Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Хромой из Варшавы - В альковах королей

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Бенцони Жюльетта / В альковах королей - Чтение (стр. 17)
Автор: Бенцони Жюльетта
Жанр: Исторические любовные романы
Серия: Хромой из Варшавы

 

 


Ингеборга ослепительно красива, но своей белоснежной кожей и огромными изумрудными глазами она еще больше, чем прежде, напоминала мраморную статую. Она была будто неживая… К тому же принцесса молчала — хотя вряд ли пара латинских фраз, которые она могла произнести, помогла бы Филиппу любить это изваяние!

Ингеборга ждала ласк, неподвижно лежа на широком супружеском ложе, но Филипп так и не решился дотронуться до нее. Трижды пытался он лечь рядом с супругой, обнять ее, поцеловать — и все три раза тут же вскакивал с постели и принимался шагать взад-вперед по комнате; при этом его руки дрожали, а по лбу струился холодный пот.

Решив, что он смущается, Ингеборга улыбнулась и поманила его к себе. Он заставил себя лечь, но спустя несколько минут снова встал. Ингеборга подумала было, что так, видно, и должно быть в первую брачную ночь, однако вскоре поняла, что происходит что-то странное.

Мечась по комнате и сжимая кулаки, король пытался унять лихорадочную дрожь, но ему так и не удалось разбить окутывающий Ингеборгу холод, который охватил и его, просачиваясь в его вены, убивая всякое желание… Эта женщина слишком красива! Вдруг королю пришла в голову мысль, от которой он побледнел…

— Меня околдовали!.. — в испуге прошептал он и, все так же дрожа, лег с Ингеборгой.

Это недоступное для него женское тело стало внушать ему ужас. Он отодвинулся на край ложа, подальше от жены, стараясь забыться сном. И поутру юная принцесса проснулась такой же невинной, какой заснула накануне…

Утром слуга трижды ударил жезлом в дверь опочивальни. Придворные с улыбками встали на пороге.

Королевская чета восседала на брачном ложе. Супруги были уже одеты в красные шелковые туники и верхнее платье из золотой парчи. Они были великолепны, но от придворных не укрылось, что король, обычно розовощекий, сегодня был бледен, как привидение, а глаза государя не выражали ничего. По лицу же его юной супруги было видно, что она плакала…

Придворные торжественно сопроводили молодоженов к собору, где должна была состояться коронация Ингеборги.

Было пятнадцатое августа, праздник Богородицы. Весь город готовился к церемонии. Ликующие толпы заполонили улицы.

И вот королевская чета вновь вступила под высокие своды собора. Однако на сей раз лица супругов были неподвижными и отрешенными.

Филипп и Ингеборга, бледные и печальные, опустились на колени перед алтарем. Церемония началась.

Архиепископ Реймский Гийом де Шампань, дядя короля, в окружении двенадцати епископов сначала подтвердил коронацию Филиппа Августа, а потом, повернувшись к Ингеборге, приступил к обряду. Два епископа, развязав золотые тесемки на тунике женщины, обнажили Ингеборгу настолько, чтобы архиепископ мог совершить миропомазание, прикасаясь пальцами, смоченными в благовонном елее, к ее груди. Но не успел архиепископ начертать крест, как слабый крик заставил его обернуться. Он так и застыл с вытянутой рукой, с ужасом глядя на Филиппа Августа. У короля начался припадок. Дрожащий, с закатившимися глазами, монарх махал руками так, словно отгонял от себя злых духов. В исступлении он стал цепляться за золотое облачение дяди. Побелевшие губы короля беззвучно шевелились.

К государю подбежали священники, загораживая его от людских глаз. Гийом де Шампань осторожно высвободил свое облачение из пальцев Филиппа, чтобы закончить церемонию. Вдруг король двумя руками оттолкнул от себя жену… Та не могла больше удержать слез…

В храме воцарилась тишина. Все смотрели на архиепископа, чья рука застыла в воздухе. Поколебавшись, он вдруг решился и коснулся пальцем, смоченным в елее, лба короля.

По телу Филиппа пробежала дрожь, его мертвенно-бледное лицо постепенно порозовело. Наконец он вполне осмысленным взглядом посмотрел на дядю и тяжело вздохнул. «Можно продолжать», — говорили его глаза.

И архиепископ продолжил церемонию — медленную, торжественную, бесконечную…

После благодарственного молебна под звон колоколов и пение гимнов король и королева вышли из собора. Их приветствовали толпы горожан. Улыбка вернулась на лицо Ингеборги, но ненадолго. Как только они добрались до ворот замка, Филипп оставил напуганную жену одну, не одарив ее ни словом, ни взглядом, и удалился в свои покои, требуя к себе советников.

Те явились незамедлительно: архиепископ Реймский, брат Бернар де Венсенн, Этьен де Турне и прочие. Король, восседая в своем резном деревянном кресле, угрюмо смотрел на них. Он уже пришел в себя, и его ужас сменился гневом и холодной яростью. По дороге из собора в замок Филипп уже признался дяде в том, что почувствовал внезапное отвращение к Ингеборге: это-то и вызвало припадок…

— Она околдовала меня, — твердил король. — Лишила мужской силы! Пусть отправляется обратно в Данию!

Тщетно прелат пытался объяснить племяннику, что такое могло случиться с ним просто от усталости, а то и от неутоленной страсти. Король не желал слушать возражений.

— Я хочу, чтобы она уехала, — повторил он.

И теперь Филипп Август, взирая из своего кресла на прибывших сановников, вовсе не просил у них совета. Он излил перед ними душу, рассказал об ужасной ночи и о проклятии, лишившем его мужской силы. Он понял, что нечеловеческая красота Ингеборги — порождение дьявола. Датчанка околдовала его, и теперь король боялся, что никогда не сможет возлечь с женщиной. Это к добру не приведет…

— Почему вы ни словом не обмолвились об этом перед коронацией?!

— Почему вы допустили, чтобы Ингеборга приняла святое помазание?.. — наперебой вопрошали святые отцы.

— Да потому, что я надеялся на то, — отвечал король, — что помазание снимет проклятие. Я христианин, и я верил, что господь изгонит злого духа, но он этого не захотел! — О, Филипп понял это сразу, как только неодолимый ужас обуял его! А произошло это в тот самый миг, когда епископы приоткрыли дьявольское тело Ингеборги.

— Я не смогу жить с этой женщиной! — закричал король, теряя самообладание. — Ее надо отослать назад в Данию. Пускай убирается с теми, кто ее сюда привез! Невелика беда. Все равно мы не получили того, на что рассчитывали. Сообщите датским посланникам, что им вернут принцессу.

Датчане, почуяв неладное, уже приготовились незаметно улизнуть из Амьена. При одной мысли о том, что скажет им король Кнут, когда они привезут обратно его сестру, у них душа ушла в пятки. А уж о том, что он с ними сделает, лучше было вообще не думать: ведь молодой король ничуть не мягче своего покойного родителя…

Однако у них есть выход, и им нужно воспользовался. Больше нет Ингеборги Датской. Она не только повенчана, но и коронована. Она стала не только супругой французского монарха, но и французской королевой. А какое им дело до французской государыни?

И вот, опасаясь, что изворотливые французы придумают какую-нибудь отговорку, датчане собрались в путь, бросив свою принцессу на произвол судьбы.

Ингеборга осталась одна. Вскоре ее навестил аббат Гийом, всегда искренне восхищавшийся красотой датской принцессы. Аббату велено было объяснить королеве, что произошло, и от этого поручения «а глаза несчастного наворачивались слезы. Жаль, ах как жаль ему бедняжку? Но ничего ее поделаешь, он вынужден подчиниться.

Ингеборга расплакалась, узнав о том, какое отвращение испытывает к ней супруг. Но когда аббат сообщил ей о решении короля отправить ее домой с датскими послами, молодая королева вдруг успокоилась. Такого Гийом не ожидал.

— Король Франции женился на мне, — твердо возразила Ингеборга.

— Да, — согласно кивнул аббат, — однако Его Величество сообщил нам, что не стал вам настоящим супругом.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила Ингеборга. — Мы с королем спали в одной постели…

— Да, но этого недостаточно, — перебил ее святой отец.

— Для меня — достаточно, — заявила датчанка. — К тому же именем господа на мою голову возложили корону. Теперь я королева Франции. Никто и ничто не заставит меня от этого отказаться.

Гийом просил и умолял, уговаривал и убеждал, объясняя, как страшен гнев государя, но все напрасно. Ингеборга не собиралась поступаться своими правами. Она королева, королевой и останется! Дания для нее — лишь воспоминание…

Бедному аббату оставалось только вернуться к королю и рассказать ему обо всем. Он шел медленно, с трудом переставляя ноги, и все гадал, как встретит Филипп Август столь неожиданную весть. Было наперед ясно, что радоваться он не станет… Но того, что произошло, аббат и представить себе не мог.

— Ингеборге место в монастыре! — в ярости вскричал король. — Сегодня же отправьте ее к сестрам святого Мавра, и пусть она остается там, пока не решится ее участь.

После чего, овладев собой, Филипп заявил:

— Я уезжаю в Париж. Буду жить во дворце на острове Сите.

— А нельзя ли, — дрожа от волнения, решился спросить Гийом, — отправить ее в Креси или другой замок, который Ваше Величество подарили ей в день свадьбы?

— Земли эти и замки принадлежат королеве Франции, я же не считаю Ингеборгу таковой, — резко возразил Филипп Август. — И хватит об этом!

Гийом молча поклонился.

Тем временем в Париже обсуждали слухи, долетавшие из Амьена. В столице новости всегда распространялись быстро, и взбудораженный народ пытался найти им объяснение.

— Говорят, что датчанка навела порчу на нашего короля, — судачили кумушки на рынке.

— Вы только представьте себе — она лишила Его Величество мужской силы! Какой ужас! — хватались за головы молодые парижанки.

— Она его околдовала! — говорили старики, больше всего страшась бесовских чар.

Слухи ширились с быстротой молнии, попадая на благодатную почву: ведь народ еще не забыл кроткую королеву Изабеллу. Все, конечно, рады были бы приветствовать новую королеву, о которой шла молва, что она писаная красавица, но лишь при одном условии — что всеми обожаемый король найдет с ней свое счастье.

Парижане искренне любили своего государя не только за храбрость и ум, но и за заботы о столице. Улицы, до недавнего времени напоминавшие зловонные болота, замостили булыжником, стены домов подновили, а городские валы расширили и надстроили. Да и как было не восхищаться королем, который частенько ходил переодетым по Парижу и, как равный, разговаривал с горожанами, расспрашивал их о жизни, облегчал страдания нищих и обездоленных…

И вот теперь Филипп при одном только упоминании имени Ингеборги скрежетал зубами от злобы и ничего не хотел слышать о ней. Он уже принял решение и мечтал лишь о том, чтобы разорвать ненавистные узы этого брака. Ни о чем другом не говорил он с архиепископом Реймским и остальными прелатами.

Гийом де Шампань, не скрывая огорчения, пытался вразумить племянника, намекая на то, что его временная слабость, возможно, вызвана болезнью, перенесенной им под стенами Акры, что если подождать, то, как знать…

Обидевшись на дядю, Филипп не замедлил обзавестись тремя любовницами сразу. Вот, мол, вам, дядюшка, временная слабость!

Тогда архиепископ отправился к сестре. Аделаида, как и он, тревожилась за сына. Королеву-мать вовсе не радовало, что ее предчувствия сбылись, и ей хотелось поскорее найти выход и помочь Филиппу.

Однажды утром после долгой беседы с Гийомом и другими советниками короля она вместе с братом отправилась к государю.

Но стоило Аделаиде заговорить, как Филипп вскипел от ярости.

— Я уже объявил свою волю! — закричал он.

— Ваше Величество, — мягко отозвался архиепископ Реймский, — попробуйте еще раз. Ступайте к королеве. Исполните просьбу святой церкви, благословившей ваш союз, всего нашего королевства и датского государя!

— Кто знает, может, отвращение первой ночи исчезнет, — неуверенно заметила Аделаида. — А если оно сохранится, архиепископ позаботится о вашем разводе. Мы обещаем вам это, сын мой.

— Сделайте еще одно усилие, государь, — умолял Филиппа дядя. — Нельзя же из-за одной неудачной ночи подвергать опасности королевство…

Устами архиепископа говорили мудрость и надежда.

Филипп был слишком благоразумным человеком, чтобы не понять этого.

— Да будет так! Я попробую еще раз, — вздохнул он, грустно улыбаясь матери и дяде.

На следующий же день король отправился в монастырь в сопровождении дяди, Этьена де Турне и аббата Гийома.

Внезапный приезд мужчин застал монахинь врасплох. Взметая белые одежды и вуали, сестры, растерянные и покрасневшие от смущения, разлетелись в стороны, словно стая чаек. О том, что может произойти в одной из келий, они тут же догадались, поэтому неудивительно, что обреченные на целомудрие женщины всполошились. В их воображении король, помазанник божий, внезапно превратился в простого мужчину, а это попахивало грехом. Его шаги гулким эхом раздавались под каменными сводами монастыря, вызывая тревогу и… любопытство.

Ингеборга, которую успели предупредить о прибытии короля, покорно ожидала его в своей комнате. Он вошел к ней в сопровождении аббата, и Гийом объяснил, что Филипп явился к ней из лучших побуждений. Ингеборга должна оказать супругу достойный прием. Филиппу же Гийом шепнул, что Ингеборга боится и королю стоило бы быть с ней понежнее…

Вместо ответа Филипп взял аббата за плечи и выставил вон, уверенный, что на этом свидании, которое он, король, воспринимал как поединок, третий лишний…

Время ползло томительно медленно для тех, кто с надеждой ждал в саду исхода не подобающего святой обители дела. Минули полчаса, показавшиеся вечностью, когда дверь наконец открылась. Затаив дыхание, все замерли на месте…

Увы! Государь пребывал в крайнем волнении. По его мертвенно-бледному лицу струился пот, руки дрожали, посиневшие губы плотно сжались. Он в ярости захлопнул за собой дверь, но даже ее грохот не смог заглушить доносившихся из келий рыданий…

Не проронив ни слова, король собирался вскочить на коня, но тут с ним опять случился припадок. Закатив глаза и сотрясаясь в страшных судорогах, Филипп закричал:

— Я бессилен! Бессилен! Ничего не могу сделать! Эта женщина меня заколдовала! Ужас! Ужас! Ужас!

Силы покинули Филиппа Августа, и он потерял сознание.

На следующий день об этом происшествии стало известно в Париже.

— Если у короля ничего не вышло, — рассуждали добрые парижане за стаканчиком вина, — значит, у королевы есть какой-то изъян. Может, у нее кожа как у ящерицы… — гадали одни.

— Или рыбья чешуя на животе… — вторили им другие.

— Ну да! — смеялись сплетники. — А может, наш любезный государь, желая лишить королеву девственности, увидел, что с невинностью она рассталась еще в родной Дании…

Это оскорбительное для королевы предположение вскоре было доведено до сведения обретавшихся в Париже датских студентов, что вызвало жестокое побоище на горе святой Женевьевы. Те, кто верил в невинность юной королевы, дрались с теми, кто вообще ни во что не верил. Как ни странно, датский король не откликнулся на эти события и войны Франции не объявил.

Между тем Ингеборга по-прежнему отказывалась покинуть страну. Обливаясь слезами, она клялась, что и в Амьене, и в монастыре она принадлежала своему супругу, однако подробностей описать не могла. Это, впрочем, казалось вполне естественным для молодой неискушенной девушки. Но однажды все выяснилось: Ингеборга хотела оставаться королевой Франции, потому что…

— Я люблю Филиппа! — во всеуслышание заявила она и разрыдалась.

Однако это ничего не изменило. Гийом де Шампань, верный обещанию, которое он дал королю, вынужден был принять меры к расторжению брака.

Пятого ноября он созвал в Компьене собор, куда пригласил прелатов и баронов. Ингеборге велено было предстать перед ними.

Недолго посовещавшись, все сановники единодушно решили, что Ингеборга состояла в родстве с Изабеллой де Эно, первой женой Филиппа Августа, поэтому его второй брак признали кровосмесительным.

Когда же королеве через переводчика объяснили, что брак ее расторгли по причине ее родства с первой женой Филиппа, красавица с громким плачем вскочила на ноги и выкрикнула:

— Плохая Франция! Плохая! Рим! Рим! Присутствовавший на соборе папский легат побледнел.

Он дал согласие на этот развод, полагая, что Ингеборга безропотно подчинится вердикту. Но если она теперь обратится к папе, Его Святейшество потребует расследования и неприятностей не оберешься!

И в самом деле, все неприятности были еще впереди. Изнурительная борьба между Ингеборгой и Филиппом затянулась на целых двадцать лет.

В тот же вечер Филипп Август по настоянию папского легата приказал отвезти упрямицу в аббатство Сизуин, которое находилось за пределами Франции, на земле, подвластной германскому императору, злейшему врагу короля Дании.

Несчастная Ингеборга провела там несколько лет в страшной нищете, ибо Филиппу Августу недостало великодушия обеспечить ей содержание. Чтобы выжить, она вынуждена была продавать свои платья и на вырученные деньги покупать себе пищу. Разумеется, прими она условия Филиппа Августа, всем ее бедам пришел бы конец, но этого она никогда не сделает! Единственными, кто утешал Ингеборгу в ее горьком одиночестве, были Этьен де Турне и аббат Гийом, которые навещали ее, считая себя повинными в страданиях отвергнутой королевы.

После очередного посещения аббатства епископ Турне писал архиепископу Реймскому:

«Предоставляя господу судить о деле, которого не разрешил приговор человеческий, я все же не могу удержаться от жалости при виде королевы Ингеборги. Обходятся с нею здесь донельзя дурно. В обители она живет впроголодь, однако выполняет самую тяжелую и грязную работу, какую на нее возлагают. Ни словом, ни намеком не жалуясь на свою судьбу, она лишь денно и нощно молится, обливаясь слезами, но не о собственном благополучии, а о счастье и спасении короля. Ибо, как ни странно, Ингеборга в своем суровом заточении продолжает страстно любить государя, мечтая о нем как о супруге и вспоминая, как впервые увидела его у ворот Амьена».

Опальная королева по-прежнему имела полное право считать Филиппа Августа своим супругом, ведь папа отказался признать их развод, хотя наказывать французского монарха не стал. Впрочем, Филиппа мнение папы ничуть не занимало: у него нашлось занятие получше… Он сам решил найти способ расторгнуть ненавистный брак!

— А не жениться ли мне вновь? — сказал как-то король, после чего начал подыскивать себе достойную избранницу.

Однако страдания Ингеборги, о которых при европейских дворах уже слагали песни трубадуры, стали известны всем, и король Франции отовсюду получал унизительный отказ.

Лишь в 1196 году, через три года после памятной ночи в Амьене, предложение Филиппа Августа, которому уже исполнился тридцать один год, приняла Агнес — сестра Отгона, герцога Меранского.

Ободрившийся Филипп Август тут же отправил послов, дабы те привезли девушку во Францию, но прежде всего он потребовал подробного ее описания. Государь желал доподлинно знать, красива ли она и не похожа ли случайно на Ингеборгу.

Королю не замедлили сообщить, что Агнес Меранская — черноволосая, смуглая, высокая и ничем не напоминает ни блондинку Изабеллу де Эно, ни рыжеволосую Ингеборгу.

Облегченно вздохнув, Филипп Август отправился в Компьень, где вскоре должна была состояться его встреча с невестой.

Узнав о приближении кортежа, Филипп в парадном облачении с непокрытой головой вышел к воротам замка. Вскоре на дороге показались конные знаменосцы, а за ними кареты, которые сразу же обступила толпа жителей Компьеня.

Филипп в нетерпении подходил все ближе, пока наконец не увидел девушку… Глядя на нее восторженно, хотя и не без боязни, он застыл на месте, не в силах сделать больше ни шага.

Королевская свита замерла в ужасе. Неужели все снова повторится?

Но нет, на этот раз все совсем по-другому. Это было не оцепенение при виде завораживающей, сверхъестественной красоты, а самая обычная, причем взаимная любовь с первого взгляда.

Да-да, Агнес влюбилась в Филиппа в тот же миг, когда и он полюбил ее!

— О господи, какие чудесные у нее глаза, — прошептал очарованный красотой невесты Филипп. — В ее взгляде столько любви и тепла! Не может быть, чтобы я был опять околдован.

Агнес медленно приближалась к жениху, с любопытством присматриваясь к королю, о котором ей столько рассказывали. Хотя он был совершенно лыс, Агнес сочла его красивым. Его исполненный королевского достоинства взгляд был в то же время мягким и нежным.

«Должно быть, он сильный и страстный, — подумала Агнес, — и с ним приятно делить ложе».

И она не ошиблась.

Их пышная свадьба состоялась на следующий день, а наступившая затем брачная ночь

стала первой в ряду ей подобных, исполненных ничуть не меньшей страсти и любви.

Наутро в зал, где до рассвета пировали гости, вбежал королевский слуга и громко объявил:

— Ночь прошла как нельзя лучше!

Гости зашумели, заволновались.

— Правда ли это? — слышалось отовсюду.

— Разумеется, я же стоял за дверью… — обиженно сказал слуга. — Да и простыня, свидетельствующая о девственности Агнес, уже выставлена на всеобщее обозрение.

Так началась великая и страстная любовь. Король наконец был счастлив.

Между тем Ингеборга, о которой все забыли, по-прежнему страдала и тосковала в далеком монастыре. Узнав о браке Филиппа Августа и о том, как страстно он влюблен в Агнес, отвергнутая королева целыми днями рыдала, спрашивая себя, чем же она, Ингеборга, виновата в том, что король ее возненавидел.

Пока Ингеборга томилась в монастырской келье, ее брат Кнут Датский слал к папе все новых послов, требуя справедливости. Однако папа Целестин III в свои девяносто два года не осмеливался выступить против французского монарха и ограничился лишь благословением Ингеборги.

Так продолжалось целых полтора года. Все это время знать и простолюдины радовались счастью своего повели теля, но, увы, оно оказалось недолгим. Вскоре из Рима пришло грозное послание.

В январе 1198 года умер старый Целестин III, а новый папа был человеком непреклонным. Рассчитывать на скорую кончину Иннокентия III не приходилось — Лотарио де Сеньи было всего тридцать восемь лет. Он происходил из знатного римского рода и наперед решил не церемониться с французским монархом и заставить его подчиниться своей воле. Выступив в защиту Ингеборги, папа приказал Филиппу Августу отослать от себя Агнес, которую назвал наложницей и самозванкой, и вернуть из монастыря законную супругу.

«Рим отменил приговор французских прелатов и считает Ваше Величество двоеженцем», — писал Иннокентий III.

В страшном гневе король разорвал папскую грамоту и не ответил Иннокентию, но вскоре из Рима прибыл легат с новым посланием.

— Передайте Его Святейшеству, что Агнес моя супруга и никто не вправе разлучать нас, — спокойно ответил Филипп.

Французский король давно не мальчик, да и не простой дворянин — он могущественный владыка великой страны, и Папе Римскому без него не обойтись. Если папа хочет, чтобы в его споре с императором Священной Римской империи Франция приняла сторону наместника святого Петра, Иннокентий III должен будет за это заплатить, рассуждал Филипп.

С другим папой Филипп, возможно, и договорился бы, но только не с Иннокентием III — недаром он прослыл одним из самых сильных, но и самых грозных пап в истории церкви. Его легат, искусный дипломат Петр Капуанский, прибыл во Францию с совершенно недвусмысленными указаниями. В случае неповиновения папа велел пригрозить Филиппу отлучением от церкви, и не одного только короля, но и всего королевства!

Однако дипломатические ухищрения Петра Капуанского не возымели действия. Король стоял на своем: он любит Агнес и ни за что не желает с ней расстаться.

Папский легат почувствовал себя несчастнейшим из смертных. Петру Капуанскому очень хотелось вразумить упрямого короля, которого он высоко ценил. Тем более что дело было за малым: надо было лишь на время удалить от себя Агнес и призвать Ингеборгу, пока вопрос о браке не разрешится. Легат едва не заболел, но так и не смог заставить влюбленного Филиппа подчиниться папе. Однако ослушаться папу Петр Капуанский не смел.

И вот 6 декабря 1199 года папский легат созвал церковный собор в Дижоне. Против своей воли на собор вынужден был явиться архиепископ Реймский. Кроме него, присутствовали еще восемнадцать епископов, аббаты из Клюни, Сен-Реми, Сен-Дени и много других прелатов.

Семь дней заседал собор, обсуждая, какому наказанию подвергнуть короля за непослушание. В конце концов в стране был объявлен интердикт. По всей Франции запрещалось отправлять богослужения и прочие религиозные обряды — венчать, крестить, отпевать…

Узнав об этом приговоре, Филипп Август, побледнев от гнева, приказал схватить и заточить в темницу папского легата, осмелившегося надругаться над Францией. Однако Петр Капуанский загодя покинул пределы владений французского монарха.

Народ был потрясен карой, обрушившейся на страну. Люди начали роптать, виня во всех Своих несчастьях королеву Агнес.

— Видно, она ведьма почище королевы Ингеборги, — громко говорили парижане, собираясь на улицах. — Только колдовскими чарами можно было так привязать к себе короля…

Самого Филиппа люди тоже осуждали. Подданные французского монарха не могли простить своему повелителю того, что своим упрямством он навлек на страну столь суровое наказание.

Вскоре Грозный приговор был приведен в исполнение, и жизнь во Франции замерла. Двери церквей и монастырей заперли, добрым христианам не позволяли крестить детей и хоронить усопших. Трупы отравляли воздух, и в сердцах живых поселился ужас.

Филипп знал, что народ обвинял его, но не мог расстаться с Агнес — и всю силу своего негодования обрушил на Ингеборгу. Король уже готов был убить несчастную узницу, но Агнес умолила возлюбленного, и он повелел только вывезти датчанку из аббатства Сизуин и заточить ее в еще более суровом и отдаленном месте. Уже восемь лет томившейся в заключении Ингеборге предстояло прожить там многие годы…

Однако и жизнь Агнес нельзя было назвать счастливой. Она любила Филиппа всей душой, но не хотела, чтобы из-за нее страдало все королевство. Интердикт казался ей бесчеловечной и несправедливой карой, ведь он со всей жестокостью обрушился на головы ни в чем не повинных людей!

Филипп Август же оставался непреклонным — до тех пор, пока в сентябре 1200 года гнев народа не перешел едва ли не в открытый бунт. Только тогда король отправил к папе послов с просьбой отменить интердикт и на вселенском соборе рассмотреть законность его брака с Ингеборгой. Решению собора он обещал подчиниться.

Ему пришлось отослать Агнес в замок в Пуасси, а Ингеборгу перевести в Сен-Леже-де-Ивелин близ Парижа. Сделать большее было выше его сил. Похудевшая, но по-прежнему красивая Ингеборга вызывала у него такое же отвращение, как много лет назад.

— Я уступил — пусть же теперь Его Святейшество созовет вселенский собор, — заявил Филипп папскому легату. — Рассчитываю, что вердикт будет в мою пользу.

— Но, Ваше Величество, королеву прежде всего должен принять Париж… — возразил посланник, но настаивать не посмел, ведь Иннокентий на сей раз велел ему быть с французским монархом помягче, если только тот проявит добрую волю.

И интердикт, продолжавшийся девять месяцев, был отменен.

Вселенский собор, который просил созвать Филипп Август и на вердикт которого он так надеялся, собрался в Суассоне, но дело повернулось неблагоприятным для короля образом. Филипп не знал, что Ингеборга написала в Рим, жалуясь на легата, который, по ее мнению, слишком угождал монарху. Вскоре в Суассон прибыл другой посланник папы — суровый бенедиктинец кардинал Сен-Поль, доставивший королю столько неприятностей, что Филипп решил покончить с собором.

Вскочив с места, он заявил, что признает Ингеборгу своей законной супругой, и со словами «Я всегда ее любил!» выбежал из зала.

Собор был распущен, а бедная Ингеборга вернулась в заточение — на этот раз в монастырь, где с ней должны были обращаться как с законной королевой.

Оскорбленный кардинал Сен-Поль вернулся в Рим, однако Иннокентий III не стал выслушивать его жалоб. Папа решил, что ослушник уже достаточно наказан, и послал во Францию легата-октавианца с приказом созвать новый собор и освободить наконец Филиппа Августа от брачных уз.

Но — увы! — не успел собор состояться, как умерла Агнес…

Узнав о событиях в Суассоне, беременная Агнес пришла в отчаяние. Она не понимала, как Филипп мог от нее отказаться!

— Неужели король полюбил Ингеборгу?! — рыдая, спрашивала она.

Чуть успокоившись, она вновь и вновь донимала своих фрейлин расспросами о том, как вел себя Филипп с Ингеборгой.

— Он говорил с ней? Обнимал? А она? Что делала она?

Но никто не мог ей ничего ответить, и Агнес впала в тоску. Жизненные силы покидали ее, временами она даже теряла сознание.

Через месяц Агнес родила мальчика.

Страшно возбужденная, она то и дело спрашивала придворных дам:

— Вы полагаете, король приедет посмотреть на своего сына?

Ее обнадеживали и утешали, но Филипп Август, желая избежать нового столкновения с папой, не спешил появляться в Пуасси. Агнес перестала есть и плакала все дни и ночи напролет. Она так и не оправилась после родов.

— Из-за меня королю пришлось столько страдать… — прошептала она однажды побелевшими губами и тихо скончалась, так и не повидавшись перед смертью со своим любимым.

Мальчик Тристан пережил мать всего на несколько дней…

Горе Филиппа было безмерно. Он похоронил Агнес на кладбище при церкви Сен-Корентен близ Нанта и обратился к папе с просьбой признать законными троих рожденных ею детей.

Иннокентий III, дабы примириться с королем Франции, уступил его просьбе, отправив Филиппу сочувственное письмо. Тем самым папа признал брак Филиппа Августа и Агнес Меранской. При этом он, конечно же, и думать не думал, что скажут о нем французы.

— Значит, нам ни за что причинили столько горя? — говорили простые люди, обижаясь на папу и жалея своего государя.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24