Действительно, в тот же вечер он вернулся и привез в тележке походную кровать, дорожную сумку со всеми принадлежностями, корзину, полную бутылок шампанского, шахматы и полдюжины томов с «Мемуарами» Сен-Симона. – Если я вас правильно понял, – пояснил он доктору Аннеброну, – у месье Гийома будет много свободного времени, чтобы прочесть все это.

– Совершенно верно! А вы сказали мадам Тремэн, что через несколько недель я надеюсь вернуть ей супруга в очень приличном виде?

– Да, доктор, и она очень признательна вам за это. Именно она и приказала мне отвезти вам это вино, сказав, что вы его любите…

– Очень мило с ее стороны, я поблагодарю ее, когда она приедет. Потому что она собирается приехать, я полагаю, не так ли?

– Она об этом ничего не говорила, но… несомненно!

Наш месье Гийом вновь обрел человеческий облик, и нет оснований опасаться, что он опять начнет бредить, я полагаю? – задав этот вопрос, мажордом рискнул разузнать, в чем причина бреда Тремэна.

– Из-за болезни, по крайней мере, это исключено! Наш пациент обладает исключительной выносливостью, и не стоит опасаться теперь за его здоровье. Тем более что близкое соседство моря ускоряет процесс заживления ран. Очевидно, предстоящая ночь будет тягостна, и еще два-три последующих дня. А вот потом… скажем так визиты будут желательны!

Тем не менее Агнес не пришла…

Прошла неделя. Потом еще одна, но молодая женщина так и не показалась в Амо-Сен-Васт. Теперь Виктор приезжал за новостями, и каждый следующий день они были лучше, чем накануне. Гийом читал, играл в шахматы с Потантеном, который становился при этом таким же таинственным и непроницаемым, как буддист. Тремэн так же принимал посетителей, к нему приезжали почти отовсюду, даже из Валони, но жизнь его с каждым днем становилась все менее приятной. Так бывает: когда торопишься покинуть городской дом, чтобы поселиться в загородном замке, то боишься найти жилище разграбленным, если не разрушенным. Национальная гвардия в какой-то степени могла даже поспособствовать этому. Судя по рассказам мадам дю Меснильдо, такое событие уже имело место в «нормандском Версале», где квартировали гвардейцы. Они дошли до того, что заставили нового мэра Ревеля, старого моряка, и его заместителей признать и осудить при помощи публичного обвинителя (с некоторых пор там появился один такой) аббата Ковэна. Он был виновен в том, что посмел запретить этой святой вышеназванной гвардии, в которой на самом деле собралось множество молодых бесноватых гуляк, решивших широко попользоваться своей популярностью, вести существование более шумное, чем это возможно..

– Нам следует вас полюбить, раз уж мы решились приехать сюда издалека, – так объяснила причину своего визита прекрасная Жанна, приехавшая в компании своей дочери Шарлотты, милой молодой дамы лет семнадцати, с пышной рыжеватой прической, белоснежной кожей и ласковым взором. С 1789 года она была замужем за месье Ле Тейер де Вобадоном, с которым Тремэн и Варанвиль познакомились во время праздничного приема у Меснильдо. В свое время эта встреча сильно повлияла на их судьбу.

– Знаете ли вы, что наш маленький городок вот-вот станет городом только для стариков и женщин?

– Вы собираетесь избавиться от своих мужей? – спросил Гийом с насмешливой улыбкой.

– Нет, конечно! Но так повелевают мудрость и честь. Революция докатилась до наших мест. Более того, принц Конде покинул Турин и уехал в Вормс, где, говорят, он собирает всех, кто готов бороться за монархию, которой грозит опасность. Мой муж и муж моей дочери спешат присоединиться к ним.

– Чтобы сражаться?

Удивление Тремэна было искренним: оба эти мужчины, которых он прекрасно знал, были приверженцами дуэлей, но никак не походили на героев.

– Конечно, но сначала они поедут в Англию. Вот поэтому… нам бы хотелось знать, есть ли возможность, чтобы зафрахтовать тут лодки или… Вы, кажется, владеете здесь кораблями?..

Таким образом, истинная причина столь приятного визита приоткрыла краешек своего лица. С опечаленным видом Гийом покачал головой:

– Две мои шхуны, «Агнес» и «Элизабет», плавают сейчас недалеко от берегов Мартиники или Гваделупы, и даже я не знаю, вернутся ли они когда-нибудь. У меня есть и третья, но она еще не достроена. И я не знаю, доставлена ли для окончательных работ древесина нужного качества. Что касается рыбацких лодок, то они не осмеливаются больше выходить в открытое море, опасаясь английских корсаров, которые, кажется, прочно поселились на островах Сен-Маркуфа, о никто даже пальцем не пошевелил, чтобы помешать им. рот уже несколько лет, как мы добиваемся мощной военной поддержки и укрепления фортов в Огю и Татиу, но безрезультатно. Я бы скорее посоветовал им Шербург и особенно Гранвиль, откуда легко достичь Джерси. – Но раз они хотят к англичанам, почему бы не переправить их сразу в Сен-Маркуф? Это было бы идеально… – Во-первых, они еще там не утвердились, – сурово сказал Гийом. – Потом, вы не найдете ни одного моряка в Сен-Васте, который согласился бы отправиться к этим людям! Ваш муж должен помнить, что вы являетесь внучатой племянницей месье де Турвиля и что на будущий год будет столетний юбилей с тех пор, как англичане сожгли и потопили его корабли, приплывшие к этим берегам в поисках прибежища… Поэтому забудьте про Сен-Васт! Ну а вы, не собираетесь ли и вы уехать вместе с вашими мужчинами?

В первый раз мадам де Вобадон решилась подать свой голос, который оказался приятным и в котором слышались музыкальные интонации.

– В этом не было бы вопроса. Если будет принят закон против эмигрантов, то мы рискуем потерять все наши богатства. С другой стороны, – добавила она с улыбкой, – я не могу сказать, что мысль о свободных временах мне неприятна. Мой дом в Байо прекрасен, почти так же, как ваш Тринадцать Ветров… который, как говорят, мадам Тремэн больше не хочет покидать.

Очевидно, трогательное беспокойство о нем этих дам имело еще одну причину: любопытство и, как его естественное продолжение, неистребимое влечение к сплетням. Улыбка Гийома сделалась сардонической:

– Моя жена будет тронута вашим вниманием. Но она очень много пережила этой зимой, когда никто не знал, где я и что со мной. Поэтому ей нужен отдых…

– Надеюсь, не навечно? – рассмеялась Жанна дю Меснильдо. – Послушайте, Гийом, не принимайте нас за дурочек Ее отношение к вам является главной темой для разговоров в каждом доме в Валони, наравне с удручающим известии о прибытии этого Бешереля, «конституционного» епископа, который осмелился посягнуть на епископский трон в Кутансе. Что касается меня, то я ваш друг уже с очень давних пор, и поэтому могу вам сказать совершенно откровенно, что я думаю по этому поводу: в тот день, когда вы взяли в жены дочь Рауля де Нервиля, вдову старого Уазкура, вы совершили самую большую глупость в своей жизни.

– У меня двое детей, которых я люблю, мадам. Их существования достаточно для того, чтобы оправдать даже преступление: Попросите ваших друзей больше не беспокоиться о моей супруге. Она слишком много страдала, и не нужно больше ее тревожить! И я никому не позволю говорить о ней плохо! Если кто-нибудь и виноват, то это только я… и я рассчитываю на ваше дружеское расположение, чтобы вы судили о ней по справедливости!

Гораздо более миролюбиво и откровенно он сказал об этом и Розе, которая как вихрь примчалась верхом в то же самое утро. Она побывала накануне в Тринадцати Ветрах, но и ей не удалось повидать Агнес. По словам Клеманс Белек, Агнес больше не выходит из своей комнаты, и только камеристке и кухарке позволялось входить туда в строго определенные часы. Если она и вставала с постели, то лишь для того, чтобы перебраться в кресло, где она проводила часы, сидя неподвижна и держа кончиками пальцев книгу, которую она не читала, а разглядывала пейзаж за окном.

– Это нужно прекратить! – воскликнула супруга Феликса. – Она может сойти с ума! Я не говорю об Элизабет, которую, конечно, сама смогу воспитать, ведь она о ней больше не вспоминает, но происходит нечто более ужасное: она больше не хочет видеть даже малышку Адама!

– Моя дорогая Роза, я вам уже сказал, что во всем виноват я. Когда меня привезли сюда, она примчалась немедленно, несмотря на запрет Пьера Аннеброна: я бредил и не хотел, чтобы она это слышала. Я ведь звал не ее…

– Да, я знаю об этом… но в последний раз, когда я говорила с ней, ваши предположения обрели бы смысл. Она была безмятежна, и казалось, сомнения вот-вот покинут ее. А теперь?

– Что я могу вам сказать? Если бы я мог опять увидеть ее! Но я прикован к постели, наполовину разбит, как фрегат, потерпевший кораблекрушение рядом с рифами, на которые он наскочил…

– Напишите ей!… Да, а кстати, ваша Клеманс передала мне записочку для нашего дорогого доктора. Я не знаю точно, что там написано, но она его просит приехать в Тринадцать Ветров как-нибудь вечером и как можно позже, как будто бы он заехал по пути от какого-нибудь больного из Ла Пернеля…

– Если Агнес отказывается кого-либо видеть, она его тоже не примет.

– Послушайте, Гийом! Ваша Клеманс – одна из самых хитрых женщин, которых я знаю! Когда вернется Аннеброн, передайте ему ее послание, и вы сами увидите, что произойдет! А на будущее мы посмотрим! Ну, выздоравливайте!

Вытащив из кармана своей амазонки маленькую записку, она сунула ее в руку Тремэна, дружелюбно потрепала его шевелюру, поправила свою коротенькую черную накидку и ушла.

Вернувшись из форта в Огю, где у него всегда было много дел, связанных с лечением ревматизма у старых инвалидов, которые в настоящее время являлись почти единственными обитателями этих военных укреплений, Пьер прочитал записку, скомкал ее и ловко сунул к себе в карман. Он объявил, что сегодня же вечером едет в Тринадцать Ветров, но больше ничего пояснять не стал. Гийом одобрил его молчание, но ему не понравилось, как медленно ползли вверх по лбу брови доктора, когда он читал записку. Он не стал просить доктора передать что-нибудь на словах, хотя мог бы доверить ему многое как другу.

Было уже почти десять, когда доктор приехал в усадьбу. На конюшне все было тихо. В доме свет виднелся только на кухне и в окнах Агнес. Доктор Аннеброн направился к подъезду, не пытаясь при этом скрыть свой приезд. Наоборот, он громко стучал в дверь, а также громко кричал, чтобы ему поскорей открыли; его мощный голос раздавался в ночи громким эхом, он выражал сожаление по поводу своего столь позднего визита, но ему надо видеть мадам Тремэн немедленно: она еще не спала, так как в ее комнате виден был свет.

Голос Клеманс, который почти заглушил его собственный, выражал недоумение, впрочем, конечно притворное: неужели месье Гийому стало хуже?

– Нет, но то, что я намереваюсь ей сказать, не менее важно! Проводите меня, пожалуйста, к ней, Клеманс!

Вооруженные подсвечниками, они погрузились в сумерки дома, поднялись по парадной лестнице. Клеманс шла впереди, и ее высокий чепец отбрасывал на стены странную тень, делавшую ее похожей на волшебницу из детских сказок. Возле одной из дверей на полу была заметна узкая полоска света. Остановившись, она тихонечко поскреблась: – Мадам!.. Это доктор Аннеброн! Он просит извинить его за столь поздний визит, но ему нужно поговорить с вами!

– Нет!.. Нет!.. Я очень устала!.. Попросите его извинить меня!.. Я не могу… видеть его сейчас.

Голос ее был очень странным, пожалуй, более низким, чем обычно, и запинающимся. Доктор и кухарка переглянулись. Теперь он взял слово:

– Сожалею, мадам Тремэн, но я вынужден настаивать! Мне необходимо увидеть вас! Дело исключительной важности.

– Нет! Нет!.. Я… прошу вас… дайте мне отдохнуть! Я… я… хочу спать…

– Вы потом поспите! Я не надолго! Откройте! Я не могу уехать, не повидав вас.

– Если вы хотите… что-нибудь сказать, говорите!.. А потом… уходите!

– И не рассчитывайте на это!.. То, что я должен сказать вам, нельзя кричать на весь дом!

– Тогда… приходите… завтра! Спокойной ночи! Подобное упорство с ее стороны, о причине которого он уже, разумеется, догадался, внезапно рассердило его. Сильным ударом кулака Аннеброн стукнул по лакированной поверхности дубовой двери:

– Мадам Тремэн, знаете ли вы, что я наполовину шотландец, а это значит, что в пять или шесть раз упрямее любого нормандца? Либо вы открываете, либо, я вас уверяю, я разнесу эту дверь!

– Вы сошли с ума!.. Вы… не сможете… это сделать… – Хотите пари? Считаю до трех! Один… два…

– Я открываю!

На этот раз это был уже крик.

Когда дверь приоткрылась, Аннеброн увидел в просвете бледное лицо Агнес. Тогда он вставил мысок своего ботинка в образовавшуюся щель, а потом посмотрел на Клеманс:

– Принесите мне кофе, очень крепкого! И две чашки! Я тоже с удовольствием выпью, пожалуй…

Сказав это, он вошел в комнату, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Агнес тем временем быстро отошла в глубь комнаты, как будто он ей угрожал. Сердце доктора сжалось, когда он увидел ее такой жалкой… и такой прекрасной одновременно. Ее черные волосы в беспорядке были разбросаны по плечам. В затуманенных глазах стояли слезы. Она была одета в ночной халат странного фасона, но Агнес полюбила носить такие вещи еще с рождения Элизабет, «аристотель» из льняного полотна синего цвета, нежный блеск которого отражался в ее глазах. Ее элегантное тело двигалось в нем с исключительной грациозностью, несмотря на то, что было заметно: ходит она, спотыкаясь…

– Вы пьяны, – констатировал доктор.– Эта комната провоняла ромом!

Он подошел к окнам, раздвинул шторы и настежь распахнул ставни, украшенные витражами. В комнату хлынул ночной влажный воздух.

– Зачем вы это сделали? – спросила Агнес, и покачиваясь направилась к ночному столику, на котором стояли пустой бокал и наполовину наполненная бутылка. – Вы не боитесь, что я простужусь?… Впрочем… это хорошая идея! Здесь так жарко!

Она развязала одну из лент, которыми завязывался халат, отчего обнажились ее плечи и приоткрылись груди. Неожиданно она собрала и подняла кверху копну своих черных волос, словно их вес был невыносимо тяжел для нее. Но когда она схватилась за бутылку, Аннеброн подскочил и выхватил ее из рук.

– Разве вы не понимаете, что вы убиваете себя?..

Она пожала плечами и бросилась на кровать, скрестив руки:

– Какое вам может быть… до этого дело?

– Вы представить себе не можете, насколько мне это небезразлично! Вы так молоды… так прекрасны! То, что вы делаете, скорее преступно, чем стыдно. С каких пор вы пьете?

– С тех пор, как я приезжала… навестить моего дорогого мужа! И это были вы, кто… ик!.. впервые предложил мне рому… Вы помните?

– Конечно. В тот вечер он был вам необходим, но я и не предполагал, что это войдет в привычку.

– Но это было… так хорошо! – вздохнула она.– И я сразу же почувствовала себя намного лучше. Я перестала ощущать холод… боль… страдания. Но, к сожалению, это длилось недолго.

В дверь поскреблись – это пришла Клеманс с огромным подносом, на котором стоял кофейный сервиз из серебра с двумя чашками. На ее озабоченный взгляд Аннеброн ответил туманной улыбкой:

– Все будет нормально, я уверен. Кофе достаточно крепкий?

– В нем чайная ложка стоит! Хотите, я помогу вам заставить мадам Агнес выпить кофе?

– Я надеюсь, что она выпьет сама. А вы идите отдыхать, мадам Белек. Я сам потом найду дорогу, а пока ненадолго задержусь…

– Не беспокойтесь обо мне, доктор! Я вздремну у себя на кухне, ожидая вас…

Вопреки ее протестам Аннеброну удалось заставить начинающую пьяницу опрокинуть в себя три чашки кофе. Первая пошла хорошо. От второй она хотела отказаться, ссылаясь на то, что потом ей будет трудно заснуть, но все-таки выпила, не без гримасы. От третьей отказалась категорически.

– У меня болит сердце, – хныкала она, – я больше не смогу.

– Нет, сможете! Это замечательно, что у вас болит сердце! Еще одно небольшое усилие!.. В любом случае, если вы не захотите пить добровольно, мне придется применить силу!

– Вы – одиозная личность!..

Наконец, она выпила, и результат не замедлил сказаться. Вдруг Агнес поднялась и устремилась в ванную комнату. По звукам, доносившимся оттуда, доктор догадался, чем она там занимается. Затем все надолго смолкло. За это время Аннеброн позволил и себе насладиться прекрасным напитком, приготовленным Клеманс. Просто преступление использовать его в качестве рвотного средства! Мадемуазель Пуэншеваль, к сожалению, не обладала умением варить такой кофе: то, что она готовила, было терпимо, но не более, и ни в какое сравнение не шло с этим божественным нектаром!

Уютно устроившись на мягком стуле у камина, Аннеброн, прикрыв глаза и думая об этом, блаженно вкушал этот напиток. Вернулась Агнес, и вдруг какое-то шестое чувство подсказало ему о грозящей опасности: приближающаяся к нему женщина была совсем другой. Теперь на ней был пеньюар из тончайшего батиста белого цвета, который словно прозрачным туманом окутывал ее тело, недлинные рукава заканчивались пышными кружевными оборками, пучок лент удерживал на талии развевающиеся полы, также украшенные по всей длине легкими кружевами, такие же кружева спускались и вдоль спины до самого пола, и ими же был украшен подол. Волосы были пышно взбиты, но не заколоты, и свежий запах леса и зеленого мха, смешанный с ароматом розы, заполнил комнату при ее появлении.

Ошеломленный, Аннеброн поднялся так резко, что стул под ним упал. Он сильно покраснел, поставил неуверенной рукой свою чашку на столик и стал смотреть, как Агнес медленно приближается к нему. В ее глазах было необъяснимое волнение, заставившее его вздрогнуть. На ее влажных и бледных губах играла улыбка, которой он раньше не знал. Он решил воспротивиться тому очарованию, исходившему от молодой женщины.

– Вам… теперь лучше, как я понимаю?

– Гораздо лучше… благодаря вам. Она медленно приближалась к нему.

– Тогда я, пожалуй, пойду…

– Нет!.. Вы останетесь… потому что вы этого хотите и потому что я тоже этого хочу…

Он ринулся к двери, но она опередила его и встала перед ним, не пропуская дальше. Аннеброна окутал запах ее духов, приведший его в трепет. Агнес задержала его, нежно обхватив руками его голову, и кожа ее ладоней показалась ему мягче атласа. Она так близко встала рядом с ним, что он ощутил щекотание ее душистых волос, ее твердые груди, ее живот, который начал колыхаться под пеньюаром. Совершенно потеряв голову, он предпринял еще одну попытку вырваться от нее. К сожалению, он любил эту женщину, он страстно желал ее с самого начала их знакомства, поэтому в ответ на ее неожиданную атаку у него не нашлось сил для сопротивления…

– Оставьте меня, – прошептал он. – Вы не отдаете себе отчета в том, что собираетесь сделать.

– О, нет, я знаю, что делаю! Я хочу сделать вас своим любовником. И я знаю, что я вам нравлюсь, да вы и сами из тех мужчин, которые не могут оставить женщину равнодушной…

– Вы сошли с ума! Подумайте о своем муже!

– Уверяю вас, что я только о нем и думаю!.. Ведь я вас не звала: вы пришли по своей воле. Чтобы позаботиться обо мне, я полагаю?.. Так вот, мой дорогой, вы – единственное лекарство, которое я согласилась бы принять… Или вы занимаетесь со мною любовью… или вы уходите, и тогда к утру я напьюсь до смерти!

– Вы не можете просить меня об этом! Ваш супруг – у меня в доме, он под моей защитой! Он доверяет мне!

– А вы? Вы доверяете ему?

– С некоторых пор мы друзья…

– Ну, не так уж давно, да и потом, что такое дружба в сравнении с любовью? Вы любите меня, а я… для меня – вы единственный шанс не сойти с ума, продолжая жить рядомс человеком, который месяцами, даже годами обманывал меня. Я имею право отплатить ему тем же… Пьер, Пьер, перестаньте противиться! Я хочу вас…

Она разжала объятие своих рук и, встав на кончики пальцев, прикоснулась губами к губам оцепеневшего доктора, приговоренного к прекраснейшей из пыток. Чувствуя, что его доводы не помогают, он обнял ее за талию, ощутил ее упругое тело, нежность кожи, скользящей под тонкой одеждой, и тут же воспламенился сам, но в последний раз попробовал возразить:

– Это неправда… Я вас… не люблю! Она тихонько рассмеялась:

– Неправда!.. Ты думаешь, я не чувствую твоего желания?.. Идем!.. Я хочу быть твоей!

Они упали в еще не успевшую остыть кровать. Агнес, празднуя свою победу, проявила неожиданное умение. Она преобразилась. С того момента, когда она хладнокровно приняла решение отдаться Пьеру, и ко времени осуществления задуманного что-то произошло в ней, и теперь она уже без притворства отдавалась новому чувству. Ее тело, слишком долгое время лишенное возможности любить, предавалось горячим утехам с какой-то одержимостью, отдаваясь этому молодому и страстному мужчине, который ласкал ее благоговейно и трогательно и был внимателен к тому, чтобы удовлетворить ее вожделение прежде, чем испытать собственный восторг. Что касается Аннеброна, то он был переполнен неожиданно свалившимся на него счастьем, не осознавая пока, что становится рабом этой колдуньи, которой раньше он и не предполагал обладать.

Она предчувствовала, что при расставании ей необходимо быть ласковой, нежной и заглушить поцелуями угрызения совести, которые у него возникнут. В ее объятиях он был похож на ребенка, его следовало убаюкать, приласкать и навеять ему легкий сон, который может сразу исчезнуть, стоит ему выйти из комнаты. Нужно сделать так, чтобы Пьер никогда не забывал, что теперь он будет жить исключительно для того, чтобы постоянно мечтать о том любовном напитке, который она ему приготовила. Первоначально Агнес помышляла о том, чтобы бросить в лицо Гийому жестокие подробности этой ночи, но теперь она думала совершенно о противоположном. Ее раненое самолюбие было удовлетворено интимной радостью отмщения. Она хотела продлить эту авантюру, которая пришлась ей по вкусу, и вновь испытать страстное удовольствие, которым она только что насладилась. Пьер Аннеброн должен стать ее настоящим любовником, а не мимолетным увлечением.

Однако Агнес чувствовала, что не любит его. Ничего подобного, по сравнению с ураганом, полным ярости и страсти, который всегда возбуждал в ее замкнутом сердце Гийом. Но в данном случае она дарила свою ласку настолько, насколько это было необходимо, чтобы скрыть суровую реальность. Дело в том, что после своей встречи с Тремэном, она испытывала потребность в мужчине, который был бы рядом с ней, которого она могла бы удерживать так долго, как ей бы хотелось.

Когда он, все еще находясь в состоянии шока, встал и начал одеваться, Агнес тут же вскочила с кровати, не потрудившись даже прикрыть свою наготу, и стала помогать ему легкими движениями, прерываясь иногда для нежного поцелуя.

– Когда ты вернешься? – промурлыкала она. – Агнес!.. Как ты можешь думать об этом?.. Мы с тобой просто сошли с ума…

– Нет, это не сумасшествие, просто мы созданы друг для друга. Или ты хочешь сказать, что ты больше не любишь меня?

– Я не только люблю тебя, я тебя обожаю! Но как ты не понимаешь, что это неминуемо приведет нас к катастрофе?

– Почему? Во-первых, никто ничего не узнает, потому что мы будем тщательно скрывать наши отношения. А во-вторых, я плохо представляю себе Гийома в роли ревнивого супруга…

– Ты – демон, ты ставишь меня в ужасную ситуацию. Представь, что…

Прикрыв ему рот нежной рукой, она не дала ему договорить:

– Замолчи! Ты сейчас скажешь глупость! Слушай… я предлагаю тебе сделку…

– Сделку?.. – переспросил шокированный Аннеброн.

– Соглашение, если тебе так больше нравится. Здесь все будет приведено в порядок. Я поеду к мужу и скажу ему, что он сможет вернуться сюда, как только ты посчитаешь это возможным, но до меня он не дотронется! Единственный, кому я отныне принадлежу, это ты! Кстати, у него есть… его англичанка, и ты лучше меня знаешь, что он не может ее забыть.

Бог знает, чего это стоило порядочности доктора, но он прошептал:

– У него ее больше нет! Она исчезла, и он не знает, что случилось. К тому же не похоже, чтобы он сожалел об этом,

мне кажется… он нуждается в тебе. Вы… вы любите друг друга!

– Может быть!.. Хотя теперь я не так уж в этом уверена. Тем не менее ты не должен задумываться об этом. Сейчас главное – это ты, я и то, что произошло между нами. Возвращайся завтра к одиннадцати часам!

– Сюда? Это безрассудно! Клеманс, должно быть, уже интересуется, что это мы делаем…

– Я уверена, что она спит сейчас мертвым cном. Я выпущу тебя тихонько и не буду ее будить. Утром она подумает, что ты решил не беспокоить ее… Завтра ночью оставь свою лошадь на кладбище, а я буду ждать тебя на первом этаже в библиотеке, там можно открыть окно… Ты придешь?

– Агнес, – взмолился он, в отчаянии от того, что уже знал, как будет ему трудно дождаться вечера.

Она надолго и крепко прижалась к нему так, что он с трудом мог дышать, потом сказала очень нежным голосом:

– Мы выпили только первый глоток нашей любви… и ты должен ответить себе, кого ты предпочитаешь сохранить меня или Гийома. Если ты выберешь его, это не значит, что он обязательно вновь обретет свою семью. Аннеброн схватил ее и сжал в объятиях: – Ты прекрасно знаешь, колдунья, я теперь никогда не смогу отказаться от тебя… Я приду. Что до Гийома… впрочем, после того, что случилось, какая разница?

Легко было произнести эти слова в объятиях любимой женщины и в момент зарождающейся новой страсти. Пьер чувствовал в себе силы преодолеть невозможное. Тем не меyее лихорадка спала, и он понял, что не так-то просто ему теперь выдержать прямой взгляд Гийома, когда тот на следующий день поинтересовался, что же произошло вчера у него дома. Однако он обдумал эту встречу заранее, еще накануне ночью, когда возвращался к себе, он решился на полуправду.

– Твоя жена ударилась в пьянство, – проворчал он. После операции они с Гийомом были на «ты». – Только мадам Белек это заметила, и поэтому она обратилась ко мне. Она беспокоилась…

Лицо Гийома передернулось, а потом застыло:

– Да, и есть, от чего, – со вздохом сказал он, – Это ужасно!.. Бедная Агнес! Неужели я в самом деле причинил ей столько зла?

– Видимо, да!..

Ему невыносимо больно было представить свою жену, благородный и гордый облик которой он хранил в своей памяти, настолько опустившейся. В его душе Агнес и Тринадцать Ветров были неразделимы. Если случится так, что хозяйка дома дойдет до такого унижения, то и дом будет запятнан. И это его ошибка, его огромная ошибка в том, что он это допускает. То, что он все еще продолжает страдать, Гийом воспринимал как заслуженную кару. Он не отрекался от своей любви к Мари-Дус, потому что это было сверх его сил и потому что это означало бы для него лишиться частицы своей души, но он также был готов к тому, чтобы приложить все усилия и восстановить разрушенное им же самим благополучие. Он обязан был сделать это ради своих детей, особенно ради маленькой Элизабет! И так уже достаточно тягостно осознавать то, что вот уже долгое время она не живет дома….

– Ты предполагаешь еще долго меня тут держать? – спросил он.

– До тех пор, пока ты не сможешь держаться на ногах. Нужно понаблюдать за тобой несколько недель и посмотреть, как тебе удастся восстановить способность ходить…

– Это слишком долго! Не можешь ли сказать Потантену, чтобы он принес письменные принадлежности, а потом седлал свою лошадь?

– Что ты собираешься делать?

– Извиняться, конечно! Я хочу вернуться домой!

– Сейчас?

– Чем скорее, тем лучше! Пока я не могу двигаться, мне будет и в своей кровати не хуже, чем в твоей. Там я и дождусь твоего приговора. Даже… если мне предстоит остаться импотентом, что весьма возможно, не правда ли, доктор? Несмотря на то, что я уже привык и здесь, но свой дом – это все-таки свой дом. А моя дочка будет самой лучшей сиделкой…

Аннеброн покачал головой и вышел из комнаты чуть сгорбившись и с упавшим сердцем. Опьянение предыдущей ночи и ожидание новой встречи со своей возлюбленной не смогли облегчить сожаление об этой дружбе, едва зародившейся, которую теперь приходится душить обманом. Но ему стало бы легче, если бы человек, которого он обманывает, перестал быть его гостем. Хотя его не покидала мысль о том, что Агнес скоро опять будет жить под одной крышей с таким притягательным человеком, как Гийом Тремэн…

Оставалось узнать, чувствует ли молодая женщина, может быть даже не отдавая себе в этом отчета, готовность вернуться к тому, который так сильно мучил ее даже в бреду?

К своему удивлению, когда после любовных утех он попробовал заговорить с ней на эту тему, то Агнес отнеслась к его словам равнодушно и безмятежно, с какой-то неожиданной покорностью.

– Хочу я этого или нет, но он хозяин этого дома, откуда я, разумеется, не имела никакого права его выгонять. Меня до сих пор удивляет, как он смог с этим согласиться. Может быть, я перепугала его тем, что пригрозила убить себя и детей…

– Ты так сказала?.. – воскликнул ошеломленный Пьер. – В порыве гнева можно дойти до безумства и наговорить таких глупостей! Я сама не знала, что говорю! Единственное, чего я добивалась, это ранить его. Мне хотелось, чтобы он испугался…

– Такого человека, как он, трудно напугать. Мне не часто доводилось встречаться с такими отважными людьми. Ну, что бы там ни было, скажи, ты собираешься отвечать на его письмо?

– Я сделаю лучше: завтра я сама приеду в Амо… Чувство сострадания, которое испытывал доктор, стало более горьким с тех пор, как он узнал, до чего пришлось дойти его любовнице, чтобы выгнать Тремэна: он рассчитывал обнаружить в ее голосе ликование.

– Видно, ты будешь счастлива, если он вернется. Однако это означает конец нашим отношениям… Смех молодой женщины убедил его, что он не ошибся, и в то же время он почувствовал, как она крепче прижалась к нему:

– Не беспокойся! Я постараюсь разыскать укромное местечко, где нам с тобой будет хорошо… Но я действительно буду рада его возвращению, потому что он сам об этом попросил. А иначе мне пришлось бы самой ехать за ним: в этих местах слишком много людей, которые любят его, и мне нечего им сказать. Очень утомительно в течение такого долгого времени встречать только укоризненные взгляды. И потом, теперь есть ты.