Это был голос Гида. Он бесстрастен, но он - Хранитель. Интонации Вадима он принимал из-за того, что я последнему душу дарил всю жизнь. В ту весну я слышал Гида один этот раз. Летом меня вели толчки в грудь изнутри и простое неосознаваемое чувство, что нужно делать. Теперь я был свободен и от института, хотя и договорился о сдаче летней сессии, не сданной в прошлом году. Я хотел, съездив на прощание к нашим на Сахалин, Уходить. Подобно У-Суну, герою "Речных заводей", попутешествовать по России, как он по Китаю, людей посмотреть, себя показать. Но, несмотря на духовную свободу, я был и привязан. Как ни странно, к тому, кто меня больше всех унижал. "Какой он идиот,- думал я,- Ведь для счастья только то и нужно, что быть человеком". Каждый свободный вечер я садился на велосипед и ехал к ним, так как себя я чувствовал посвященным, а Павитрина считал Вселенским злом номер один, и весь вечер читал им проповеди. Тот, не находя слов остановить мое красноречие, со злой миной ложился на диван, подложив руку под голову, а Оля подкладывала мне картошки. Она, как и я, была рада моему расцвету и, по-моему, даже тому, что Вадим теперь проигрывал. Как-то, по пути домой, я провожал ее к родителям. "Это такое состояние, когда весь мир в тебе?"- восторженно спрашивала она меня. "Да",- отвечал я, не понимая, о чем идет речь. Из "мировых" у меня было только желание обнять мир. А то, что имела в виду Оля, только начинало зарождаться, так как психика только-только очистилась от стрессов.
      -Ты знаешь, когда у Вадима защита от людей была сломана, он не находил себе места.
      Я насторожился. Это подтверждало мои наблюдения. Вадим вел себя как-то странно, хотя и частично понятно. Как-то я продемонстрировал ему свою свободу в его доме, достав в прихожей лук-самострел с полки для головных уборов. Проходивший мимо Вадим, закусив губу и убрав глаза, бросился на кухню. В другой раз я увидел, что его затылок как-то приплюснут, и это как-то связано со мной. Неужели я тебя как-то подавил, желая лишь выплюнуть твои плевки? - думал я, полупереживая. - Так скажи же мне, и я покажу, что не принесу тебе вреда". Но он молчал. Я молчал тоже.
      В то лето я познакомился с Бхагаваном Шри Раджнишем. Читать заголовки его книг по сей день остается моим любимым занятием. Какой должна быть душа человека, давшего книге название: "Когда туфли не жмут". Сколько в нем образности, иронии, сарказма и любви к идущим. Но его путем я не ходил, так как жил в то лето в совершенной чистоте. Мне кажется, просто не успел. Чувство опять звало меня забыть родных и близких, все и вся, закончить очистку психики в состоянии того экстаза, в котором я находился и познать то, что мне открылось бы внутри меня, но...
      В конце июля ко мне приехал Толя Страхов: "Давай, погуляем". Два месяца безоблачного абсолютного счастья стерли из моей памяти путь, которым я к нему шел, а сила мышц не давала и предположить, насколько оно хрупко. И так захотелось один раз вспомнить забытое старое.
      Бутылки водки на троих не хватило. Хватило трех. И чуть не случилась ссора. Не с Толей, а с Кешей В., не понявшим что я его ставлю (понятно убеждениями) на Путь, после слов: "Не на того напал", перерезавшим мне за это шнур от колонки, чем привел меня в несказанное удивление. Также как и словами, что он про меня Эрику расскажет.
      Утром я почувствовал себя неважно. Было чувство, что в психике находится какая-то щель, куда сила понемногу вытекает. Но все равно ее оставалось много, и я продолжал жить, отмечая в себе появление прежних комплексов и проклиная себя за пьянку. Я решил отнести Павитрину пачку книг от контактерства до нунчак, которые были мной прочитаны. По дороге к нему я увидел девушку, торгующую крышками для закатывания банок. Посмотрев цену, которая была вполне приемлемой и придя к Павитрину я спросил его о том, не нужны ли ему эти крышки. Он спросил об этом Олю. Она не расслышав, продолжала заниматься плитой. Не дождавшись ответа, он переспросил: "Ты скажешь или нет? Человек спрашивает". То, как он сказал слово "человек", меня перепугало. В нем я услышал отчуждение такое, будто Павитрин говорил не обо мне, а о каком-то человеке с улицы, которого он впервые видит и говорит о нем за глаза. Одновременно в этой интонации мне услышалось что-то болезненное или больное личное. Одновременно я услышал полное безразличие к моей услуге. Это был чужой человек. Хотя и тот же самый, но только внешне.
      Я лежал дома на кровати, когда у себя в изголовье вдруг увидел Вадима, решающего, что со мной делать. Окружности наших голов были сцеплены, как два обруча в одной плоскости с двумя точками пересечения. Он думал, отчуждаться от меня или нет. Отчуждаясь, он забирал бы у меня неопределенное количество энергии и, если бы я оставался живым, начинал бы ко мне относиться соответственно ставшему у него и оставшемуся у меня. Эта сцепленность и казалась мне происшедшей по тому рассказу Оли о его сломанной защите. Я думал, что это я сломал ее своим внешним видом, хотя я изменился немного, а также своим неординарным поведением, родившим в нем страх расплаты за свое прошлое ко мне отношение. Хотя я вел себя вполне культурно. Это видение стало переломным моментом как в моем состоянии, так оно и дало мне исходную точку отсчета причин моих душевных проблем. Расстояния для меня не существовало. Точнее, я думал, что впечатав ему в психику себя страхом своего появления в новом качестве, я, тем самым сделав ему доминантный очаг, вынудил его тем самым постоянно думать обо мне, отнимая у него энергию. Ведь, думая о ком-либо, мы заряжаем его своей энергией. Даже больше. В.Сафонов и Д.Кандыба писали, что для передачи мыслей и энергии надо представить больной орган человека или его лицо. А в какой-то магии я прочел обратное о возможности забора энергии подобным способом. Поэтому я и не мог Уйти, так как считал, что не имею на это право. Поэтому я и считал все последовавшее после внутри меня частично справедливым, тем более, что жизнь, как мне казалось, подтверждала мои мысли.
      -А! - сказал Вадим, что означало "к черту", и приложил усилие. У моей правой ноги поле распахнулось и энергия хлынула красным потоком в направлении к их дому. Уровень оставшейся остался как до просветления. Но этот перепад ощущения от мужа до юноши не мог не сделать юношу, уже прошедшего инициацию, неудовлетворенным мгновенным возвращением в юность. Но что было делать. Когда я пришел книги забирать, то увидел, что его приплюснутый затылок округлился, а он сам налит какой-то свежей энергией и не прячет глаз, как это было раньше. Чувствовалось, что он принял какое-то решение. Разговор прошел как обычно, но пошел он меня провожать с помойным ведром. "Ты его еще вспомнишь!" - с негодованием подумал я.
      Следующим было не только видение. Я стоял на огороде лицом на север. Город оставался на юге. Вдруг сзади из-за сопок по пояс приподнялась фигура Вадима. Своими руками он замкнул мне в затылке кольцо. По ним к нему тут же хлынула моя желтая энергия. Я тут же стал таять. Ужасу, охватившему меня, я хода не дал. Руками сделав такое же кольцо перед собой, я напряг мышцы. Половина моей энергии опять вернулась в них, и видение исчезло, оставив меня потрясенным и истощенным. Я понимал, что такого не может быть, что увиденное мной может быть просто видением или галлюцинацией. Но если бы я это только видел. Я это переживал. Увиденное полностью подтверждали мои чувства. Я был действующей его частью.
      Углубление в несоответствие внутреннего мира с внешним.
      Летнее освобождение моей души по моим планам завершалось поездкой сначала на Сахалин самоходом - вниз по Амуру, а затем на запад к отцу. После этого круиза и окончательной помощи в освобождении души своим близким все мои дела на Земле становились исчерпанными, и за ними виднелось что-то неопределенно грандиозное. "Что-то будет - перейду в свободную форму существования во Вселенной или в жизнь на Земле в обществе", - я еще не знал и не планировал. Сейчас, становясь из-за вытекания силы прежним, умом я продолжал цепляться за свои летние планы, не желая сдавать позиции. Каждое такое цепляние на мгновение оживляло геркулесовские чувства и служило самообманом для ухода из реальности. Но помимо "спускания" моей мощи, в моей психике заработали прежние комплексы неполноценности, усиливаемые болью в правом полушарии. Боль эта непрерывно была связана с именем Павитрина. Если весной моя вера в то, что она пройдет, покрывала и заглушала ее, то сейчас реальность и обозреваемые перспективы делали меня беззащитным перед ней. Оживлявшиеся воспоминаниями прошлых планов, геркулесовские чувства приглушали эту боль, растворяя меня в себе, и я решил продолжать их реализовывать.
      Поездка самоходом вниз по Амуру, где надо, договариваясь с людьми, требовала иметь достаточную веру в себя, и поэтому отпала сама по себе, и я пошел в кассы трансагенства. Стоя в очереди в тот момент, когда моя очередь была следующей, мне вдруг показалось, будто в тот день, на который я беру билет, рейсов нет. Заняв место в очереди, я пошел в справочное бюро. Расписание, висевшее там, подтвердило мне это. Пока я обдумывал день отъезда, моя очередь прошла. И вдруг я понял, что только посмотрев в справочном бюро расписание, я смотрел день отлета у другого рейса. Когда я вновь подошел к справочному бюро, то смог убедиться в этом. Мой же рейс, лететь на котором запланировал я вначале, в этот день был. Моя ошибка меня шокировала, как и мое сомнение перед самой кассой. И в первом и во втором случае я почувствовал подчинение меня чьей-то воле, чье воздействие на мою психику включает и выключает мое сознание в нужные моменты, чтобы разрушить мои жизненные планы и показать мне мою никчемность и собственное превосходство (надо мной). И не просто показать, а хладнокровно и целенаправленно действуя, размазать меня как человека в первую очередь в моих глазах, а затем уже и глазах всех остальных людей. Носителя этой воли определить было нетрудно, так как правое полушарие было настроено на одну фамилию, постоянное воспоминание которой вызывало у меня страх, боль и ее проклятье.
      Назад в очередь я не встал, потому что моя ошибка показала мне, что я сошел с Пути. Легкость свершения всех дел стоящего на Пути исчезла, и сам факт совершения этой ошибки, как и представление сложностей, могущих возникнуть теперь с приобретением билета выбил меня из веры в себя пониманием случившегося, и мне ничего не оставалось делать, как повернуться к выходу и направиться домой, переживая за себя. Одновременно автоматически и незаметно исчезли планы путешествий по России и свету и как-то однозначно возникло решение идти в институт. Для восстановления мне необходимо было сдать два экзамена. Каждый из них я сдавал раза по три. Я был уверен, что я знаю ответы на вопросы билетов. Когда же я начинал отвечать, оказывалось - не знал. Я думал, что для моего ответа необходимо показать лишь правильный ход мысли и мышления, а эрудиция легко восполнима перед уроком, но преподаватели не всегда так думали. В результате моя уверенность в легком и быстром ответе, рожденная рассчитыванием на взаимопонимание с преподавателем тут же обрывалась, если он начинал "копать" конкретные факты, к знанию которых я и не стремился. Но это было по дисциплинам, в основе которых лежат конкретные медленно изменяющиеся во времени факты, например, география. Дисциплины, теоретическая база которых базировалась на абстрактных данных, для меня вообще не имели смысла: текучесть жизни не давала никакой конкретности в планировании дел завтрашнего дня так же, как культура правильного мышления говорила не заботиться о них, что давно уже стало самим моим мировосприятием, а здесь необходимо было вести расчет того, что в жизни десять раз к необходимому моменту может измениться, как и не случиться вообще. Такими дисциплинами для меня были генетика и все науки, в которых присутствовал расчет. Анализ, как форма чистого мышления, у меня практически отсутствовал, несмотря на то, что необходимое небольшое проанализировать я мог достаточно точно. Легкость мышления отсутствовала вообще. Я знал истинность или неистинность говоримого моим собеседником, но часто был непредсказуем сам для себя. Особенно в дружеском общении. Я мог сделать мгновенный анализ как только что сказанной фразы моего собеседника, так и всей встречи, не задумываясь насколько это может сказаться на наших отношениях. Иногда в редких случаях я говорил, сам не осознавая сказанного. Просто понимал, что в сказанном мной есть какой-то здравый смысл или эмоциональный заряд, что собеседником будет воспринято положительно. Так оно часто и случалось. Единственное, что постоянно приносило мне боль - это то, что многие говоримые мной слова вдруг вызывали у людей на лице негатив, в то время, когда я выкладывал им свою душу. И тут я ничего не мог поделать. Я чувствовал, что причиной этого являются какие-то излучения из моей психики, сопровождающие сказанное мной, накрывая его сверху.Человек вдруг обижался и стремился закончить разговор в то время, как я оставался чист перед ним.
      Мой билет по генетике. Вопросы 1) Комплементарный тип взаимодействия генов.
      2)Межхромосомные мутации. Делеции, дефишенсии.
      3)Задача Ответ 1) Не знал
      2) Мутации - появление у потомства признаков, отсутствующих у родителей. Причины - деформации генов, хромосом, появление в цитоплазме стр-р, отличающихся от нормы. Хромосомные мутации - обрыв делеции хромосом, перестановка генов в пределах одной хромосомы, нехватка инверсии, перевертывание, умножение. Политения -многократное умножение числа хромосом в ядре без деления клетки. Форма эндомитоза. Кариотиптипология ядра по колич. составу хромосом.Различным к разных видов растений и животных. Фенотип - совокупность внешних признаков.
      Мутация - изменение видимое и невидимое.
      1.Морфологическое - деформация нормальной формы.
      2. Биохимическое - биохимическое внутреннее изменение на основе внешних химических воздействий.
      Я был искренне уверен, что больше ничего говорить не нужно, так как существо вопроса мной было высказано все. Вопросы, которые я не знал, я говорил прямо. Мой лаконизм преподавателей шокировал. Чаще всего они только располагались слушать, в то время как уже начинал ждать их рецензии моего ответа. Задачу я решить не смог ни в один из трех раз, которые я сдавал генетику. Вера Федоровна Кирсанова решала ее с моей помощью сама и тройку мне в конце концов поставила авансом, предупредив, чтобы с такими знаниями я не рассчитывал сдать ГОСы.
      -Конечно,- с улыбкой сказал я в дверях, довольный от того, что до ГОСов еще почти целый учебный год, а сейчас свобода. Вера Федоровна внимательно посмотрела на меня, на мою неосознаваемую самоуверенную экзальтированность. Я чувствовал ее чистой радостью. А Вере Федоровне она показалась наверное обманом с моей стороны. Обманом в отношении.
      Сдача экзаменов закончилась школьной педпрактикой, на которую я опоздал на месяц из-за трехкратной сдачи экзаменов и поздним выходом на сдачу этих долгов. Моя школа N 3 была в районе железнодорожного вокзала, кварталах в десяти от дома. Вести мне предстояло оба моих предмета в восьмых - десятых классах так же, как и стажироваться в роли классного руководителя в 10-м классе. Одновременно с началом педпрактики я устроился работать в туберкулезный диспансер дворником, внутренне гордясь за свою самостоятельность, внешне - стесняясь людей за выбранное место работы.
      Несмотря на то, что эти полгода я был везде окружен людьми, одиночество и печаль были моими постоянными спутниками, так как меня никто не понимал, и я чувствовал, что и не сможет понять, начни я кому бы то ни было рассказывать. Летний экстаз в психике как бы проломился посередине и остался лишь в памяти манящей к себе мечтой. Теперь буквально каждое действие и мою мысль дублировала мысль о том, как это же самое происходит или есть у Павитрина. Что у него это лучше и правильней, а у меня - неправильно, некрасиво и убого. Подобно голоду, рождавшемуся в центре правого полушария на фоне непонятного желтого видения, каждое мое действие, заставляло меня сравнивать каждое мое - покупку, мысль, поступок, место работы с тем же самым у Павитрина. Один за другим стали всколыхиваться все весенние дистанционные страхи, которые, чтобы оставаться нормальным, нужно было подавлять.
      Геллер.
      Хотя по его книге я был знаком с ним больше года, открывать его феномен я начал лишь сейчас. Помогли подготовки к школьным урокам и видения. Глядя, как растворяются и исчезают видения, я вдруг подумал: а что, если по этому принципу исчезают и предметы в присутствии Геллера? Он, посмотрев на них, отворачивается. Его память, впечатав в себя образ предмета, забывает о нем. В ней предмет исчезает. Но мощное биополе, окружающее Ури, заставляет исчезнуть и сам предмет. Оно ведь продукт психики. Ури предмет просто де- или материализует. То же самое он сделал с собакой, с патронами и даже с механизмом браунинга. Я чувствовал, что дематериализации подверглось и его тело во время перелета из Нью-Йорка в Оссиннинг. Здесь я только не мог и не могу сказать, за счет чего - или самопроизвольно по стечению его духовных и обьективных обстоятельств, или на том корабле "Спектра" была нажата какая-то кнопка, если учесть случившееся с Ури в детстве на детской площадке и его контакт с инопланетянами. Полет его душа совершала в субстанции, которую Шри Ауробиндо называет "тонкое физическое".
      Меня привлекало в Ури все. Ответ на опыт по проращиванию и возврату пророщенных семян к исходу я тоже нашел быстро. Вспомнил лишь то, что для просветленной психики (а психика - это модель Вселенной) настоящее, прошлое и будущее происходят в настоящем одновременно. Оставался лишь один вопрос: как Ури, находясь в тонком физическом, смог разматериализировать монету при полете его души в Бразилию, собрав после ее дома, в Америке. Ответ я получил после своего первого астрального полета, точнее выхода из тела.
      Ъ_Школа.Ъ.
      Педпрактика в школе раскрыла мне глаза, чему учит современная педагогика. Мне было больно за детей, хотя едва ли стоит лишний раз говорить о своей боли. В конце книги Т.Лобсана Рампы "Третий глаз" есть наставление ему, отправляющемуся в цивилизованный мир, сделанное Далай-ламой. Помимо прочего мне особенно в душу запали следующие слова: "Странные вещи тебе придется там увидеть: в сонме существующих там наук отсутствует главная - наука о душе". Именно из-за этих моих разделенных с Далай-ламой убеждений я со скрипом вел экономическую географию, хотя и не отрицая ее, но отрицая лишь существующий доминирующий техногенный акцент. Но на биологию я летел. Благо все, что связано с душой, тесно переплетается с ней. Мое знакомство с учебниками биологии тоже меня шокировало. Необходимость их пересмотра для меня была и остается очевидной: "Состояния полного покоя организм человека никогда не способен достичь",- читал я ссылки авторов учебника на Павлова и Мечникова. Но почему же? Совершенно очевидно, что утверждающим это физиологам не хватает не только личного опыта, но и простой философии. Если движение - это перемещение чего-то относительно чего-то, то двигающаяся по отношению к другим частичка по отношению к самой себе будет оставаться в покое. Человек, его организм - такая же частичка по отношению к окружающему. При успокоении центра души успокаивается и плоть. Достигнув полного контроля сознания над телом (или над самим собой), человек становится властелином и духа, и плоти. Древнекитайская пословица "оберегай духом тело" подтверждает мои мысли. И именно на этом контроле над сознанием и духом основаны все чудеса древними и современными посвященными.
      Когда я однажды возвращался домой и проходил через рынок, на ум ко мне пришли строки из книги "Свет на Пути" и "Голос безмолвия": "...Если ищущий теперь сойдет с Пути, то даже в самых беспросветных буднях цивилизованной жизни Путь будет мерцать в нем негаснущей искрой, всколыхивая его память, направляя его к Свету и сейчас". "А хочешь ли ты сейчас сойти с Пути?" - словно кто-то спрашивал у меня, или я сам спрашивал у себя. "Сойти с Пути?" - думал я. Эта мысль мне казалась кощунством. Она вообще казалась мне нереальной. Я не представлял, что я буду делать без мыслей о Высшем. Копаться в тряпках, быту и еще в огороде? "Но ведь меня же никто никуда не гонит". Мысль о том, что можно расслабиться и не думать о Пути, на мгновение изменила меня самого, облегчив.
      Спускаясь однажды по лестнице своего подъезда, я увидел что моя психика разтраивается. Подобно раскрывающемуся вееру синхронно в обе стороны из моего туловища до пояса, до наклона в 45 градусов выходят две головы с верхними частями туловища. Этому видению как всегда предшествовало нечто, что будто меня предупреждало об этом. Это было нечто вроде толчка или наоборот приостановки меня. Сам я не делал никаких усилий и ни о чем сверхъестественном не думал. Это видение я воспринял с некоторой болью и констатацией: "Ну, вот, теперь уже растроения начались". Видение, находившееся с левой части от центрального, которое было собственно моим телом, хотя я чувствовал его подобным вышедшим в стороны видением, несло женскую эманацию, а вышедшее в правую сторону - мужскую. Также с грустью я констатировал факт, что левая половина у человека женская, а правая - мужская.
      В конце декабря я сидел дома в кресле, когда вдруг вверху перед собой в метрах двух я увидел чьи-то бегущие ноги. Подошва обуви находилась на уровне верха моей головы. Сами ноги виднелись до колен. По движениям я понял, что это Славины ноги, а промелькнувшие, еще кого-то из его друзей. Мне показалось, что он с друзьями убегает от милиции.
      Когда через некоторое время я его спросил об этом времени он сказал, что действительно они убегали от милиции. Однажды я зашел к Павитрину. Когда он меня провожал домой, зашел разговор о продвижении в медитации:
      - Я чувствую что моя голова, словно пустая. Мысли проскакивают сквозь нее не задерживаясь,- сказал я.
      Я взглянул на его лицо. На нем играла многозначительная всепонимающая улыбка. Я не мог понять, что она означает.
      Какое-то дружеское чувство побудило меня однажды взять книгу К. Кастанеды "Дверь в иные миры" и отнести ее Игорю Сатпремову на работу. Он вышел из кабинета, настороженно глядя на меня. От книги он пока отказался, сказав, что зайдет после. Когда я стал уходить, он расхохотался и сказал:
      -Иди, Миша, совершенствуйся дальше.
      Я домой, наверное, не пришел, а прибежал, после чего часа 2 не выходил из медитации, отлеживаясь. Не позволяла боль.
      -Конечно, у него такая работа, - рассказывал я после Павитрину. Сколько человеческой грязи на него обрушивается.
      Я уже забыл его последние слова. Их интонацию.
      Однажды утром у меня возник вопрос - пойти в школу или поехать на огород. Это была суббота и уроков у меня не было. Но у меня внутри как будто сидела заноза - сходи в школу для поддержания постоянства общения с ребятами. Павитрин же "говорил" мне: "На кой они тебе нужны?" В общем-то, подсознательно я склонялся к тому, что для меня этот приход будет маслом масляным, но нежелание принять от Павитрина ни одного даже самого правильного совета вкупе с моей привязанностью к моему классу повело меня в школу. Пройдя несколько кварталов от своего дома и завернув за очередной угол, я вдруг наткнулся на невидимую стену, возникшую передо мной. Правда, я сразу почувствовал и то, что она как будто начинается во мне из-за конфликта моего сознания с подсознанием, но она несла и вполне реальное чувство, бывшее намного сильней первого, будто ее мне ставит Павитрин. Закон параллельности Эйнштейна также как обещания Бхагавад-Гиты и других учений и Учителей о возможности влияния на любые живые существа независимо от расстояния давали моим страхам реальную подпитку. И если бы еще я не стоял перед невидимой стеной, преодолеть которую мне необходимы были усилия...
      "Может, мне нужно вернуться домой ? - подумал я. - И это знак к этому ?" Но мысль о том, что нужно подчиниться этому знаку, который ставит мне Павитрин таким бесцеремонным и насмешливым способом (так как первое чувство было тогда размытым и не имеющим никакого подтверждения ) вызвала у меня протест. Как и сама мысль о конфликте сознания и подсознания тогда могла мне показаться большей утопией, чем вторая, которая заставила меня пойти против его знака. Преодолеть эту стену я просто не мог, так как у меня просто не было сил, а точнее самого начала их зарождения, чтобы начать двигаться вперед. Поэтому я, обойдя квартал, продолжил путь в школу. Еще одним желанием, которое я хотел осуществить в школе - это отпроситься у моего куратора на сегодня. Вкупе с первым это желание воссоздало у меня свой собственный идеальный образ в глазах Елены Александровны, ребят и своих собственных. Но едва я переступил порог учительской, как Елена Александровна, сидевшая за столом, радостно воскликнула:
      - О, прекрасно, не уходи - третий урок будет твоим.
      Я понял, что влип.
      - Елена Александровна, я как раз пришел, чтобы у вас отпроситься. И я не готов.
      - У меня тоже нет конспектов. И что теперь - пусть класс гуляет урок?
      - Но ведь у меня по расписанию нет уроков, и я рассчитывал, что не будет вообще.
      Закончился разговор тем, что Елена Александровна оставила мне учебник готовиться. Но я карандашом выделил из нужных параграфов необходимые для темы урока фрагменты и, оставив ей записку, с извинением ушел домой, досадуя на собственную глупость.
      Понятно, что подобные переживания рождали у меня желание узнать точно у виновника моих болей, следствием чего последние являются. Но спрашивать открыто было очевидной глупостью. Отрицательный ответ я получил бы в любом случае и единственное, чем я пользовался при встрече с Павитриным, были многозначные намеки о том, что мне все известно.
      Сидя как-то дома я, обдумывая свое поведение, заметил, что к Славе я отношусь также как, Павитрин относится ко мне, с некоторым обывательским страхом, а к Павитрину - так как ко мне относится Слава иронично по поводу этого обывательства. По отношению к Славе я проявлял всю философию жизни Павитрина - примирения и недеяния. К Павитрину - широту и свободолюбивость души Славы, а также деловитость. Как будто мое существо разделено на две половины и только. По логике вещей должна была быть и середина моего существа, находясь в которой я вел бы себя как я. Но у меня и с Славой и с Павитриным было так много общих черт, более того, общих чувств друг к другу, что собственно мое "я" терялось между ними. "А как я себя веду по отношению к другим людям?" - продолжал думать я. В момент общения я вел себя просто как я, не задумываясь над этим, как и любой нормальный человек. Иногда, правда, в общении я пользовался манерами и излюбленными выражениями Славы и Вадима, но эти случаи бывали не чаще, чем любой другой человек подражает увиденной у кого-нибудь привычке, манере или же выражению.
      Видения продолжали мне досаждать, но были случаи, которые заслуживают внимания.
      К Лене Куропову на день рождения я пошел с Женей Тимошенко. Мы сидели у Лени на кухне. Леня суетился у плиты. Женя открыл было рот, но: "Не надо готовить яичницу",- вдруг за него сказал я. Особенной неожиданностью для меня это не было. Я чувствовал, что говорю его желание, но оно было и моим. Я чувствовал единую вибрацию, единое чувство. Женя с изумлением посмотрел на меня. Он хотел задать суетящемуся Лене дежурный вопрос, чтобы снять у Лени неудобство за наше ожидание, но его опять опередил я. Леня ничего не замечал, так как был занят накрыванием стола. На Женю напал смех от его открытия. "Смотри, как бы на тебя не напал ужас",- несколько печально подумал я. Моя мысль была пророческой, что повеселило бы меня еще больше, если бы не переживание за свое здоровье.
      Другим интересным явлением был случай дальновидения, случившийся со мной. Я стоял на крыльце кинотеатра и ждал девушку. Вдалеке от меня шла группа людей. Внезапно я почувствовал, что могу очутиться за их спинами, не сходя с места, и рассмотреть их детально. Или просто увидеть их как в хорошую подзорную трубу. Я это и сделал. Что я сделал, я не знаю, так как просто осуществил желание. Внутри правого полушария что-то сработало, и возникло чувство появления какой-то линзы между вниманием (душой) и глазом -глазницей. Вполне возможно, что это была какая-то полевая структура, благодаря которой я и увидел этих людей рядом. Я мог и стоять на месте, и смотреть на них как в подзорную трубу, и быть от них в непосредственной близости -буквально за их спинами, разгляывая их и осознавать происходящее.
      Однажды, приехав к Славе в Моховую Падь, где он сейчас жил, я пригласил его в кино, перед которым по программе должен был быть коллаж, составленный из фильмов с участием Цоя. Слава ехать для этого в город не захотел, и, поговорив с ним обо всем, я поехал дальше - на свой огород. На фильм пошел я один. Спустя два дня я сидел дома, когда как-то самопроизвольно начав думать об этой моей поездке к Славе, словно под воздействием какой-то силы по какому-то длинному коридору, который, будучи то ли внутри моей головы, то ли каким-то образом на самом деле, я вдруг оказался в его доме, где он тогда жил. Сначала перед этим как-то приподнявшись своим сознанием вверх своей головы или глядя туда, что для меня было одним и тем же, я увидел прозрачную массу, под действием какой-то силы скользящую относительно себя самой. Однозначно я подумал, что это я вижу Славино мышление. О чем думал Слава, понять я не мог. От прозрачности этой массы в виде чувства шел только Славин самоимидж как человека. Сам коридор казался неживым и застывшим. Мыслью пролетев до его конца, я попал в Славину голову, и через один его глаз (так как второй был мне недоступен) я увидел себя его глазами. Точнее одним этим глазом. Сама его голова была разомкнутой и тоже застывшей и неживой, как и вся эта реальность, которую я увидел. Она, казалось, находится в каком-то микромире. Но живыми в ней остались все его эмоции, которые он проявлял во время разговора ко мне. Находясь здесь в самом месте возникновения этих эмоций, я почувствовал боль от некоторых из них, в то время как во время разговора их внешние проявления я воспринял просто как лукавство - так как их и проявлял на своем лице Слава.
      Аналогичной прозрачной массой где-то вверху в районе своего лба, только одновременно как будто и высоко в пространстве я видел и мышление Вадима. Он уже приехал из Китая, где был в служебной командировке и куда я отправил с отправляющимся к нему его коллегой письмо о том, что при имеющемся у нас уровне знаний нам нельзя вести войну. Это письмо Павитрин оставил без разбора со мной и без особого удивления. Как будто он понимал, о чем в письме идет речь.