. Я ему говорю: "Слушай, придурок, куда ты слинял? Иди и заплати ей". А он мне в ответ: "А я думал, ты тоже захочешь попользоваться?" Чего ты смеешься? Мне ночью было не до смеха.
      Когда мы вышли на улицу, уже посветлело. Был чистый, тихий, первозданно непорочный день. Весь город в снегу, белый, как невеста. Мы доехали на такси до военного аэродрома. Летчики встретили нас приветливо, накормили в воинской столовой, дали отличного горячего кофе, но на просьбу улететь заявили: "Только не первым вертолетом и только с личного разрешения генерала Шаманова. Надо ждать. И вообще, может так случиться, что полетит только один вертолет, потому что видимость плохая. Не хотим рисковать. Так что особенно не надейтесь". Мы приуныли.
      И как это всегда бывает в военной неразберихе, в нужный момент строгий начальник отлучился на минутку, и какой-то офицер рассеянно спросил нас:
      – Ребята, это вы хотели улететь в Аргунское ущелье?
      – Мы.
      – Так что ж вы сидите? Вертолет сейчас улетает. Так мы нелегально сели в вертолет, улетающий в горы, в Чечню. В течение получаса мы летели совершенно спокойно, наблюдая сверху безжизненный зимний пейзаж. Как вдруг вертолет содрогнулся. и из орудийных стволов вырвался огонь. Мы приникли к иллюминатору с острой дрожью восторга Это было невероятно захватывающее зрелище, ^аленький воздушный бой. Мы даже не успели испугаться и вели себя, как школьники в Диснейленде, когда чудовища вокруг пугают, а не страшно. Или как в кино, когда ты только зритель, а не участник. И не боишься, что вертолет могут сбить. Это же только понарошку.
      И еще я вам скажу странную вещь. Я была безумно счастлива в этот момент. Так счастлива, как редко выпадало на мою долю. Человек, к которому я тянулась всем сердцем, был близко, так невероятно! близко, что от радости я почти ничего не соображала. Мы смотрели в одно окно на огонь, который кому-то мог принести смерть и который говорил об опасности, но какое мне было дело до этого. Эту минуту у меня никто не отнимет. И я делю ее с мужчиной, который мне нужен до боли.
      Когда вертолет приземлился, очарование рассеялось. Неприютный холод, неистовый ветер, ледяная грязь по колено. Военный штаб генерала Шаманова.
      Генерал принял нас очень мило. Он посмотрел на меня своими фантастическими голубыми глазами, улыбнулся и сказал:
      – Вот какие у нас гости! Рад, очень рад. Что я могу для вас сделать?
      – Все. Мы хотим слетать на позиции, посмотреть войну в горах.
      – Через час вертолет. У вас есть время бросить вещи и пообедать. А потом можете лететь. Вечером я вас жду, вы мои гости.

ВОЙНА В ГОРАХ

      Вход в Аргунское ущелье русские называют Волчьими воротами. Именно там стоит русская армия, готовясь к последнему решительному броску. Сказочные леса в снежном белом сахаре и крепкий пряный воздух, от которого сердце бьется звончей и рещительней. На такой величественной сцене надлежит разыгрываться глубоким драмам.
      Раньше здесь были детские санатории и обкомовские дачи, от которых артиллерия не оставила камня на камне. Теперь боевики топчут землю легкими волчьими ногами.
      Они идут тайными тропами, не узнавая собственного дыхания, уходят высоко в горы, где на голову запросто могут свалиться звезды. Ночью холод вынуждает их жечь костры, и вертолеты бомбят их сверху прямо по горящим на снегу точкам.
      Остался месяц, и первая весенняя зелень сделает их невидимыми. Тогда игра начнется снова. Та, что так изящно называется "менуэт". Это когда четыре мобильные группы боевиков нападают на транспортную колонну. Первая группа стреляет и тут же отходит. Вся колонна разворачивается в сторону противника, отстреливаясь. В этот момент с противоположной стороны нападает вторая группа, стреляя в спину и отвлекая внимание на себя. Колонна вновь вынуждена развернуться навстречу врагу. Теперь третья группа бьет с тыла и сразу отступает, предоставляя четвертой группе довершить операцию. Колонна все время защищается и с самых невыгодных позиций. Это, в самом деле, выглядит как танец, изысканное чередование смертельных реверансов. Когда в нападении участвуют только две группы боевиков, это называется "русской балалайкой".
      Сейчас боевики выжидают, отступая и сдавая свои позиции. Они бросают даже крупные базы, как это случилось в Большом Харсиное. Это необычайно Удобное и устроенное место в горах, по картинке – вылитая Швейцария. Слепящий веселый солнечный свет, ледяная самоцветная игра на снегах. От крепкого мороза вся природа вокруг казалась искрящейся, ломкой и твердой, как хрусталь. И среди этой красоты – аккуратные блиндажи, спутниковая; тарелка, большой склад оружия. Есть даже библиотека, сплошь состоящая из мусульманских книжек. Я подняла одну из книг, брошенную на снегу, и раскрыла наугад: "Неужели же вы посчитали, что мы создали вас ради забавы и что вы не будете Нам возвращены? Высок Аллах, Царь Истинный, и нет бога, кроме Него…" И далее: "Неужели считает человек, что он предоставлен самому себе? Разве не был он каплей семени извергаемого? Потом стал сгустком, и сотворил Он, и устроил и сделал из него пару: мужчину и женщину. Так разве не способен Этот оживить мертвых?!" Вот оно, самое правдивое обещание для всех этих пожираемых верой людей, взявших в руки оружие. Разве это не счастье – • умереть с Его именем на устах, пролив кровь неверных? Русская разведка неспроста сообщает, что в мечетях находятся штабы противника. Нередко эти сведения даются заведомо ложно, чтобы иметь повод смести с лица земли мечеть как оплот духовной поддержки противника.
      Даже дети втянуты в эту битву во имя Аллаха. Среди множества новых мужских вещей, обнаруженных на базе, есть и полный детский камуфляж – штанишки, курточки и даже разгрузки с карманчиками для гранат и патронов, все для мальчиков 8-1о лет.
      Быт в лагере вполне налажен: настоящие залежи нескольких видов мыла и стирального порошка. И не надо гадать над тем, кто же так хорошо снабжает боевиков, достаточно посмотреть на этикетки. Вся продукция поступает из Ирана, Саудовской Аравии и Арабских Эмиратов, а религиозные книги – из Баку.
      Две кроткие лошади со стертыми в кровь спинами привязаны к дереву. Боевики использовали их для перевозок – в горах они незаменимы. Солдаты тут же привязывают к хвосту одной из лошадей повозку, нагруженную ящиками с патронами.
      Несчастная кляча мученически закатывает глаза, но не может двинуться с места.
      – Вы оторвете ей хвост! – возмущенно кричу я. Они не обращают на меня внимания.
      Сделать из веревок упряжь и накинуть ее на лошадиную шею им просто лень.
      – А ну, пошла, проклятая! – грозно кричит солдат.
      – А ты поговори с ней по-чеченски, – издевается какой-то весельчак.
      Зимнее солнце освещает эту нелепую картину, комическую для всех, кроме лошади.
      Первыми в лагерь боевиков пришли саперы. Их дело – обеспечить безопасность от мин. Вся Чечня – большое минное поле, и обе воюющие стороны внесли в это свой посильный вклад. Негласный девиз русских инженерных войск шокирует своей беспощадностью: "Сделаем Чечню одноногой" или "Разорим Запад на протезы". Здесь везде ставят противопехотные мины, против которых с такой страстью боролась незабвенная принцесса Диана. "Цель – не убить, а покалечить, – говорят саперы. – Когда Ранен один, еще двое вынуждены его нести. Итог: три человека выведены из строя. У нас много именитых клиентов, взять хоть того же Басаева. Можно гордиться такой чистой работой".
      Когда бы ни кончилась война в Чечне, земля 3Десь еще долго будет рожать вместо хлебов мины и гранаты.
      После долгого дня в горах мы вернулись в штаб, когда на землю уже упала ночь. На вертолетной площадке зажигали красные факелы, чтобы летчики могли сориентироваться в темноте.
      Нас ждал ужин в генеральской столовой. Домашние котлеты с картошкой, салат, груши и пирожные на десерт. "Глазам не верю! – воскликнула я. – Так не бывает!
      Здесь, в Чечне, в горах груши зимой! Ущипните меня, это сон".
      Нам подавала повариха, дородная ладная здоровая женщина, при одном взгляде на которую думаешь о хорошем масле, домашнем хлебе, сливках и свежих яйцах.
      – А водка найдется? – спросили мы. – А то мы замерзли, как дворовые собаки.
      – Найдется, – сказала она и достала из тайных запасов початую бутылку водки. – Сам-то генерал не пьет, но вчера гости были к ужину.
      Словами не передать, какое это удовольствие, когда после целого дня в горах, в мокром снегу попадаешь в жарко натопленную комнатушку, чувствуешь, как горят обветренные щеки и покалывает замороженные пальцы и как тепло от водки медленно разливается по телу.
      После ужина мы пришли в комнату к генералу Шаманову. Он сидел на кровати, одетый по-домашнему, в тренировочных штанах и футболке, совсем простой. Однако он и в пижаме не будет похож на штатского, военная косточка, вид но сразу.
      Я знала о нем немногое. Кличка Шаман. Всю его семью чеченцы приговорили к расстрелу. Из нового поколения молодых русских генералов. Он и внешне не похож на толстопузых зажравшихся советских генералов-функционеров, из тех, что приказывают солдатам красить траву в зеленый цвет. Резок и решителен. Но есть в нем какая-то человеческая мягкость, способность чувствовать людей. Не знаю, как это объяснить.
      – Сегодня последний день войны, – сказал нам Шаманов.
      – Не может быть! Почему?
      – Взят Шали, последний из главных опорных пунктов боевиков. Я только что узнал об этом по связи.
      – И вы думаете, война на этом прекратится? А партизанщина? А террор?
      – Я имею в виду, для армии это последний день войны. Армия заложила фундамент.
      Стены придется возводить войскам МВД, а отделочные работы дело политиков. И это, к сожалению, не значит, что люди перестанут гибнуть.
      – За Шали надо выпить, – сказала я, улыбаясь. Генерал налил нам легкого сухого вина.
      – Сам я только пригублю. До лета не пью совсем, – сказал Шаманов.
      Мы выпили за окончание войны. А за что еще пить в Чечне?
      Это был странный вечер. Мы говорили до часу ночи, и я была очарована этим человеком. Он хороший игрок, но не из тех, кто играет краплеными картами.
      – Я не политический генерал, – говорил Шаманов. – И не слишком честолюбив. Свою мечту юности – стать майором – я давно перешагнул. Я знаю точно: нельзя смешивать политические цели с боевой операцией. Я солдат и не признаю политических игр. Я всегда пытался дистанцироваться от интриг.
      – Только интриги не хотят дистанцироваться от вас.
      – Это верно. Военных всегда пытаются втянуть в политику.
      – Говорят, вы упрямец.
      – У меня есть правило: на стадии принятия решения вольны говорить все. Я не прямолинеен, как столб, и готов выслушать чужое мнение. Но после я действую сам. Вообще алгоритм отношений со мной всегда выстраивается так, что все начинается с грандиозных скандалов. Я резко конфликтный человек. А после я слышу: "Спасибо, ты был прав".
      – Вам было когда-нибудь стыдно?
      – В августе девяностого. Мне было 32 года, и я был командиром полка в Нагорном Карабахе. Нам был дан приказ захватить райком партии в Мартуни. И старик сторож, который сидел в райкоме, смотрел на нас с ужасом: "Ребята, до чего мы дожили?
 
      Моя армия выгоняет меня из моего же места". Это было грустно. На моих глазах страна строилась, и на моих глазах она разрушается.
      – Когда вы испытывали сильный страх?
      – Мне было страшно, как любому человеку, когда я поднимал солдат в атаку в первую чеченскую войну.
      – А ваши самые горькие слезы?
      – Когда узнал о бесславном окончании первой чеченской войны. Я плакал тогда на плече у жены, и она меня утешала, как ребенка. Я плакал тогда о тысячах бесцельно, ни за что погубленных жизней молодых ребят, о бессмысленности их смертей, когда все заканчивается вот так, глупо.
      – А в этой войне, вы думаете, нет бесцельно загубленных жизней?
      – Это другая война. Отношение к армии и войне в Чечне в народе резко переменилось. Стали понимать, против чего воюем. Прежде всего против террора в таких масштабах, которые раньше и не снились. Против бандитизма. Против похитителей людей.
      Международный терроризм станет чумой XX века. Я в этом уверен.
      Мы много говорили в ту ночь. И Шаманов горячился, и обнаружил резкий ум, темперамент и суховатое чувство юмора. И вообще чувствовалось, что он на взводе после взятия Шали.
      Мы вышли от него в час ночи. Резко похолодало, земля под ногами была обледенелой и твердой, как железо. А завтра днем она раскиснет под мартовским вялым солнцем, и машины будут вязнуть, а люди – оставлять в грязи сапоги. Но ночью мы шли легко, вслед за светом фонарика. И в небе ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Такие звезды бывают только в горах.
      Мы шли спать в свою "бабочку" (так называют военную машину, стены которой раздвигаются, как крылья бабочки, своего рода дом на колесах). Нас определили на постой в "бабочку" коменданта Семы по кличке Маленький Фюрер. Сема – невысокого роста, тонкий, гибкий, пронырливый, выглядит моложе своих лет, матерится, как целая бригада грузчиков, знает что почем, любит всех распекать и командовать, но в сущности, добрый и беззлобный человек и с русской любовью к выпивке.
      В ту ночь нам не спалось. Мы выпили с Семой водки из "нурсиков" и закусили шпротами. "Какой человек!" – все время говорила я о Шаманове. И глаза У меня, наверное, подозрительно блестели, потому что Олег сказал: ~~ Что, приглянулся?
      – Еще бы! – ответила я. – Если б здесь не было тебя…
      – Ты слишком много выпила генеральского вина. И под конец разговора смеялась как сумасшедшая, кокетничала и все время роняла ручку на пол. А потом я посмотрел в твой блокнот и увидел, как ты там энергично рисуешь черточки.
      – Это у меня просто почерк такой. Я потом сама ничего не могу прочитать.
 
      Мы легли спать в два часа ночи. Олег завалился на угловую кровать, а мы с Семой посредине комнаты, на две сдвинутые койки. Мне приснился жуткий сон. Как будто я сижу одна в огромном черном глухом танке в прямо-таки космической темноте и слышу, как кто-то снаружи заколачивает танк, словно гроб, намертво. Я подскочила с диким криком и в полном беспамятстве. Вокруг было так черно, хоть глаз выколи.
      Чернота казалась густой, плотной и почти осязаемой. В сознании был тот же кромешный ад. Где я и что со мной, я не могла припомнить. И решила, что все это не сон. Я в самом деле в танке. В отчаянии заголосила:
      – Господи! Есть тут кто-нибудь живой?! Мне страшно! Где я?!
      И услышала с соседней койки спокойный, трезвый и рассудительный голос Семы:
      – Успокойся! Ты в Чечне. В штабе генерала Шаманова.
      Я сразу угомонилась, легла и уснула сладко, как младенец. Один мой приятель, которому я впоследствии рассказала эту историю, долго смеялся: "Нет, ты в самом деле сумасшедшая! Любой нормальный человек после слов "Спокойно, ты в Чечне" подскочил бы с криком ужаса и орал бы еще минут пять, ты улеглась и тут же вырубилась".
      Та ночь и в самом деле оказалась беспокойной. В пять часов утра заработала артиллерия. Здесь это называется "Доброе утро, Чечня!". Я проснулась от грохота канонады и долго лежала в темноте без сна. Потом решила выйти в туалет. На улице жадно вдохнула бодрящий, словно похрустывающий предутренний горный воздух. Он крепче только что сваренного кофе. Теперь понятно, почему здесь так легко переносится похмелье. Сколько не пей, утром все равно как огурчик.
      Ночное небо уже начало светлеть, но на нем еще были видны блестящие хрусталики побледневших от острого холода звезд.
      Я дошла до презабавного туалета. Отхожую яму огородили проволокой, которую оплели зелеными маскировочными листочками. Вместо крыши – небо. Получился этакий романтичный уголок, в котором при небольшом желании можно рассмотреть абсолютно все. Тем более что прямо напротив туалета окошко "бабочки", где живут саперы.
      Вот они небось веселятся днем, когда я иду в туалет.
      Утром мы позавтракали блинчиками с вареньем в офицерской столовой и долго ждали вертолета в своей комнате. Олег лежал на кровати в углу у окна, а Сема куда-то выскочил по делам.
      – Иди сюда, – сказал Олег. -Нет.
      – Иди на минутку.
      – Сейчас Сема придет.
      – А мы в окошко его успеем увидеть.
      Я села на его кровать, и он притянул меня к себе Поцеловал так нежно, что сердце Заколотилось где-то в горле. Потом еще и еще. Никто и никогда не целовал меня так. Все было прежде – похоть страсть, злость желания, но нежности мне всегда не хватало.
      С жадностью влюбленных мы набросились на эти короткие минуты. Все во мне дрожало, когда он касался меня так бережно, словно я из фарфора. Послышались чьи-то шаги на улице, и я отпрянула.
      – Кто-то идет, – сказала я.
      – Ну и черт с ним!
      – А если Сема нас застукает?
      – Тем лучше. Тогда не надо ничего объяснять.
      – То есть как?
      – Ночью Сема ляжет на мою кровать, а я к тебе.
      – И что?
      – Когда под утро начнется канонада, я тихонько тебя возьму. Тихо-тихо. В таком грохоте никто не услышит. Даже Сема.
      Я встала коленками на кровать и выглянула в окошко. На улице никого не было.
      – Вот так и стой, – сказал Олег.
      Он приподнял грубый свитер, который я одеваю прямо на голое тело, и стал гладить мою грудь так, что соски мои сразу отвердели. Я замерла, прижавшись лбом к стеклу, и мечтала только о том, чтоб эта минута длилась бесконечно. Мне было так просто и хорошо. Никаких мыслей. И тут я увидела в окошко Сему, прыгающего по деревянным доскам, брошенным в грязь.
      – Наше время истекло, – грустно сказала я. Сема вошел, как всегда, шумно и велел нам собираться.
      Вертолет летит во взятый накануне Шали.
      Это был долгий и страшный полет. И невероятно красивый. Мы летели над дикими высокими горами в белых снежных мантиях, почти до самой границы с Грузией. Внизу лежал мир, исполненный яркого драматизма, ведь горы сами по себе драма. Я смотрела сверху на гладкую, сверкающую пелену снегов и вздрагивала, когда каменные стены вдруг обрывались в бездну.
      А потом началось самое страшное. Вертолет пытался сесть в горах, вздувая лопастями вихри снега, но все время срывался в пропасть. И все приникли к иллюминаторам. Летчик был знаменитый Герой России, прославившийся тем, что сажал вертолет высоко в горах в самых недоступных местах на одно колесо, чтобы выбросить десант. Но сейчас он делал заход за заходом, и все напрасно. Горы не давались. Он садился и словно скатывался по снегу, как на санках, в бездну. И каждый раз у нас перехватывало дыхание.
      Вертолет покружил над снежной лавой, словно разборчивая муха над куском торта, и улетел ни с чем.

"СЛУЖУ ОТЕЧЕСТВУ И СПЕЦНАЗУ!"

      Именно так отвечают они, получая награды. Они – это каста, элита, золотой фонд.
      Краповые береты. "Крапленные кровью", как они сами объясняют. У них репутация людей, которые сначала стреляют, а потом задают вопросы. Мужчины из мужчин в апофеозе суровой и жестокой мужественности. Про них говорят шепотом, что руки у спецназа по локоть в крови, что в штанах у них вместо члена граната без чеки, что эти ребята из особой лихости могут есть ящериц и змей, собак и живых Лягушек, запивая их водкой. Они посмеиваются над болтовней и знают, что, когда зазвучит труба, каждый из них понесет свою жизнь в руке и швырнет ее в лицо смерти.
      Отряд специального назначения "Росич" – один из самых известных в России. "Мы друг для друга больше чем семья, – говорит его командир Игорь. – И у нас свои законы. Мы вынуждены жить замкнуто, закрыто для окружающих, мы создали свой мирок, который помогает нам выжить, и очень им дорожим. Про спецназовцев говорят, что у них одна извилина, которая заканчивается анальным отверстием.
      Пусть так. Но поверь мне, для того чтобы остаться в живых, надо уметь не только стрелять, но прежде всего думать".
      Сам Игорь в свое время закончил физико-математическую школу с золотой медалью и думать не гадал, что судьба приведет его в спецназ. После того как он в течение многих лет возглавляет "Росич", изменения, случившиеся с ним, удивляют даже его самого.
      – Знаешь, мы с женой недавно отдыхали в санатории. Там в лесу жила белочка, 'которая шла на руки ко всем, кроме меня. Что я только не делал! Я двадцать дней за ней гонялся с орешками, а она ни в какую. Будто чуяла опасность.
      – Ты, наверное, таки поймал ее и свернул ей шею. Сознайся!
      Игорь молчит и улыбается. На шуточки гражданских здесь не принято реагировать.
      "Росичи" – сторонники самых жестких мер в отношении чеченцев. "Генерал Ермолов поступал просто: один выстрел из чеченского села, и все село сносилось с лица земли, – говорят они. – В Афганистане использовался тот же метод: если по колоне стреляли, уничтожался без разговоров первый ряд домов".
      "Чеченцев надо вешать, чтоб болтались между небом и землей. Для них это самая унизительная смерть", – говорит один из "росичей", парень с ярко-голубыми глазами, и тушит сигарету в пепельнице, сделанной из гранаты (кто бы ни был этот умелец, ему не откажешь в смелости, – пилить гранату не каждый рискнет).
      "Росичи" знают, что их ждет, если попадутся в плен. Офицерам отрубают голову, солдатам-срочникам отстреливают указательный палец, чтоб не жали больше на курок. Убить могут только с разрешения того чеченца, который сам захватил в плен, – именно он решает судьбу пленника.
      – У нас в отряде есть парень, типичный спецназовец, здоровый и тупой, как бык, – вступает в разговор "краповый берет" Николай. – Чеченцев бьет зверски. Каждый раз, когда его спрашивают: "Что ж ты их так бьешь?" – "Да потому что я их боюсь", – отвечает.
      – Знаешь, что сказал Александр Невский после Ледового побоища? "Ебали, ебем и ебать будем". Вот наш ответ всем чеченцам, – говорит Игорь, и глаза У него становятся как льдинки. – Мы свое дело сделаем, только жаль, что к нам относятся как к презервативу – используют один раз, а потом выбрасывают за ненадобностью.
      Как только в нас возникает нужда, мы слышим добрые слова в свой адрес, обещания, призывы "Родина на вас надеется". Но, Как только опасность миновала, мы просто отщепенцы и вновь на обочине жизни. А ведь братва только и ждет, когда спецназовцы демобилизуются, чтобы пригреть их. Вместо профессиональных воинов мы можем получить убийц.
      "Нам в раю места нет, гореть в аду от причиненных бед", – так поется в отрядной песне "росичей". Отец Андрей из Новочеркасска, доброволец от церкви, вовсе с этим не согласен. Он верит, что точка опоры души должна быть вне ее и что религия даст этим людям состояние равновесия. Этот молодой мужчина приехал в отряд по собственной воле и временно сменил рясу на камуфляж и автомат. Его глаза сквозь стекла очков сияют знакомым идеализмом. "Если меня ранят, я не получу никакой страховки. Если меня убьют, моей семье никто не поможет, – говорит отец Андрей. – Но это мое собственное решение. Ребята нуждаются во мне".
      Что касается того сомнительного факта, что священник взял в руки оружие, это не тревожит его совесть. Он считает, что в жизни бывают ситуации, когда и служитель бога вправе использовать силу, защищая справедливость и заветы своей религии.
      Не каждому в этих краях везет получить утешение церкви в смертный час или перед битвой. А тут запросто можно войти в царствие небесное с рекомендательным письмом от духовного лица. И "росичи" ценят это. Отец Андрей – свой парень в этой компании, над ним дружески подтрунивают. Он легко принимает шутки и легко прикладывается к стаканчику водки, словно к причастию. Но глаза У него тревожные, словно у пастуха, что не успел загнать стадо в коровник до наступления грозы. Он уверен, что война в Чечне – это не вопрос борьбы с терроризмом, а схватка не на жизнь, а на смерть двух религий.
      Главная работа для "росичей" – зачистки. Военные это Делали просто. Бросали гранату в подвал, потом спрашивали: "Документы есть?" Если остался кто-нибудь, кто мог ответить "есть", тогда бросали вторую гранату и после этого входили. Это называлось "постучаться". Сейчас на зачистки ходят внутренние войска и обязательно с представителями Минюста, чтобы соблюсти хотя бы минимальную законность. Все это называется вполне мирно и пристойно – проверка паспортного режима.
      У "росичей" есть свои приметы перед операцией. Нельзя фотографироваться и нельзя бриться. Бреются ребята, в лучших французских любовных традициях, не с утра, а к вечеру. И еще одно правило: не брать с собой журналистов.
      Мы не сразу поладили с ребятами. Сначала была настороженность, неприятие, язвительная ирония. Потом выпили водки, съели яичницу, и атмосфера потеплела.
      После долгих раздумий Игорь сказал: "Ладно, возьмем вас с собой. Выезд завтра в пять утра".
      К ночи они разошлись, разгулялись, их было не угомонить. Давали жизни помаленьку. И под водочку, под водочку. А я умирала от желания поспать. Свет белый не мил, так спать хочется. Закрыть глаза и раствориться в усталости. Я порывалась уйти. Но они держали меня железно: "Ну, нет уж. Раз начали, надо идти до конца. Догуляем, а после на зачистку". Я упиралась. Но они неплохие психологи, эти ребята. Они решили нас с Олегом разъединить, а для начала поссорить. Они сталкивали нас лбами, дразнили его мужское самолюбие:
      – Ну, ладно, она баба, спать хочет. Что с нее Возьмешь? Но ты же мужик. Пусть она идет, а ты оставайся. – Как это так? – возмутилась я. – Я без Олега не уйду.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16