Михаил БАШКИРОВ
      ПО ВСЕМ ПРАВИЛАМ ОСАДНОГО ИСКУССТВА
      Студент пятого курса филфака шел по нечетной стороне улицы. То и дело замедляя шаги, поглядывая мимо заснеженных тополей, поверх сугробов, через укатанную дорогу на фасады. И вот, наконец, сквозь медленно падающий снег он различил две черные цифры на белом квадрате на пестрой стене, как будто подранки на замерзающем озере.
      Поставив дипломат у ног - ботинки разбухли от налипшего снега студент палец за пальцем снял перчатки, засунул их в карманы, расстегнул верхние пуговицы тяжелого пальто и достал из горячей глубины пиджака записку с адресом - шарф следом вылез наружу, вздулся.
      Верно: дом двадцать два, или, как говаривала бабка Анна, играя в лото, - дикие уточки...
      Все погожие летние вечера просиживала бабка с неугомонными соседками под окнами ветхого, с резными наличниками, облупленными ставнями и рассыпающимися завалинками, особняка. Старухи, войдя в азарт и сгребая с блюдца липкие медяки, выражались сочно и метко...
      Студент заправил шарф, колючий от снежинок, и натянул перчатки.
      Весной будет три года, как похоронили бабку Анну. Могила ее просела и заросла - так нет, все чаще и чаще всплывает в памяти, как живая, и почему-то всегда в одном и том же сером платье с вязаным воротником, хотя платье это совсем редко вынималось из сундука... Впрочем, бабка Анна было что надо, пока совсем не слегла, пока не измучила вконец мать...
      Клочок с адресом, подброшенный ветром, зацепился за окантованный медью угол дипломата, потом сорвался, перемахнул через сугроб, исчез под колесами такси.
      Переступая с ноги на ногу, постукивая отсыревшими ботинками, студент не решался перейти улицу - в том доме, с вереницей неоновых витри, опоясывающих первый этаж, его не ждали.
      ... Бабка Анна обожала выкрикивать номера лото... Поднося очередной бочонок прямо к носу и разобрав цифры, откидывалась назад и, выдержав паузу, проговаривала чуть нараспев: кривые ноги... Счастливчики торопливо накрывали разноцветными пуговицами - семьдесят семь, остальные умоляюще поглядывали на бабку, которая, запустив руку по локоть в мешок, шурудила старательно по уголкам, надеясь на скорую "квартиру". Туды-сюды, как свиньи спят, - это, кажется, шестьдесят девять... Венские стульчики - сорок четыре... Дед, конечно, - девяносто... Бабка воемьдесят... Неужели так мало запомнилось? Да, вот еще - бычий глаз десять...
      Окончательно продрогнув, студент подхватил дипломат занемевшими пальцами и, черпая ботинками снег, перескочил на льдистую дорогу, обождал, когда проедет, чадя дизелем, автобус.
      Рекламная спираль простреливала длинный фасад от края до края.
      Студент, разогреваясь, прошелся мимо беспрестанно хлопающих дверей. Зачем-то юркнул в гастроном и сейчас же выскочил обратно. Кругом суетливые люди с пакетами и тугими сумками. На тротуаре снежное радужное месиво.
      Добравшись кое-как до противоположного конца дома, остановился возле углового окна. В пустом зале две женщины, удобно рассевшись в креслах, воинственно размахивали длинными расческами.
      Спорят о чем-то своем или ругают клиентуру?.. Им хорошо в тепле, пропахшем одеколоном... Сколько еще торчать у этой парикмахерской?.. Надо решаться... А все началось с недавнего разговора с Андрюхой, когда возвращались из кино, не досмотрев сеанса. Фильм был французский, широкоэкранный и цветной, но уже через полчаса зрители дружно потянулись к выходу...
      - Так, значит, ваш диплом пробуксовывает на ровном месте? - Андрюха швырнул скомканные билеты рядом с опрокинутой урной. - Стыдно, стыдно...
      - Тебе бы такую занудную тему.
      - У нас в политехе на одних чертежах пупок надорвешь, - Андрюха разбежался, лихо проскочил по черной полосе льда метров двадцать, а потом так же лихо - назад. - То ли дело у вас... Обхвати голову руками покрепче и думай...
      - Если бы не завкафедрой, я бы такую тему никогда не взял... Она баба умная, ничего не скажешь, но с пунктиком... Вцепилась в одного местного писателишку и размахивает им, как кувалдой.
      - А что, все-таки тебе светит при кафедре осесть?
      - Конечно, намекают... Да, по-моему, нечего иллюзии строить... Запрут, как миленького, в глухую таежную деревню, и не пикнешь...
      - Надо было меньше по кино шляться да ночами ерунду читать всякую, - Андрюха пнул бумажный стаканчик из-под мороженого, и тот влетел в открытую телефонную будку. - Так, значит, на кафедре без ума от предмета твоего исследования?
      - Второй год с ним носятся.
      - И ты в такой ситуации опустил руки, слепец... Это же твой единственный шанс! Выдай работу экстра-класса!
      - С моим автором, пожалуй, выдашь... Пролистал на днях его последний роман - тягомотина...
      - Да не бейся головой о стену, - Андрюха подпрыгнул и, ударив рукой ветку, съежился под сияющей пылью. - Есть потрясающая идея! Срочно достань адрес писателя и, не раздумывая, дуй прямо к нему. Лихая кавалерийская атака! Не давай ему рта раскрыть, кричи, что жить не можешь без его потрясающего творчества, и когда он размякнет, развесит уши, бери его за жабры! Остальное - дело техники... Раз, и его черновики у тебя, два - и твоя дипломатия переполняется уникальным материалом... Дерзай его на всю катушку!..
      Женщины в парикмахерской спорили по-прежнему, только одна теперь ходила между креслами, и полы ее накрахмаленного халата цеплялись за подлокотники.
      Студент вновь миновал гастроном, булочную, молочный. Как ни шагал он вразвалочку, приостанавливаясь возле витрин, край дома был уже отчетливо виден, а за ним - тусклый фонарь и узкая черная щель, в которую проваливался косой снег. Хотел было еще раз пройтись вдоль магазинов да и уехать к себе, но вдруг решительно свернул с тротуара - длинная размытая тень легла вдоль глухой торцовой стены. За домом - штабеля пустых ящиков, припорошенных снегом, квадрат насаждений, железные гаражи.
      Отыскав нужный подъезд, студент, не останавливаясь, расстегнул пальто, а на четвертом этаже с разгону ткнул пальцем в облупленную кнопку звонка. Поставил дипломат на резиновый коврик, снял шапку, отряхнул раскисший снег, нахлобучил ее снова.
      Звонок давно стих в глубине квартиры, а за дверью - ни звука. Но вот и шаги - медленные, неуверенные.
      Студент подхватил дипломат, и тот, качнувшись, ткнулся углом в коричневый дерматин.
      Дверь отползла, и студент увидел сначала раскрытую книгу, лежащую на полусогнутой руке - тонкие, бледно наманикюренные пальцы замерли на страницах, как на грифе скрипки. Затем разглядел в тусклом свете бра желтую пушистую кофту, очки и прямую челку, закрывающую целиком лоб.
      - Здравствуйте, - студент чуть отступил.
      Хозяйка кивнула - челка дрогнула, очки съехали на самый кончик носа. Тогда она указательным пальцем свободной руки вернула их на место.
      - Понимаете, я учусь в университете... - студент для убедительности встряхнул дипломат, в котором болталась единственная общая тетрадь.
      - Как ни странно, я тоже учусь в университете, - хозяйка закрыла книгу и сунула ее под мышку.
      Студент перехватил дипломат из руки в руку.
      - На каком же факультете вы имеете честь постигать науки?
      - Биолого-почвенном.
      - Да, вам не повезло, - студент снял шапку. - Все факультеты как факультеты, давно перебрались в университетский городок, один ваш застрял... Говорят, у вас там во время лекций потолки обваливаются?
      - А мне в старом корпусе нравится... Там даже пыль особенная...
      - Извините, - студент прижал шапку к дипломату. - Я к вам по очень важному делу.
      - Сначала зайдите в квартиру, - она положила книгу на тумбочку рядом с телефоном. - А то держу вас на пороге... Только уговор... Стейте на тряпке и не топчите пол...
      - Топтать не буду, честное слово, - студент вошел, прикрыл дверь, поставил дипломат у стены рядом с облезлыми собачьими унтами.
      За стеной, где-то совсем рядом, застучала пишущая машинка и так же неожиданно смолкла.
      - Понимаете, у меня дипломная на тему "Использование глаголов прошедшего времени в романе..."
      Машинка опять застучала - прерывисто и зло.
      - Папа, как всегда, занят, - она поправила очки, взяла книгу. Сейчас уточню...
      Она открыла ближнюю дверь - стало слышно, как машинка дребезжит.
      Студент потрогал широкие лыжи, которые стояли возле настенного зеркала. Рядом с унтами лежал рюкзак с широкими самодельными лямками.
      Дочь писателя вышла из кабинета.
      - Подождите.
      - С удовольствием.
      - Всего хорошего, - она повернулась к нему спиной, на ходу раскрыв книгу, и исчезла за дверью в конце узкого коридора.
      Минут через пять вышел писатель в расстегнутой безрукавке.
      - Добрый вечер, юноша, с чем пожаловали? - писатель остался у двери кабинета - ему, наверное, не терпелось вернуться к еще не остывшей рукописи.
      - Значит... так... Дипломная у меня по вашему последнему роману, - студент вдруг почувствовал, какой спертый воздух в узком коридоре и эти непросохшие унты, рюкзак, пахнущий дымом и хвоей, и лыжи у зеркала. - Если вы мне поможете, я буду очень благодарен.
      - А в чем, собственно, должна заключаться моя помощь? - писатель поддернул зашарканные брюки, которые сваливались с весьма солидного даже для классика - живота. - Читайте произведение и делайте нужные выводы... Добавить что-нибудь существенное к тексту я вряд ли смогу...
      - Но... все же... - студент что было силы дернул тесемки на шапке, которую с начала разговора настойчиво мял обеими руками. - Если привлечь...
      - Сожалею, но в столь важном и нужном для общества деле я бессилен...
      - Извините, - студент нахлобучил шапку, подхватил дипломат. - Извините...
      На площадке он перехватил дипломат в левую руку и побежал вниз, касаясь шершавых перил кончиками пальцев. Незавязанные уши на шапке мотались, в дипломате глухо постукивала тетрадь.
      Вышвырнул, как грязного котенка... Ну держись, классик недорезанный... Я уж поизмываюсь вдоволь над твоими глаголами прошедшего времени... Пусть завалюсь, но публика при защите получит истинное наслаждение...
      Внизу, около почтовых ящиков, остановился.
      Только вот публики, к сожалению, не будет, а комиссию разве тронешь... Да и чего обижаться... На его месте так любой бы поступил...
      Завязал тесемки на шапке элегантным бантиком, выдернул из кармана печатку, полез в другой карман - лишь горстка холодных монет.
      Неужели перчатка выпала там, возле лыж?.. Надо вернуться, позвонить, извиниться... А если снова откроет дочь с книгой?.. Даже лучше, если она...
      Студент медленно начал подниматься, разглядывая на всякий случай каждую ступеньку, и через два пролета увидел перчатку - она лежала, зацепившись пальцами за граненый прут.
      Нехотя спустился, аккуратно прикрыл за собой входную дверь и побрел, срезая путь между барьером насаждения и гаражами, туда, где сквозь ленивый снегопад ярко горели уличные фонари. В боитнках противно хлюпало.
      Воспаление легких можно схлопопать... Андрюха вечно втянет в историю... С другой стороны, сам виноват... Оторвал от работы... Наверное, очередной роман кропает - писатель...
      В доме зажглись все окна.
      Выбравшись на тротуар, студент зажмурился. Ветер ударил прямо в лицо, но прежде чем ослепнуть от мокрого снега, он успел разглядеть в отблеске рекламы две черные цифры в белом квадрате - они вздрагивали, как птицы, опоздавшие по теплу встать на крыло.
      Минут десять проторчал на остановке. Но вот, высвечивая прожектором занесенные рельсы, вырвался из-за поворота спецвагон - щетки яростно скрежетали. За ним потянулись промерзшие трамваи.
      У церкви студент пересел в троллейбус. Долго толкался среди мокрых воротников и стоящих дыбом женских шапок. Наконец за мостом пассажиров убавилось. Когда троллейбус в очередной раз мотнуло на скольэкой дороге, студент плюхнулся на холодное сиденье, протаял дыханием на стекле ровную круглую дырку и, прижав лоб к перчатке, стал смотреть на рассыпанные по бугру огни микрорайона - они то и дело пропадали за глухим массивом рощи. Сейчас троллейбус вздрогнет на повороте, моргнет плафонами, с гулом проскочит виадук, еще раз свернет и мимо железнодорожной насыпи вырвется на кольцевую. Роща останется позади, а слева и справа замелькают девятиэтажки.
      - Жду тебя третий час, - Андрюха отбросил журнал. - Хотел было домой податься...
      - Мать когда ушла?
      - Минут двадцать назад... Ну и видок у тебя, как у мокрого цыпленка, - Андрюха поднялся с кресла, закрыл форточку. - Что, перепил чаю с малиновым вареньем у великого писателя?
      - Я всегда говорил: ты прожектер, - студент передвинул кресло к окну, сменил носки, закутался в плед и сел, уперев ноги в батарею большой палец на правой ноге совсем онемел.
      - Значит, смалодушничал, струсил? Я изнываю от нетерпения, томлюсь, волнуюсь... А он без толку мотается по улицам... Тоже мне, выбрал погоду для прогулок...
      - Надоел...
      - Без нервов... Лучше объясни... План-то был загляденье! А может, я адрес раздобыл неправильный?
      - Да был я в этом проклятущем доме, был! - студент выпрямил ноги, и кресло, смяв дорожку, отползло.
      - Значит, фиаско, - Андрюха обошел вокруг кресла. - Но какой наш главный принцип?
      - У меня, кажется, температура...
      - Главный принцип - учиться на ошибках... И тогда самое жестокое поражение, как по волшебству, оборачивается победой...
      - Дураки учатся на своих ошибках, умные - на чужих.
      - Только без нервов, - Андрюха остановился между креслом и окном. - Давай спокойно проанализируем, в чем был наш просчет.
      - Мать сегодня в ночную, - студент отбросил плед. - Звякни своим, что останешься у меня... Побалдеем... Мне вчера сосед приволок лицензионный диск - лучшие альт-саксофонисты мира...
      - Но хоть расскажи, как тебя встретили, как выпроводили.
      - Пошли на кухню, перекусим, - студент натянул свитер. - Видно, ему моя рожа не понравилась...
      - Надо было тебе для начала автограф попросить... Да, не продумали как следует ход операции, не учли психологию индивидуума...
      - К тому же нарисовался в самый неподходящий момент.
      - Судьба играет человеком...
      - А хотел бы я побывать в его кабинете, - студент включил на кухне свет, заглянул в духовку. - Запеканку будешь?
      - Еще спрашивает!
      - Там у него, наверное, книг до потолка, а на стене портрет Фолкнера с трубкой...
      - Почему Фолкнера?
      - Тебе чай с молоком? Я когда его последний роман листал, сразу почуял влияние американской школы. Те же громоздкие периоды, та же южная пышность сравнений...
      - Стоп! Заведешься - до утра не остановишься... - Андрюха ткнул в масленку ножом. - Лучше дай мне факты... Значит, открывает писатель дверь, и...
      - Гораздо смешнее... Сначала я предстал во всей красе перед его дочерью...
      - Хоть симпатичная?
      - Толком не разобрал... Очки да челка лошадиная...
      - Идея! Грандиозная идея! - Андрюха отложил бутерброд в сторону. - Мы за тебя отомстим!
      - Разобъем в его подъезде лампочку, позвоним в пять утра и пожелаем спокойного сна или напишем анонимку?
      - На этот раз ты прав: месть - дело последнее, к тому же бесплодное... Впрочем, есть потрясающий вариант спасения твоей дипломной, которая без уникального материала зачахнет на корню!
      - Очередной прожект? Может, хватит?
      - На этот раз выгорит, у меня предчувствие... Но все будет зависеть от тебя... Если сумеешь...
      - Интересно, что?
      - Если сумеешь охмурить писательскую дочку!
      - Нашел Дон-Жуана...
      - Подумай!
      - Она так противно очки поправляет...
      - Привыкнешь. Да и кто тебя заставляет объясняться в любви? Пофлиртуй, войди в дом, как друг, влезь к папаше в доверие, поделись планами... А драпануть никогда не поздно...
      Ночью студент почти не спал - ворочался с боку на бок, вспоминая то дом с парикмахерской и магазинами, то пустой троллейбус. Рядом с кроватью на раскладушке храпел Андрюха. За раскладушкой темнело кресло - единственная вещь, которую привезли со старой квартиры. Бабка Анна любила смотреть в нем телевизор, обязательно засыпая к концу фильма; еще она любила подолгу в одиночестве пить на кухне чай с черствыми баранками, размачивая их в блюдце...
      Студент повернулся к стене.
      Очки, прямая челка, желтая пушистая кофта, раскрытая книга... Узкий коридор, лыжи у зеркала, рюкзак... Оглянулась она в конце тусклого коридора, или это сейчас кажется, что оглянулась?.. Надо уснуть, скорее уснуть и забыть навсегда сегодняшнюю нелепость...
      - Достопочтенный рыцарь от филологии, вы готовы приступить к покорению прекрасной дамы, которая откроет вам заветные врата к вершинам познания, академическим титулам и благам? - Андрюха взял со стола яйца. - Готовь сковородку...
      - Ты что, серьезно поверил, что я готов приударить за кем угодно ради сомнительного результата? Да будь она хоть сама Елена Прекрасная, мне было бы тошно при одной мысли...
      - Какие мы чувствительные... - Андрюха тюкнул по яйцу ножом. Достань молоко... А вот Елена Прекрасная на тебя бы даже не взглянула... Увы, мой друг, ты отнюдь не Парис, а всего лишь рефлексирующий студент... Впрочем, правильно сделал, что передумал, куда тебе... Вот если бы мне подвернулся такой случай...
      - Вечером пойдем на Бергмана? Сегодня же премьера. Возьми билеты на последний сеанс.
      - Ну почему всю дорогу я бегаю за билетами? - Андрюха бросил на сковородку масло - кусок сразу стал расплываться. - Мне еще четыре листа переделывать...
      Скромный завтрак из омлета затянулся до двенадцати. Но вот наконец, сложив посуду в раковину, они бесшумно, чтобы не разбудить вернувшуюся после ночной смены мать, оделись.
      Выскочили из подъезда, свернули к заснеженным кучам земли, которые еще с лета оставили строители, и пошли наперерез к троллейбусу мимо крутых склонов, отшлифованных ветром, - из промороженной глины торчала гнутая ржавая арматура. Перед ними здесь пробежал только один человек, оставив размашистые глубокие следы. Видно было, как у траншеи он поскользнулся: на белом скате справа - четкий отпечаток пятерни.
      Троллейбус простоял на кольце не меньше десяти минут после того, как друзья влезли в пустой салон. Они бросили в кассу троячок и смело взяли два билета - один оказался счастливым. Вошла девушка в лисе и застыла у окна, прислонившись к гнутому поручню. Они заспорили, какого цвета у нее глаза. В таких спорах студент всегда выбирал карие, а Андрюха не признавал других, кроме зеленых. После того как Андрюха прошелся к задней площадке и обратно, выяснилось, что у особы в лисе глаза неопределенно-серые, как сегодняшнее провисшее небо.
      - Кстати, забыл вчера уточнить маленькую деталь, - Андрюха снял перчатку и хлопнул ею о тугое сиденье. - Какого цвета глаза у прекрасной дамы, которую вы героически отказались очаровывать?
      - У нее была французская оправа, - студент обернулся к задней площадке. Лиса по-прежнему стояла неподвижно, даже не заплатив. - Точно такую же оправу я недавно видел у соседки... Прибегала к матери похвастаться...
      - А все-таки план бы наш удался...
      - Давай, я влезу в предложенную тобой авантюру, если ты сумеешь познакомиться с грустной лисой...
      Троллейбус разом сомкнул двери, задребезжал кронштейнами по обледенелым проводам и выбрался на трассу.
      - Я бы ее охмурил в течение одного пролета, но видишь ли, она весьма похожа на печально известную тебе особу, которая имела глупость выскочить замуж за плюгавенького лейтенанта...
      - Да, твоя Верка в прошлом году такую же лису таскала. А что, все забыть не можешь первую любовь?
      - Смеешься... Погляжу на тебя, когда ты наконец-то втюришься по-настоящему и получишь отставку...
      - Сие мероприятие запланировано у меня на двадцать пять лет... Самый цветущий возраст...
      - Значит, встречаемся, как обычно, у памятника... А после сеанса двинем к тебе. Последний диск - это вещь! Мне "Блюз ржавых крыш" всю ночь мерещился, представляешь, - не сон, а сплошная музыка...
      - Надо было храпеть поменьше...
      Через час студент уже сидел в читальном зале, на своем излюбленном месте возле фикуса, рядом прогнувшимися под тяжестью Брокгауза и Эфрона полками. Когда надоедала обязательная литература, он брал с полки наугад любой том словаря, открывал и смотрел иллюстрации - особенно ему нравились солидные, в полный лист, спрятанные под полупрозрачной бумагой.
      Страсть к разглядыванию картинок жила в нем с детства. Однажды, играя в прятки, он забрался в полупустой бабкин сундук и там, среди рваных шалей и клубков ниток, уперся коленом во что-то шершавое и твердое. Подняв тяжелую крышку сундука головой, вытащил на белый свет огромную книгу, которая оказалась подшивкой "Огонька" за послевоенные годы: улыбающиеся пионеры в нелепых панамках, сизоватые осетры, обставленные банками с икрой, серьезные люди в кителях с планками наград, яростные карикатуры на разжиревших империалистов, добрые, сильные негры, разрывающие бесконечные цепи...
      Студент в который раз придвинул к себе роман, долго изучал черную с алым обложку.
      Какой-то аляповатый цветок - то ли роза, то ли гвоздика... Нет, дальше тянуть не имеет смысла: проработал, выписал, что надо, - и вон из головы... Обращать внимание только на глаголы... А название - чего стоит одно название! Явно содрано у Фолкнера...
      Студент открыл вторую часть - какая разница, откуда начинать, положил сбоку тетрадь и ручку. Бегло прочитал один абзац, второй, делая пометки в тетради, перевернул очередную страницу - и вдруг вернулся назад.
      Как же сразу не заметил?
      Осторожно, боясь ошибиться, читал каждую строчку.
      Сползающие на кончик носа очки... Жест безымянного пальца - наманикюренный ноготь похож на шелуху от семечек... Прямая челка и глаза, всегда смотрящие чуть в сторону, черные, без дна, почти не отражающие свет...
      Студент еще несколько раз прочитал эту страницу.
      Значит, получается, что у нее черные глаза... А может, и не черные... Ведь у него написано: поправляет очки безымянным пальцем, когда точно запомнилось - указательным...
      Потом еще в нескольких местах отыскал знакомые детали.
      Роман-то сделан крепко - передача настроения, оттенки в манере импрессионизма, хотя в каждой фразе энергичное начало и вялый, скомканный, обрубленный конец - оттого ли, что фраза чересчур длинна и автор путается в ней, или у его таланта короткое дыхание, и вместо нескольких простых, но сильных предложений он вымучивает недоношенного гиганта, оставаясь рабом своей манеры, ошибочно выбранной когда-то в начале пути...
      Студент сдал книгу, вышел в коридор, прочитал зачем-то все заметки на стенде и, убедившись, что трезвость - норма жизни, спустился в раздевалку.
      Это будет полезно для дипломной - сверить прототип с персонажем... Гляну украдкой - она и не заметит... Наверное, учится курсе на втором или третьем, а может, и на первом, если сразу не поступила... Ерунда, такие девочки поступают с первого захода... Андрюха узнает возгордится: все идет по его плану...
      Выйдя из библиотеки, студент пешком потащился к старому зданию биофака. Остальные факультеты уже давно перебрались на ту сторону реки, и лишь для биофака никак не находилось места. На биофаке за все время учебы в университете он побывал лишь однажды. Там был какой-то всеобщий митинг, посвященный защите природы. Их группу пригнали туда в полном составе во главе со взволнованной Людочкой Бякиной - неизменным комсоргом - и она, замерев под огромной лосиной головой, - на эти обширные рога так и подмывало что-нибудь повесить - проверяла наличие и отсутствие, ставя жирные галочки в мятом листке... Из этого бурного события запомнился лишь полный зал - даже в дверях толпились - и высокие шкафы вдоль стен, с банками и цилиндрами, в которых заспиртованные кверху хвостами рыбы внимательно слушали ораторов. Над президиумом нависали пыльные мудрые пальмы, убегающие к потолку из крашеных широких кадок.
      Студент вышел к биофаку со стороны набережной. Двухэтажное здание с облупленными до грязных кирпичей стенами торчало чуть позади высотной гостиницы. Между ними была лишь узкая дорога, закрытая с обеих сторон железными барьерами, да стеклянный павильон под единственным тополем. Раньше в павильоне каждое лето продавали эклеры, фруктовое мороженое и дорогие соки - то манго, то апельсиновый, то агава... Знакомое место... Когда шли оравой купаться, всегда заглядывали в сводчатые окна, за которыми, по самым верным слухам, дни и ночи без перерыва резали собак и кошек. Но встав на цыпочки, ободрав локти сухой акацией, видели только горшки с кактусами, аквариумы с позеленевшими стенками да мелькание белых, как в больнице, халатов...
      Не доходя до закрытого деревянными щитами павильона, студент остановился возле телефонной будки. Отсюда хорошо просматривалось низкое каменное крыльцо с чугунной решеткой. Кое-где фрагменты черных узоров были выломаны, и в бреши пестрел снег, утоптанный и почти исчезающий у самых дверей.
      Бледная тень гостиницы лежала на крыльце и на большей части фасада, и когда открывалась под козырьком дверь, в вестибюле биофака вспыхивали из-за голов входящих и выходящих лампы дневного света.
      Студент зашел в телефонную будку, постоял, вышел.
      От гостиницы важно отвалил новенький автобус "Интуриста".
      Сколько раз, возвращаясь с реки, забредали в павильон. Собрав по карманам мелочь, пили горький мандариновый сок, пуская единственный стакан по кругу, делили пару рассыпающихся эклеров, а потом облизывали пальцы, измазанные липучим кремом...
      В очередной раз открылась дверь биофака - отсвет бледно упал на снег, чуть задев чугун решетки. Студент отступил за угол павильона. Опять вереница роскошных пальто, соболиных и песцовых шапок, пухлых шуб, подпоясанных широкими ремнями, и, как назло, у каждой очки - опробуй разгляди, узнай ту, которую видел так недолго и почти успел забыть.
      А вдруг она уже прошла мимо?..
      Студент вышел из-за павильона, остановился возле ржавого барьера, повернулся к гостинице. Через служебные оцинкованные двери разгружали узкий рефрижератор. Мужики в синих халатах бросали на тележки мороженые бараньи туши.
      Когда-то на этом месте была казарма с выбитыми окнами и фигурными водосточными трубами - в них всегда подмывало швырнуть обломком заплесневелого кирпича. Потом стены долго рушили щербатым стальным шаром. Издалека были слышны звуки тупых размашистых ударов, и рыжая пыль вздымалась разрывами из-за наспех сколоченного забора. Чуть позже вырыли глубокий котлован - там, в дальнем углу, белела куча речного песка, и в нее прыгала ребятня, взобравшись на штабель бетонных свай...
      Тележку, загруженную фиолетовыми тушами, закатили в распахнутые двери, а к рефрижератору сейчас же подставили другую.
      Женщина в телогрейке и с мохеровым шарфом на голове что-то писала в блокнот. Шофер курил, изредка заглядывая под машину. Когда двери для очередной заполненной тележки широко распахивались, из них выкатывались клубы пара - казалось, гостиница дышит всеми пластиковыми легкими - и на мгновение исчезали шофер, женщина с блокнотом и синие халаты.
      Если обогнуть гостиницу и через проходной двор аркой выйти в переулок, миновать сквер, пересечь центральную улицу напротив театра и свернуть к фонтану, то будет почти рукой подать до того места, где прожил без малого восемнадцать лет...
      Крутая лестница на второй этаж бывшей богадельни... Ступени с выщербленными краями, стертые подошвами шляпки гвоздей... А под лестницей - темная сырая кладовка, где зимой обычно стояла бочка с квашеной капустой, а летом валялись санки, пылились рамы... Между ступеньками узкие черные щели, и если прикрыть одну из них ладонью, то по руке скользнет вкрадчивый сквозняк...
      Студент вернулся к телефонной будке, снял перчатки, растер пальцами щеки.
      Теперь там, захватив пол-улицы, стоит Дом быта... Канул в небытие особняк с узкими комнатами - еще после революции залы перегородили, создавая новый уют, - как раз над кроватью сквозь наслоения извести проглядывал рельефный круг; часть его, с массивным крюком от люстры, отсекала стена, и меньшая доля оставалась у соседей - бездетных евреев... В той квартире всегда была тишина - ни радио, ни телевизора, ни просто разговоров, и только ночью кто-то натужно кашлял и всхлипывал... Их похоронили с интервалом в месяц, а в комнату въехала молодая парочка и начала регулярно, с воплями и скандалами, разводиться и сходиться... Бабка Анна принимала самое активное участие в баталиях... Когда супруга переходила на истошный крик, бабка Анна вытаскивала из сундука ненадеванную галошу и шлепала блестящей рубчатой резиной о стену - только штукатурка летела в разные стороны - и грозилась строгим голосом вызвать милицию. Потом уже, стряхивая верблюжье одеяло, подметая веником, затянутым в дырявый чулок, шаткий пол, бабка Анна удовлетворенно прислушивалась к соседскому миру и не догадывалась, что они успокоились не из-за грозной милиции, а из-за галоши - ведь надо было убирать осыпавшуюся штукатурку...
      Хлопнула дверь биофака. С крыльца, задев тростью чугунную решетку, сошел бородач в каркулевой шапке и каракулевом воротнике. Постоял у стены, разглядывая что-то между окнами. Затем ткнул витой тростью в сугроб и посмотрел, задрав клочкастую бороду, на небо.
      Студент тоже посмотрел вверх. Мутное белесое небо начиналось сразу же за неподвижной дырявой кроной мускулистого тополя. Казалось, что если тополь вдруг надломится и рухнет, обрывая закуржевелые провода, сминая телефонную будку, то и небо, разбухшее от снега, повалится следом и лопнет от удара, как прохудившаяся перина.
      Подожду еще минут пятнадцать... Интересно, возьмет Андрюха билеты на Бергмана?.. Вот наберусь наглости и приглашу ее в кино - Андрюха с радостью пожертвует свой билет...
      Шапка у студента свалилась, и он, отряхивая ее, увидел, как мелькнул за угол каракулевый воротник.
      Что же он там разглядывал между окнами?.. Представительный мужчина - доцент или профессор... Сначала посмотрел на стену, а затем уставилс в небо... Вот бы спросить его о ней...
      Студент подошел к зданию, увидел термометр в проржавелом футляре и, не задерживаясь ни у телефонной будки, ни у заколоченного павильона, вернулся в библиотеку.