"Айн, цвай, драй, фир..." - считал ефрейтор тела партизан. Потом он громко, для всех, сказал несколько слов, и остальные преувеличенно громко загоготали, но смех получился неестественным, вымученным.
      А все-таки трусите, удовлетворенно отметил Маликов. Ему почему-то казалось, что все происходит не с ним, что он лишь сторонний наблюдатель.
      Солдаты неторопливо выстраивались в цепь. Потом один из уцелевших офицеров подал команду, и цепь снова двинулась через русло.
      Долго выжидать было нельзя. Маликов вспомнил, что с флангов обходят каратели. Но все же подпустил поближе, чтобы не давать маху, и затем нажал на спусковой крючок. Автомат резко задергался в его отвыкших от оружия стариковских руках. Несколько солдат мигом пропали за камнями.
      Снова перестрелка. Время от времени Маликов оглядывался назад - не подходят ли с тыла каратели? Но они просто не успели еще дойти до того места, где он залег.
      Он сдерживал немцев всего восемь минут, а затем шальная пуля, слегка задев камень, изменила направление и, миновав распахнувшуюся пижамную куртку, вошла точно между четвертым и пятым ребром слева.
      Маликов уронил автомат, криво сполз с валуна на влажный мох и так остался лежать - лицом на покатом боку большого камня, вросшего на три четверти в землю. Последнее, что увидели его глаза, была шершавая поверхность этого камня, забрызганная кровью, и обрывок мха, разросшийся в невиданный сказочный лес.
      И Маликов шагнул в заросли его...
      И снова немыслимый полет сквозь тьму. Постепенно он растворялся в ней, теряя частицы себя. Он не мог, не в состоянии был противиться этому распылению, и его оставалось все меньше и меньше, но тут на грани, разделяющей временную тьму перехода и окончательный мрак небытия, он понял, что снова лежит на больничной койке, и облегченно вздохнул. Теперь он спокоен. Долг отдан сполна.
      Он вернулся. Небытие теперь не страшило его. Маликов был готов к его приходу...
      Ефрейтор стоял над тем местом, откуда в последний раз велся огонь по цепи, - на самом краю русла, возле пологого склона, поросшего высокими старыми буками, на стволах которых белели свежие следы от пуль.
      Он никак не мог прийти в себя. Ладонь его левой руки лежала на горячем от стрельбы стволе автомата, другой ладонью он напряженно сжимал рукоятку. Но стрелять было не в кого. Удивленно задрав брови, ефрейтор рассматривал брошенный у подножия валуна "шмайссер", россыпь отстрелянных гильз. На поверхности валуна - размазанная полоса крови. И никого. Отсюда до самых деревьев простиралось открытое пространство, и русский партизан не мог уйти незамеченным...
      Руки патологоанатома были в толстых перчатках из желтой резины. Они держали сердце Маликова. Патологоанатом внимательно осматривал его и при этом удивленно покачивал головой.
      На вскрытии присутствовал врач инфарктного отделения, во время дежурства которого умер Маликов. Он заглядывал через плечо патологоанатома. Видно ему было плохо, он морщил лоб, щурился и наконец нетерпеливо спросил:
      – Ну, что там?
      Патологоанатом искоса глянул на него.
      – Что? Очень занятная штука, вот что. - Он протянул кардиологу сердце и указал на отверстие с изъеденными краями в стенке сердца. - Здесь все ясно. - Затем он повернул сердце обратной стороной и указал на второе, похожее, отверстие в стенке сердца. - И здесь как будто все ясно. Не так ли? И там, и здесь следы некроза налицо - инфаркт. Но тогда как объяснить это?.. - Он ввел в отверстие указательный палец. Кончик его показался из другого отверстия. - Какая поразительная симметрия! Она вам ничего не напоминает?
      Кардиолог с сомнением покривил губы, нерешительно молвил:
      – М-м-м, похоже на... след пулевого ранения?
      – И форма самих отверстий не соответствует обычным разрывам ткани, добавил патологоанатом. - Создается впечатление, что нашему пациенту навылет прострелили сердце.
      – Но это невозможно! - растерянно воскликнул кардиолог. - Смертельное ранение в сердце без повреждений грудной клетки...
      – И без пули, - уточнил патологоанатом.
      – Это - сверх моего понимания!
      – И моего тоже, - сообщил патологоанатом хладнокровно.
      – Так что же?
      – Будем считать, что это... н-ну... редчайший случай. - Патологоанатом еще раз взглянул на сердце и, кладя его на оцинкованный стол, озадаченно пробормотал: - И все-таки, я бы хотел знать, что же это значит на самом деле?