Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дон Хуан

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Бальестер Гонсало / Дон Хуан - Чтение (стр. 9)
Автор: Бальестер Гонсало
Жанр: Зарубежная проза и поэзия

 

 


      Среди собравшихся послышался смех - сдержанный, но дружный, а старший из предков, хохоча во всю глотку, даже принялся бить себя кулаками в грудь.
      - Так их, парень, так! Осадил-таки! Взгляни хоть на меня, я лет двадцать знался лишь с обозными шлюхами! А чего бы без них делали воины?
      Адвокат перестал улыбаться и, повернувшись к предку, поклонился.
      - Благодарю вас, сеньор, за столь необходимое и уместное разъяснение. Потом он решительно шагнул ко мне и грозно ткнул в меня перстом. - Не о том наша забота, что ты переспал с продажной женщиной. Беда в другом: все мы поступали так по своей воле. А вот ты... - Тут грозный палец его чуть не попал мне в нос. - А ты позволил себя провести, пошел на поводу у Командора де Ульоа. Сделался игрушкой в руках негодяя, как несмышленыш, над коим всякому дозволено посмеяться. Покуда ты был с Марианой, он потешался над тобой, посчитав за легкую добычу.
      Меня словно стегнули хлыстом. Кровь закипела во мне, и краска бросилась в лицо.
      - Но зачем? - спросил я в волнении.
      - Для Командора де Ульоа ты - богатый цыпленок, и он намерен ощипать тебя.
      Мне пришло в голову, что какой-либо драматический эффект мог бы восстановить равновесие, нарушенное выдвинутым против меня обвинением. Я схватил руку адвоката и отвел от своего лица.
      - Вот тоже новость! Чтобы сообщить мне о намерениях дона Гонсало, не стоило поднимать из могил столько покойников. Кажется, здесь перегнули палку.
      - Да ты, полагаю, все еще не сознаешь всей глубины оскорбления. Ведь семейство Ульоа нам не чета, они были простыми войсковыми арбалетчиками, когда мы уже стали кабальерос. Если бы речь шла о ровне (хоть можно спорить, есть ли на свете равные нам), можно было бы прийти к соглашению. Но с таким, как какой-то Ульоа, выход один - смерть. Ты должен убить дона Гонсало.
      - Убить?
      - Да. И разумеется, в честном поединке. Но если он окажется более ловким, погибнешь ты. Скажу, что при таком раскладе тебя здесь не встретят рукоплесканиями, но и не осудят. Главный вопрос будет решен.
      - Я понял вас.
      - Разумеется, - продолжил он, - наше требование не насилует твою волю. Да! Мы уважаем свободную волю каждого. Но если ты откажешься убить Командора, если отвергнешь наши претензии, тебе не будет места среди нас. - Он протянул руку и указал на стоявших полукругом предков. - Знай ты каждого в роду по порядку и по имени, ты убедился бы, что кое-кого здесь не хватает. К счастью, таких мало. Они нарушили наш закон. Одни теперь в преисподней, другие - на небесах; но здесь, среди нас, их нет. Мы не приняли их. Тенорио дозволено погубить душу, но никогда - поступиться уважением предков. Наше уважение к тебе, наше общее уважение - вот что теперь поставлено на карту.
      - А разве, - задал я вопрос, - столь жестокий обычай не канул в Лету? По мне, так люди нынче стали проще, и подобные недоразумения разрешаются пощечинами.
      Доктор права опустил руку.
      - Для начала и пощечина сгодится. Но после - убей Командора. Собственно, детали поединка нам неинтересны, лишь бы Командор был наказан смертью. Ты можешь без лишних слов согласиться. Можешь ответить отказом, имея на то свои резоны. Нам некуда спешить, уверен, эти дамы и кабальерос выслушают тебя охотно. Мы осведомлены о твоем бойком уме и остром языке.
      - Благодарю.
      Он отступил и слился с темными рядами родичей. Я остался стоять один и на миг почувствовал беспомощность. На ближних лицах читался интерес, но ни капли сочувствия и тем паче любви. Мне вдруг подумалось, что Тенорио никогда никого не любили, что сила рода зиждилась на неумении любить. Даже отец не бросил мне ни одного ласкового взгляда. Семейный клан напоминал полк, состоявший только из капитанов, и вот они все собрались, чтобы вершить суд над самым молодым за нарушение устава.
      А я любил их, я любовно сопереживал их величию и их порокам. Теперь же понял, что любовь сделалась помехой, любовь питала во мне нерешительность и слабоволие. И я постарался изгнать из сердца все чувства, кроме чувства долга. Что мне и удалось. Я тотчас ощутил великое облегчение. Без любви все выходило проще.
      Я снова отвесил им поклон.
      - Прежде всего я желаю заверить вас, что убью Командора. Да, скорее всего, я убью его. Хотя есть у меня на сей счет кое-какие соображения, и я хотел бы их до вас довести. -Я помолчал, отыскивая взглядом место, где стояли служители церкви. - Я обращаюсь в первую голову к вам, святые отцы, ибо речь пойдет о Боге, а вы - посредники между Ним и людьми.
      Доктор права перебил меня:
      - Пустое. Мы живем не по Божьему закону, а по закону крови. Это мирской закон.
      - Но разве мы не христиане? Я, по крайней мере, чту себя христианином. И никогда не мог помыслить, что настанет час, когда Божий закон и мой собственный сшибутся... Убив Командора, я согрешу. Смертоубийство - грех.
      Один из епископов согласно кивнул, но ответил мне адвокат:
      - Грех искупается раскаянием.
      - Стало быть, покушаясь на жизнь врага, должен я уповать на очищение раскаянием?
      - Именно так. Бог много что запрещает, а мы подчас не можем не нарушать его заповедей. Но знаем: раскаяние все искупит. Господь простит нас.
      - Когда так, то мне будет дозволено раскаяться и в том, что я не убил Командора, и вы простите меня?
      - Нет, мы не прощаем. Прощение... - он заколебался, потом продолжил с улыбкой, - это привилегия Господа, нам оно заказано. Мы неумолимы, ибо мы люди.
      - Но и моя воля непреложна. А посему я не могу посягать на убийство, полагая после раскаяться. К чему лицемерить? Да и какому глупцу придет в голову садиться играть в карты с Богом, пряча козырного туза в рукаве? Богу ведома правда моего сердца. И теперь я слышу его слова: "Если ты убьешь Командора, ты отступишься от меня".
      - А что ж ты не услыхал слова Его, когда нынче ночью имел дело со шлюхой? Ведь известно: "Не прелюбодействуй".
      - Тогда Господь промолчал, я его, во всяком случае, не слышал. Я вообще ничего не видел и не слышал, кровь закипела во мне, ослепила... Но в другой раз рассудку своему я помрачиться не позволю.
      Невольно я произнес эти слова с особым драматизмом, и они должны были произвести на собрание большое впечатление, однако не произвели, и, кажется, никто не уловил их патетики.
      - Но мы не столь требовательны. Мы вовсе не запрещаем тебе поддаваться эмоциям, терять голову... Тут нет ничего плохого, а порой выходит и некая польза. Подумай сам: если бы этой ночью ты не поддался эмоциям, мы не обошлись бы с тобой столь благодушно. Эмоции - смягчающее обстоятельство. Ты был так поглощен своими чувствами, что не заметил, как тебя обвели вокруг пальца.
      - Только это?
      - Насколько нам известно... А нам известно все.
      - Вам известно то, что касается вас. Но не то, что тревожит меня. Для меня все, что произошло нынче ночью, связано воедино. Стоит дернуть за одну ниточку, остальное потянется следом. Итак, Командор де Ульоа посмеялся надо мной, но унижение, которое испытываю я в одиночестве, явно лишь для единственного Свидетеля моего одиночества. И вот я не могу не спросить себя: "Зачем надобно Господу мое унижение? Я хранил добродетель, моя плоть хранила чистоту. По чести говоря, я и думать не думал ни о непорочности собственного тела, ни даже о самом своем теле. Оно служит мне двадцать три года, и я не знал от него ни бед, ни радостей. Его точно и не было - будто я в карете по гладкой дорожке катил прямехонько в рай. Но выходит, с телом нельзя не считаться, как и повелел нам Господь. - Он-то тело непременно принимал в расчет. Господу нужно было, чтобы я свое тело познал, и он прибегнул к помощи дона Гонсало. Он словно крикнул мне: "Эй, парень, вот оно, твое тело, ведь я дал его тебе для чего-то!"
      Я замолк. Оглянулся вокруг. Слова мои были встречены громким смехом. Адвокат снова вышел вперед и обнял меня.
      - Браво, мальчик! Ты великий софист! Почему бы тебе не стать адвокатом? Ты бы достиг успеха, уверяю тебя.
      Но я в гневе оттолкнул его.
      - Так вы называете софистикой то, что терзает мою душу?
      - Да, софистикой, ведь ты построил свое рассуждение на чрезмерном углублении в суть проблемы. И соединил две вещи несовместимые. А потом придал гипотезе статус истины. Но вышло отлично. Это доказывает, что ты умен и к тому же говоришь так пылко, так убедительно! А теперь сделай следующий шаг: произведи разбор собственного рассуждения и опровергни свои же умозаключения. И ты вздохнешь свободно.
      - Я не могу так поступить.
      - Отчего же?
      - Оттого что у меня имеется та самая честь, за кою вы ратуете. И честь моя требует, чтобы я убил Командора, который насмеялся надо мной, и чтобы я отступился от Господа - потому что Он с небес дозволил эту насмешку. Но есть и иной путь: пасть ниц, молить у Бога прощения, признать Его волю и, значит, самому простить Командора. И остаток жизни посвятить покаянию, искуплению вины.
      Адвокат снова рассмеялся, но уже натужно, и в глазах его больше не плясали веселые искорки, в них засквозило уважение.
      - Давай взглянем на дело иначе: разве не под силу тебе отыскать аргументы, кои позволят отделить одно от другого - убить дона Гонсало, а после примириться с Богом?
      - Да, но сам я таких аргументов не принял бы.
      - Лишь бы Он их принял - и довольно.
      - Ты предлагаешь мне спрятать туза в рукав?
      Адвокат в отчаянии заломил руки.
      - Упрямец!
      - Нет, я всего лишь верен себе. Нынче ночью я вижу все на удивление ясно и начинаю поступать согласно своей натуре. - Я запнулся. - Я сейчас скажу не слишком пристойную вещь. Могу ли я просить дам удалиться?
      Но тут сеньоры принялись перешептываться, о чем-то совещаясь, и одна из них, аббатиса, сделала несколько робких шагов вперед и заговорила от имени всех дам. Сеньора аббатиса имела изящное сложение и была на диво хороша собой. Ей весьма шла тока, но мне неудержимо захотелось взглянуть на ее волосы, которые наверняка были светлыми.
      - Мы не желаем удаляться. Нам важно знать все, что говорит Дон Хуан. К тому же мы на его стороне.
      Она задержала на мне взгляд больших голубых глаз, потом ласково потрепала за подбородок пальцами, сотканными из воздуха. И поспешно отступила назад. Я вздрогнул от нежного прикосновения аббатисы, как сперва вздрогнул от ее взгляда. Я на миг смешался, но быстро взял себя в руки.
      - Коль скоро дамы позволяют... - Но я снова смутился. - Может, согласится удалиться хотя бы моя матушка? Мне затруднительно продолжать в ее присутствии.
      Никто мне не ответил, но я увидал, как тень матушки начала таять, послав мне воздушный поцелуй.
      - Если бы этой ночью вы пожелали заглянуть в мои мысли, вы бы заметили, как мой едва ли не религиозный восторг, желание отыскать Бога в теле Марианы, сменился разочарованием, ибо в наслаждении человек одинок, сам по себе. И вот я хочу вас спросить: отчего Бог не сотворил все иначе? Отчего сделал Он плоть прекрасной и вожделенной, а после изрек, что плоть греховна? Я обращаю вопрос свой Господу. А теперь дерзну сказать, что Он поступил неверно.
      Мне показалось, что родичей сильно напугали мои кощунственные речи. Даже адвокат перестал улыбаться.
      - Оставим это, - проговорил он недовольно. - Мир таков, каков он есть, и у Бога были свои резоны, когда он сотворил его именно таким... Мы призвали тебя ради дел мирских. То, что связано с вечностью, дело Господа.
      - Но нет ничего мирского, коли существует Бог. Если я дышу, то дышу пред Богом. И если соединяюсь с женщиной, то соединение это запечатлено на вековечных скрижалях. Только во имя Бога могу я восстать против несовершенства земной жизни. Но ежели Бог не одобрит бунта моего, дерзну подняться и против Бога. А дерзнув, пойду своим путем не таясь, раскрыв все карты. Нет, это не по мне: предстать пред очи Его и, увертываясь и лукавя, ответствовать на укоры Его: "Господи, не ведал я, что поступаю противно воли Твоей! Господи, гнев ослепил меня, страсть помрачила рассудок мой! Господи, не сумел раб Твой постигнуть законы творения и оступился!" Нет, я честен и храбр - таким вы меня научили быть. Я отвечу на укоренье Божие: "Я поступил так, как захотелось мне, по воле своей, ибо не согласен с Тобой".
      Я повернулся спиной к родоначальнику: судя по гримасам, из моих слов он не понял ни бельмеса. Я двинулся в мрачную глубину и, уже стоя на границе, оглянулся на толпу призраков.
      - Теперь вы все знаете. Ежели я убью Командора, я оттолкну длань, кою Вседержитель протягивает мне каждодневно, и буду жить во грехе.
      Адвокат рванулся было мне вдогонку.
      - Пусть будет так. Но не вали вину на нас. Мы не желаем ничего менять: нам довольно считать себя сливками этого мира - лучшими из лучших. А ты волен, волен признать либо отвергнуть наш завет, волен отыскать свои основания, кои помогут тебе оправдаться за совершенное убийство. Но если во имя нашего закона ты порешил замахнуться на такое... пеняй на себя. Ответ держать тебе одному. И осмелюсь дать тебе совет.
      - К чему?
      - Научись жить покойно.
      - А если я не хочу? Лучшие из вас покоя не знали. И душа моя зрела в преклонении перед ними, я ждал момента, когда смогу пойти по их стопам. Но нынешние войны меня не влекут, вот и решил я придумать собственную и ей посвятить себя целиком. Если можешь ты дать мне военный совет...
      - Значит, толковать нам больше не о чем?
      Я кивнул в ответ. Адвокат выглядел растерянным и даже казался теперь ниже ростом.
      - Тогда... - он протянул мне руку. - До встречи.
      Он отступил назад. Я снова остался в одиночестве. Но тут вперед быстро выбежали дамы и окружили меня. Уродливые и красивые, старые девы и замужние, вдовы и монахини.
      - Бедный мальчик!
      - Тебе будет трудно обрести счастье!
      - Как заметно, что рос он без матери!
      Одни ласково гладили меня, другие обнимали. А некоторые даже целовали. Но мало-помалу они начали таять, словно растворялись во всепобеждающем утреннем свете.
      Я обнаружил свое тело все в той же позе и все там же: я спал, прислонив голову к стене, одна нога так и свисала в пустоту. Я вернулся в свое тело, ощутил, какое оно теплое, как впитывает жар золотого солнца, - и вздрогнул от наслаждения и страха. Я вспоминал то, что со мной только что приключилось, как вспоминают сон.
      Я спустился вниз. Разбудил Лепорелло.
      - Мы уезжаем.
      - Пора бы, хозяин. У меня все кости ломит. На скамье не очень-то поспишь.
      Я зашел в комнату. Мариана спала и улыбалась во сне. Я присел на кровать и погладил ее по голове. Она приоткрыла глаза. А увидав меня, распахнула их во всю ширь. И прижалась ко мне.
      - Ты уже уезжаешь? - спросила она с болью.
      - Мы уезжаем.
      - Ты вернешься?
      - Зачем?
      - Я хочу, чтобы ты вернулся. Я хочу, чтобы ты никогда не покидал меня.
      - К чему оставаться или возвращаться? Ты едешь со мной.
      - В твой дом?
      - В мой дом.
      - Да ведь я проститутка!
      - Ты едешь со мной.
      Я поцеловал ее глаза, сияющие от изумления и радости.
      - Поторопись. Одевайся. Я жду тебя у крыльца.
      Лепорелло сидел перед стаканом агуардиенте. Я сел рядом и велел принести мне того же.
      - Со мной случилась престранная вещь, - сказал я ему. - Доводилось ли тебе слышать, чтоб человеку открылся во сне смысл жизни его?
      - Сны, сеньор, всегда тем самым и славились, хоть в них много сокровенного. До сих пор никто не уразумеет, кем они посылаются - Богом или дьяволом.
      - А ты-то как полагаешь?
      - Я о том никогда не раздумывал, да и ни к чему мне это, я и снов-то почти не вижу.
      - Мой сон был причудливым, но понятным. Настолько понятным, что помог мне разобраться в самом себе. Во сне я рассуждал так, как наяву не дерзнул бы помыслить, и с уст моих срывались ужасные слова.
      - Да ведь, сеньор, всем известно: за сны свои мы вины не несем. Еще чего... А сеньор не желает рассказать мне сей сон, может, я чего и присоветую?
      - Нет. Рассказать я его расскажу, но не тебе.
      - Что ж. На то есть люди вам под стать. Командор...
      - Люди, что слывут мне ровней, понять меня не сумеют, а Командор тем паче... И думается, с этими людьми дорожка меня скоро разведет. Я останусь один, только с тобой.
      - Отчего ж так, сеньор?
      - Есть грешники, от которых люди шарахаются хуже, чем от прокаженных.
      - Ежели сеньор согрешил - поскорей бы покаяться!
      - Я не согрешил, я - грех.
      Тут Лепорелло метнул на меня быстрый взгляд, и взгляда его я не понял.
      - Я не принуждаю тебя и впредь оставаться у меня на службе. Если боишься...
      Лепорелло обнял меня.
      - Хозяин! Разве могу я вас покинуть?
      Тут появилась Мариана. Она дрожала от утренней прохлады. Я завернул ее в свой плащ, и мы сели в коляску. Когда мы въезжали в Севилью, я приказал Лепорелло:
      - Отвези ее к нам, но так, чтоб никто не видал, и пускай ложится спать. А ты немедля отыщи моего торговца платьем, еще до вечера он должен доставить нам лучшие женские наряды, самые модные.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9