Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Хромой из Варшавы (№3) - Опал императрицы (Опал Сисси)

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Бенцони Жюльетта / Опал императрицы (Опал Сисси) - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Бенцони Жюльетта
Жанр: Исторические любовные романы
Серия: Хромой из Варшавы

 

 


Жюльетта Бенцони

Опал императрицы

(Опал Сисси)

Часть первая

КРУЖЕВНАЯ МАСКА

1

ТРИ ДНЯ В ВЕНЕ

Осень 1923

Укрывшись под большим зонтом, одолженным у лакея из гостиницы «Захер», Альдо Морозини, венецианский князь и антиквар, бегом пересек Аугустинерштрассе, следя лишь за тем, чтобы не слишком забрызгать свои лакированные туфли. Он держал путь к служебному входу оперного театра, решив воспользоваться старинной привилегией постояльцев знаменитого отеля, предоставлявшейся им на случай плохой погоды. А погода, видит бог, на этот раз и впрямь была ужасной! С тех пор как князь-антиквар приехал в Вену, не переставал лить дождь, постоянный, назойливый, несильный, но упорный, и австрийская столица промокла насквозь. И хотя завлекли его сюда весьма таинственным письмом, Альдо готов уже был пожалеть о дорогой его сердцу Венеции. Впрочем, и там он последние несколько месяцев тосковал – впервые в жизни.

Нет, конечно, он не перестал интересоваться разнообразными редкостями и предметами старины – а особенно историческими драгоценностями, но после возвращения из Англии Морозини искал и не находил в себе той жадности, что была ему свойственна до той ночи, когда в его жизнь вошел Симон Аронов. Это произошло в мрачных подземельях варшавского гетто. Наверное, не найти человека более загадочного и более притягательного, чем этот Хромой! И куда труднее стало вздыхать над фарфоровой супницей, пусть даже сделанной в Севре для самой Екатерины Великой, или над парой венецианских подставок для поленьев в камине, пусть даже ими пользовались во дворце Реццонико и они имели честь согревать шлепанцы Рихарда Вагнера, – куда труднее стало восхищаться всем этим после опасностей, пережитых вместе с другом Адальбером Видаль-Пеликорном, во время охоты за этим новым Граалем: драгоценными камнями, украденными в незапамятные времена с нагрудника Первосвященника Иерусалимского храма.

Он, Морозини, держал в руках эти священные сокровища, превратившиеся в легенду в памяти иудеев и некоторых историков, эти камни, пришедшие из глубины веков, сопровождаемые целым шлейфом безумств, несчастий, преступлений! Незабываемая минута! Большая квадратная пластина из золота, которую Симон Аронов прятал в своей темной молельне, хранила волнующие следы путешествия через столетия – со времен разграбления храма легионами Титуса. И еще более волнующие следы – раны, оставленные жадными лапами воров в каждой из четырех линий, где изначально было по три камня. Из двенадцати неограненных камней, символизировавших двенадцать колен Израилевых, сохранилось лишь восемь – и, как назло, наименее ценных! Были похищены сапфир Завулона, алмаз Вениамина, опал Дана и рубин Иуды. А по преданию, народу Израиля не обрести родины и независимости, пока священное украшение не вернется в страну в первозданном виде...

Точно следуя указаниям Хромого и благодаря удаче, друзья за девять месяцев ухитрились обнаружить два из четырех пропавших камней: сапфир, которым в течение трех веков владели герцоги Монлор, предки Морозини по материнской линии, и наследство Карла Смелого, герцога Бургундского, алмаз, известный под названием «Роза Йорков», на которые отстаивала свои права английская королевская династия.

И какого же труда это стоило! Как случается с любым священным предметом, оскверненным алчностью, обе драгоценности стали приносить несчастья. Княгиня Изабелла, мать Альдо, заплатила жизнью за сапфир «Голубая звезда». Та же участь постигла его последнего владельца – сэра Эрика Фэррэлса, богатого торговца оружием. Он был убит (во всяком случае, согласно официальной версии) бывшим любовником своей жены. Что до алмаза, то и не сосчитать, сколько трупов оставил он на своем пути! Но до чего же увлекательные приключения пришлось пережить двум приятелям, пустившимся на розыски камней! Вот об этой поре и тосковал Морозини с самого начала 1923 года. А сейчас год уже подходил к концу.

После Рождественских праздников, проведенных в Венеции, в кругу семьи, Альдо ближе к Сретению остался почти в полном одиночестве. Его семья, в которую входили милая маркиза де Соммьер, двоюродная бабушка Альдо, и ее кузина и чтица Мари-Анжелина дю План-Крепен, равно как и его друг, ставший почти братом, археолог Адальбер Видаль-Пеликорн, – так вот, эта семья распалась. В результате повального бегства князь остался в обществе своего бывшего наставника и теперешнего поверенного Ги Бюто и двух верных слуг – Заккарии и Чечины Пьерлунги, знавших его со дня рождения. И это – в момент, когда возродилась надежда на начало новых великих приключений!

Надежда возродилась 31 января, когда доставили письмо из швейцарского банка, которым Хромой имел обыкновение пользоваться для связи со своими корреспондентами. В конверте, помимо векселя на крупную сумму, лежала записка от самого Симона. Но текст ее разочаровал: Аронов не только не назначал Морозини новой встречи, но, коротко поздравив с «последней посылкой», советовал «немного отдохнуть и ничего не предпринимать впредь до новых указаний, чтобы все немного успокоилось».

На следующий же день дворец Морозини начал пустеть. Первым его покинул Адальбер, в глубине души довольный, что получил отпуск, который решил провести в Египте. Уже несколько месяцев умы археологов будоражила фантастическая новость – была открыта гробница юного фараона Тутанхамона. Найденные там сокровища не давали археологу покоя: уж очень хотелось взглянуть на них собственными глазами.

– Я смогу провести несколько дней с моим дорогим другом, профессором Лоре, хранителем музея в Каире, – объяснял Адальбер. – Мы не виделись уже два года, и он, должно быть, смертельно завидует открытиям этих чертовых англичан. Я буду регулярно посылать тебе весточки!

Видаль-Пеликорн отплыл с первым же кораблем, взявшим курс на Александрию, и почти сразу же вслед за ним уехали мадам де Соммьер и Мари-Анжелина. К полному, надо сказать, отчаянию последней. В течение всего января План-Крепен старалась заменить несравненную Мину[1] в качестве секретаря Альдо, вполне успешно с этим справлялась и, проникшись любовью к древностям, очень хотела остаться. К сожалению, хотя старая дама и обожала внучатого племянника, она с не меньшей силой боялась венецианской зимы, в этом году особенно сырой и холодной. Ее мучил ревматизм, она пыталась это скрывать, чтобы не мешать работе, но, как только нотариус Массариа известил Морозини, что молодой человек, предложенный им в качестве секретаря Альдо, прибыл и готов приступить к исполнению своих обязанностей, маркиза тут же распорядилась складывать вещи и перебираться в более сухие края. Мари-Аикелина протестовала.

– Если мы рассчитываем, что в Париже идеальный климат, то совершаем большую ошибку! – заявила она, используя местоимения первого лица во множественном числе, как всегда, когда обращалась к мадам де Соммьер.

– Не делайте из меня сумасшедшую, План-Крепен! У меня нет ни малейшего намерения мерзнуть в Париже!

– Значит, мы предпочтем Лазурный берег?

– Чудовищная толпа! И со всего света! А почему бы не Египет?

– Египет? – проворчал несколько уязвленный Альдо. – И вы тоже?

– Поймите меня правильно: милейший Адальбер за этот месяц все уши нам прожужжал и в конце концов соблазнил меня. И потом, дыхание пустыни может оказаться полезным для моих суставов. План-Крепен, отправляйтесь к Куку, пусть нам забронируют каюты и номера в «Мена-хауз» в Гизе для начала. А там посмотрим.

– Когда мы отправляемся?

– Завтра... немедленно, с первым же пароходом! И не надо делать такое лицо! У вас уже столько разнообразных талантов, что вы легко освоите лопату и кирку. Это будет приятным разнообразием после ваших подъемов в воздух![2]

Через два дня дамы исчезли, оставив после себя горы сожалений и полную пустоту, осязаемую почти физически, особенно в лаковой гостиной, где Морозини и Ги Бюто чаще всего ужинали... Бывший наставник тоже тяжело переживал внезапное бегство обитателей дворца. В конце первого ужина, проведенного в полном молчании, он отважился выразить свои чувства:

– Вам надо жениться, Альдо! Этот огромный дом выстроен не для того, чтобы превратиться в холостяцкую берлогу...

– Женитесь сами, дорогой мой, если вам так хочется! А меня это не привлекает. – Затем, небрежно прикурив, добавил: – Вам не кажется, что мы смешны? В конце концов, наши гости провели здесь всего месяц, а прежде, если память мне не изменяет, мы отлично жили вдвоем?

Губы месье Бюто под тонкими седыми усами растянулись в полуулыбке:

– Мы никогда не жили вдвоем, Альдо! Совсем недавно с нами была Мина. И, мне кажется, о ней-то я больше всего и сожалею...

Морозини переменился в лице и раздавил в пепельнице только что закуренную сигарету:

– Прошу вас, Ги, не будем говорить о Мине! Вы же знаете, ее не существует. Это всего лишь иллюзия, видимость, за которой скрывалась мимолетная прихоть богатой девушки, пожелавшей развлечься...

– Вы несправедливы, и сами это понимаете. Мина... или скорее Лиза, если называть ее настоящим именем, никогда не искала здесь развлечений. Она любила Венецию, любила этот дворец, она хотела в нем жить...

– ...и, прикинувшись синим чулком, далеко не доброжелательным взглядом рассматривать в микроскоп такую странную зверюшку, как я! Ее приговор не был для меня благоприятным.

– А ваш? Теперь, когда вы знаете, кто она на самом деле?

– Не имеет никакого значения! Кого, по-вашему, это интересует?

– Например, меня, – улыбнулся Бюто. – Я убежден: она – та женщина, которая вам нужна.

– Это ваше мнение, и, поскольку никто его не разделяет, оставьте его при себе. Пойдемте лучше спать. Завтра нужно будет ввести в курс дела юного Пизани, а поскольку, кроме этого, назначено несколько встреч, день будет длинным... Впрочем, если он хорошо справится с работой, мы скоро позабудем Мину.

Действительно, с первого же взгляда Альдо понял: этот новобранец ему подойдет. Молодой светловолосый венецианец, вежливый, прекрасно воспитанный, со вкусом одетый, скорее скуповатый на слова, пришелся к месту в мраморно-золотом дворце, превращенном в антикварный магазин международного класса. Он вписался сюда с поразительной естественностью, потому что испытывал подлинную страсть к предметам искусства древности. Особенно – К дальневосточным. Эрудиция Анджело Пизани в этой области изумила его нового хозяина – подхватив со столика покрытую серовато-зеленой глазурью флягу XVIII века и даже не повернув ее, чтобы взглянуть на «ньен-хао», знак царствовавшей династии, новичок-секретарь воскликнул:

– Потрясающе! Эта фляга с тройным горлышком эпохи Киен-Лонга, украшенная рельефным «волшебным» знаком в форме «пяти священных гор», настоящее чудо! Ей просто цены нет!

– Я тем не менее собираюсь назначить ей цену, – заметил Морозини. – Но не могу удержаться от похвалы! Мэтр Массариа не говорил мне, что вы синолог такого уровня!

– По материнской линии ко мне перешла капелька крови Марко Поло, – скромно пояснил новый секретарь. – Мое увлечение, конечно, началось с Китая, но я кое-что знаю и о древностях из других стран.

– А в камнях, в древних драгоценностях вы тоже разбираетесь?

– Совсем нет, – с обезоруживающей улыбкой признался молодой человек. – За исключением, разумеется, китайских нефритовых безделушек и украшений, но, если господин Бюто пожелает со мной заняться, я очень быстро научусь.

Он действительно выказал явные склонности к новым знаниям, и, поскольку в секретарском деле его особенно нечему было учить, Морозини был весьма доволен своим приобретением. Осталась лишь капля сожаления, что, кроме как по делу, из Анджело невозможно было вытянуть и двух слов. Он передвигался по дворцу, словно безмолвная деловитая тень, радости от него не было никакой, и Альдо еще горше тосковал о Мине: она так живо на все откликалась, такие образные давала характеристики. Вот с кем никогда не было скучно...

Пытаясь разогнать тоску, Морозини завел роман с венгерской певицей, приехавшей исполнять «Лючию ди Ламмермур» в театре «Ла Фениче». Прелестная хрупкая блондинка немного напоминала Анельку и обладала чистым ангельским голоском, но больше ничего ангельского в ней не было. Альдо быстро обнаружил, что Ида столь же опытна в любви, сколь точна в расчетах, что она безошибочно отличает бриллиант от циркона и любыми средствами постарается присоединить княжеский титул к уже имеющемуся у нее титулу примадонны.

Вовсе не желая превращать эту залетную певчую пташку в наседку, Морозини поспешил рассеять ее иллюзии, и роман завершился июньским вечером на перроне вокзала Санта-Лючия вручением подарков – браслета с сапфирами, букета роз и большого платка, словно специально предназначенного для обряда прощания: непостоянный любовник еще долго видел, как он мелькал в окне спального вагона, пока поезд уносил Иду прочь.

Вернувшись домой с радостным облегчением, Морозини поймал себя на мысли, что ему уже не кажется таким горестным то одиночество вдвоем, которым они с Ги Бюто словно были отрезаны от остального мира.

А между тем вести от любимых ими людей приходили крайне редко. Казалось, пески Египта поглотили и Видаль-Пеликорна, и маркизу вместе с мадемуазель дю План-Крепен. И если молчание первого можно было оправдать слишком увлекательным делом, то две другие просто не имели права ограничиться одной-единственной открыткой за полгода!

Не было новостей и от кузины Альдо, Адрианы Орсеоло. Прекрасная графиня прошлой осенью отправилась в Рим, чтобы пристроить своего лакея – и любовника! – Спиридиона Меласа учиться пению у известного преподавателя бельканто, после чего тоже словно бы исчезла с лица земли. Даже на известие о том, что ее дом ограблен, она откликнулась лишь письмом в адрес комиссара Сальвини, выразив в нем свое полное доверие венецианской полиции. Графиня добавила также, что сейчас слишком занята и не может покинуть Рим, а все ее интересы поручила блюсти князю Морозини.

Несколько покоробленный подобной бесцеремонностью – Адриана даже не поздравила его с Новым годом! – Альдо снял телефонную трубку и попросил соединить его с палаццо Торлонья, где кузина имела обыкновение останавливаться. И услышал, что графиня, погостив неделю, уехала, не оставив адреса. По любезному тону собеседника Морозини догадался, что семейство Торлонья после ее отъезда вздохнуло с облегчением. Та же история с маэстро Скарпини: да, конечно, у грека красивый голос, но слишком трудный характер, чтобы можно было долго терпеть его общество. Нет, маэстро неизвестно, куда он отправился...

Первым побуждением Альдо было послать за билетом в столицу, но он быстро опомнился: вряд ли разумно носиться по огромному городу в надежде встретить беглецов, к тому же парочка вполне могла перебраться в Неаполь или куда-нибудь еще. Да и Ги, к которому он обратился за советом, держался мнения, что, раз графиня предпочитает скрываться, пусть продолжает свои приключения.

– Но я же ее единственный родственник и привязан к ней! – убеждал Альдо. – Я должен ее защитить!

– От нее самой? В результате вы просто поссоритесь. Знаете, Альдо, – седина в бороду, бес в ребро. Она как раз в таком возрасте, и, к несчастью, здесь ничем не поможешь. Надо дать ей возможность пройти все безумства до конца, а потом, когда придет время, подобрать обломки.

– Этот грек окончательно ее разорит. Она и сейчас уже не так богата.

– Ничьей вины тут нет.

Ответ был – сама мудрость, и с этого дня Альдо старался не упоминать даже имени Адрианы. Вполне достаточно и тех переживаний, какие вызвали у него некие письма, найденные им в потайном ящике флорентийского кабинета Адрианы после ограбления. И в особенности – одно письмо, подписанное «Р.». Альдо решил оставить его у себя, чтобы хорошенько поразмыслить на досуге. Он не видел другого ключа к тайне, кроме любви, но не осмеливался поделиться этой тайной даже с Ги, возможно, еще и потому, что боялся посмотреть правде в глаза: в глубине души Морозини со страхом догадывался, что эта женщина – его первая полудетская любовь! – так или иначе причастна к смерти его матери...

Альдо и впрямь не очень-то везло с дорогими его сердцу женщинами. Его мать была убита, кузина постепенно превращалась в развратницу. Что до прелестной Анельки, в которую он влюбился в садах Вилянова, ей пришлось предстать перед судом Олд-Бейли по обвинению в убийстве мужа, сэра Эрика Фэррэлса, за которого она вышла по приказу отца, графа Солманского. После окончания процесса она упорхнула в Соединенные Штаты вместе с упомянутым отцом, не найдя нужным хоть как-то выразить ему, Альдо, свою нежность или, по крайней мере, благодарность за все, что он для нее сделал. А ведь клялась, что любит только его...

И что уж говорить об ослепительной Дианоре, его давней пылкой любви, его прежней любовнице, ставшей супругой банкира Кледермана. Она не скрывала от него, что, выбирая между страстью и богатством, не колеблются. Но вот ведь ирония судьбы: Дианора, выйдя замуж за Кледермана, стала – и без всякого удовольствия – мачехой Мины, она же – Лиза Кледерман, его примерная, но склонная к превращениям секретарша, девушка, об отъезде которой дружно сожалел весь дом. И она тоже серым утром растворилась в тумане, даже не подумав, что ее бывшему хозяину, наверное, было бы приятно услышать на прощание несколько дружеских слов.

Прошло лето – пасмурное, тяжелое, грозовое. Чтобы не видеть орд туристов и новобрачных, по традиции проводящих в Венеции медовый месяц, Альдо время от времени сбегал на один из осетровое лагуны в компании своего давнишнего друга, аптекаря с улицы Санта-Маргарита Франко Гвардини, молчаливость которого очень ценил. Вдвоем проводили долгие мирные часы среди диких трав, на песчаной отмели или у развалин часовни, ловили рыбу, Купались, возвращаясь к простым радостям детства. Альдо старался гнать от себя мысли о том, что почта приносила ему лишь деловые письма или счета. Единственным островком в этом океане забвения стала коротенькая записка от мадам де Соммьер, сообщавшая, что она находится в Виши, куда приехала подлечить печень, вконец расстроенную африканской кухней. «Присоединяйся к нам, если не знаешь, чем заняться!» – так заканчивала маркиза свое письмецо, и эта беззастенчивость окончательно испортила настроение ее внучатому племяннику. Ну что же это в самом деле за люди – они вспоминают о вас только тогда, когда им недостает развлечений! Альдо решил надуться.

Но одно мучило его всерьез – отсутствие вестей от Адальбера. На раскопках, конечно, археолог редко подвергается опасностям, однако дело меняется, если ему приходит в голову свои мирные обязанности совмещать с работой секретного агента. А у Адальбера просто талант попадаться во всевозможные ловушки. И вот, чтобы хоть как-то успокоиться, Альдо решил телеграфировать хранителю каирского музея, профессору Лоре, – просто узнать, как поживает его друг. Вернувшись с почты, он обнаружил на столе письмо...

Нет, оно было не из Египта – из Цюриха. Сердце Морозини на мгновение замерло: Симон Аронов! Письмо могло быть только от него! Действительно, вскрыв конверт, он обнаружил в нем сложенный вчетверо листок бумаги, всего несколько машинописных строк: «В среду, 17 октября, на «Кавалере роз». Спросите ложу барона Луи Ротшильда».

Альдо почувствовал, как жизнь возвращается к нему. Его вновь овевал пьянящий ветер приключений, и он поспешил поскорее завершить необходимые дела. Благодарение богу, Ги и Анджело Пизани, антикварный магазин вполне мог обойтись и без него!

Перемена в настроении хозяина всколыхнула оцепенение, в которое погрузился дворец Морозини. Нахмурилась одна Чечина – кухарка и самый старый друг. Когда Альдо сообщил ей об отъезде, она перестала напевать, возясь со сковородками.

– Радуешься, что бросаешь нас? Очень мило с твоей стороны! – проворчала она.

– Не говори глупостей! Я радуюсь тому, что меня ждет потрясающее дело. Оно поможет мне вырваться из трясины серых будней.

– Серых будней! Больше бы слушал, что я говорю, так не мучился бы из-за этого. Разве не я советовала тебе сто раз куда-нибудь съездить? До чего же меня раздражал твой угнетенный вид!

– Значит, теперь ты довольна! Ведь я как раз уезжаю.

– Да, но мне не все равно, куда ты поедешь! Я думаю, тебе стоило бы поехать в... к примеру, в Вену.

Морозини с искренним изумлением уставился на Чечину:

– Почему в Вену? Имей в виду: летом там можно задохнуться.

Чечина принялась теребить ленточки, украшавшие ее чепец и то и дело взлетавшие над ее внушительной фигурой в такт взрывам ее восторгов или гнева.

– Летом можно задохнуться везде. Я сказала «Вена», а могла бы с таким же успехом сказать «Париж», «Рим», «Виши» или...

– Не ломай голову – я еду именно в Вену. Ты довольна?

Не сказав больше ни слова, Чечина вернулась к себе на кухню, старательно пряча улыбку, чем весьма заинтриговала Альдо. Однако, отлично зная, что больше от кухарки ничего не добьешься, он не стал над этим раздумывать и решил заняться укладкой вещей.

Морозини не знал, сможет ли задержаться в Вене после назначенной встречи, и потому отправился туда на три дня раньше, чтобы не лишать себя удовольствия побродить по городу, чье изящество и атмосферу грациозной легкости поддерживали доносившиеся из окон роскошных особняков звуки вальсов.

Небо хмурилось, но Морозини, сидя в купе поезда, пересекавшего долину Дуная и приближавшегося к Вене, чувствовал себя счастливым. Совершенно иррациональное чувство! И ни при чем здесь были воспоминания о довоенных празднествах, равно как и о двух других – чисто деловых – поездках в австрийскую столицу уже после окончания военных действий, когда он освободился из своего плена в старой тирольской крепости. В конце концов, вполне возможно, радость Альдо объяснялась только тем, что Вена – пусть даже он изо всех сил старался об этом не думать – для него значила больше, чем отправная точка погони за очередной пропавшей драгоценностью. Разве порой из самых глубин его памяти не доносился веселый голосок, объявлявший: «На Рождество я еду в Вену, к бабушке»?

Естественно, в столице Австрии проживало немало бабушек, и из этой короткой фразы можно было выудить не так уж много информации, но Морозини обладал замечательной памятью. Однажды услышанное имя застревало в ней навеки, а Мориц Кледерман, отец Лизы, как-то в холле лондонского «Ритца» произнес при нем имя графини фон Адлерштейн. Выяснить ее адрес, наверное, не составит труда, и Альдо решил нанести старой даме короткий визит. Хотя бы затем, чтобы навести справки о ценной сотруднице, слишком внезапно пропавшей из виду. Конечно, ради одного этого он не стал бы трогаться с места, но, раз уж случай представился, глупо было бы им не воспользоваться: история Мины-Лизы почти столь же захватывающа, как та, что связана с нагрудником.

Морозини сошел с поезда на вокзале Императрицы Елизаветы. С плотно затянутого облаками неба лил дождь, но это не помешало путешественнику весело насвистывать аллегро Моцарта, усаживаясь в такси, которое должно было доставить его в «Захер» – самый любимый его отель в городе.

Истинный памятник знаменитому искусству жить венцев, приятное воспоминание об Австро-Венгерской империи, «Захер» носил имя своего основателя – бывшего повара князя Меттерниха. Роскошное здание в стиле «бидермейер» возвышалось как раз позади Оперы. Начиная с 1878 года здесь останавливались все имперские знаменитости в области искусства, политики, военного дела и гурманства, а также важные особы из-за границы. С отелем были неразрывно связаны воспоминания об изысканных трапезах эрцгерцога Рудольфа, трагического героя Майерлинга, его друзей и их прекрасных подруг. Однако эта царственная и романтическая тень ничем не омрачала заведения, второй достопримечательностью которого был шоколадный торт с начинкой из абрикосового варенья, подававшийся со взбитыми сливками – слава этого торта прогремела на весь мир. Фрау Анна Захер, последняя представительница рода, вела дело железной рукой в бархатной перчатке. Она курила гаванские сигары, воспитывала неласковых мопсов и, несмотря на возраст и располневшею талию, умела, как никто, присесть в реверансе перед членами императорских или королевских семей.

Именно она появилась на пороге, стоило Морозини войти в холл, украшенный живыми растениями и двумя аллегорическими женскими фигурами в два человеческих роста и с могучими грудями. Будучи всего-навсего скромным князем, Морозини удостоился лишь чести поцеловать пухлую руку, как поступил бы с любой хозяйкой любого дома, принимающей его у себя. Присутствие этой женщины придавало отелю особое очарование: Анна Захер умела принять каждого в соответствии с его рангом, а если приезжал завсегдатай, его встречали как истинного друга. Это относилось и к Морозини. Тяжеловатое, но все еще свежее лицо, обрамленное серебряными волосами, озарилось радостной улыбкой.

– Так приятно видеть вас, ваше сиятельство, словно вы привезли с собой прекрасное солнце Италии. Я счастлива снова сказать вам: добро пожаловать в этот дом!

– Очень надеюсь услышать это от вас еще много-много раз, дорогая фрау Захер!

– Это одному богу известно! Я ведь не молодею.

– Сколько времени вы пробудете у нас?

– Понятия не имею. Зависит от дела, которым мне предстоит заняться. Но это не единственная причина, другая – вечерний спектакль в Опере в среду...

– Ах, «Кавалер роз»! Чудесно, чудесно! Это будет удивительный вечер! Выпьем вместе традиционную чашечку кофе, пока ваши вещи отнесут в номер?

– У вас заведены для друзей прелестные обычаи, фрау Захер. Грех отказываться.

Они вместе вошли в «Роте кафе» – элегантный салон с затянутыми красным шелком стенами, освещенный хрустальными люстрами. Им тут же подали знаменитый кофе по-венски, украшенный взбитыми сливками и сопровождаемый стаканом воды со льдом, – такой кофе австрийцы обожали. Морозини тоже. Он искренне считал, что во всей Европе только этот способ употребления восточного напитка может соперничать с итальянским, все остальные разновидности – жалкие помои.

Попивая кофе, они болтали о том о сем, превозносили Венецию, да и Вену тоже – несмотря на финансовые затруднения, светская жизнь в городе оживлялась с каждым днем. А ведь это просто необходимо, чтобы, как прежде, привлекать туристов со всего света. Вена без музыки и вальсов перестанет быть Веной. В противоположность Германии, только что «урезанной» Францией на Рур и с каждым днем все больше погружающейся в анархию и экстремизм, родовой бастион империи Габсбургов старался вернуть себе душу и даже возвысить ее. Ведь канцлером Австрии был священник, монсеньор Шейпель. Этот бывший преподаватель богословия, ставший депутатом, а потом и президентом христианско-социалистической партии, пытался вывести страну из безденежья, введя новую денежную единицу – шиллинг – и соблюдая режим строгой экономии. В то же время он старался утвердить суровую мораль. Конечно, это нравилось не всем, но Австрия довольно успешно выбиралась из послевоенных бедствий. Фрау Захер не сомневалась, что канцлер – благородный человек.

– Иногда даже кажется, что мы вернулись во времена нашего дорогого императора. Прекрасное было время... Старая аристократия вновь осмеливается быть самою собой...

– Кстати о старой аристократии – может быть, вы окажете мне помощь, фрау Захер? Я хотел воспользоваться моим пребыванием здесь, чтобы отыскать одну из подруг моей матери, пропавшую из виду со времен войны. Вы ведь знаете не только весь город, но и все выпуски «Готского альманаха» наизусть...

– Если это в моих силах, только спросите...

– Большое спасибо. Вот: не ушла ли, по вашим сведениям, в лучший мир графиня фон Адлерштейн?

Искусно подрисованные брови старой дамы поднялись по меньшей мере на сантиметр, а рука нервно затеребила жемчужную подвеску на черной бархотке, обвивавшей ее шею в тщетной надежде подтянуть увядшую кожу.

– С чего бы ей туда уйти? Мы примерно ровесницы. Правда, среди высшего дворянства, в окружении монархов я знала больше мужчин, чем женщин...

– И все же вы, очевидно, знаете эту даму, раз вам известно, сколько ей лет?

– На самом деле я знаю ее по двум причинам. Во-первых, лет двадцать пять назад свадьба ее дочери с банкиром, очень богатым, но без капли дворянской крови, наделала много шума. Ее положение при дворе могло бы сильно ухудшиться, если бы не вмешалась наша бедная императрица Елизавета. Незадолго до смерти. Она хорошо знала семью Кледерман.

– А другая причина?

– Куда более меркантильная, – смеясь, ответила Анна Захер. – У графини слабость к нашему торту, и она непременно присылает за ним, когда приезжает в Вену. Но сейчас ее здесь нет, поскольку с начала лета ни одного заказа из дворца на Гиммельфортгассе не поступало...

Морозини чуть не захлопал в ладоши от радости: эта душечка, сама того не подозревая, дала ему бесценные сведения – ведь спрашивать адрес было не слишком удобно, поскольку речь якобы шла о подруге его матери. Однако Альдо позволил себе только вздохнуть и меланхолически улыбнуться.

– Ну что ж, мне не повезло! Придется ограничиться визитной карточкой с парой слов. Может быть, графиня мне ответит...

– О, я уверена, она не преминет это сделать! Она будет рада вам не меньше, чем я сама...

Как раз в этом Морозини сомневался – ведь бабушка Мины-Лизы даже не подозревала о его существовании.

На следующий день после обеда, несмотря на дождь, Альдо прогуливался по Гиммельфортгассе, до которой от гостиницы было не более двухсот метров. Это была тихая улочка, каких много в центре города; прежде ее замыкали насыпи, которые император Франц-Иосиф заменил Рингом – чудесным кольцевым бульваром, засаженным деревьями и цветами. И, как на всех подобных улицах, здесь стояли старинные особняки и два или три дворца, один из которых был особенно примечателен. Три ряда высоких окон над антресолью, внушительный сводчатый портал, по обе стороны которого косматые атланты поддерживали ажурный балкон резного камня. С обеих сторон – двери поменьше, ведущие в нижние помещения. Узковатое – всего семь окон по фасаду – здание походило на жилища крупной буржуазии XVIII века, но герб, украшавший скульптурный навес над центральным окном, свидетельствовал о том, что дворец принадлежит аристократам. А поскольку на нем был изображен усевшийся на скалу черный орел на золотом поле, у Морозини не осталось ни малейшего сомнения: это и есть дом, который он искал, ведь Адлерштейн означает «орлиный камень».


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4