Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Игра в "дурочку"

ModernLib.Net / Детективы / Беляева Лилия / Игра в "дурочку" - Чтение (стр. 3)
Автор: Беляева Лилия
Жанр: Детективы

 

 


Но, опять же, одно дело — знать теоретически и совсем другое столкнуться с этим в жизни, на практике, носом к носу! Когда первая твоя живая реакция: «Да не может этого быть!»

Ах, какая мы, однако, бестолочь, какой наивняк, эти самые простые, не способные воровать-убивать люди! Как ничтожно мал оказался и мой трехлетний журналистский опыт! И совсем ни к чему непреложные слова матери, которыми она встретила меня, пятилетнюю, когда я явилась в дом с мячом, найденным в кустах:

— Немедленно шагай назад! Положи мяч туда, где взяла! И запомни — никогда не бери чужого! Никогда! Это — стыдно!

Смехота! Когда простые-рядовые, никак, ни при какой власти не умеющие грабить ближних и грести под себя, под свой зад, с горячим желанием правды в очах требуют её от тех, кто когда-то раз-навсегда понял, что благ в России не так уж и много, чтобы их хватило на всех, а следовательно, пошла ты, правда-истина, куда подальше, от тебя не прокормишься и не обогатишься, гроша ты ломаного не стоишь. А кто за эту правду дурацкую стоит? Недоумки, недотыкомки всякие, кретины скандальные! Гоняй их из кабинета в кабинет, пока их мозги окончательно от бега и тряски измочалятся, замутятся, перемешаются в кашу…

Но для того, чтобы ухватиться за хвост, оценить по достоинству этот непреложный закон нашего сегодняшнего бытия, нам в Маринкой потребовалось обойти в темпе череду всякого рода кабинетов и выслушать сидящих за столами, ответственных будто бы за право на правду, мужиков в форме и без, худых и толстых, лысых и кудрявых.

Очень, очень вежливо принял нас таинственный Госпожнадзор, молодой человек по фамилии Волков, с широкими плечами, крепкой красноватой шеей, немигающими выпуклыми глазами цвета асфальта.

— Пожалуйста, садитесь. Слушаю вас внимательно. По какому делу? Да, мы выезжали. Да, три наших сотрудника. Да, был пожар. — Он вертел в пальцах розовую шариковую ручку. На одном из них поблескивало обручальное колечко. — Нет, нет, никаких показаний от вас, Марина Васильевна, нам не требуется. Дело находится в УВД.

— Ах! — выдохнули мы радостно в два голоса. — Значит, дело все-таки заведено! Где оно? У кого?

— Не знаю, — был ответ.

— Ну как же…

— Не знаю, — повторил «пожнадзор».

— Но телефон-то какой там, все-таки, знаете?

— Не знаю. Вот вам справочник, ищите.

Мы нашли.

— Можно от вас позвонить?

— Нет. Из соседнего кабинета. Там пока никого нет.

Звоним. Дозваниваемся. Слышим:

— Никакого дела по Мордвиновой у нас нет.

— Как же так?

— Откуда я знаю.

— Точно нет?

— Точно.

Мы постучали в кабинет к Волкову. Молчание. Дернули за ручку. Заперто. Ушел, значит… удрал от нас. Или как это понимать?

Выскочили на улицу. Что дальше? Звоним с первого попавшегося телефона Одинцовой:

— Как все это понять-то?

— Решили идти до конца?

— Да ведь все они нас за каких-то дур держат! «Гоняют» и все!

— Правды захотели! Ишь вы какие настырные! Ну, скачите в райпрокуратуру, к прокурору.

И мы «поскакали». На наше счастье, перед дверью прокурора не было никаких очередников, а в приемной отсутствовала секретарша. Мы, не медля, постучали и вошли в очередной кабинет. Худощавый, бритый, прокурор Ильин выслушал нас, не перебивая, не пошевелив на бровью, ни губой, ни пальцем. Мертвым грузом, так показалось мне, лежали на его столе книги, папки, ручка и красный фломастер, словно украшения надгробья.

— Дело по факту смерти Мордвиновой, — наконец, зашевелились его сухие бесцветные губы, — возбуждено 18 мая и находилось у нас. Но нам ваши показания не нужны. Мы направили его в РУВД для дальнейшего расследования.

— Уголовное дело… ваша честь? — спросила я, уставившись в него черными очками.

— Кто вы? Почему я вам должен отвечать? — холодно поинтересовался осмотрительный прокурор.

— Да это моя… родственница, — нашлась Маринка. — А то мне плохо было… а с ней мне лучше…

— Повторяю, — произнес прокурор, глядя на Маринку, исключительно на нее. — Уголовное дело по факту… направили для дальнейшего расследования в РУВД. Но это ещё не значит, что Мордвинову кто-то сжег. Это все ещё надо доказать. Или опровергнуть. Она могла сама себя сжечь.

— Ради интереса? — сорвалось у меня. —

— Зачем ты уж так, очень? — спросила меня Маринка на бегу, когда мы неслись к автобусной остановке, потому что опаздывали в Дом ветеранов. — Вроде, ничего мужик…

— Тогда, если он такой хороший, праведный, почему держит дело Мордвиновой где-то в углу, без расследования? Младенцу известно — искать преступника или преступников, если, конечно, хочешь их найти, надо в первые же часы после того, как совершилось преступление. А Мордвинова умерла больше двух недель назад! Что все это значит?

Позже Одинцова подтвердит:

— Обращают внимание его слова «для дальнейшего расследования». Интересно, а что они, в прокуратуре, выяснили за все предыдущее расследование? Сумели ли с точностью установить хотя бы то, что смерть наступила именно в результате пожара? А пожар, в свою очередь, — от кипятильника? Нет и нет. И почему уголовное дело возбуждено только 18 мая, то есть спустя пятнадцать дней после трагедии? Дети мои! Черная история! Подумайте хорошенько прежде, чем за правдой скакать… Кому-то явно не хочется, чтобы эта самая правда оказалась на свету. Возможно, он не один, а в шеренге, в связке, где «один за всех и все за одного»?

Но мы с Маринкой решили действовать и действовали — отправились ещё в один «Дворец правосудия», называемый Районное управление внутренних дел. И здесь нас добил окончательно своим искренним наплевательством ко всей нашей истории следователь Малофеенко Рудольф Владиленович, молодой, лет двадцати шести, при галстуке, источающий юморок и запах одеколона.

Выслушав нас, ответил с энтузиазмом человека рискового, веселого, а точнее, раздолбаистого:

— Да что вы привязались ко мне со своей девяностолетней старухой! Тут молодых почем зря убивают… Ну хотя бы и убили! Ну и что? Мне сейчас все свои дела бросать и бежать разыскивать убийц этой вашей древней старухи? Да у меня двенадцать готовых убийц по курсу!

— К-как? Г-готовых? — я становилась заикой.

— Ну тех, кого взяли прямо с орудием убийства! С топором, с ножом! И свидетели — вот они, соседи! И все эти убийцы в Бутырках сидят. А ещё два «висяка» болтается… Мне что, надо ещё третий себе подарить? Гляньте в угол, вон в тот. Видите?

Мы глянули. Но ничего толком не разглядели.

— Да вы получше гляньте! Видите? Нож? Топор? Одежда в крови? Это вещдоки. Их уже столько, что складывать негде. Вот и носятся со своей старухой… А известно ли вам, что холодильник номер один под завязку набит неопознанными трупами? Не справляется морозилка, трупы тухнут. Куда их? В крематорий! Мордвинова протухла, и её в пепел. Элементарно! Знаете ли вы, что в Москве почти каждый день три человека пропадают, потом ищи их… Мало кого находят… Подростки, парни, девушки — тю-тю… А вы со своей старухой мир на дыбы хотите поднять! Не смешите! Надо на жизнь смотреть трезво. Вот если бы вы нашли свидетелей… Сами.

— Как сами? Мы же не сыщики…

— Вижу. Я вам только говорю — нашли бы свидетелей, и я бы подключился… Некогда, повторяю, мне искать. Неужели непонятно? Навал дел! Навал убийств, изнасилований и всякого такого! А я что? Шерлок Холмс? У меня три курса юрфака. Мне надо ещё сессию сдавать. Если б следователей хватало… Не хватает! Неоткуда брать! Самые умные юристы давно нырнули в разные коммерческие структуры. разве их теперешнюю зарплату сравнить с нашими дохлыми окладишками? Я все понятно объяснил? Есть ещё вопросы?

Вопросов не было.

Мы вышли от разговорчивого молодцеватого следователя-честняги и поразительного правдолюбца, едва не шатаясь под грузом свалившихся знаний. И я лично остановилась под ближайшим тополем, чем-то, возможно, выправкой и блеском похожего на только что утраченного Малофеенко Р.В., и захохотала. И над собой, и над Мариной, и над миллионами доверчиво-снисходительных дураков и дур, что давно несут с базаров отнюдь не Белинского и Гоголя, а болтовню-ремеслуху всякого рода стряпателей «крутых детективов», где непременно, чуть только убили какую дворничиху (экономиста, шлюху, финансиста, актрису и т.д.), так тотчас по зловещему следу убийц побежала целая рота суперследователей, готовых ночей не спать, от любовниц отказаться, но настичь убийцу или убийц. И, развесив уши, пуская сладкую слюну умиления, упиваясь наркотическим благородством наших доблестных милицейских и прочих работников, обыватель за милую душу всасывает в себя сказочно-романтические подробности о том, как некий полковник, он же отец-одиночка, бросив ночью малую дочь с температурой в сорок градусов, — мчится собирать компромат на возможного злодея или злодейку, а другой при этом до того урабатывается, что уж и спать разучился, потому что мозг у него все работает, все пылает жаждой истины и сердце колотится, и волосы на голове и в паху шевелятся… Мать честная! Сколько брехни и дребедени, сварганенной на скорую руку, проглатывает наш среднестатистический читатель, которому вопреки очевидному, так хочется верить, будто нельзя в нашей стране безнаказанно, за здорово живешь, убивать живых людей!..

Ухватившись друг за друга, мы с Маринкой хохотали, как ненормальные, потому что нам все ещё происходящее казалось чем-то ненатуральным, надуманным, ну словно попали на спектакль вроде «Ревизора» или «Горе от ума». Мы и над собой хохотали, над собственной беспросветной наивностью. И это-то в двадцать пять лет! Но более всего, однако, — над деловым предложением Малофеенко: «Вот если бы вы нашли свидетелей!»

Нет, в те минуты я ещё не приняла окончательного, в чем-то сумасшедшего решения внедриться под чужим именем в жизнь и быт Дома ветеранов работников искусств. Тогда я еще, так сказать, порхала по верхам. Тогда я вовсе не чувствовала себя сильно обязанной Маринке. Наоборот, она считала, что обязана мне, потому что хожу с ней по кабинетам, пытаюсь, стараюсь вызнать, как это так получилось, что Маринка не имеет права на дачу, хотя в завещании Мордвиновой сказано, что эту дачу она отдает, как и все, ей? Почему, под чьим давлением, девяностолетняя дама вдруг вручает некоему Сливкину дарственную?

Мы с Маринкой в те дни как бы ещё играли пусть в опасную, но все-таки игру, где надеялись выиграть, потому что слишком очевидно было произошедшее с Мордвиновой, слишком мы чувствовали свои позиции неуязвимыми.

Тем более, что моя адвокатша Одинцова сказала:

— Кто подписывал дарственную, какой нотариус? Кроме того, в домах престарелых при таких сделках обязан присутствовать главный врач. Он присутствовал? Он подтвердил, что Мордвинова была в ясном уме и твердой памяти?

На все эти вопросы, нам казалось, ответы будет получить несложно. Вот разделаемся сейчас с… Ну, заберет Маринка какие-то полезные ей предметы из погорелой квартиры Мордвиновой…

Меня, признаюсь, интересовал процесс, как вскрывают дверь в помещение, где был пожар, где остались какие-то вещи погибшей… И как поведут себя сотрудники Дома? И какие действия производит при этом нотариус… И что достанется Маринке в конечном итоге, хотелось знать. И чтоб досталось так, чтобы она хоть на время забыла о нужде, подлатала дыры, как красиво говорится, «в своем бюджете», который и состоит из одних дыр.


Мы с ней опаздывали в Дом ветеранов уже на целых пятнадцать минут, влетели на крыльцо, запыхавшись, Маринка приготовила слова извинения, которые скажет директору Удодову, едва увидит его…

И увидела в глубине вестибюля и ринулась к нему:

— Виктор Петрович!

Он узнал и перебил:

— Не торопитесь. У нас случилось несчастье. Только что.

Это был крепко сбитый мужчина лет пятидесяти, выше среднего роста, подтянутый, волосы седым ежиком, одетый в светлые брюки и клетчатый пиджак похож на спортивного телекомментатора или отыгравшего свое спортсмена. Прямой нос, широкие скулы, зарубка на подбородке. Одно ухо, левое, вдавлено в кости черепа и без мочки, — видимо, травма, борьбой занимался в молодости. Митьку тоже слегка покорежила эта самая борьба… Были с ухом сложности. Но теперь не заметно. Невольный вопрос: «Как он, такой бравый, очутился в этом Доме, где столько старости?» Впрочем, довольно бестолковый вопрос в наше время, когда физики-ядерщики вынуждены торговать чайниками и колготками.

На меня он кинул быстрый, небрежный взгляд. И то сказать: стоит какое-то непонятно что — голова замотана в косынку, даже щек почти не видать, черные очки устарелой модели, платьишко безо всяких претензий, кроссовки ношеные-переношенные ни к селу, ни к городу…

Если честно, я и сама толком не поняла, почему оделась, когда пошла «на дело», хуже некуда. Но, видно, чутье побежало впереди разума и, как потом выяснится, оказало мне полезную услугу…

— Несчастье, настоящее несчастье, — повторил он. — Наша сотрудница попала под машину.

Я невольно оглянулась на гардеробную. Давешней тети там не было.

— Такая славная женщина, — продолжал Виктор Петрович. — Такая славная… Из Казахстана приехала, мы ей старались приплачивать… Аккуратная, обходительная. Ждем «скорую».

— Что, насмерть? — спросила Маринка.

— Нет, но, видимо, сотрясение мозга. И что-то с ногами. Вряд ли скоро поправится. Сколько раз я говорил своим сотрудникам — не бегите через дорогу, мало ли, что здесь мало транспорта. Есть лихачи, они из-за угла выскакивают… Говорил? — обратился он к «Быстрицкой», что стояла поблизости на высоких тонких каблуках, в облегающей длинной юбке с разрезом на боку.

Красавица кивнула. Мне показалось, они с директором обменялись слишком продолжительным, не по условиям задачи, заинтересованным взглядом.

В открытую дверь комнаты, что возле гардеробной, было видно женское тело, навзничь лежащее на диване с откинутыми подушками. Бросались в глаза босые ноги пальцами вверх… Молоденькая девушка в белом осторожно вытягивала иголку из руки женщины, сострадательно сморщив пухлые губешки. Использованный шприц завернула в бумажку, понесла выбрасывать.

— Как, Алла? Как она? — спросил её директор. — Не так, чтоб или…

— Состояние тяжелое, но… Что это «скорая» все не едет? Прямо безобразие…

На её курносеньком, глазастеньком, чисто кукольном личике выстроилась из бровок и губешек гримаса обиды.

— Мы опять звонили. Сказали — скоро, — словно повинился перед ней Виктор Петрович, явно расстроенный всем случившимся и оттого крепко сжимающий в кулаке связку ключей.

— Что же мне… нам? — неуверенно обратилась к нему Маринка.

— К сожалению, сегодня не получится, — ответил он. — Видите, что произошло? Я уже позвонил нотариусу, чтоб не приезжала. Перенесем все это дело на завтра. Что изменится? Пломба на двери никуда не денется, можете мне поверить.

На меня он опять посмотрел рассеянно, как на пустое место. Ну ясно, я не в его вкусе. Даже смешно об этом и подумать-то…

Мы с Маринкой выбрались молчком с территории Дома, завернули в сторону леска, чтоб выйти прямо к автобусу-экспрессу, и там почти в лад сообщили друг другу:

— Очень похоже на убийство.

— Но, может, и случайность, — отступила моя мягкотелая подружка. — Мы уж во всем видим одно вранье.

— Может быть, ты и права, — сказала я без нажима.

Мы набегались и устали, молчком доехали до метро, а там разошлись в разные стороны. Впрочем, Маринка успела предупредить:

— Не забудь, опять к двенадцати.

Когда я уже легла — позвонил Алексей:

— У меня потрясающая новость!

— Потрясающая одного тебя или все человечество?

— И так, и так. Рассчитываю, и ты от изумления забудешь ехидничать.

— Алешка, давай завтра, в любое удобное для тебя время, я ужасно устала, ужасно…

— Где же? Кирпичи таскала, что ли?

— Хуже… Завтра, завтра расскажу… Положим, в семь буду у тебя. Ты уже вернешься из больницы?

— Жду и надеюсь! С половины седьмого!

Но я его обманула. Не пришла. Почему? Все по порядку…

Ночью над Москвой пронесся ураган. Ветер гудел в кронах деревьев со страшной силой и гнул эти самые кроны до земли. В магниевых вспышках молний отчетливо белели обломки стволов, горестно, убого торчащие в небо. Под моим окном березы и тополя лежали навалом, вывороченные с корнями. И лишь один-единственный тоненький, длинный кленок сумел победить стихию, хотя его шарахало о соседние деревья по-всякому. Могучее дыхание смерча враз распахнуло плохо закрытое окно моей комнаты. Стихия ворвалась и словно подняла на дыбы все вокруг: книги, бумаги, газеты, в момент сдернула занавески… С невероятным трудом, со страхом в душе, что меня этот одичавший вихревой ветер оторвет от пола, вытянет наружу и подбросит в небо, я притянула половинки окна друг к другу, зажала шпингалетами. И вдруг почувствовала себя счастливой. Как если бы одолела намеченные десять километров и пробежала их, к своему удивлению, первой. Азарт, не истраченный до конца, горел в моем взгляде, когда я сквозь стекло наблюдала за бушующим ураганом, который лично мне оказался подвластен… Тут и пришло в голову интересное, как показалось, решение завтрашней мизансцены, когда мы с Маринкой и какой-то там вовсе неведомый нам нотариус будем вскрывать обгорелую квартиру Мордвиновой. Мне показалось, что самое время поиграть с огнем: забить свой вчерашний, тусклый, невнятный образ необыкновенной яркостью, экстравагантностью, эпатажностью… потому что… вот именно, возможно, та бесцветная, никакая девица в блеклом платьишке, на которую бросил небрежный взгляд импозантный директор Дома Удодов, может ещё пригодиться… Очень, очень может быть!

Мне не терпелось узнать, что главный предмет для предстоящей авантюры сохранился, лежит на шкафу в Митькиной комнатенке. Не церемонясь, пробралась к нему, подставила стул, полезла за коробкой. Митька спал и проспал шквал, и не услыхал, как я уронила стул. На шум непременно явилась бы мама, но её дома не было — дежурила в консьержной, хранила сны богатеньких жильцов… Я порадовалась тому, какой богатырский сон у моего родного брата и как это правильно — мало ли что ему предстоит, кроме сдачи сессий.

Однако мое братолюбие на этот раз оказалось довольно фальшивым. Я обнаружила в коробке свой старый темно-каштановый паричок. В нем я ещё в школе изображала пажа в «Севильском цирюльнике». Когда же у моей матери на нервной почве вылезли почти все волосы — она носила этот волосяной покров и была похожа на Марину Цветаеву. Потом хотела выбросить, но сама же, умница, раздумала: «Вдруг пригодится… Старые вещи опасно швырять на помойку…»

Так вот, я навертела на бедра большое махровое полотенце, надела алый пиджак, белые брюки, лакированные на высоченной платформе босоножки — подарок Алексея, вывезенный ещё два года назад из Англии как крик последней моды, — а сверху напялила парик, на парик косенько, с намеком на суперэлегантность, приладила черную широкополую шляпу с вуалью — отцовский подарок моей матери году эдак в семнадцатом, — и, покрутившись возле зеркала, такая-сякая разбудила Митьку.

Спросонья он таращил глаза, ничего не понимал, только спрашивал:

— Вы кто? Вы зачем?

— Санэпиднадзор. Травим клопов, тараканов и других животных по умеренным ценам.

— Татьяна! Ты, что ли? — он сел, стукнул пятками об пол.

— Узнал, все-таки, — огорчилась я. — А так? — и нацепила черные очки с огромными «окошками» и широкими, в палец, дужками.

— Кошмар! — честно признал он. — Какое-то исчадие!

— Никто не узнает? Точно?

— Ни за что! Ну даешь! Ну даешь! Что-то опять придумала? Еще один турецко-азербайджанский рынок?

— Круче, юноша, круче.

— Прибить могут?

— Кто его знает… Тебя же вон резанули слегка ни за что.

— За что! — оскорбился Митька. — Я им сигарет не дал, а в морду — пожалуйста! Смотри, Танька, нынче народ жуть какой крутой пошел!

Я пошла, было, вон, но он успел схватить меня за подол и сурово произнес:

— Мной-то особенно не пренебрегай. Я, между прочим, чемпион института по боксу… если не забыла. В случае чего… мало ли…

— Помню! Всегда помню! Как увижу твой перебитый нос, сплющенное ухо… Нет, чтоб в балет на льду пойти, танцевал бы весь в блестках.

— А тебе бы в библиотекарши. Сидела бы тихо, как в банке с тальком… Ух ты! А зад-то какой себе приделала! Ну Танька!

— И зад одобряешь?

Он показал большой палец

— А ежели таким манером?

Я повертела перед ним объемным своим-не своим задом в стиле, положим, проституток из первых картин итальянского неореализма.

Митька расхохотался:

— Ну даешь! Ну прямо как путанка с Тверской!

— Смотри, Митька, если провалюсь — ты и будешь виноват!

— Перчатки надень, перчатки тут самое оно! — посоветовал со знанием дела. — Черные! Длинные! У матери были, вроде…

— Умница! Кружевные! Самое оно!

Вот такой-рассякой и я вышла в положенный час за дверь своей квартиры. Ну, шлюшка и шлюшка… Или, что тоже могло прийти в голову посторонним наблюдателям, — молодайка с приветом.

Триумф ощутила, когда Маринка засекла мою фигуру удивленным, неузнающим взглядом, когда я подошла к ней вплотную и кокетливо-мяукающим голосом принялась расспрашивать, как лучше всего проехать к Сокольникам и можно ли где-то здесь, поблизости, найти нотариальную контору… Когда же я вдруг спросила её своим натуральным голосом:

— И тебе не стыдно? — она все равно не решилась признать в развязной дамочке, одетой дико, свою вековечную подружку.

— У тебя же стопроцентное зрение! — укорила я её. — Да я это, Татьяна, которую ты знаешь тысячу лет! Но с этой минуты — Ольга. Как в «Евгении Онегине», как мы с тобой в школе еще… Я — Ольга, ты — Татьяна Вспомнила?

— Еще бы! Как нам хлопали! Какой был Алик Филимонов, он же Ленский! В кудрях! Как ему шел цилиндр!

— А Юрчик Пономарев? Стройненький, горделивый… Нам ещё девчонки завидовали, что мы с ними на сцене. И в «Севильском цирюльнике»…

— И в «Горе от ума». Юрчик — Чацкий, это же блеск! «Карету мне, карету!»

— Хватит воспоминаний! — осадила я Маринку. — Главное набраться нахальства, вспомнить, так сказать, молодость.

— Ты набралась! — заявила Маринка ехидно. — Чего только на себя не нацепила! Прямо какая-то сумасшедшая примадонна! И вся в духах! Ах, ах!

— Значит, вызываю абсолютное восхищение?

— Но чуть-чуть и сомнение в качестве своего разума, — ввернула подружка. — Но почему б и не поприкалываться? Сыгранем! А то будень, будень серый, длинный и противный. Сыгранем, Ольга! Отколем номерок!

Мы сбежали по каменным ступенькам в глубины метро

На лесной тропинке, в безлюдье, я повторила Маринке:

— Ольга я, Ольга! Говорим друг с другом мало. Мне хочется понаблюдать за всеми, кто войдет в комнату Мордвиновой. Пригодится. Ты же не стесняйся — забирай все мало-мальски ценное. Стесняться нечего. Тебе жить на что-то надо, Олежку тянуть заодно с Пабло Пикассо, пока он не выберется из своего «зеленого» периода с помощью Библии.

… Как я и рассчитывала, наша парочка тотчас привлекла внимание всех, кто в этот момент находился на территории Дома. С большим, серьезным интересом уставились на нас интеллигентные старушечки, сидевшие в своих лоджиях и гревшиеся на солнышке. Повернулся к нам лицом и молодой, чернобровый парень, стоявший возле серого пикапчика с синей надписью на боку «ДВРИ», видимо, шофер, засмотрелся, естественно, на меня, даже рот приоткрыл. А новенькая тетя-дежурная, кудрявенькая, пухловатая, приторно любезно спросила на входе:

— Вы к кому же, гражданочки? Будьте добреньки, скажите.

Первое мое предположение сбылось почти сразу, едва мы вошли в кабинет директора. Он глянул на меня и не смог сдержать любопытства, сразу спросил:

— Марина Васильевна, это…

— Двоюродная сестра… приехала утром из Петербурга.

— И хочу спра-асить, — в растяжку, чуть в нос, вклинилась я, барабаня пальцами, обтянутыми черным кружевом по своему высоко поднятому колену, — почему вы похоронили Мордвинову, не дожидаясь нас?

— Понимаете ли, вас как зовут? Ольга Владимировна? Видите ли, Ольга Владимировна, — Виктор Петрович явно смутился, затоптался на месте, пытаясь это смущение скрыть, — мы поздновато нашли завещание… А в морге отказались держать. Видите ли, май, жарко… неполадки с подачей электроэнергии… Пришлось поторопиться.. конечно, конечно, лучше бы было, если бы, — он крепко сжал пальцами обеих рук края полированной столешницы, костяшки пальцев от ненужного усилия заметно побелели, — лучше было бы… Но в отделе кадров был ремонт, снесли всю документацию в подвал… Вы уж извините нас! Но, признаюсь, лучше вам было бы и не видеть… то, что осталось. Все-таки, девяносто лет, все-таки, огонь, дым, синтетика выделяет яд.

— Какая синтетика, позвольте узнать? — прикидывалась я дотошной и в своей дотошности препротивной.

— Ну… понимаете ли… сгорели занавески… синтетические.

— Зачем же вы вешаете эти опасные занавески?

— Кто же знал… ничего подобного не происходило до сих пор. Где сейчас нет синтетики? Всюду.

На меня он старался не смотреть.

В кабинет постучали. Вошла тетенька, которую я мимоходом заметила в приемной. Там она сидела за машинкой и отстукивала нечто, косясь, в бумажку. От неё на нас никакой вредностью не пахнуло — сразу позволила нам войти в кабинет, а сама пошла стучать дальше.

Сейчас же, когда она появилась, стало очевидно — нелепое это существо, как забавна и нелепа женщина, чей возраст близок к половине столетия, а она словно бы не догадывается. Или не хочет догадываться. Натянула желтые узкие брюки и все ещё мнит себя в обольстительницах. Оттого и кофточку носит изумрудного шелка с широким, глубоким вырезом, не догадываясь, что таким вот образом дает возможность уже никому не сомневаться в том, что кожа у неё отнюдь не первой свежести.

Впрочем, я недолго разглядывала эту кудреватую дамочку с выщипанными и наново нарисованными бровками.

— Что вам? — раздраженно спросил её Удодов.

— Я тут отпечатала, где прах… какое кладбище, в каком секторе могила, — неуверенно, сбиваясь, ответила она, глядя то на директора, то на Маринку с неуверенностью зависимого человека и смирившегося с этим своим положением.

— Оставьте бумагу, разберемся! — все так же недовольно оборвал её Удодов. — Идите занимайтесь своими делами, Валентина Алексеевна!

Маринка успела сказать ей «спасибо», пока она не скрылась за дверь. Сложила, спрятала бумажку в сумку. А я успела удивиться: такой интересный, в соку мужчина и держит в приемной не броскую девицу, что было бы как-то логичней, а почти что бабульку… Видно, на стороне погуливает, здесь, на рабочем месте, не позволяет-с…

— Держу, — как-то же догадался Виктор Петрович о моих тайных мыслях. — Жалко. Беженка. Со странностями… Но старается. — Посетовал: — Очень, очень подвела нас Ангелина Борисовна Вознюк, наш отдел кадров. Свалила весь архив в подвале во время ремонта. Еле-еле отыскали дело Мордвиновой с завещанием. Я вам говорил уже… Но в порядке борьбы за дисциплину, я хотел бы в вашем присутствии сказать несколько крепких слов этой Вознюк. Чтоб в дальнейшем она не допускала подобных оплошностей.

Он нажал кнопку. В дверь просунулась кудреватая голова секретарши с выражением испуга в глазах, в подскочивших бровках:

— Слушаю, Виктор Петрович!

— Ангелину Борисовну! Пусть поторопится!

— Сейчас, сейчас… Я быстренько… — заискивающе, видимо, чувствуя свою второсортность, пообещала она.

Зато красавица «Быстрицкая» не дала ему повода сомневаться в своей принадлежности к избранным, элитным представителям общества. Она вошла в начальственный кабинет легким шагом, выбрасывая ноги «от бедра», как требуется от каждой настоящей женщины, желающей произвести впечатление на мужчин. Темно-синее шелковое платье в обтяжку отчетливо прорисовывало изящный контур её совершенного тела. От неё пахнуло хорошими духами.

Удодов предложил ей сесть. Она села, положив одну длинную ногу на другую, ни на миг не преклонив голову, коронованную высокой прической. Ее большие глаза со вниманием устремились точно к глазам начальствующего мужчины.

— Нехорошо получилось, Ангелина Борисовна, — сказал Удодов. — Нехорошо. Имею в виду папки с делами… с завещанием Мордвиновой-Табидзе… Я бы на вашем месте извинился перед родственниками, имею в виду наследницей.

«Быстрицкая» дернула плечиком, тяжко вздохнула, словно сбросила с себя груз, произнесла, покосившись на Маринку:

— Извиняюсь… Но сами знаете, эти маляры спешили ужасно, я еле уберегла эти самые папки, а то бы они все их белилами заляпали. Хорошо, Володя помог…

— Володя, Володя… дыхнуть парню не даете, все пользуетесь, раз он отказать не умеет, — проворчал Удодов. — Хорошо. Идите.

Мысль: «Чем сладок труд в Доме престарелых для такой ягодки? Здесь же и оплата убогая… Во всяком случае, если бы на выставке работала — уже бы получала прилично».

И опять Удодов ухватил за хвост мою мысль, едва «Быстрицкая» удалилась.

— Уходить собралась от нас. И уйдет, к сожалению. Чем мы особенно можем удержать? Мы, признаюсь, эксплуатируем её внешность. Я лично брал её с собой в те органы, где надо было что-то выбивать для Дома, к предположительным спонсорам тоже… Чтоб черствые души смягчала. Приходится, приходится всячески изворачиваться, в такое время живем… Где же, однако, нотариус? — поднес ближе к глазам запястье с часами. — Пора ей…

Дверь распахнулась, и, шурша какими-то развевающимися хламидами болотного цвета, в кабинет ворвалась дама лет тридцати трех с сумкой-портфелем через плечо. Дверь она оставила открытой.

— Здравствуйте. Готовы? Пошли! Где понятые?

— Сейчас, сейчас, — заторопился Удодов. — Валентина Алексеевна! Ко мне опять Ангелину Борисовну и сестру-хозяйку!

Удодов встал. Было ясно, что дама с сумкой-портфелем — нотариус, но он уточнил:

— Марина Васильевна… Ольга Владимировна, знакомьтесь, это нотариус…

— Айвазова Лия Марковна, — четко отрекомендовалась деловая дама с мясистым носом и большими, темно-карими глазами.

Удодов пригладил ладошкой полировку стола и счел необходимым сообщить:

— Все произошло… имею в виду пожар… внезапно, никто не ожидал. Меня сразу вызвали по телефону. Я был в театре на Леонтьеве, меня там нашли, я сразу же на машину… Концерт не дослушал… сразу сюда. Сам уже вызвал пожарных.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21