Спустя несколько дней-еще одна встреча.
      - Дядя Сосо! Идите же. Им уже пробил звонок.
      Воздев кулачок и будто потрясая воображаемым звонком, Надя другой ру- кой влекла «дядю Сосо» в детскую, где Кауров терпеливо гонял старшую дочку Аллилуевых по разделу «извлечение корня».
      Темная блуза Кобы была, видимо, недавно отстирана -незастегнутый во- ротник с посекшейся кромкой пока вовсе не лоснился. Кивнув Каурову, Коба с улыбкой, почти неприметной под усами, наблюдал, как Нюра скла- дывала тетрадки и учебники. Надина рука все не отпускала его палец.
      Нюра сказала:
      - Вчера мы катались с дядей Сосо.
      Кауров недоуменно выпятил нижнюю губу:
      - С дядей Сосо? На коньках?
      Нюра отрицательно повела головой, более непосредственная Надя хохотну- ла.
      - На финских вейках,- объяснила она.- Сел с нами к финну в санки… И под бубенчики,- она опять потрясла кулачком в воздухе,- раскатывали по городу.
      Кауров по-прежнему недоумевал. Коба и бубенчики? Несовместимо!
      - Понимаешь, масленица,-сказал Коба.-И как раз получил немного денег. Гонорар за одну вещь. Уже есть набор. Ну, в честь…
      Тут в детскую молодой походкой вошла мама. Голубоватый чистенький ку- хонный фартук опоясывал глухое ее платье. В подвижной жизнерадостной физиономии, обращенной к Кобе, выразилась укоризна. Тот, не убыстряя речи, договорил:
      - В честь такого случая повеселил девочек.
      - Зачем, Иосиф, вы их балуете?- Не довольствуясь этим упреком, Ольга Евгеньевна воззвала и к Каурову:- Он еще их повел в кондитерскую, уго- щал. Сосо, вы не должны так транжирить свои деньги.
      - Сбережения, что ли, делать?
      - Не сбережения, а что-нибудь себе купить.
      Коба остался неподатлив:
      - Обойдусь.- И не погнушался общеизвестной шутки:- Дело к весне, цыган шубу уже продал.
      Ольга Евгеньевна опять апеллировала к Каурову:
      - Алексей Платонович, как на него подействовать? Платоныч комически сокрушенно ответил:
      - Безнадежно.
      Эта реплика вызвала смех обеих девочек. Надя звонко повторила:
      - Безнадежно!
      Да, Кауров давно знал: неряха, голодранец, 2бессребреник 0,- все это, и неприятное и привлекательное, какая штука, в Кобе сплелось, не расп- лести.
      Ольге Евгеньевне пришлось только вздохнуть.
      - Будем пить чай!- объявила она.
      Однако у Кобы были свои планы.
      - Ольга, если не возражаете, дайте нам чай в угловую. Ты, Того, свобо- ден?
      - Да.
      - Пойдем, поговорим. Нас тут извинят.
      …Угловая была прокурена крепким дешевым табаком. Волокна, крошки из разорванной пачки этого, грубой резки, почти черного табака виднелись на листах писчей бумаги, на пухлой стопке корректурных оттисков, дела- ли нечистым узкий стол. Там же уместились настольная электрическая лампа под зеленым абажуром, чернильница-непроливайка, школьная тонкая ручка. На спинке стула был распялен пиджак Кобы. Гвоздь в стене служил вешалкой его пальто и кепке. Рядом раскачивался маятник ходиков. Зап- равленная серым одеялом койка притиснулась к противоположной стене.
      Усадив Каурова на стул, Коба подал ему гранки.
      - Вот, дали за это гонорар. Печатают в журнале «Просвещение».
      Кауров достаточно знал Кобу, чтобы сквозь небрежность тона расчухать авторскую его гордость. На первом листе значилось: К. Сталин. Нацио- нальный вопрос и социал-демократия.
      - Поздравляю.
      - Спешишь. К чему поздравлять, если не прочел?
      - Это же твоя первая большая работа… Сталин… Коба Сталин… Непло- хо ты назвался. Тебе это подходит.
      - Того, ты, кажется, преподносишь комплименты. Не нужно. Не для этого я тебя позвал.
      Сталин медленно свернул самокрутку, придвинул табак гостю.
      - Нет,- сказал Кауров,- мне страшноват твой горлодер.
      - Изнежился.
      Кауров все же предпочел папиросу из собственной коробки. Закурили.
      Коба прошелся, затем отобрал у Каурова оттиски.
      - Хочу прочесть тебе другое. Статью для «Правды» о нашей думской фрак- ции. Только что закончил.
      Взяв со стола исписанные ясным твердым почерком листы, он присел на койку и стал внятно читать, как бы разделяя паузами фразы. Статья на- чиналась так:
      «В № 44 «Правды» появилось «заявление» семи социал-демократических де- путатов, где они враждебно выступают против шести рабочих депутатов.
      В том же номере «Правды» шесть рабочих депутатов отвечают им, называя их выступление первым шагом к расколу.
      Таким образом рабочие становятся перед вопросом: быть или не быть еди- ной с.-д. фракции?
      До сих пор с.-д. фракция была едина и своим единством сильна, доста- точно сильна для того, чтобы заставить считаться с собой недругов про- летариата.
      Теперь она, быть может, разобьется на две части на потеху и радость врагам…»
      Кауров слушал, едва сдерживаясь, чтобы не прервать Кобу. Даже прикусил губу. Как же это так? Сталин убедил его в необходимости разрыва, толк- нул агитировать за раскол, а сам? Сам трубит о единстве… И кончает статью этим же:
      »…обязанностью сознательных рабочих является возвысить голос против раскольнических попыток внутри фракции, откуда бы они ни исходили.
      Обязанностью сознательных рабочих является призвать к порядку семь с.-д. депутатов, выступивших против другой половины с.-д. фракции.
      Рабочие должны теперь же вмешаться в дело для того, чтобы оградить единство фракции».
      Закончив чтение, Коба кинул листки на стол, взглянул на слушателя. Тот отчужденно молчал.
      - Чего нахохлился? Выкладывай. Не обижусь.
      Кауров покосился на светящийся зеленый абажур, Сталин посмотрел туда же и, припомнив, видимо, случай в Кутаисе, швырок лампы, преспокойно отпустил шутку:
      - Только чужого имущества не порть. Договорились?
      Каурова наконец прорвало:
      - Ты мне в этой же квартире доказал, как дважды два, что необходим раскол, а пишешь теперь совсем другое. Где же твоя принципиальность?
      - Продолжай. Отвечу на все сразу.
      - Мы же не хотим объединения! Зачем же писать противоположное?
      - Значит, подарить нашим противникам великий лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»? Отдать идею единства рабочих? Раскол надо совер- шать тактически искусно. Тогда поведем за собой массы.
      - Коба, но где же у тебя истина?
      - Истина… Партия не студенческий кружок искателей истины. Мы на вой- не. Партия существует для того, чтобы одержать победу в демократичес- кой революции, привести к власти рабочий класс и угнетенные народные низы. И если ради победы надо тысячу раз нарушить истину, мы это сде- лаем. Не устрашимся взять такой грех на душу,
      - Это же грязь…
      - Тебе, может быть, хочется, чтобы о нас впоследствии говорили: они потерпели крушение, зато какие были чистенькие.
      Тут тоненькая Надя, постучавшись, внесла поднос, где были два стакана чая, сахарница и расписная тарелка с грудой домашних коржиков. Девоч- ка, видимо, намеревалась каким-то возгласом сопроводить угощение, но, взглянув на Кобу, вслушиваясь, молча приостановилась.
      Лицо с увесистым, зачерненным щетиной подбородком, со вздыбленной над плоским лбом жесткой густой порослью не светилось вдохновением, однако источало силу. Его кодекс революционера, что сейчас он излагал, был, несомненно, до совершенной ясности продуман. Кауров ощущал, что внут- ренне сгибается перед этой неколебимой ясностью. Невольно смерив гла- зом мелкую фигурку Кобы, голову, твердо посаженную на худощавой, но как довелось испытать, мускулистой шее, он в тот миг подумал: «Да, по- жалуй, из такого материала вычеканиваются вожаки революции».
      Сталин, не уделив Наде внимания, продолжал:
      - Рабочие вправе послать к черту таких чистеньких, не сумевших пере- вернуть Россию.
      - Но зачем же прибегать к неправде? Элементарная мораль с этим не ми- рится.
      - Мы, люди партии, знаем лишь единственный моральный закон: революци- онную целесообразность. Наше поприще - не исповедальня! Святыми нам не быть. Но история оправдает нас, несвятеньких…
      Так и не разгоревшиеся, не утратившие туска глаза Сталина обратились к девочке, остановившейся у дверного косяка.
      Подойдя, он костяшками двух согнутых пальцев слегка защемил ее тонкий прямой нос и, улыбаясь, потянул к себе. Она, подчиняясь этой шутке, отвечая улыбкой дяде Сосо, шагнула с готовностью к нему. Коба, видимо, теснее сжал заклиненную в его суставах мякоть носа. Надя перестала улыбаться. Тиски пальцев давили все сильней. Девочка не могла вырвать- ся, не могла пустить в ход руки, что по-прежнему держали приношение, глаза мученически повлажнели, но она молчала, превозмогая боль. Коба еще надавил. Две слезы сползли по ее щекам. Словно дожидаясь лишь это- го, Коба наконец раздвинул свой зажим. Надя, отшатываясь, взбросила голову. Следы его костяшек белыми пятнами будто впечатались по бокам носа. Медленно возвращалась живая окраска.
      - Дядя Сосо, вы… Вы это не нарочно?
      Сталин ответил:
      - Нарочно… Испытание выдержала. Можешь гордиться.
      Скупым жестом он велел ей поставить угощение. Освободив руки, Надя только теперь потерла нос. Сталин спокойно продолжал:
      - Надя, ты слышала наш разговор. Как же по-твоему: всегда ли следует говорить правду? Тебя кто-нибудь спросит: был ли у вас дядя Сосо? Что ты ответишь?
      - Не был!
      - А если станут мучить?
      - Не был!
      - Получи, Того, урок революционной морали.
      Враз повеселев, Сталин неожиданно пропел:
      Долгий сказ поведать кратко
      - Вот шаири в чем цена.
      Слово «шаири» принадлежало к терминам грузинского стихосложения, обоз- начало введенную Руставели строфу, ту, которой был написан «Витязь в тигровой шкуре».
      Обладая верным слухом, Коба, когда бывал в хорошем настроении, любил что-нибудь спеть. Сипловатый его голос становился неузнаваемо чистым, высоким.
      Надя коротко рассмеялась и повторила мелодию:
      Вот шаири в чем цена.
      И вынеслась из комнаты.
      Сталин поглядел ей вслед, шагнул к столу, взял блюдце со стаканом чая и, прохаживаясь, заговорил мягче:
      - Нельзя, Того, быть простаком. Оставят в дураках. Существует искусс- тво стратегии и искусство тактики. Мы применяем тактический прием: ве- дем наступление под видом обороны. Это-военная хитрость.
      - Да такую легко раскусят.
      - Конечно, что это за хитрость, если у нее на лбу написано: я хит- рость. Нет, она не торопится себя открыть.
      Отхлебнув чая, Коба добавил:
      - Старик склонен к торопливости. Доказываем ему: необходима выдержка. Тогда наверняка свернем шею меньшевистской шатии.
      Скупым поворотом кисти он будто и впрямь сломал шею некоему куренку. Потом сказал:
      - Ну, засиделись. Выходи первый. А за тобой и я отсюда выберусь.- Ог- лядел каморку.- Надежное местечко. Но на всякий случай переберусь.-По- шутил:-Держу ушки на макушке.
      Выйдя от Кобы, Кауров еще побыл некоторое время в кухне, побалагурил с Ольгой Евгеньевной, которая крепенькими, с ямочками на локтях руками замешивала на столе тесто. Потом распрощался и, ступив в коридор, ки- нул взгляд на угловую. Дверь туда была полураскрыта. Колыхающимся пластом поверху выплывал табачный дым. Виден профиль присевшего на койку Кобы. Он углубился в какую-то книгу. Его худощавый, в темной блузе, стан был выпрямлен, склонена лишь голова. В этом наклоне, вер- ней, в сочетании выпрямленности и наклона сквозило непроизвольное изя- щество, хотя, казалось бы, такое обозначение совсем не подходило к Сталину. С усатого смуглого лица сошел отпечаток туповатости. Пожалуй, в эту минуту Сталин был красив.
      Из детской высунулась носатенькая девочка, хотела, видно, что-то ска- зать уходившему, но ее внимание тоже привлекла приоткрытая дверь угло- вой, Надя быстро поднесла палец к губам и замерла, глядя на погружен- ного в чтение дядю Сосо.
      …Два или три дня спустя охранка все же сумела схватить Сталина. Он был арестован на концерте, устроенном большевиками в пользу политичес- ких заключенных. И, как известно, сослан на четыре года в Туруханский край на дальнем севере. Расстояние от этих почти незаселенных мест до ближайшей железнодорожной станции составляло две с половиной тысячи километров.
      В следующем году началась мировая война. «Правда» была уже закрыта. Депутаты Государственной думы - большевики, отказавшиеся стать «обо- ронцами», угодили под суд, приговоривший их к ссылке на вечное поселе- ние в Восточную Сибирь. Тогда же был взят и Кауров, распространявший написанную Лениным листовку, провозгласившую необходимость «революци- онной войны пролетариев всех стран». Той же дорожкой, какой прошли не- мало революционеров, Кауров этапным порядком отправился на три года в ссылку, так и не закончив своего математического факультета.
 

 
      Февральская революция 1917 года с силой прорвавшейся стихии сбросила в несколько дней веками существовавший царский строй.
      Это политическое сотрясение, распространившееся с телеграфной ско- ростью круговой волной из Петрограда по всей России, застало Каурова в Иркутске солдатом запасного пехотного полка. Алексей Платоновнч, как и некоторые другие ссыльные, подлежал, согласно какому-то правилу воен- ного времени, призыву в армию, был найден годным, зачислен в рядовые, что, впрочем, не избавило его от особого надзора.
      В первые же сутки переворота, даже, пожалуй, в первые часы, едва из- вестие о событиях в Питере достигло иркутских казарм, Кауров оказался одним из вожаков полка. Огромный плац, где запасники обучались шагис- тике, святости строя, ружейным приемам, перебежкам, стал местом небы- валого доселе полкового митинга. Санитарная фура явилась отличным воз- вышением для ораторов. С такой трибуны выступил и рядовой девятой роты чернобровый, белобрысый Кауров, умевший еще в пятом году произносить напоенные чувством зажигательные речи, вызывавшие знобкую ответную волну. Он, большевик, сразу же обособил себя от полковых ораторов обо- ронческого толка, твердо и без недомолвок возгласил:
      - Долой войну!
      Захлопали солдатские ладони, одобрительный зык поглотил какие-то вык- рики несогласия. По-прежнему высясь на возке, Кауров, не страшась мо- роза, стянул свою папаху и на виду у всех обернул алым лоскутом трехц- ветную царскую кокарду. Затем опять напялил на белесые тонкие волосы эту папаху, уже обновленную, меченную революцией. И сильным голосом, далеко разносившимся в студеном сибирском безветрии, повторил:
      - Долой войну!
      Далее он бросал, развивал мысли манифеста большевистской партии, напи- санного еще в четырнадцатом году Лениным, манифеста, из-за которого он, Кауров, пошел в ссылку.
      - И уж если придется воевать,-гулко звучал его голосище,-то пусть это будет война трудящихся всех стран против угнетателей всех стран!
      Тысячная масса в шинелях опять откликалась рокотом, хлопками.
      Полк избрал Каурова в Совет рабочих и солдатских депутатов. Там по предложению солдатской секции он прошел в члены Исполкома.
      И, попирая дисциплинарный армейский устав, не испрашивая хотя бы для видимости у воинского начальства никаких разрешений-революция была высшим разрешением, плечи рабочих и солдат как бы подпирали свой Со- вет, наделяли его властью,- бывший студент, некогда работавший в пи- терской «Правде», теперь солдат с красной кокардой, забросил, разуме- ется, строевые занятия и всякие иные обязанности рядового. Каждый день он выступал с речами, а также стал одним из организаторов-соредакторов иркутской социал-демократической газеты.
      В Иркутске в те дни, как и в некоторых других городах, создалась объ- единенная партийная организация, включившая и большевиков и меньшеви- ков. Большевики поддерживали дружбу-политика и дружба в такие времена неразделимы,-порой отдельно собирались, но своей группы или фракции пока не оформляли. Кауров был сторонником обособления. Но письма, ко- торые стали доходить из Питера от русского большевистского центра, нс трогали этого вопроса. Чувствовалось, что и не было ясности в вопросе: объединяться ли с меньшевиками? Работая в редакции, Кауров гнул свое, старался так и эдак вынести на страницы газеты резкие взгляды Ленина, еще находившегося за границей, проникавшие в годы войны на отпечатан- ных в Швейцарии листках тонкой бумаги и в самые отдаленные колонии ссыльных.
      Теперь почтовые медлительные поезда доставляли возрожденную питерскую «Правду». Она приходила с берегов Невы в Восточную Сибирь на деся- тый-двенадцатый день. В одном из номеров был объявлен состав редакции: Каменев, Муранов, Сталин.
      Так вот она, первая весточка от Кобы. Ну, теперь держитесь, оборонцы! Хирург Железная Рука с вами не поцеремонится!
      Однако в этом же номере «Правды» публиковалась статья Каменева. Кау- ров, читая, выкатил губу. Какая штука! Каменев писал:
      «Не дезорганизация революционной и революционизирующейся армии и не бессодержательное «Долой войну!».
      Но что же тогда?
      «Давление на Временное правительство».
      Зачем?
      Чтобы «склонить все воюющие страны к немедленному открытию мирных пе- реговоров».
      А до тех пор? А теперь?
      Воевать! Воевать, «на пулю отвечая пулей и на снаряд снарядом!».
      Черт возьми, это же слово в слово проповедь меньшевиков, программа оборонцев. Чего же смотрел Коба? Почему не воспротивился? Где его твердость? Впрочем, может быть, в следующем номере он выступит, скажет настоящее большевистское слово.
      Да, назавтра в «Правде» появилась статья «О войне» за подписью «К. Сталин». Но она вовсе ошарашила Каурова. Коба вторил Каменеву: «Прежде всего, несомненно, что голый лозунг «долой войну!» совершенно неприго- ден как практический путь… Выход-путь давления на Временное прави- тельство с требованием изъявления им своего согласия немедленно отк- рыть мирные переговоры».
      По-прежнему тяжел слог Кобы, не дается ему гибкость русской речи. Но это в сторону! Если уж и он принял позицию оборончества, то… То ло- гика приводит к объединению с меньшевиками.
      Нс верится, чтобы к этому склонился ненавистник меньшевистской неус- тойчивости, упрямый Коба. А Ленин? Он в Швейцарии. На листах послере- волюционной «Правды» тогда еще не появилась ни одна его строка.
      В те дни Кауров был избран одним из делегатов на Всероссийское совеща- ние Советов, открытие которого предстояло 28 марта в Петрограде. Спер- ва он решил не ехать, не хотел оставлять газету, да и цеплялись, не отпускали прочие бессчетные горячие дела. Но статья Кобы заставила пе- ременить решение. Что-то неладное творится в партии. Поеду! Окунусь в водоворот Питера. Все там узнаю.
      Еще сутки-другие Кауров, хотя уже и опаздывал на совещание, все-таки что-то доделывал, кому-то передавал неотложные обязанности и наконец, вырвавшись из когтей работы, втиснулся в вагон, покатил на запад. Гра- фик движения уже постоянно нарушался, из-за этого было потеряно против расписания еще почти двадцать часов.
      И лишь в ночь на 4 апреля иркутский солдат с красной кокардой ступил на перрон Петроградского вокзала.
 

 
      Опоясав шинель ремнем, на бляхе которого красовался оттиск прошло- го-двуглавый императорский орел, вольно вскинув на одно плечо лямки вещевого мешка, уже за дорогу изрядно освобожденного от продовольст- венных припасов, Кауров прямиком с вокзала полуночником затопал к мес- ту совещания, в небезызвестный в российской истории Таврический дво- рец, когда-то выстроенный для фаворита Екатерины Второй, Там в пред- шествующее революции десятилетие заседала Государственная дума, а в дни февральского переворота туда хлынули делегации рабочих и солдат, вторгаясь без спроса в чинные залы, коридоры, комнаты. Хлынули и уже не отдали дворцовой территории. Думцы, в большинстве сторонники уме- ренности, хотя и украшенные теперь красными бантами, предпочли выб- раться в более спокойную обитель из взбаламученной своей резиденции, а во дворце обосновался Совет рабочих и солдатских депутатов.
      Уже надвигался рассвет, когда туда вошел Кауров, предъявивший дежурно- му свои полномочия, или, как тогда говорилось, мандат. Два-три солда- та, то ли из ночного караула, то ли просто в спорах не уснувшие, приш- ли послушать разговор, вставить словечко. Конечно, Кауров безбожно опоздал. Всероссийское совещание как раз вчера закончилось. И вот еще что он упустил: вечером, всего несколько часов назад, в Петроград при- ехал Ленин. Проделал путь через Германию вместе с другими эмигранта- ми-большевиками в особом, запертом на ключ или, по слухам, запломбиро- ванном вагоне. Ух, какая была встреча! Нашелся тут и ее свидетель. На- верное, не меньше ста тысяч человек пришли в колоннах на площадь Фин- ляндского вокзала. Незадачливому делегату Иркутска рассказали и про броневик, который послужил трибуной Ленину, освещенному прожекторами.
      - А что он говорил?
      Очевидец не стал врать, признался:
      - Недослышал.
      Но добавил, что броневик, на котором так и стоял Ленин, тронулся к дворцу Кшесинской-бают, там собрались, хотя и ночь, большевики послу- шать Ленина.
      Кауров не удерживал досадливых «эх, эх». Черт побери, не повезло! Он теребил, вертел в руках папаху, почесывал розовевшую на затылке лысин- ку. Лететь, что ли, во дворец Кшесинской? Нет, куда там! Четвертый час утра!
      Его все же утешили: делегаты совещания еще не разъехались, и завтра, то есть, вернее, уже нынче, в двенадцать часов дня в белом, самом большом зале откроется объединенное заседание социал-демократов, собе- рутся вместе и меньшевики и большевики. К этому-то он еще успел. Одна- ко Кауров опять крякнул:
      - Эх…
      Ему отвели койку, но сон не приходил. Лишь засветло, под шумки утра, окутала дрема. Поднялся он все же освеженным, энергичным. Некое бодря- щее предчувствие говорило: день будет особенным.
      И в самом деле, едва он вошел в столовую, уже гудящую, кто-то оклик- нул:
      - Платоныч!
      Он узнал рослого Енукидзе, сейчас тоже представшего в солдатском об- мундировании. Тот крепко обнял, расцеловал давнего приятеля. Кауров ощутил: вот старый большевистский Питер, круг подпольщиков принял его в свои объятия. И в ответ горячо чмокнул, стиснул добродушного Аве- ля-Золотую Рыбку.
      Енукидзе сразу и расспрашивал и вываливал новости. Через полчаса на хорах соберутся большевики-участники закрывшегося совещания. Наверняка выступит Ленин. Потом в двенадцать будем заседать вместе с меньшевика- ми. Повестка дня: объединение. Докладчик от большевиков-Сталин.
      - Платоныч, ты с ним не повстречался?
      - Еще нет.
      - Что ж ты? Он где-то здесь похаживает. Пойдем, я ему преподнесу тебя на блюдечке.
      Так и не позавтракав-успеется!-Кауров вслед за своим поводырем устре- мился в коридор. Енукидзе легко ориентировался в лабиринте кулуаров, порой раскланивался со встречными, но не задерживался, жестикуляцией и живой мимикой как бы сообщая: недосуг! На ходу он рассказал кое-что про Кобу. Сталин в декабре 1916 года тоже был призван в армию, отправ- лен этапным порядком из туруханской ссылки в Красноярск, где, однако, медицинская комиссия забраковала его, не вполне владевшего левой ру- кой. Он как-то в ссылке сильно простыл, это сказалось и на руке, усу- губило порок. Не пригодному к военной службе ссыльному разрешили про- жить остаток срока - оставалось-то всего несколько месяцев - на стан- ции Ачинск. Разумеется, при первом же известии о революции Коба сел в поезд, помчался в Питер. Здесь сразу же включился в работу Русского бюро ЦК, опять, как и прежде, взял в свои руки «Правду».
      Авель заглянул в фойе, уставленное диванчиками голубой бархатной обив- ки, потерявшей былой ворс. Проскользнул, увлекая Каурова, еще в ка- кой-то апартамент-впрочем, это наименование тоже уже стер переворот-и воскликнул:
      - Пожалуйста, вот тебе и Коба! Расписку в получении дашь потом.
      И улетучился.
      Комната была своего рода затишком во дворце, хотя и сквозь нее сновали люди. Сталин и Каменев мерно прохаживались вдоль окон. Золотистая гри- ва, отнюдь, впрочем, не дикая, в меру подрезанная, выделяла большой лоб Каменева, шла его осанке, профессорскому виду. Плотного сложения, с густыми, несколько свислыми усами и неухоженной, однако и незапущен- ной бородкой, в окаемку которой прокралась рыжина, в добротном, обмяв- шемся по фигуре пиджаке, в светлой, правда, не первой свежести сороч- ке, в галстуке, повязанном хоть и не старательно, но и без небрежнос- ти,-Каменев держал в одной руке свое пенсне, снятое с крупного носа, а в другой-исписанный листок; вглядывался в текст близорукими голубыми глазами. Руки были удивительно белы, красивы. Удлиненные пальцы закан- чивались пухлыми подушечками. Из-под пиджачного обшлага высунулась подкрахмаленная, не блистающая белизной манжета. Читая, Каменев порой издавал странноватый звук-прищелкивал или как бы цокал языком, будто пробуя нечто на вкус. В молодости живший в Тифлисе, участник революци- онных марксистских кружков (еще по Тифлису, скажем в скобках, знавший- ся с Кобой), затем литератор-большевик, широко образованный, быстро заработавший репутацию одного из лучших перьев партии, автор и полити- ческих статей, и экономических исследований, и книги о Герцене и Чер- нышевском, Каменев отличался вместе с тем некоей мягкостью характера, умением ладить или, что называется, покладистостью. Войдя в качестве представителя большевиков в Исполнительный комитет Петроградского Со- вета, он и там был спокойно-обходительным, считался деятелем хотя и левым, но чуждым фанатических крайностей.
      Коба, сохранив свою походку горца, легко и твердо ступал по истоптан- ному, истемненному паркету в ногу с Каменевым. Что-то ему сказал. Ка- менев кивнул. Свет обширных окон позволял в подробностях разглядеть Сталина. Четыре года Кауров не видел его. Эти годы отпечатались мор- щинками под миндалевидными впалыми глазами Кобы. Он в это утро казался постаревшим. Нет, у Каурова вдруг возникло другое определение: посе- ревшим. И кожа рябого лица, и шея, и синеватая косоворотка, и пиджак уже другой, без черных вставок-все выглядело серым. Лишь темнели усы и жесткая щетка волос.
      Пришла догадка: сероватый цвет лица-это попросту бледность, след ноч- ных бдений в редакции. А в минувшую ночь Коба, конечно, вряд ли при- корнул хоть на часок. Ездил встречать Ленина, участвовал в закончив- шемся только к утру сборище во дворце Кшесинской, потом, наверное, за- ново обдумывал предстоящий ему нынче-всего через два часа-доклад нас- чет объединения.
      Каменев еще вглядывался в листок, Сталин молча вышагивал рядом. Его левая кисть покоилась в кармане.
      Кауров. уже слегка растопырив руки для объятия, улыбаясь во весь рот, рванулся к нему.
      - Коба, здравствуй!
      Ничто не дрогнуло, не изменилось в будто застывшем лице Сталина.
      - Чего тебе? Ты же видишь, что я занят.
      Никакой эмоции не проблеснуло во взгляде. Кауров остолбенел. Неужели у Кобы после четырех лет разлуки-и каких лет!-не шевельнулось сейчас хоть какое-нибудь теплое чувство? Или, может быть, он просто не узнал Каурова в этом солдатском обличии?
      - Коба, ты не узнал меня? Я же Кауров!
      - Не мешай, не мешай. Занят.
      И два соредактора «Правды» прошли дальше. Огорошенный Алексей Платоно- вич не сразу сдвинулся. Потом сел на подоконник. Каменев и Сталин, продолжая ходить, опять шли мимо. Но тут Коба приостановился:
      - Того, иди наверх в комнату фракции. Ежели еще есть места на стульях, занимай и для меня.
      Каменев вздел на нос пенсне, оглядел солдата. Однако Сталин счел нео- бязательным как-либо их познакомить. Кауров узнавал прежнюю его мане- ру: ни лишних слов, ни лишних жестов. Обида испарилась. Он опять готов был обнять Кобу. Но тот будто оставался бесчувственным. И с холоднова- той деловитостью напутствовал:
      - Только имей в виду, в передние ряды не сяду. Не люблю. Лучше постоим где-нибудь сзади.
      …Свободных стульев в большой овальной комнате на хорах, принадлежав- ших большевикам, действительно уже не оказалось. Многим пришлось сто- ять. Кауров поджидал Кобу у дверей. Войдя, тот не стал никуда протис- киваться, остановился рядом с Того, прислонился узким покатым плечом к косяку. Место было незавидным. Взгляд низенького Кобы упирался в спины стоявших впереди. Сквозь раскрытую дверь еще и еще проходили участники собрания, тесно заполняя комнату. Коба преспокойно сносил эти неудобс- тва.
      Длинный Кауров с интересом оглядывал помещение, обнаруживал знакомых, здоровался улыбкой, помахиванием руки.
      Ленин сидел за небольшим столиком и то склонялся над грудой газет, на- верное, уже многодневной давности (второго, третьего и четвертого ап- реля газеты по случаю пасхальных праздников не выходили), шуршал лис- тами-тогда к аудитории была обращена будто полированная, отсвечивающая округлость его лысины,- то оставлял это занятие, посматривал на соб- равшихся, щуря левый глаз.