Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Эндшпиль

ModernLib.Net / Современная проза / Баллард Джеймс Грэм / Эндшпиль - Чтение (стр. 2)
Автор: Баллард Джеймс Грэм
Жанр: Современная проза

 

 



Каждое утро, пробуждаясь после двух-трех часов сна и обнаруживая, что все еще может обрести сознание, – открытие каждый раз чуть ли не болезненное по остроте и приносимому им облегчению, – он сразу же ощущал присутствие Малека, стоящего в соседней комнате, затем скромно ждущего в коридоре, пока Константин побреется в ванной (также лишенной двери), следующего за ним по пятам вниз, к завтраку. Осторожная, задумчивая поступь напоминала шаги палача, спускающегося с помоста.

После завтрака Константин предлагал Малеку партию в шахматы, но уже после нескольких первых ходов начинал играть дико, безрассудно, кидая фигуры вперед, Малеку на растерзание. Иногда надзиратель с любопытством поднимал глаза на Константина, словно сомневаясь, не потерял ли его подопечный остатки разума, но затем продолжал все ту же точную, осторожную игру, неизменно выигрывая или хотя бы сводя партию к ничьей. Константин смутно осознавал, что, проигрывая Малеку в шахматы, он одновременно проигрывает ему психологически, но теперь игра стала для него просто способом убить бесконечно долгие дни.


Через шесть недель после первой их партии Константин – не столько из-за умения, сколько из-за счастливой случайности – преуспел в довольно экстравагантном пешечном гамбите, заставил Малека отказаться и от центра, и от какой-либо надежды на рокировку. Пробужденный этим временным успехом из обычного своего состояния тупой озабоченности, Константин склонился над доской и раздраженно отмахнулся от ординарца, сообщившего, что он готов подать обед.

– Скажите ему, Малек, чтобы подождал. Я не могу сейчас отвлекаться, я же почти выиграл партию.

– Ну… – Малек посмотрел на часы, затем через плечо на ординарца, который успел уже повернуться и направился назад, на кухню. Малек начал вставать.– С этим успеется. Он сейчас принесет…

– Нет! – чуть не выкрикнул Константин.– Дайте мне хотя бы пять минут. Да какого черта, откладывают ведь после хода, а не посередине него.

Малек чуть помедлил, снова взглянул на часы и встал.

– Хорошо. Я ему скажу.


Все внимание Константина сосредоточилось на доске, он не замечал удаляющуюся фигуру надзирателя, запах близкой победы, словно нашатырный спирт, прочистил его мозг. Но через тридцать секунд он резко выпрямился, сердце болезненно сжалось.

Малек пошел наверх! Константин ясно помнил, как надзиратель обещал сказать ординарцу, чтобы тот повременил с обедом, а сам вместо этого направился к себе в спальню. Крайне необычно, что Константин оставлен без наблюдения, когда ординарец чем-то занят; к тому же последний почему-то так и не принес обещанный обед. Отодвинув столик, Константин встал; его глаза обшаривали обе открытые двери гостиной. Ну конечно же, объявление обеда было просто сигналом, а Малек нашел удобный предлог, чтобы пойти наверх и приготовить орудие казни. Оказавшись наконец лицом к лицу со столь долго ожидавшимся им возмездием, Константин напряженно ждал, когда же раздадутся спускающиеся по лестнице шаги Малека. Виллу окружала глубочайшая тишина, нарушаемая лишь падением на кафельный пол какой-то шахматной фигуры. Видимо, по небу бежали облака – солнце вспышками освещало двор, разбитые плиты дорожки, голую поверхность стены. Какие-то чахлые травинки пробивались между камней; и так тусклые, при ярком свете они казались совсем бесцветными. И Константина вдруг охватила ошеломляющая в своей силе потребность – бежать, бежать на открытый воздух, хотя бы на последние оставшиеся ему до смерти мгновения, но – бежать. На залитой солнцем восточной стене смутно виднелся ряд горизонтальных бороздок, возможно – следы бывшей здесь когда-то пожарной лестницы; даже крайне сомнительная возможность использовать эти бороздки в качестве зацепок для рук делала закрытый со всех сторон двор, сам по себе – идеальное место для экзекуции, предпочтительнее безумного, вызывающего клаустрофобию мрака виллы.

А над головой мерные шаги Малека двигались поперек потолка, приближаясь к лестнице. Чуть помедлив, он начал спускаться по ступенькам; звуки шагов складывались в четкий, точно выдержанный ритм.

В поисках чего-нибудь, хоть немного напоминающего оружие, Константин беспомощно окинул взглядом веранду. Стеклянная дверь с мелким переплетом, выходящая во двор, закрыта, левую ее створку удерживает снаружи засов. Если его поднять, появляется шанс открыть эту дверь.

Одним движением смахнув фигуры на пол, Константин схватил доску, сложил ее, сделал шаг к двери и с силой ударил тяжелой деревянной коробкой по нижнему стеклу. Звук разлетевшегося вдребезги стекла выстрелом разнесся по вилле. Упав на колени, Константин просунул руку в образовавшееся отверстие и попытался открыть проржавевший засов, отчаянно дергая его вверх и вниз. Когда из этого ничего не вышло, он высунул наружу голову, вцепился в засов и, не замечая падающих на шею острых осколков, беспомощно напряг свои узкие плечи.

За спиной Константина с грохотом свалился стул, две мощные руки ухватили его и оттащили от двери. Он истерически ударил куда-то шахматной доской, почувствовал сильный толчок и головой вперед полетел на кафельный пол.


Выздоровление заняло почти всю следующую неделю. Первые три дня Константин оставался в постели, оправляясь физически, ожидая, когда придут в норму надорванные мускулы рук и плеч. Почувствовав в себе достаточно сил, чтобы встать, он спустился в гостиную и сел на край диванчика, спиной к окнам и сочившемуся сквозь них мутному осеннему свету.

Малек все так же наблюдал за ним, ординарец все так же возился на кухне; ни один из них и словом не упомянул об истерическом припадке, не подал ни малейшего знака, что вообще что-то произошло, но Константину было ясно – он перешел какой-то важный рубикон. Отношения с Малеком изменились в корне. Страх перед неизбежностью смерти, мучительную тайну точной ее даты сменило спокойное осознание: процесс, санкционированный судом, будет неотвратимо следовать своим чередом, а Малек и ординарец – всего лишь исполнители воли пребывающего где-то вдали аппарата. В некотором смысле и этот приговор, и это полупризрачное существование в вилле – микрокосм самое жизни с внутренне ей присущими, но не вызывающими постоянного ужаса неопределенностями, с неизбежным ее концом в день, никогда не известный заранее. Глядя на жизнь в вилле с такой точки зрения, Константин уже не страшился перспективы своего исчезновения из мира, не забывая, однако, что какое-либо неожиданное изменение политического ветра может принести ему помилование.

В дополнение к этому Константин понял, что Малек – далеко не простой исполнитель приговора, фигура чисто формальная, а посредник между ним и иерархией, в некотором немаловажном смысле – даже потенциальный союзник. Пересматривая свою защиту против обвинения, которое суд возжелал ему предъявить, – теперь он понимал, что со слишком уж большой готовностью принял fait accompli своей вины, – Константин одновременно просчитывал, каким образом можно использовать помощь Малека. Нет никакого сомнения, что он ошибся в оценке этого человека. Острый ум, внушительная внешность; надзиратель далеко не какой-то там мордастый убийца – начальное впечатление было результатом некоторой замутненностью восприятия. Эта прискорбная близорукость стоила Константину двух месяцев драгоценного времени,

которое можно было посвятить организации пересмотра приговора.

Удобно закутавшись в домашний халат, он сидел за карточным столом, поставленным в гостиной (с похолоданием они перешли с веранды сюда; коричневая бумажная заплата в нижней части двери напоминала об этом первом круге чистилища), и старался сосредоточиться на шахматах. Сидящий напротив Малек сцепил руки на правом колене; иногда, когда он особенно задумывался над ходом, большие его пальцы начинали описывать круги. Поведение надзирателя не стало менее сдержанным, чем прежде, однако что-то показывало: он и понимает и одобряет переоценку Константином положения. Как и прежде, он всюду за ним следовал, однако это внимание заметным образом приобрело характер чисто формальный, словно теперь он знал – его подопечный не попытается больше бежать.


Константин был откровенен с самого начала:

– Малек, у меня нет ни малейших сомнений, что Министерство юстиции ввело в заблуждение Генерального прокурора и для суда не было абсолютно никаких оснований. Изо всех имевшихся против меня обвинений формально было предъявлено лишь одно, так что я не мог даже защищаться. Вы можете такое себе представить, Малек? А выбор высшей меры при одном-единственном – таком – обвинении был чистым произволом.

Малек кивнул и передвинул фигуру:

– Вы все это уже объясняли, господин Константин. Боюсь, у меня не слишком юридический склад ума.

– Да тут и не надо никакой особой юриспруденции, – заверил его Константин.– Тут же все совершенно очевидно. Я надеюсь, что есть еще возможность опротестовать решение суда и добиться пересмотра дела.

Константин взмахнул в воздухе шахматной фигурой:

– Как я ругаю себя, что так легко согласился с обвинением. Я же практически даже не пытался защищаться. Если бы только я защищался! Меня наверняка признали бы невиновным.

Пробормотав что-то уклончивое, Малек указал на доску. Константин вернулся к игре. Раз за разом проигрывая, он не обращал на свои проигрыши особого внимания; ведь они только укрепляли связь с Малеком.

Кристально очевидная задача: нужно передать в министерство юстиции кассационную жалобу, сделать это можно только через надзирателя – если удастся полностью убедить его, что в деле осталось достаточно места для сомнений. Преждевременная просьба может наткнуться на автоматический отказ Малека, сколь бы ни были велики его личные симпатии. И наоборот, как только Малек прочно будет на стороне Константина, у него появится готовность рискнуть собственной в глазах начальства репутацией; к тому же поддержка им Константина сама по себе будет убедительным доказательством невиновности последнего.

Очень скоро, после практически односторонних бесед с Малеком, Константину стало ясно, что обсуждать с ним процессуальные подробности суда, бесконечно тонкие нюансы, неявные предположения совершенно непроизводительно. Придется добиваться нужного результата, опираясь на впечатление, производимое собственной личностью, – манерой держать себя, разговаривать, общим поведением и, самое главное, убежденностью в своей невиновности перед лицом ежесекундно могущей последовать кары. Как ни странно, этот последний момент оказался совсем не таким трудным, как можно было бы ожидать; Константин уже почувствовал прилив уверенности, что в конце концов удастся ускользнуть из этой виллы. Рано или поздно, но Малек обязательно почувствует неподдельность его внутренней убежденности.

Однако поначалу надзиратель хранил привычную свою флегматичность. Целые дни напролет, с утра до вечера, Константин говорил и говорил, с каждым словом становилось очевиднее, что его обязательно признают невиновным, но Малек лишь кивал, слегка улыбаясь и продолжая свою неизменно безошибочную игру.

– Малек, мне совсем не хотелось бы, чтобы у вас создалось впечатление, что я подвергаю сомнению компетенцию данного суда рассматривать обвинения, выдвинутые против меня, или отношусь к нему без должного уважения.

После инцидента на веранде прошло уже около двух недель, и они играли обычную свою утреннюю партию.

– Ни в коем случае. Но решения суда должны выноситься в контексте предъявленных обвинителем доказательств. И даже тогда остается очень важное обстоятельство – роль, играемая в процессе самим обвиняемым. В моем случае я практически не был представлен в суде, так что force majeure устанавливает необходимость вынесения мне оправдательного приговора. Вы согласны со мной, Малек?

Малек, поджав губы, изучал выстроенные на доске фигуры:

– Боюсь, это выше моего понимания, господин Константин. Я лично не считаю себя вправе подвергать сомнению авторитет суда.

– Но ведь и я ничуть в нем не сомневаюсь. Я же это вам совершенно ясно объяснил. Вопрос состоит только в том, оправдан ли этот приговор в свете описанных мной новых обстоятельств.

Малек пожал плечами; по всей видимости, его больше интересовал сложившийся эндшпиль:

– Я бы посоветовал вам, господин Константин, смириться с приговором. Для вашего же спокойствия.

Нетерпеливо взмахнув рукой, Константин резко отвернулся:

– Не могу с вами согласиться. К тому же слишком многое поставлено на карту.

Его взгляд упал на окно, стучавшее на промозглом осеннем ветру. Рамы закрывались не очень плотно, и по комнате гулял сквозняк. Отапливалась вилла из рук вон плохо, единственный установленный в гостиной радиатор обогревал все три комнаты первого этажа. Приближающаяся зима уже начинала наводить на Константина ужас. Его руки и ноги постоянно зябли, и он не мог их ничем согреть.

– Малек, а нельзя ли как-нибудь добыть еще один обогреватель? Тут не слишком-то жарко. У меня есть предчувствие, что предстоящая зима будет особенно суровой.

Малек поднял голову от доски, в светло-серых глазах, глядящих на Константина, мелькнула искорка любопытства, словно это последнее замечание было одной из очень немногих фраз его подопечного, таивших в себе какой-то намек.

– Холодно, – согласился он в конце концов.– Посмотрю, не удастся ли взять у кого-нибудь радиатор. Большую часть года эта вилла заперта.


Всю следующую неделю Константин изводил его напоминаниями – отчасти потому, что успех мог символизировать первую уступку Малека, – но обогреватель так и не материализовался. В конце концов Малек отделался какой-то неуклюжей отговоркой, а дальнейшие разговоры на эту тему просто игнорировал. За окнами холодные вихри мотали по камням листья, небо заполняли низкие облака, несущиеся в сторону моря. Два человека сидели в гостиной около радиатора, согнувшись над шахматной доской, в промежутках между ходами засовывая руки глубоко в карманы.

Возможно, как раз по причине ненастной погоды Константин и потерял терпение. В отчаянии от неспешности надзирателя, который никак не мог понять столь ясные аргументы, он предложил – впервые, – чтобы Малек передал своим начальникам из министерства юстиции официальное прошение о повторном суде.

– Вы же каждое утро говорите с кем-то по телефону, – настаивал он, видя нерешительность Малека.– Тут нет ровно ничего сложного. Если вы боитесь себя скомпрометировать – по моему мнению, это совсем небольшая цена, принимая во внимание, что поставлено на карту, – тогда можно передать через ординарца.

– Это невозможно, господин Константин.– По-видимому, разговор начал утомлять Малека.– Я бы посоветовал вам…

– Малек!

Константин встал и заходил по гостиной:

– Неужели вам не понять, что вы просто должны? Ведь вы, в самом буквальном смысле этого слова, единственная моя связь с миром; если вы откажетесь, я буду абсолютно бессилен, потеряю всякую надежду на отмену приговора!

– Суд уже состоялся, господин Константин.– В голосе Малека звучало бесконечное спокойствие.

– Не суд, а судилище! Неужели вы не понимаете, Малек, что я признал вину, будучи, в сущности, совершенно невиновным.

Малек оторвался от доски, брови его поползли наверх:

– Совершенно невиновным, господин Константин?

Константин щелкнул пальцами:

– Ну, практически невиновным. Во всяком случае – что касается суда и предъявленного мне обвинения.

– Но это же – чисто формальное различие, господин Константин. А министерство юстиции заботится лишь об абсолютных понятиях и ценностях.

– Совершенно верно, Малек. Полностью с вами согласен.

Одобрительно кивнув надзирателю, Константин отметил про себя насмешливое выражение его лица; оказывается, Малек способен на иронию.


В их разговорах появился некий лейтмотив, раз за разом повторявшийся в последние дни: каждый раз, когда Константин касался прошения о пересмотре дела, Малек парировал одним из своих обманчиво-наивных вопросов, стараясь выяснить какое-либо малозначительное, частное обстоятельство, словно стараясь заставить Константина раскрыться полнее. Решив было, что надзиратель в собственных своих целях выуживает информацию о членах иерархии, Константин подкинул ему куски на пробу. Полное равнодушие Малека свидетельствовало о неожиданном: тот действительно хочет узнать, насколько искренне Константин считает себя невиновным.

Однако не было ни малейших признаков, чтобы Малек собирался связаться с министерством юстиции; нетерпение Константина продолжало расти. Теперь он использовал утренние шахматы для длинных монологов на тему пороков и недостатков судебной системы, используя в качестве иллюстрации собственное дело, раз за разом утверждая свою невиновность и даже позволяя себе намеки, что Малек может оказаться виновным, буде по некоей несчастной случайности приговор не отменят.


– Я нахожусь в поистине странном положении, – говорил он Малеку ровно через два месяца после своего появления на вилле.– Все, абсолютно все удовлетворены этим приговором, и только я один знаю о собственной невиновности. Я чувствую себя как человек, которого похоронят заживо.

Подняв голову от доски, Малек изобразил легкую улыбку:

– Разумеется, господин Константин. Ведь себя можно убедить в чем угодно, был бы достаточно серьезный стимул.

– Но Малек, – продолжал настаивать Константин, игнорируя доску и все свое внимание сконцентрировав на надзирателе, – уверяю вас, это – совсем не предсмертное раскаяние. Поверьте мне, я же знаю. Я изучил свое дело со всех возможных точек зрения, поставил под вопрос любые возможные мотивы. И у меня нет сомнений. Может быть, когда-то я был готов признать возможность своей вины, но теперь мне понятно, как сильно я ошибался в этом, – жизненный опыт побуждает нас возлагать на себя слишком большую ответственность; не дотягивая до поставленного идеала, мы начинаем относиться к себе критически и готовы признать себя виновными во всем. Теперь я знаю, Малек, насколько опасен такой курс действий. Только совершенно невиновный человек способен осознать, что это такое – вина.

Константин замолк и откинулся на спинку. Страстный монолог слегка его утомил. В гостиной было очень холодно. Малек медленно покачивал головой, на его губах блуждала легкая, не лишенная сочувствия улыбка; казалось, он понимает все, что говорит ему Константин. Затем, сделав ход и пробормотав «извините, пожалуйста», он встал и вышел.


Константин получше завернулся в халат; его глаза беспорядочно блуждали по доске. Он заметил, что последний ход Малека был первым по-настоящему плохим за все партии, но чувствовал себя слишком усталым, чтобы толком использовать предоставившуюся возможность. В своей короткой речи он изложил Малеку все, во что верил; больше говорить уже нечего. Теперь все, что будет дальше, зависит исключительно от Малека.

– Господин Константин.

Повернувшись на стуле, он к полному своему удивлению увидел, что стоящий в двери надзиратель одет в длинное серое пальто.

– Малек? – На мгновение сердце Константина бешено заколотилось, но он сдержал себя.– Малек, значит, вы все-таки согласились, вы отвезете меня в Министерство?

Малек покачал головой; глаза, смотревшие на Константина, были очень серьезны.

– Не совсем так. Я просто подумал, не стоит ли нам прогуляться по двору, господин Константин. Глоток свежего воздуха вам совсем не повредит.

– Конечно, Малек, конечно. Это вы хорошо придумали.– Константин встал, слегка покачнувшись, и затянул потуже пояс халата.– Вы уж извините мои дикие мечтания.

Он попытался улыбнуться Малеку, но тот стоял уже у двери, засунув руки в карманы и глядя куда-то вниз.


Они вышли на веранду. Снаружи, на маленьком каменистом дворике, бешено, спиралями бросая в небо сухие листья, кружился холодный утренний ветер. Константин не видел особого смысла выходить во двор, но стоявший за ним Малек уже взялся рукой за дверь.

– Малек.– Что-то заставило Константина повернуться и поглядеть надзирателю прямо в лицо.– Вы же понимаете, почему я говорю, что абсолютно невиновен. Я знаю это.

– Разумеется, господин Константин.– Лицо надзирателя было мягким и почти доброжелательным.– Я понимаю. Когда вы уверены в своей невиновности, ваша вина очевидна.

Его рука распахнула дверь во двор, в крутящиеся листья.


  • Страницы:
    1, 2