После целой вечности ожидания, кажется, что-то стало проясняться.
      Я попытался пошевелить пальцами ног, и мне это удалось. Я лежал, распластавшись, в больничной постели. Обе мои ноги были в гипсе, но все-таки это были мои ноги.
      Я изо всех сил зажмурился, потом открыл глаза — и так три раза. Комната постепенно перестала вращаться передо мной и вокруг меня.
      Но где это, черт побери, я находился?
      Постепенно туман, застилавший мой мозг, начал рассеиваться, и я кое-что припомнил. Я вспомнил долгие темные ночи, санитарок и уколы. Каждый раз, как только я начинал приходить в сознание, меня тут же кололи из шприца какой-то гадостью. Так это все и было. Да. Именно так. Но сейчас я чувствовал себя вполне прилично. По крайней мере, наполовину. И им придется прекратить их лечение.
      Придется ли?
      Может быть, и нет, внезапно пришло мне на ум.
      Естественный скептицизм относительно чистоты человеческих намерений прочно укоренился в моем мозгу. Да меня просто перекололи наркотиками, внезапно сообразил я. По моим ощущениям, никакой особой причины и необходимости в этом не было и не могло быть, но уж если они начали, то с какой стати им останавливаться именно сейчас? Ведь наверняка за это им было заплачено. Значит, действуй хладнокровно и сделай вид, что ты еще в дурмане, подсказал мой внутренний голос — моя вторая половина, самая худшая, но и более мудрая.
      Я последовал его совету.
      Санитарка осторожно заглянула в палату примерно десятью минутами позже, и, конечно, я все еще храпел. Дверь тихо закрылась. К этому времени я восстановил кое-что из того, что произошло.
      Я смутно припоминал, что побывал в каком-то происшествии. Что произошло потом — было как в тумане, ну, а о том, что было до этого, я вообще не имел ни малейшего представления. Но сперва меня отвезли в обычный госпиталь, а потом перевели сюда, это я помнил. Почему? Этого я не знал.
      Одако ноги мои были в полном порядке, это я чувствовал. По крайней мере, ходить я мог вполне, хотя и не помнил точно, сколько времени прошло с тех пор, как я их сломал, а то, что у меня было два перелома — это я помнил. Голова у меня несколько кружилась, но вскоре это прошло и я поднялся, держась за железный прут изголовья кровати, и сделал свой первый шаг.
      Полный порядок — ноги меня держали. Итак, теоретически, я был вполне способен уйти отсюда.
      Я вновь добрался до кровати, улегся поудобнее и стал думать. Меня зазнобило, на теле выступил пот. Во рту отчетливо чувствовался вкус сладкого пудинга. В здании пахло гнилью.
      Да, я попал в автомобильное происшествие, да еще какое…
      Затем открылась дверь, впустив в комнату струю сильного электрического света из коридора, и сквозь щели век я увидел сестру со шприцем в руках. Она подошла к постели — широкобедрая бабища, темноволосая и с толстыми руками.
      Как только она приблизилась, я сел.
      — Добрый вечер, — сказал я.
      — Добрый вечер, — ответила она.
      — Когда я выписываюсь отсюда?
      — Это надо узнать у доктора.
      — Узнайте, — сказал я.
      — Пожалуйста, закатайте рукав.
      — Нет, благодарю вас.
      — Но мне надо сделать вам укол.
      — Нет, не надо. Мне он не нужен.
      — Боюсь, что доктору виднее.
      — Вот и пригласите его сюда, и пусть он сам это скажет. А тем временем я не позволю делать себе никаких уколов.
      — И все же боюсь, что тут ничего нельзя сделать. У меня точные сведения.
      — Они были и у Эйхмана, а поглядите, что с ним сделали, — и я медленно покачал головой.
      — Ах, вот как. Учтите, что мне придется доложить об этом… этом…
      — Обязательно доложите и, кстати, во время своего доклада не забудьте сказать, что я решил выписаться отсюда завтра утром.
      — Это невозможно. Вы не можете даже стоять на ногах, а что касается внутренних повреждений и кровоизлияний…
      — Посмотрим, — сказал я. — Спокойной ночи.
      Она исчезла из комнаты, не удосужившись ответить. Я вновь улегся поудобней и задумался.
      Похоже было, что я нахожусь в частной клинике, а это означало, что кто-то должен был оплачивать счет, причем немалый. Но кто? Кого я знал? Я не мог вспомнить ни одного своего родственника или друга. Что из этого следовало? Что меня упрятали сюда враги? Я стал думать дальше. Ничего. И никого, кто мог бы поместить меня сюда.
      Мой автомобиль упал с небольшого утеса, прямо в озеро, внезапно вспомнил я. И это было все, что я помнил. Я… Я весь напрягся и меня вновь прошиб пот. Я не знал, КТО Я ТАКОЙ.
      И чтобы хоть чем-нибудь занять себя, я уселся на постели и принялся разбинтовывать повязки. Под ними все вроде было в порядке, да к тому же меня не оставляло чувство, что я все делаю правильно. Я сломал гипс на правой ноге, используя как рычаг железный прут, который выломал в изголовье кровати. У меня внезапно возникло такое чувство, что мне надо убраться отсюда как можно скорее, и что мне обязательно надо сделать что-то очень важное. Я несколько раз согнул и разогнул правую ногу. Полный порядок. Я разбил гипс на левой ноге, поднялся и пошел к стенному шкафу.
      Моей одежды там не было. Затем я услышал шаги. Я вернулся на кровать и как можно более тщательно накрыл себя бинтами и разломанным гипсом. Дверь снова открылась. Затем комната ярко осветилась и у самого входа, у выключателя, я увидел здоровенного детину в белом халате.
      — Мне сказали, что вы тут грубо отказываетесь подчиняться нашей санитарке, — сказал он, и здесь уж было не притвориться, что я сплю. — Как это понять?
      — Не знаю, — ответил я. — Как?
      Это его обеспокоило на секунду-другую, затем, нахмурившись, он продолжал:
      — Сейчас время вашего вечернего укола.
      — Вы врач?
      — Нет, но мне велено сделать вам укол, а для этого у меня хватит специальной медицинской подготовки.
      — А я отказываюсь от укола и имею на это полное юридическое право. В конце концов, какое вам дело?
      — Я сделаю вам укол, — он приблизился ко мне с левой стороны кровати. В руке его появился шприц, который до этого он тщательно скрывал.
      Это был очень некрасивый, грязный удар дюйма на 4 ниже пояса, если я не ошибаюсь, после которого он очнулся перед кроватью на коленях.
      — … …, — сказал он спустя некоторое время.
      — Еще раз подойдете ко мне, — сказал я, — и пеняйте на себя.
      — Ничего, мы умеем обращаться и с такими пациентами, — с трудом выдавил он из себя.
      Тогда я понял, что наступило время действовать.
      — Где моя одежда? — спросил я.
      — … …, — повторил он.
      — В таком случае мне придется позаимствовать вашу. Дайте ее сюда.
      Его ругань в третий раз уже начала утомлять меня, так что пришлось накинуть на него простыню и оглушить железным прутом по голове. Примерно через две минуты я был одет во все белое — цвет Моби Дика и ванильного мороженого. Какое уродство! Я запихал его в стенной шкаф и выглянул через зарешеченное окно. Я увидел старую луну с молодым месяцем на руках, качающую его над верхушками тополей. Трава серебрилась и переливалась тонким светом. Ночь слабо спорила с солнцем. Ничто не подсказывало мне, где именно я находился. Комната моя, тем не менее, находилась на третьем этаже здания, и слева от меня, внизу, освещенный квадрат окна говорил о том, что на первом этаже тоже кто-то не спал.
      Так что я вышел из комнаты и осмотрел коридор. Слева он заканчивался глухой стеной с зарешеченным окном, и по обе стороны располагались четыре двери, две на каждой. Скорее всего эти двери вели в такие же палаты, как и моя. Я подошел к окну, но не увидел ничего нового: те же деревья, та же земля, та же ночь. Я повернулся и направился в другую сторону. Двери, двери, двери — без единой полоски света под ними, и единственный звук — шлепанье моих ног, да и то только потому, что позаимствованная обувь оказалась слишком велика.
      Часы моего вышибалы показывали 5 часов 44 минуты. Металлический прут я заткнул за пояс под белым халатом, и он очень неудобно бил меня во время ходьбы по бедру. На потолке коридора примерно через каждые 20 футов горела лампа дневного света. Добравшись до первого этажа, я свернул направо и пошел по коридору, высматривая дверь с выбивающейся из-под нее полоской света. Дверь эта оказалась самой последней по коридору, и я был так невежлив, что вошел в нее не постучавшись.
      За большим полированным столом, наклонившись над одним из ящиков, сидел человек в роскошном халате. На палату эта комната чтото не походила.
      Он поднял голову, и глаза его загорелись, а губы раздвинулись на секунду, как будто он хотел закричать, но удержался, увидев выражение на моем лице. Он быстро встал. Я закрыл за собой дверь, подошел ближе и сказал:
      — С добрым утром. Боюсь, у вас будут крупные неприятности.
      Люди, по-видимому, никогда не излечатся от любопытства по поводу неприятностей, потому что те 3 секунды, которые потребовались мне, чтобы пересечь комнату, он спросил:
      — Что вы хотите этим сказать?
      — Я хочу сказать, что собираюсь подать на вас в суд за то, что вы держали меня взаперти, а также за издевательство и незаконное употребление наркотиков. В настоящий момент у меня как раз начался тот период, когда мне необходом укол морфия, а поэтому я за себя не отвечаю и могу начать бросаться на людей и …
      — Убирайтесь отсюда, — выпрямился он.
      Я увидел на его столе пачку сигарет. Закурив, я сказал:
      — А теперь сядьте и заткнитесь. Нам надо кое-что обсудить.
      Сесть он сел, но не заткнулся.
      — Вы нарушаете сразу несколько правил.
      — Вот пусть суд и разберется в том, кто что нарушает. А теперь мне нужна одежда и личные вещи. Я выписываюсь.
      — Вы не в том состоянии…
      — Вас не спросили. Гоните мои вещи, или я действительно обращусь в суд.
      Он потянулся к кнопке звонка на столе, но я откинул его руку в сторону, повторив:
      — Мои вещи. А это вам следовало сделать раньше, когда я только вошел. Сейчас слишком поздно.
      — Мистер Кори, вы были очень тяжелым па…
      Кори? Я перебил его:
      — Сам я сюда не ложился, но будьте уверены, выписаться отсюда я выпишусь. И причем сейчас. Так что вы не задерживайте меня.
      — Совершенно очевидно, что вы сейчас находитесь не в том состоянии, чтобы оставить стены этой клиники. Я не могу допустить этого. Сейчас я вызову санитара, чтобы он помог вам добраться обратно в палату и уложил бы вас в постель.
      — Не советую. В противном случае вы на себе испытаете, в каком я сейчас состоянии. А теперь ответьте мне на несколько вопросов. Во-первых, кто поместил меня сюда и кто платит за всю эту роскошь?
      — Ну, хорошо, — он вздохнул и его маленькие усики печально опустились долу. Он открыл ящик стола, сунул туда руку, и я насторожился.
      Мне удалось выбить пистолет еще до того, как он отпустил предохранитель. Очень изящный Кольт .32. Подобрав пистолет с крышки стола, я сам снял его с предохранителя и направил в сторону доктора.
      — Отвечайте. По-видимому, вы считаете, что я опасен. Вы можете оказаться правы.
      Он слабо улыбнулся и тоже закурил — явный просчет с его стороны, если он желал выглядеть уверенным. Руки у него здорово тряслись.
      — Ну ладно, Кори. Если это вас успокоит, то поместила вас сюда ваша сестра.
      — ??? — подумал я.
      — Какая сестра?
      — Эвелина.
      И это имя мне ничего не говорило.
      — Странно, я не видел Эвелину много лет, — сказал я. — Она даже не знала, что я живу в этих местах.
      — И тем не менее… — он пожал плечами.
      — А где она живет сейчас? Я хотел бы навестить ее, — сказал я.
      — У меня нет при себе ее адреса.
      — В таком случае узнайте его.
      Он поднялся, подошел к полке с картотекой, прочитал все , что было там написано.
      Миссис Эвелина Флаумель…
      Адрес в Нью-Йорке тоже был мне незнаком, но я его запомнил. Судя по карточке, меня звали Карл Кори. Прекрасно. Чем больше данных, тем лучше.
      Я засунул пистолет за пояс, рядом с прутом, естественно, поставив его вновь на предохранитель.
      — Ну, ладно. Где моя одежда и сколько вы мне заплатите?
      — Вся ваша одежда пропала при катастрофе, и я все же должен сообщить вам, что у вас были переломы обоих ног, причем на левой ноге было два перелома. Честно говоря, я просто не понимаю, как вы можете стоять. Прошло всего две недели…
      — Я всегда поправляюсь быстро. А теперь поговорим о деньгах.
      — Каких деньгах?
      — Которые вы заплатите мне без суда за незаконное содержание в клинике, злоупотребление наркотиками и так далее.
      — Не будьте смешным.
      — Кто из нас смешон? Я согласен на тысячу долларов наличными, только сейчас.
      — Я не намерен даже обсуждать этот вопрос.
      — А я все-таки советую вам подумать, ведь что там ни говори, посудите сами, что будут говорить о вашей клинике, если только я не промолчу. А я , вне всякого сомнения, обращусь в медицинское общество, газеты …
      — Шантаж, и я на него не поддамся.
      — Заплатите вы мне сейчас или потом, после решения суда, мне все равно. Но если вы заплатите сейчас, это обойдется значительно дешевле.
      Если он согласится, то тогда я буду твердо знать, что все мои догадки были верны и вся эта история достаточно грязна.
      Он уставился на меня и молчал довольно долго.
      — У меня нет при себе тысячи, — в конце концов сказал он.
      — В таком случае назовите цифру сами, — предложил я.
      После еще одной паузы он выдавил из себя:
      — Это вымогательство.
      — Ну, какие между нами могут быть счеты. Валяйте. Сколько?
      — В моем сейфе есть долларов пятьсот.
      — Доставайте.
      Тщательно осмотрев свой маленький стенной сейф, он сообщил мне, что там всего лишь 430 долларов, а так как мне не хотелось оставлять отпечатков пальцев, пришлось поверить ему на слово. Я забрал купюры и засунул их во внутренний карман.
      — Где у вас тут ближайшая компания такси?
      Он назвал место, и я проверил по телефонному справочнику, заодно уточнив, где я нахожусь.
      Я заставил его набрать номер и вызвать мне такси, во-первых, потому, что не хотел показать ему, в каком состоянии моя память. Одна из повязок, которые я так тщательно удалил, была вокруг моей головы.
      Когда он вызвал мне машину, я услышал и название клиники.
      Частный госпиталь в Гринвуде.
      Я затушил сигарету, вытащил из пачки другую и снял со своих ног примерно двухсотфунтовую тяжесть, сев в удобное коричневое кресло рядом с книжным шкафом.
      — Подождем здесь, и вы проводите меня до выхода, — сказал я.
      От него я больше так и не услышал ни слова.

      Было часов восемь утра, когда шофер такси высадил меня на каком-то углу ближайшего города. Я расплатился и минут двадцать шел пешком. Затем я зашел в закусочную, устроился за столиком и заказал себе сок, пару яиц, тост, бекон и три чашки кофе. Бекон был слишком жирный.
      Понаслаждавшись завтраком примерно час, я вышел из закусочной, дошел до магазина одежды и прождал там до девяти тридцати — времени открытия.
      Я купил себе пару брюк, три рубашки спортивного кроя, нижнее белье и ботинки. Я также выбрал себе носовой платок, бумажник и расческу.
      Затем я разыскал Гринвудскую автобусную станцию и купил себе билет до Нью-Йорка. Никто не попытался меня остановить. Никто, вроде бы, за мной не следил.
      Сидя у окна, глядя на осенний пейзаж с быстро мчащимися по небу облачками, я попытался собрать воедино все, что знал о себе и о том, что со мной произошло.
      Я был помещен в Гринвуд как Карл Кори моей сестрой Эвелиной Флаумель. Это произошло после автомобильной катастрофы, примерно двумя неделями раньше, при которой у меня были переломаны ноги, чего я сейчас не чувствовал. Я не помнил никакой сестры Эвелины. Персонал Гринвуда, очевидно, получил инструкции держать меня в постели и в беспомощном состоянии, по крайней мере, доктор был явно испуган, когда я пригрозил ему судом. Ну, что ж. Значит, кто-то по какой-то причине боялся меня. Так и придется себя держать.
      Я вновь стал вспоминать о том, как произошла автомобильная катастрофа, и додумался до того, что у меня разболелась голова. И все же происшествие это отнюдь не было простой случайностью.
      Я был в этом твердо убежден, хотя и не знал, почему. Ну, что ж, я выясню и это, и тогда кому-то не поздоровится. Очень, очень не поздоровится. Ненависть, сильная ненависть горячей волной обдала мне грудь. Кто бы ни пытался повредить мне, использовать меня, знал, на что он шел, и делал это на свой страх и риск, так что теперь ему не на что будет жаловаться, кто бы он ни был. Я почувствовал в себе сильное желание убить, уничтожить этого человека, и я внезапно понял, что эти ощущения не в новинку мне, и что в прошлой жизни своей я именно так и поступал. И причем не один раз.
      Я уставился в окно, глядя на мертвые опадающие листья.
      Добравшись до Нью-Йорка, я первым делом отправился в парикмахерскую побриться и подстричься, затем отправился в туалетную комнату и переодел рубашку — терпеть не могу, когда шею щекочут срезанные волосы. Пистолет Кольт .32, принадлежавший неизвестному индивиду в Гринвуде, лежал в правом кармане моей куртки. Правда, если бы Гринвуд или моя сестра обратились в полицию с просьбой разыскать меня, да еще что-нибудь при этом приврали, то незаконное ношение оружия вряд ли сослужило бы мне пользу, но я все же решил, что так спокойнее. Сначала меня все же надо было найти, и я не знал, как будут разворачиваться события. Я быстро перекусил в ближайшем кафе, потом в течении часа ездил на метро и автобусах, соскакивая на самых неожиданных станциях, затем взял такси и назвал адрес Эвелины, якобы моей сестры, которая смогла бы освежить мою память. Проезжая по улицам города до Вестчестера, я обдумал план дальнейших действий и свое поведение при встрече.
      И когда в ответ на мой стук дверь старинного большого дома отворилась практически сразу, я уже знал, что буду говорить.
      Я все тщательно обдумал, еще когда шел по извилистой аллее-подъезду к дому — мимо дубов-великанов и ярких осин, а ветер холодил мою только что подстриженную шею под поднятым воротником куртки. Запах тоника от моих волос смешивался с густым запахом плюща, обвивавшего стены этого старого кирпичного здания. Ничего не было мне знакомо и вряд ли я когда-либо был здесь раньше. Я постучал, и мне ответило эхо.
      Затем я засунул руки в карманы и стал ждать.
      Когда дверь отворилась, я улыбнулся и кивнул плоскогрудой служанке с большим количеством родинок на лице и пуэрториканским акцентом.
      — Да? — сказала она.
      — Я бы хотел повидать миссис Эвелину Флаумель.
      — Как прикажете доложить?
      — Ее брат Карл.
      — О, входите, пожалуйста, — сказала она мне.
      Я вошел в прихожую, пол которой был выстлан мозаикой из бежевых и розовых крохотных плиток, а стены были целиком из красного дерева. Освещала прихожую серебряная с эмалью люстра, вся в хрустальных рожках. Девушка удалилась, и я стал осматриваться, пытаясь увидеть хоть что-нибудь знакомое.
      Ничего. Тогда я стал просто ждать. Наконец служанка вернулась, улыбнулась, кивнула и изрекла:
      — Идите за мной, пожалуйста. Она примет вас в библиотеке.
      Я пошел за ней; три лестничных пролета вверх, а затем по коридору мимо двух закрытых дверей. Третья дверь слева была открыта и служанка остановилась, приглашая меня войти. Я вошел, потом остановился на пороге.
      Как и в любой другой библиотеке, повсюду здесь были книги. На стенах висели три картины — два пейзажа и одна марина.
      Пол был застлан тяжелым зеленым ковром. Рядом с большим столом стоял такой же большой глобус, с поверхности которого на меня смотрела Африка.
      Позади стола и глобуса во всю стену протянулось окно со стеклом, по меньшей мере, восьмисантиметровой толщины. Но остановился я на пороге не потому.
      На женщине, сидевшей за столом, было платье цвета морской волны с глубоким вырезом спереди, у нее были длинные волосы в локонах, по цвету напоминающие нечто среднее между закатными облаками и пламенем свечи в темной комнате, а ее глаза, я это чувствовал, знал, за большими очками, в которых она, по-моему, не нуждалась, светились такой голубизной, как озеро Эри в три часа пополудни ясным летним днем, цвет же ее сжатых коралловых губ удивительно гармонировал с волосами. Но все же остановился я на пороге не поэтому.
      Я знал ее, эту женщину, знал, но абсолютно не помнил, кто она такая. Я вошел в комнату, тоже слегка сжав губы в улыбке.
      — Привет, — сказал я.
      — Садись, — она указала рукой на стул с высокой спинкой, в котором можно было удобно развалиться.
      Я сел, и она принялась внимательно изучать меня.
      — Хорошо, что с тобой все в порядке. Я рада тебя видеть.
      — Я тоже. Как поживаешь?
      — Спасибо, хорошо. Должна сознаться, что я не ожидала увидеть тебя здесь.
      — Знаю, — чуть иронически ответил я, — но я здесь, чтобы поблагодарить тебя за сестринскую заботу и ласку.
      С иронией я говорил специально, чтобы посмотреть на ее реакцию. В это время в комнату вошла гигантская собака — ирландский волкодав — который дошел до самого стола и плюхнулся рядом.
      — Вот именно, — ответила она с той же иронией, — это самое малое, что я могла для тебя сделать. В следующий раз будь за рулем осторожнее.
      — Обещаю тебе, что в будущем я буду применять все меры предосторожности.
      Я понятия не имел, в какие игры мы играем, но так как и она не знала, что я этого не знаю, я решил выудить из нее все, что только возможно.
      — Я подумал, что тебе будет небезынтересно, в каком я сейчас состоянии, поэтому я и пришел.
      — Да, — ответила она. — Ты что-нибудь ел?
      — Позавтракал часа два тому назад.
      Она позвонила своей служанке и приказала накрыть стол. Затем осторожно обратилась ко мне.
      — Я так и думала, что ты сам выберешься из Гринвуда, когда поправишься. Правда, я не ожидала, что это будет так скоро и что ты явишься сюда.
      — Знаю, — ответил я. — Потому-то я и пришел.
      Она предложила мне сигарету и я вежливо сначала дал прикурить ей, потом закурил сам.
      — Ты всегда вел себя неожиданно, — сказала она после несколько затянувшейся паузы, — Правда, в прошлом тебе это помогало, но не думаю, что ты что-нибудь выиграешь сейчас.
      — Что ты хочешь этим сказать? — спросил я.
      — Ставка слишком велика для блефа, а мне кажется, что ты именно блефуешь, явившись ко мне вот так запросто. Я всегда восхищалась твоей смелостью, Корвин, но не будь дураком. Ты ведь знаешь, как обстоит дело.
      КОРВИН? Запомним это наряду с «Кори».
      — А может быть, не знаю, — ответил я. — Ведь на некоторое время я был выключен из игры, верно?
      — Ты хочешь сказать, что ни с кем не связался?
      — Просто еще не успел.
      Она наклонила голову в сторону, и ее удивительные глаза сузились.
      — Странно, но возможно. Не верится, но возможно. Может быть, ты и не врешь. Может быть. И я попробую тебе поверить сейчас. И если ты действительно не врешь, то ты поступил очень умно, и к тому же обезопасил себя. Дай мне подумать.
      Я затянулся сигаретой, надеясь, что она скажет еще что-нибудь. Но она молчала, а я думал о своем участии в этой игре, в которой я ничего не понимал, с игроками, которые были мне неизвестны, и о ставках, о которых я не имел никакого понятия.
      — Одно то, что я пришел сюда, уже говорит кое о чем, — сказал я.
      — Да, знаю. Но ты слишком умен, поэтому говорить это может слишком о многом. Подождем. Тогда будет видно.
      Подождем чего? Увидим что? Галлюцинацию?
      К этому времени нам принесли бифштексы и кувшин пива, так что на некоторое время я был избавлен от необходимости делать загадочные замечания и тонко намекать на то, о чем не имел никакого понятия. Бифштекс был прекрасный — розовый внутри, сочный, и я смачно захрустел своим поджаренным хлебом, запивая всю эту роскошь большим количеством пива. Она засмеялась, глядя, с какой жадностью я поглощаю пищу, нарезая свой бифштекс маленькими ломтиками.
      — Что мне в тебе нравится, так это жажда жизни, Корвин. И это — одна из причин, по которой мне так не хотелось бы, чтобы ты с ней расстался.
      — Мне тоже, — пробормотал я.
      И пока я ел, я представлял себе ее. Я увидел ее в платье с большим вырезом на груди, зеленом, как может зеленеть только море, с пышной юбкой. Звучала музыка, все танцевали, позади нас слышались голоса. Моя одежда была двух цветов — черная и серебряная, и … Видение исчезло, но то, что я сейчас вспомнил, было правдой, и про себя я выругался, что понимаю только часть правды. Я налил из кувшина еще пива и решил испробовать на ней свое видение.
      — Я вспомнил одну ночь, когда ты была вся в зеленом, а я носил свои цвета. Как все тогда казалось прекрасно, и музыка…
      На лице ее появилось мечтательное выражение, щеки порозовели.
      — Да, какие прекрасные были тогда времена … Скажи, ты действительно еще ни с кем не связался?
      — Честное слово, — сказал я, что бы это ни значило.
      — Все стало значительно хуже, и в Тени сейчас больше ужасов, чем даже можно себе представить…
      — И?… — спросил я.
      — Он все в тех же заботах, — закончила она.
      — О.
      — Да, и ему хотелось бы знать, что ты намереваешься делать.
      — Ничего.
      — Ты хочешь сказать?…
      — По крайней мере, сейчас, — поспешно сказал я, потому что глаза ее слишком уж широко открылись от изумления, — до тех пор, пока точно не буду знать, в каком положении находятся сейчас дела.
      — А-а.
      И мы доели наши бифштексы и допили пиво, а кости отдали собакам. Второй ирландский волкодав вошел в комнату незадолго до этого и тоже улегся у стола. Потом мы пили кофе маленькими глоточками, и я почувствовал по отношению к ней самые настоящие братские чувства, которые однако быстро подавил.
      — А как дела у других? — наконец спросил я.
      Ведь такой вопрос ни к чему меня не обязывал, а звучал он достаточно безопасно.
      На минуту я испугался, что сейчас она спросит меня, кого я имею в виду. Но она просто откинулась на спинку стула, подняла глаза к потолку и сказала:
      — Как всегда, пока ничего нового не слышно. Возможно, ты поступил мудрее всех. Мне самой здесь так хорошо. Но как можно забыть все… величие?
      Я опустил глаза к полу, потому что не был уверен в их выражении, и сказал:
      — Нельзя. Просто невозможно.
      Засим последовало долгое и неуютное для меня молчание, которое она нарушила.
      — Ты ненавидишь меня?
      — Что за ерунда, — ответил я. — Ведь что там ни говори, как я могу тебя ненавидеть?
      Это, казалось, пришлось ей по душе, и она обрадованно обнажила в улыбке свой белозубый рот.
      — Хорошо. И спасибо тебе большое. Кем бы ты ни был, но ты настоящий джентльмен.
      Я поклонился и расшаркался.
      — Ты вскружишь мне голову.
      — Ну, что ты там ни говори, а это навряд ли.
      И я почувствовал себя неуютно. Моя ненависть и ярость вновь пробудились во мне, и я подумал, знает ли она, против кого они могут быть направлены. Я почувствовал, что знает. Я с трудом удержался от желания спросить ее об этом в лоб.
      — Что ты думаешь делать? — спросила она в конце концов, и мне ничего не оставалось делать, как туманно ответить:
      — Ну, конечно, ты ведь мне не веришь…
      — Как мы можем тебе верить?
      Я решил запомнить это «мы».
      — Вот видишь. Так что в настоящее время я просто воспользуюсь твоим покровительством. Я буду только рад жить здесь, где тебе не составит никакого труда не выпускать меня из виду.
      — А дальше?
      — Дальше? Там видно будет.
      В нашей беседе наступила давольно-таки длинная пауза. Она не выдержала ее первой и сказала:
      — Умно. Очень умно, и ты ставишь меня в неловкое положение.
      — Да, ты, конечно, можешь остаться, но я хочу предупредить тебя, — тут она поиграла каким-то брелком, висевшим на цепочке на ее шее, — что это — ультразвуковой свисток, специально для собак. У Доннера и Блитцера четыре брата, каждый из них великолепно выдрессирован, и все они сбегаются на мой свисток. Так что поостерегись появляться там, где твое присутствие нежелательно. Если они нападут все вместе, то даже ты не выстоишь долго против такой атаки. В Ирландии и волков-то не осталось после того, как там завели эту породу собак.
      — Знаю, — механически ответил я, и тут же понял, что я действительно это знаю.
      — Да, — продолжала она. — Эрик будет доволен, что ты — мой гость. Это вынудит его оставить тебя в покое, а ведь ты именно этого и хочешь, «Несе-па»?
      — «Уи, мадам», — ответил я.
      Эрик! Это что-то значило! Я знал Эрика, и почему-то это было очень важно, что я знал его. Правда, это было давно. Но Эрик, которого я знал, все еще был для меня очень важен. Почему?
      Я ненавидел его, и это была одна из причин. Ненавидел его настолько, что даже мысль о том, что я могу его убить, была мне не в диковинку. Возможно, что когда-то я даже пытался это сделать.
      И между нами существовала какая-то связь, это я тоже знал. Родственная?
      Да, да. Именно это. Причем ни мне, ни ему не нравилось, что мы … братья. Я помнил… помнил…
      Большой, сильный Эрик — с его влажной, кудрявой бородой и глазами — такими же, как у Эвелины! На меня нахлынула новая волна воспоминаний, в висках отчаянно пульсировало, лоб покрылся испариной. Но ничего не отразилось на моем лице, и я медленно затянулся сигаретой и прихлебнул пиво, одновременно сообразив, что Эвелина действительно была моей сестрой! Только звали ее не Эвелиной — это было точно. Что ж, придется вести себя еще осторожней, — решил я. — В конце концов, не так уж трудно вообще не называть ее по имени до тех пор, пока я не вспомню. А что же я сам? И что, наконец, все это значит? Эрик, внезапно ощутил я, был как-то связан с той моей автомобильной катастрофой. Она должна была закончиться моей смертью, но только я выжил. Не ОН ли и организовал ее? Да, подсказали мне мои ощущения. Это не мог быть никто другой, только Эрик. А Эвелина помогала ему, платя Гринвуду, чтобы меня держали в бессознательном состоянии. Лучше, чем быть мертвым, но …