От кобеля, когда в тухлятине вываляется, так не несет. Что дымом разит - ничего удивительного. На чердаках, небось, обретается. На ней были чулки домашней вязки. Перед мысленным взором Сигизмунда всплыла трогательная работящая эстонская бабушка, которая там, у себя на хуторе, подоив коровку, сидит у очага и вяжет внученьке чулочки. Он даже взгрустнул. Ведала ли старушка, в какую мерзость внученька впала... А что сказал бы девкин дедушка? Подобно тому, как у каждого уважающего себя питерца имеется героическая бабушка-блокадница, всякий порядочный прибалт обязан иметь дедушку - "лесного брата". С бородой лопатой и обрезом. В это Сигизмунд верил нерушимо. Ухлопает ведь непутевую, если узнает. Все эти непримиримые борцы с советской властью и русской оккупацией таковы. На мгновение Сигизмунд увидел заснеженный лес, поляну, несгибаемого дедушку с обрезом и падающую внучку-наркушницу... Из ствола обреза сочится сизый дымок... Во внучке дыра размером с кулак... "Я тебя породил, я тебя и убью!" - сурово говорит дедушка - "лесной брат". Ой, нет, это борцы с поляками так высказывались... А ну его на хер, этот национальный вопрос. Тут пленница резко дернулась. Из-под одежды вывалилась... э-э... фенечка. Фенечка? Из дерьма керамического? Хрена лысого! На шее у девки болталась лунница - украшение в виде полумесяца. Золотое оно было. Золотое! Уж в чем-чем, а в этом Морж бы не ошибся. И золото - видно было - очень хорошее. Всяко не расхожей 583-ей пробы. К такому золоту вооруженную охрану приставлять полагается. Как в Эрмитаже, куда Сигизмунда водили для общего развития в составе 6-"А" класса глазеть на скифский драгмет. Сигизмунд стащил с девкиной шеи тяжелую лунницу. Угонщица пыталась не дать, башкой вертела, зубами лязгала, но Сигизмунд ей кулак показал. Осознала и притихла. Лунница крепилась к девке кожаным ремешком. Простенький дерьмовенький ремешок. От пота потемневший, вытертый. На жирно поблескивающем желтом металле чеканка... Сигизмунд поднес лунницу к глазам и ахнул. Прикусил губу. Глянул на девку с восхищением и ненавистью. Вот ведь что почти в открытую на шее таскает, гнида! По Питеру! По героическому - что бы там ни говорили - Питеру! Лунницу поганили три свастики, расположенные полукругом. Та, что в центре, побольше, две на концах - поменьше. Сделано было грубовато. Пробы на изделии не стояло. Из зубов да протезов отлито, не иначе. Мародерствовали родственнички-то девкины. Фашистские прихвостни. Переливали, небось, где-нибудь в землянке, посреди дикого леса. Уж больно работа топорная. Так что же получается? Выходит, не угонщица девка? Такое на себе таскающая - на фиг ей задницей рисковать. Разве что из озорства. Или ушмыгалась девка до того, что уже и сама не ведает, что творит. Нет, что-то не то. Откуда у простой торчащей девки такая штука? Давно бы на зелье извела. Может, беспутная лялька какого-нибудь безмерно навороченного "папы"? Похоже на то. Ох ты Господи! Да кто же это так начудил, что девку с подобной безделкой одну по городу шастать отпустил? Это кто-то очень большой начудил. За этакую лунницу, за такой-то кусище золота, квартирку можно купить побольше сигизмундовой... Ой-ой. Искать ведь будут дуру обдолбанную. Ну, не саму дуру, понятно, а ту дурость, что у ней на шее висела. И найдут. Непременно найдут. Весь город перевернут не по одному разу, а отыщут. Ну, хорошо. Если это профессионалы, то разговор их с Сигизмундом будет краток и конструктивен. "У тебя?" - "У меня". - "Отдай". - "Заберите, ребята". "Забудь". - "Уже забыл"... И все. А если это отморозки? Убьют ведь отморозки, вот что они сделают. А если девка и впрямь какого-нибудь чеченца подружка? Кавказцы таких любят, здоровенных да белобрысых. Вот и получается "прибалты-чечены". Ох, права Софья Петровна... Ладно, сейчас все выясним. Испытаем стерву, коли она по-человечески говорить не желает. Сигизмунд наклонился к девке поближе и внятно проговорил: - Зиг хайль! Лицо девки оставалось бессмысленным. Сигизмунд возвысил голос: - Гитлер капут! На этом познания Сигизмунда в немецком языке в принципе заканчивались. А в эстонском они даже и не начинались. На всякий случай спросил еще: - Шпрехен зи дойч? Безрезультатно. Английский? - Ду ю спик инглиш? Бесполезно. - А ну тебя совсем! - рассердился Сигизмунд. - Ты что, полная дура? Девка лежала отвернувшись. Похоже, последняя версия была самой правильной. Может, немая? Да, как же, немая. На дворе вон как разорялась. ...А отморозков, пожалуй что, и не пришлют. Те, кто такими безделушками швыряются, дилетантов не нанимают... Сигизмунд пошел на кухню ставить чайник. ...А хотя бы и прислали. Отдать им наркоманку с лунницей и пусть проваливают. Он ничего не видел, ничего не знает и, что характерно, знать ничего не хочет. Из комнаты донесся тяжелый стук. Девка упала с тахты на пол. Чертыхаясь, Сигизмунд водрузил ее на место. Заодно задрал у нее рукава, поглядел на руки. Вены чистые, не "паленые". Может, в ноги колет? Сейчас и так делают. Да нет, больше похоже на "кислоту". ...С другой стороны, кто такой насквозь откровенный, чтобы из протезов да из мостов лунницу отлить, да еще свастиками проштамповать? А штука новая, незатертая. Недавно сделанная. Сигизмунд еще раз для острастки погрозил девке кулаком и отправился варить себе кофе. Всяко не получится поспать в эту ночь. Не хватало заснуть, имея в доме такую гремучую змею!.. Карауля кофе - чтобы не убежал - Сигизмунд все пытался ухватить какую-то смутную, назойливую мысль, что крутилась в голове. Была в обторчанной девке еще одна странность, а какая - уловить не мог. Ладно, разберемся... Сигизмунд снова вернулся мыслями к луннице. Свастика не всегда была символом проклятого фашизма. Об этом Сигизмунд не без удивления узнал уже в относительно зрелом возрасте. И долго не верил. Свастика - знак Солнца. Древний. Вроде, авестийско-буддийский. Об этом возвестил стране с телеэкрана чернобородый астролог Пал Палыч Глоба. Давно это было - еще в эпоху "Новой Победы". В эпоху, так сказать, "высокой перестройки". Горби, съезды, Сахаров... Пал Палыч тогда маячил в любой мало-мальски кичевой передачке. Моден был. М-да... Может, девка - буддистка какая-нибудь? Или спятившая неоавестийка? Сигизмунд налил себе в чашку кофе и вернулся в комнату, где лежала пленница. Сел рядом, строго поглядел на нее, пытаясь придать взгляду многозначительность как у эзотерических парней из "Третьего глаза", - и молвил громко и отчетливо: - Будда! Харе Кришна! Девка не пошевелилась. Глаза у нее были остекленевшие. Померла, что ли? У, чудь белоглазая! Нет, вон моргнула. Сигизмунд отпил кофе и грозно рявкнул: - Эй, ты! У девки из глаза выползла мутная слезина. Сигизмунда замутило. Чего не выносил, так это слез, особенно бабьих. Он разозлился: - И не фиг тут слезы лить! Сидела бы у себя в Чухляндии! Кофе будешь пить? Не дожидаясь ответа, сунул чашку с кофе ей под нос. Девка оглушительно чихнула прямо в чашку. - Тьфу ты, зараза! Сигизмунд выдернул у нее из-под носа чашку и пошел ополаскивать. Только продукт зря извел. Еще не хватало потреблять кофе с ее чухонскими соплями и микробами. Упрямая. "Лесные братья" - они все такие. Ну, ничего. Сигизмунд - он тоже упрямый. Вон, сколько раз прогорал и всякий раз поднимался. Даже экс-супруга - и та одолеть не смогла. А чухонцы - они ненормальные. Вспомнился один инвалид. Воевал на Финской. На Карельском перешейке. Рассказывал: поначалу "кукушек" брали, подранив, и от советского гуманизма да дури российской в госпиталь тащили. Те уже в госпитале, подыхая, умудрялись напоследок припрятанной финкой медсестру убить - вот как. Потому и перестали потом живыми их брать, на месте кончали. Лично товарищ Сталин распорядился: не брать, значить, "кукушек", кончать их на месте! У инвалида того приказ по полку читали. Так-то... Тут мысль нехорошая Сигизмунда пронзила. А вдруг и эта нелюдь что-нибудь приберегает? Нож, к примеру. А то и похуже. В кофе, вон, ему чихнула, ущерб нанести норовя. И тут, наконец, доперло до Сигизмунда, что ему особенно странным в девке показалось. Белья нижнего под нелепой одежкой у нее не было. Пока волок да кантовал - осознал. Даже трусов. Оно, конечно, если вдуматься, и не странно, вроде бы. Мало ли, кто как ходит. Демократия. Все бы ничего, будь наркушница своя, российская. Но девка была прибалтская. А прибалты, чистоплюи каких свет не видывал, еще при Советах улицы у себя с мылом мыли. Они, даже из ума выжив, без исподнего ходить не станут. Так что здесь тоже странность таилась. Сделав себе еще чашку кофе, Сигизмунд пошел назад. Решил на всякий случай обыскать воровку. Не для того с супругой разводился, блин, чтобы дни свои закончить столь быстро и печально, с финкой в брюхе. Видать, девка увидела что-то в его глазах. Задергалась. Дергайся, дергайся. Раньше надо было думать и не попадаться. Сигизмунд начал обыскивать ее на предмет ношения оружия. Как в армии учили. Под мышками поискал, на боку, на бедре - где еще можно утаить нож. Перевернул на живот. Она завопила: - Хири ут! Хири ут!!! Сигизмунд завершил обыск. Ничего подозрительного не обнаружил. Напоследок брезгливо проверил грязные патлы. В Японии любили убивать шпилькой в сердце. Впрочем, у девки и в патлах - ни шпильки, ни финки, ни топора завалящего. Кантанул ее назад. Сказал назидательно: - Вот тебе и херёд твой, чудь нерусская. Девка в ответ разразилась длинной визгливой тирадой, а под конец разревелась. Сигизмунду вдруг ее жалко стало. К тому же, если это лялька какого-нибудь крутого, то и вовсе не стоит с ней излишне грубо обращаться. С другой стороны, крутого, скорее, побрякушка золотая волнует. А девка - это так, носитель. А то, что он, Сигизмунд, поможет строгостью своей девкину пагубную привычку побороть, - так крутой еще и спасибо скажет. Небось, через девкину дурь в убыток не единожды влетал. Опять-таки, если вспомнить, что девка во взломанном гараже была обнаружена, так вполне может статься, что и золотишко она того... А крутой в ванне где-нибудь плавает, с дыркой во лбу. Хотя, скорее всего, просто сперла. И тягу дала. Зелье-то - оно не бесплатное. Теперь пленница лежала, глядя в потолок и проливая слезы, что-то неразборчиво повторяла - одно и то же. Сигизмунд впал в сердобольность и снова попытался предложить ей кофе. И снова безрезультатно. Улучил момент и влил, но злобная тварь в него этим кофе плюнула. Сигизмунд, осердясь, отвесил ей пощечину. Несильно, так, для порядку. Она затихла. Чем скорее эту белобрысую сучку от него заберут, тем лучше. На хрен ему, Сигизмунду, проблемы. Только к участковому торопиться не стоит. Ибо крутой тоже девку ищет. Хватился, мудила, золотишка своего - и ищет. А коли сдать девку государству, то с него, Сигизмунда, стоимость спросится. А без золота обторчанную тоже сдавать не след вдруг чего ляпнет? Тогда всех собак - на кого повесят? Правильно. На Сигизмунда Борисовича Моржа. Так что лучше тихо-мирно, не посвящая компетентные органы, сдать девку крутому и шито-крыто. И забыть, как в доме полкило золота ночевало. Вопрос. Как крутому дать знать? И чтобы другие крутые не понабежали? Объявление в газету поместить. Сигизмунд нервно хихикнул. Так, мол, и так, найдена вконец опустившаяся девка-наркоманка с золотой побрякушкой на шее. Побрякушка качеством вроде скифского золота, какое в Эрмитаже сберегается. Весит столько, что дурно делается. Девка лыка не вяжет и умом явно тронулась. Кто потерял - отзовитесь... Приписка: отечественной речью не пользуется. Обращаться по адресу... Чушь собачья! Стоп. Сигизмунд поднатужился и сходу выродил приемлемый текст объявления: "НАЙДЕНА БЕЛАЯ СУКА. К ОШЕЙНИКУ ПРИВЯЗАНА БЛЯХА ЖЕЛТОГО МЕТАЛЛА В ФОРМЕ ПОЛУМЕСЯЦА. НА РАСПРОСТРАНЕННЫЕ КЛИЧКИ НЕ ОТЗЫВАЕТСЯ. СУКА ОЧЕНЬ БОЛЬНА. ПОТЕРЯВШЕГО ПРОСЯТ ЗВОНИТЬ ПО ТЕЛЕФОНУ..." Пошел, включил компьютер, набрал текст и распечатал в десяти экземплярах. Утром расклеит по двору и окрестностям. Кому надо, тот догадается. Затем отправился проведать белую суку - чем она там занимается. Благо и тахта чего-то скрипела. Войдя, он обнаружил, что злокозненная наркушница умудрилась сесть. Увидев его, что-то залопотала. Сигизмунд поприслушивался. Ни черта не понять. Сперва девка просила. Потом требовала. Ничего, шалава, оправдываться в другом месте будешь. - Ай донт спик по-эстонски, - сказал Сигизмунд. - Поняла, ты?.. - Игвильяу... - занудила девка в сотый раз. - Ты в России, сучка! - рявкнул Сигизмунд. - Тут тебе не Ээсти, поняла? Не хер свои права сраные качать! По-нашему говори! Однако говорить по-нашему девка наотрез отказывалась. И даже то обстоятельство, что находилась она в России, на нее не действовало. Неожиданно зазвонил телефон. Быстро же его, Моржа, вычислили. Ай да бугор! Ай да крутой! Кому еще среди ночи звонить, как не ему? Сигизмунд сорвал трубку и лихо гаркнул: - Морж у аппарата! Это была его любимая шутка. Друзья знали, а незнакомые шугались. - Витю можно? - нерешительно проговорил девичий голосок. - Передачу, девка, готовь. Сел твой Витя, - низким, нарочито-замогильным голосом мстительно сказал Сигизмунд и досадливо брякнул трубку. Вздумала по ночам звонить, парням досаждать! Да еще не туда попадать, когда звонка ждешь! Ну, народ! Раздолбаи, одно слово. Пальцем в нужную цифру ткнуть не могут, обязательно промахнутся. Как только трахаются? Тоже, небось, не с первого раза попадают. Когда Сигизмунд вернулся в комнату, первое, что он увидел, была большая лужа на полу. Пес, завидев хозяина, застучал хвостом. Девка лежала на тахте, воротила рожу. Гримасу брезгливую состроила. Кобели русские ей не нравятся! А кто ее сюда звал? Сидела бы себе за Нарвой и бед не ведала... Обычно кобель, напустив лужу - а с ним такое случалось - вел себя немного иначе. Хозяина встречал, лежа на брюхе, и заранее щурился, ожидая побоев. Хвостом мел, чуть что - брюхо голое показывал: у собак лежачего не бьют. Это вам не люди. - Та-ак, - грозно и с растяжкой начал Сигизмунд. - Вот, значит, ка-ак... А гуляли мы зачем? За кошками гоняться? Та-ак... Кобель с готовностью пресмыкнулся. Вот ведь холуй. Сигизмунд пошел за тряпкой. Подтер пол. Вымыл руки. Вернулся к пленной наркоманке. И только тут увидел, что подол у нее мокрый. У себя дома, значит, мостовые с мылом... Тут Сигизмунд сжал кулаки. - Твоим денег не хватит, гнида, за тебя откупиться! Поняла?! Ты че, думаешь, раз русский - так и гадить можно? Ты у меня... Девка вдруг начала краснеть. В глазах появилась ненависть. Совсем бешеными они стали. И заорала что-то в ответ. Поняла, видать. Долго орала. Замолчит, а после снова принимается. И визгливо так, истерично. И не по-эстонски она орала. Интонации другие. И не по-фински. Но все равно чудь белоглазая. Явно по-прибалтийски орет. Вон свистящих сколько. А девка так надсаживалась - аж на тахте подпрыгивала. Чаще всего повторялось слово "двала". Тут Сигизмунда осенило. - Тебя что, Двала зовут? - Он оборвал ее гневную тираду. Ткнул в нее пальцем. Ты, Двала! Она окончательно рассвирепела. Замолчала, сопеть стала. Зенки белесые таращить. А Сигизмунд успокоился. Есть контакт! - А что, - рассудил он, - красивое имя. Двала. А я - Сигизмунд. - Он ударил кулаком себя в грудь. И еще: - Сигизмунд - Двала, Сигизмунд - Двала... До девки, вроде, что-то дошло. Пробилось, видать, в ее мультипликационный мир искусственных грез. - Сигисмундс, - повторила она. - Харья Сигисмундс... Игхайта лант'хильд йахнидвала... - Я те дам - "харя"! - обиделся Сигизмунд. Она скорчила умильную морду. - Харья! - сказала убежденно. - Махта-харья! Стало быть, "харя" на ее языке вовсе не ругательство. А вот что? - Что же мне с тобой делать-то? Он достал из кармана золотую лунницу и покачал над ней, держа за ремешок. Она вся так и встрепенулась. За лунницей глазами водить стала. - Твое? Где взяла? Подарил кто или украла? Понимал, конечно, что девка ему не ответит. Сам для себя говорил. Тут девка, глядя на Сигизмунда, что-то моляще вымолвила. Отдать, небось, уговаривала. Если это и впрямь отвязная подружка кого-нибудь из бугров, то будет лучше, ежели лунница вернется к владельцу вместе с носителем. А для него, Сигизмунда, самое главное сейчас - чтобы эта идиотка не сбежала. Иначе не отбрешешься потом. С другой стороны, если девке дурной лунницу вернуть, глядишь, и успокоится. Может, ей без лунницы ходу назад нет? Сигизмунд молча встал и, покачивая лунницу в руке (до чего же увесистая!) пошел в прихожую. Запер все замки на входной двери, а ключи сунул в карман старой куртки, что бесполезно висела на вешалке. Ибо решил он, Сигизмунд, по доброте да мягкости, пленницу развязать. Не фашист же он какой-нибудь. Если девкины предки красных партизан на лесопилке живьем распиливали, то это не означает, что он, Сигизмунд, должен брать с них пример. Негоже это - на беззащитной сторчавшейся дуре за грехи ее предков отыгрываться. Опять же, от лежания в связанном виде повредить она в себе чего-нибудь может. От супруги своей Натальи, гинекологически опечаленной дамы, ведал Сигизмунд: женский организм - механизм сложный и скудному мужскому уму недоступный. Повредится эта паскуда изнутри - не расхлебаешь потом неприятностей. И вот, глядя на себя как бы печальными глазами записного миротворца, умиляясь на собственное добросердечие, отправился Сигизмунд наркоманку от пут избавлять. Кобель к тому времени догрыз уже девкину чуню и теперь, стоя на тахте, покушался на вторую. Девка, яростно шипя, отлягивалась. - Пшел, - сказал Сигизмунд, сгоняя кобеля. Девка повернулась к Сигизмунду и сказала что-то. С явным презрением процедила. Себя, Двалу, помянула, голосом выделив. Сигизмунд не обратил на это внимания. Приподнял ее и надел лунницу обратно ей на шею. Затем водрузил девкины ноги себе на колени и, согнувшись, стал распутывать бельевую веревку. Конечно, полагалось бы ножом путы разрезать. Но во-первых, в доме не было достаточно острого ножа. А во-вторых, Сигизмунду было жаль губить веревку... Хорошая веревка, такую не вдруг купишь. Десять тысяч год назад за моток отдал цена! Да и вообще трепетность была у Сигизмунда к веревкам - от недолгого альпинистского прошлого осталась. В человечности должно соблюдать последовательность. Иначе не человечность это, а дерьмо собачье и лицемерие херово. Так-то вот. Ворча под нос, снял и наручники. Гуляй, девка! В пределах квартиры. Освобожденная от пут девка первым делом за лунницу обеими руками схватилась, к груди прижала. Тут же охнула - ноги-то у нее, видать, здорово затекли. Добротно связаны были. Нагнулась, стала растирать. Усмехаясь, Сигизмунд отправился наручники в стенной шкаф прятать. На всякий случай. Чтобы эти, ежели когда за девкой придут, не подумали ненароком, будто он тут над обдолбанной дурой измывался. А то прикуют в собственной квартире к батарее, запрут, ключ выбросят и - бывай. Знаем мы такие шуточки. Девка сидела на тахте, оцепенев. В ее белых глазах читался такой ужас, что Сигизмунд и сам испугался - не стряслось ли что. - Эй, ты чего? - на всякий случай спросил он. Бегло осмотрел ее, но никаких повреждений не заметил. Отогнал кобеля, хотя пес тут был явно не при чем. Может, покормить ее попробовать? Пусть не рассказывает потом, что голодом ее морили. Сигизмунд решительно взял ее за руку. Потащил с тахты. Девка, спотыкаясь и приседая на каждом шагу, поволоклась за ним на кухню. Сигизмунд усадил ее на табуретку в угол и велел сидеть смирно, пригрозив пальцем. Девка съежилась на табуретке и застыла. - Сейчас, девка, кормить тебя будем, - приговаривал Сигизмунд успокаивающе. Открыл холодильник, извлек яйца, масло и хлеб. Хлеб хранился в холодильнике на всякий случай - от рыжих домовых муравьев, которых глава тараканобойной фирмы не мог вывести у себя дома никакими патентованными средствами. Зажег огонь на плите. Поставил сковородку. Растопил масло. Разбил яйца. Потом повернулся к девке. Она сидела неподвижно, вся сжавшись. На ее лице застыло такое выражение, какого Сигизимунд никогда не видел. Никогда и ни у кого. По слухам, такие лица бывают у людей, повстречавших Черного Альпиниста... Свет ее яркий, что ли, пугает. Или устрашил девку какой-нибудь наркотический призрак. Кашлянув, Сигизмунд спросил почти дружески: - Глюки одолевают? Как и следовало ожидать, девка не ответила. Он поставил перед ней яичницу, отрезал хлеба, дал в руки вилку и кивнул на сковородку: мол, ешь. Девка взяла вилку, повертела перед глазами, потрогала пальцем зубцы и - было видно - изумилась свыше всякой меры. Будто впервые видела. Сигизмунд укрепился в изначальном мнении насчет девки. Точно, обторчана. Слыхал о таком. Торчок иной раз всему изумляется. Все-то ему, родимому, впервые и вновь. Даже анекдот на эту тему есть. Повертев вилку, девка отложила ее, взяла хлеб, отломила кусок и сунула в сковородку. Вывозила хлеб в яичнице, съела. И так, хлебом, всю яичницу и выела. Кормилась же шумно и неопрятно. А еще говорят - культура, мол, с Запада прет. Как же! Дурь да скотство, больше ничего. И еще развратный секс, как говорила бабушка-блокадница. Не одобряла прозорливая старушка западной культуры. Покончив с яичницей, девка перевела взгляд на Сигизмунда и вдруг улыбнулась. Сигизмунд почему-то сразу простил ей все бескультурие. Вытащил фуфырь с пепси и налил в стакан - пей. Пепси также изумило девку. Некоторое время дивилась на пузырики. Немытым пальцем их трогала, потом палец нюхала. Лизнула. Наконец ко рту стакан поднесла. Сигизмунд ей покивал: давай, мол. По правде говоря, его забавляло происходящее. Она отпила, зажмурилась - и шумно рыгнула. Сигизмунда аж передернуло. В алкаше опустившемся культуры больше. Покончив с кормежкой, Сигизмунд решил простереть великодушие еще дальше. Взял неопрятную девку за руку и подтащил к двери туалета. Приоткрыл дверь, показал, где унитаз. Чтобы больше не конфузилась. Спросил, не потребно ли? Вроде, не требовалось. Потом поволок ее в ванную. Открыл дверь. Свет зажег. Ванная девку устрашила сверх всякой меры. Она оцепенела, впилась пальцами в дверной косяк и замерла. Легионы тараканов жизнями заплатили, чтобы мог он, С.Б.Морж, тешиться ванной комнатой. В ванную Сигизмунд в свое время вложил немалую сумму. Поставил итальянский кафель бледно-голубого цвета, заменил полностью краны, душевой шланг, саму ванну и раковину. Все это первозданно сверкало и радовало душу. Сигизмунд пустил набираться воду, указал девке на мыло и пошел за полотенцем. Когда он вернулся, вода, понятное дело, исправно текла, а девка - стояла на пороге и смотрела на кран расширенными глазами. Сигизмунд втолкнул непонятливую дуру в ванную, набросил ей на плечо полотенце и прикрыл дверь. Сочтя долг гостеприимства выполненным, пошел на кухню и с облегчением закурил. Из задумчивости его вывел характерный плеск переливающейся через край воды. Сигизмунд выругался, торопливо затушил сигарету и рванулся разбираться и карать. Чертова идиотка стояла на прежнем месте. Даже позу не переменила. Только ужаса на ее лице прибавилось. Через край ванной бодро перетекала вода и подбиралась к девкиным ногам. В общем, картина маслом. "Гибель княжны Таракановой в темнице во время потопа". С "сукой!.." на устах ринулся Сигизмунд выключать воду, заранее смирившись с тем, что придется промочить тапки. Выдернул из ванны затычку и принялся собирать тряпкой воду с пола. Девка тем временем тихой сапой куда-то канула. Зато явился кобель, который живо заинтересовался происходящим, но ловким ударом мокрой тряпки был укрощен и гнан. Покончив с делом, Сигизмунд ополоснул руки и отправился на кухню, где снова закурил. Его трясло от холодного бешенства. Вот навязалась. А сам, дурак, виноват. В квартире было тихо. Только слышно было, как под вешалкой шумно искался укрощенный кобель. Блохи его одолевали. В этом году на диво лютые блохи уродились. Собачники стонут все как один. Говорят, в этом году солнце так действует. Сигизмунд смотрел в одну точку. Яростно затягивался. Как быть с девкой решительно непонятно. Сколько дурь будет действовать - неизвестно. Либо грязной ее укладывать, либо силком к цивилизации возвращать. И спросить не у кого. Так ничего и не решив, пошел на поиски "княжны Таракановой". Та обнаружилась на прежнем месте, на тахте. Сидела, поджав ноги, ревела и тряслась. - Ты что, совсем дура? - задал риторический вопрос Сигизмунд. Он видел, что она нешуточно перепугана. Только вот чем? - Чего боишься-то? Хоть на пальцах покажи, пойму. Он потряс ее за плечо. Девка подняла к нему зареванную рожу и разразилась длинной слезливой тирадой. В тираде Сигизмунд обнаружил, к своему удивлению, чисто питерское слово "Охта". Что-то у девки, видать, с Охтой связано. Топили ее в Охте, что ли? Или держали взаперти где-нибудь на Охте? А держа, в ванне пользовали. Извращенно. Фу ты, глупости какие в голову лезут... А может, и не глупости. Как бы то ни было, Охта - это, может быть, зацепка. Ну да и с этим со временем разберемся. - Ладно, мать, не бойся. Тут тебе не Охта-река. Тут канал. Великого русского писателя имени. Небось, и не слыхала о таком. Он "Горе от ума" написал. Пьесу. И прокричал: - "Карету мне, карету!" Поняла? Похоже, что-то поняла. Успокаивающе воркуя: "Не ссы, тут не Охта, тут центр, цивилизация - тут не обидят", поволок обратно в ванну. Девка обреченно тащилась за ним. У самой двери снова начала упираться. Головой мотала, приседала, руку вырвать норовила. Но Сигизмунд строго по имени к ней воззвал: - Двала! Как ни странно, подействовало. Покорилась. Сигизмунд решил девкину психику лишний раз не травмировать. Лучше будем следовать за ней по пути ее транса. ЭнЭлПи называется. Сейчас в журналах об этом пишут. Кобеля призвал и в ванну его засунул. Полил из душа. Кобель мыться любил. Потом, как мытье закончилось, выскочил, отряхнулся под вешалкой и понесся по квартире, гавкая и обтираясь на ходу об обои. - Видишь, - сказал Сигизмунд, разворачивая дурковатую девку лицом к кобелю, собака, животное - и то не боится. Стыдно, барышня. Он окатил ванну после кобеля и стал набирать воду. Добавил шампуня, чтобы пена поднялась. За пеной воды не видно. Все не так боязно. А девка устрашаться перестала, дивиться начала. Палец под кран сунула, под струей подержала. Потом в кране пошуровала. Забрызгалась. Сигизмунд показал ей, как переключать воду на душ. Заставил пару раз переключить - показать, что поняла. Еще раз на полотенце показал и на мыло. Шампунь выдал хороший. Потом в нее пальцем ткнул и на ванну показал. Девка замотала головой. Может, стесняется? Может, и так. Погрозив ей для вящей убедительности кулаком, Сигизмунд вышел. Закрыл за собой дверь. Пусть теперь сама думает. Снова засев на кухне, Сигизмунд погрузился в раздумья. На работу он сегодня, конечно, не пойдет. Какая тут, к черту, работа. Выспаться бы. Если удастся. Ладно, в "Морену" он утром позвонит, предупредит, чтобы сегодня не ждали. Теперь касательно пленницы. Рассказывать о ней пока что никому не стоит. То, что девка с Охты, может, в принципе, менять дело. Не сразу ее здесь найдут. Сперва по городу побегают. Однако же объявления расклеить надо. Для отмазки. Только не во дворе. Чуть в стороне. Часика через два пойти и наклеить - часов до десяти провисят. Потом все равно сорвут. А девку после горячей ванны в сон, глядишь, потянет. Уложить да дверь на швабру закрыть. Господи, дурак-то какой! Притащил грязную полоумную девку, накормил, теперь вот ванну ей предоставил... Сигизмунд пошел в ту комнату, где стояла тахта. Потянул носом. Вздохнул неодобрительно. Полез форточку открывать. Застелил тахту бельем и спохватился: забыл девке халат выдать. Не хватало еще, чтобы она снова свои грязные тряпки после ванны нацепила да на чистое завалилась. С этой полоумной станется. Закрыл форточку и направился к ванной. Остановился. Слышно было, как шумит вода и поплескивает девка. Освоилась. Сигизмунд приоткрыл дверь и увидел, что она задернула занавеску. Сказал, чтобы не пугалась: "Это я" и повесил халат на крючок. Брезгливо собрал с пола ее грязные шмотки и сунул в полиэтиленовый мешок, где держал вещи на стирку. Девка замерла и маячила за полиэтиленовой занавеской тихо-тихо. Сигизмунд подбодрил ее: - Давай, Двала, отмывайся. И зачем-то на цыпочках вышел. Ну сущий дурак. Осел. На таких вот и ездят. Минут через десять он услышал, как она выбралась из ванной, не потрудившись завернуть кран, и прошлепала в комнату привычным маршрутом - к тахте. Чертыхнувшись, Сигизмунд пошел выключать воду. Мылась девка как избалованная барыня. Ничего за собой не прибрала. Воду не спустила. Спасибо хоть полотенце повесила. Надо будет его постирать в первую очередь. Мечтая избавиться от неопрятной девки, Сигизмунд тем не менее потащился укладывать ее баиньки. Предвидел, что и здесь могут возникнуть какие-либо сложности. В том, что сложности возникли, убедился сразу, едва переступил порог. Девка топталась у входа и в панике смотрела на постель. Сигизмунд молча достал старую тельняшку, кинул на тахту. Кивнул: тебе, мол. Проверил, хорошо ли вытерла наркоманка волосы. Волосы девка вытерла плохо висели мокрыми прядями. Ну да и хрен с ней. Не фен же ей давать. Ему-то что за печаль. Хочет спать на мокрой подушке - пусть спит. Погасил свет (девка вздрогнула) и вышел. Закрыл дверь на швабру. Не забалуешь. Девка тотчас же стала скрестись. Сигизмунд вытащил швабру и досадливо поглядел на полоумную. Она помялась на пороге, а потом пошла ко входной двери. По пути несколько раз оглядывалась. У входной двери остановилась, проговорила что-то. То ли опыт собачника подсказал, то ли к девкиному юродству уже попривык, только дошло до Сигизмунда, чего девка добивается. На улицу она просится. Она и в тот раз просилась, да только он не понял. - Что? - сказал он. - Пепси-кола знать о себе дает? Идем. Он взял ее за локоть и потащил от входной двери к туалету. Она привычно упиралась. Сигизмунд приоткрыл дверь, кивнул на унитаз. На лице девки показалась мучительная тоска. И явное нежелание что-либо понимать... И что они такое там, на Охте, с ней сделали? Говорят, сейчас "белые братья" людей и зомбируют, и мозги промывают - в животных превращают. Не хватало еще, чтобы такие сюда заявились. Сигизмунд подтолкнул ее, как-то сходу усадил на унитаз и вышел, хлопнув дверью. И тут же пожалел, что не показал, как за ручку дергать. * * * Девка угомонилась через полчаса. Были слышны уже на улице первые утренние машины. Сигизмунд курил и с тоской думал о завтрашнем дне. Глава вторая Следующий день оправдал опасения Сигизмунда и даже с лихвой их превзошел. Поспать, конечно, так и не удалось. Выпил слишком много кофе - вот и перевозбудился. Сидел как сыч, злой на весь белый свет. Знал: ходить ему сегодня с головной болью. Да и без всякого кофе жгучая досада на самого себя не дала бы глаз сомкнуть. Надо же было столь бездарно вляпаться. Выгод, похоже, не поимеешь, а вот неприятностей огребешь - выше крыши. От курева во рту аж горько было. Встал, пошел зубы чистить. Заодно и побриться. Сигизмунд намылил физиономию и уставился на себя в зеркало. Замер. Вообще-то он всегда представлял себя немного более мужественным и красивым, нежели тот образ, который обычно глядел на него из зеркал. Подбородок потверже, складка рта порешительнее.