Темпусу было все равно; бог внутри его был в ярости, заставляя окружающее казаться охваченным пламенем и замедленным во времени. Если бы Темпус не решил уехать отсюда, расквитавшись со всеми долгами, он оставил бы камень неперевернутым.

Но Ишад была в долгу перед ним — если это действительно была услуга. А он, в свою очередь, тоже имел долг, давивший на него, — долг перед ведьмой-нисиби-си, которую в последний раз видели за запечатанной заклятием дверью дома напротив.

Дверью особняка Тасфалена. Она не отворялась с тех пор, как огненный столб разорил всю окрестность. Что крылось внутри особняка, точно не могла сказать даже Ишад. Различные силы объединились для того, чтобы очистить это место и запереть эту дверь. Силы, про которые никто не думал, что они когда-нибудь смогут действовать вместе. Сила Ишад, и силы из самых глубин Ада, и первородная ярость Буревестника, а с ней и могущество той части небес, где царствовал отец Джихан.

Во всяком случае, так это понимал Темпус. Бог внутри его понимал это иначе — плененная страсть и не находящее выхода желание.

Да, здесь действительно что-то кроется, говорил Темпусу бог: что-то очень голодное и очень разъяренное.

Чем бы оно ни было — ведьмой-нисибиси, ненасытным призраком, попавшимся в ловушку демоном, осколком Сферы Могущества ниси — оно с конца зимы жило за счет ловимых время от времени мышей.

Если это была Роксана, скованная железным заклятием Ишад, которое не смог ослабить даже разрыв магического полотна, тогда действовать нужно очень осторожно. Если же это было что-то еще, Темпус готов был дать бой — однажды он сражался с самим холодным, как буря, отцом Джихан и смог уравнять ставки в деле, где первоначально преимущество было не на его стороне.

Снэппер Джо подковылял к тресскому коню, у которого стоял Темпус; костяшки его пальцев едва не волочились по земле, а щербатые зубы блестели в свете факелов.

— Мой господин, — проворчал он, — видите ее? Снэппер сказать не может.

От волнения он переваливался, словно медведь, — из стороны в сторону, из стороны в сторону.

— Госпоже это не понравится, не понравится… Снэппер теперь идти?

— Ты положил камень, Снэппер?

Камень, о котором шла речь, голубоватый драгоценный камень, треснутый и обколотый, Криту дала Ишад, За какую плату, Темпус не спрашивал. А сам Крит ничего не рассказал.

Сегодня вечером воины были молчаливы и сосредоточенны. Даже когда на минутку в казарму заскочил Рэндал, чтобы сообщить, что скоро прибудет Джихан, колдуна никто не встретил обычными добродушными шутками — так своеобразно выражали пасынки свою дружбу. Даже Страт не назвал Рэндала «Ведьмиными Ушами».

Темпус понимал, что торопит события, но у него были на то причины. А бог, поднявшийся внутри его, служил достаточным знамением, чтобы показать, что интуиция не подводит его.

Часть этого небывалого предприятия — освобождение того, что находилось за дверями дома Тасфалена — Темпус затеял для того, чтобы восстановить равновесие. Это было нечто такое, чего не мог уловить никто из окружающих, только Нико, отсутствующий пасынок, мог понять, что сейчас Темпус старается ради маат, равновесия в городе, качнувшемся к анархии, и ради пасынков, которые вскоре отправятся туда, где, возможно, по-прежнему сильна магия нисибиси, и чего им не следует делать, имея неоплаченный долг перед ведьмой, в чьих жилах течет нисийская кровь.

Но самая главная причина этого недоброго деяния, которое Рэндал умолял не совершать и которое настолько обеспокоила Ишад, что она сама явилась сюда, крылась в том, что он предпринял его из-за Джихан и ее отца, ведь если брак будет заключен, он привяжет к Санктуарию бога, которого не может и не должен содержать воровской мирок.

Три с лишним сотни лет скитаний по этому миру вдохновляемых богами сражений и выигрываемых колдунами войн научили Темпуса, что единственной направляющей его силой является интуиция, что жертвоприношения любого человека останутся неоцененными, если целью их не будет ублажение божества, и единственное удовлетворение, которое стоит получать, заключается в самом деянии — в процессе его осуществления, и никогда — в результатах.

А потому главное жертвоприношение, которое он собирался осуществить — не сжигание говяжьих окороков, политых маслом, чтобы дым поднялся до небес, а принесение в жертву спокойствия своей души, — останется не замеченным людьми. Но будут знать боги. И силы, поддерживающие равновесие, будут знать.

А как воспримет это отец Джихан, могла сказать только Пенорожденная.

Взгляд Темпуса привлекло движение, и глаз бога внутри его сообщил, что это женщина. У него заныло в мошонке, и он приготовился встретить Джихан во всей ее недоступной прелести.

Но это была не Джихан — Ишад.

Темпус ощутил укол разочарования — он редко испытывал его в последние годы. Может ли так случиться, что Джихан проигнорирует его приглашение? Брошенный им вызов? Проявление силы в той игре, которую он ведет? Могло ли так случиться, что Буревестник, почуяв намерение Темпуса, решил вмешаться? Обмануть бога непросто. Но так же непросто обмануть и его самого.

Рэндал заверил, что Джихан будет здесь. Темпус знал: она считала, что связалась с Рэндалом только для того, чтобы заставить его ревновать, вести себя униженно, приползти на коленях. Вопрос, однако, состоял в том, понимает ли сама Джихан, что делает и почему — ведь это Буревестник обратил ее глаза на Рэндала.

Темпус внезапно задумался, а имело бы это для Джихан какое-нибудь значение, подумай она об этом. Она несет в себе человеческих качеств не больше, чем Ишад, такая хрупкая и в то же время такая ужасная, или Роксана

Джихан еще только училась быть живой; ее женственность смущала ее и давила на нее. в отличие от ведьм и смертных женщин.

Ишад приблизилась к нему, облаченная во все черное, с лицом словно волшебная луна в канун середины лета и глазами, необъятными, как охраняемый ею Ад. Она выглядела рядом с Темпусом не более чем ребенком.

— Риддлер, — выдохнула она, — ты уверен?

— Никогда, — хмыкнул он. — Ни в чем.

Он увидел, как некромантка отшатнулась, учуяв обитающего в нем бога, которого бойцы называли Громовержцем. Его имя было переведено на число языков большее, чем знал воровской мир, и всегда означало одно и то же: первозданное побуждение человека сражаться и убивать во имя удовлетворения своих прихотей и захвата территорий. В плохие дни Темпус считал, что бог, подобно хамелеону обманывавший его, приспосабливавшийся с помощью синкретизма к разным войнам в разных землях, был просто оправданием, которое выдумал его разум, средство перекладывать свои грехи на других, безликий наперсник для вины за все смерти, причиной которых был он сам.

Но, увидев реакцию Ишад на божество внутри его, Темпус понял, что это не так.

Некромантка, решительно шагнув вперед, склонила голову набок, облизнула губы и сказала:

— Ты шутишь со мной, когда Он здесь? Не дождавшись ответа, она, осенив себя охранным знамением, удалилась, бормоча:

— Ну и освобождай тогда сам свою ведьму. От нее будет меньше хлопот, чем от тебя.

«А мой боец, Страт?» — хотел было спросить Темпус или бог внутри его, но не сделал этого. У Ишад не спрашивают, с ней договариваются. А в данный момент Темпус был не в том положении, чтобы договариваться. Если только…

— Ишад, подожди, — окликнул ее Темпус. А может, это сделал бог.

Когда она приблизилась, он склонился к ней и позволил Богу Войн и Насилия шептать что-то на ухо некромантке, повелевавшей всей нежитью и мертвецами, не нашедшими успокоения, которые не попали к богам Санктуария.

Темпус пытался не слушать то, что говорил бог и отвечала ему некромантка, но заключаемая между ними сделка имела к нему отношение — имела отношение к плоти его плоти и к душе одного из его пасынков, Страта.

Когда Темпус выпрямился, хрупкое бледное создание, прикоснувшись к его руке, заглянуло ему в глаза. На мгновение Риддлеру показалось, что он увидел в них слезинку, но затем он решил, что это просто блеск, который вызывает страсть у некромантов и им подобных.

Он сможет пережить то, что бог пообещал Ишад, по крайней мере, он так думал.

Вероятно, интересно будет выяснить это… если, конечно, Буревестник не пошлет его пинком под зад из этого пространства в другое измерение за шашни с Пенорожденной до того, как Темпус сдержит свое обещание провести ночь с некроманткой.

Когда Ишад исчезла — в буквальном смысле — среди теней, выведенный из равновесия, Темпус оседлал треса и потрепал его по шее для успокоения — не коня, себя самого.

С севера его по-прежнему манила спокойная жизнь: удовольствуется вместе с другом Баширом растить лошадей и пестовать новое поколение бойцов. Интересно, надолго ли его хватит?

Но независимо от того, насколько Темпус стремился к иной жизни в такие моменты, как сейчас, когда выстраивались неведомые боевые порядки, на кон ставилось нечто большее, чем просто вопрос жизни или смерти, а сила противников не была материальной, бог никогда не позволял ему успокоиться.

Факельщик, жрец-полукровка-ниси, сказал ему, что проклятие и опутывающая его душу божественность не больше чем привычка. Возможно, так оно и было в тот день, когда жрец говорил это, а может, это было правдой в его представлении; но здесь и сейчас это правдой никак не являлось.

Но Темпус находился именно здесь и сейчас, а не где-то далеко во владениях Вечности и Всеобщего Добра. Он потерял способность видеть всеобщее добро, если таковое и существовало, а от своей смертной души давным-давно отказался. Что же касается вечности — он сам ее телесное воплощение.

И когда, в конце концов, появилась Джихан, с ее тренированным гибким телом, тем не менее более женственным, чем тело любой смертной девушки, со слишком тонкой талией, слишком высокой грудью и слишком гладкими бедрами под чешуйчатыми доспехами, выкованными нечеловеческой рукой, Темпус был уже более чем готов быть просто тем, кто он есть, взвалив на нее последствия ее кокетства, ее игр и ее судьбы.

Джихан на расстояние вытянутой руки приблизилась к тресу, но тот отступил на шаг: животное вспомнило, как она скоблила его бока до тех пор, пока на крупе не оставалось волос.

Темпус соскользнул с коня, когда ее глубокий голос, хитрый и полный детского тщеславия, произнес:

— Ты хотел видеть меня, Темпус? Не могу представить, зачем. Я не приглашала тебя на свою свадьбу.

— Затем, — сказал он, делая шаг вперед, — что свадьбы не будет.

Рука Темпуса схватила ее руку, потянувшуюся к поясу маршала.

Они начали бороться, Темпусу удалось подсечь ногу девушки и повалить ее.

Это явилось сигналом.

Когда Джихан стала ругаться, бушевать, биться под ним среди головешек и кирпичей, Крит, Страт и Рэндал для ублажения богов начали бросать в костер мясо быков и лить в него масло, а Ишад принялась творить контрзаклинание, дабы снять свое заклятие.

Изнасиловать Пенорожденную оказалось делом непростым: она была такой же сильной, как Темпус, и почти столь же проворной.

Риддлер рассчитывал на взаимную страсть, которую они когда-то испытывали, и на игру в насилие, надеясь, что она обратит ее ярость в желание, а тело в инструмент, на котором он сыграл бы свою мелодию.

Нечто подобное и случилось, хотя Темпус точно не мог сказать, кто кого насиловал, когда они, полуголые, катались среди развалин, не обращая внимания на окружающих. Тем временем ведьма налагала заклятие, воины совершали древние ритуалы, а Рэндал, Тайзианский колдун, заправлял величественным жертвоприношением. Все это в целом, в конце концов, должно было освободить то, что находилось за дверью особняка Тасфалена.

Богу внутри Темпуса явно пришлась по вкусу игра в насилие с Джихан и сама Джихан: ноги Пенорожденной обвивали его таз, ее зубы крепко впились ему в шею, и девушка так потрудилась над его плотью, что Темпус был только рад присутствию бога внутри себя, который принял на себя всю тяжесть этого соития: маршал пропустил все, что происходило на противоположной стороне улицы. Фейерверк у него в голове, полыхнувший, когда бог, он сам, Джихан и ее отец слились воедино, оказался сродни столбу огня, поднявшемуся из особняка Тасфалена.

Темпусу потом рассказали, что, когда этот столб возник, двери и окна особняка сами собой распахнулись и нечто сказочное вылетело оттуда. Хлопая огромными птичьими крыльями, оно долго кружило в вышине над домом Тасфалена.

А потом все исчезло в дыму (его было слишком много, чтобы списать на окорока и амфоры с маслом); этот дым поднимался — или опускался — в трубу особняка Тасфалена, а свет, бивший из всех его окон, был отсветом пламени, бушевавшего внутри дома.

А внутри Темпуса полыхал свой пожар.

Джихан подходила ему во всех физических отношениях; когда они наконец расслабились и стали способны слышать что-то помимо своего дыхания и видеть что-то помимо своих душ, она прошептала, спрятав лицо в его шею:

— О, Риддлер, почему тебе потребовалось так много времени, чтобы прийти и взять меня? Как ты можешь так поступать со мной? И с Рэндалом?

— О Рэндале я позабочусь. Он поймет. Я хочу тебя, Джихан — хочу, чтобы ты была со мной. Я…

Трудно было говорить эти слова, но Темпус должен был сказать их, не только ради Рэндала, но и ради всех людей, доверившихся ему.

— Я… ты нужна мне, Джихан. Ты нужна всем нам. Пойдем со мной на север, на восток, куда угодно — ты увидишь мир, а не только его задницу.

— Но мой отец…

Глаза Пенорожденной зажглись красным огнем, похожим на тот, который наконец начал замечать Темпус в доме напротив.

— Разве он не отнесется с уважением к выбору своей дочери?

Руки Джихан обвили шею Темпуса с такой силой, что ни он, ни сама смерть не смогли бы разорвать их объятия, и вновь увлекли его в пучину страсти.

— Тогда, Риддлер, давай покажем Ему, что это действительно мой выбор.

Темпус не был уверен, что даже с помощью бога войны сможет так скоро снова показать свою силу. Но бог, да будет он благословлен, был так же ненасытен, как и Джихан, и, хотя Буревестник заворчал и начал в гневе сотрясать землю, из-за чего вскоре Темпус и Джихан катались в объятиях под струями дождя, загасившего огонь на алтаре и пламя в доме Тасфалена, отец Джихан запоздал с вмешательством.

Темпус добился Джихан, завоевал ее, и теперь даже Буревестник не в силах был заставить дочь переменить свой выбор. Решение было принято.

Зип не мог до конца поверить, в какой переплет попал, будучи вынужден заключить союз с людьми, имеющими все основания желать его смерти.

Ястребиные маски Джабала проводили его до бараков пасынков, чтобы ознакомить его с новым домом. Хорошо хоть, ему еще не обязательно было жить там — пока.

Смысл сделки, насколько понимал Зип, заключался в том, что он должен был возглавить какой-то несуразный союз, составленный из всех его мыслимых врагов, даже таких, о существовании которых он не догадывался. Одна из них, стерва по имени Ченая, обладавшая силой и ловкостью большими, чем половина наемников, слонявшихся по истертому плацу, ясно дала понять, что считает: этот противоестественный союз продержится долго только в том случае, если во главе его станет она.

В Санктуарии нет ничего проще лишиться головы, сказал ей тогда Зип, поклонившись подчеркнуто низко, словно говорил этим жестом, что девушка может обогнать его на пути в могилу в любое время, в любом месте.

Но Ченая, которая была отпрыском высшей ранканской знати, не догадалась, что над ней издеваются. Она приняла как должное, что Зип пресмыкается перед ней, как и подобает червю, и позволила ему проводить себя до чудных носилок, сказав, что скоро встретится с ним снова.

Зип чувствовал бы себя лучше, если бы первое слово ему сказал Джабал, как мужчина мужчине, или если бы ранканец Уэлгрин не посмотрел на него как на козленка, привязанного для того, чтобы заманить волка, или если бы заносчивый Стратон подозрительно не отсутствовал в то время, когда Зипа водили по баракам, вводя в курс дел.

Да, он сможет продержаться в этом бывшем рабовладельческом имении, превращенном в крепость. Да, будет лучше, если он переберется сюда с Крысиного водопада. Но почему-то ему не верилось, что он проживет достаточно долго, чтобы успеть перетащить сюда свои пожитки.

Как не верил в то, что Третий отряд собирается покинуть город, где он был самой могучей силой после богов, колдовства и Священного Союза Темпуса, когда пасынки отправятся в столицу.

Синк не был дураком. И Синк странно посмотрел на Зипа, когда один из его людей подвел тому жеребца продемонстрировать, на что способен боевой конь.

Зип под руководством Синка, словно ранканский мальчик со своим отцом, мотал круги по арене тренировок. День был солнечный, и конь скоро покрылся потом. Вдруг рядом с его головой, едва не задев ухо, просвистела стрела.

Зип, выругавшись, скатился с коня на землю, Синк начал выкрикивать приказания, а его люди, изображая озабоченность, бросились исполнять их.

Стрелу Зип нашел.

Если это и не была та самая стрела, которой целились в Стратона с крыши дома прошлой зимой, то точная ее копия.

— Это не означает, что Страт или кто-то из пасынков стоит за выстрелом, — сказал Синк, кусая соломинку, час спустя, когда вернулись воины, вспотевшие и грязные, и сбивчиво стали докладывать об отсутствии каких-либо результатов, с ухмылками и с холодным весельем в глазах глядя на Зипа, единственного илсига в лагере.

— Разумеется. Я знаю. Похоже, кто-то хочет, чтобы я так думал. Ничего страшного.

Он наполовину верил в то, что говорил. Если Страт захочет расправиться с ним, он устроит показушную церемонию, целый ритуал, в соответствии с кодексом Священного Союза, чтобы убийство перестало быть убийством, освященное потворствующим смерти богом.

Для этой цели имелся алтарь — в дальней части тренировочного лагеря.

Со стрелой в руке, ведя в поводу коня, Зип обдумывал, а не послать ли все к черту.

Потом передумал, вскочил на коня и понесся прочь.

На самом деле ему было все равно, кто пытался убить его. По разговорам, которые он слышал в бараках, все равно было и пасынкам: их беспокоили только стены и погода.

Ему следовало бы догадаться, что вся эта затея поставить его во главе какой-то коалиции по прекращению огня была всего лишь попыткой окольным путем казнить его.

Ритуальная казнь в политическом стиле — не лучший способ покинуть этот мир. Хотя, с другой стороны, Зип, убивший на своем веку достаточно много людей, не мог не знать, что таких способов нет вообще.

Он весь день ездил по Болоту Ночных Тайн, размышляя о своих шансах — невысоких — и альтернативах — никаких.

Он умрет в то же мгновение, когда заявит, что выходит из игры; а сделав вид, что будет играть по правилам, проживет еще неделю-другую.

Это единственное, что ему оставалось. Бежать было некуда, у него и без Темпуса слишком много врагов. Если Зип уклонится от «соглашения», у него нет ни одного шанса остаться в живых. Будет открыт сезон охоты на Зипа, а в качестве охотников выступят профессионалы.

Правда, одна карта на его стороне есть — Кама Невозможно было предположить, что она сблизилась с ним, замышляя месть.

Зип захотел увидеть ее, но, когда выбрался из болота, солнце уже клонилось к закату, и он понял, что ему лучше двинуть в сторону Крысиного водопада.

Хотя Синк доказал, что в Подветренной Зип не находится в безопасности, кто-то показал, что он не находится в безопасности и в бараках; и вообще, он давно уже понял, что в любом месте его безопасность определяется только его умением.

Поэтому Зип решил направиться к Крысиному водопаду, отклонившись с пути лишь для того, чтобы положить стрелу, едва не пронзившую ему ухо, на небольшую груду камней на берегу реки Белая Лошадь.

Когда-то он приносил здесь жертвы — какому-то богу. Он точно не знал какому. Но он благосклонно принимал его жертвы. Зип подумал, что, может, если этот неизвестный любил бы его за то, что он приносил ему жертвы, он сочтет себя оскорбленным, узнав, что в его единственного приверженца выпустили стрелу, и окажет ему услугу.

Без помощи бога выкормыш трущоб вроде Зипа не имел никаких шансов пережить в Санктуарии еще хотя бы одну ночь.