ГЛАВА 6

Над цистерной с тёплой водой, поочерёдно принимавшей жёлтый, зелёный и чёрный цвет, вилась мошкара. Я сказал Итело:

— Вам нельзя обижать животных. Но что, если придёт посторонний человек вроде меня и сделает это за вас?

По поведению Итело я понял, что он не вправе поощрять меня к уничтожению живых существ, но, если я сделаю это на свой страх и риск, он и его народ будут считать меня избавителем. Он не дал прямого ответа на мой вопрос, однако продолжал вздыхать и приговаривать:

— Плохие времена. Исключительно тяжёлые времена.

— Ладно, Итело, предоставьте это мне.

И я заскрежетал зубами в полной уверенности, что мне суждено стать палачом лягушек. Дело в том, что арневи питаются почти исключительно молоком, так что их жизнь в буквальном смысле зависит от коров. Они не едят мяса, за исключением тех случаев, когда совершают обряд по случаю естественной смерти любимого животного. И то они считают это формой каннибализма и обильно проливают слезы. Потеря сразу нескольких коров стала для них катастрофой. Так что, уходя прочь от цистерны, я словно уносил её с собой; её содержимое вошло в мою кровь и плоть и плескалось во мне при каждом шаге.

Мы направились к «моей» хижине. Я хотел немного привести себя в порядок перед представлением королеве. По дороге я прочёл принцу небольшую лекцию.

— Знаете, почему евреи потерпели поражение от римлян? Потому что воздерживались от боевых действий в субботу. Ваши проблемы с водой — из той же оперы. Неужели соблюдение традиций важнее вашей жизни и жизни коров? Надо жить — хотя бы для того, чтобы создать новую традицию!

Принц слушал и время от времени вставлял реплики:

— В самом деле? Гм. Интересно. Просто поразительно!

Хижина, где нам с Ромилайу предстояло квартировать, стояла в глубине небольшого дворика и была, как другие, сделана из глины, с конической крышей. Внутри было светло и пусто; у меня возникло ощущение непрочности. Под потолком на значительном расстоянии друг от друга были уложены просмолённые балки, а поверх них настелены пальмовые листья. Я сел на что— то вроде низкой табуретки. Итело, который вошёл вслед за мной, оставив свою свиту жариться на солнцепёке, сел напротив меня, а Ромилайу принялся распаковывать вещи. Жара достигла верхней точки; тишина царила мёртвая, только у нас над головами среди стеблей шуршали крошечные существа — какие— нибудь жучки, или маленькие птички, или летучие мыши. Я так вымотался, что не было сил даже выпить, хотя мы прихватили с собой несколько фляжек с «бурбоном», и не мог думать ни о чем, кроме треклятых лягушек. Однако принц рвался поговорить; поначалу я принял это за проявление общительности, но потом заподозрил некую цель и насторожился.

— Я учился в школе в Малинди, — рассказывал он. — Чудесный, замечательный город!

Позднее я посетил этот городок на восточном побережье, с причалом для одномачтовых судов — один из центров арабской работорговли. Итело поведал мне о своих странствиях вместе с приятелем, Дахфу, теперешним королём варири. Они ходили по Красному морю и работали на железной дороге, ещё перед первой мировой войной проложенной турками к Аль-Медине. С этой историей я был немного знаком: моя мать принимала активное участие в борьбе армян, — а из книг о Лоуренсе Аравийском узнал, как широко система американского образования распространилась на Среднем Востоке. Если не ошибаюсь, молодые турецкие радикалы, в том числе знаменитый Энвер-паша, обучались в американских школах — хотя я не раз задавался вопросом: каким образом они переходили от «Деревенского кузнеца» и «Нежной Алисы и смеющейся Аллегры» к войнам, заговорам и кровавой резне.

— Что ж, — прокомментировал я, — должно быть, вам было полезно повидать свет.

Принц улыбнулся, но во всем его облике появилась какая-то напряжённость; он широко расставил колени и упёрся в пол сжатой в кулак рукой. Я почувствовал: что-то надвигается. Мы сидели друг против друга на низеньких табуретках в крытой тростником хижине, похожей на большую корзинку для шитья. Все впечатления последних дней — долгий переход, ночное ржание зебр, неповторимый колорит Африки, больная скотина, плакальщики, жёлтая вода в цистерне, битком набитой лягушками, — только-только улеглись у меня в голове. Наступило хрупкое — чтобы не сказать опасное — равновесие.

— В чем дело, принц? — осведомился я наконец.

— Когда к нам является незнакомец, мы совершаем ритуал знакомства посредством вольной борьбы. Это обязательно.

— Нельзя ли разок пропустить или хотя бы отсрочить процедуру? Я выжат, как лимон.

— Ни в коем случае. Все новоприбывшие без исключения обязаны драться.

— Ясно. Полагаю, вы здесь — бессменный чемпион?

Можно было не спрашивать. Конечно, Итело сильнее всех, поэтому именно он подошёл нас встретить и поэтому зашёл вместе со мной в хижину.

— Знаете, принц, откровенно говоря, я бы охотно сдался без боя. У вас такое богатырское сложение, к тому же я старше.

Тем не менее, он проигнорировал мои возражения и, положив ладонь мне на затылок, стал пригибать меня к земле. Я удивился, однако не забыл о вежливости.

— Не надо, принц. Не надо. Боюсь, у меня перед вами весовое преимущество.

Главное, я не знал, как к этому отнестись, а Ромилайу никак не отреагировал в ответ на мой вопрошающий взгляд. С моей головы свалился белый тропический шлем с засунутыми под подкладку и закреплёнными клейкой лентой паспортом, деньгами и документами. Давно не стриженная поросль курчавых волос встопорщилась. Итело меж тем продолжал пригибать меня к полу.

Прижав руки к бокам, и предоставил ему делать со мной все, что заблагорассудится.

— Давайте, давайте, — твердил он, — вы обязаны драться со мной, сэр.

— Ей-Богу, принц, — возразил я, — это я так дерусь.

Думаю, вы не осудите его за то, что он не поверил. Взгромоздившись на меня, он вдруг повалился на бок, а затем, подсунув под меня ступню, как рычаг, подцепил за шею. И, тяжело дыша, проговорил:

— Эй, вы, Хендерсон, деритесь, я вам говорю! В чем дело?

— Ваше высочество. Я — бывший солдат, почти десантник, в нашем учебном лагере была исключительно жёсткая программа. Нас учили убивать, а не заниматься вольной борьбой. В рукопашную со мной лучше не вступать. Я знаю все приёмы: например, как разодрать противнику щеку, сломать кость или выбить глаз. Естественно, мне не хочется этого делать. Я стараюсь не прибегать к насилию. В последний раз я одним лишь повышением голоса добился летального исхода.

Я начал задыхаться: пыль набилась в ноздри. Но я продолжал увещевать его:

— Поймите, я досконально освоил технологию убийства. Так что давайте не будем. Мы стоим на высокой ступени развития цивилизации — посвятим же все силы тела и ума борьбе с лягушками.

Он сильнее вцепился мне в горло. Я сделал знак, что хочу сказать что— то важное. И сказал:

— Ваше высочество, я действительно серьёзный соперник.

Он отпустил меня — должно быть, сильно разочарованный. Я понял это по выражению его лица, когда отирал своё какой-то синей тряпкой, стащив её со стропила. Наверное, с точки зрения Итело мы уже познакомились. Повидав мир — по крайней мере от африканского города Малинди до Малой Азии, — он наверняка встречал никудышных вояк и теперь отнёс меня к этой категории. Действительно, в последнее время я изрядно вымотался — особенно из-за проклятого внутреннего голоса. Стал смотреть на все явления жизни как на лекарства, которые либо улучшат, либо ухудшат моё душевное состояние. Ох уж, это душевное состояние! Не из-за него ли я шастаю по свету? Грусть сделала меня громоздким и неповоротливым — а ведь когда-то я был лёгким и подвижным.

— Вы, должно быть, слывёте здесь непобедимым, ваше высочество?

— Да, я всегда побеждаю.

— Меня это нисколько не удивляет.

Он ответил насмешливым блеском глаз. После того, как я дал вывалять себя в пыли, он решил, что мы уже достаточно знакомы. В его глазах я был громадной, однако беспомощной тушей, состоящей из одного куска, как тотемный столб или галапагосская черепаха. Я понял: чтобы вернуть его уважение, придётся и впрямь заняться с ним вольной борьбой. Я отложил шлем и снял тенниску со словами:

— Ладно, ваше высочество, давайте поборемся без дураков.

Ромилайу это понравилось не больше, чем вызов Итело, но он не привык лезть в чужие дела. Что же касается принца, то он оживился и занял позицию: присел и прикрыл лицо руками. Я сделал то же самое. Мы стали кружить по тесной хижине. Потом начались захваты; все его плечевые мускулы пришли в движение. Я решил в ожидании вдохновения воспользоваться весовым преимуществом, потому что, если Итело нанесёт мне телесные повреждения (с его мускулами это было вполне возможно), я могу потерять голову и применить те самые трюки. Я толкнул его животом (на котором, хотя и в сильно растянутом виде, все ещё виднелась татуировка «Фрэнсис») и одновременно поставил ему подножку и двинул в челюсть. Я застиг Итело врасплох; он перекувырнулся в воздухе и грохнулся на пол. Я сам не ожидал, что это будет так легко, поэтому принял его падение за хитрый манёвр и, решив не тянуть кота за хвост, обрушился на него всей своей тяжестью, а руками упёрся ему в лицо. Таким образом я ослепил принца и перекрыл кислород, а затем хорошенько тюкнул его головой об пол и тотчас пригвоздил к полу.

Возблагодарив судьбу за то, что не пришлось применить смертельную технологию, я в тот же миг отпустил Итело. На моей стороне был элемент неожиданности, так что борьба была не совсем честной. По изменению цвета лица Итело я понял, что он сердится. Не проронив ни слова, он снял блузу и зелёный шёлковый шарф и глубоко вдохнул; мышцы живота втянулись внутрь и почти достали до позвоночника. Мы сделали несколько кругов по хижине. Я сосредоточился на работе ног, ибо они — моё слабое место. Принц понял: его главный шанс — в том, чтобы повалить меня на пол, где я не смогу обрушиться на него всей своей непомерной массой. Стоя напротив него, я принял боевую стойку: сгорбил плечи и по-крабьи расставил локти. Он на большой скорости поднырнул, заехал мне в челюсть и тотчас прыжком оказался позади меня, где благополучно провёл захват головы, которую тотчас же начал нещадно сжимать. У него освободилась одна рука. Он мог смазать меня по вывеске, но, видимо, это не допускалось правилами. Вместо этого он попытался повалить меня на спину, однако я плюхнулся на живот, и довольно чувствительно — на мгновение мне показалось, что у меня лопнула грудная клетка. Кроме того, я больно ударился носом. Впечатление было такое, как будто он раскололся надвое: я вроде бы даже почувствовал, как в щель ворвался воздух. Тем не менее, мне удалось сохранить способность здраво рассуждать, что само по себе уже было великим достижением. С того дня, когда я колол дрова и сорвавшаяся щепка угодила мне в лицо, и я подумал: «Вот он, момент истины!» — с тех пор я научился извлекать пользу из таких инцидентов, и сейчас это пригодилось. Однако вышеупомянутый возглас получил несколько иное развитие: не «Истина приходит к нам с ударами судьбы», а нечто более заковыристое: «Я-таки помню час, взорвавший сон моей души!»

Итело обхватил ногами верхнюю часть моего туловища (из-за пуза ему не удалось бы сделать то же самое с нижней частью) и сжал так, что у меня чуть кровь не остановилась в жилах; язык вывалился, глаза почти выкатились из орбит. Но руки знали своё дело: я нашёл выше его колена так называемую приводящую мышцу и сильно надавил на неё большими пальцами обеих рук. Нога разогнулась; я больше не чувствовал на себе мёртвую хватку его конечностей и тотчас потянулся к его голове. У Итело были короткие волосы, но их длины хватило, чтобы уцепиться. За волосы я повернул его на сто восемьдесят градусов, схватил за спину и поднял в воздух. Из опасения снести крышу я не стал вертеть его в воздухе, а швырнул на пол и сам плюхнулся сверху.

Должно быть, он начинал схватку в полной уверенности в том, что перед ним — громоздкая, неповоротливая туша, к тому же ослабленная переживаниями. По окончании матча я почти жалел, что победа досталась мне: столько горечи было в его взгляде. Он никак не мог поверить, что это толстое живое бревно сумело отобрать у него чемпионское звание. Когда я приземлился на него во второй раз, он закатил глаза — и не только из-за тяжести.

Было бы верхом неприличия с моей стороны торжествовать победу. Я чувствовал себя не лучше моего поверженного противника. Мы чуть не разнести эту хижину. Ромилайу застыл у стены. Как ни мало я жаждал этой победы, но все-таки не слез с принца до тех пор, пока не убедился, что припечатал его к полу, как полагается. Иначе он счёл бы себя оскорблённым.

Уверен, под открытым небом он одержал бы верх, но в тесноте оказался беспомощным перед грудой мяса и костей. Опять же, боевой дух. Когда доходит до драки, мне почти нет равных. С юных лет я только и делаю, что дерусь. Но я сказал:

— Ваше высочество, не принимайте близко к сердцу.

Он лежал, закрыв лицо ладонями, и даже не пытался встать. Я поискал слова утешения, но на память пришла только какая-то муть из лексикона Лили: мол, того, кто гордится своей физической силой, жизнь научит смирению, и так далее. Я мог бы выложить вам многие ярды подобной чепухи, но ограничился немым сочувствием Итело. Мало того, что его народ пострадал от засухи и нашествия лягушек, так ещё и я свалился им на голову, чтобы продемонстрировать в высохшем русле реки Арневи австрийскую зажигалку и дважды пригвоздить к полу их принца.

Наконец он поднялся на колени, посыпал шевелюру пылью, а потом взял мою ногу в ботинке на каучуковой подошве и водрузил себе на голову. И заплакал — куда горше делегации у стен посёлка. Но, можете мне поверить, он плакал не только из-за своего поражения. Итело переживал целый комплекс сильных и противоречивых чувств. Я норовил сбросить с себя его ногу, но он не отпускал меня и все повторял:

— О, мистер Хендерсон (он произносил «мистер» как «миста»), теперь я вас знаю! Да, сэр, я вас знаю!

Я не сказал ему то, что подумал, а именно: «Неправда, ты меня не знаешь. И никогда не сможешь узнать. Страдания — вот что всю жизнь помогало мне оставаться в форме. Я таскал камни и месил бетон, колол дрова и управлялся со свиньями — моя сила не от хорошей жизни. Это был неравный бой.

Возьмите от меня победу, она по праву принадлежит вам».

За всю свою жизнь я ни разу не проиграл ни одного состязания, сколько бы ни старался. Даже играя в шашки с моими маленькими детьми, сколько бы я ни поддавался и как бы ни переживал, видя, как у них дрожат губы, я все равно каким-то чудом скакал по доске именно туда, куда нужно, и то и дело проходил в дамки. А в душе ругал себя последними словами.

Но оказалось, что я не совсем правильно судил о его чувствах. Я понял их только тогда, когда принц встал, заключил меня в объятия, склонил голову мне на плечо, и сказал, что отныне мы — друзья. Это взволновало меня до глубины души, наполнив все моё существо благодарностью и в то же время горечью. Я сказал:

— Ваше высочество, я счастлив. Я горд.

Он неловким, но трогательным жестом взял меня за руку. Я побагровел от смущения — простительная реакция старого бойца на заслуженную победу. И по-прежнему старался сгладить для него горечь поражения:

— Ваше высочество, у меня за спиной большой опыт. Вы не представляете, насколько большой и какого рода.

И вот что он ответил:

— Я знаю вас, сэр. О да, теперь я вас знаю.

ГЛАВА 7

Стоило нам выйти из хижины, как по запылённой шевелюре Итело и по тому, как он держался сбоку от меня, все сразу узнали о моей победе, так что не успел я надеть тенниску и тропический шлем, как попал под настоящий шквал аплодисментов. Женщины хлопали, соединив запястья, и раскрывали рты примерно на ту же ширину, что и ладошки. Мужчины свистели, закладывая в рот пальцы и широко раздувая щеки. Сам принц, без тени унижения либо зависти, указывал на меня пальцем и улыбался. Я шепнул Ромилайу:

— Знаешь, что? Африканцы — чудесные ребята, я их люблю!

Королева Виллатале и её сестра Мталба ждали меня под тростниковым навесом в королевском дворике. Королева восседала на лавке из жердей; позади неё, как флаг, плескалось на ветру красное одеяло. Когда мы — я и Ромилайу с мешком подарков на спине — приблизились, старуха улыбнулась. Я сразу отнёс её к определённому типу пожилых женщин. Возможно, вы поймёте, что имеется в виду, если я скажу, что её жирные предплечья мешками нависали над локтями. Я лично считаю это приметой золотого характера. Несмотря на то, что у неё осталось не густо зубов, Виллатале сердечно улыбнулась и протянула мне относительно маленькую руку. Она прямо-таки лучилась добротой; доброта чувствовалась в её дыхании, а трепетная улыбка содержала все оттенки радушия. Итело подсказал, что я должен протянуть королеве руку; я несказанно удивился, когда она взяла её и поместила между грудями. По тому, как Итело в момент знакомства приложил мою ладонь к своей груди, я уже знал, что это — нормальный приветственный жест, просто не ожидал его от женщины. Таким образом, в церемонии знакомства принимали участие не только жар и тяжесть руки, но и спокойное биение её сердца. Это было естественно, как вращение земли, но для меня явилось большой неожиданностью. Я непроизвольно открыл рот и выкатил глаза, словно участвуя в таинстве. Однако я не мог вечно держать там руку и в конце концов отдёрнул её, чтобы в свою очередь приложить к своей груди ладонь королевы со словами:

— Хендерсон. Меня зовут Хендерсон.

Весь двор зааплодировал тому, как быстро я усвоил традицию. Я мысленно поздравил себя и перевёл дух.

Всем своим видом, всеми частями своего тела королева выражала стабильность и душевное равновесие. У неё были седые волосы и широкое лицо с катарактой на одном глазу; она нарядилась в львиную шкуру, завязав львиные лапы узлом на животе. Знай я тогда о львах столько, сколько сейчас, это кое-что сказало бы мне о правительнице арневи. Но и так это произвело на меня сильное впечатление.

Я отвесил королеве глубокий поклон и выразил сожалению по поводу постигшей их засухи, мора скота и нашествия лягушек, а также надежду на то, что сейчас, когда чуть ли не единственной похлёбкой стали слезы, я не буду им в тягость. Итело перевёл мои слова; кажется, они пришлись ей по сердцу. Но даже когда я перечислял постигшие племя несчастья, королева не переставала улыбаться. Это тронуло меня до глубины души, и я дал себе клятву, что не буду знать покоя, пока не найду выхода. «Провалиться мне в тартарары, если я не истреблю чёртовых лягушек!»

Я дал Ромилайу знак приступить к раздаче подарков. Первым делом он вытащил пластиковый дождевик в такой же пластиковой упаковке. Мне было стыдно за такую дешёвку, но я оправдывал себя тем, что путешествовал на своих двоих. И потом, я собирался сделать для племени то, перед чем самые роскошные подношения будут выглядеть сущей безделицей. Но королева царственным жестом соединила запястья и похлопала. Дамы из её окружения последовали её примеру, а державшие на руках младенцев высоко подняли их в воздух, словно затем, чтобы необыкновенный гость запечатлелся в их памяти. Мужчины выражали свой восторг мелодичным свистом. Много лет назад сын моего водителя, Винс, пробовал научить меня так свистеть; я до боли растягивал пальцами рот, но так ничего и не добился. Так что теперь я решил, что в качестве вознаграждения за избавление от вредителей попрошу арневи научить меня свистеть.

Я сказал Итело:

— Пусть королева простит меня за неудачный подарок. Мне адски стыдно преподносить её величеству дождевик в засуху. Это все равно что насмешка.

Но он заверил меня, что королева довольна, и, по всем признакам, так оно и было. Я возлагал особые надежды на побрякушки и разные штучки-дрючки из ломбардов и гарнизонных магазинов на Третьей авеню. Принцу я презентовал компас с приделанным к нему маленьким биноклем, который не годился даже для наблюдений за птицами. Заметив, что сестра королевы, Мталба, курит, я вручил ей одну из своих австрийских зажигалок с длинным белым фитилём. Местами — это в первую очередь относится к бюсту — Мталба была так толста, что кожа порозовела от растяжения. В некоторых районах Африки, чтобы считаться красивой, женщина должна быть тучной. Тем не менее Мталба прибегла к декоративной косметике: выкрасила руки кунжутовым соком, а волосы топорщились от индиго. Она выглядела очень жизнерадостной и шаловливой — должно быть, была любимицей семьи. В бёдрах под свободным платьем она была широка, как софа. Она тоже приложила мою руку к груди, приговаривая: «Мталба охонто» («Мталба от вас в восторге»).