40

Упавший летчик

Всю ночь с другой стороны реки, из Путуна, доносились звуки артиллерийской канонады. Широкий черный столб дыма, шире, чем сама по себе территория, занятая горящими складами, лег на воду и бросил тень на берег возле Наньдао. Сидя на переднем сиденье припаркованного на высохшем иле у воды «бьюика», Джим смотрел, как вспыхивают на пыльном лобовом стекле всполохи далеких орудийных залпов. Звук у американских пушек, которые привезли с собой вошедшие в Шанхай националисты, был хриплый и влажный, как будто стволы у них были сплошь залиты водой. Вода, лишенная солнца, выбилась из сил, и прилив набегал на широкую отмель как-то уныло, словно бы нехотя. Очередная вспышка выхватила из полумрака длинный ствол стоящей за молом в Путуне гоминьдановской самоходки, зарябила у Джима на руках (он как раз положил их на руль «бьюика») и осветила высокую рубку выброшенной на мель в сотне ярдов от «бьюика» подводной лодки.

Джим увидел, как из дымного облака вырвался разведывательный самолет, вытянул за собой шлейф черной хмари и на ходу попытался стряхнуть ее с крыльев. С юго-запада заходило звено американских бомбардировщиков. Канонада тут же смолкла, и от противоположного берега отвалил усиленный мешками с песком торпедный катер, готовый подобрать любые сброшенные и отбившиеся от основной массы короба.

От Б-29 отделилась дюжина парашютов и быстро пошла к земле. В коробах теперь сбрасывали не «Спам», «Клим» и «Ридерз дайджест», а боеприпасы и взрывчатку для гоминьдановских войск. Батальон националистов с приданной артиллерией как раз добивал остатки вцепившегося зубами в руины разрушенных Путунских складов отряда коммунистов. Трупы солдат-коммунистов были сложены на моле штабелями, как дрова.

В наступившей вслед за прошедшими бомбардировщиками тишине Джим расслышал накатывающий волнами отдаленный грохот заградительного артиллерийского огня — со стороны Хуньджяо и сельских районов к западу от Шанхая. Вокруг города сомкнули кольцо, по меньшей мере, три националистические армии и теперь изо всех сил пытались перехватить друг у друга контроль над аэродромами, доками и железнодорожными линиями, а прежде всего над складами оставшегося от японцев оружия, вещевого и пищевого довольствия. С националистами то сотрудничали, то дрались остатки марионеточных армий, отряды перебежчиков, бывших гоминьдановцев, которых тоже прижали к морю, и разношерстные вооруженные формирования, созданные разного рода местными авторитетами, которые теперь пытались проложить себе дорогу обратно в Шанхай.

Десятки тысяч китайских крестьян катились на восток впереди этой кипящей волны — как пыль перед единым фронтом из метел десятка постоянно дерущихся между собой уборщиков. Колонны беженцев брели по проселкам, пытались укрыться в полях и разграбленных деревнях, а от предместий Шанхая их отгоняли передовые отряды гоминьдановских армий.

Именно этих беженцев, банд голодных кули, вооруженных ножами и мотыгами, Джим и боялся сильнее всех прочих. Бейси и его сотоварищи тоже всячески старались не попадаться им на глаза и оттого держались как можно ближе к любой закипающей схватке. На восточных окраинах Наньдао, между верфью и военно-морской авиабазой, расстилалась ничейная земля, сплошь доки, амбары и пустующие казармы, которые, с точки зрения нерегулярных гоминьдановских формирований и крестьян-беженцев, находились слишком близко от бушующих на той стороне реки, в Путуне, боев. Здесь, в лабиринте бетонных укреплений и бункеров, как раз и разбили лагерь Бейси и шестеро уцелевших членов шайки, у которых и осталось только что старенький довоенный «бьюик» и смутная надежда продать себя подороже какому-нибудь генералу-националисту.

Впрочем, теперь даже и автомобиль представлял собой слишком заметную мишень для гоминьдановских артиллеристов.

— Посиди-ка пока за рулем, Джим, — сказал Бейси, когда бандиты вышли из остановившегося на прибрежной отмели «бьюика». — Представь себе, что ты ведешь шикарную машину.

— Правда можно, Бейси?… — Джим ухватился за руль, а бандиты сбились в кучку на черной отмели за машиной и принялись приводить в порядок оружие. При звуке доносившихся из-за реки взрывов лица у них заметно подергивались. — А ты, Бейси, ты пойдешь на стадион?

— Так точно, Джим. Помнишь, сколько времени мы с тобой провели в Лунхуа — у нас с тобой есть некоторые капвложения, а капвложения нужно защищать. Националистам очень хочется взять Шанхай, и если они действительно будут его контролировать, то не потерпят здесь никаких иностранных деловых интересов.

— То есть нас с тобой, Бейси?

— То есть тебя, Джим. Ты член иностранного делового сообщества. Когда мы вернемся, принесем тебе настоящую шубу и ящик виски для твоего папаши.

Бейси оглянулся на полуразрушенные пакгаузы и сложенные на моле трупы так, словно за ними скрывались сказочные богатства, все как есть сокровища Востока, которые только и нужно будет упаковать и переправить во Фриско [59]. Джиму стало жалко Бейси, и даже возникло искушение предупредить его о том, что стадион, вероятнее всего, пуст, а те немногие ценные вещи, которые за три года, проведенные под дождем и солнцем, не испортились вконец, наверняка уже успели растащить гоминьдановцы. Но Бейси уже заглотил крючок и теперь ходко, по собственной воле, шел туда, где его забагрят. Если ему повезет, если он переживет атаку на стадион, он просто-напросто забросит винтовку в кусты и пешим ходом вернется в Шанхай. Через пару дней он уже устроится официантом в баре отеля «Катай» и станет, расшаркиваясь и рассыпаясь во множестве лишних телодвижений, обслуживать сошедших на берег офицеров того крейсера, который ошвартовался у Дамбы…

Когда Бейси и его люди ушли, растворившись среди полуразрушенных прибрежных пакгаузов, Джим взялся за лежавшие рядом с ним на сиденье журналы. В том, что Вторая мировая война закончилась, сомнений у него больше не было, но началась ли между тем Третья мировая война? Разглядывая запечатленные на фотоснимках высадку в День Д, форсирование Рейна и взятие Берлина, он никак не мог отделаться от ощущения, что все это — малая война, не более чем репетиция настоящей схватки, которая уже началась, именно здесь, на Дальнем Востоке, с атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Джим вспомнил о белом свете, который сплошным покровом лег на землю, о тени иного солнца. Именно здесь, в устьях великих азиатских рек, будут иметь место последние, решающие битвы, которым суждено определить судьбу планеты.

Джим вытер накапавшую на руль кровь; на путунском берегу снова началась канонада. Вот уже четыре дня как у него носом шла кровь, то затихая, а то опять ручьем. Он сглотнул и посмотрел на открытую дорогу, которая вела от верфи к видневшемуся вдалеке стадиону. В сотне ярдов от «бьюика» двое китайцев из нерегулярных частей взобрались на бак подтопленной подводной лодки. Закинув винтовки за спину и не обращая внимания на битву за рекой, они пошли по палубе к высокой башне корабельной рубки.

Джим открыл дверцу с водительской стороны. Самое время сматываться, пока китайцы не обратили внимания на «бьюик». Из груды сваленных на полу салона консервных банок, коробок с сигаретами и винтовочных обойм он выбрал плитку шоколада, банку «Спама» и один экземпляр «Лайф». Как только китайцы скрылись за рубкой, он выбрался из машины. Согнувшись за невысоким парапетом набережной, он побежал к каменной эстакаде, которая вела на причальный пирс Шанхайской речной полиции. Не более чем в двух милях к северу стояли многоэтажки и складские здания Старого города, а за ними высились офис-билдинги центральной части Шанхая, но Джим, не обращая на них внимания, двинулся назад, к аэродрому Лунхуа.

Над олимпийским стадионом поднялся столб дыма, негустого и белого, подсвеченного снизу одиноким язычком пламени: как будто Бейси и его банда решили развести праздничный костер из сваленной на трибунах старой мебели. Заградительный артиллерийский огонь в Путуне и Хуньджяо стих, и со стороны стадиона до Джима донеслась короткая скороговорка винтовочных выстрелов.

Идти по открытой дороге было небезопасно, и Джим свернул в сторону. Он шел сквозь заросли дикого сахарного тростника, которым сплошь заросла полоса отчуждения у северной оконечности аэродрома. Со стороны открытого летного поля, разрушенных ангаров и пагоды его прикрывали деревья и ржавые нефтеналивные баки. На тропинке у него под ногами, как картофельные чипсы на медном подносе, лежали пустые винтовочные гильзы. Он шел вдоль сохранившегося кое-где проволочного заграждения, старательно избегая маленьких землянок в зарослях крапивы, у входов в которые тучами висели мухи.

По обе стороны от тропинки лежали трупы застреленных или заколотых штыками японцев. Джим остановился у неглубокой ирригационной канавы, в которой, со связанными за спиной руками, лежал рядовой наземной службы японских военно-воздушных сил. Его лицо был скрыто живой жужжащей маской, сотнями жирующих мух. Развернув плитку шоколада и отмахнувшись журналом от мух, тут же налетевших на его собственное лицо, Джим побрел дальше через сахарный тростник. Десятки мертвых японцев лежали в бурьяне так, как будто попадали с неба: члены молодой армады ангелов, которые пытались, выстроившись клином, улететь отсюда на родные японские аэродромы, а их посшибали зенитчики.

Джим перешагнул через завалившуюся на бок секцию проволочного заграждения и пошел мимо разбросанных там и сям под деревьями разбитых самолетов. Их фюзеляжи были покрыты потеками ржавчины — следствием летних дождей. В ярком утреннем свете бесновались мухи, ненужная, беспричинная ярость. Повернувшись к ним спиной, Джим зашагал по открытому травяному простору летного поля. В одном из полуразрушенных ангаров, в тени, сидела группа японцев и слушала доносившуюся со стороны стадиона ружейную перестрелку; Джим прошел мимо них, но они не обратили на него внимания.

Под ногами у него как-то вдруг оказалась бетонная взлетно-посадочная полоса. К немалому его удивлению, вблизи она оказалась растрескавшейся, запачканной пятнами масла, следами колес и царапинами от недораскрывшихся шасси. Но теперь, с началом Третьей мировой войны, наверняка здесь скоро выстроят новую взлетно-посадочную полосу. Джим добрался до конца бетонки и пошел по траве к южному периметру аэродрома. Земля здесь была неровной, сперва он пробирался между заросшими бурьяном отвалами, оставшимися от тех еще, трехлетней давности, земляных работ, потом спустился в низину, где когда-то японские грузовики вываливали строительный мусор и черепицу.

Несмотря на высокую крапиву и жаркое сентябрьское солнце, низина, казалось, была сплошь покрыта все той же самой пепельно-белой пыльцой. Белесые берега канала — как края сосуда, в котором обмывают мертвых. На мелководье лежала туша неразорвавшейся авиабомбы, как гигантская черепаха, которая попыталась было закопаться в донный ил, но успела зарыть только голову — и уснула.

Прекрасно зная, что даже вибрация от низко летящего «мустанга» может заставить ее сдетонировать, Джим решил обойти ее подальше и углубился в бурьян, раздвигая перед собой стебли крапивы журналом. Он подбросил вверх банку «Спама» и поймал ее одной рукой, но при повторном броске упустил, и она закатилась в траву. Порыскав туда-сюда в бурьяне, он в конце концов отыскал ее у самой кромки воды и решил съесть тушенку прямо здесь и сейчас, пока она еще куда-нибудь не ускользнула у него из рук.

Присев на берегу канала, он смыл грязь с крышки. Из носа в воду упала капля крови, и на нее тут же налетели мириады маленьких рыбешек, каждая не больше спичечной головки. Когда о воду ударилась вторая капля, закипела война не на жизнь, а на смерть, в которую, казалось, были вовлечены целые нации и страны, состоящие из крохотных рыбок. Понятия не имея о залитой солнцем поверхности, сияющей в десятой доли дюйма от них, они метались под водой, яростно набрасываясь друг на друга. Откашлявшись, Джим наклонился и уронил в воду тяжелый сгусток гноя воспаленных десен. Сгусток упал как мощная глубинная бомба, повергнув рыбьи полчища в отчаянный приступ паники. Через секунду вода была совершенно чистой, если не считать медленно расплывающегося облачка гноя.

Потеряв интерес к рыбам, Джим растянулся в прибрежном тростнике и принялся изучать в журнале рекламные объявления. Артиллерийская канонада приобрела другой, более глубокий оттенок звука. Пушки в Сиккавэе и Хуньджяо били теперь куда громче: соперничающие между собой армии националистов все плотнее сжимали кольцо вокруг Шанхая. Он съест «Спам», а потом сделает последнюю попытку пробраться в Шанхай. Он прекрасно понимал, что Бейси и его банда даже и не думали возвращаться к «бьюику» и оставили его на илистой отмели специально, чтобы отвлечь внимание китайцев, которые в противном случае могли увязаться за ними по пятам и нагнать их где-нибудь у реки.

Рядом в тростниках, одобряя принятое решение, дважды кивнула чья-то голова. Джим затаил дыхание, досасывая последний, уже обкатанный во рту кусочек шоколада. Столь неожиданное понимание со стороны чужого человека встревожило его. Должно быть, тот умеет читать мысли. Человеческая фигура лежала на прибрежном откосе в камышах всего в нескольких футах от Джима, по самые колени в воде. Словно бы нарочно для того, чтобы подбодрить Джима, голова кивнула еще раз. Джим вытянул руку и раздвинул стебли травы, чтобы получше рассмотреть лицо. Круглые щеки, мягкий нос, заострившийся от лишений военного детства: перед ним был подросток-азиат, сын какого-нибудь местного крестьянина, который пришел на канал порыбачить. Мальчик лежал на спине, окруженный глухой стеной камыша и бурьяна, так, словно делил на двоих с Джимом большую кровать под балдахином, и тихо прислушивался к каким-то своим мыслям.

Джим сел и занес над головой руку со свернутым в трубку журналом. Он ждал, что вот-вот сквозь мушиное жужжание из бурьяна послышится звук шагов. Но низина была пуста, и только мухи жадно жрали прозрачный осенний воздух. Фигура едва заметно пошевелилась, подмяв еще несколько стеблей. Мальчик окончательно разомлел на солнце, и у него не было сил даже на то, чтобы не дать собственному телу сползти в ручей.

Со всеми предосторожностями, накрепко вбитыми в него долгими годами войны, Джим сперва встал на колени, потом поднялся на ноги и перешагнул через камыш. Потом, дав себе как следует успокоиться, он еще раз внимательно посмотрел на лениво раскинувшуюся фигуру.

Перед ним, в замаранном кровью комбинезоне с нашивками особого штурмового отряда, лежало тело того самого молодого японского летчика.

41

Операция по спасению

Джим окончательно пал духом. Примяв траву руками, он освободил себе немного места рядом с японцем. Пилот лежал в своем комбинезоне, неловко подвернув одну руку под спину. Его сбросили с откоса в сторону канала, и когда он упал, ноги тоже подвернулись под туловище. Правое колено уже коснулось воды, и та начала пропитывать штанину на бедре. Джим поднял голову и увидел след из примятого тростника там, где катилось тело: стебли медленно выпрямлялись, вытягиваясь к солнцу.

Он смотрел на летчика и в первый раз в жизни радовался мухам, которые тучей вились между ним и этим трупом. Лицо у японца выглядело теперь куда более детским, чем его запомнил Джим, как будто смерть вернула этого мальчика в его истинный возраст, в раннюю юность, проведенную в глухой японской деревушке. Губы над неровными зубами слегка разошлись, как будто в ожидании кусочка рыбы, который мать подхватит палочками и сунет ему в рот.