«Выключи!» – сказал он тогда чужим голосом. А она не сразу догадалась, подумать не могла, показалось, что собака рвет на земле узел какого-то тряпья. И только когда увидела, как вздрагивает на земле нога в высоком солдатском ботинке, когда собака, по-волчьи поджав хвост, дергает зубами, поняла.
      Она попросила монтажницу на другой день:
      – Рая, у тебя, наверное, есть срезки. Дай мне кадрик.
      Та склеивала ленту на монтажном столе, зарядила, вновь зажужжало, замелькало на крошечном экране.
      – Сейчас этот придет, – не оборачиваясь, сказала монтажница.
      – А ты дай, я уйду. Или мне в другой раз зайти?
      – Вон они в корзине. Бери хоть все.
      Из большого матерчатого мешка, распятого на металлическом каркасе, куда сбрасывали ненужные ленты, Изабелла доставала, раскручивала их в руках, смотрела на свет.
      – Чего ты там возишься?
      И, запустив руку наугад, монтажница достала, глянула мельком:
      – Вот.
      Кадр за кадром смотрела она всю сцену на свет: вот они идут, ближе, крупней…
      – Этого не будет? – спрашивала она, заикаясь. – Совсем? А как же?
      – Нам паньски планы неведомы. Монтирует все по новой, черти его крутят.
      Изабелла сидела с лентой на коленях, когда вошел режиссер.
      – Так… Что у нас? Смотрим!
      Наклонясь над монтажным столом, он стоял к ней спиной, мощные короткие ноги расставлены, фирменные джинсы, каменный зад.
      – Федор Федорович, – сказала она жалким голосом, – а как же проход офицеров? Его что, теперь не будет? Это правда?
      – Почему посторонние в монтажной?
      – Федор Федорович, так нельзя.
      Он живо обернулся, а она сидела, испуганная.
      – Па-ачему, я спрашиваю, посторонние в монтажной? – повысил он голос, и она впервые увидела, какие крупные у него зубы. – Па-ачему?
      – Простите меня, Федор Федорович, – она готова была сейчас на любое унижение, – вы сами просили его. Вы говорили, зрителю жаль будет, если… Как же так? Так нельзя. Это, может быть, последнее, что осталось от человека.
      – Кто ее сюда пустил? – заорал он и глядел на нее тем взглядом, в котором она уменьшалась до невидимых размеров. – Вон отсюда и не сметь!
      Изабелла вскочила. На стене над ней висел металлический шкафчик, она ударилась головой, оглохнув на миг. Боль была такая, что все поплыло зелеными и огненными кругами.
      – Вы не вырежете эту сцену, – говорила она, тяжело дыша, и он отступил на шаг, она показалась ему безумной. – Я прокляну вас и ваш фильм. Знайте, во мне есть эта сила. Он не выйдет на экран!
      – Уберите от меня эту психопатку! – немного струхнув, крикнул режиссер, но когда ее уже не было в монтажной. – Всякие будут, понимаешь…
      Подобно многим кинематографистам, он был суеверен.
      А она шла по коридору, как слепая, и встречные оборачивались ей вслед. Дома от тупой боли в голове она потрогала ушиб. Сплошная корка: волосы, запекшаяся кровь.
      Как он тогда ласково взъерошил ей затылок большой теплой своей рукой: «Для чего покрасилась, как все? Вот и не узнаю, какой ты масти».
      Много ли он успел узнать про нее?
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

03.01.2009