Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Книга крови 5

ModernLib.Net / Баркер Клайв / Книга крови 5 - Чтение (стр. 5)
Автор: Баркер Клайв
Жанр:

 

 


Пока она устанавливала и переустанавливала выдержку, чтобы как-то компенсировать смену освещения, пальцы ее становились все более неуклюжими, а самообладание, соответственно, иссякало. Но она старалась изо всех сил, не обращая внимания на праздное любопытство прохожих. Здесь было так много рисунков, достойных запечатления. Она напоминала себе, что нынешние неудобства будут вознаграждены сторицей, когда она покажет слайды Тревору, чьи сомнения насчет обоснованности ее проекта очевидны с самого начала.
      – Надписи на стенах? – сказал он, полуулыбаясь, в своей обычной манере, рождающей раздражение. – Это делали сто раз.
      Конечно, это правда, и тем не менее... Научные труды о граффити, безусловно, были, нашпигованные социологическим жаргоном: лишение прав на культуру, городское отчуждение,но она тешила себя надеждой, что среди этого сора сможет отыскать нечто, не отысканное другими исследователями, какой-нибудь общий принцип, который могла бы использовать как подпорку для собственного тезиса. Только энергичная каталогизация и перекрестные ссылки на фразы и образы, находящиеся перед ней, могут обнаружить этот принцип, отсюда и важность фотографирования. Столько рук поработало здесь, столько умов оставило свой след, однако небрежно, – и если бы она отыскала какую-то схему, доминанту или же лейтмотив,появилась бы гарантия, что тема привлечет серьезное внимание и она в свою очередь тоже.
      – Что вы делаете? – спросил голос у нее за спиной.
      Она отвлеклась от своих мыслей и увидела на тротуаре позади себя молодую женщину с сидячей детской коляской. Выглядит усталой и озябшей, подумала Элен. Ребенок в коляске хныкал, его грязные пальцы сжимали оранжевый леденец на палочке и обертку от шоколадного батончика. Большая часть шоколада и мармеладная начинка были размазаны по переду пальтишка.
      Элен слабо улыбнулась женщине, казалось, той это необходимо.
      – Я фотографирую стены, – сказала она в ответ, утверждая очевидное.
      Женщина – по мнению Элен, ей едва ли исполнилось двадцать – спросила:
      – Вы имеете в виду пачкотню?
      – Надписи и рисунки, – сказала Элен. И добавила: – Да. Пачкотню.
      – Вы из Городского совета?
      – Нет, из Университета!
      – Чертовски противно, – сказала женщина, – то, что они творят. И не только дети.
      – Нет?
      – Взрослые мужчины тоже. Им на все наплевать. Делают среди белого дня. Посмотрите только... среди белого дня... – Она взглянула вниз, на ребенка, который точил свой леденец о землю. – Керри! – резко окликнула она, но мальчик не обратил внимания. – Они собираются все это смыть? – спросила женщина.
      – Не знаю, – ответила Элен и повторила: – Я из Университета.
      – О! – сказала женщина так, будто услышала нечто новое. – Значит, к Совету вы не имеете никакого отношения?
      – Никакого.
      – Кое-что из этого неприлично, правда? По-настоящему грязно. Посмотрев на некоторые штуки, что они рисуют, я смущаюсь.
      Элен кивнула, глядя на мальчика в коляске. Керри решил для сохранности сунуть сласть в ухо.
      – Не делай этого!" – сказала мать и нагнулась, чтобы шлепнуть ребенка по руке. Слабый удар вызвал детский рев. Элен воспользовалась моментом, чтобы вернуться к фотоаппарату. Но женщина не наговорилась. – Это не только снаружи, нет, – заметила она.
      – Простите? – переспросила Элен.
      – Они врываются в опустевшие квартиры. Совет пробует заколачивать, но это бесполезно. Так или иначе, они туда влезают. Используют вместо туалетов и еще пишут гадости на стенах. Опять же устраивают пожары. Тогда никто не может въехать обратно.
      Сказанное возбудило любопытство. Отличаются ли существенным образом граффити внутриот тех, что снаружи? Это определенно стоит исследовать.
      – А здесь, поблизости, вы знаете какие-нибудь такие места?
      – Пустые квартиры, говорите?
      – С граффити.
      – Прямо возле нас одна или две, – охотно отозвалась женщина. – Я из Баттс Корта.
      – Вы могли бы их мне показать? – спросила Элен.
      Женщина пожала плечами.
      – Кстати, меня зовут Элен Бучанан.
      – Анни-Мари, – ответила родительница.
      – Я была бы очень признательна, если бы вы указали одну из таких пустых квартир.
      Анни-Мари, озадаченная энтузиазмом Элен, и не пыталась этого скрывать, вновь пожав плечами, она сказала:
      – Там не на что особенно смотреть. Только еще больше этой дряни.
      Элен собрала снаряжение, и они пошли бок о бок сквозь перекрещивающиеся коридоры. Хотя все вокруг было приземистым, дома не больше пяти этажей в высоту, воздействие окруженных домами четырехугольных дворов рождало ужасающее чувство клаустрофобии. Лестницы и аллеи – мечта воров – изобиловали глухими углами и скудно освещенными подворотнями. Мусоропроводы, по которым с верхних этажей скидывали мешки с отходами, давно были заперты, потому что во время пожаров действовали как воздушные шахты. Ныне пластиковые мешки с мусором высоко громоздились в коридорах, многие разодраны бродячими собаками и содержимое разбросано по земле. Запах, неприятный даже в холодную погоду, в разгар лета должен был сшибать с ног.
      – Мне туда, – сказала Анни-Мари. – В тот, с желтой дверью. – Потом она указала на противоположную сторону двора. – Пять или шесть домов от самого конца, – сказала она. – Два из них уже несколько недель как пустые. Одна семья переехала в Раскин Корт. Другая удрала посреди ночи.
      Она повернулась к Элен спиной и покатила Керри, который тянул за собой длинную нитку слюны, свисающую на бок коляски.
      – Благодарю вас, – крикнула Элен вслед. Анни-Мари через плечо быстро взглянула на нее, но не ответила.
      Со все возрастающим предвкушением, Элен проходила вдоль ряда одноэтажных особнячков, хотя многие из них, пусть и обитаемые, и не напоминали жилье. Шторы плотно задернуты; молочные бутылки у порогов отсутствовали, даже детских игрушек, которые обычно забывают там, где играли, не было. Здесь и впрямь не было ничего, связанного с жизнью.Однако былобольше граффити, отвратительно наляпанных на дверях домов. Она разрешала себе только небрежно взглянуть на надписи, отчасти потому, что боялась, вдруг как раз в тот момент, когда она будет изучать намалеванную на них отборную ругань, двери распахнутся, но больше потому, что горела желанием увидеть, какие еще откровения могут поведать пустые дома.
      Зловредные запахи – и свежие, и застоявшиеся – встретили ее на пороге №14, самый слабый – запах горелой краски и пластика. Целых десять секунд она колебалась, размышляя: безрассудство ли войти в этот дом. Пространство за спиной безусловно было чуждым, спеленатым собственной нищетой, но комнаты впереди пугали еще сильней: тихий, темный лабиринт, куда едва мог проникнуть ее взгляд. Но она вспомнила о Треворе, о том, как сильно желала заслужить его снисходительность, и покинувшая ее было решительность возвратилась. С этими мыслями она и шагнула, нарочно поддав ногой кусок обуглившейся деревяшки, надеясь, что таким образом принудит любого жильца обнаружить себя.
      Однако никаких признаков жизни не было. Обретя уверенность, Элен стала изучать прихожую, которая, судя по останкам распотрошенной софы в углу и мокрому ковру под ногами, являлась гостиной. Бледно-зеленые стены, как и обещала Анни-Мари, были повсюду исчерканы и малолетними писунами, довольствующимися ручкой и даже более грубыми приспособлениями, вроде головешки от софы, и теми, кто, трудясь на публику, расписал стены полудюжиной красок.
      Некоторые замечания представляли интерес, хотя многие она видела и снаружи. Знакомые имена и словосочетания повторяли сами себя. Пусть она ни разу не видела этих особ, она знала, сколь жестоким способом Фабиан Дж. (А. ОК!) намеревался дефлорировать Мишель, а эта Мишель в свою очередь жаждала некоего м-ра Шина. Здесь, как и повсюду, человек, именуемый Белая Крыса, хвастал своими достоинствами, а надпись красной краской обещала, что братья Силлабуб еще вернутся. Одна-две картинки, сопутствующие или, по крайней мере, соседствующие с ними, представляли особый интерес. Их озаряла почти символическая простота. Рядом со словом Христоснаходилась малоприятная личность с волосами, торчащими в разные стороны, словно шипы, и другие головы, на эти шипы насаженные. Нарисованный поблизости процесс совокупления был так схематизирован, что сначала Элен даже приняла его за изображение ножа, вонзаемого в ослепший глаз. Но как ни привлекательны рисунки, в комнате было слишком темно для фотографирования, а захватить вспышку она не подумала. Если ей требуется заслуживающее доверия свидетельство о находках, она придет снова, а сейчас удовольствуется простым осмотром помещений.
      Дом был небольшой, но окна повсюду заколочены, и по мере того, как она продвигалась все дальше от входной двери, слабый свет делался еще слабее. Запах мочи, и возле двери крепкий, становился крепче, и к тому времени, как она достигла конца гостиной и шагнула через короткий коридор в следующую комнату, запах пресыщал, вроде ладана. Эта комната, самая дальняя от входной двери, была и самой темной, и Элен пришлось переждать несколько мгновений в кромешном мраке, чтобы глаза привыкли. Это спальня, предположила она. И та малость от мебели, что оставили жильцы, была разбита вдребезги. Один матрас оставался относительно нетронутым, сваленный в угол комнаты среди беспорядочно разбросанных и рваных одеял, газет, среди осколков посуды.
      Снаружи солнце отыскало дорогу в облаках, и два или три солнечных луча скользнули меж досок, закрывавших окно спальни, и проникли в комнату, как благовещение, разметив противоположную стену яркими полосами. Мастера граффити потрудились и тут: обычный хор любовных посланий и угроз. Она быстро осмотрела стену и пока делала это, взгляд ее, следуя за солнечными лучами, скользнул через комнату к стене с дверью, в которую она вошла.
      Здесь тоже поработали художники, но изображения, подобного этому, она никогда не встречала. Используя дверь, расположенную по центру стены, как рот, художники нарисовали на ободранной штукатурке громадную одинокую голову. Картина, более искусная, чем большинство из виденных Элен, изобиловала деталями, придававшими изображению ошеломляющее правдоподобие. Скулы проступали под кожей цвета пахты, острые неровные зубы сходились к двери. Глаза портретируемого из-за низкого потолка комнаты находились только несколькими дюймами выше верхней губы, но эта физическая корректировка лишь придавала изображению силы, создавалось впечатление, что голова откинута. Спутанные пряди волос змеились по потолку.
      Был ли это портрет? Нечто щемяще особенноеприсутствовало в чертах бровей и в линиях вокруг широкого рта, в тщательной прорисовке кривых зубов. Несомненный кошмар: дотошное изображение чего-то, возможно, из героиновой фуги. Каков бы ни был источник, оно убеждало. Впечатляла даже иллюзия двери-рта. Короткий проход между гостиной и спальней представлял как бы зияющее горло с разбитой лампой вместо миндалин. За глоткой пылал белизной день в животе кошмара. В целом, вызванный эффект напоминал видение процессии призраков. То же самое колоссальное уродство, то же самое бесстыдное намерение испугать. И это действовало: Элен стояла в спальне почти потрясенная изображением, его глаза, обведенные красным, безжалостно уставились на нее. Завтра, твердо решила Элен, она вернется сюда, на этот раз с высокочувствительной пленкой и вспышкой, чтобы осветить эти художества.
      И когда она собралась уходить, солнце зашло, полосы света исчезли. Она взглянула через плечо на заколоченные окна и в первый раз увидела лозунг из трех слов, который был намалеван в простенке.
       «Сладкое к сладкому», —гласил он. Ей было знакомо это выражение, но не его источник. Профессиональная любовь? Если так, то это было странное место для подобного признания. Несмотря на матрас в углу и относительную уединенность комнаты, как представить возможного читателя этих слов, просто шагнувшего сюда, чтобы ощутить ее вкус. Никакие любовники-подростки, как бы ни были они распалены, не стали бы играть в папу и маму здесь, под пристальным взглядом ужаса со стены. Она пересекла комнату, чтобы осмотреть надпись. Краска, казалось, того же оттенка розового, использованного, чтобы подкрасить губы кричащего человека, возможно, та же рука.
      За спиной послышался шум. Она повернулась так быстро, что почти упала на матрас, заваленный одеялами.
      – Кто?
      На другом конце глотки, в гостиной, находился мальчик лет шести-семи, с коленями, покрытыми струпьями. Он уставился на Элен поблескивающими в полутьме глазами, будто ожидая, когда к нему обратятся.
      – Да? – сказала она.
      – Анни-Мари говорит, ты хочешь чашку чая? – провозгласил он без пауз и без интонации.
      После разговора с женщиной, кажется, минули часы. Тем не менее, она была благодарна за приглашение. Сырость в доме рождала озноб.
      – Да, – сказала она мальчику. – Да, пожалуйста.
      Ребенок не двинулся и лишь смотрел.
      – Ты собираешься показать дорогу? – спросила она.
      – Если хочешь, – ответил тот без всякого энтузиазма.
      – Мне хотелось бы.
      – Ты фотографируешь? – спросил он.
      – Да. Фотографирую. Но не здесь.
      – Почему не здесь?
      – Слишком темно, – сказала она ему.
      – Не действует в темноте? – спросил он.
      – Нет.
      Мальчик кивнул так, словно эта информация каким-то образом хорошо укладывалась в его картину мира, и без единого слова повернулся кругом, очевидно, ожидая, что Элен последует за ним.

* * *

      Если на улице Анни-Мари была молчалива, в уединении собственной кухни она была далеко не такой. Настороженное любопытство исчезло, его сменили поток оживленной болтовни и бесконечная суета в череде мелких домашних хлопот, похожая на суету жонглера, удерживающего несколько вращающихся тарелок одновременно. Элен наблюдала за этим актом балансирования с некоторым восхищением, ее собственные хозяйственные дарования были ничтожны. Наконец пустой разговор обратился к предмету, который и привел сюда Элен.
      – Эти фотографии, – спросила Анни-Мари, – зачем они вам нужны?
      – Я пишу о граффити. Фотографии иллюстрируют мою мысль.
      – Не очень-то приятное дельце.
      – Да, вы правы, не слишком приятное. Но я считаю, интересное.
      Анни-Мари покачала головой.
      – Ненавижу этот район, – сказала она. – Здесь небезопасно. Людей грабят у их собственных порогов. Дети каждый день поджигают мусор. Прошлым летом пожарная команда приезжала по два-три раза на дню, пока все мусоропроводы не закрыли. Теперь просто сваливают мешки в проходах, а это привлекает крыс.
      – Вы живете здесь одна?
      – Да, – сказала она, – с тех пор, как Дэви ушел.
      – Это ваш муж?
      – Отец Керри, но мы никогда не были женаты. Знаете, мы прожили вместе два года. И у нас случались хорошие времена. Потом однажды он просто встал и ушел, когда я с Керри была у своей мамы. – Она уставилась на свою чашку. – Мне без него лучше, – сказала она. – Только иногда становится страшно. Хотите еще немного чая?
      – Думаю, мне пора.
      – Одну чашку, – сказала Анни-Мари, поднявшись и вынимая вилку из электрического чайника, чтобы вновь его наполнить. Когда она собиралась открыть кран, она заметила что-то на сушилке и большим пальцем раздавила. – Ах, чтоб тебя, пидор, – сказала она, затем повернулась к Элен. – У нас эти чертовы муравьи.
      – Муравьи?
      – Во всем районе. Они из Египта, называются фараоновы муравьи. Маленькие коричневые пидарасы. Плодятся в трубах центрального отопления, видите ли, и таким манером пролезают во все квартиры. Все заполонили.
      Такая невероятная экзотика (муравьи из Египта?) поразила Элен своей забавностью, но она ничего не сказала. Анни-Мари выглянула из кухонного окна в задний двор.
      – Вы должны сказать им, – произнесла она, хотя Элен не знала, кому в точности поручается ей рассказать, – скажите им, что простые люди больше не могут даже ходить по улицам.
      – Неужели на самом деле все так плохо? – спросила Элен, поистине уставшая от этого перечня неудач.
      Анни-Мари отвернулась от раковины и сурово посмотрела на нее.
      – У нас здесь случаются убийства, – сказала она.
      – В самом деле?
      – Этим летом было одно. Старик из Раскина. Это прямо по соседству. Я его не знала, но он дружил с соседской сестрой. Забыла, как его звали.
      – И его убили?
      – Порезали на куски прямо в собственной гостиной. Его нашли почти через неделю.
      – А что же соседи? Они не заметили его отсутствия?
      Анни-Мари пожала плечами, словно самое главное – об убийстве и человеческом одиночестве – рассказано и больше расспрашивать не о чем. Но Элен настаивала.
      – Мне кажется это странным, – сказала она.
      Анни-Мари включила наполненный чайник.
      – Бывает и так", – произнесла она, застыв.
      – Я не говорю, что этого не было, я просто...
      – Ему глаза выкололи, – сказала Анни-Мари, прежде чем Элен снова выразила сомнение.
      Элен содрогнулась.
      – Нет, – беззвучно прошептала она.
      – Это правда, – сказала Анни-Мари. – И это не все, что с ним произвели. – Она для эффекта сделала паузу, затем продолжила: – Вы думаете, кто же способен на такое? Правда ведь? Думаете?
      Элен кивнула. Она именно об этом и думала.
      – Хотя бы виновного нашли?
      Анни-Мари хмыкнула с пренебрежением.
      – Полиции наплевать, что здесь творится. Они стараются насколько возможно держаться подальше от этого места. Когда они вправду патрулируют, они забирают детей, которые напились, и тому подобное. Видите ли, они боятся. Вот почему и держатся в стороне.
      – Боятся убийцы?
      – Может быть, – ответила Анни-Мари. – Опять же, у него есть крюк.
      – Крюк?
      – У человека, что это сделал. У него есть крюк, как у Джека-Жнеца.
      Элен не разбиралась в убийствах, но была уверена: то, что делал своим крюком Жнец, вовсе не заслуживает похвалы. Однако подвергать сомнению правдоподобие истории Анни-Мари казалось занятием неблагодарным, хотя про себя Элен размышляла, что из этого – выколотые глаза, гниющее в квартире тело, крюк – прибавлено для полноты сюжета. Даже самые добросовестные рассказчики изредка испытывают искушение что-то приукрасить.
      Анни-Мари налила себе еще чашку чаю и потянулась к чашке Элен.
      – Нет, спасибо, – сказала та. – Я действительно пойду.
      – Вы замужем? – спросила Анни-Мари неожиданно.
      – Да. За лектором из университета.
      – Как его зовут?
      – Тревор.
      Анни-Мари положила себе в чашку две полные ложки сахару.
      – Вы вернетесь? – спросила она.
      – Да. Надеюсь. На этой неделе. Я хочу сделать несколько снимков в доме, что на другом конце двора.
      – Хорошо. Заходите.
      – Зайду. И спасибо вам за помощь.
      – Тогда отлично, – ответила Анни-Мари. – Вы должны рассказать кое-кому, так ведь?

* * *

      – По-видимому, у человека вместо руки крюк.
      Тревор оторвал взгляд от своей тарелки с tagliatelle con proscuitto.
      – Прости, как?..
      Элен изо всех сил старалась пересказать историю, не окрашивая рассказ субъективными чувствами. Ее интересовало, что из этого сотворит Тревор. Но если она хоть как-то выразит собственную заинтересованность, Тревор в силу своего скверного характера инстинктивно займет противоположную позицию.
      – У него есть крюк, – ровным голосом повторила она.
      Тревор положил вилку и потянул себя за нос, пофыркивая.
      – Ничего об этом не читал, – сказал он.
      – Ты не заглядываешь в местные газеты, – возразила Элен. – Никто не заглядывает. Может, этого никогда не делает ни один представитель нации.
      – Пожилой Человек Убит Маньяком с Рукой-Крюком, – произнес Тревор, смакуя гиперболу. – Кажется, годится для новостей. Когда предположительно все произошло?
      – В течение прошлого лета. Может быть, когда мы были в Ирландии.
      – Быть может, – сказал Тревор, вновь берясь за вилку. Нацеленные на еду блестящие линзы его очков, скрывая глаза, отражали тарелку с макаронами и нарезанную ветчину.
      – Почему ты говоришь – быть может? —поддела его Элен.
      – Это звучит не совсем верно, – сказал он. – По правде, это звучит чертовски нелепо.
      – Ты не веришь? – спросила Элен.
      Тревор поднял взгляд от тарелки, языком слизнул крошку tagliatelleв углу рта. Лицо его приняло свойственное ему уклончивое выражение – без сомнения, такое лицо он делал, когда слушал своих студентов.
      – Ты веришь? – спросил он Элен. Это было его излюбленное средство, чтобы выиграть время, еще один семинарский фокус – вопрос спрашивающему.
      – Не полностью, – ответила Элен, слишком озабоченная поиском хоть какой-то опоры в море сомнений, чтобы терять силы, выигрывая баллы.
      – Хорошо, забудь рассказанное, – произнес Тревор, прерывая процесс еды, чтобы выпить еще один стакан красного вина. – А как насчет рассказчицы? Ей ты веришь?
      Элен представила искреннее выражение на лице Анни-Мари, когда она рассказывала о смерти старика.
      – Да, – сказала она. – Да. Я бы, думаю, поняла, если бы мне лгали.
      – В любом случае, почему так важно, лжет она или нет? Какого хрена, что нам до этого дела?
      Это был резонный вопрос, даже заданный с раздражением. Почему же это действительноважно? Было ли так оттого, что она хотела, чтобы худшие ощущения, оставшиеся от Спектор-стрит, оказались ложными? Потому что район был грязным, отчаявшимся, замусоренным, где нежелательных и неудачливых людей прятали от глаз общественности – все это было – все это было гуманистической банальщиной, и Элен принимала это как неприятную социальную реальность. Но в рассказе об убийстве старика и об издевательствах над ним таилось нечто другое. Вид насильственной смерти, однажды посетивший, отказывался ее оставить.
      Она поняла, к собственной досаде, что растерянность ясно написана у нее на лице и что Тревор, наблюдая за ней через стол, немало потешается.
      – Если это так сильно тебя волнует, – сказал он, – почему бы тебе не вернуться и не порасспрашивать в округе, вместо того, чтобы играть за обедом в веришь-не-веришь?
      При этом его замечании она не могла сдержаться:
      – Я думала, тебе нравится играть в загадки, – сказала она.
      Он бросил на нее сердитый взгляд.
      – Опять неверно.

* * *

      Предложение о расследовании было неплохим, хотя несомненно тут оно порождено какими-то скрытыми причинами. День ото дня она смотрела на Тревора все менее благосклонно. То, что раньше она принимала в нем за готовность к дискуссии, теперь она распознала как простую игру «кто сильнее». Он спорил, но не из-за возбуждения спора, а потому, что был паталогически склонен к соревнованию. Иногда она видела: он занимает позицию, которая, Элен знала, ему чужда, просто, чтобы пустить кровь. Еще более жалко, что он не одинок в этом спорте. Академия была одним из последних оплотов профессиональных транжиров времени. По случайности, в их кругу преобладали образованные дураки, заблудившиеся в пустыне затхлой риторики и бесплодных свершений.
      От одной пустыни к другой. Она вернулась на Спектор-стрит на следующий день, вооруженная фотовспышкой в дополнение к штативу и высокочувствительной пленке. В тот день поднялся ветер, и ветер арктический, ярившийся еще больше оттого, что заблудился в лабиринте проходов и дворов. Она направилась к №14 и провела целый час в его оскверненных пределах, тщательно фотографируя стены спальни и гостиной. Она ожидала, что воздействие головы в спальне при повторном осмотре станет значительно слабее; этого не произошло. Хотя она старалась схватить и целое и детали как можно лучше, она знала, – фотографии в лучшем случае будут лишь слабым эхом его бесконечного вечного рева.
      Большая часть его силы заключалась, конечно, в контексте. То, что на подобное изображение можно наткнуться в таком сером окружении, столь подозрительно лишенном таинственности, походило на обнаружение иконы в куче мусора: сияющий символ перехода из мира тяжкого труда и распада в некое более темное, но и более грандиозное царство. Она с болью осознала, что глубину ее впечатления, вероятно, выразить ей не удастся. Она владела словарем аналитическим, насыщенным трескучими словами и академической терминологией, но прискорбно убогим в своей выразительности. Фотографии, какой бы бледной копией подлинника они ни были, могли, надеялась она, по крайней мере намекнуть, сколь мощна картина, даже если и не смогут нагнать то чувство, что пробирает до печенок.
      Когда она покинула дом, ветер продолжал немилосердно дуть, но мальчик снаружи ждал – тот же самый ребенок, который сопровождал ее вчера, – одетый будто по весне. Он гримасничал, стараясь удержаться от отчаянной дрожи.
      – Привет, – сказала Элен.
      – Я ждал, – доложил ребенок.
      – Ждал?
      – Анни-Мари сказала, что ты вернешься.
      – Я только собиралась прийти как-нибудь на неделе, – сказала Элен. – Ты мог бы прождать долго.
      Лицо мальчика прояснилось.
      – Все в порядке, – сказал он. – Мне было нечего делать.
      – А как насчет школы?
      – Не нравится! – ответил мальчик, будто получение образования зависело от его вкуса.
      – Вижу, – сказала Элен и пошла по периметру двора.
      Мальчик шел за ней. На клочке травы в середине двора были кучей навалены несколько стульев и два или три мертвых деревца.
      – Что это? – спросила она, наполовину адресуя вопрос себе самой.
      – Ночь Костров, – сообщил мальчик. – На следующей неделе.
      – Конечно.
      – Ты собираешься зайти к Анни-Мари? – спросил он.
      – Да.
      – Ее нет.
      – А ты уверен?
      – Ага.
      – Хорошо, вдруг тысможешь мне помочь...
      Она остановилась и повернулась, чтобы взглянуть на ребенка; от усталости у него под глазами набухли мешочки.
      – Я слышала о старике, которого убили поблизости, – сказала она ему. – Летом. Ты ничего об этом не знаешь?
      – Нет.
      – Совсем? Ты не помнишь никакого убитого?
      – Нет, – повторил мальчик с впечатляющей категоричностью. – Не помню.
      – Хорошо. В любом случае благодарю.
      На сей раз, когда она возвращалась к машине, мальчик за ней не последовал. Но поворачивая за угол при выходе из двора, она оглянулась и увидела, что он стоит на том же месте, где она его оставила, и глядит ей вслед так, будто она была сумасшедшей.
      Когда она добралась до машины и принялась укладывать фотопринадлежности в багажник, в ветре вызрели крупицы дождя, и она испытывала страшное искушение забыть, что когда-либо слышала историю, рассказанную Анни-Мари, отправиться домой, кофе там будет горячим, даже если встретят ее холодно. Но она нуждалась в ответе на вопрос, поставленный Тревором в прошлый вечер. Ты.веришь в это? Такими словами он отреагировал на ее рассказ. Тогда она не знала, что ответить, не знала и теперь. Она чувствовала: терминология подлинной правды здесь излишня; возможно, окончательный ответ на этот вопрос вовсе и не ответ, а только другой вопрос. Если так, она должна докопаться до сути.
      Раскин Корт был так же заброшен, как и его обитатели, если не сильней. Он не мог даже похвастаться праздничным костром. На балконе четвертого этажа женщина затеяла стирку прямо перед дождем; в центре двора, не обращая ни на кого внимания, на траве хороводились две собаки. Шагая по пустому тротуару, она придала лицу решительное выражение; целеустремленность во взгляде, по словам Бернадет, предотвращает нападение. Заметив двух женщин, разговаривающих в дальнем конце двора, она торопливо направилась к ним, чувствуя благодарность за их присутствие.
      – Простите.
      Женщины, обе средних лет, прервали оживленное общение и оглядели ее.
      – Не могли бы вы мне помочь?
      Она ощутила их оценивающие взгляды, их недоверие – и то, и другое было слишком неприкрытым. Одна, с багровым лицом, спросила попросту:
      – Чего надо?
      Элен почувствовала, что потеряла всякую способность расположить к себе. Что должна она сказать этим двум, чтобы намерения не вызвали протест?
      – Мне сказали... – начала она, потом запнулась, зная, что они ей не помогут. – ...Мне сказали, поблизости произошло убийство. Это так?
      Багровая женщина подняла брови, выщипанные почти напрочь.
      – Убийство? – переспросила она.
      – Вы из газеты? – спросила другая. Годы настолько исказили ее черты, что не помогали никакие ухищрения: маленький рот глубоко прочерчен, волосы, выкрашенные под брюнетку, на полдюйма были седыми у корней.
      – Нет, я не из газеты, – ответила Элен. – Я подруга Анни-Мари, из Баттс Корта.
      Констатация дружбы, пусть и преувеличение, казалось, чуть смягчила женщин.
      – Гостите? – спросила багровая женщина.
      – Так сказать.
      – Упустили теплую погоду.
      – Анни-Мари говорила, тут кого-то убили прошлым летом. Мне стало любопытно.
      – Правда?
      – Вы что-нибудь знаете об этом?
      – Тут много всякого творится, – сказала вторая женщина. – Не знаешь и половины всего.
      – Значит, это правда, – произнесла Элен.
      – Они должны были прикрыть туалеты, – ввернула первая.
      – Верно. Закрыли, – подтвердила другая.
      – Туалеты? – переспросила Элен. – Какое отношение это имеет к смерти старика?
      – Это было ужасно! – сказала первая женщина. – Джози, это твой Фрэнк тебе рассказал?
      – Нет, не Фрэнк, – ответила Джози. – Фрэнк все еще в море. Это миссис Тизак.
      Назвав свидетеля, Джози оставила историю своей подруге, взгляд ее возвратился к Элен. Подозрение в глазах не исчезло.
      – Все случилось два месяца назад, – сказала Джози. – Аккурат в конце августа. Ведь был август, правда? – Ища подтверждения, она посмотрела на подругу. – Ты числа хорошо запоминаешь, Морин.
      Морин, казалось, чувствовала себя неуютно.
      – Я забыла, – сказала она, явно не желая давать свидетельств.
      – Мне бы хотелось знать, – сказала Элен.
      Джози, несмотря на неохоту подруги, страстно желала угодить.
      – Здесь есть кое-какие уборные! – выпалила она. – Снаружи магазинов, знаете, – общественные уборные. Мне не совсем известно, что в точности произошло, но тут раньше был мальчик..

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10