Современная электронная библиотека ModernLib.Net

На затонувшем корабле

ModernLib.Net / Современная проза / Бадигин Константин Сергеевич / На затонувшем корабле - Чтение (стр. 21)
Автор: Бадигин Константин Сергеевич
Жанр: Современная проза

 

 


На палубе он ещё раз с отвращением взглянул на чёрную воду. На невидимом берегу вспыхнул красноглазый маяк, и его багровая тень коснулась, будто обожгла, Антона Адамовича.

«Что со мной?» — старался понять Медонис, пытаясь подавить неприятное чувство.

Шорох на палубе заставил насторожиться. Но нет, ложная тревога. Убедившись, что все спокойно, Медонис надел ласты, натянул маску, пристегнул к поясу нож. Миколас помог закрепить акваланг. Антон Адамович зашлёпал по палубе резиновыми подошвами.

— Пускаю воздух, — торопливо сказал Миколас, отвёртывая воздушный краник.

Медонис ещё раз посмотрел вниз, на чёрную, враждебную воду и не мог преодолеть колющий озноб. Пересилив страх, он осторожно сполз в море. Вот его со всех сторон сжала холодная вода. Возникло привычное чувство невесомости. Тишина. Он отчётливо слышит постукивание клапана и журчание воздушных пузырьков. Донёсся шум винтов далёкого парохода. В темноте мерцали огоньки мельчайших морских обитателей. Медленно проплывали вспыхивающие туманности медуз. Зеленовато светилась какая-то живность на песчаном дне.

Легко двигая ногами, Медонис быстро скользил вдоль ржавого корпуса. В холодном электрическом свете фонаря мелькали разнокалиберные пробки, небольшие деревянные заплаты, прилипшие к борту ракушки, зеленые скользкие водоросли. Антон Адамович нырнул глубже, круто согнул поясницу и отвесно пошёл вглубь. Маска плотно сжала лицо. В луче фонаря возникли гигантские винты, массивный руль. На светлом песчаном дне темнели какие-то железные обломки, камни, наполовину утонувшие в грунте. Подальше горбатилась перевёрнутая спасательная шлюпка с проломанным днищем, опутанная мотками рыжего стального троса. За шлюпкой торчала лапа старинного адмиралтейского якоря

Многое хранило на дне древнее Варяжское море! Вот в луч света попался округлый металлический предмет, выступавший из песка. «Что за штука?» — Антон Адамович осматривал железину. Ковырнул ножом. «Да это же авиабомба!» Медонис чуть не выронил загубник.

«Вот тебе раз! — размышлял он, торопливо отплывая в сторону. — Бомба, наверное, предназначалась для Кенигсберга. А ведь она может ещё взорваться, стоит только потревожить. Подальше от неё!» — решил Медонис, возвращаясь к корме.

Он уткнулся в деревянный пластырь величиной с хорошие ворота. Пластырь держался на толстых пеньковых канатах, привязанных к скобкам. Это было настоящее произведение подводного строительного искусства, сооружённое из брусьев, болтов, стального троса и парусины. Плотно подогнать к пробоине большой пластырь нелегко. По законам корабельной архитектуры корпус здесь двояко изгибался, а искалеченные железные листы превратились в гармошку.

Антон Адамович поводил лучом, вынул нож и обрезал верхние оттяжки. Пластырь легко отвалился, обнажив пробоину с рваными острыми краями; она могла впускать внутрь корабля около тысячи тонн морской воды ежечасно. Деревянный щит, утяжелённый толстыми болтами и кусками железа, медленно спустился на дно, накрыв несколько оранжевых звёзд и замутив воду.

Для чего он это сделал? Антон Адамович и сам не знал. Скорее всего, желая доставить врагам побольше неприятностей. Ему давно хотелось разрушить, растоптать ногами все, что сделано русскими. А приходилось лебезить, скрывать свои истинные чувства.

«Пусть ещё поработают с пластырем, — злорадствовал он, — пусть потрудятся!»

Обогнув корму, Медонис поплыл медленнее, освещая каждый сантиметр борта.

* * *

На мостике буксира Шустрый, облокотившись о холодные поручни, стоял вахтенный матрос Миколас Кейрялис и бубнил:

Приехала из Берлина

Коричневая форма.

Измерила наши животы…

Вдруг Кейрялис умолк и прислушался. Сегодня в его обязанности входили дополнительные занятия. Он должен караулить, когда покажется из воды Антон Адамович, помочь в случае чего. И ещё ему приказано следить за палубой затонувшего корабля, — вернее, за матросом, вступившим на вахту в полночь.

Придётся рябой каждый день

По два яичка класть,

А петушку, бедняге,

Цыплят выводить,.

Он помолчал и начал песню сначала,

— На «Шустром» вахтенный! — раздался приглушённый голос с палубы «Меркурия».

— Ну, что там? — не сразу отозвался Кейрялис. — Вахтенный слушает.

Он перешёл на другую сторону мостика и увидел тёмную фигуру матроса у борта.

— И я вахтенный. Это ты пел?

— Я.

— По-каковски это? Я не понял слова.

— Литовская песня.

— А-а… Тоску наводит твоя песня.

— Во время войны сложили про собак-гитлеровцев, как они Литву грабили. Спокойной ночи, товарищ. — Кейрялис забеспокоился, кинув взгляд на воду. — У меня работёнка… Капитан у нас прижимистый, живоглот, ночью работать заставляет. А как вы, когда откачивать собираетесь?

— Завтра в девять утра, батя приказ отдал.

— Завтра. Ну, ну… Желаю успеха! А песня хорошая, это я плохо пел. — Кейрялис спустился в кают-компанию, потушил свет и в иллюминатор из темноты стал наблюдать за матросом. Тот посмотрел по сторонам, зевнул и зашагал прочь от борта. Кейрялис слышал, как он шаркал ногами по резиновому коврику, как хлопнул дверью.

Миколас Кейрялис стал смотреть на море.

«Нет, — думал он, — ни за какие деньги не согласился бы я лезть ночью в воду! Бр-р!.. Мокро, темно, холодно».

* * *

Перед глазами Антона Адамовича проплывали те же бесконечные заглушки и заплаты. Посередине огромного корпуса плотно сидел металлический пластырь длиной в сорок метров. Пластырь закрывал рваную пробоину, давний след арсеньевской торпеды.

Наконец Медонис увидел бортовую дверь одной из нижних палуб. В прежние времена через неё грузили продовольствие. Медонис без труда сдвинул дощатый пластырь, прикрывавший оторванную половину железной двери, и проник в главный вестибюль. Здесь через все палубы проходила пассажирская лестница. Теперь она сохранилась только наверху. Идущие вниз ступени разломаны волнами, и лестничная клетка казалась чёрным провалом.

Антон Адамович напряг память, стараясь представить расположение кают. «Лестница внизу. Нужно пройти половину коридора, мимо кают второго класса, — лихорадочно вспоминал он. — Около каюты номер тридцать четыре ещё лестница; ещё ниже — ресторан. Потом несколько метров к корме — и снова лестница Я должен спуститься на три палубы ниже, потом свернуть к левому борту. Там, у дамской уборной, — каюта двести восемнадцать, следующая двести двадцатая, потом моя…»

Уходил воздух. Необоримая жажда богатства толкала Медониса на риск. Вода внутри корабля показалась ему ещё холоднее. Прокалывая лучом черноту, он опускался медленно, боясь за что-нибудь зацепиться.

Чего только не вставало на дороге! Сколько тут всякого хлама, пропитавшегося водой! Он различает изломанные диваны, кресла, столы… Все покрыто слизью. Но вот, наконец, и третья палуба. Здесь разрушений ещё больше, чем наверху. Из воды проступали чёрные бесформенные тени. Антон Адамович настойчиво пробирался к левому борту.

Но что это? Словно в тумане, он увидел впереди живое существо. Антону Адамовичу сразу стало жарко. Он шагнул вперёд. Туманная тень тоже сошла с места.

«Проклятие, зеркало!» — догадался он.

Коридор завален песком и деревянными обломками. Антон Адамович, задыхаясь, яростно расчищал себе путь к богатству, с трудом одолел неожиданное препятствие и, передохнув, стал продвигаться дальше. «Наконец-то Э 222! Вот она! Моя каюта! Неужели за этой дверью Швеция, богатство, новая жизнь?!»

Нервное напряжение достигло предела. Антон Адамович бросился к двери и рванул за ручку. Ручка вместе с замком осталась у него в кулаке.

«Дьявол!» — про себя выругался Медонис и приналёг всем телом. Но дверь крепко сидела в гнезде.

«Перекосило её, что ли? — мучился в догадках Антон Адамович. — Разбухла? Может быть, прижало чем-нибудь изнутри? Да нет, в каюте тяжёлых предметов вроде не было».

Он попытался одолеть упрямую дверь водолазным ножом, но не нашёл щели. Лицо Антона Адамовича покрылось испариной, взмокло. Стекла затуманились. Пришлось просунуть палец под маску и пустить немного воды, протереть стекла.

Несколько раз он с силой всадил нож в филёнку и наконец проткнул её. С каждым ударом отверстие расширялось. Он устал.

Но вдруг акваланг перестал подавать воздух, сработало предупреждающее устройство. Антон Адамович открыл резервный клапан за спиной. Опять можно дышать! Но теперь воздуха осталось ровно на пять минут. Грозный сигнал. Медонис заскрежетал зубами. За это время он едва-едва успеет доплыть к буксиру.

«Надо возвращаться. Но неужели я пробыл в воде пятьдесят минут?»

Выбираясь к выходу, Медонис посмотрел на часы — прошло только тридцать пять минут. «В чем же дело? Испорчен автомат или в баллонах оказалось меньше воздуха?» Он готов поклясться: манометр перед спуском показывал полное давление.

Перебирая в уме десятки всевозможных причин, Медонис забыл об одной: ему пришлось изрядно потрудиться. В таких случаях воздуха уходит куда больше.

Боясь ушибить голову о полузатонувшие, напитавшиеся водой деревянные обломки, Антон Адамович всплыл с поднятыми кверху руками. Наконец он выбрался из корабельного чрева. Снова море, глубина четырнадцать метров.

Возвращение заняло больше времени, чем ожидал Медонис. Поэтому в последний момент он поторопился и обогнал воздушные пузырьки, уходящие из акваланга. А такая скорость при подъёме недопустима. И резкая смена давления сказалась: зазвенело в ушах, ударило в голову. И ещё неприятность: он почувствовал ни с чем не сравнимый холод. С каждой минутой его все больше знобило. Тяжело дыша, Медонис ухватился за кранец на борту буксира.

Кейрялис помог своему начальнику подняться на палубу и снять акваланг.

— Не хватило воздуха, — стуча зубами, с трудом проговорил Антон Адамович. — Каюту нашёл. Завтра заряжу баллоны, и тогда…

— Завтра? — удивился Миколас. — Есть приказ завтра начать генеральную откачку. В девять часов утра Я узнал от вахтенного.

— Завтра? Ах свиньи собачьи! — Медонис даже перестал стучать зубами. Слова матроса ошеломили его.

«Все погибло, все полетело в преисподнюю! Зарядить баллоны можно только днём», — молниями вспыхивали мысли. Антон Адамович искал выхода. «Нет, не дам! Деньги принадлежат мне. Перегрызу горло всякому, кто встанет на дороге. Нет, господа! Вы поднимете корабль только после того, как я достану дядюшкин ящичек».

Но для этого надо задержать подъем судна хотя бы на сутки, задержать во что бы то ни стало!..

Собрав подводное снаряжение, не сказав больше ни слова, с ластами под мышкой Медонис ушёл в каюту. Через несколько минут он появился на палубе в тёплой пижаме.

— Вот тебе записка, Миколас. Передашь Мильде. Возьми шлюпку — и под парусом в порт. Обратно возвращайся на катере. Время не теряй: время у нас золотое. Понял?

— Это мы сейчас, моментально.

— Прочитай записку. Никого больше не слушай. Операция — под твою ответственность.

Антон Адамович вернулся в каюту.

«Все, все удачно складывалось — и на тебе! — бесновался он, приканчивая бутылку коньяку. — Все могло рухнуть, но я нашёл выход!»

— Посмотрим, — со злобой прошептал он, — посмотрим!.. Я даю бой, капитан Арсеньев. Посмотрим, кто кого. Постоишь ещё у меня навытяжку, сволочь!

* * *

«…Не думай, будто бы в супружестве заключается совершенное счастье, без малейших неприятностей: такого состояния не может быть в здешнем мире. Всегда помни, что особа, с которой соединяешься вечным союзом, есть человек, а не ангел. Если в супруге своём заметишь слабости, приписывай их несовершенству природы человека, не показывая, что они тебя удивляют. Проснувшись поутру, будь спокойною и весёлою. Ни для какой причины не дозволяй гневу иметь доступ к твоему сердцу. Никогда не противься мужу, а и того более не спорь с ним, хотя бы на твоей стороне была справедливость; пускай эта нежная уступчивость будет в собственных твоих глазах заслугою, и ты увидишь, сколь важную она принесёт тебе пользу».

Мильда перевернула страничку и несколько минут сидела в задумчивости.

Эту маленькую книжку, перевод с польского, подарил ей Антанас вскоре после свадьбы. Он восторгался «Советами, преподанными матерью дочери своей накануне её замужества» и рекомендовал их как рецепт счастливой семейной жизни.

«Кое-что, несомненно, правильно, — раздумывала Мильда, — но принять на веру этот опус столетней давности целиком, как катехизис? Могла же прийти ему такая нелепая мысль!»

Мильда сидела на диване, поджав ноги и укрывшись тёплым пуховым платком. Если бы не всхрапывание в соседней комнате, все могло показаться сном. Но все произошло наяву. Мильда и книгу-то стала читать, чтобы отвлечься, а может быть, и найти оправдание своим поступкам. Мужа она ждала с нетерпением. После всего, что случилось, они должны серьёзно поговорить. Многое надо выяснить.

Мильда снова склонилась над книгой.

«Власть женщины, — читала она, — вся сила и даже счастье зависят от уменья завоевать дружбу супруга. Узнай его характер, соображайся с ним в мыслях и склонностях. Его удовольствия да будут твоими; дели с мужем его печаль, неприятности и не давай ему заметить твоих собственных; скрывай его недостатки от всех и даже от него самого. И ты станешь драгоценным сокровищем для мужа, имеющего доброе сердце и благородный образ жизни, но если бы он был и самый злой человек, если бы имел сердце тигра, ты усмиришь его и сделаешься ему необходимою. Нежные знаки твоей любви супружеской да будут всегда закрыты скромною завесою благопристойности».

Стрелки на стенных часах показывали три.

В передней раздался лёгкий стук. Мильда бросилась к двери.

— Это вы?.. — не скрывая разочарования, протянула она.

Кейрялис, загадочно усмехаясь, подал Мильде письмо в измятом конверте. Прочитав страничку, исписанную угловатым почерком мужа, она вспыхнула.

— Я не позволю. Это мой гость, вы не имеете права.

— Гражданин начальник приказал, — усмехнулся Миколас, — ослушаться не могу. На чьём возу сидишь, того и песни поешь… Так-то. — Он кинул нескромный взгляд на ноги Мильды.

Платье от долгого сидения смялось в складки, приоткрыв приятную ямочку на полной коленке.

— Не смейте смотреть! — прикрикнула Мильда.

И когда Кейрялис выглянул в окно, она уже стучалась в соседний дом к подружке. Это был протест.

«М-да… С норовом молодица! Хозяюшка в дому как оладышек в меду, — подумал Кейрялис, — Ишь ты!..»

* * *

Трудно было узнать комнату, где вчера сидел Арсеньев. Скатерть залита вином, на столе осколки бокалов, черепки тарелок, все перевёрнуто, разбито…

Скрипнула дверь, вошёл Кейрялис. В руках у него, словно охапка дров, — обломки стульев. Тихонько разложив на полу «труды рук своих», он ухмыльнулся и подошёл к зелёным фикусам. Вырвать их с корнем и бросить на пол вместе с землёй — дело одной минуты. Горшки он вынес во двор, а оттуда возвратился с грудой черепков.

— Вот теперь впору, высший класс! — сказал Кейрялис, любуясь своей работой. — Сам гражданин начальник не узнает комнату. Эх, черт, разве колеру ещё добавить?!

С этими словами он взял бутылку красного вина, отхлебнул из неё добрую половину, а остатки выплеснул на белые оконные занавески. Кейрялис добросовестно относился к любой работе.

— Ну, кажется, все! Можно и отдохнуть, — решил он, позевывая, развалился на диване, положив под голову бархатную подушку со сказочными птицами, задумался.

Ему не очень-то по душе пришлась вся эта затея со старшим лейтенантом. Когда матрос договаривался с Антоном Адамовичем, корабль был ничей, и только дурак отказался бы от глупых денег, которые сами лезут в руки. Но сейчас другое дело: на корабле появился законный хозяин. Ему, бывшему батраку и сыну батрака, незачем ссориться с Советской властью. Надо хорошенько все взвесить. Он завтра поговорит. Что-то не нравится ему этот тип, ей-богу, не нравится! Гражданин начальник, Антон Адамович, может пулю в затылок пустить, если ему не потрафить. «А вот Мильду жалко. Хорошая девка!» — так думал Кейрялис, засыпая.

Часы пробили шесть. В соседней комнате заскрипели пружины. Послышалось долгое, мучительное откашливание. Пошатываясь, волоча ноги, из спальни вышел Арсеньев. Голова у него была взлохмачена, бледное лицо помято, губы спеклись. Он в одной рубашке, без ботинок. Арсеньев обвёл мутным взглядом комнату, заметил Кейрялиса.

— Товарищ! — нерешительно позвал Арсеньев. — Товарищ!

Кейрялис мгновенно проснулся, сел и неизвестно почему надел кепку.

— Товарищ, — повторил каким-то не своим голосом Арсеньев, — что здесь произошло? — Он сделал ещё шаг.

Под ногами хрустнули обломки патефонных пластинок, со слабым звоном покатился по полу хрустальный бокал.

— Ваших рук работа, гражданин начальник, — пахуче выдохнул перегар Кейрялис. — Целый литр водки вылакали.

Это было нестерпимо, невозможно!

— Вы что, шутите? — Арсеньев стиснул виски. — Этого не может быть! Кто вы такой? Что все это значит?

— Напились, вот и захотели показать свой характер, — грубо продолжал Миколас. — Ломать, бить и все такое… За дамочкой, как дикое животное, гонялись, платье на ней изорвали. Пьяный-то ничего не боится, ничего не стыдится.

Это казалось настолько неправдоподобным, что руки Арсеньева невольно сжались в кулаки. Откуда взялся этот наглец?

— Негодяй! — крикнул он во весь голос.

— Вот как? — нехорошо ухмыльнулся Кейрялис, показав бледные десны. — Выходит, «пьём да посуду бьём, а кому немило — того в рыло»?

Арсеньев сдержался и скрипнул зубами. Спокойный тон незнакомца привёл его в себя. Неужели правда?!

— А вы не кричите, здесь не палуба. Муженёк сегодня жаловаться пойдёт… Он хотел позвать сюда капитан-лейтенанта Фитилёва, — со вкусом фантазировал Кейрялис. — Пусть бы посмотрел гражданин начальник судоподъёма, как его офицеры развлекаются!

Арсеньев был ещё очень слаб от оглушившего его снотворного, он лежал на диване, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь.

— И фикусы тоже я? — Он недоверчиво кивнул на обнажённые корни. — Что за наваждение?!

— Наваждение… — выпятив нижнюю губу, сказал Кейрялис. — Вы, гражданин начальник, между прочим, и мужу увечье нанесли. Он хотел унять вас, а вы зверь зверем.

Арсеньев так ничего и не вспомнил. Но разгром в комнате, женщина, вино, сон, самоуверенная наглость пришельца… Он остро почувствовал, что попал в скверную историю.

«Ну, товарищ Арсеньев, как вы теперь будете оправдываться?.. Да и могут ли быть оправдания? — бродили горькие мысли. — Сможете ли вы теперь смотреть в глаза людям? Милая Наташа, что я ей скажу!.. Сплошной туман! Все, что произошло, необъяснимо для порядочного человека. Такой уж я, видать, уродился. „Плохому кораблю всякий ветер страшен“, — вспомнил Арсеньев любимую поговорку Василия Фёдоровича. — Благородство, порядочность — кажется, вы любите эти слова?..»

И все же он не мог поверить. Нет, невероятно!..

— Бабы каются, а девки замуж собираются, — наблюдая за переживаниями Арсеньева, наставительно сказал матрос.

Однако втайне Кейрялису было жаль обманутого, истерзанного человека.

— Возьмите сигарету. Бросьте вашу, она порвалась. — Матрос зажёг спичку. — Эхе-хе!.. Никому не верь, и никто тебе зла не сделает. Так-то, гражданин начальник.

Сергей Алексеевич с отвращением отбросил сигарету.

А Кейрялис продолжал философствовать:

— Одному везёт в жизни, а другому нет. Попал один раз под красный свет, на всех семафорах задержат. А другому вся жизнь «зелёная улица». Вот что, гражданин начальник, хочу вам один совет дать. Дамочкин муж капитаном на буксире «Шустрый», спросите Медониса Антона Адамовича, извинитесь, объясните, как и что. Он не легавый, не побежит к начальству. У самого рыльце в пушку…

— Антон Адамович! — воскликнул Арсеньев. — Так вот кто её муж!

Он поднялся и медленно, с трудом стал одеваться. Мучительно долго повязывал галстук: плохо слушались руки. Посмотрел в зеркало — лицо отёкшее, бледное. Пойти домой не посмел. Но как Наташа? Побрёл к родильному дому. Там у дежурной сестры узнал, что Наталью Арсеньеву привезли ночью. Потом он пошёл к причалам.

Утро было мутное, серое, но Арсеньев не замечал пронизывающего ветра и промозглой сырости. На рейд его вывез портовый катер.

* * *

Когда старший лейтенант завернул в переулок, из деревянного сарайчика осторожно выглянул человек в шляпе с короткими полями, полным лицом, большим подбородком.

Это был Карл Дучке. Он ждал здесь со вчерашнего дня, прибежал прямо с пляжа.

Дучке давно почувствовал перемену погоды. Ещё ночью потянул сырой западный ветер, небо покрылось облаками. Зашумело море.

Холод донимал дозорного. Но Дучке необходимо было во что бы то ни стало повидать Медониса. Срочно. Строгий приказ шефа. Озябший Дучке устроился на поленнице дров. Отсюда в щель хорошо просматривалось крыльцо. Приказ шефа, и, как назло, этого дурака нет! Дучке теперь называл Медониса только дураком. Что делается у него в доме?! Придётся вырубать притолоку для пышных рогов. И он доволен своей женой, рогатый дурак!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ДВОЕ В БРЮХЕ ЗАТОНУВШЕГО КОРАБЛЯ

В каюте Фитилёва сегодня светло и празднично. И сам хозяин был чисто выбрит, даже морщин на его лице будто бы поубавилось. Проснулся Василий Фёдорович, как всегда, рано и, хлебнув горячего чайку, успел к восьми часам прибраться по всем морским правилам. Сейчас он сидел на табуретке. Нацепил очки и, положив китель на колени, пришивал свежий подворотничок, его толстые пальцы с обломанными ногтями ловко орудовали иглой. Готово! Он надел китель, сверкнувший надраенными пуговицами; теперь капитан-лейтенант весь блестел — от лысины до ботинок.

Закончив дела, Фитилёв перебрался в кресло. В газете, припрятанной дней десять назад от любителей сигарет «пресса» (махорка в газетной бумаге), на третьей странице он заметил статью о пчеловодстве. Но что-то беспокоило Фитилёва и не давало оценить по достоинству рекомендуемые методы ухода за пчелиной семьёй. Он то и дело прерывал чтение, пыхтел трубкой и, поглядывая на часы, прислушивался к звукам, доносившимся с палубы.

В девять часов без нескольких минут, споткнувшись о новенький коврик, сплетённый из манильской верёвки, в каюту вошёл старший лейтенант Арсеньев. Он сегодня рано приехал на корабль и тут же лёг спать. Матросы едва разбудили его. Арсеньев долго обливался холодной водой. Он ещё и сейчас был не в своей тарелке.

Арсеньев долго обдумывал, как ему поступить. Рассказать ли тестю, что произошло вчера? Пропажу плана он даже не заметил, другой экземпляр плана с отметками Фитилёва лежал в портфеле.

— А, голубок! — встретил его Василий Фёдорович. — Бензин давно на борту. В шесть утра на портовом буксире прислали. Что? И резервные помпы схлопотал? Молодец! — Он пожал руку Арсеньева. — Сегодня наш праздник. В девять ноль-ноль генеральная откачка. Корабль-то юбилейный — двадцать пятый на своём веку поднимаю. Забыл?

Василий Фёдорович хорошо улыбнулся.

— Почему руки дрожат? Ты что, кур воровал? — спросил Фитилёв, заметив, как пляшет в руках старшего лейтенанта фуражка.

— Сегодня в девять ноль-ноль генеральная откачка, — автоматически повторил Арсеньев. — Но вчера вы сказали: начнём в четверг.

— Посмотри, голубок, — Фитилёв показал метеосводку. — Завтра во второй половине дня ожидается шторм. Да что с тобой? — Просунув палец за воротник, осторожно поскрёб шею. — Не болен ли? Что?

Арсеньева мучили сомнения.

«Что, если я прямо сейчас признаюсь во всем? Нет, надо повидать прежде Медониса. Извиниться-то все равно я должен. А уж если ничего не выйдет, тогда… Как болит голова!..»

Слова Василия Фёдоровича о штормовой погоде он пропустил мимо ушей.

— Съел вчера какую-то дрянь, Василий Фёдорович, — неопределённо сказал он, — рыбные консервы оказались не совсем, гм… доброкачественные.

«Скажи, пожалуйста, консервы!» — думал уже о другом Фитилёв.

— Завтра «Меркурий» должен быть в порту, — барабаня пальцами по ручке кресла, продолжал он. — Разве есть препятствия? — И вдруг забеспокоился: — Может быть, не все готово к подъёму? Что? Ты, того, говори прямо!

— Нет, что вы, Василий Фёдорович! Помпы на местах, бензина везде с запасом. Людей проверил: каждый свои обязанности знает.

— Ну раз так, порядок! — Фитилёв зашевелил усами. — Ты, голубок, обойди посты, поговори с народом. Сегодняшний денёк для всех дорог. Что? Ну, как там старуха, дочка? — улыбнулся он. — Почему не рассказываешь? Странный ты сегодня, не пойму! — вглядываясь в Арсеньева, с досадой добавил Фитилёв. — Что? Кисель, тряпка какая-то, прости меня старика за грубое слово. Опять о своём горюешь? Потерпи. Англичане говорят: когда дело дошло до худшего, оно начнёт изменяться к лучшему. Подымем вот корабль, все образуется…

Двойной удар в корабельный колокол мгновенно направил мысли командира отряда совсем по другому курсу.

— Девять часов, голубок. — Он выпрямился, поправил орденскую колодку и шагнул к открытому иллюминатору.

Едва затих колокол, как в каюту ворвался звенящий, захлёбывающийся вой сильного мотора.

— Пост номер пять на кормовом трюме. Молодец Гордеев! — обрадовался Фитилёв.

Через мгновение взревел второй мотор, за ним третий…

Командир распахнул дверь и, словно по команде «смирно», вытянул руки по швам. Теперь грохотало со всех сторон, и весь корабль чуть заметно дрожал. Каюта наполнилась гулом моторов и шумом лившейся за борт воды. Над палубой поднималось сиреневое облако выхлопных газов. Василий Фёдорович стоял радостный, счастливый.

— Товарищ капитан-лейтенант, — торжественно доложил подошедший мичман с повязкой дежурного. — По вашему приказанию запущены все наличные отливные средства. Помпы откачивают десять тысяч тонн в час. — Слова мичмана тонули в грохоте моторов.

— Хорошо! — Фитилёв махнул рукой. Мичман ушёл. — А ведь молодцы матросы, Серёга, изрядны в делах! За месяц, нет, и месяца не прошло, а такой корабль подготовили. Это понимать, голубок, надо! Что?

Он с довольным видом разгладил усы.

«Да, самый неподходящий момент для моих признаний», — подумал Арсеньев.

— Разрешите проверить посты? — Арсеньев приставил руку к фуражке.

Фитилёв кивнул головой.

— Иди, голубок. Не волнуйся: все образуется… Подожди. — Он порылся в бумагах на столе и подал Арсеньеву незамысловатый чертёж. — Возьми, просил ведь. Я и тряхнул стариной.

— Что это? — спросил Арсеньев с удивлением.

— Лодья.

— Спасибо, Василий Фёдорович, — спохватился Арсеньев. — Виноват, в голове другое ходит.

Прошло несколько часов.

Арсеньев увлёкся работой и совсем позабыл про свои горести. За это время насосы выбросили за борт около шестидесяти тысяч тонн воды — почти в два раза больше, чем вмещал корпус «утопленника». И в то же время уровень воды внутри судна понизился всего лишь наполовину. В кормовых отсеках дело шло ещё хуже. Вода уходила в несколько раз медленнее, чем предполагал Арсеньев.

Василий Фёдорович не очень-то разбирался в математике — все рассчитывал и вычислял Арсеньев, — зато был неисчерпаем на выдумку, без чего при подъёме судов не обойдёшься, и почти всегда интуитивно находил правильное решение самых сложных задач.

У поручней, спиной к Сергею Алексеевичу, стояли два матроса в чистых парусиновых робах. Сблизив головы, они перебрасывались словами под несмолкаемый гул десятков мотопомп.

— Смотри ты, и ветер не помогает, дышать нечем, — косясь на ядовитый туман выхлопных газов, говорил высокий, плечистый водолаз Петя Никитин. — Шуму, гаму!.. Всех чаек распугали.

— А как ты думал? Если тысячи тонн водички за час откачивать требуется. Ш-штука! Посмотри, шлангов-то батя Фитилёв распихал, — слегка заикаясь, заметил Ваня Фролов, друг-приятель Никитина. — Чувствуешь толчок? — Он схватил Никитина за рукав. — Всплывает, видно, корабль.

Приятели многозначительно переглянулись.

— Однако, друг, быть великому авралу. Небо-то, смотри! — Фролов показал на чёрные штормовые тучи на горизонте.

— Авось не будет! Мне бы только на берег добраться.

«А вдруг на самом деле всплывает? — Арсеньев тоже ощутил толчок, — Пора бы! Вот обрадуется Василий Фёдорович! Поглядим!» — Он легко перебросил через поручни на буксир «Шустрый» своё плотное тело.

— Всплывает! — весело крикнул он, взглянув на залатанный бок гиганта. — Фролов, доложи командиру, якорь надо готовить, а не то понесёт!

С низенького буксира была хорошо видна тёмная полоса непросохшего ржавого железа на корпусе «Меркурия». У самого корабельного носа ширина её почти в два человеческих роста. К корме она постепенно становилось уже. Корабль всплыл на высоту этой полосы. По бортам его торчали, словно стволы орудий, толстые гофрированные шланги. Содрогаясь от мощных усилий, они выбрасывали пульсирующие водопады. Море вокруг кипело, как в огромном котле, а немного поодаль перламутром переливались разводы нефти.

Антон Адамович стоял на мостике буксира и, сжав поручень, смотрел на бурлящую воду, истекавшую из корабельного брюха. После бутылки коньяку Медонис спал плохо и проснулся с тяжёлой головой.

«Что делать! Он всплывает! — с ненавистью думал Медонис. — Мне надо попасть внутрь корабля во что бы то ни стало! Дьявол! Может быть, сейчас выходит из воды моя каюта и кто-нибудь найдёт чемодан. Так, случайно, просто споткнётся о него. А старший лейтенант пока не думает извиняться. Нет, тут что-то не так. Он должен прийти, я играл наверняка… А если пустить дело на самотёк? Пусть всплывает судно. Попытаться попасть в каюту? — Медонис снова перебирал все доводы „за“ и „против“. — Но разве я знаю, когда каюта выйдет из воды? И буду ли я тогда здесь? Вдруг этот плешивый дьявол Фитилёв погонит меня в порт за бочкой бензина или мотком провода? В лучшем случае, если я буду на корабле, у каюты могут оказаться матросы. Они схватят чемодан на моих глазах, и я не смогу ничего поделать. Нет, нет, вчера я решил правильно! Подъем судна необходимо задержать. Под водой достать труднее, зато без дураков. Торопится, сукин сын!» — бранил он Фитилёва.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25