Кит жив, хотя он похоронен неподалеку отсюда, а я мертва, хотя я вижу розовый вечерний отблеск на облаках над горой вдалеке и дерево на переднем плане для подходящего контраста. Старый бондарь превратился в пыль; его гроб тоже, наверное. Кит говорил, что любит меня и я говорила, что люблю его. Мы оба говорили правду. Но любовь может означать много вещей. Она может быть орудием нападения или проявлением болезни.
      Меня зовут Мэри. Я не знаю, будет ли моя жизнь соответствовать тем формам, в которые я переселюсь в этом паломничестве. Но не смерть. Итак, начинаю. Любой отрезок круга, как этот исчезающий обруч бочонка, мог бы привести в то же самое место. Я должна прийти для убийства. Я порождаю скрытую смерть, в противоположность секрету жизни. И то, и другое неустойчиво. Я взвешивала и то, и другое. Если бы я была посторонней, я не знала бы, что выберу. Но я здесь, я, Мэри, следующая магическим путем. Каждый момент целостен, хотя у каждого есть прошлое. Я не понимаю причин, только следствия. И я устала от игр изменения реальности. Все будет становиться яснее с каждым успешным шагом моего путешествия и как тонкая игра света на моей магической горе, все должно измениться. В каждый момент я должна немного умереть и немного возродиться.
      Я начинаю здесь, так как мы жили недалеко отсюда. Я была здесь раньше. Я вспоминаю его руку на моем плече, его иногда улыбающееся лицо, его груды книг, холодный, плоский глаз терминала его компьютера, снова его руки, сложенные в медитации, его улыбка теперь другая. Далеко и рядом. Его руки на мне. Сила его программ, расколоть коды, затем собрать. Его руки. Смертельно.
      Кто бы мог подумать, что он уступит этому быстро разящему оружию, деликатным инструментам, изгибам тел? Или я сама? Пути…
      Руки…
      Я должна вернуться. Вот и все. Я не знаю, достаточно ли этого.
      Старый бондарь в обруче своей работы… Наполовину полный, наполовину пустой, наполовину деятельный, наполовину бездеятельный… Могу ли я вести себя как инь и янь этой известной гравюры? Могу ли считать, что она символизирует Кита и меня? Могу ли я рассматривать ее как великий Ноль? Или как бесконечность? Или все это слишком очевидно? Одно из этих утверждений лучше оставить незаконченным? Я не всегда деликатна. Пусть оно будет. Фудзи стоит внутри него. А разве не на Фудзи нужно подняться, чтобы дать отчет о своей жизни перед Богом или богами?
      У меня нет намерения подниматься на Фудзи, чтобы давать отчет Богу или кому-нибудь еще. Только неуверенность и неопределенность нуждаются в оправдании. Я делаю то, что должна. Если у богов есть вопросы, они могут спуститься вниз с Фудзи и спросить меня. С другой стороны, между нами тесное согласие. Такое, преодоление пределов которого может быть одобрено только издалека.
      Действительно. Я единственная из людей знаю это. Я, которая попробовала запредельность. Я знаю также, что смерть это – только бог, который приходит, когда его зовут.
      По традиции хенро – пилигрим – должен быть одет во все белое. Я нет. Белое не идет мне, и мое паломничество – частное дело, тайная вещь, до тех пор, пока я смогу его выдержать. Сегодня я надеваю красную блузу, жакет и слаксы цвета хаки, кожаные туристские ботинки; я подвязала волосы, в рюкзаке за спиной все необходимое. Я все-таки беру посох, отчасти для того, чтобы опираться, что иногда бывает нужно, отчасти как оружие, которое может понадобиться. Я сторонник его применения в обоих случаях.
      Посох, как сказано, символизирует веру в паломничестве. Вера – это вне меня. Я останавливаюсь на надежде.
      В кармане моего жакета лежит маленькая книжка, содержащая репродукции двадцати четырех из сорока шести картин Хокусая с видами горы Фудзи. Это подарок, очень давний. Традиция выступает против паломничества в одиночку, в целях безопасности и товарищеского общения. Итак, дух Хокусая – мой компаньон, так как он присутствует в тех местах, которые я хотела бы посетить, так же, как и повсюду. Мне больше не нужны никакие компаньоны, и что за японская драма без привидений?
      Охватывая взглядом эту сцену и думая мои думы и чувствуя то, что я чувствую, я начинаю. Я немного жива, немного мертва.
      Мой путь не будет полностью пешим. Но большая часть пути – да.
      Есть определенные вещи, которых я должна избегать в этом путешествии приветствий и прощаний. Простодушие – мой темный плащ и, вероятно, пешая прогулка будет для меня полезной.
      Я должна следить за моим здоровьем.

      Я изучаю репродукцию: мягкая голубизна рассветного неба, слева Фудзи, на которую через окно чайного домика смотрят две женщины; другие изогнутые, сонные фигуры, как куклы на полке…
      Здесь уже не та дорога. Они ушли, как бондарь – люди, чайный домик, рассвет. Только гора и репродукция помнят момент. Но этого достаточно.
      Я сижу в столовой гостиницы, где я провела ночь, мой завтрак съеден, чашка чая передо мной. В комнате есть еще обедающие, но не рядом со мной. Я выбрала этот стол из-за вида, открывающегося из окна и напоминающего вид на репродукции. Хокусай, мой молчаливый компаньон, мог бы улыбнуться. Погода была достаточно благосклонна, чтобы я могла заночевать под открытым небом, но я ужасно серьезно отношусь в моем паломничестве к подозрительным ситуациям в этом путешествии между жизнью и смертью, которое я предприняла. Это отчасти причина поиска, и частично причина ожидания. Вполне возможно, что она может исчезнуть в любой момент. Я надеюсь, что нет, но жизнь редко соответствует моим надеждам – или, что то же самое, логике, желанию, опустошенности, или чему-то другому, относительно чего я их измеряю.
      Все это неподходящее отношение и занятие для ясного дня. Я выпью мой чай и посмотрю на гору. Небо меняется на глазах…
      Изменения… Я должна соблюдать осторожность, когда я буду покидать это место. Есть границы, которые не должны быть нарушены и предосторожности, которые должны быть выполнены. Я продумала все свои движения – от того, как поставлю чашку на стол, поднимусь, повернусь, возьму свои вещи, пройдусь – до тех пор, как я снова буду на природе. Я должна все еще следовать образцам, потому что мир – числовая ось, повсюду плотная. У меня очень малый шанс быть здесь.
      Я не так сильно устала после вчерашнего перехода, как думала, и я принимаю это за хороший знак. Я старалась поддержать приличный вид, несмотря ни на что. Картина на стене справа от меня изображает тигра, и мне хочется, чтобы это тоже был хороший знак. Я родилась в год Тигра, и сильное и бесшумное движение большой полосатой кошки – это то, что мне больше всего нужно. Я пью за тебя, Шер Хан, кот, который гуляет сам по себе. Мы должны быть твердыми в нужное время, нежными в подходящий момент. Выжидать…
      Во-первых, мы были связаны почти телепатически, Кит и я.
      Нас тянуло друг к другу, и даже сильнее в те годы, когда мы были вместе, Шер Хан, в джунглях сердца. Сейчас мы охотники.
      Ожидание окончилось – и саки, начало…
      Я наблюдала изменения на небе до тех пор, пока все небо не стало одинаково светлым. Я допила чай. Поднялась, взяла свои принадлежности, надела рюкзак, взяла посох. Я направилась через короткий холл, который вел к задней двери.
      – Мадам! Мадам!
      Это один из местных служащих, маленький человечек с испуганным выражением лица.
      – Да?
      Он кивнул в сторону моего рюкзака.
      – Вы покидаете нас?
      – Да.
      – Вы не отметили отъезд.
      – Я оставила плату за комнату в конверте на туалетном сто лике. На нем написано «плата за проживание». Я подсчитала необходимую сумму.
      – Вы должны зарегистрировать отъезд.
      – Я не отмечала свой приезд. Я не буду отмечать отъезд. Если вы хотите, я могу проводить вас до комнаты, чтобы показать, где я оставила плату.
      – Извините, но это должно быть сделано кассиром.
      – Извините меня тоже, но я оставила плату и не буду отмечаться.
      – Это нарушение. Я должен буду позвонить управляющему.
      Я вздохнула.
      – Нет. Я не хочу этого. Я пройду через вестибюль и отмечу выезд, так же как и въезд.
      Я замедлила шаги и повернула в сторону вестибюля.
      – Ваши деньги, – сказал он. – Если Вы оставили их в комнате, Вы должны пойти и принести их.
      Я отрицательно покачала головой.
      – Я оставила и ключ.
      Я вошла в вестибюль. Подошла к креслу в углу, самому дальнему от конторки. Села.
      Маленький человечек следовал за мной.
      – Будьте добры, скажите им, что я хочу зарегистрировать отъезд – попросила я его.
      – Ваша комната номер…
      – Семнадцать.
      Он слегка поклонился и направился к стойке. Он говорит с женщиной, которая бросает на меня несколько взглядов. Я не могу слышать их слов. В конце-концов он берет ключ и уходит. Женщина улыбается мне.
      – Он принесет ключ и деньги из Вашей комнаты, – говорит она.
      – Вам понравилось у нас?
      – Да, – отвечаю я. – Если он позаботится об этом, я, пожалуй, пойду.
      Я начинаю подниматься.
      – Пожалуйста, подождите, – говорит она, – сейчас я все сделаю и дам Вам квитанцию.
      – Мне не нужна квитанция.
      – Мне необходимо отдать ее Вам.
      Я снова усаживаюсь. Я держу мой посох между коленями. Я вцепилась в него обеими руками. Если я попытаюсь уйти сейчас, она, вероятно, позовет управляющего. Я не желаю привлекать к моей особе еще больше внимания.
      Я жду. Я контролирую дыхание. Я освободила сознание.
      Через некоторое время человечек возвращается. Он передает ей ключ и конверт. Она шуршит бумагой. Она вставляет бланк в машину. Нажимает кнопки. Вытаскивает бумагу из машины и осматривает ее. Считает монеты в моем конверте.
      – Вы оставили правильную сумму, миссис Смит. Вот Ваша квитанция.
      Она отрывает верхнюю часть листа.
      Что-то происходит в воздухе, будто луч света упал сюда секундой ранее. Я быстро вскакиваю на ноги.
      – Скажите пожалуйста, это частная гостиница или филиал?
      При этом я двигаюсь вперед, так как знаю ответ наперед.
      Ощущение усиливается, локализуется.
      – Это филиал, – отвечает она, оглядываясь в затруднении.
      – С центральной конторой?
      – Да.
      Особым способом, когда ощущения объединяются с действительностью, я вижу, что эпигон, похожий на летучую мышь, устраивается рядом с ней. Она уже чувствует его присутствие, но не понимает. Моя обязанность – мо чи ч'у, как говорят китайцы, немедленное действие, без раздумий и колебаний – поэтому я подхожу к конторке, кладу мой посох под подходящим углом, наклоняюсь вперед, как будто бы собираюсь взять квитанцию, и слегка подталкиваю посох так, что он скользит и падает, перелетая через конторку, его маленький металлический наконечник попадает в гнездо терминала компьютера. Верхний свет гаснет немедленно. Эпигон съеживается и рассеивается.
      – Перебой с электричеством, – замечаю я, поднимая мой посох и поворачиваясь. – До свидания.
      Я слышу, как она приказывает служащему проверить щиток.
      Я выхожу из вестибюля и захожу в комнату отдыха, где принимаю таблетку, так, на всякий случай. Затем я возвращаюсь в небольшой холл, пересекаю его и покидаю здание. Я рассчитывала, что это произойдет раньше или позже, так что я не была не готова.
      Сверхмалого напряжения внутри моего посоха было достаточно для этого случая, и в то же время, как я надеялась, это могло случиться позже. Но, вероятно, лучше для меня, что это произошло сейчас. Я чувствую себя более живой, более настороженной после этой демонстрации опасности. Это ощущение, это знание полезно мне.
      И он не достиг меня. Все закончилось ничем. Основная ситуация осталась неизменной. Я счастлива, имея преимущество столь малой ценой.
      Я хочу выйти прочь и войти в природу, где я сильнее, а он слабее.
      Я вхожу в свежий день, кусок моей жизни сверх утреннего момента созерцания горы.

      Я нахожу место изогнутых сосен на Токайдо и останавливаюсь, чтобы посмотреть на Фудзи из-за них. Путешественники, которые проходят во время первого часа моего бодрствования, не похожи на путешественников Хокусая, но это неважно. Лошадь, носилки, голубые одеяния, большие шляпы – все в прошлом, путешествует только на картине. Купец или дворянин, вор или слуга – я смотрю на них как на пилигримов того или иного сорта. Моя болезненность, спешу я добавить, является причиной того, что мне нужно добавочное лечение. Однако сейчас я хорошо себя чувствую, и не знаю, медикаменты или медитация обусловили мою повышенную чувствительность к тонкостям света. Кажется, Фудзи почти движется под моим пристальным взглядом.
 
      Паломники… Я была бы не против путешествовать с Мацуо Басе, который сказал, что все мы путешественники каждую минуту своей жизни. Я вспоминаю также его впечатления от заливов Мацусима и Кисагата – первый обладает искрящейся прелестью, а второй – прелестью плачущего лица. Я думаю о виде и выражениях Фудзи и захожу в тупик. Печаль? Покаяние? Радость? Воодушевление? Они соединяются вместе и разворачиваются. У меня нет гения Басе, чтобы выразить это в простой характеристике. И даже он… Я не знаю. Похожесть говорит о похожести, но описание должно пересечь бездну. Восхищение всегда содержит в себе недостаток понимания.
      Этого достаточно для того момента, чтобы увидеть.
      Паломники… Я думаю также о Чосере, когда смотрю на картину. Его путешественники хорошо проводили время. Они рассказывали друг другу грязные истории и стихи, присоединяя в конце мораль.
      Они ели и пили и обманывали друг друга. Кентербери был их Фудзи. У них была вечеринка всю дорогу. Книга кончается перед тем, как они прибывают. Подходяще.
      Я не без чувства юмора. Может быть, Фудзи действительно смеется надо мной. Если так, я очень бы хотела присоединиться к ней. Мне действительно не нравится мое теперешнее настроение и капелька медитационного перерыва не помешала бы, если бы был подходящий объект. Рыдающее таинство жизни не может продолжаться все время на самых высоких нотах. Если они могут сделать перерыв, я не против. Завтра, быть может…
      Черт побери! Мое присутствие наконец должно быть замечено, в противном случае эпигон не появился бы. Я была очень осторожна. Подозрение – это еще не уверенность, и я надеюсь, что мои действия были достаточно решительными, чтобы предотвратить подтверждение. Мое теперешнее местонахождение вне досягаемости и знания. Я снова возвращаюсь к Хокусаю.
      Я хотела бы провести остаток моих дней на тихом Орегонском берегу. Место не без своих особенностей. Но я полагаю, именно Рильке сказал, что жизнь – это игра, которую мы должны начинать, не узнав хорошенько ее правил. Узнаем ли мы их когда-нибудь? И действительно ли это правила?
      Вероятно, я читаю слишком много поэзии.
      Но что-то, что кажется мне правилом, требует, чтобы я сделала это усилие. Справедливость, долг, месть, безопасность – должна ли я взвесить их по отдельности и определить процент их участия в том, что движет мною? Я здесь, потому что я здесь, потому что я следую правилам – какими бы они ни были. Мое понимание ограничено результатами. Его – нет. Он всегда мог делать интуитивные скачки. Кит был грамотей, ученый, поэт. Такое богатство. Я беднее во всех отношениях.
      Кокузо, хранитель всех, кто родился в Год Тигра, разрушь это настроение. Я не хочу его. Оно не мое. Пусть это будет болью старой раны, даже обновленной воспалением. Но я не могу позволить ей быть мною. И покончить с ней вскоре. Моя болезнь в сердце и мои причины благородны. Дай мне силы отделить себя от этого, Ловец в Бамбуке, господин того, кто одет в полоски. Отбрось унылость, собери меня, дай мне силы. Уравновесь меня.
      Я наблюдаю игру света. Откуда-то доносится детское пение.
      Через некоторое время начинается тихий дождик. Я надеваю пончо и смотрю. Я очень слаба, но я хочу увидеть Фудзи, возникающую из тумана, который начал подниматься. Я отпиваю воду и капельку бренди. Остались только очертания. Фудзи превратилась в привидение горы на Таоистских рисунках. Я жду до тех пор, пока небо не начинает темнеть. Я знаю, что гора больше не придет ко мне сегодня, и я должна позаботиться о сухом месте для ночлега. Это может быть моими уроками из Ходогайя: Склоняйся к настоящему. Не старайся приукрашивать идеалы. Имей достаточно разума, чтобы уйти из-под дождя.
      Я спотыкаюсь о небольшое дерево. Сарай, сеновал, гараж…
      Что-нибудь, что стояло бы между мной и небом.
      Через некоторое время я нахожу такое место. Мне снится не бог.

      Я сравниваю картину с реальностью. На этот раз не так плохо. Лошади и мужчины на берегу нет, зато на воде есть маленькая лодка. Не совсем такая лодка, если уж говорить по правде, и я не могу сказать, что она сделана из дерева, но и этого достаточно.
      Я была бы удивлена, если бы нашла полное совпадение. Лодка плывет прочь от меня. Розовый свет восхода отражается на воде и на тонком слое снега на темных плечах Фудзи. Лодочник на картине отталкивается шестом. Харон? Нет, я сегодня более бодра, чем в Ходогайя. Слишком маленький корабль для «Narrenschiff», слишком медленный для Летучего Голландца. «La navicella». Да. «La navicella del mio ingegno» – «маленькая лодка моего разума», на которой Данте поднял парус, чтобы преодолеть второй круг ада, Чистилище. Теперь Фудзи… Вероятно так. Ад внизу, небеса наверху, Фудзи посередине – конечная остановка. Утонченная метафора для паломника, который хотел бы очиститься. Подходяще. Как я прекрасно вижу на противоположном берегу. Для этого есть и огонь, и земля, и воздух. Перенос, Изменение. Я прохожу.
      Спокойствие нарушается и моя мечтательность кончается, когда маленький самолет, желтого цвета, спускается к воде откуда-то слева от меня. Мгновением позже его комариное жужжание достигает моего слуха. Он быстро теряет высоту, скользит низко над водой, разворачивается и устремляется назад, на этот раз двигаясь вдоль береговой линии. Когда он приближается к точке, наиболее близкой ко мне, я замечаю вспышку отраженного света в его кабине. Бинокль? Если так, слишком поздно прятаться от его интересующихся глаз. Моя рука проникает в нагрудный карман и вытаскивает оттуда маленький серый цилиндр. Я сбиваю легким ударом его колпачки, пока подношу его к глазам. Секунда на поиск цели, другая на фокусировку…
      Пилот мужчина, и так как самолет улетает прочь, я схватываю только его незнакомый профиль. Что это за золотая серьга в его левом ухе?
      Самолет улетел в том направлении, откуда появился. Он не вернется.
      Я дрожу. Кто-то прилетел с единственной целью бросить на меня взгляд. Как он нашел меня? И что он хочет? Если он решит, что я очень испугана, то атака последует в совсем другом направлении, чем то, к которому я приготовилась.
      Я сжимаю руку в кулак и тихо ругаюсь. Не готова. Это история всей моей жизни. Всегда быть готовой к ошибочным вещам в соответствующий момент? Всегда пренебрегать тем, что имеет наибольшее значение?
      Как Кендра? Я отвечаю за нее, она одна из причин, моего присутствия здесь. Если я преуспею в этом, я, по крайней мере выполню часть моего долга перед ней. Даже если она никогда не узнает, даже если она никогда не поймет…
      Я выталкиваю все мысли о дочери из своего сознания. Если он только подозревает…
      Настоящее. Вернуться в настоящее. Не расплескивать энергию в прошлое. Я стою на четвертой стоянке моего паломничества и кто-то проверил меня. На третьей станции эпигон попробовал обрести форму. Я приняла исключительные меры предосторожности при возвращении в Японию. Я здесь по фальшивым документам, путешествую под чужим именем. Годы изменили мою внешность и я помогла им в том, чтобы усилить темноту моих волос и цвета лица, изменив свою манеру одеваться, манеру речи, походку, обычную еду – что было для меня легче, чем многим другим, у меня уже была практика в прошлом. Прошлое… Снова, черт побери! Может быть, оно работает против меня даже таким образом? К черту прошлое! Эпигон и, возможно, человек-наблюдатель объединяются вместе. Да, я нормальная сумасшедшая и была ею много лет, если хорошенько поразмыслить.
      Однако, я не могу позволить моему знанию действительности повлиять на мои нынешние суждения.
      Я вижу три возможности. Первая в том, что самолет ничего не значит, так что он мог появиться, если бы кто-нибудь другой стоял там, или никого бы не было. Прогулка или поиски чего-нибудь еще.
      Это может быть и так, но мой инстинкт выживания не может позволить мне принять это. Таким образом, кто-то разыскивает меня. Это либо связано с появлением эпигона, либо нет. Если нет, то большое жизненное искушение появляется передо мной и у меня нет идеи, как начать расплетать переплетенное. Здесь имеется так много возможностей из моей прежней профессии, хотя я предполагала долгое время не пользоваться ими. Вероятно, я не должна этого делать. Поиск причин выглядит невозможным предприятием.
      Третья возможность наиболее страшная: существует связь между эпигоном и летчиком. Если дела дошли до того, что задействованы оба агента, тогда я обречена на неудачу. И даже более того, это будет означать, что игра приняла другой, устрашающий характер, который я не рассматривала. Это будет означать, что население Земли находится в большей опасности, чем я предполагала, что я единственная, кто знает о ней и поэтому мой персональный поединок вырастает до глобальных масштабов. Я не могу рисковать, отнеся это сейчас к моей паранойе. Я должна предполагать худшее.
      Мои глаза переполнились. Я знаю, каково умирать. Однажды я узнала, каково терять с изяществом и надрывом. Я не могу больше позволить себе такое роскошество. Если у меня и были какие-то скрытые мысли, теперь я изгоняю их. Мое оружие хрупко, но я должна владеть им. Если боги спустятся с Фудзи и скажут мне: «Дочь, мы хотим, чтобы ты прекратила все это», я должна продолжить это до конца, хотя бы в аду я страдала от «Йу Ли Ч'ао Чуан.» Никогда прежде я не осознавала так силу судьбы.
      Я медленно опускаюсь на колени. Для того и бог, чтобы я могла победить.
      Мои слезы больше не для меня.

      Токио. Гиндза и неразбериха. Движение и грязь. Шум, цвет и лица, лица, лица. Когда-то я любила подобные сцены, но я не была в городе уже очень давно. И возвращение в город, такой как этот, обессиливает, почти парализует.
      Старый Эдо на картине совсем не тот, и я пользуюсь случаем прийти сюда, хотя осторожность угнетает каждое мое движение.
      Трудно найти подходящий мост, чтобы увидеть Фудзи под тем углом, под которым она изображена на картине. Вода не того цвета и я закрываю нос от запаха; этот мост не тот мост; здесь нет мирного рыбака; и зеленщик ушел. Хокусай смотрит, как и я, на Фудзи под металлическим пролетом. Его мост был грациозной радугой, произведением ушедших дней.
      Здесь все еще есть нечто от истины и мечтаний любого моста.
      Харт Крейн мог бы найти вдохновение в вещах этого сорта. «Арфа и алтарь, переплавленные в неистовстве…»
      И мост Ницше – гуманность, простирающаяся до сверхгуманности…
      Нет. Мне этот мост не нравится. Лучше было бы не смотреть на него. Пусть это будет мой «pons asinorum.»
      Легким движением головы я подбираю перспективу. Теперь кажется, что как будто Фудзи поддерживает мост и без ее поддержки он может быть разрушен, как Бифрост, удерживающий демонов прошлого от нападения на наш теперешний Асгард – или, может быть, демонов будущего от штурма нашего древнего Асгарда.
      Я снова двигаю голову. Фудзи пропадает. Мост остается целым. Тень и материя.
      Задние огни грузовика заставляют меня вздрогнуть. Я только что приехала и чувствую, что была здесь слишком долго. Фудзи кажется слишком далекой, а я слишком незащищенной. Я должна вернуться.
      Урок, душа конфликта, у меня перед глазами: я не хочу, чтобы меня тащили через мост Ницше.
      Иди, Хокусай, «укийо-е» Привидение Рождественского прошлого, показывай мне другую сцену.

      Туманная, таинственная Фудзи над водой. Чистейший воздух, который входит в мои ноздри. Здесь есть даже рыбак почти на том месте, где он должен быть, его поза менее драматична, чем на оригинале, его одежда более современна.
      По пути сюда я посетила маленький храм, окруженный каменной стеной. Он посвящен Каннон, богине милосердия и прощения, утешительнице во времена страха и скорби. Я вошла. Я любила ее, когда была девочкой, пока я не узнала, что на самом деле это мужчина.
      Тогда я почувствовала себя обманутой, почти преданной. Она была Гуаньинь в Китае, и тоже утешительницей, но она пришла из Индии, где она была бодисатвой по имени Авалокитесвара, мужчиной – «Господином, Который Взирает с Состраданием». В Тибете он был Чен-ре-зи – «Он с Сострадательными Глазами» – тот, кто регулярно перевоплощается как Далай Лама. Я не верила во все эти чудеса с перевоплощением и Каннон потеряла для меня часть своего очарования с моим всезнайством по истории и антропологии. Но я вошла.
      Мы мысленно возвращаемся в обстановку детства во времена тревог.
      Я осталась там на некоторое время, и ребенок внутри меня танцевал все это время, затем все прошло.
      Я наблюдала за рыбаком на этих волнах, маленьких копиях большой волны Хокусая, которая для меня всегда символизировала смерть. Я могла бы увидеть Христианские символы или Иудейский архетип. Но я помню, как Эрнст Хемингуэй сказал Бернарду Беренсону, что секрет величайших произведений в том, что в них нет символизма. Море есть море, старик есть старик, мальчик – это мальчик, марлин – это марлин и акула такая же, как и остальные. Люди домысливают все сами, заглядывая за поверхность, всегда ищут большего. Для меня это, по крайней мере, непонятно. Я провела мое детство в Японии, отрочество в Соединенных Штатах. Во мне есть часть, которая любит видеть в вещах намеки и соприкасаться с тайной. Но Американская часть никогда ничему не доверяет и всегда ищет материальный источник во всем.
      В целом, я должна сказать, что лучше не доверять, хотя линии интерпретации должны быть обнаружены раньше, перед перестановкой причин, которую я позволяю своему мозгу. Я все та же, не отказываюсь от этого качества характера, которое хорошо служило мне в прошлом. Это не аннулирует точку зрения Хемингуэя, так же как и мою, так как ни одна не претендует на полную истину. Однако в моей теперешней ситуации, я уверена, моя – больший потенциал для выживания, так как я имею дело не только с «вещами», но и с избранными временем Державами и Княжествами. Я хотела бы, чтобы это было не так, и тогда эпигон был бы не более чем артефактом, сродни мыльным пузырям. Но за всем этим что-то стоит, вне всякого сомнения, так как у желтого самолета был пилот.
      Рыбак видит меня и машет рукой. Я машу в ответ с удовольствием.
      Я удивлена той готовностью, с которой я воспринимаю это ощущение. Я чувствую, что это должно быть связано с общим состоянием моего здоровья. Этот свежий воздух и путешествие пешком, по-видимому, укрепили меня. Мои чувства стали острее, мой аппетит лучше. Я потеряла в весе, но приобрела мускулы. Я не пользовалась лекарствами несколько дней.
      Отчего бы это?… Действительно ли это хорошо? Правда, я должна поддерживать мои силы. Я должна быть готова ко многим вещам. Но слишком много сил… Может быть, это саморазрушение в терминах моего общего плана? Равновесие, вероятно, я должна искать равновесие.
      Я смеюсь, в первый раз не помню с каких пор. Смешно пребывать в жизни и смерти, болезненности и здоровье таким же способом, как и герой Томаса Манна, когда я уже прошла четверть всего пути. Мне понадобится вся моя сила – и, возможно, еще больше во время пути. Раньше или позже счет будет предъявлен. Если ожидание окончено, я должна сделать мой собственный «саки.» Между тем, я решаю наслаждаться тем, что у меня есть.
      Когда я нанесу удар, это будет моим последним вздохом. Я знаю это. Этот феномен известен мастерам военного дела разных вероисповеданий. Я вспоминаю историю, рассказанную Евгением Херригелем об обучении с наставником «киудо», о натягивании тетивы и ожидании, ожидании, пока что-то не даст сигнал отпустить ее. Два года он делал это, пока его «сенсей» дал ему стрелу. Я забыла, как долго после этого он повторял это действие со стрелой. Итак, все это начало получаться вместе, истинный миг мог бы появиться и стрела могла бы полететь, могла бы полететь в цель. Прошло много времени, прежде чем он понял, что этот момент всегда приходит с последним выдохом.
      Так в искусстве, так и в жизни. По-видимому, такие важные вещи, от смерти до оргазма, происходят в момент пустоты, в точке остановки дыхания. Вероятно, все они не более чем отражение смерти. Это глубокое осознание для таких как я, что моя сила должна с необходимостью следовать из моей слабости. Это управление, способность найти именно тот момент, который больше всего мне подходит. Но, как я верю тому, что нечто во мне знает, где ложь? Слишком поздно теперь пытаться построить мост к моему сознанию. Я составила свои маленькие планы. И поместила их на заднюю полку своего сознания. Я могу оставить их там и вернуться к другим делам.
      Тем временем я впитываю этот момент вместе с соленым воздухом, говоря себе, что океан есть океан, рыбак есть рыбак и Фудзи всего лишь гора. Затем я медленно выдыхаю…

      Огонь в ваших внутренностях, следы зимы как пряди древних волос. Картина более устрашающая, чем реальность этим вечером.
      Этот ужасный красный оттенок не пылает на рое облаков. Я все еще двигаюсь. Перед лицом древних сил Кольца Огня трудно не стоять с внутренней дрожью, скользя назад через геологическую вселенную ко временам творения и разрушения, когда возникали новые земли.
      Великое излияние, ослепительные вспышки, танец молний как корона.
      Я погружаюсь в огонь и изменение.
      Прошлую ночь я спала в пристройке маленького Сингонского храма, среда кустарников, подстриженных в виде драконов, пагод, кораблей и зонтиков. Там было много обычных пилигримов и священнослужитель вел огненное священнодействие – «гома» – для нас. Огни Фудзи напомнили мне об этом, так же как тогда огонь напомнил мне Фудзи.