Когда они шли по отчаянно скрипевшим доскам настила, Рэйчел спросила у Галили, почему он назвал яхту «Самарканд». Тот ответил, что это название древнего города.

— Я никогда не слышала о таком городе, — сказала Рэйчел.

— В этом нет ничего удивительного. Он расположен далеко, очень далеко от штата Огайо.

— А ты жил там?

— Нет. Но мне доводилось там бывать. Проездом. За свою жизнь я посетил множество мест, но мало где задерживался.

— Значит, ты много путешествовал?

— Больше, чем хотелось бы.

— Но раз тебе надоели путешествия, почему бы не выбрать место по душе и не обосноваться там?

— Это долгая история. Однако ответ на твой вопрос довольно прост — я нигде не чувствую себя дома. Только там, — и он бросил взгляд в море. — И даже когда...

Он осекся, не договорив. Впервые за время их разговора Рэйчел ощутила, что мысли Галили ускользают прочь, словно, вспомнив о неких далеких местах, он затосковал по ним. Возможно, сейчас он унесся в неведомый Самарканд, а может, в иные дали. Рэйчел мягко коснулась его руки.

— Возвращайся ко мне, — попросила она.

— Прости, — тряхнул он головой. — Я снова здесь.

Они дошли до конца пристани. Яхта мягко покачивалась перед ними, словно море укачивало ее на руках.

— Мы поднимемся на борт? — спросила Рэйчел.

— Непременно.

Он отступил, пропуская ее вперед, и Рэйчел шагнула на узкий трап, переброшенный на палубу. Галили следовал за ней.

— Добро пожаловать на мой «Самарканд», — произнес он с гордостью.

Осмотр яхты не занял много времени, во многих отношениях это было ничем не примечательное судно. Галили обратил внимание Рэйчел на некоторые детали отделки, давшиеся ему с наибольшим трудом или особенно искусно выполненные, но лишь оказавшись на нижней палубе, Рэйчел и в самом деле поразилась его мастерству. Стены узкой каюты были обшиты деревом, причем цвет и рисунок древесины, вплоть до малейших сучков, были подобраны так умело, что узоры складывались в диковинные образы и картины.

— Это игра воображения или я и впрямь вижу на стенах рисунки? — спросила потрясенная Рэйчел.

— А что именно ты видишь?

— Ну... нечто вроде пейзажа... какие-то развалины и, кажется, деревья... несколько деревьев. И еще какую-то фигуру... может, это тоже дерево, а может, человек.

— Думаю, человек.

— Значит, ты выложил все это специально?

— Нет, Отделывая стены, я всего-навсего тщательно подбирал куски дерева. А потом вышел в море и через неделю увидел вокруг себя рисунки.

— Вот эти разводы похожи на чернильные пятна, — заметила Рэйчел.

— Или на тучи...

— Да, на тучи. Чем дольше смотришь, тем больше замечаешь.

— Во время долгих путешествий эти рисунки — моя отрада, — сказал Галили. — Иногда надоедает смотреть на волны и выпрыгивающих из воды рыб. Тогда я прихожу сюда и разглядываю стены. И всякий раз нахожу то, чего не видел прежде. — Он мягко положил руки на плечи Рэйчел и развернул ее. — Видишь? — И он указал на дверь в дальнем конце каюты, тоже выложенную деревом.

— Узоры на дверях?

— Да. Они ни о чем тебе не напоминают?

Рэйчел подошла поближе. Галили, по-прежнему обнимая ее за плечи, не отставал от нее ни на шаг.

— Я подскажу тебе, — сказал он, и голос его перешел в шепот. — Трава кажется такой мягкой и словно манит прилечь...

— Трава?

Она остановилась примерно в ярде от двери и вгляделась в древесный узор. В верхней части дерево было темнее, а посередине она различила горизонтальную серебристую полосу и разбросанные здесь и там силуэты, не вызвавшие у нее определенных ассоциаций. Но где же трава? И кому она кажется такой мягкой и манящей?

— Ничего не понимаю, — призналась Рэйчел.

— Тогда попытайся найти здесь девственницу.

— Какую еще девственницу? — недоуменно протянула Рэйчел.

Галили уже открыл рот, чтобы подсказать ей, но тут ее осенило:

— Джерушу? Ты ее имеешь в виду?

Галили спрятал в ее волосах свою улыбку, но не произнес ни слова.

Рэйчел внимательно посмотрела на дверь, и у нее перед глазами начала вырисовываться целая картина. Кусок испещренного мелкими пятнышками дерева в самом центре — это и есть трава, мягкое ложе, на котором лежала Джеруша. А эти темные разводы сверху, о значении которых она никак не могла догадаться, — это, конечно же, дремучие лесные заросли. Ну а широкая серебристая полоса? Разумеется, это река, сверкающая на солнце.

Теперь улыбалась Рэйчел — она была рада, что сумела разгадать загадку, но ее занимал один вопрос:

— А где же люди?

— Людей тебе придется вообразить самой, — ответил Галили. — Хотя... — Он указал пальцем на узкую и длинную прожилку. — Может, это речной человек?

— Вряд ли. По-моему, он намного красивее, чем эта загогулина.

Галили рассмеялся.

— А может, это вообще не тот лес, где встретились речной человек и Джеруша? — предположил он. — Надо будет придумать новую историю.

— Тебе нравится рассказывать истории?

— Мне нравится впечатление, которое они производят на людей, — ответил он и усмехнулся с видом заговорщика. — Слушая меня, они забывают о своих заботах.

— Потому что отправляются в твою страну? Где богатые исполнены доброты и милосердия, а бедняки несут Бога в сердцах своих...

— Ты права, это именно моя страна. Хотя раньше я об этом не думал.

Похоже, это соображение вызвало у него легкое беспокойство. На несколько мгновений лицо его стало печальным, но лишь на несколько мгновений. Потом он тряхнул головой, словно отгоняя тревогу, и спросил:

— Ты голодна?

— Немного.

— Отлично. Тогда я что-нибудь приготовлю. Это займет пару часов. Надеюсь, за это время ты не умрешь с голоду?

— Пару часов? — удивилась Рэйчел. — Что за кулинарный шедевр ты намерен сотворить?

— Сначала ведь надо поймать рыбу.

Последние отблески заката давно погасли, когда «Самарканд» покинул дощатую пристань, а потом наступила полночь. Бриллиантовая россыпь звезд сверкала на темном бархате неба. Рэйчел сидела на палубе, а яхта стремительно отдалялась от острова. По мере того как они уходили все дальше в открытое море, звезды становились все ярче, по крайней мере, именно так казалось Рэйчел. Она никогда не видела такого множества звезд, никогда не видела Млечный Путь так отчетливо и теперь то и дело бросала взгляд на широкую светлую полосу, усеянную блестящими точками.

— О чем ты думаешь? — донесся до нее голос Галили.

— Когда-то я работала в ювелирном магазине в Бостоне, — откликнулась Рэйчел. — И у нас там продавалось ожерелье, которое называлась «Млечный Путь». Предполагалось, что оно похоже на это. — И она указала рукой на небо. — Если мне не изменяет память, стоило ожерелье восемьсот пятьдесят тысяч долларов. Такая куча бриллиантов! Даже представить себе трудно.

— Тебе, наверное, жутко хотелось его украсть?

— Скажешь тоже! Кто я, по-твоему, воровка?

— И все же тебе хотелось его украсть?

Рэйчел смущенно хихикнула.

— Украсть не украсть, но как-то раз, когда поблизости никого не было, я его примерила. И оно смотрелось на мне чертовски красиво. Но настоящий Млечный Путь красивее в тысячу раз.

— Я бы украл для тебя это ожерелье, — пообещал Галили. — Для меня это сущий пустяк. Теперь, если тебе что-то понравится, стоит только сказать мне: хочу это. И оно будет твоим.

— Думаешь, тебя не поймают?

— Никогда.

— И что же ты украл?

— Дай бог памяти... Уже не помню, когда я взялся за это дело в первый раз.

— Ты шутишь, я так понимаю?

— И не думаю. Я отношусь к кражам очень серьезно.

— И все же ты шутишь.

— Уверяю тебя, нет. Например, эту яхту я тоже украл.

— Не верю.

— А откуда она у меня, по-твоему?

— Ты ее купил.

— Знаешь, сколько стоят яхты вроде этой?

Окончательно сбитая с толку Рэйчел даже не представляла, как относиться к его словам.

— Я должен был или украсть деньги на покупку яхты, или украсть яхту. Второй путь показался мне проще. Всегда предпочтительнее обходиться без посредников. — При этих словах Рэйчел не смогла сдержать смеха. — К тому же парень, которому принадлежала яхта, относился к ней наплевательски. Почти все время она торчала на якоре у пристани. А я окружил ее заботой, показал ей мир.

— Послушать тебя, ты говоришь не о яхте, а о своей жене, — хихикнула Рэйчел.

— Ну, я не настолько безумен, — покачал головой Галили. — И я понимаю разницу между яхтами и женщинами. Я люблю странствовать по морю, но трахаться я люблю больше.

Грубое слово удивило Рэйчел, и, должно быть, это отразилось у нее на лице, потому что Галили торопливо поправился:

— Прости. Не знаю, как у меня это вырвалось. Я только хотел сказать...

— Не надо оправдываться, — перебила Рэйчел. — Ты сказал именно то, что хотел.

Галили отвел взгляд, глаза его поблескивали в свете лампы. Несмотря на многократные заверения в неколебимости собственного душевного здоровья, в эту минуту он казался воплощением изысканного и надменного безумия.

— Ты знаешь, что ты соблазнительна?

— Нет.

— Позволь мне объяснить, что я имею в виду. Ты зовешь меня, я это чувствую. И это опасный зов.

— Что ж, значит, я иду на риск.

— Будь по-твоему, — пожал он плечами. — Но помни...

— Да, я сама этого захотела.

Он не сводил с нее глаз.

— Я привел тебя на яхту, потому что хочу заняться с тобой любовью.

— Теперь ты называешь это «заняться любовью»?

— Нет, я хочу трахнуть тебя.

— Ты всегда так поступаешь? — спросила Рэйчел. — Увозишь женщин в открытое море, где у них нет выбора?

— У тебя есть выбор, — без тени улыбки возразил Галили. — Ты можешь добраться до берега вплавь.

— Полагаю, я в состоянии это сделать.

— Но знаешь, что говорят на островах: улиули каи холо ка мано.

— Что это значит?

— Когда морские воды темны, акулы выходят на промысел.

— О, звучит очень убедительно, — заметила Рэйчел, устремив взгляд на волны, разрезаемые носом яхты. Они в самом деле были темны как ночь.

— Ты приняла верное решение. Лучше оставаться здесь, в безопасности. Со мной. И получить то, что ты хочешь.

— Откуда ты знаешь, что я решила? Я еще ничего не сказала...

— Когда ты рядом со мной, тебе не надо говорить. Я могу по запаху угадать все твои желания и намерения.

Если бы нечто подобное заявил Митчелл, вся любовная прелюдия была бы безнадежно испорчена. Но этому человеку она сама дала понять — он может говорить все, что взбредет в голову. Изображать из себя пуританку уже не имело смысла. Кроме того, его признание показалось ей чрезвычайно занятным. Подумать только, он способен угадывать ее желания по запаху.

Интересно, по какому — по запаху пота, или дыхания, или какому-то другому, который ощущает лишь он один. Он рядом с ней, онвпитывает аромат ее тела. Попрекая его за излишнюю прямоту и откровенность, она только даром теряет драгоценное время.

И она сказала:

— Мне казалось, мы собирались ловить рыбу?

— Тебя нравятся мужчины, которые держат свои обещания? — усмехнулся он.

— Именно так.

— Сейчас я поймаю рыбу.

С этими словами он встал, стянул футболку, расстегнул ремень брюк, и они упали к его ногам; все это он проделал так быстро, что она даже не успела понять, что последует дальше. И тут он бросился в воду. Прыжок получился отнюдь не изящным, но мощным и тяжелым, Рэйчел осыпал целый дождь брызг. Но не это заставило ее вскочить и пронзительно закричать. Она вспомнила о темной воде и акулах.

— Не делай этого! — закричала она. В темноте она едва различала очертания его головы. — Возвращайся, возвращайся немедленно!

— Я скоро вернусь. Вот только поймаю рыбу.

— Галили, ты же сам сказал, в море полно акул.

— Чем больше времени я потрачу на болтовню с тобой, тем больше вероятность, что они доберутся до моей задницы. Так что, если не возражаешь, я займусь ловлей.

— Мне не надо никакой рыбы. Я уже не хочу есть.

— Но ты еще захочешь, — возразил он, и она поняла по голосу, что он улыбается. Потом она увидела, как он взмахнул руками и погрузился в воду.

— Сукин сын, — пробормотала она себе под нос. В голове ее теснились тревожные вопросы. Как долго он способен сдерживать дыхание? Сможет ли она понять, что ему угрожает опасность? И что делать, если она вдруг увидит акулу? Попытаться отвлечь внимание хищницы, поднять крик или забить кулаками в борт яхты? Не слишком удачная идея, особенно если учесть, что вода скрадывает все звуки. Если она перегнется за борт, акула может наброситься на нее прежде, чем она поймет, что происходит. Чего доброго, откусит ей руку или утащит в море.

Одно Рэйчел знала точно — как только Галили вернется, она потребует, чтобы он повернул к берегу и доставил ее домой, сукин сын, вот сукин сын, оставил ее одну, в темноте, с бешено бьющимся от страха сердцем...

Тут с другой стороны яхты до нее донесся какой-то всплеск.

— Это ты? — крикнула Рэйчел.

Ответа не последовало. Тогда она, натыкаясь в темноте на какие-то предметы, торопливо пересекла палубу.

— Галили, черт возьми! Ответь мне!

Она вновь услышала всплеск и уставилась в воду, пытаясь разглядеть источник звука, моля про себя, чтобы это был Галили, а не морская хищница.

— Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы с ним ничего не случилось, — повторяла она, сама того не замечая. — Господи, сделай так, чтобы он остался цел и невредим.

— Ты молишься в точности как жительница этого острова, — раздалось во мраке.

Повернувшись на голос, Рэйчел увидела в воде нечто вроде большого черного буя. А вокруг него серебрились в свете звезд плавники бесчисленных рыб.

— А, это ты? — как можно спокойнее произнесла она, решив ни за что не выдавать своего страха и тем самым не подстрекать его к дальнейшим выходкам. — Поймал рыбу? Замечательно!

— Жил-был акулий бог, и звали его Кахолиа-Кане...

— Я не желаю этого слушать!

— Но ты только что молилась...

— Ничего я не молилась!

— Ну как же! Ты говорила: «Господи, прошу тебя!»

— Я молилась вовсе не твоим проклятым акулам! — закричала она, уже не в силах скрывать ярости и страха.

— А напрасно. Акулы все слышат. По крайней мере, акулий бог. И здешние женщины обычно молятся ему, когда их мужчины уходят в море.

— Галили!

— Да?

— Твоя шутка слишком затянулась. Прошу тебя, возвращайся на яхту.

— Сейчас. Вот только выберу себе подходящую жертву. — И она увидела, как он рукой схватил одну из рыбин, сновавших в воде. — Вот так! Отлично. Теперь можно и возвращаться.

И он, мощно загребая руками, поплыл к яхте. Рэйчел не сводила глаз с воды, опасаясь, что в темноте вот-вот блеснет акулий плавник. Но Галили без приключений достиг яхты.

— Возьми, — сказал он и протянул ей свою добычу. То была огромная рыбина, полная решимости вернуться в родную стихию; она так отчаянно билась, что Рэйчел с трудом удерживала ее обеими руками.

К тому времени, как Рэйчел положила рыбину на палубу, удостоверившись, что та не сможет перепрыгнуть через борт, Галили уже стоял в двух шагах от нее, и с него ручьями стекала вода.

— Прости, — сказал он, предупреждая ее упреки. — Я не подумал о том, что ты испугаешься. Мне казалось, ты понимаешь, что это всего лишь шутка.

— Шутка? Так ты врал насчет акул?

— О нет. Акулы здесь и правда водятся. И островитяне действительно говорят: «Улиули каи холо ка мано». Но не думаю, что они имеют в виду зубастых рыб с плавниками.

— Тогда кого же?

— Людей.

— Понимаю, — кивнула Рэйчел. — В темноте выходят на промысел всякие хищники. И самые опасные из них — люди.

— Им тоже нужно добывать себе пропитание, — согласился Галили.

— Но ты все равно ужасно рисковал, — заметила она. — Ведь здесь водятся и настоящие акулы.

— Они бы меня не тронули.

— Почему? Ты такой невкусный?

Он схватил ее за руку, привлек к себе и прижал ее ладонь к своей могучей груди. Сердце его колотилось, точно молот. Ей казалось, что лишь тонкий слой кожи отделяет ее ладонь от этого сердца, стоит ей захотеть, и она проникнет в его грудь и коснется бешено бьющейся мышцы. Сейчас она тоже ощущала его запах — от него пахло дымом, жареным кофе и соленой морской водой.

— Я знаю немало историй об акулах, людях и богах, — сообщил он.

— И все они правдивы?

— Абсолютно. Клянусь тебе.

— И что это за истории?

— О, существует четыре разновидности. Во-первых, легенды о людях, способных оборачиваться акулами. По ночам эти твари выходят на берег и похищают человеческие души, а иногда пожирают детей.

Рэйчел скорчила гримасу.

— Звучит не слишком забавно.

— А еще есть истории о людях, которые решили уйти в море и превратиться в акул.

— Почему?

— По тем же причинам, что я добыл себе яхту и покинул землю, — они устали притворяться. Им хотелось всегда находиться в воде, всегда пребывать в движении. Ты знаешь, что акулы умирают, как только перестают двигаться?

— Нет.

— А это правда.

— Значит, истории о таких людях — это вторая разновидность.

— Да. Есть еще истории о Кахолиа-Кане, его братьях и сестрах.

— Об богах акул?

— Да, они защищают моряков и корабли. Одна из акульих богинь живет в Перл-Харборе, охраняет покой мертвых. Ее имя Каахупахау. А самый великий из акульих богов носит имя Кухуаимуана. Длина его составляет тридцать саженей...

Рэйчел покачала головой.

— Мне очень жаль, но все эти истории мне не по вкусу.

— Подожди, осталась еще одна разновидность.

— Наверное, о людях, ставших богами? — предположила Рэйчел.

Галили молча кивнул.

— Нет, боюсь, эти мне тоже не понравятся, — вздохнула Рэйчел.

— Не спеши делать выводы, — возразил Галили. — Может, тебе просто встречались не те люди.

Рэйчел рассмеялась.

— А может, все это только сказки. Слушай, завтра я с удовольствием поговорю с тобой об акулах, богах и оборотнях. А сейчас давай будем самыми обычными людьми.

— Послушать тебя, это так просто, — произнес Галили.

— Вообще-то, да, — отозвалась Рэйчел.

Она приблизилась к нему вплотную, по-прежнему не снимая ладони с его груди. Казалось, удары его сердца стали еще сильнее.

— Не знаю, что происходит между нами, — сказала Рэйчел. Лица их почти соприкасались, и она ощущала на своей щеке его горячее дыхание. — И, честно говоря, что бы ни случилось, мне все равно.

Она коснулась губами его губ. Он смотрел на нее не отрываясь, не мигая и, не отводя глаз, вернул ей поцелуй.

— Чего ты хочешь? — едва слышно спросил он.

Рэйчел скользнула рукой по его мускулистому животу вниз, туда, где напряглась и затвердела его плоть.

— Того же, что и ты, — шепнула она.

По телу Галили пробежала дрожь.

— Мне надо многое тебе рассказать, — пробормотал он.

— Потом.

— Ты должна кое-что узнать обо мне.

— Потом.

— Не говори после, что я не пытался тебя предупредить, — вздохнул он, и взгляд его был серьезен, почти суров.

— Не буду, — пообещала она.

— Тогда давай спустимся в каюту и на время станем обычными людьми.

Рэйчел направилась к лестнице. Галили, прежде чем последовать за ней, подошел к лежавшей на палубе рыбе, присел на корточки и поднял ее, запустив пальцы в жабры. Рэйчел любовалась его телом, выхваченным из темноты светом лампы, — рельефными мускулами спины и ягодиц, мощными выпуклыми бедрами и тем, что виднелось меж его ног. Как он прекрасен, пронеслось у нее в голове, ей никогда прежде не доводилось видеть столь совершенного мужского тела.

Галили выпрямился, не замечая, что она наблюдает за ним, и, прошептав над мертвой рыбой несколько слов, бросил ее за борт.

— Зачем ты сделал это? — спросила удивленная Рэйчел.

— Это жертва, — ответил он. — Жертва акульему богу.

В конце концов мой сводный брат Галили, как он сам признался Рэйчел, «устал притворяться», что для человека столь нетерпимого нрава было совсем неудивительно, но воистину достойным удивления мне казалось то, что, предаваясь своей старой как мир игре, он в очередной раз не сумел угадать обычного ее завершения.

А может, и угадал, причем с самого начала. Основательнее поразмыслив над его разговором с Рэйчел, я обнаружил в поведении моего героя некоторые противоречия. С одной стороны, нельзя отрицать столь очевидный факт, что эта молодая особа вскружила ему голову, о чем свидетельствуют его сентиментальные речи о море и звездах, едва он останавливал на ней свой взор; а с другой стороны — в его отношении к ней явственно прослеживалась некоторая снисходительность. «Самарканд очень далеко от Огайо», — говорил он ей тоном сухих наставлений, будто ограниченные возможности ума не дозволяли ей постичь истину, выходящую за пределы непосредственного восприятия. Странно, что после этих слов она не столкнула его с пристани.

Но тогда я решил, что присущая Рэйчел терпимость к некоторым необычным и бурным проявлениям его натуры объяснялась ее более глубоким пониманием движений души Галили, что, по всей вероятности, не обошлось без действия его чар, которые ей довелось ощутить на себе в гораздо большей степени, нежели мне. Словом, я всячески стараюсь дать вам почувствовать силу его обаяния, которым он умел столь сильно пленять людей. Что же касается голоса и прочих физических особенностей, то, смею надеяться, портрет моего героя мне неплохо удался, чего, впрочем, не могу сказать об описании его чисто мужских достоинств, отразить которые в словах, поверьте, мне куда сложнее. И хотя лично мне описание любовного соития собственного брата с Рэйчел представляется некой формой литературного инцеста, обойти молчанием этот вопрос было бы несправедливо по отношении к Галили. Ибо когда еще может представиться случай упомянуть о том, как восхитительно было его мужское достоинство? А оно было восхитительным. Но пощадим мою скромность и двинемся дальше.

Как я уже упоминал, в семье Гири случилось еще одно, более страшное событие, но прежде, чем поведать о нем, мне хотелось бы рассказать о небольшом драматическом эпизоде, что разыгрался недавно у нас, в доме Барбароссов.

Прошлой ночью, как раз в самый разгар моего описания свидания Рэйчел и Галили на «Самарканде», из другого крыла дома до меня донесся столь сильный шум, что от этой какофонии крика и грохота в моей комнате с полок свалились несколько небольших книг. Подстрекаемый любопытством и не в силах более сосредоточиться на работе, я вышел в коридор разузнать причину ночного безумия. Это не составило большого труда, поскольку было вполне очевидно, что отчасти тому виной была Мариетта — когда она злится, то оглашает своим пронзительным криком дом, и у меня начинает звенеть в ушах. Судя по всему, она и сейчас вошла в раж или, сказать вернее, принялась метать гром и молнии, перемещаясь из одной комнаты в другую и сопровождая свой монолог, суть которого я не сумел постичь, ибо не видел в ее воплях никакого здравого смысла, громким хлопаньем дверей. Но это отнюдь не исчерпывало ночного кошмара, поскольку в том диком шуме слышалось и нечто более настораживающее, нечто, напоминающее ночные джунгли, — безумная смесь рева, воя и стона.

Ну конечно же, это была моя мать, вернее, прошу прощения, жена моего отца. (Как ни странно, изображая мирные проявления ее натуры, я всегда думаю о ней как о своей матери, хотя, может статься, все это происходит неспроста. Словом, воинствующая Цезария Яос — это жена моего отца.) Так или иначе, это была она, поскольку одновременно выразить ярость бабуина, леопарда и гиппопотама могла только одна женщина на свете.

Любопытно, что же ее так разозлило? Не скажу, что мне не терпелось это выяснить, скорее наоборот, я счел за благо удалиться, но не успел приблизиться к своим покоям, как по коридору промчалась Мариетта, едва одетая, если то немногое, что прикрывало ее прелести, вообще можно было назвать одеждой. Надеюсь, вы не забыли не слишком одобрительного отзыва сестры о моей работе, о чем она не преминула заявить в нашей последней беседе, после которой мы расстались почти врагами, но будь мы с ней неразлучными друзьями, полагаю, в тот миг столь незначительный факт вряд ли смог бы ее остановить. Вдруг звериная ария Цезарии перешла на более высокий тон.

Когда Мариетта скрылась из виду, я вознамерился сделать то, что собирался несколько секунд назад, а именно — вернуться к себе. Но было слишком поздно: не успел я переступить порог своей комнаты, как весь шум полностью прекратился, уступив место человеческому голосу Цезарии, который, как я уже наверняка упоминал, мог ласкать слух.