Кликлик. Кликлик. Два градуса право руля. Клик. Клик.
      …И сквозь призрачную полудрему слова загоняют на стапели тысячи судов, сжигают мои уходящие за облака башни. Бежит сладкий сон… Все, его нет. Что же…
      — Ты странный человек, Доналд Белпатри, — звучали слова. — И многое пережил.
      Я не поворачивал головы. Я притворялся спящим, пытаясь разобраться в своих чувствах. Только что мир вновь куда-то ускользнул… Или дело во мне? Нет, все на месте: вот палуба моего плавучего дома «Хэш-клэш», плетущегося со скоростью, наверное, километр в час по заросшему мангровыми деревьями каналу, что змеится вдоль Лонг-Ки, где-то между Майами и Ки-Уэст. Тепло, прохлада, свет, тень. Щелк-щелк.
      Мы шли на новом автопилоте модели "Рэйдиоу шэк".
      Тот сравнивал информацию от недавно установленных государственных навигационных маяков с заложенной картой и приправлял смесь щепоткой радарных сигналов — амулетом от столкновений. Канал местами так сужался, что двум катерам уже не разойтись, — а значит, здесь было достаточно тенисто, чтобы сделать летнюю жару сносной. Более того, очень приятной. А в сущности, на остальное мне плевать. Однако…
      Я не повернул к Коре головы, лишь хмыкнул. Я должен был сделать по крайней мере это, потому что по ее тону понял — она знает, что я не сплю.
      Но такого ответа оказалось недостаточно. Она молча ждала продолжения.
      — Трюизм, — наконец произнес я. — Назови трех людей, которые ничего не пережили. Назови хоть одного.
      — Хорошо образован, — размышляла вслух Кора, будто наговаривала в диктофон. — Довольно умен. Возраст… сколько? Двадцать семь?
      — Около того.
      — Сложение: крупное. Хотя тело еще не деформированно чрезмерным пристрастием к итальянской кухне. — За две недели, прошедшие с момента нашей встречи, мы привыкли подшучивать над общей склонностью к макаронным изделиям. Сейчас это позволяло ей вести допрос в шаловливой манере. Материально, очевидно, обеспечен. Цели в жизни…
      Кора выжидательно замолчала.
      — Приятное времяпрепровождение, — подсказал я, все еще не поворачивая головы.
      С закрытыми глазами легко представить себе, как урчание двигателя сливается с рокотом проходящих через микрокомпьютер битов информации. Я все еще не доверял по-настоящему этой проклятой штуковине — иначе, оставив его у кормила, позволил бы дремоте перейти в глубокий спокойный сон. И избежал бы неприятного вопроса… Точнее, отсрочил бы его. Рано или поздно мне все равно было бы не отвертеться. Кора подбиралась к этому уже несколько дней.
      Каковое ты возвел в ранг искусства, — продолжила она. — Глаза голубые. Волосы темные, вьющиеся. Черты лица строгие, пристрастный человек мог бы даже сказать красивые. Видимых…
      Да, практические невидимые. При нормальных обстоятельствах. Именно поэтому ее голос затих. Шрамы были хорошо укрыты теми самыми "темными, вьющимися". Кора обнаружила их неделю назад, когда моя голова лежала у нее на коленях, и, естественно, заинтересовалась. Внезапно мне почудилось, что этим вопросом она пилит меня постоянно, и чертовски захотелось, чтобы меня оставили в покое.
      Я знал, что если прямо попросить ее отвязаться, она отвяжется. Но, разумеется, после этого я больше ее никогда не увижу. А я стал замечать, что очень хочу и впредь ее видеть.
      Похоже, Кору тянуло ко мне сильнее, чем требовалось условиями "летнего романа", и я…
      Я повернул голову, положив ее на сложенные руки, и посмотрел на Кору. Она тоже была высокой, футов шести ростом. Сейчас ее изящное тело вытянулось на расстеленном на палубе пляжном полотенце. Она сняла лифчик купальника, но держала его под рукой — на непредвиденный случай. На случай серьезной ссоры со мной, к примеру.
      В сущности, осмотрительная молодая женщина, какой и надлежит быть школьной учительнице. В сущности, красивая. Лицо не голливудское, нет-нет. Темные волосы, остриженные короче, чем диктовалось нынешней модой, потому что, по ее словам, за такими легче ухаживать, а у нее в жизни есть вещи поважнее прически… Но самое главное, я очень не хотел ее терять.
      — Нет видимых причин для существования? — наконец предположил я. Беззаботным тоном, конечно.
      Кора чуть повернулась, чтобы посмотреть мне в глаза.
      — Расскажи о своем детстве, — сказала она. — Судя по твоему говору, оно прошло где-то на Среднем Западе.
      Тема менее опасная на первый взгляд. Опасная? Неужели я в самом деле так подумал? Да. На какое-то неприятное мгновение показалось, что меня прижали рогатиной и тщательно рассматривают. Кое-где болело. Например, шрамы. Я всегда считал себя человеком, который не очень-то раскрывает душу, и…
      Мне дано было увидеть себя будто зажатым в пинцете. Что-то было явно не так. Словно существовали определенные вопросы, которыми не следовало задаваться. Впервые за многие годы я попытался разобраться в себе и осознал, что в ткань моей жизни вплетена нить необъяснимого. Но это и все, что я увидел — ни пути подобраться к нити, ни тем более расплести ее.
      Видение исчезло так же быстро, как появилось, и я был этому рад. Здесь почва тверже.
      — Верхний Мичиган, — ответил я. — Маленький городок. Уверен, что ты о нем и не слышала. Представь себе, называется Багдад. Неподалеку от Национального парка Гайаваты. Миллион озер и без числа комаров… Что тут скажешь? Типичная провинция.
      Она улыбнулась — первый раз за долгое время.
      — Завидую. Я рассказывала тебе кое-что о Кливленде… Полагаю, твой отец, был владельцем какой-нибудь лесопилки?
      Я покачал головой:
      — Нет. Всего лишь работал там.
      Мне не хотелось говорить много о своих родителях. И, между прочим, даже думать о них. Хорошие люди, вот и все. Жизнь в Багдаде была идиллической, ребенком я коротал дни подобно Гекльберри Финну. Но все это лежало в далеком прошлом, и я не испытывал желания возвращаться к нему.
      Из-за поворота навстречу нам выполз еще один плавучий дом. Мой компьютер принял немного вправо, уступая проход.
      — Я думала, что ты живешь на какое-то наследство. У меня заболела голова — возможно, из-за солнца. Я сел и потер шею.
      — Мы не взяли удочки, да? Черт побери, а ведь собирался! Забыл…
      — Ну хорошо, Дон, прости. Это не мое дело.
      Встречная лодка выключила двигатель и скользила по инерции. В иллюминатор на обращенной к нам стороне высунулись два парня. Полуобнаженные загорающие девушки здесь не редкость, но, очевидно не такие красивые, как Кора. Один из парней что-то сказал, но я постарался пропустить это мимо ушей и лишь с неловкостью загородил надевавшую лифчик Кору. Голова раскалывалась.
      — Нет! Ну, Кора… Черт побери, ты не так меня поняла!
      — Я не обижаюсь.
      — Но ты удаляешься от меня, я чувствую.
      — Удаляюсь? Или меня отталкивают?
      — Я…
      Я встал, но идти было некуда. Ухмыляющиеся юнцы проплыли мимо и запустили двигатель под моим почти беспомощным взглядом.
      Я сел спиной к Коре, свесив ноги с палубы, и заколотил пятками по стекловолокну корпуса. Робот-навигатор, словно безумец, непрерывно бормотал про себя данные.
      — Дон, меня действительно не касается, откуда у тебя деньги. Я знаю только, по твоим же словам, что тебе на счет ежемесячно поступает восемь тысяч долларов, и…
      — Когда это я тебе сказал?
      — Ночью, несколько дней назад, практически во сне, — ответила она. Похоже на правду — ты ведешь довольно обеспеченную жизнь.
      Мое лицо под тщательно культивируемым загаром покраснело.
      — Хочешь знать, откуда у меня деньги?! — крикнул я. — А я не хочу!
      Ну как ей удается заставить меня чувствовать себя ребенком, признающимся в тайном грехе?! Мне страшно захотелось повернуться и ударить ее по лицу.
      — Что "не хочу"? — помолчав, удивленно спросила Кора.
      В горле встал ком, голова буквально разламывалась.
      — Не хочу думать об этом! — наконец выдавил я, будто пробивая словами стену.
      Затем я вновь повернулся — и неожиданно моя рука, которую я едва не занес в ударе, теперь рванулась вперед и сжала запястье Коры. Я не мог больше вымолвить ни слова, но знал, что отпустить ее тоже не могу.
      Внезапно вспыхнувшее в ней раздражение тут же сменилось жалостью и озабоченностью.
      — Дон… Что-то ведь у тебя не в порядке, да?
      — Да.
      Я почувствовал облегчение, сумев признаться. "Не в порядке?" Да, к тому времени я уже понял это. Хотя не представлял себе, что именно. Но определенно не в порядке. Настолько я уже прозрел — с ее помощью.
      — Тебе придется отпустить мою руку, — с деланной непринужденностью сказала Кора. Ее торопливо застегнутый лифчик грозил упасть. — Сюда идет еще одна лодка.
      Я поднял голову. Лодка едва показалась из-за поворота футах в тридцати впереди. Запястье Коры выскользнуло из моих разжавшихся пальцев, и тут я увидел загорелое мужское лицо.
      — Никак Малыш Уилли Мэтьюс собственной персоной, — заметил я и сам удивился совершенно неуместной догадке.
      Внезапно я понял, что только что благополучно пережил какой-то внутренний кризис, и едва не задохнулся от облегчения. Я сохранил Кору. Что бы там не произошло, а расставаться с ней я не собирался.
      — Уилли?.. Почему ты о ней вспомнил? — спросила Кора, поправляя лифчик.
      — Не знаю. Наверно, просто былые знаменитости иногда всплывают в памяти.
      Вблизи лицо в лодке мало напоминало сгинувшего проповедника, каким я его запомнил по фотографиям и телеэкрану. Собственно, это было всего лишь весьма расплывчатое общее сходство. Когда мозгу нужен повод, чтобы отвлечься, он хватается за самые несуразные соломинки.
      — Что тебя тревожит? Поделись, — сказала Кора. — Обещаю, ничего ужасного не произойдет.
      Не уверен, что я поверил в это, но поверить хотел. Не осознавая причин, я чувствовал отчаяние, из глаз готовы были брызнуть слезы. Жаль, если такие страдания окажутся напрасными. Еще одно усилие, уговаривал я себя, — и все будет сказано. Она узнает ровно столько, сколько знаю я сам. Едва не расставшись, мы станем ближе друг другу. Несмотря на дурные предчувствия, овладевшие моей душой, — что ужасного могло произойти?
      — Хорошо, — сказал я, глядя на сверкающую воду. — Я понятия не имею, откуда приходят деньги.
      Я выждал, надеясь на какую-нибудь ее реплику, но Кора молчала.
      — Пока я не нажимаю, пока не пытаюсь выяснять: все будет в порядке, почему-то я это знаю. Средства перечисляет компьютер, без указания источника. Около года назад я пошел в банк и спросил, насколько трудно их проследить. Оказалось, по имеющимся данным невозможно. Потом я заболел, свалился на несколько дней и больше об этом не вспоминал. Но пока я не задумываюсь об источнике денег, все хорошо. Просто чудесно.
      Последние слова продолжали звучать у меня в голове. Я повторял их, будто зубрил наизусть. Непонятно, как можно было сказать такое применительно к описанной ситуации… Но мало того — долгое время я искренне верил в это. Я поднял руку и потер лоб, глаза. Головная боль не утихала. Опуская руку, я заметил, что она дрожит.
      Кора вдруг взяла меня за плечи.
      — Успокойся, Дон. Я думала, ты, возможно, получаешь какое-то пособие — эти шрамы… Но ведь здесь нечего стыдиться.
      Тут я понял, что веду себя, будто в самом деле стыжусь. Однако чего? Хотя теперь я уже боялся думать об этом. Почему — тоже уже понял. Действительно, было что-то… странное в моем образе жизни. Но самое странное — мое отношение. И сколько это уже тянется?
      На лбу выступила обильная испарина. Что-то неладно. Мне почему-то было известно: получаемые деньги — не компенсация за увечье. Но я не знал и не желал знать, за что мне их платят. Я понял, что попросту страшусь узнать. Я так дико боялся, что готов был пойти на что угодно, лишь бы не знать. И все же…
      Кора села рядом со мной, свесила вниз длинные загорелые ноги. Мы смотрели на струящуюся воду, то яркую, то темную, когда падала тень, скорее пятна Роршаха, чем магическое зеркало; Кора не видела моего страха.
      — Зачем предполагать что-то дурное… — тихо произнесла она. Потом, помолчав, добавила: — Хотя ты говорил, что семья у тебя не из богатых?
      Я кивнул, теперь, когда кризис миновал, слушая вполуха. Кора одержала победу, и мы оба это чувствовали, хотя сформулировать какую именно, не могли. Я только начал прозревать. Я знал, что уже не смогу вновь стать тем человеком, которым был совсем недавно. Я содрогнулся, а потом взял Кору за руку. Мы продолжали смотреть на воду, и головная боль утихла.
      Настал момент кристальной ясности, и вдруг я как наяву увидел сосны и ели вместо окружавших нас мангровых зарослей, уловил запах и шум леса вместо соленой свежести океана…
      Впервые за долгое время — долгие годы — я захотел вернуться домой.
      — Кора…
      — Да?
      — Поедешь со мной знакомиться с родителями?
      О, благословенная тяга к общепринятому…

      Билет? Билет? Билет.
      Что-то кликнуло. Беззвучно. Что-то как-то где-то. Бип-клик-клет. Бип-клет. Бип…
      Вокруг. Вперед и назад. Пауза. Толчок. Поворот. Еще один. Передо мной огромный сияющий котел с алфавитной кашей. Подход спереди. Я нырнул туда, где движется рука, собравшая нити власти. Естественно. От одного — к другому, потянешь за ниточку, и клубок размотается. Расширяясь и пульсируя…
      На причале, где мы оставили днем «Хэш-клэш», имелись все удобства, в том числе устройства для подключения бортовых компьютеров к телефонной сети. Многие деловые люди и на отдыхе предпочитали иметь под рукой подобную возможность.
      Все мое дурное самочувствие испарилось, остался лишь налет почти приятной усталости и легкого оцепенения, который в случае надобности я мог бы стряхнуть. Надобности такой, однако, не возникло, и я был благодарен за притупленность чувств, которую заботливо дарует иногда дух или тело. Для полной безмятежности недоставало лишь хорошей порции жаркого. Но сперва дела.
      — Отчего бы не заказать сейчас билеты? — сказал я, ощущая нетерпение.
      Кора улыбнулась и кивнула.
      — Давай. Я не передумала.
      Я спарил разъемы, которые включали нас в информационную сеть побережья и всего мира, и вернулся в помещение, где стоял компьютер.
      В заказывании билетов нет ничего особенно сложного или экзотического. По сути надо лишь соединить мое информационно-обрабатывающее устройство с аналогичными устройствами авиалиний и банка и передать указания, сколько людей, куда и каким классом летят.
      Однако…
      Это произошло после того, как с делом было покончено. Можно было протянуть руку и выключить компьютер. Но вместо этого я продолжал смотреть на экран дисплея, чувствуя приятное удовлетворение, что билет…
      Билет?
      Очевидно, я замечтался, сперва подумав о билете и о том, что следует за подобным решением, затем о точной, слаженной работе самой машины, которая все это делала возможным, и наконец…
      Я вроде бы слышал, как Кора меня окликнула — самым обычным тоном, едва ли требующим ответа. Потом я увидел сон наяву.
      Мне казалось, будто я с головокружительной скоростью несусь вдоль темных и ярких линий; словно безумный аттракцион — вверх, вниз, по какой-то знакомой местности, на территории мозга или духа, где я уже бывал в предыдущем воплощении, а может, вчера, в момент забывчивости. Там, в конце пути, держали в заточении часть моей жизни. Ее окружали стены, преграждающие мне дорогу, и беззвучно затряслись вокруг сирены, когда я попытался найти проход…
      — Дон! Что с тобой?
      С порога на меня смотрела Кора. Я выдавил улыбку.
      — Замечтался о доме, — сказал я, стряхивая оцепенение сна, потер глаза и зевнул.
      — На секунду мне показалось, что ты уснул или…
      — …отключился? Ничего подобного. Я знаю, что тебя надо периодически кормить. Одевайся и…
      Тут я внезапно заметил, что она уже в синей запахивающейся юбке и красной блузке.
      — Дай мне пять минут, и мы сойдем на берег в поисках протеина.
      Она улыбнулась. Я выключил терминал.
      Возвращение домой все еще согревало душу.
      Кликлик.
      В Детройте мы пересели на самолет до Эсканобы, что на северном берегу Мичигана. Яркое зеркало озера, по крайней мере вдоль береговой линии, словно конфетти было усеяно парусниками — меня будто током ударило. И чем ближе становилось мое пасторальное детство, тем больше наплывало воспоминаний. Я постоянно указывал Коре то на одну, то на другую достопримечательность, занимательные истории сами собой возникали в голове и просились с языка.
      Багажа у нас не было — только сумки через плечо. Сойдя с самолета, мы сразу взяли напрокат машину и по автостраде 41 поехали вдоль берега к северу, к выезду из города. Солнце нанесло по зеркальной поверхности озера скользящий удар, и тотчас, словно трещины в стекле, побежали волны. Через несколько миль мы свернули на шоссе Джи-38 к Корнеллу. Темно-зеленый косматый горизонт казался удивительно близким, и мое воображение, опережая события, устремилось вперед.
      — Все же я думаю, что надо было предварительно позвонить, — уже не в первый раз сказала Кора. — За пять лет многое могло измениться.
      Пять лет?.. Неужели так долго меня не было дома? Я выпалил цифру не задумываясь. Так сколько же лет прошло? Ни в прошлом, 1994, ни в позапрошлом году я Флориду не покидал, точно. В 1992… Я не мог припомнить, что делал в девяносто втором.
      — Знаешь, я немного боюсь знакомства с твоими.
      Дорожный указатель обещал Багдад через 15 миль после Корнелла. Как мне и подсказывала память.
      Я повернулся к Коре.
      — Тебе нечего бояться, все будет хорошо.
      Да и как иначе? Чем ближе мы подъезжали к Багдаду, тем меньше я беспокоился о дальнейшем. Главное… я улыбнулся… главное, что мы вместе.
      Крошечный Корнелл, очевидно, за несколько лет сильно изменился — я ничего не мог узнать. Но шоссе в окружении высоких деревьев, старая железнодорожная ветка, водонапорная башня там или сям — все было до боли знакомо.
      — А вот это что-то новое, — сказал я помолчав.
      Бензоколонка на краю Багдада оказалась маленькой и обветшалой, а не крупной станцией от "Ангро энерджи", которую я так отчетливо помнил. У въезда стоял новый знак: "Багдад. Нас. — 442".
      Я притормозил до требуемых 30 миль в час и поехал по единственной дороге, которую в черте поселка с известной натяжкой можно было бы назвать улицей. Незаасфальтированные дорожки, поросшие кое-где травой, развалюхи сараи и скособоченные домики с облупившимися фасадами…
      Беда была в том, что эта улица не имела ничего общего с той, которую я помнил. Впрочем, возможно, на другой стороне поселка…
      Ее мы достигли неприятно быстро. Промелькнуло последнее здание, и начались поля.
      Население — 442.
      Нет, не может быть. В детстве меня окружало некое подобие если не столичной жизни, то уж во всяком случае мира, в котором существовали города, — не эта богом забытая дыра. Я помнил… что-то большее. Где красная кирпичная школа с покрашенными в черный цвет пожарными лестницами, где белая церковь со шпилем, театр с большим шатром? Где дом моих родителей?
      Я вел машину, рассеянно глядя по сторонам, и Кора, наверное, догадалась, что что-то не так. Вернее, то, что все это время было не так, теперь обрело конкретную форму.
      Я затормозил, прижавшись к правой обочине, развернулся — движения, собственно, не было никакого, даже сейчас, в разгар лета, — и медленно поехал назад, в ту часть, которую условно можно было бы назвать центром. Мимо проплыли старые фасады четырех магазинов, совершенно мне не знакомых.
      "Кафе". Хорошая идея. Я припарковал машину — с таким же успехом можно было оставить ее посреди улицы — и мы зашли в кафе.
      Кроме нас, посетителей не было. Мы сели у стойки и заказали охлажденный чай. День выдался жаркий, и, наверное, неудивительно, что я вспотел.
      — Вы не знаете здесь в округе семью Белпатри? — спросил я усталую официантку с голубым лаком на ногтях.
      — Кого?
      Я повторил по буквам.
      — Нет. — В этой женщине — владелице или совладелице кафе безошибочно угадывался старожил. — Вроде, в Перронвиле есть Беллы, добавила она.
      Мы не спеша пили чай и наблюдали за отвратительно опытной мухой, залетевшей за стекло на кокосовый орех, украшавший что-то сухое и желтое. Я не хотел смотреть на Кору и на ее ни к чему не обязывающие фразы отвечал односложным мычанием.
      Расплатившись, мы сели в машину и медленно поехали по шоссе к югу. Я внимательно всматривался в боковые улочки — ничего. Все выглядело совершенно иначе.
      На краю поселка я свернул на заправку и залил бензин. Подзарядкой здесь и не пахло — так далеко на север от Солнечного пояса электромобили, как видно, не дошли. А на новой станции «Ангро», которую я, вроде бы, помнил — действительно помнил! — устройства для подзарядки были.
      Заправщику пришлось выдержать ту же серию вопросов о семействе Белпатри. Увы, эту фамилию он слышал впервые.
      Не успел я завести двигатель, как Кора спросила:
      — Ты помнишь улицу, на которой стоял твой дом?
      — Конечно. Беда лишь в том, что это ложная память.
      Я был потрясен открытием — да. Но не до такой степени, как можно было ожидать. Где-то глубоко внутри я все время знал, что и запечатленный в памяти дом, и мое детство — изощренная ложь. Важно было приехать сюда и убедиться. И главное, чтобы при этом рядом была Кора.
      — Конечно, я помню улицу и дом. Но они не в этом городе. Улицы другие, и дома другие, и люди… А все, что я вижу вокруг, — я этого не помню. Я никогда в жизни не был в Багдаде.
      Наступило молчание.
      — А может, их два?.. — произнесла Кора.
      — Два города с одним названием? Оба в Мичигане, оба в нескольких милях к северо-востоку от Эсканобы по одной дороге? Причем дорогу я помню, все сходится. Все до края поселка. Потом… словно вживили что-то чужеродное.
      В географии или в памяти — не знаю…
      — А твои родители, Дон? Если их здесь нет…
      Они по-прежнему стояли у меня перед глазами, но не близкие, а будто с киноэкрана или страницы книги. Мама и папа. Милейшие люди.
      Я больше не хотел думать о родителях.
      — Ты нормально себя чувствуешь?
      — Нет, но… — Я понял, что в каком-то отношении мне сейчас даже лучше, чем там, во Флориде, без единого облачка на горизонте. — Вернешься со мной во Флориду?
      Кора хихикнула — видимо, от облегчения, что я держу себя в руках.
      — Да уж. Честно говоря, не хочется остаток отпуска проводить здесь.
      Я выехал на знакомое шоссе. Прощай, Багдад, вор моей юности.

      Закат и вечерняя звезда, горизонт, увенчанный гирляндой увядших роз…
      Нам повезло с рейсом на Детройт и недолго пришлось ждать самолета до Майами. Кора попросила меня сесть у иллюминатора, и я наблюдал, как чернильную тьму прокалывают светящиеся колодцы звезд.
      — Ты не собираешься обратиться к помощи, когда мы вернемся?
      — К чьей помощи? — спросил я уже догадываясь. — И по какому поводу? догадываясь и об этом.
      — Тебе нужен врач, разумеется. Специалист по подобным вопросам.
      — Думаешь, я сумасшедший?
      — Нет. Но мы оба знаем, что-то у тебя определенно не в порядке. Если автомобиль барахлит, его показывают механику.
      — А если правый глаз обманет тебя?
      — В роль Эдипа можешь не входить. Я говорю о психиатре, а не о психоаналитике. Предположим, какое-то повреждение органического характера… Куда-нибудь давит осколок кости — последствие твоего несчастного случая — или что-нибудь в этом роде.
      Я долго молчал. Ничего лучшего в голову не приходило, однако…
      — Просто душа не лежит, — признался я.
      — "И остается лишь разгладить эту прекрасную пустоту", — почти что с горечью сказала Кора.
      — Что?
      — "Тихая Лета — моя обитель. Я никогда, никогда, никогда не вернусь домой!" Сильвия Платт. Из поэмы об амнезии. Предпочитаешь жить без памяти?
      — За цитатой у преподавателя литературы дело не станет, — пробормотал я, но последняя ее фраза мне не понравилась.
      Нельзя попросту забыть о поездке в Мичиган и вновь соскользнуть в счастливое неведение, сказал я себе. Нет. И тут же опять пришло странное чувство — а может, отмахнуться от всего этого и плыть по течению, никогда, никогда, никогда не возвращаясь домой?..
      Мне стало страшно.
      — Ты знаешь хорошего специалиста в этой области?
      — Нет. Но, безусловно, найду.
      Я потянулся и тронул ее за руку. Наши глаза встретились.
      — Хорошо, — сказал я.
      Кроме плавучего дома у меня на Флорида-Кис есть собственная квартира. Но мы остановились в гостинице в Майами, где выбор врачей значительно шире. Кора сразу же села на телефон и разыскала приятеля одного знакомого, каким-то образом связанного с администрацией медицинского института. По ее теории, надо обращаться к тому специалисту, к которому приходят с собственными проблемами другие врачи. Через несколько часов после нашего приезда я был записан на прием к психиатру, доктору Ралфу Даггетту, на следующее утро.
      Словно готовясь к предстоящему испытанию, мое подсознание услужливо высыпало калейдоскоп снов. Из-за бензоколонки в какой-то дикой глуши выглянул Малыш Уилли Мэтьюс, предупредил меня, что следующий полет в самолете добром не кончится, и превратился в медведя. Кора, раздевшись, чтобы легче было залезть в мой домашний компьютер и починить его, объявила, что на самом деле она — моя мать. А когда я — во сне, разумеется, — пришел в кабинет психиатра, в засаде за столом поджидало толстое черное чудище.
      Настоящий психиатр, с которым я встретился, в подобающее время проснувшись, побрившись и позавтракав, оказался вовсе не таким страшным. Доктор Даггетт был радушным обаятельным мужчиной лет сорока, невысокого роста, скорее плотно сколоченным, чем полным, — этакий лощеный хоббит, увеличенный в размере. Пока у нас шел ни к чему не обязывающий разговор о причинах, побудивших меня к нему обратиться, Даггетт с непроницаемым лицом профессионального картежника изучал лежащую перед ним на столе медицинскую анкету, которую я только что заполнил. Собственно, изучать там было нечего. Насколько мне известно, всю жизнь я был до отвращения здоров.
      Доктор передал анкету медсестре для введения в компьютер, а сам уставился мне в глаза, подсвечивая маленькой лампочкой. Он поинтересовался, часто ли мучают меня головные боли, а я мог припомнить лишь недавний приступ в плавучем доме. Даггетт проверил мои рефлексы, координацию движений и артериальное давление. Наконец усадил меня на неудобный стул и развернул над спинкой и моей головой стереотактическую раму, а сестра вкатила аппарат КОГ-ЯМР (компьютеризованная осевая голография посредством ядерно-магнитного резонанса) для сканирования мозга. В отличие от рентгеноскопии новая методика, появившаяся в последние годы, давала голографическое изображение исследуемого органа — вне поля вашего зрения, если вы брезгливы, и на виду, если вас от этого не тошнит. К счастью, мой психиатр оказался современных взглядов, а я — не из брезгливых. Сначала он рассматривал изображение за складным экранчиком, но по моей просьбе его убрал.
      Серо-розовый цветок на толстой ножке (прежде никогда не приходилось лицезреть собственный мозг). Весьма хрупкий на вид. Вот, значит, каков я "заколдованный ткацкий станок" по Шеррингтону, где неустанно ткут сознание миллиарды клеток? Или радиостанция, материализующая душу? Или "компьютер из плоти" Минского? Или…
      Как бы то ни было, Даггетт оборвал мои размышления, вынув изо рта трубку и пользуясь ею как указкой.
      — В височной доле, похоже, шрам, — заявил он. — Однако аккуратный. Любопытно… Судороги случаются?
      — Насколько я знаю, нет.
      — Не замечали по утрам прикуса языка, самопроизвольного мочеиспускания, болей в мышцах?
      — Нет.
      Даггетт ткнул трубкой в изображение, и я невольно поморщился.
      — Возможно, гиппокамп… — заметил он. — Повреждения в этой области могут сказываться на памяти самым невероятным образом, но… — Он замолчал и что-то подрегулировал в аппаратуре. — Расскажите-ка мне подробнее о вашей поездке в Мичиган… Вот! Что ж, внешне гиппокамп в порядке… Давайте, говорите.
      Он продолжал измываться над изображением моего мозга, а я излагал все связанное со злополучной поездкой. Кора была рядом, чтобы подтвердить, что по крайней мере эти воспоминания — не ложные.
      Наконец доктор щелкнул тумблером, и парящий в воздухе мозг исчез. Мне даже стало не по себе.
      — Я бы хотел попробовать гипноз, — это Даггетт. — Не возражаете?
      Впрочем, времени возражать он не дал — признак того, полагаю, что мой случай его заинтересовал.
      — Вас раньше гипнотизировали?
      — Никогда.
      — Тогда давайте устроимся поудобнее.
      Даггетт высвободил меня из рамы и, подведя к мягкому креслу, откинул его спинку чуть ли не до горизонтального положения. Аппаратура в кресле определила ритмы моего мозга, подстроила под некоторые из них свое собственное слабое излучение и стала постепенно наращивать мощность, вызывая в то же время тончайшие изменения. Я словно чувствовал деятельность компьютера, управляющего этим устройством. Волны текли через меня, как вода, а потом внутри головы вспыхнул белый шум и я потерял сознание.
      — Как ваше самочувствие?
      Надо мной нависло профессионально внимательное лицо доктора Даггетта. Рядом, выглядывая из-за его плеча, стояла Кора.
      — Полагаю, неплохо, — отозвался я, промаргиваясь и потягиваясь.
      Мне казалось, что я спал очень долго и при этом видел сны — из тех, что немедленно бледнеют и ускользают, когда пытаешься их осознать.
      — Что вы помните о Багдаде? — спросил Даггетт.
      У меня все еще сохранилось два набора воспоминаний: город, который я действительно видел, и уже изрядно потускневший, будто призрачный Багдад, какой якобы я запомнил с детства. И теперь за почти неосязаемой пеленой смутно ощущалась некая другая реальность, какие-то движущиеся за занавесью тени. Какие — пока я определить не мог. И сказал об этом доктору.
      Он задал мне несколько простых вопросов — какой нынче год и тому подобное, чтобы убедиться, что я более или менее ориентируюсь в происходящем (по крайней мере, не хуже, чем до начала сеанса). При каждом моем ответе Даггетт кивал.
      — Сколько же вы действительно живете во Флориде?
      Тени за занавесью всколыхнулись. Что-то очень важное показалось на мгновение и тут же растаяло.
      Я покачал головой.
      — Не уверен… Несколько лет точно. Что со мной происходит?
      — Во-первых… — начал Даггетт и замолчал. — В анкете вы указали, что травм головного мозга у вас не было.
      Шрамы… Конечно. И хотя для меня они почему-то связывались с какими-то иными обстоятельствами, очевидно, логично и неизбежно предположение, что раз они есть, получил их я в какой-то передряге.
      — Итог сканирования совершенно однозначен, Дон, — продолжал доктор Даггетт. — У вас был по меньшей мере один серьезный перелом основания черепа. Может, все же припомните?
      Почти осязаемые видения пришли — и растворились. И больше не приходили. Я снова покачал головой. Теперь я, во всяком случае, знал, что в моем прошлом что-то скрыто, — уже немалое достижение.
      — Из того что я видел и слышал, — продолжал он, — осмелюсь сделать вывод, что былые травмы — не единственная ваша беда. И даже не самая большая. Вполне вероятно, что они вообще не играют сколько-нибудь серьезной роли в этиологии вашего состояния. Налицо признаки умышленного воздействия на вас гипнозом; возможно, в сочетании с наркотиками.
      Зачем? — спросил я себя. Все это казалось просто диким. Вначале я даже не поверил. Но Даггетт показал мне распечатку. Перед моим пробуждением он пропустил результаты обследования через терминал своего компьютера, соединенного с большим банком диагностических данных в Атланте.
      — Видите, электронный коллега согласен со мной.
      Я посмотрел на Кору. Она кусала губы и глядела на распечатку, словно на покойника.
      — Что все это значит? — в конце концов выдавил я.
      Прежде чем ответить, Даггетт раскурил трубку.
      — Я думаю, над вами кто-то поработал, — проговорил он. — Не могу сказать, была ли умышленно нанесена травма головного мозга. Но фальшивую память вам, безусловно, имплантировали.
      — Кто?
      — Любой мой ответ был бы на данном этапе достаточно беспочвенным предположением.
      — Так предполагайте!
      Даггетт слегка пожал плечами.
      — Известно, что так относятся к людям некоторые правительства. Но потом эти люди, как правило, не ведут беззаботную и обеспеченную жизнь. Он сделал паузу. — Судя по вашему говору, вы коренной уроженец Америки.
      — Я тоже так думаю. Однако не из Верхнего Мичигана.
      — Истинные воспоминания о том периоде пока не появились?
      На миг, лишь на какой-то краткий миг, пока он говорил, мне почудилось, что я сумел что-то ухватить, почти уже держал в руках — и вдруг все. Исчезло. Капут. Истина издевательски скалилась мне из-за угла.
      Я состроил зверскую гримасу — плотно сжал веки, свел брови, стиснул зубы.
      — Черт побери.
      На мое плечо легла рука Даггетта.
      — Придет, придет в свое время. Не мучайтесь так.
      Он отвернулся и стал чистить трубку над большой пепельницей.
      — Я мог бы загипнотизировать вас глубже, — сообщил он. — Но существует опасность создания новой конструкции. Если отчаянно пытаться что-то найти, можно вызвать к жизни иную фальшивую память — для восполнения нужды. Так что на сегодня все. Приходите через три дня.
      — Я не в силах ждать три дня. Завтра.
      Даггетт отложил трубку и скребок.
      — Лед тронулся, — сказал он. — Лучше бы некоторое время не торопиться. Дать настоящим воспоминаниям, если можно так выразиться, шанс, возможность проявить себя.
      — Завтра, — повторил я.
      — Я не хочу вмешиваться так скоро.
      — Доктор, мне необходимо знать.
      Он вздохнул, признавая поражение.
      — Хорошо. Завтра утром. Условьтесь о встрече с моим секретарем.
      Я взглянул на Кору.
      — Полагаю, мне следует пойти в полицию.
      Даггетт то ли фыркнул, то ли хохотнул.
      — Не могу, разумеется, вам указывать, — медленно произнес он, — но позвольте заметить, что если вы не в состоянии рассказать полиции больше, чем знаете сейчас, они лишь порекомендуют вам обратиться к врачу.
      Уловка 22 не пропала даром. Секретарь Даггетта, которая, должно быть, привыкла ко всякому проявлению эмоций у пациентов, и глазом не моргнула, видя несоответствие между выражением моего лица и непрерывным хихиканьем. Она назначила мне время и кивнула на прощанье.
      Выход — в сопровождении наряженных клоунами фурий, толпой рванувшихся мне вслед.
      Реакция наступила через несколько кварталов.
      — Мне страшно, Дон, — сказала Кора.
      Она вела машину. Я сидел, понуро свесив голову, и вызывал демонов, чтобы с ними бороться. Тщетно — те не обращали на меня внимания.
      — Мне тоже.
      И это была правда, хотя и не вся. Кора, судя по ее поведению, была напугана сильнее меня. Я же глубоко внутри стал испытывать чувство, от которого совсем отвык. Отвык настолько, что первые его прикосновения казались почти незнакомыми. Это была злость.
      Ангелы? Может быть, я мертв и нахожусь в раю? Нет. Мелодические звуки не напоминали струнное пение арф, да и не должна бесплотная душа чувствовать кислый привкус во рту. Я простонал и вернулся на бренную землю, к тренькающему телефону — забыл поставить его в режим записи, когда, ложась спать, еще надеялся на возвращение демонов. Если они и являлись, то конечный счет был примерно таким: демоны — 6, Белпатри — 0. Часы показали 8.32 и повели отсчет дальше. Я ответил на звонок.
      Знакомый голос. А, секретарь Даггетта… Но что-то определенно стряслось.
      — …вынуждены отменить вашу встречу, — говорила она. — Доктор Даггетт ночью скончался.
      — Что?!
      — Доктор Даггетт скончался. Мы… я обнаружила его в кабинете утром, когда пришла. Сердечный приступ.
      — Неожиданно?..
      — Совершенно неожиданно. Он никогда не жаловался на сердце.
      — Допоздна работал?
      — Изучал истории болезни некоторых пациентов. Прослушивал записи…
      Больше она по сути, ничего не знала. Разумеется, я не мог отрешиться от мысли, что именно мои записи прослушивал он перед смертью.
      Я встал, умылся, оделся и приготовил кофе. Кора с благодарностью приняла его и бросила на меня вопросительный взгляд. Я рассказал все, что только что узнал.
      — Это дело дурно пахнет, — проговорила Кора после паузы. — Что… как… Черт побери! Начинать сначала с другим врачом? Или, быть может, попытаться заглянуть в твою историю болезни? Я покачал головой.
      — Сегодня это точно не получится… А другой врач лишь повторит то, что сделал вчера Даггетт — зачем? Даггетт ведь предупредил, что воспоминания скоро вернутся. Мне кажется, он прав, поэтому лучше подождать. Я уже чувствую себя иначе, будто в моей голове что-то приходит в порядок, проясняется.
      — Но, черт побери, мы были так близко — к чему-то! Просто невероятное совпадение! Может, стоит обратиться в полицию? Рассказать им все, и пусть проверят…
      — Слухи и догадки, — перебил я. — К тому же исходящие от предполагаемого душевнобольного. Даже если они отнесутся серьезно, за что ухватится? Сердечный приступ — это не удар тупым орудием. Для полиции у нас ничего нет. Как и у них для нас.
      Кора сделала глоток кофе, опустила чашку на прикроватную тумбочку.
      — Ну и что ты собираешься делать?
      — Вернуться в Ки-Уэст. Послезавтра в банк должен поступить следующий платеж. Мы можем позволить себе успокоиться и ждать результатов лечения.
      — Успокоиться? — переспросила она, сбросила ноги с постели и встала. — Как это возможно, зная то, что мы узнали?
      — А что же еще делать?
      — Когда уляжется шум, постараться заглянуть в твою медицинскую карту. Даггетт мог записать туда больше, чем сказал нам.
      — Навести справки можно по телефону через несколько дней, уже из дома. Приводи себя в порядок и пойдем завтракать — если ты не предпочитаешь поесть здесь. Потом складываем вещи и уезжаем.
      — Нет, — сказала Кора, решительно откинув назад волосы. — То есть да — завтраку, и нет — «уезжаем».
      — Что ж, одевайся. Остальное обсудим за завтраком.
      Сошлись на компромиссе: мы задерживаемся здесь, ночуем, днем пытаемся добраться до моей истории болезни и, если ничего не получится, утром уезжаем.
      Ничего не получилось.
      Я хочу сказать, что приемная Даггетта была закрыта. Справочная не могла или не хотела связать нас с его родственниками. Разыскать его секретаря я не сумел. В конце концов нашел медсестру, и она сообщила, что то, что мне нужно, получить немедленно я не смогу. Архивы носят весьма деликатный характер; они опечатываются в случае кончины психиатра и выдаются лишь по решению суда или запросу нового лечащего врача. Ей очень жаль, но…
      Ничего не получилось.
      — Давай обратимся в суд, — предложила Кора.
      — Нет, — ответил я. — Не надо вмешивать посторонних. Я сдержал свое обещание — мы ждали, мы пытались. Завтра уезжаем.
      — Так и не узнав?
      — Все придет. Я чувствую.
      — Ты и Багдад «чувствовал».
      — Иначе.
      — Вот как?
      Тяжелый был вечер. Вдобавок ко всему снова вернулись демоны, прихватив с собою запас кошмаров. К счастью, большинство из них с первыми лучами солнца бесследно исчезли. За исключением сценки последнего танца войны вокруг бензоколонки "Ангро энерджи" с участием всевозможных ужасов; и земля разверзлась под ногами, когда какой-то толстяк пылающим топором разрубил гигантскую голограмму моего мозга… Словом, были все те маленькие прелести, которые превращают сон в захватывающее приключение.
      Кора не очень радовалась нашему отъезду, но я выполнил свои обязательства, и она сдержала обещание. Почти всю дорогу нас преследовал моросящий дождь. Патетично — природа будто прониклась нашими чувствами. Мы оба были далеко не в блестящем настроении, когда приехали домой.
      И едва пришли в себя, как Кора вновь завела разговор об адвокатах. Нет ли у меня надежного юриста, способного заняться этим делом?
      — Нет, — солгал я, потому что был уверен, что Ралф Даттон, с которым я иногда встречался, не отказал бы мне в просьбе.
      Просто не хотелось идти этим путем, и поперек горла стояли подобные разговоры. А она не унималась. Я вновь почувствовал злость, на сей раз направленную на Кору, но я боялся дать ей выход. Я сказал Коре, что устал, что у меня опять разболелась голова и что мне нужно побыть одному. Я извинился и вышел на улицу.
      Прогулка привела меня в бар, куда я изредка заглядывал, возле старого дома Эрнста Хемингуэя. Неужели Хемингуэй в самом деле утащил отсюда писсуар и сделал из него поилку для своих котов?
      Я потягивал пиво, когда ко мне подошел Джек Мэйс. Рослый, веснушчатый, вечно улыбающийся; песочные волосы, выгоревшие до белизны… Он имел вид неунывающего школьника и с первой же встречи производил на многих неотразимое впечатление. Пожалуй, более несерьезного человека я не встречал. Он часто влипал во всякие неприятности, хотя, в сущности, ничего порочного в нем не было. По натуре Джек был искателем удовольствий и, подобно мне, каждый месяц получал вклад на текущий счет. Только он знал откуда приходят деньги. Ему их переводили родители — за то, чтобы он не возвращался в Филадельфию. Мы с ним всегда прекрасно ладили, возможно, потому, что Джек находил между нами много общего — если вообще об этом задумывался. В тех редких случаях, когда я выбирался в свет, я приветствовал его общество. Джек не теряя головы, мог выпить гораздо больше меня и присматривал за мной, вытаскивая из щекотливых ситуаций.
      — Дон! — Он хлопнул меня по плечу и сел на соседний стул. — Сколько лет, сколько зим! Куда ты пропал?
      — Немного попутешествовал. А как у тебя?
      — Слишком хорошо, чтобы хотелось уезжать. — Джек ударил по стойке. Эй, Джордж, принеси-ка кружку!.. Ко мне тут прибились две крошки, продолжил он. — Заходи попозже. Тебе это пойдет на пользу.
      Мы пили пиво и болтали. Я ничего не рассказывал — он не из тех, с кем делятся неприятностями. Зато в пустопорожних разговорах ему не было равных, и меня это вполне устраивало. Мы обсудили общих знакомых, прелести рыбалки — порой выбирались вместе, — политику, кино, спорт, секс, питание, а потом пошли по второму кругу. Господи, какое же это облегчение — не думать о том, что тревожит больше всего!
      Не успел я опомниться, как уже стемнело. К тому времени мы успели поесть — даже не скажу где — и посидели в другом заведении. В голове у меня все плыло, но Джек казался свежим как огурчик и беспрерывно трепался, пока мы не дошли до его дома.
      Потом он знакомил меня с девушками, включал музыку, готовил коктейли, снова готовил коктейли… Мы потанцевали. Немного погодя я заметил, что он и высокая — Лаура — куда-то исчезли, а я сижу на диване с Мэри, обнимая ее за плечи, со стаканом на коленях и второй раз выслушиваю историю ее развода. Периодически я кивал и время от времени целовал Мэри в шею. Не думаю, что это отвлекало ее от захватывающего рассказа.
      Еще немного погодя мы каким-то образом оказались в одной из спален. Позже я на несколько секунд выплыл из забытья, смутно припоминая, что девушка осталась мною недовольна, и никого рядом с собой не обнаружил. И снова заснул.
      Наутро я чувствовал себя больным и разбитым и потащился за исцелением в ванную, оснащенную Джеком лучше любой аптеки. Пока я глотал попадавшиеся под руку витамины, желудочные, болеутоляющие и успокоительные средства, магическая занавесь в моем сознании колыхнулась, неожиданно пропустив вперед какие-то картины. Я даже не сразу понял какие. А когда понял, застыл — прямо в процессе полоскания рта, — испугавшись захлебнуться.
      Из прихожей доносился шум. Я выплюнул пахнущую мятой жидкость, сполоснул раковину и вышел.
      Это был Джек, в желто-оранжевом пляжном полотенце направляющийся в туалет.
      — Джек! Я работал в "Ангро энерджи"!
      Он поднял мутные глаза, пробормотал: "Прими мои соболезнования" — и исчез в туалете.
      Интеллектуал, сразу видно…
      Я направился на кухню и, пока варился кофе, оделся и выпил апельсинового сока вместе с сырым яйцом. А потом с чашкой кофе вышел на балкон.
      Солнце висело в нескольких метрах над горизонтом, но утро было прохладным. Лицо обдувал влажный соленый ветер. В кустарнике по обеим сторонам дома перекликались птицы.
      При мыслях о Коре мне становилось стыдно, но в целом я чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Я вспоминал, и это отодвигало все остальное на второй план.
      Да, я работал в «Ангро». Не охранником, не бурильщиком, вообще не в поле. Не на разведывательной станции. Чуть не сказал себе "ничего технического", но что-то меня остановило. Это было бы неправдой.
      Я сделал еще глоток кофе.
      Возможно, переработка информации? Я определенно разбирался в компьютерах…
      Где-то в управленческом аппарате или в лаборатории… Да, в какой-то лаборатории, точно.
      Затем на миг, мне явилось видение — то ли воспоминание, то ли воображение, то ли смесь того и другого: дверь, дверь со старомодным матовым стеклом. Она как раз закрылась перед самым моим носом, показав черные буквы — ВИТКИ: ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ОТДЕЛ.
      Разумеется, дроссели индуктивности еще нужны в некоторых устройствах типа реле, их не заменили процессоры и микропроцессоры…
      Как насчет такой версии: несчастный случай в лаборатории? В результате — шрамы, черепная травма, затем имплантация ложной памяти, покрывающей значительный период моей жизни; шаг, возможно, необходимый для сокрытия вины определенных руководителей компании. И пенсия — чтобы я сидел тихо и не лез на рожон.
      Однако очень многие попадают в того или иного рода происшествия, а о столь экзотических последствиях я что-то не слышал. Крупные фирмы могут позволить себе уладить все честь по чести; и делают так.
      Нет, неубедительная версия.
      Но я чувствовал, что главное еще впереди. Я допил кофе и поднялся, поставив чашку на перила.
      Пора просить прощения у Коры. По крайней мере я принесу ей добрые вести.
      Я вошел в дом и позвал:
      — Кора?
      Тишина.
      Что ж, понятно: дуется. Я ведь просто сказал, что иду гулять, и она, вероятно, беспокоилась. На душе у меня стало совсем муторно, и я сразу решил сделать ей что-нибудь приятное — обед, цветы и…
      — Кора?
      И во второй комнате пусто. Неужели она так разозлилась, что переехала в гостиницу?
      ВАС ОЖИДАЕТ ПОСЛАНИЕ — светилась надпись на экране телефона-компьютера, как всякий раз, когда кто-нибудь звонил или, уходя, оставлял записку. В желудке возник ледяной ком, во рту прорезался привкус кофе.
      Я пересек комнату, коснулся клавиши, и экран показал:
      ДОН ОБСТОЯТЕЛЬСТВА СКЛАДЫВАЮТСЯ ТАК, ЧТО МНЕ ПОРА ЕХАТЬ. У НАС БЫЛ ЧУДЕСНЫЙ ЛЕТНИЙ РОМАН, НО ДУМАЮ НЕ СЛЕДУЕТ ПРИДАВАТЬ ЕМУ ОСОБОГО ЗНАЧЕНИЯ. ТЫ ОСТАНЕШЬСЯ В МОЕЙ ПАМЯТИ. КОРА.
      Я осмотрел весь дом и удостоверился, что ее вещей нет. Потом вернулся и сел у экрана. Конечно по дисплею не проверишь почерк и роспись не сличишь. Но преподаватель языка, который так соблюдает пунктуацию…
      Я был почти удивлен своей реакцией. Не отчаяние, не грусть, не истерия, не страх. Нечто совершенно иное.
      Во рту однако пересохло. Я открыл холодильник, достал пиво, вырвал крышечку и в несколько глотков осушил всю банку.
      Рука дрожала — похмелье плюс волна нахлынувшего адреналина. Адреналина — от ярости, не от испуга. Я почти забыл, что такое ярость.
      Пальцы слушались меня идеально. А почему, собственно, нет? И все же где-то глубоко внутри это казалось странным… Позже, позже… Об этом будем думать позже… Я смотрел, как жестянка хрупким цветком сминается в кулаке.
      Физическое напряжение будто очистило путь для другого. И не только для логики и здравого смысла…
      Всматриваясь в экран, я пытался почувствовать на клавиатуре пальцы Коры, вводящие это послание. Время поступления информации на центральный процессор…
      Сознательно я не отдавал себе отчета в своих действиях. Но на более глубоком уровне знал, что заглядываю в компьютер, воспринимаю его электрическую жизнь — чувство сродни той полудремотной эмпатии, которую я недавно испытал к электронному навигатору плавучего дома.
      Потрясение от открытия или, вернее, повторного открытия такой силы внутри меня отступило на задний план перед иной, необоримой нуждой. Я не мог найти пальцев Коры. Здесь были чужие пальцы…
      Пришло время думать. Адреналин тут плохой помощник, и даже мой вновь обретенный талант оказывался бессильным. Я проклинал нашу ссору, ругал себя за то, что оставил Кору одну, беззащитной перед нападением, перед похитителями. Я вернулся в Ки-Уэст, как на родную землю, в мой дом — мою крепость, где можно стоять насмерть — вовсе не из-за денег (как я пытался уверить Кору), которые должны сегодня поступить в банк…
      Банк.
      Перед глазами, как во вспышке, вновь предстала захлопывающаяся дверь со старомодным матовым стеклом. То, что много лет назад я тайно обозначил, — только для себя, мысленно! — язык моего сна, моего подсознания назвал ВИТКИ: ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ОТДЕЛ.
      Банк.
      Я вышел из дома, сел в машину и подъехал к банку, встав на площадке в тени кокосовой пальмы.
      Я взглянул на часы. Деньги должны поступить в полдень — в виде электрических импульсов по оптоволоконным кабелям, что тянутся под теми же длинными мостами, по которым несутся легковушки и грузовики.
      В машине было жарко и душно. Не выключая мотора и кондиционера (никто не смотрел на это косо теперь, когда мир так стремительно завоевала солнечная энергия — и "Ангро энерджи"), я откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.
      Компьютер в банке был целым городом по сравнению с крохотным электронным форпостом у меня дома. Но городом, выстроенным логически, с четко обозначенными проспектами.
      С каждым часом, с каждой минутой ко мне возвращалась память. Мысленно я потянулся к банковскому компьютеру. Начался Эффект Витков.

      Кликлик, и вперед, в волшебный город света и тьмы… Реки холодных электронных огней, огибающие геометрически правильные острова, текущие под мостами, останавливающиеся перед плотинами, тихо струящиеся здесь, с ревом несущиеся там… Огоньки перемигивающиеся, как на дисплее пинболла… Грохот, шорох…
      Я пробрался к оазису спокойствия, откуда открывалась вся картина, где-то окуная палец, где-то касаясь пилона, чтобы чувствовать эхо пульсирующей информации. Врата открывались и закрывались, нейтральные сигналы проносились мимо товарными поездами… Не то, не то, не то… Время приостановилось. Да и в любом случае — боже, до чего приятно вернуться… Я мог ждать. Казалось, что, если бы мое тело сейчас умерло, я продолжил бы существование в окружающей громадной машине. Кликлик…
      Замедли, останови, увеличь, расширь.
      Да.
      Вот, поймал. Цепочка-символ с ежемесячной стипендией: 1111101000000, с моим именем. Я проследил ее до своего счета. Немедленное уведомление о получении, с тем же кодом, возникло, словно феникс, из электрически потрескивающего гнезда, стремглав помчалось в силовую линию, по которой прибыли мои деньги…
      Я пометил его, ухватил, последовал за своим именем. Вдоль цепи кабельных трасс, подвешенных (отметил я на другом уровне сознания) на опорах, от острова к острову, по медным и оптоволоконным проводникам, змеящимся по каналам, к расчетной палате Майами, через другой, еще более крупный город огней и дальше вперед вниз, вверх, вокруг, насквозь, от терминала к терминалу: Атланта, Нью-Йорк, Нью-Джерси и затем…
      Нью-Джерси, правление "Ангро энерджи".
      Да, разумеется. Но я должен был убедиться.
      Я нырнул. И выплыл на фондовой бирже, омываемый успокаивающими ритмами прогнозов цен на пшеницу. Память возвращалась…
      Эль-Пасо. Мне семь лет. Я сижу на полу в торговом центре, где работают мои родители. И, как другие дети с игрушками, беседую со старым, модели 1975 года компьютером, отключенным от информационной сети на ремонт, но работающим в режиме проверки. "Что с тобой? — спрашиваю я. Почему ты сбиваешься?" Затем в моей голове вспыхивают разряды, и я ввинчиваюсь в город огней, только где-то их нет. Здесь, здесь, здесь — и здесь!.. Так я впервые скользнул в компьютер. Я…
      Напомнил о себе другой мир — более медленный, менее яркий. Я смутно осознал, что кто-то стоит у моей машины на стоянке возле банка, смотрит на меня. Я не хотел возвращаться, но увы… Пришлось стряхнуть с себя видение, скользнуть назад в свою голову, посмотреть на назойливого прохожего.
      В белом брючном костюме, невысокого роста, темноволосая, довольно хорошенькая, с восточными чертами лица. Она не сводила с меня глаз.
      Я чувствовал, что должен ее знать.
      Я опустил стекло.
      — Как твои дела, Дон? Ты неважно выглядишь.
      Энн. Энн Стронг. Я не помнил ничего, кроме этого, но именем-то можно воспользоваться.
      — Мне давно уже не было так хорошо. Что ты здесь делаешь, Энн?
      — Меня ты по крайней мере помнишь, — сказала она. — А я сомневалась.
      — На мне пока рано ставить крест, — с улыбкой заметил я и выпалил еще кое-что: — Любишь цветы?
      — Их так много и все такие красивые, — ответила она. — Такие чистые… краски.
      Что-то в ней… особенное. Не «краски» она хотела сказать, другое слово, я чувствовал. У нее действительно было особое отношение к цветам, но…
      — Ты давно в городе?
      — Нет. — Она чуть качнула головой. — Тебе здесь нравится?
      — Я постепенно привязался к нему.
      — Понимаю. Но неужели же нет ничего увлекательнее, чем сидеть в машине на стоянке возле банка?
      — Ожидаю крупных денег от "Ангро", — бросил я, отчасти наугад, прощупывая, а частично потому, что уже начал подозревать связь.
      Энн нахмурилась, поджала губы, поцокала, медленно качая головой.
      — Кнутом и пряником. Старое правило.
      — Ну, я-то кнутом не ограничусь.
      — Откуда такая злоба, Дон?
      — Почему ты здесь?
      — Приехала в банк получать по чеку и увидела знакомое лицо.
      — Ладно. Тебя подбросить куда-нибудь?
      — Я собиралась перекусить.
      — Есть одно приличное местечко. Залазь.
      Она села в машину, и мы выехали на дорогу, повернув налево.
      — Отдыхаешь, значит, — заметил я.
      — Вроде того.
      Что-то с ней… В голове зазвенели, предупреждая, колокольчики. Словно я уже нащупал причину, но та упрямо от меня ускользала. Неважно, решил я. По крайней мере не жизненно важно. В пропаже куска моей жизни и в исчезновении Коры из-за ее связи со мной виновата "Ангро энерджи". Мне так казалось. Я собирался отправиться в Нью-Джерси и поднять там большой шум. Я собирался отыскать людей, которые пока лишь темными силуэтами маячили в затуманенной памяти. Их имена вспомнятся, вспомнятся их лица. Я найду их. Я заставлю их говорить. Они вернут мне Кору, иначе я… что-нибудь сделаю. Что-нибудь разоблачающее или отчаянное. Или и то и другое. Выбора у меня больше не оставалось.
      Я въехал на стоянку возле небольшого кафе, куда иногда заглядывал. Сейчас, в необеденное время, там вряд ли будет многолюдно.
      Мы вышли из машины, и я чуть не взял Энн за руку. Внезапно налетел запах гиацинтов.
      Мы сели за маленький угловой столик, я вдруг ощутил зверский голод. Зеленый суп, салат, побольше мяса, охлажденный чай, пирог — я заказал все. Энн взяла салат и чай. Теперь я был совершенно уверен, что знал ее, когда работал в «Ангро». Но в каком качестве? Этого я не помнил.
      — Хорошо, что ты здесь счастлив, — помолчав, произнесла Энн.
      — Бывали времена посчастливее.
      — Вот как? — Ее глаза расширились, к щекам, показалось, прилила кровь. Но только на миг. Тут же лицо Энн застыло. — Ничего, еще вернутся твои радости. Все придет.
      Мне почудился аромат роз.
      — Кто знает?
      Она перевела взгляд на тарелку, подцепила вилкой листок салата.
      — Кое в чем можно не сомневаться.
      — Например? — отозвался я.
      — Сотрудничество с власть предержащими приносит предсказуемые результаты.
      — В наши дни не поймешь даже с чего начинать.
      — Ты испытываешь беспокойство.
      — Да.
      — А говоришь, что тебе здесь нравится.
      — Верно. Но скоро я уеду.
      Ее глаза встретились с моими.
      — Так не начинают, — сказала она.
      — Тебе известен лучший путь?
      — Любой путь, который не связан с необдуманными поступками, лучше.
      — С удовольствием показал бы тебе окрестности, — заметил я, — но скоро самолет. В Нью-Джерси.
      Я внимательно следил за ее лицом, надеясь уловить реакцию. В воздухе расплылся запах жасмина.
      А выражение лица нисколько не изменилось, когда она сказала:
      — Не глупи, Дон. Это как раз и есть необдуманный поступок.
      — Что же посоветуешь делать? — спросил я ее.
      — Ступай домой. Никуда не уезжай. Рано или поздно с тобой свяжутся…
      — Хорошо, давай напрямую! Тебе известно больше, чем мне. Где она?
      Энн покачала головой.
      — Понятия не имею.
      — Ты знаешь, что ты вспоминаешь вещи, которые лучше не вспоминать.
      — Сделанного не вернешь. А я не собираюсь торчать дома и ждать, пока зазвонит телефон.
      Она положила вилку на тарелку, достала платочек и промокнула губы.
      — Мне бы не хотелось, чтобы ты пострадал.
      — Мне бы тоже, — сказал я.
      — Не лети в Нью-Джерси. С тобой произойдет что-то ужасное.
      — Что?
      — Не знаю.
      Я издал горловой звук, и Энн торопливо вскочила.
      — Извини.
      Я сразу же поднялся и пошел за ней. Но она сделала несколько шагов и исчезла в туалете, а я в нерешительности остановился.
      Мимо проходила наша официантка с кофе.
      — У женского туалета есть второй выход?
      — Нет, — ответила она.
      — Окна?
      Она покачала головой.
      — Четыре зеленые стены.
      — Спасибо.
      Я вернулся за столик и доел пирог.
      Выпил охлажденный чай, затем попросил кофе.
      В туалет зашла седая женщина. Когда чуть погодя она выходила, я к ней подошел.
      — Прошу прощенья, там нет невысокого роста девушки с восточными чертами лица, в белом брючном костюме?
      Она поглядела на меня и покачала головой.
      — Нет. Никого нет.
      Когда я расплачивался в кассе по счету, оставив чаевые на столике, мне почудился голос Энн.
      — Никуда не уезжай. Думаешь, сейчас у тебя неприятности? По крайней мере ты жив. Сиди дома, не дразни собак.
      Я огляделся по сторонам, но Энн нигде не было. И все-таки я почти физически ощущал ее присутствие.
      — Неудачно, — пробормотал я. — Ты что — омрачила мне рассудок?
      Ее смех смешался с ароматом цветов.

      Дома я переоделся, закинул в сумку бритву и кое-какие мелочи и, наведя через компьютер справки о расписании полетов, убедился, что новых посланий для меня нет. Я запер дверь, вновь сел за руль и направился к аэропорту. Призрачный голос Энн больше меня не преследовал, хотя я со страхом ожидал увидеть ее буквально за каждым поворотом.
      Долгий полет — это как раз то, что нужно, если вы хотите хорошенько все обдумать.
      Я припарковал машину, нырнул в здание аэропорта и зарегистрировался у стойки, где мне дали талон на посадку. Оставалось еще немного времени, и я, взяв чашку кофе, прошел в зал ожидания. Впервые с момента пробуждения на меня ничего не давило, можно было расслабиться. Я уселся в кресло и отхлебнул горячей жидкости.
      Кликлик?..
      Расслабиться…
      Кликлик.
      Я смежил веки и почувствовал вокруг себя пульсирующую сеть электрической активности, практически вездесущей в наши дни и все же сосредоточенной в большей степени в определенных местах. Например, в аэропорту, с его обилием перерабатывающих информацию устройств.
      "Привет, — сказал я. — Ты успокаиваешь и нежишь". Мой мозг массировали проходящие волны. Я ни о чем не думал. Я не ввинчивался и не считывал…
      Через несколько минут я вынырнул из потока, сделал глоток кофе и стал смотреть в окно на подкатывающий по полосе самолет. Мне было гораздо лучше. После аптечки Джека и хорошего завтрака все следы похмелья улетучились. Голова работала так ясно, как не работала целую вечность. Несмотря на предупреждение Энн, я даже поверил в успех своей миссии.
      Мне ведь была нужна только Кора. Ее исчезновение, пожалуй, могло быть вызвано лишь недовольством неведомых лиц тем, что я обретаю память. Им требовалась управа на меня — на случай, если я вспомню что-либо опасное. И я с радостью пообещаю держать рот на замке, если только Кору отпустят.
      Каким образом им стало известно, что я вспомнил нечто запретное?
      Ну, во-первых, Багдад. Возможно, за мной вели наблюдение. Или, возможно, на некотором пульте вспыхнула красная лампочка, когда я купил билет в Мичиган; или когда врач-психиатр затребовал на меня данные через крупный медицинский компьютер. А может, мой плавучий дом и квартира прослушивались. Или… Да все что угодно! Собственно, неважно, что именно вызвало сигнал тревоги. Главное, они заподозрили, что я вспомнил что-то для них крайне нежелательное.
      Что?
      Я напрягся. Компьютеры, компьютеры, компьютеры… Нет, пока чересчур туманно. Кора нужна им для оказания давления на меня, и теперь для контригры мне необходимы эти воспоминания — вдруг моего обещания окажется недостаточно? Я надеялся, что по пути память вернется. А если нет, придется блефовать. Они напуганы — иначе бы не пошли на риск. Это может оказаться мне на руку.
      Даже тогда я не очень беспокоился о своей личной безопасности. В конце концов, желай они того, меня давно бы уже убили. А они, напротив, выбрали более сложную альтернативу, лишь стерев у меня определенные воспоминания.
      Самолет остановился, прилетевшие пассажиры вышли. Через несколько минут багаж был выгружен, салоны убраны, баки заполнены горючим. Работник аэропорта объявил, что можно пройти на посадку.
      Я недоверчиво потер глаза. Что-то с этим работником было определенно не в порядке.
      Кожа его позеленела, над нижней губой нависли два длинных изогнутых клыка. Что это — шутка, розыгрыш? Другие пассажиры, не обращая никакого внимания, пошли к выходу. Я взял сумку и сделал то же самое. Если это их не беспокоит…
      Все же я, наверное, смотрел на него необычно, потому что, проверяя билет, он мне улыбнулся — поистине жуткое зрелище. Я последовал дальше, качая головой.
      И замер, выходя из здания. Самолет исчез. На его месте стоял огромный старомодный катафалк. Темная деревянная карета с черными шторами была запряжена рослыми черными конями с траурными плюмажами на головах. Из моего горла вырвался сдавленный звук.
      Меня оттирали и шли на посадку. Кони фыркали и били копытами. Я повернулся, не в силах идти вперед. Я знал, что умру, если…
      Кликлик?..
      Я закрыл глаза, отрешаясь от кошмарной картины. В окружившем меня электрическом городе огней царили логика и здравый смысл. Моя защита от дурных видений.
      На миг окунуться в волны для восстановления сил…
      Я опустил голову и вновь открыл глаза. Надежный бетон, исчерченный желтыми линиями.
      Иди по желтой дорожке…
      Я пошел.
      Я наткнулся на женщину и извинился, при этом подняв взгляд.
      Мы находились у подножия трапа, но видение не изменилось. Передо мной стоял роскошный катафалк. Я начал узнавать правду о себе, и теперь меня недвусмысленно предупреждали.
      По-моему, я повернулся, уже готовый искать иные средства путешествия. Но тут подумал о Коре, о причине, толкнувшей меня на полет, о причине, по которой я должен взойти на борт во что бы то ни стало.
      Плотно зажмурив глаза, я положил руку на перила и одну за другой стал преодолевать ступени. Взобравшись наверх, я услышал удивленный женский голос:
      — Вам плохо?
      — Да, — ответил я. — У меня непреодолимый страх перед полетами. Пожалуйста, проводите меня до места.
      — Разумеется.
      Меня взяли за руку, повели за собой. Я дважды приоткрыл глаза в надежде быстро сориентироваться.
      Салон, зловеще освещенный свечами, был наполнен ухмыляющимися вампирами и чудовищами. Я не смел взглянуть на свою проводницу, страшась увидеть богиню смерти и осознать, что мне не конец.
      Я нашел под ногами место для сумки. На ощупь все казалось нормальным. Так или иначе, мое осязание затронуто не было. Я отыскал концы ремня и защелкнул их на животе. Не глядя — не сомневаюсь, что увидел бы змею. Но знать и видеть — совсем разные вещи. Приоткрывая глаза, я представлял, на что будет походить салон. Но само по себе знание на несколько степеней менее тошнотворно, чем непосредственное ощущение. Успокаивала мысль, что у меня не совсем нормальное состояние — в конце концов, вмешательство психиатра затронуло самые недра моего сознания… "Да, придерживайся этого, — решил я, — таким образом, все сводится к здоровью. Я пока еще не тронулся…"