Каждую весну раскрываются двери женских гимназий, пансионов и институтов и выпускают в жизнь несколько сотен… переводчиц.
      Я не шучу. До шуток ли тут!
      В былые времена о чем думали и о чем заботились маменьки выпускных девиц?
      – Вот буду вывозить Машеньку. Может быть, и пошлет Бог подходящую партию. Глашенька-то как хорошо пристроилась. Всего девять зим выезжала, на десятую – Исайя, ликуй!
      Так говорила маменька со средствами. У кого же не было запаса на девять зим, те старались подсунуть дочь погостить к богатому родственнику или к «благодетельнице». И родственник, и благодетельница понимали, что каждую девицу нужно выдавать замуж, и способствовали делу. Вейнингеров в то время еще не было, и никто не подозревал о том, как низка и вредна женщина. Открыть глаза было некому, и молодые люди женились на барышнях.
      Так было прежде.
      Теперь совсем не то. Теперь жених (так называемый «жених» – лицо собирательное), как бы влюблен он ни был, уже вкусил от Вейнингера! Хоть из десятых рук, от какого-нибудь репетитора племянника сестры, двоюродного дяди. И пусть он слышал только всего, что у Вейнингеров все «м» да «ж», – с него достаточно, чтобы скривить рот и сказать барышне:
      – Знаете, я принципиально против женитьбы. У женщин слишком много этих всяких букв… Вейнингер совершенно прав!
      И маменьки это знают.
      – Знаете, Авдотья Петровна, – говорит маменька своей приятельнице. – Что-то в нас, в женщинах, такое открылось нехорошее. Уж и ума не приложу, что такое. Придется, видно, Сонечке в контору поступать либо переводов искать.
      – Все в конторах переполнено. У меня две дочки второй год со всех языков переводят. Беда!
      – Уж не переехать ли лучше в провинцию? Может быть, там еще ничего не знают про наши дела. Может, до них еще не дошло.
      – Да, рассказывайте! У меня в Могилеве брат жену бросил. Пишет: никуда жена не годится. Что ни сделает – все «ж». Едет, бедная, сюда. Хочет переводами заняться…
      Выйдет девица из института, сунется в одну контору – полно. В другую – полно. В третьей – запишут кандидаткой.
      – Нет, – скажут, – сударыня. Вам не особенно долго ждать придется. Лет через восемь получите место младшей подбарышни, сразу на одиннадцать рублей. Счастливо попали.
      Повертится девица, повертится. Напечатает публикацию:
      «Окончившая институт, знает все науки практически и теоретически, может готовить все возрасты и полы, временем и пространством не стесняется».
      Придет на другой день старуха, спросит:
      – А вы сладкое умеете?
      – Чего-с?
      – Ну, да, сладкое готовить умеете?
      – Нет… я этому не училась.
      – Так чего же тогда публикуете, что готовить умеете. Только даром порядочных людей беспокоите.
      Больше не придет никто.
      Поплачет девица, потужит и купит два словаря: французский и немецкий.
      Тут судьба ее определяется раз навсегда.
      Трещит перо, свистит бумага, шуршит словарь…
      Скорей! Скорей!
      Главное достоинство перевода, по убеждению издателей, – скорость выполнения.
      Да и для самой переводчицы выгоднее валять скорее. Двенадцать, пятнадцать рублей с листа. Эта плата не располагает человека к лености.
      Трещит перо.
      «Поздно ночью, прокрадываясь к дому своей возлюбленной, увидел ее собаку, сидеть одной на краю дороги».
      «Он вспомнил ее слова: «Я была любовницей графа, но это не переначнется».
      Бумага свистит.
      «Красавица была замечательно очаровательна. Ее смуглые черты лица были невероятны. Крупные котята (chatons – алмазы) играли на ее ушах. Но очаровательнее всего была ямочка на подзатыльнике красавицы. Ах, сколько раз – увы! – этот подзатыльник снился Гастону!»
      Шуршит словарь.
      «Зал заливался светом при помощи канделябров. Графиня снова была царицей бала. Она приехала с дедушкой в открытом лиловом платье, отделанном белыми розами».
      «Амели плакала, обнимая родителям колени, которые были всегда так добры к ней, но теперь сурово отталкивали ее».
      «Она была полного роста, но довольно бледного».
      «Он всюду натыкался на любовь к себе и нежное обращение».
      Вот передо мною серьезная работа – перевод какой-то английской богословской книги.
      Читаю:
      «Хорош тот, кто сведет стадо в несколько голов. Но хорош и тот, кто раздобудет одного барана. Он также может спокойно зажить в хорошей деревне».
      Что такое? Что же это значит?
      Это значит вот что:
      «Блажен приведший всю паству свою, но блажей и приведший одну овцу, ибо и он упокоится в селениях праведных».
      Все реже и реже шуршит словарь. Навык быстро приобретается. Работа приятная. Сидишь дома, в тепле. Бежать никуда не надо. И знакомым можно ввернуть словечко, вроде:
      – Мы, литераторы…
      – С тех пор как я посвятила себя литературе…
      – Ах, литературный труд так плохо оплачивается… У нас нет ничего, кроме славы!
      Трещат перья, свистит бумага. Скорей! Скорей.
      «Алиса Рузевельт любит роскошь. На большом приеме она щегольнула своим полуплисовым платьем…»
      Шуршит словарь.