Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Под одной крышей (Публицистика)

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Астафьев Виктор Петрович / Под одной крышей (Публицистика) - Чтение (стр. 1)
Автор: Астафьев Виктор Петрович
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


Астафьев Виктор Петрович
Под одной крышей (Публицистика)

      Виктор Астафьев
      Публицистика. Сборник "Под одной крышей"
      Под одной крышей
      Не все то поэзия, что названо стихом, и далеко еще не поэт тот, кто научился рифмовать строчки и составлять слова столбиком.
      Банальное, устарелое умотолкование - знаю. Но не могу обойтись без него, приступая к заметкам о сборнике, в котором начиная с обложки и потом почти с каждой страницы бьют по глазам слова: "22 поэта!", "22 поэта!". Речь идет о новом коллективном поэтическом сборнике "Современники", выпущенном Пермским издательством, сборнике, хорошо оформленном, солидном с виду и, к сожалению, малосодержательном, претенциозном по существу.
      Более пятидесяти стихотворений напечатано в "Современниках" и две поэмы. Есть ли в нем поэзия? Да, есть. Но ее так мало и так долго ее надо отыскивать, что иной нестойкий читатель выдохнется, устанет, продираясь к настоящему слову сквозь чащу безвкусицы, "ударные концовки", "поэтические находки", сквозь "волос твоих долгие ливни", сквозь "пальцы на черном столе", сквозь "узел губ", "первый политбой" и "комсомольские райкомы", в которые, оказывается, заходят "запросто, как в сны", сквозь строфы, в которых призывают "замаливать стихи".
      Замаливать!.. Взмолиться пришлось бы от этого сборника, если бы не было в ней "Предрассветной баллады" Бориса Ширшова, поэмы Михаила Смородинова "Горький мед", стихотворения Владимира Соболева "Говори мне о любви"... Но вот и заколодило: только что прочел сборник и не единожды, а уж память напрягать надобно, чтобы отыскать поэтические "золотинки" настолько мало их в книжке.
      Что еще?
      "Убрали сено" Юлиана Надеждина, "Улетая" Виктора Широкова, "Сентябрь" Николая Кинева. Но это стихотворение можно принять лишь с оговоркой: автор не сумел остановиться вовремя, дописал риторическую концовку, в коей начал объяснять "вышеизложенное", не доверяя ни читателям, ни себе.
      Есть и еще стихи в сборнике, которые могли бы называться стихами, не будь они затуманены заумью, претензиями на сложность. Молодые авторы особенно "завинчивают" концы стихотворений. Пожалуй, всех других авторов "переплюнул" в этом смысле Леонид Юзефович циклом стихотворений, объединенных названием "Узел губ". Весь этот цикл - о губах, точнее, об "узле губ". И резвится же молодой автор! На его висок "медленно слетает любимой обнаженная рука", и прозренье на его душу "ставит печать", и он начинает "с презреньем все шорохи мира встречать". И "губы неизбежного полудня" касаются его лица, и ему "бессмертие снится", и он раскаивается в том, что "пришел молиться на распятье твоей руки", и "у влюбленных руки виснут, хоть губы связаны узлом", а то "заглянет в душу звезды косматая душа!"
      Можно сказать - тарабарщина! Да. Но не простая тарабарщина, а "интеллек-туальная!". Ничего-де, что мысль плохо или вовсе не улавливается: зачем они, мысли-то?! Немодно. Сейчас принято, мол, ассоциациями действовать на читателя, умственностью его давить. И найдутся читатели, которые робко пролепечут: "Да, тут что-то есть. Умно очень. Я, правда, не понял, ну так это моя беда, а не поэта вина..."
      Не надо бы все-таки эксплуатировать наивное представление о читателях. Он, читатель-то, как-никак Пушкина, Некрасова, Лермонтова в школе "проходил", а потом по доброй воле, без понуждения учителей - Есенина, Блока и Ахматову читал, Кедрина знает и даже до Заболоцкого, до Луговского и до Мартынова добрался. Не такой уж он наивный, наш читатель, чтоб зерно от половы не отличить.
      Он любит великую русскую поэзию, он воспитан ею. И грешно обманывать эту любовь! Грешно молодому поэту забывать о том, после кого и чего он идет на читательский суд и с чем идет! С добротно сделанной работой или едва зарифмованными строчками, недоношенными мыслями, а порой и вовсе без них.
      Мне могут сказать: "Вы уж очень строго! Молодые еще!" А кто сказал, что с молодых спрос меньше? Поэзия - не домашнее рукоделие, это работа, и какая! Но работы-то как раз и не чувствуется за многими стихами авторов, представленных в сборнике.
      Возьмем для примера стихотворение Нины Авериной, открывающее сборник "Современники":
      Эти тихие улицы старых
      больших городов,
      Где все так постоянно,
      незыблемо,
      невозмутимо...
      Хрусткий шорох листа,
      Громогласная робость шагов,
      Молчаливость оград
      И рябинная неповторимость.
      Ты сюда завернешь просто
      так: побродить,
      помечтать,
      Разобраться в себе,
      Отдохнуть от забот и напастей.
      Запрокинувши голову, возле
      берез постоять,
      Подчиняясь невольно
      Их строгой, доверчивой власти.
      В каждой жизни должны
      Быть минуты свиданья
      с собой
      Не приврать, не убавить,
      не вымучить,
      не оправдаться.
      Зажигаются звезды.
      Наверно, пора возвращаться.
      Зажигаются звезды над улицей
      и надо мной.
      Поработай над этим стихотворением Аверина как следует, так и сама, глядишь, обнаружила бы, что "громогласная робость шагов" - не что иное, как "в огороде бузина...". А "молчаливость оград и рябинная неповторимость" обветшалая литературщина и что меланхоличные слова "побродить, помечтать" очень мало оставляют надежд "отдохнуть от забот и напастей". Наверное, уловила бы Аверина и вяловатую, безжильную ритмику стиха и что трудно читаются в лирическом произведении отнюдь не лиричные слова: "незыблемо, невозмутимо", что, стоя рядом, "зызыкают" они, разбивая строй стихотворения.
      Мало поработала, сырые стихи предложила в сборник Аверина, а составители сборника нет чтобы сказать молодому автору: "Ратуешь "за эту мудрость красоты в непритязательном обличье", так потрудись, попотей", взяли да еще сырыми стихами сборник открыли.
      Я сначала не понял - почему? И лишь потом догадался: фамилия автора на букву "А", и сборник составлен без лишней мудрости, по алфавиту, и коли автор "Предрассветной баллады" на "ши", так он и оказался в конце. Ей-богу же примитивно.
      На стихах Нины Авериной я остановился не потому, что они самые плохие в сборнике. Есть хуже. Но стихи ее очень уж характерны для тех, кто уподобляется человеку, не стоявшему на коньках и сразу решившему заняться фигурным катанием.
      Очень осязаемо стремление у многих молодых пермских авторов проскочить годы ученья и сразу же начать выделывать сложные поэтические фигуры. А что из этого получилось, судите сами:
      Встаю,
      Готовый заново с тобою
      Твои рассветы
      И тебя менять.
      Ты лишь возьми меня
      ты сможешь это,
      Мы вместе поведем тебя
      вперед...
      Качается тайга,
      Летит планета,
      Российский ветер
      В окна века бьет.
      (Валерий Бакшутов)
      Напрасно гадать, с кем Бакшутов "готов заново рассветы и тебя менять", кого "мы вместе поведем вперед"? Одна лишь строфа в этом отрывке вразумительна, последняя, да и та из Луговского взята.
      Есть и такие стихи, где авторы во что бы то ни стало хотят удивить "ученостью". Так, у Семена Ваксмана в стихах - и "Мелодия Гершвина", и "Издательство "Артия"", и "Хромой Магеллан" со "Шхуной своей "Тринидад"", и "Улисс и Итака", и "С перстами пурпурными Эос".
      Как у дядюшки Якова - товару всякого, вот только поэзии кот наплакал.
      А вот стихи обратного порядка, под "народ", без всяких там "Эос с перстами":
      ...Ну-ка,
      шибче двигай,
      Чалый.
      Хоть и чую,
      ты зачах
      часто
      Нас с тобой
      качало
      с вечной ношей на плечах?!
      Есть боль,
      Есть жуть.
      Да не в них
      Жизни суть.
      Лучше
      Пальцем пахать,
      Чем, как бабочка, порхать!
      И подлинно, уж "лучше пальцем пахать", чем пустую трескотню печатать. Приведенный отрывок - из поэмы Валерия Варзакова "Землепашцы!". Думается, рано браться автору за поэмы. Ему бы поучиться поработать, и тогда сам бы понял, что не читателей, а его дело разбираться, "где чьи руки-ноги, где чья голова?" (из той же поэмы).
      В молодежном сборнике есть стихи и старших, профессионально работающих поэтов. Однако Домнин, Решетов представлены здесь не лучшими стихами, и ничем они не выделяются среди остальных. Мало того, два стихотворения Алексея Решетова - "Пора замаливать стихи", и "Ах, Пушкин, Пушкин..." пожалуй, могут соперничать с произведениями тех авторов, что из кожи лезут, лишь бы выглядеть "оригинальными". Такое ощущение, будто оба эти стихотворения вынуты из пропыленного альбома прошлого столетия, со всем набором потускневших от времени поэтических атрибутов, начиная с "пунша" и кончая "гранитным плащом", "Италии и Натали", а также и "пепла златых черновиков".
      Набор красивостей, вся эта поэтическая бутафория, собранная под одной крышей сборника "Современники", особенно как-то не звучит и не смотрится на фоне лучшего стихотворения сборника - уже поминавшейся мною "Предрассветной баллады" Бориса Ширшова. Просто, ясно, на уже известном вроде бы материале сработана баллада, а сколько глубины, взволнованности и подлинной поэзии скрыто за простыми думами солдата в предрассветный час в окопе, о простом человеческом счастье размечтавшегося. Читая ее, я все время вспоминал грустную и прекрасную повесть Сергея Никитина "Падучая звезда", в которой так же на рассвете, перед атакой, прошелся памятью по своей небольшой еще жизни молодой боец, помечтал о счастье и через минуту после начала боя был убит. Думаю, что баллада Бориса Ширшова - не только отрадное явление в сборнике "Современники", но и большая удача самого поэта. Она по достоинству заняла бы место в любом из "толстых" столичных журналов, а ее засунули на задворки сборника, очень слабого по содержанию.
      Итак, двадцать два поэта! А в прошлом сборнике их было сорок два! Убыль заметная, но еще не такая, чтобы вторая книжка отличалась качественно от первой. Мне могут резонно сказать, что, если молодых авторов не печатать - они и расти не смогут. Вы, мол, и сами были молодыми. Забыли? Нет, не забыл. Но мне попались сразу же такие редакторы, которые тут же и понять дали, что литература - это не баловство, и работали со мной строго, спрашивали с меня безо всяких скидок на молодость.
      И я, работая с молодыми, читая их, спрашиваю так же. К сожалению, в нашем издательстве не очень утруждают себя работою над текстами, вот и получаются стихи не только путаные, подражательные, но и безграмотные. Разве это не вычурная безграмотность? "Опять базарный крик, как штора, стоит колом до потолка!" (Борис Гашев). "Все слова растрачены по озерам вброд" (Белла Зиф), которая, видите ли, решила: "Все, что было - спишется. Сухо и светло". И даже заявляет: "Могу на слово сесть и покачаться".
      Что написано пером, как известно, не вырубишь и топором. Дурновкусие, небрежение словом, наплевательское к нему отношение останутся и не "спишутся", и, как ни мудри, ни на каком слове не покачаешься. А вот взыскательный читатель головой покачает, столкнувшись с такой словесной развязностью.
      Вероятно, из двадцати двух авторов при строгом отборе пятеро или семеро могли претендовать на публикацию. После большой, вдумчивой работы, кроме Смородинова, Соболева, Надеждина, из начинающих авторов и шире, и полней можно было представить Бурылова, Наталью Крон, Стригалева, Широкова, да если б еще наши старшие товарищи поэты дали в сборник доделанные хорошие стихи, глядишь, и получилась бы книжка добротная, полезная во всех отношениях и самим авторам, и читателям, а пока все-таки стихотворное рукоделие, этакий поэтический самодеятельный хор, в котором кто во что горазд.
      Время показало: легким отношением к поэзии и еще более легким печатанием молодых не воспитывают их, а развращают, отучая от труда над словом, труда, требующего напряжения всех человеческих сил, а порой и самой жизни.
      Вот об этом серьезно размышлять надо и авторам, и издателям, когда они собирают стихотворную продукцию молодых в коллективные сборники, со всей ответственностью работать и тем и другим. И тогда, глядишь, не поэтический ширпотреб, а настоящие стихи получит наш читатель. И порадуется вместе с теми, кому дорого родное слово, к которому так трепетно, с благоговеньем относились великие русские поэты, оставившие нам любовь и непреходящую тягу к прекрасному.
      1967
      О любимом жанре
      Речь пойдет о рассказе. О любимом жанре. И любимом не только мною. Надо бы подробно поговорить о стиле, языке и эволюции рассказа, о том, что способствовало его развитию и что сдерживало. Но, во-первых, я не силен в теории, а во-вторых, так много наболело, что прежде всего и говорить приходится о наболевшем.
      Далеко не все рассказы, появляющиеся в периодике, я читал и читаю, но даже то, что прочитано и запомнилось, представляет собой отрадную картину по сравнению с тем, что было у нас в рассказе лет пятнадцать назад.
      Одно лишь перечисление хороших и разных рассказов заняло бы, пожалуй, половину статьи. А ведь есть простая истина, что на голом месте ничего не вырастает. Разумеется, начало всех начал в литературе прошлого. Там у нас такие достижения в новеллистике, такие классные произведения малой формы, что учиться и учиться нам, черпать и черпать.
      И однако же возьму на себя смелость заявить, что современные наши писатели не посрамили, а приумножили славу русского рассказа. Далось это не так уж просто.
      Перекинемся мысленно к концу сороковых - началу пятидесятых годов. На убыль пошел сделавший огромную работу рассказ, прямо нацеленный, боевой, экипированный незамысловато и просто, как солдат, без лишней "лирики", без обременительных красот, без тонкого анализа "сфер жизни". Рассказ подвига и горя, рассказ борьбы и стойкости характера, он часто писался с натуры, по горячим следам и шел в основном от устного, непосредственно услышанного или записанного рассказа. Склонность нашего народа к устному повествованию оказала и оказывает на русскую новеллистику наиглавнейшее влияние. И любовь читателей к этому жанру проистекает отсюда же - читатель и писатель как бы помогают рождению и совершенствованию друг друга.
      Итак, рассказ военных лет сделал свою работу, начал отступать в сторону. Мудро и хитровато прищурясь, он как бы спрашивал: "Ну, ну, что вместо меня, грубошерстного, не очень складного, порой жестокого, последует?"
      Увы, на смену ему хлынул поток сладкой стряпни, облепленной медом, кремом, облитой сиропом, преимущественно розовым. А так как из крема, меда и сиропа пирога все-таки не состряпаешь, то начинка оставалась все та же. Но как его, милого трудягу-окопника, устряпали! Сколько на него пишущих мух насело!
      И сразу теории появились: это закономерно, так и должно быть, сухари солдатские надоели. Подай сладкого! Победители заслужили!
      Но кроме закономерностей теоретических есть еще и жизненные, устойчиво неопровержимые, согласно которым сладкое надоедает даже скорее, чем горькое. Безликий конфетный рассказ очень быстро приелся, однако дело свое успел сделать - честных писателей почти совсем от малой формы отпугнул, новых не подготовил, ибо он бесплоден в своей сущности и ничего родить не мог и не может.
      Однако жива была и делала свою работу наша великая дореволюционная литература, литература тридцатых годов, военных лет. Она перемолола и перемелет еще не одно литературное поветрие, поднимала и поднимет не одно поколение писателей на своих крепких плечах, непоколебимых плечах, добавил бы я!
      Ей, именно ей, могучей нашей отечественной литературе, обязаны появлением такие превосходные писатели- новеллисты, как Юрий Нагибин, Сергей Антонов, Владимир Тендряков, Борис Бедный, а чуть позднее - Сергей Никитин и Юрий Казаков.
      Много писалось, иной раз с иронией, что вот-де Антонов под Чехова работает, Казаков - под Бунина, а Нагибин - под Платонова.
      Тяжелее всех пришлось, пожалуй, в этом смысле Сергею Петровичу Антонову (есть в литературе его однофамилец, потому ставлю отчество), ибо Бунин широкому кругу читателей еще не был известен, Платонов - тоже, а Чехов издавался много, почитаем был и читаем, и подогнать Антонова под Чехова, наверное, не составляло большого труда (думаю, что любого русского писателя, при желании и ловкости, "подогнать" можно, ибо каждый из нас любит русскую литературу, воспитан ею, а любовь пристрастна и взаимосвязана!).
      Но вот что интересно: обвиняя этих писателей в подражании, а порой и прямо в эпигонстве, наша критика до сих пор не составила себе труда объяснить: а какое же влияние оказали они на современную новеллистику, как сумели пробудить, а потом и повести за собой (именно повести!) сначала жиденький, а затем все более крепчайший строй современных рассказчиков?
      Перво-наперво произошло это потому, что они начали писать хорошие рассказы. Разве забудешь номера "Нового мира", в которых появились такие рассказы, как "Дожди" Антонова, "Трубка" Нагибина, "Новый сотрудник" Бориса Бедного? Рассказы, которые и до сих пор составляют честь нашей новеллистике! Кроме того, в своих произведениях перечисленные авторы выступали так, будто им плевать, что рядом, в особенности в тонких журналах, сюсюкал дамский розовенький рассказец, они дали всем понять, что есть прекрасная русская новеллистика, где человек, его характер, его дела и страсти, его поиск смысла жизни и, наконец, русская природа - сущность всего. А если к этому добавить, что в рассказах этих писателей действовал и жил наш современный человек с близкими нам мечтами, страданиями и радостями, то станет понятен такой огромный, разом завоеванный ими интерес к своей работе.
      "Им было хорошо! - слышал я не раз от нынешних рассказчиков. - Шаром покати было в рассказе. Сейчас бы попробовали!"
      Что верно, то верно. Сейчас потруднее входить в литературу с рассказами. Сейчас тут такое соревнование! Но... Но опять же оно стало возможным благодаря работе и стараниям этих писателей.
      Они ведь не только писали рассказы. Они еще и отстаивали их, завоевывали им "печатную площадь" и внимание критики.
      Статьи Сергея Антонова в газетах и журналах часто практического характера о том, что рассказ почти исчез со страниц "толстых" журналов, что сборники неохотно и плохо издаются, что надо печатать ежегодник лучших рассказов - эти статьи появились раньше, чем "письма о рассказе". Человек не только писал рассказы, но еще и добивался их "реабилита- ции", руководил семинарами молодых новеллистов.
      То же самое можно сказать и о Юрии Нагибине - сколько его выступлений в поддержку рассказа, сколько рецензий на новые, часто первые книжки писателей, а порой и отдельные рассказы появлялись за его подписью в "Литературе и жизни", в "Литературной" и других газетах. Спасибо им от идущих следом за ними. Своей самоотверженной работой они сделали большое, не только писательское, но и гражданское дело.
      Должен заметить, что в ту пору ведущий отряд наших новеллистов большей частью группировался в журнале "Огонек". Тогда этот журнал задавал тон в рассказе. Будучи его читателем, я с нетерпением ждал каждый его номер, и какие радостные открытия тут бывали! "Кордон-217" и "Корзина с еловыми шишками" Константина Паустовского, "Поддубенские частушки" Сергея Антонова, "Сын", "Ночной гость" и восхитительный "Комаров" Юрия Нагибина, "Крах", "По ягоды", "Семь слонов" и другие рассказы Сергея Никитина, "Кассирша", "Непогодь" Николая Воронова, "Скорпионовы ягоды" и "Сильва" Руфи Зерновой, "Мокрый снег" Веры Устиновой, "Ожидания" Александра Рекемчука, рассказы Бориса Бедного, Юрия Казакова, Станислава Мелешина, Анатолия Ткаченко и многих других авторов.
      Сейчас эти писатели редкие гости в "Огоньке". Как жаль! Журнал массовый, умеющий хорошо оформлять, подавать и поощрять рассказы, взялся печатать детективы с продолжением. Но детективы печатают почти все журналы, тонкие и толстые, а вот культуру рассказа развивают далеко не все. Более того, на мой взгляд, такие журналы, как "Работница", "Крестьянка", "Советская женщина" и военные журналы, как будто специально существуют для того, чтобы скомпрометировать жанр рассказа, и печатают такие поделки, которые зачастую ничего общего с литературой не имеют. А ведь у них многомиллионные тиражи! И получается, что в массы идет макулатура вместо литературы.
      Хочется похвалить тонкий журнал "Сельская молодежь", который на протяжении последних лет упорно стремится объединить у себя лучших наших новеллистов и добился заметных успехов в этом деле. Авторы "Огонька" постепенно перекочевали туда, где их приветливей встречают. Нагибин, Казаков, Ткаченко, Шукшин, Проскурин, Якубовский, Куваев все чаще появляются на страницах содержательного боевого журнала "Сельская молодежь". Кстати, журнал этот издает приложение, и издает недурно. Не возьмет ли он на себя добрую работу - печатать ежегодник лучших рассказов, тот самый, что молча похерило издательство "Советский писатель"? Это уважаемое издательство само его породило и само его убило, подбирая для сборника не лучшие рассказы года, а те, что составителю были по душе. Составители же начали руководствоваться в последних выпусках сборника не литературными, а конъюнктурными соображениями. И погубили сборник. Был - и нету! Будто корова языком слизнула.
      Издание такое необходимо. Надо ж ведь как-то руководить потоком, предлагать читателю действительно лучшее и таким образом приучать его к хорошему рассказу, формировать его вкус.
      Есть у нас журнал "Наш современник", которого прямая задача печатать и пропагандировать современный советский рассказ. На мой взгляд, он не всегда справляется с этой работой. Наряду с отличными рассказами, такими, как "Браконьер" Юрия Нагибина, "Кони" Василия Белова, "Ноев ковчег" Александра Борщаговского, "Тиргартен" покойного Василия Гроссмана, маленькими повестями "Падучая звезда" Сергея Никитина и "Затмение луны" Евгения Носова, здесь появляются произведения вялые, тянучие, с плохим языком. И пока тут, к сожалению, больше этих вещей, чем тех, на фоне которых хилость их особенно заметна.
      Думается, что более строгий и принципиальный отбор (разумеется, не перестраховочный) для публикации, более активная и настойчивая работа с авторами помогли бы этому журналу быть интересней и не выходить с такой бледной обложкой к читателю, с какой он выходит сейчас.
      Одно время началось у нас доброе дело - издание книжки рассказов. Началось оно на периферии, и, если мне память не изменяет, первым стало печатать такие книжки Пермское издательство. Оно отбирало пять-шесть рассказов и в разноцветных обложках, с не всегда хорошим, но броским оформлением выпускало их. Первые выпуски расходились очень хорошо. Но любое хорошее дело таит в себе пороки, если его захлестывает дух кампанейщины.
      Пермское издательство придумало, начало, и тут пошло-поехало. Одно за другим областные, а затем и центральные издательства взялись выпускать книжки рассказов, очерков, а где и "кашу" - очерки и рассказы вместе. Прилавок книжный завалили продукцией, дешевой не только по цене, но и по содержанию. Результат?
      А перестали покупатели брать тоненькие книжки. Серийное производство погубило их. Сейчас осталась в живых лишь одна библиотечка "Короткие повести и рассказы", издаваемая "Советской Россией". Но серия "Короткие повести и рассказы", видимо, здесь пущена на самотек, так как книжки этой популярной серии тоже издаются ныне серо, и создается вечатление, что порою писатели тащат в них отходы: то, что не пошло в журнале или не вместилось в сборник.
      Много сделала и делает для рассказа "Литературная Россия". Настойчивость ее в этой работе достойна всяческого одобрения. Но рассказы тут печатаются тоже неровные. Еженедельнику изменяет вкус, и над соображениями эстетического порядка нет-нет да и возьмут верх соображения юбилейно-конъюнктурные, о чем уже говорилось в критике.
      В чем же все-таки видятся основные пороки современного рассказа? Может быть, они, эти пороки, в рассказе заметней оттого, что читаю я их с пристрастием, да и на "маленькой площадке" виднее все и заметнее.
      Болезнь, по-моему, старая - упрощенчество. Раньше оно как-то не так бросалось в глаза. А может были мы к упрощенчеству приучены? Писатели как бы не затруднялись проникнуть в глубь явления, остановиться и подумать над фактом. Он, этот факт, выступал большей частью в голом виде. Затопили, допустим, корабли в черноморском порту, а потом, при обороне этого порта, моряки без водолазных костюмов ныряли и из затопленных кораблей доставали снаряды и крушили ими врага.
      Героизм? Да еще какой! Достоин такой материал художественного отображения? Еще как достоин! Так и писалось. Вот моряки-герои ныряют, достают, рискуя жизнью, крушат врага.
      Но современный рассказчик, взявшийся за эту тему, обязан еще подумать вот о чем: как это умудрилось командование нашего флота задолго до прихода фашистов затопить корабли вместе с боеприпасами, заранее зная, что порт придется оборонять? Зачем оно вынудило людей совершать героические поступки и гибнуть при этом, тогда как можно было без этого обойтись, дольше удержать порт и без паники эвакуировать население?
      Короче: современный писатель обязан проникнуть в глубь явления, зайти на него со всех сторон и семь раз отмерить, а потом уж отрезать. Всегда ли так у нас получается? Нет, не всегда, и далеко не всегда. Достаточно напомнить поток романов, повестей и рассказов о подъеме целины, где молодые герои только то и делают, что тушат горящие хлеба да замерзают в безлюдной степи. А их, между прочим, туда посылали не тушить и замерзать, а работать, поднимать целину, растить и убирать хлеб.
      Ей-богу, из всего огромного потока "целинной литературы" сейчас помню один-единственный рассказ Сергея Никитина "Бессонница". Остальное забылось, улетучилось из памяти, как легкая пороша.
      Не утверждаю и не берусь утверждать, что упрощенчество осталось на прежнем уровне. Нет, оно стало гибче, что ли, его иногда не сразу и обнаружишь - так оно покрыто изящной словесностью, недурно написанным пейзажем и даже грустноватым настроением, которое особенно успешно прикрывает фальшь содержания и уносит на волне своей от существа дела.
      Вот пример такого тонко замаскированного "художест- венностью" упрощения.
      Он и она встретились у неглубокой российской речушки. Он на мотоцикле, она так. Он - хороший, мешковатый мужик, с чуть замкнутым характером и усталостью прожитых лет. Она тоже в годах, тоже не очень словоохотливая, и тоже лежит на ней печать нелегко прожитых лет.
      Он помог ей переправиться через речушку. И тут обнаружилось то самое: "Отчего ты мне не встретилась в те года мои далекие?.."
      А не встретилась оттого, что он воевал и, вернувшись с войны, сразу же женился, нажил детей. Она тоже, как закончилась война, вышла замуж за фронтовика. Время приспело. Годы не ждут.
      Теперь вот встретились незнакомые друг другу он и она. И полюбили. Трудно без любви-то. Она, как говорится, на роду написана, и поздно или рано...
      Чем же закончилась эта история? В городе, на конференции, долго избегавшие друг друга, он и она встретились и объяснились. И она отшила его, сказав, что у него и у нее дети, семья и что прожить им надо честно. Словом: "Я другому отдана и буду век ему верна".
      Все правильно, все как в учебнике алгебры, где в конце имеются ответы на любую задачу. Хорошая женщина не пошла, что называется, "на поводу" у страсти. Только, когда я дочитал этот рассказ Н. Почивалина под минорным и красивым названием "Запоздалая звезда", мне отчего-то вспомнилась грешная и вечно живая шолоховская Аксинья. Она как-то ближе мне и родней, чем эта "правильная" героиня. Кстати, такая же героиня есть в рассказе Н. Почивалина "Мимо" и в других.
      Хитрит писатель, "тонко" хитрит. Его по одному-то рассказу, пожалуй, и не раскусишь. Вот когда прочтешь об одной, другой, третьей героине, выпрямленной и обструганной, как оглобля, тогда уж начинаешь себя хлопать по карманам, искать сигареты, чтоб закурить от "переживания". И сказать хочется, и не только Н. Почивалину, а целому отряду литераторов, которые не в силу бесталанности, а по каким-то другим соображениям мельчат явления жизни, маскируют суть умильными, назидательными проповедями. Милые мои, хочется сказать, ваше вторжение в "эту область" не только наивно и дешево, но и унизительно для писателя. Упрощать, а точнее, оскоплять правду жизни недостойно литератора, талантливого к тому же.
      Мне по газетным делам довелось как-то в одном районном городе (лет десять спустя после войны) листать книгу записей гражданского бракосочетания, и бросилось в глаза: невесты старше женихов, и порой значительно старше. Я и без этой книги знал, что целому поколению наших людей пришлось пережить семейную драму, а порой и трагедию. Ведь большинство фронтовиков, изголодавшихся по ласке и семье, с ходу, часто на первой попавшейся девушке, женились, обзаводились семьями. Разумеется, и женщины с ходу же праздновали свадьбы. Да и какие там свадьбы! Тогда не женились и не выходили замуж, а больше сходились. Был такой термин обидный и точный. Неустройство, нужда и многое-многое другое наваливалось на молодоженов, сошедшихся зачастую без любви, сошедшихся в пути, в бездомье. Сколько потом разваливалось этих скороспелых семей! А сколько и уцелело их, безрадостных, спаянных только детьми и привычкой совместного житья!
      И не раз, и не два случалось, что, осмотревшись, пообвыкнув, люди понимали, что они чужие друг другу, и находили того в пути, у речки ли, в соседней ли деревне, кто и назначен был судьбой. И не очень-то "благополучно" завершались и завершаются такие встречи.
      Мне не по душе те рассказы и маленькие повести, где авторы с уклоном в густопсовый реализм заключают нашу женщину в злосчастное одиночество, чаще всего в заезжий дом или в окраинную деревенскую избу, и она только тем и занимается, что подпаивает случайных мужиков и волочит их к себе в постель.
      И в том и в другом случае то же самое облегченное отношение к жизни, нежелание осмыслить ее, проникнуть в суть явления. Мыслящий художник всегда шел от частного к социальному. Ремесленник же, зажмурившись, бежит от социального к частному! Плюхается на мелководье ремесленник - вода там теплее и неопасно, а нырни вглубь - еще водяной утащит!
      Ну, утопить, может, и не утопит, а рассказ не напечатает.
      Ребячья боязнь! Она особенно неуместна и бросается в глаза сейчас, когда рассказ наш и вся литература так возмужали и так твердо стоят на своих неходульных ногах.

  • Страницы:
    1, 2, 3