- Прелесть этого поединка, - объяснял Пятирук, метнув гарпун в поднос Адмирала, который таким же образом пытал счастья в чужой тарелке, - состоит в том, что лучшая цель самая дальняя. В чужой тарелке мясо слаще. - Он хмыкнул, удачно зацепив кусок за миг до того, как офицер, сидевший справа от Адмирала, успел перехватить его. Лакомый кусочек описал элегантную дугу, после чего Пятирук ловко поймал его клювом. Он покачал мешком направо и налево, принимая всеобщие знаки одобрения и восторга, затем откинулся с гордым видом на двурогую подставку, служившую ему креслом.
      - Понял? - сказал он, выплюнув гарпун с привязанным к нему шнуром.
      - Понял, - откликнулся Генар-Хафун, сматывая свой шнур после очередной неудачной попытки. Он сидел справа от Пятирука, на такой же рогульке, - правда, чтоб ему было удобнее, на рогульку положили доску. Его ноги болтались над смердящим грязным рвом, который огибал их стол по периметру, и откуда, по уверению спецжилета, воняло совершенно во вкусе задир, считавших сей аромат необходимой приправой к столу. Он вздрогнул и чудом успел отклониться, рискуя сверзиться со своего насеста, когда слева от него в опасной близости пролетел чей-то гарпун.
      Генар-Хафун услышал смех и иронические извинения какого-то задиры-офицера, сидевшего неподалеку: тот объяснил, что метил в тарелку Пятирука. Генар учтиво собрал гарпун со шнуром и передал обратно. Он вернулся к обычной еде, понемногу выбирая ее из контейнеров, стоявших перед ним. При этом ноги его по-прежнему болтались над рвом. Он чувствовал себя как ребенок, который обедает со взрослыми.
      - Почти что вышло, человече? А-ха-ха! - осклабился полковник Дипломатических Сил, сидевший сбоку. Он хлопнул Генар-Хафуна усиком толщиной с ляжку и чуть не сбил его с доски на стол.
      - Упс! - сказал полковник, зацепив его по спине колючками конечностей, так что у Генар-Хафуна заскрежетали зубы.
      Генар-Хафун терпеливо улыбнулся и поднял со стола слетевшие солнечные очки. Полковник Дипломатических Сил носил имя Скорохват, довольно распространенное среди задир-дипломатов.
      Пятирук когда-то объяснил ему, в чем дело: задиры Старой Гвардии слегка стыдились, что их цивилизация вообще имеет Дипломатическую службу, и потому назначали на посты самых агрессивных представителей своей расы. Только агрессивный задира, да к тому же ксенофоб, имел шанс стать дипломатом.
      - Давай, человече! Еще один бросок! Пока не попробуешь этой чертовой дряни, ты не сможешь влиться в компанию.
      Гарпун, брошенный с дальнего конца стола, пролетел над гладиаторской ямой к подносу Пятирука. Задира ловко перехватил его и, загоготав, метнул обратно. Офицер-задира вовремя уклонился, в результате чего гарпун угодил в официанта, разносившего напитки: раздалось шипение выходящих из кожаного мешка газов.
      Генар-Хафун оглядел куски мяса, наваленные на подносе Пятиручки.
      - А почему нельзя просто подойти взять из твоей тарелки? - спросил он.
      Пятирук так и вскинулся.
      - С тарелки соседа? - рявкнул он. - Это что, вызов на дуэль? Черт меня раздери, каким манерам тебя обучали в Культуре?
      - Прошу прощения, - сказал Генар-Хафун.
      - Даю, - сказал Пятирук, качнув глазными стеблями, сматывая шнур гарпуна одной парой конечностей и одновременно поднося кусок мяса с тарелки к своему клюву, протягивая еще одно щупальце к напиткам и постукивая свободным усиком по столу, где все присутствующие как один, отдались созерцанию жаркой схватки, колотя друг друга по спинам и по шеям.
      - Славная игра! Хорошая игра! Седьмой - вот мой пес! Мой - я на него поставил! Я! Мне! Ты видишь, раздери тебя Газовые Деревья? Я же говорил тебе! А-ха-ха!
      Генар-Хафун кивнул, втайне усмехаясь. За всю свою жизнь он еще нигде не чувствовал себя так, что называется, не в своей тарелке, как здесь, внутри исполинского сооружения, заполненного холодным сжатым газом, на планете-бублике, вращавшейся по орбите вокруг коричневого карлика, на расстоянии многих световых лет от ближайшей настоящей звезды. И все же нигде он не встречал более домашней обстановки. Совсем как дома.
      Генар-Хафун, это я, Скапел Эффранкуи, - раздался чужой голос в сознании. Это был модуль, говоривший через спецжилет. - У меня срочное сообщение.
      "Не мог подождать? - подумал в ответ ГенарХафун. - Я сейчас занят неотложными вопросами обеденного этикета".
      Времени нет. Вы не могли бы отсюда выбраться, причем как можно скорее? Время не ждет.
      "Что? Нет, я отсюда так просто не уйду. Ничего себе! Ты случайно не сошел с ума? Я только что пришел".
      Вы ошибаетесь. Со времени нашего последнего разговора прошло восемьдесят минут, и вы уже на верном пути, чтобы стать в этом цирке еще одним блюдом на закуску. Я вижу, что происходит по трансляции через этот дурацкий костюм.
      "Я попросил бы! - подал голос спецжилет, через который велась связь. - К тому же, вы ошиблись..."
      Ну вот, мне только говорящего костюма не хватало!
      "Между прочим, - откликнулся спецжилет, - это я вас соединяю с Генар-Хафуном. Могли бы. и повежливее..."
      Заткнись, - посоветовал модуль - у него был сниженный порог интеллекта, и он этим пользовался. - Генар-Хафун, выберетесь вы оттуда, наконец, или нет?
      "Нет".
      Хорошо, тогда позвольте мне произвести контрольную загрузку программы...
      - ...Хочешь пари, друг-человек? - говорил Пятирук, постукивая усиком по столу перед Генар-Хафуном.
      - А? Пари? - откликнулся Генар-Хафун, спешно переключаясь на предмет разговора.
      - Пятьдесят кредитов на следующего за красной дверью! проревел Пятирук, поглядывая на офицеров по обе стороны стола.
      Генар-Хафун хлопнул рукой по столу:
      - Мало! - крикнул он и почувствовал, что костюм передал его голос с надлежащей громкостью. Несколько глаз повернулось в его сторону. - Двести на голубую собаку!
      Пятирук происходил из семьи, которая могла назвать себя, скорее, просто зажиточной, чем богатой, для него 50 галактических кредитов составляли месячное жалование. Задира вздрогнул, затем решительно ударил другим усиком по столу, там, где уже лежал первый. - Толстосум! Буржуй инопланетный! - театрально воскликнул он. - Ты считаешь, что какие-то презренные две сотни - это подходящая ставка для офицера моего ранга? Двести пятьдесят!
      - Пятьсот! - завопил Генар-Хафун, тоже хлопая по руке, лежащей на столе.
      - Шестьсот! - завопил Пятирук, присоединяя третью конечность. Он глянул на приятеля почти ликуя: у человеческого существа конечностей для заключения пари явно не хватало.
      Генар-Хафун извернулся на своей доске и забросил на стол левую ногу, лихо впечатав каблук в закуску:
      - Тысяча, едят меня черти!
      Пятирук легко ударил четвертым щупальцем о лежащие на столе три конечности перед Генар-Хафуном. Спор стал привлекать внимание толпы.
      - Заметано! - взревел Пятирук. - И, считай, тебе повезло, что я не стал повышать ставки и сбивать тебя прямиком в мусорную яму, малявка безрукая! - Он заржал еще громче и посмотрел на соседей-офицеров. Они загоготали в ответ - потише те, что были помладше званием, и безрассудно, от души друзья и близкие сотоварищи Пятирука. Ставка была такой, что оплатить проигрыш можно было лишь за счет столового пособия, взяв ссуду в банке и заняв изрядную сумму у родителей. Остальные взирали на происходящее с нескрываемым ехидством.
      Пятирук с энтузиазмом вновь наполнил все ближайшие колбочки на столе и принялся горланить вместе со всеми: "Судью на мыло! Судью на мыло! Зачем с поединком тянуть было!"
      "И то верно, - подумал Генар-Хафун. - Модуль, ты что-то там говорил?"
      Довольно неосмотрительное пари, разрешите заметить. Тысяча! Пятируку в случае проигрыша все равно неоткуда взять такие деньги, да и мы не можем быть столь расточительны, с фондами.
      Генар-Хафун позволил себе легкую усмешку. Удивительная все-таки у этих электронных умников способность выводить человека из себя.
      "Вот незадача, - подумал он. - Как это я забыл, что у Культуры кончаются деньги. Спасибо, что напомнил. Итак, что там у тебя за послание?"
      Думаю, у меня не получится передать его через это сомнительное устройство в вашем костюме, которое вы называете мозгом.
      "Я это слышал", - подал голос костюм.
      Обойдемся без гелевых, - передал модуль. - Генар-Хафун, примите ускоритель и...
      "Простите, - вмешался спецжилет. - Я надеюсь, в настоящих условиях. Бэр Генар-Хафун дважды подумает, прежде чем примет препарат такой силы воздействия, как скорин. К тому же он находится в моей зоне ответственности, и пока что вне контакта с вами, Скапел Эффранкуи. Я имею в виду, будьте скромнее. Конечно, легко отсиживаться в стороне..."
      Не встревай, ты, вакуумная груша, - посоветовал Модуль Спецжилету.
      "Что? Что ты сказал? А ну, повтори..."
      "Заткнитесь вы оба!" - взорвался Генар-Хафун, впрочем, стараясь, чтобы это не прозвучало вслух. Пятирук говорил ему что-то о Культуре, и он уже упустил начало, пока две машины переругивались, наполняя его голову пустой болтовней.
      -...забирает, а, Генар-Хафун?
      - Да уж! - ответил Генар. Забравшись вилкой в один из контейнеров, он собирался попробовать салат.
      Пятирук, проглотив кусок мяса размером с голову, рыгнул и вновь обратился к забавам в колодце, где два новых гладиатора намеревались сразиться друг с другом. С виду шансы у парней равны, отметил Генар-Хафун.
      Теперь мне можно сказать? - подал голос модуль.
      "Да, - подумал Генар-Хафун. - Ну, так в чем дело?"
      Как я уже говорил, неотложное послание.
      "Откуда?"
      От ОСТ "Смерть и Гравитация".
      "Да ну? - Генар-Хафун удивленно оттопырил губу. - Не думал, что старый мерзавец пожелает разговаривать со мной".
      Нам многое приходится делать через силу и помимо воли. Очевидно, это так. Слушайте, вы будете принимать послание или как?
      "Валяй, только зачем глотать скорин?"
      Затем, что это интерактивное послание. Оно включает семантически-контекстуальный набор сигналов с прилагающимися абстрактами мозгового состояния, виртуальными призраками существ, способных отвечать на ваши вопросы. И если вы прослушаете все в реальном времени, а не в виртуальном, то так и будете сидеть здесь с отсутствующим выражением лица, пока ваша веселая компания продолжает развлекаться с официантами... А я говорю, что дело не терпит отлагательства. Генар-Хафун, вы уделите мне внимание?
      "Я уделю, черт тебя побери, внимание. Ты не можешь просто сказать, что случилось? Дай краткое изложение".
      Послание для вас, а не для меня, Генар-Хафун. Я его не просматривал. Оно будет дешифровываться в процессе сообщения.
      "Ладно, ладно. Я проглотил. Давай".
      "И все-таки, это не лучшая идея", - пробормотал спецжилет.
      Заткнись! - сказал модуль. - Прошу прощения, Генар-Хафун. Итак, текст послания:
      От ОСТ "Смерть и Гравитация" - Седдан-Брейгу Бэру Фру Генар-Хафуну дэм Оису, послание начинается, - произнес модуль официальным тоном. Затем другой голос продолжил:
      Генар-Хафун, не стану притворяться, будто меня радует возможность вновь выйти с вами на связь. Просто меня попросили это сделать те, кого я уважаю и кем восхищаюсь. Тем более, что я поставлен в условия, когда приходится выполнять долг, поступаясь личным.
      Генар-Хафун мысленно вздохнул и подпер руками подбородок. Благодаря скорину, уже курсирующему по его центральной нервной системе, все вокруг замедлилось, как при повторе удачного паса в галактическом чемпионате. Основной Системный Транспорт "Смерть и Гравитация". По всей видимости, он мало изменился за то время, что они не виделись. Даже голос был тот же: голос старого напыщенного зануды.
      Учитывая ваш непредсказуемый характер, а также своенравную и непокорную натуру, я направляю это послание в форме интерактивного сигнала. Знаю, что в настоящее время вы являетесь нашим послом в мире шайки выскочек-головорезов. Вероятно, в этом можно усмотреть нечто вроде утонченного наказания для вас, но, скорее всего, вы не без удовольствия проводите время в обществе этих чудовищ. Сразу хочу предупредить: чтобы выполнить задание, вам придется поступиться беспечностью и эгоцентризмом...
      "Если это интерактивный сигнал, - вмешался Генар-Хафун, то нельзя ли поинтересоваться, когда, черт подери, вы доберетесь до сути дела?"
      Он не мог оторвать глаз от гладиаторов, неторопливо грызущих друг друга на противоположной стороне колодца.
      Суть в том, чтобы, ненадолго лишить ваших любезных хозяев вашего присутствия.
      "Что? Это еще зачем?" - подумал Генар-Хафун, тут же заподозрив неладное.
      Решение уже принято - и я спешу поставить вас в известность, что никакого отношения к этому не имею. Ваши услуги требуются в другом месте.
      "Где же? И надолго ли?"
      Не могу назвать вам точно ни места, ни срока пребывания.
      "Ага, ну ладно... модуль, заканчивай это послание".
      Вы уверены? - уточнил Скапел Эффранкуи.
      Постойте! - произнес OCT. - Вас удовлетворит, если я скажу, что нам понадобится примерно 80 дней вашего времени?
      "Нет, не удовлетворит. Мне и здесь неплохо. Меня уже замешивали во всевозможные Особые Обстоятельства на условиях "А ну-ка, парень!". (Это было не совсем правдой; Генар-Хафун не только работал на 00, но и знал - или, по крайней мере, слышал неоднократно - о том, что награда Контактной Секции отдела шпионажа и провокаций как правило была гораздо больше той, на которую рассчитывали агенты.)
      Я не...
      "К тому же, у меня здесь работа, - не дал ему закончить Генар-Хафун. - Мне назначена очередная встреча с Великим Консулом, на которой я должен убедить его держаться аккуратнее с соседями - если он не хочет получить от нас по клювам и плавникам".
      Я не говорил, что это работа на Особые Обстоятельства.
      "Значит, они в этом не замешаны?"
      Не совсем, но...
      "Ну так не морочьте мне голову. Какого черта тянуть кота за хвост перед бездельничающим послом этого самого..."
      Генар-Хафун, мы, теряем время.
      "Мы? - подумал Генар-Хафун, наблюдая, как два гладиатора набрасываются друг на друга. - Ничего подобного. Продолжайте".
      Задача деликатная, посему я лично отверг вашу кандидатуру как крайне неподходящую. Сами посудите, какой смысл вводить в курс дела меня, ваш модуль, ваш спецжилет или же вас, пока это действительно не потребуется.
      "Вот вы какой: все те же увертки в духе 00, пороги информации. Какой бы чертовски деликатной ни была задача, я даже думать о ней не стану, пока меня не введут в курс дела".
      Гладиаторы зависли в воздухе, готовясь к схватке.
      Выполнение задание, - продолжал "Смерть и Гравитация" все более холодным тоном, - не отнимет у вас времени. Из пункта А в пункт В вы доберетесь на корабле задир, специально для этой цели у них арендованном. Затем пересядете на другое космическое судно, которое доставит вас на корабль Культуры, где вам и предстоит выполнить возложенную на вас линию, после чего вы вернетесь к нашим дорогим друзьям и союзникам. Полагаю, все это не покажется вам особо тяжкой работой?
      Пара встретилась в воздухе над центром колодца, челюсти каждого метили в глотку противника. О результате поединка говорить пока было рано, но Генар-Хафун чувствовал, что удача отвернется от Пятирука. Разговор с кораблем отвлекал его от решения важной дипломатической проблемы.
      "Да, да, да, я уже слышал такое и прежде, "Смерть и Гравитация". И что толку? Какого дьявола именно я должен... о, нет!"
      Что такое? - переспросил "Смерть и Гравитация". - Что вы имеете в виду? Я прошу быть внимательным к моим словам, поскольку...
      Но вниманием Генара владели гладиаторы. Зверь в голубом ошейнике вцепился в глотку красному. Большинство задир встретили это с воодушевлением. Пятирук и его болельщики принялись стонать, свистеть и орать.
      Вот черт.
      "Костюм, ты где?" - позвал Генар-Хафун.
      В чем дело? - немедленно откликнулся спецжилет. - Я думал, вы общаетесь с этим...
      "Забудь о нем. Видишь зверя в голубом ошейнике?"
      Смотрю во все глаза.
      "Дави его эффектором".
      Я не могу этого сделать! Это жульничество!
      "Задница Пятирука в опасности. Делай, что тебе говорят, или понесешь личную ответственность за крупный дипломатический инцидент".
      Как? Но вы...
      "Действуй, костюм! Давай, я знаю, что последнее усовершенствование позволяет тебе сделать это незаметно для их мониторов. Разве ты не чувствуешь, как его конечности смыкаются на моей шее? Пятирук может проститься с дипломатической карьерой после этого пари; вероятно, сейчас он обдумывает, как удобнее вызвать меня на дуэль. А там уже не будет иметь значения, кто кого убьет: я его, или он меня... Все закончится войной между народами".
      Хорошо-хорошо! Пожалуйста...
      Что-то прожужжало над правым плечом Генар-Хафуна. Голубой обмяк и потерял хватку. Зверь в красном ошейнике набросился на соперника, мигом переломив ситуацию. Его челюсти с острыми, как бритва, протезами сомкнулись на голубом ошейнике. Рядом, двигаясь словно в толще воды, Пятирук неспешно начал подниматься с места, напоминая стартующий дирижабль.
      "Вот так!.. Да, "Эс и Гэ", о чем вы говорили?"
      В чем причина задержки? Чем вы там занимаетесь?
      "Ничего особенного. Как вы говорите, разъяснения - лишняя трата времени. Продолжайте".
      Полагаю, вы потребуете гонорар. Сколько вы хотите?
      "Черт возьми, дайте подумать. Можно собственный корабль?"
      Мы сможем договориться.
      "Я согласен".
      Вы получите все необходимое на борту "Сновидца". Только будьте осторожны. Там, на борту "Спящего".
      "О да, конечно".
      Генар-Хафун, пожалуйста. Прошу вас, скажите, что вы. на это согласны.
      "Что я слышу, "ЭсГэ" - вы просите меня? Я не ослышался?" - рассмеялся Генар-Хафун. Пятирук медленно поворачивался к нему. Голубая тварь уже беспомощно трепыхалась в челюстях у красной.
      Да, прошу? Ну, вы согласны? Время поджимает.
      "Хорошо, я согласен! Теперь все?"
      Уголком глаза Генар-Хафун заметил, что одна из конечностей Пятирука приближается к нему, намереваясь хлопнуть по плечу. Он приготовился к удару.
      "Я подумаю об этом".
      Но...
      "Убирай этот сигнал, костюм. Скажи модулю, чтоб не копался. И отключись от связи, пока я тебя не вызову".
      Генар-Хафун нейтрализовал эффект скорина. Он улыбнулся и радостно вздохнул, когда триумфальный удар Пятирука обрушился на его плечо. У него клацнули зубы, а Культура обеднела на тысячу кредитов. Вечер обещал закончиться весело.
      IV
      В эту ночь коменданта снова мучили кошмары. Во сне он встал с постели и направился вниз по аллее. Трубы над бараками изрыгали черный дым, но в лагере царила тишина. Он прошел между немыми палатками, миновал сторожевые вышки и вышел к фуникулеру, который перенес его над лесом к леднику.
      В глаза бил ослепительно белый свет, холодный разреженный воздух обжигал горло. Ветер осыпал его мелкой снежной крупой, гнал по льду верткую поземку, заставляя ее метаться вдоль замерзшей стиснутой ущельем реки.
      Комендант огляделся. Теперь они копали на западном склоне, там, где он увидел их впервые. Лазеры выжгли в леднике глубокий котлован; люди, дроиды и техника перемещались по дну сверкающей ледяной чаши, точно сонные насекомые. Склон был девственно-белым, лишь несколько валунов торчали на нем черными пятнышками. Валуны угрожающе нависали над котлованом, но убрать их не было времени, верховное командование постоянно поторапливало...
      Краны спускали в котлован штабеля груза. Вагонетки ждали, угольно-черный дым клубился над белым ландшафтом. Охрана бодро поскрипывала сапогами, инженеры оживленно спорили у двигателя лебедки. Мрачные лица людей в рваной форме и дырявых башмаках становились все отчетливее по мере приближения кабинки фуникулера.
      Затем раздался грохот, и земля под ногами содрогнулась.
      Он увидел, что вся восточная половина склона медленно сползает в ледяной котлован. Лавина плыла торжественно и величаво, вздымая облака ледяной пыли над крохотными черными фигурками рабочих и охраны. Комендант увидел, как люди разбегаются перед ледяной лавиной, а та падает прямо на них, подминая под себя...
      Немногим удалось уйти. Большинство навсегда исчезло, словно гигантский сверкающий ластик стер их с белого листа бумаги. Шум падающей лавины был так оглушителен, что комендант почувствовал его грудной клеткой.
      Он ехал навстречу лавине, не в силах остановить фуникулер.
      Котлован заполняло белое мягкое облако сорвавшегося с вершин снега и разбитого в пыль льда, оно медленно оседало мириадами сверкающих блесток.
      Двигатель лебедки еще работал, издавая высокий, скрежещущий звук. Горные машины остановились. Он выпрыгнул из кабинки фуникулера и побежал к уцелевшим. Они скопились у склона.
      Я днаю, что случилось, думал он во сне. Я знаю, что случится потом. Я помню боль. Я вижу девочку. Почему я не могу остановиться? Почему я не могу проснуться?
      Он никогда не успевал добежать. Каждый раз трос не выдерживал тяжести заваленных снегом вагонеток, лопался где-то за спиной со звуком, похожим на выстрел, с шипением рассекал воздух и пропарывал склон, словно исполинский кнут.
      Комендант кричал людям на склоне, и споткнувшись, падал лицом в снег.
      Только один инженер успевал отпрыгнуть.
      Остальных разрезало тросом ровно пополам, словно косой, оставляющей за собой след из кровавых брызг. Петля троса сметала двигатель канатной дороги, с душераздирающим визгом и грохотом наматывалась на барабан лебедки, словно пытаясь удержать то, еще что не рассыпалось. Остальные кольца, которым не нашлось места на барабане, тяжело падали в снег.
      Что-то ударило его в ногу, что-то увесистое, как кувалда, круша бедренную кость, захлестывая сознание потоком боли. Удар прокатился по телу, и он упал, теряя сознание. Когда он очнулся, ему показалось, что прошло полдня. Со стоном он опустил голову в снег и тут же очутился лицом к лицу с тем, что его ударило.
      Это было одно из тел, которых смахнуло тросом со склона, один из трупов, вырванный, как гнилой зуб, с отшлифованной поверхности ледника в это утро. Это был мертвый свидетель, так и не превратившийся в пепел и дым. То, что ударило по нему, сломав ногу, было одним из тех сотен тел, аккуратные штабели которых укладывали в ледник рабочие. Один из врагов Расы, которых тысячами уничтожали на свежезавоеванных территориях.
      У коменданта перехватило дыхание: он смотрел в замерзшее лицо и с усилием глотал воздух. Коменданту хотелось кричать. Это было лицо ребенка, маленькой девочки.
      Снег обжигал ему кожу. Дыхание не возвращалось, застряв где-то на полпути между легкими и диафрагмой. Он корчился от боли в сломанной ноге.
      Но глаза его оставались неподвижны.
      Почему это случилось со мной? Почему я не могу сказать "нет" этим снам? Почему я не могу проснуться? Откуда вылезают эти кошмары?
      Затем боль и холод ушли, оставив его на растерзание другому холоду. Он вдруг почувствовал, что... думает. Думает обо всем, что случилось. И видит это совсем иначе, чем видел прежде.
      ...В пустыне мы сжигали их на месте. Никаких сантиментов. Похоронить в леднике? Видимо, приступ романтики. Предать земле. Пусть их навсегда спрячет ледяное покрывало. Тела сохранятся веками, но их никто не сможет найти. Вот что мы имели в виду. Или наши вожди начали верить в собственные враки о том, что их законы продержатся еще сотни и сотни лет? Разве могли они предвидеть, что целые озера разольются под непрочной коркой тающих ледников, и все эти столетия поплывут, как баржи, перегруженные телами, высвободившимися из ледяного плена. Беспокоило ли их вообще, что подумают о них потомки?
      Истребляя все живое, как они собирались защитить будущее, заставить любить себя, свое дело?
      ...В пустыне мы сжигали их на месте. Они выходили длинной цепью из пылающего огня и удушающей пыли, а тем немногим, кто не задохнулся в черных грузовиках, мы устраивали обильный и смертоносный водопой; они знали, но никто не мог противиться жажде в те знойные дни, когда смерть постепенно брала верх над жизнью.
      Они пили отравленную воду и умирали. Мы сжигали их тела в солнечных очагах, мы приносили жертву ненасытным божествам Расы и Чистоты. И в самом деле виделась нам чистота в том способе, которым они уходили с лица земли, словно такая смерть придавала им ореол благородства, которого им никогда было бы не достигнуть в своей низкой, вырожденческой жизни. Их пепел оседал на барханах, его уносило первым порывом ветра.
      Последними в печи загружались лагерные рабочие - уже усыпленные газом в своих бараках, - и бумаги, документация: все приказы, заявки на материалы, складские квитанции, файлы, папки, заметки и мемо, служебные записки. Большая часть наших личных дел также ушла в дым. То, что мы позволили себе сохранить, искали старательно, тщась убрать малейшее пятно грязи с наших мундиров, так, как не очистят ни в одной прачечной.
      Мы разделились и двигались к своим участкам завоеванных территорий. Воссоединение не поощрялось.
      Я думаю когда-нибудь написать обо всем, что происходило тогда - не признание, но объяснение.
      И мы страдали. Нам приходилось нелегко. Не только физически - хотя условия были не из легких, - и все же основная нагрузка ложилась на разум и чувства. Были среди нас, может быть, и скоты, и чудовища, гордившиеся тем, что они делают (возможно, за все это время мы уберегли улицы собственных городов от многих убийц и маньяков), но большинству довелось изведать, что такое агония. В самые тяжкие мгновения нашей жизни мы удивлялись: неужели мы в самом деле сделали все это? Хотя где-то глубоко внутри точно знали, что сделали.
      Поэтому многим из нас снятся кошмары. Мы еженощно видим то, в чем принимали участие. Мы видим боль и ужас.
      Что касается тех, от кого мы отделались... Их муки проще. Они, конечно, растягивались на многие дни, может быть, даже на месяцы, но, в конце концов, все решалось быстро и эффективно. Мы заботились об этом своевременно. Мы, можно сказать, избавили их от дополнительных мучений.
      Наши же страдания растянулись на целое поколение.
      Я горжусь тем, что делал. Я не хотел бы делать это снова, но я рад, что делал все, что от меня зависело.
      Вот почему я хотел бы написать обо всем, что случилось: свидетельствуя о нашей вере и самоотверженности. И о наших страданиях.
      Но я так и не написал. До сих пор.
      И этим я тоже горжусь.
      Он проснулся и почувствовал у себя в мозгу постороннее присутствие.
      Он вернулся в настоящее, вернулся в свою спальню в санатории у самого моря и мог видеть, как солнечный свет скользит по кафельной плитке балкона. Его сдвоенные сердца стучали, чешуйки вставали на спине, покалывая. Нога ныла, отдаваясь болью того давнего ранения на леднике.
      В этот раз старый сон оказался ярче и подробнее, чем прежде. Такого еще не было, к тому же, в этот раз он все-таки добрался до ледяной лавины на западном склоне. Обычно все заканчивалось еще на канатной дороге. Но мало ли что было на той войне. На войне с гражданским населением. Эти воспоминания были погребены под тяжестью жутковато-белого снега, вместе с чувством незабываемой боли. Тогда ему впервые в жизни пришлось испытать такую резкую, острую боль, и память со временем позаботилась о том, чтобы лишить его этого крайне неприятного воспоминания. Впрочем, сон есть сон. Чего только не всплывет из подсознания. Обычное дело. Ему же говорили, предупреждали - будут кошмары. Но никто не говорил о том, что каждую ночь он будет смотреть в лицо мертвой девочке.
      Он вдруг обнаружил, что думает, что-то кому-то объясняет, даже доказывает... Оказывается, он прекрасно помнит, что делал там, в армии, где провел большую часть своей жизни.
      И теперь он явственно чувствовал постороннее присутствие у себя в мозгу.
      Что бы это ни было, оно внезапно заставило его закрыть глаза.
      - И последнее, - сказал голос. Это был глубокий, явно привыкший повелевать голос, он произносил слова отчетливо и внятно.
      Последнее? - подумал он. (Что происходит?)
      - У меня есть правда.
      Какая правда?
      - Правда о том, что вы делали. И о том, что делали ваши люди.
      Что?
      - Правда осталась на месте. Она выжила в пустыне, где песок запекся в крови. Она проросла сквозь ил на дне озер, и ей нашлось место в летописях. Внезапное исчезновение предметов искусства, резкие перемены в архитектуре, не говоря уже о сельском хозяйстве. Нашлось несколько книг, документов и фотографий, которые противоречили переписанной истории. Ваши учебники не могли объяснить, отчего такое множество людей исчезло столь внезапно, без единого признака ассимиляции. О чем вы?
      - Вы все равно не поверите, если я скажу, кто я. Но это неважно. Я буду говорить о геноциде. И я буду судить вас по законам военного трибунала. Я буду вашим следователем, прокурором и судьей в одном лице.
      Мы делали то, что должны были делать! Мы исполняли долг!
      - Благодарю, мы только что обдумали все это. Ваши самооправдания будут учтены в судебном процессе. При заседании комиссии военного трибунала. Я верю в то, что делал!
      - Знаю. Это не оправдание.
      Кто вы? Кто дал вам право залезать ко мне в голову?
      - Мое имя на вашем языке значит "Серая Зона". И право "залезать вам в голову", как вы изволили выразиться, мне дает то же самое, что и вам давало поступать так с теми, кого вы убили - сила. Превосходящая сила. Значительно превосходящая вашу - в моем случае. Однако меня отзывают, и сейчас я должен оставить вас. Но я вернусь через несколько месяцев, и тогда мы продолжим наше расследование. У нас достаточно времени, чтобы выстроить обвинение, следствие и защиту.
      Что? - подумал он, пытаясь открыть глаза.
      - Комендант, с вами уже не случится ничего плохого, потому что вы сами - худшее из зол. Но у вас еще будет время поразмыслить над этим. Пока я не вернусь за вами.
      И он снова попал в свой сон.
      Он провалился сквозь кровать, ледяное белое покрывало разошлось под ним, пропуская в бездонный резервуар, наполненный кровью: он падал сквозь кровь к свету, где его ждали пустыня и железная дорога, протянувшаяся через пески. Он упал в одну из вагонеток, и лежал там со сломанной ногой в окружении гниющей плоти, стиснутый со всех сторон телами, облепленный испражнениями, в черных язвах, среди жужжания мух, терзаемый лихорадкой и жаждой, не оставлявшими его ни на минуту.