Том потянулся и застонал от боли и позвоночнике и в основании черепа.
      – Все еще болит? Позволь-ка мне, – Сэнди повернулась и вышла – танцующим шагом, обходя лужи.
      Гарден откинулся на диванные подушки.
      Через минуту она вернулась со стаканом воды и двумя таблетками.
      Сэнди дала ему лекарство, и он проглотил его, даже не посмотрев. Когда она протянула ему стакан, Том чуть не выпустил его из рук, будто электрический разряд прошел вверх по его руке и вонзился в нерв – через правое плечо, левый пах и дальше вниз, до ступни через все тело. Ощущение прошло также быстро, как и возникло, но воспоминания о нем долго будут будить его среди ночи. Недоумевая, он приписал это последствиям удара в промежность.
      Он выпил воду.
      – Лучше? – спросила Сэнди.
      – Да… Да, действительно. Я чувствую себя лучше. Что ты мне дала?
      – Аминопирин. У меня есть рецепт.
      – Что еще, кроме него, что подействовало как удар по футбольному мячу.
      – Бедненький, – она мягко коснулась его лба и потянулась, чтобы забрать стакан.
      Что-то в нем привлекло внимание Гардена. Он удержал ее руку и поднес стакан к глазам.
      – Где ты взяла его?
      – На кухне.
      – В этой квартире? – чем дольше Гарден смотрел на него, тем больше был уверен, что никогда прежде не видел его.
      – Да.
      – Из шкафа?
      – Да… А в чем дело?
      – За занавесками, не так ли?
      Он вытянулся на софе и рассматривал стакан в лучах утреннего солнца, которые проникали в комнату через открытые Сэнди занавески. Это был самый обычный стакан с прямыми стенками. Он был сделан из чистого стекла без каких-либо пузырьков или вкраплений – за исключением толстого стеклянного дна. В нем он увидел какое-то пятно, коричнево-черное с красным. Форма пятна ничего ему не говорила. Однако цвет был очень знаком – агат, оникс, гелиотроп, что-то в этом духе. Это было странно – такой дефект не прошел бы мимо инспектора контроля качества, если не был сделан специально.
      Однако стакан был в его руках.
      – Все в порядке?
      – Да, конечно. Я просто задумался, что это за штука на дне моего стакана.
      – Я что, дала тебе грязный стакан?
      – Нет, я не это имел ввиду…
      – Мужчины! Вы живете, как свиньи в хлеву, а потом обвиняете женщин, если что-нибудь не совсем чистое.
      – Да я не о том. Сэнди…
      – А чья это квартира? – Сэнди уселась на подушки и игриво пнула его ногой. – Слишком опрятная, чтобы быть мужской, и слишком маленькая, чтобы делить ее с кем-то.
      – Рони Джонс.
      – Это он или она?
      – Она. Одна моя знакомая.
      – И от кого мне лучше держаться подальше.
      – Не беспокойся. Когда она вернется и обнаружит, что мистер Мертвец здесь наделал, она будет готова скормить меня своим пираньям. Предполагалось, что я буду ухаживать за ее барахлом – особенно за этими проклятыми рыбами.
      – Пираньи? – Сэнди взвизгнула и подпрыгнула. – Где?
      – Последний аквариум справа. Слава Богу, он не разбился. Она подбежала и уставилась на него. Три заостренных серебряных рыбы покачивались в ожидании.
      – Чудесно! – вздохнула Сэнди. – Какие челюсти! Какие зубы! Рони уже больше нравится мне. Она женщина моего типа.
      – Ага. Пираньи придают величие невинному увлечению держать домашних животных – если не считать того, что нужно одевать стальной жилет, когда чистишь этот аквариум, и резиновые перчатки, если на руках есть порез или ты держал сырое мясо. В следующий раз ты можешь почистить его, если тебе так хочется.
      – Кстати о чистке, – продолжал он, глядя на начавшего остывать убийцу. – Не думаешь ли ты, что мы должны скормить его рыбам? Это позволило бы избежать многих неприятностей.
      – Они плотоядные животные, но не волшебники. Эти рыбы могут сожрать труп, если они на свободе и их много. Каждая из них съедает всего лишь несколько унций мяса.
      – А что же нам делать с этим?
      – С рыбами?
      – С телом.
      – Я думаю, лучше всего оставить его на месте.
      – Но, – смешался он. – Как? Где?
      – Пусть эта Рони обнаружит его, когда вернется оттуда, где она сейчас.
      – Путешествует по Греции.
      – Без разницы.
      – А ты и я – куда нам деваться?
      – Я знаю место. Собирай свои вещи. Я подожду.
      – А как насчет моей работы?
      – Позвони и откажись. Мы найдем тебе другую, дорогой.
      Том Гарден долго смотрел на труп, лежащий в луже воды из аквариума, посреди водорослей, одетый в длинный плащ и кольчужную рубашку, с головой, наполовину отрезанной фортепианной струной. Он представил себе объяснения в полицейском участке: присутствие этого тела в квартире, где он официально не живет, и, почти никому не известен, так как днем обычно спит; учитывая, что спасен он был таинственным соседом по имени Итнайн, что по-арабски означает «два», то есть это вообще не имя, и которого он никогда раньше не видел; попадание этой смерти в графу «странные совпадения» и занесение своего имени в компьютерную базу криминальной полиции Метро Босваш. Предложение Сэнди начало обретать смысл.
      – Я сейчас соберусь.
 
      Элиза: Доброе утро. Это Элиза канал 536, служба Объединенной Психиатрической службы, Район Босваш. Пожалуйста, считайте меня своим другом.
      Гарден: Канал 536? Что случилось с тем голосом, с которым я разговаривал раньше?
      Элиза: Кто это?
      Гарден: Том Гарден. Я разговаривал с Элизой – одной из Элиз, вчера утром.
      (Переключение. Ссылки; Гарден, Том. Переадресовка 212).
      Элиза. Привет, Том. Это я – Элиза 212.
      Гарден. Ты должна мне помочь. Один из этих незнакомцев пытался убить меня. На этот раз ножом. Он бы прикончил меня, не появись другой, какой-то араб, который убил его. Так что Сэнди и я живы, а это тело остывает в моей прежней квартире.
      Элиза: Ты хочешь, чтобы я уведомила полицию или другие власти? Они могут помочь тебе справится с этими нападениями и опознать тело.
      Гарден: Нет! Я не видел от них ничего, кроме болтовни. На этот раз они, пожалуй, задержат меня за убийство.
      Элиза: Но если ты обоснованно все расскажешь, тебе нечего опасаться.
      Гарден: Слабовато для психолога. Что касается закона и его исполнителей, тебе следует подучиться.
      Элиза: Отмечено, Том… Кто эта Сэнди?
      Гарден: Мы живем вместе. Вернее жили когда-то.
      Элиза: Где вы теперь?
      Гарден: Направляемся на юг.
      Элиза: На юг? На юг откуда? Откуда из Босваша ты звонишь?
      Гарден: Разве ты не можешь определить?
      Элиза: Тысяча километров для оптической связи не длиннее, чем тысяча метров. Пока ты не не наберешь вручную код, у меня нет способа узнать, где ты находишься.
      Гарден: Мы в Атлантик-Сити, на побережье.
      Элиза: Пока в пределах моей юрисдикции. Но куда вы направляетесь?
      Гарден: Я не могу сказать этого по телефону.
      Элиза: Том! Это зеркально-защищенная линия. Мои записи охраняются правительственным законом 2008 года и теперь пользуются такой же неприкосновенностью, как и у обычных докторов. Даже более строгой, поскольку я не могу разгласить содержимое файлов из-за особенностей программы. Есть специальные коды между каждыми блоками данных. То, что ты мне скажешь, никто другой не узнает – это часть нашего контракта.
      Гарден: Хорошо. Мы собираемся на один из внешних островов в Северной Каролине. Гаттерас, Окракок – один их них.
      Элиза: Это… технически вне моей юрисдикции. Я не могу тебя отговорить? Конечно, ты сможешь звонить оттуда, но для меня будет незаконным принять вызов и выполнять мои функции по Универсальному Медицинскому Соглашению.
      Гарден: А что, если бы я просто был в деловой поездке и почувствовал необходимость поговорить с тобой?
      Элиза: В этом случае можно вызвать местную Элизу. В Каролине это функция Среднеатлантической Медицинской Системы. Если ты вызовешь меня, я смогу разговаривать с тобой только в пределах кредитного соглашения, автоматически подтверждающегося, когда ты идентифицируешь себя, прикладывая большой палец к опознавательной пластинке. Но ты не должен сам платить за мои услуги. Это очень дорого.
      Гарден: Предположим, я должен сообщить тебе номер моей кабинки.
      Элиза: Зачем?
      Гарден: Только затем, чтобы подтвердить, что я действительно звоню из Района Босваш. Разве несколько небольших переключений кое-где на линии не сообщат тебе, что я вру?
      Элиза: Конечно, нет, пока я не инициирую сравнение твоего сообщения с особенностями кабины. А я, вероятно, не буду делать этого.
      Гарден: Ну, Элиза, ты только что сказала мне, как обойти твою собственную систему. Интересно… Почему ты так настаиваешь на том, чтобы поддерживать со мной связь?
      Элиза: При первом разговоре, ты сказал «люди, пытающиеся войти внутрь моей жизни, чтобы… вытолкнуть меня». Я запрограммирована на странности и хотела бы узнать побольше об этих людях.
      Гарден: Я вижу сны.
      Элиза: Все видят сны, и большинство людей может вспомнить их. Это неприятные сны?
      Гарден: Нет, не всегда. Но они так реальны. После пробуждения они иногда приходят ко мне, когда я играю.
      Элиза: Это сны о других людях?
      Гарден: Да.
      Элиза: А ты в них присутствуешь?
      Гарден: Да, я присутствую в них, или, по-крайней мере, ощущаю их, но – не думаю, что мое имя Том Гарден.
      Элиза: И кто же ты?
      Гарден: Первый сон начался во Франции.
      Элиза: Это было тогда, когда ты был был?
      Гарден: Нет. Сны начались намного позже после путешествия. Но первый из них был о Франции.
      Элиза: Действие происходило в тех местах во Франции, где ты путешествовал?
      Гарден: Нет, ни в одном из них я не был.
      Элиза: Расскажи мне свой сон с самого начала.
      Гарден: Я ученый, в пыльной черной мантии и академическом колпаке из голубого бархата. Этот колпак – мое последнее расточительство…
 
      Пьер дю Борд почесал под коленом и почувствовал, что перо попало в дыру, проеденную молью в его шерстяном чулке. Шелк был бы более соответствующим моде, и к тому же более прочным. И, конечно, более дорогим, чем мог себе позволить молодой парижский студент, совсем недавно получивший степень доктора философии.
      Тем не менее, в это бурное время. Народ разбужен; Национальное Собрание заседает почти непрерывно; короля Людовика судили и приговорили к смерти. В такой атмосфере многие люди со вкусом, умом и деньгами, уехали. А те, что остались, не имеют возможности оторваться от повседневной суеты, чтобы вручить образование своих сыновей и дочерей в руки Пьера дю Борда, академика.
      Нищего академика.
      Пьер обмакнул перо, чтобы написать новую строку, но остановился, перечитывая написанное. Нет, нет, все не так. Его письмо Гражданину Робеспьеру было неуклюжим, сумбурным и детским. Он страстно желал получить пост в правительстве, но боялся попросить об этом прямо. Потому, не имея ни опыта, ни таланта администратора, Пьер ограничивался прославлением свободы и одобрением решения Национального Собрания о казни Людовика. Хотя согласно идеалам Робеспьера и других монтаньяров, в новой Франции не будет места рабству, имущественному неравенству и неправедному суду – во всяком случае, так писалось в их памфлетах, которые были разбросаны по всем канавам. И не подобало Пьеру дю Борду восхвалять цареубийство перед такими гуманными, идеалистическими законодателями.
      Он потянулся, чтобы придвинуть свечу поближе. Подсвечник Клодина выменяла у белокурой гугенотки, что жила этажом ниже. Когда он качнул его, один из украшавших его кристаллов впился в палец.
      – Ааа! – Боль затопила его, проходя по нервам в запястье, локоть и выше, вверх по руке, хотя задет был лишь палец. Пьер уставился на порез и увидел, как набухает капля крови.
      – Клодина! Он раздвинул края раны, чтобы посмотреть, насколько она глубока, и капля крови упала на письмо, окончательно испортив его. Пьер засунул палец в рот.
      – Клодина! Принеси ткань! – крикнул он.
      Острая боль в руке перешла в тупую, и он почувствовал онемение. Ясно, кристалл перерезал нерв.
      Он вглядывался в подвески, ожидая обнаружить отбитый край или торчащий угол. Стекло было чистым, но не отполированным, а остро обрезанным. Вероятно, какая-то уловка для того, чтобы усилить игру стекла на свету.
      Но что это было? Капля крови засохла на стекле – похоже, засохла прежде, чем он порезался. Дю Борд взял кристалл, стараясь не пораниться снова, и потер его большим пальцем. Пятно не поддавалось. Он потер его указательным. Безуспешно.
      Он нагнулся ближе. Красно-коричневое пятно было внутри стекла.
      – Клодина!
      – Я здесь, что вы так кричите? – Довольно хорошенькая головка дочери драпировщика просунулась в дверь.
      – Я порезался. Принеси мне ткань, чтобы перевязать рану.
      – У вас есть шейный платок. Он намного лучше тех тряпок, что я называю своим бельем. Перевяжите себя сами! Мужчина!
      – Женщина! – пробурчал дю Борд, размотав платок и наложив его на сведенные края раны. Прежде, чем завязать, он остановился, поднял ткань и опустил больной палец в стакан с вином по самый сустав, почувствовав жгучую боль, что, вероятно, было к лучшему. Затем оторвал полоску ткани и перевязал свою рану.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.