Искушающий. Торжествующий.

Настала ночь. Живой Маттас был стар и дряхл. Суставы рук и ног распухли от артрита. Но призрак того, каким он был когда-то, восстал из своей могилы – вновь юный и совершенный. Маттас вновь мог видеть, как приближается он к дверям часовни, чтобы занять свое место и приготовиться к долгой ночи псалмов.

Лишь двое Стражей вышли из зала. Он пристальнее вгляделся в их лица, с трудом узнал Лео и Доминика. Они ужасно постарели.

У Доминика был костыль, и он тяжело опирался на эту подпорку, не в силах удерживать вес тела на слабых ногах. Глаза его гноились, кожа на руках побледнела и сморщилась. Его свободная рука сильно тряслась, пока он ковылял на свое место перед часовней. Лео стоял рядом – тоже старый и слабый, но все еще решительный. Чернокрыл кружился над крепостью, и его темная тень проносилась по камням двора.

Ужасные полузвери-полулюди карабкались по стенам, рвались внутрь. Когда последние Стражи начали пение, под напором когтей и косматых лап тварей рухнули прогнившие ворота в крепость. Кошмарная стая чудищ бросилась вперед, их пасти были жадно распахнуты, пена клубилась на клыках – они жаждали насыщения. Бегущая первой тварь – огромная и темная, больше похожая на медведя, чем на человека, пинком отбросила Лео к каменной стене часовни. Огромные челюсти пронзили ветхое серое одеяние и впились в бледную старческую кожу.

Начиная просыпаться, Маттас успокоил сбивчивое дыхание и вновь позволил рассудку задремать. Как только убаюкивающая, покойная темнота сна заполнила все существо Маттаса, кто-то начал нашептывать ему мысли.

Если бы Маттас мог полностью проснуться, если бы у него остались глаза, он бы увидел серую тень рядом с кроватью, тонкие шевелящиеся губы. Всю ночь тень оставалась с ним, проникая в его собственные беспорядочные сновидения, вкладывая в его сознание слова: «Джонатан сделает это. Джонатан уничтожит тебя. Джонатана нужно прогнать».

Когда Маттас присоединился к остальным за завтраком, выяснилось, что не ему одному привиделось ужасное будущее. Доминик и Лео видели такие же сны, только Лео было сказано, что ребенка нельзя отпускать, а Доминик во сне вообще не слышал о Джонатане.

– Быть может, это вещие сны, – сказал Гектор. – Помню, в детстве отец каждое утро пересказывал нам, что видел во сне, а потом решал, как прожить этот день. Я хотел бы знать, какие были бы мои сны. Я выпил порцию Лео лишь потому, что иначе вы исключили бы меня из Ордена.

– И правильно бы сделали, – возразил Маттас. – Ты не знаешь, каковы были наши ночи, пока к нам не пришел Лео и не начал готовить этот напиток.

– Во сне Маттаса заключена правда, – сказал Пето. – Никто не остается здесь, если не был призван. Даже ребенок.

– Согласен – мы должны отослать ребенка, – добавил Гектор совершенно неожиданно.

– Но не так далеко, чтобы мы не смогли все знать о нем. Не столь далеко, чтобы он не смог вернуться к нам, если ему будет зов.

– Расстояние – не помеха, если ему будет истинное призвание, – ответил Пето. – Я проплыл сквозь туманы, чтобы добраться до Ордена.

– Но если мы ошиблись в ребенке – если он зло, – будет лучше, если мы узнаем правду, пока он молод, – продолжил Гектор. – Отправим младенца в Линде. Мы сможем знать все новости о нем, и если наши опасения окажутся безосновательными и ему будет призвание, он легко сможет возвратиться к нам.

– Согласен с Гектором, – сказал Доминик, в первый раз вмешавшись в спор. – И если ему предстоит сделать выбор, а я уверен, что все живые существа получают свой шанс, Андор и Дирка смогут присмотреть за ним и направить на верный путь.

Пето тут же поддержал это предложение.

– Голосую за то, чтобы послать его в Линде, – сказал он и повернулся к Лео. Прежде чем монах успел ответить, по залу разнесся уже привычный плач ребенка.

Лео взглянул на Гектора, заметив, как тут же изменилось лицо друга, – Гектор тревожно прислушивался к крикам младенца. Как он мог обречь Гектора на неведение о судьбе мальчика?

– Я согласен, – сказал он, хотя интуиция подсказывала ему, что это не так.

– И я, – сказал Доминик.

Маттас вздохнул и устало кивнул. Сны принесли сомнение и беспокойство, он не хотел усугублять свое смятение. Поднимаясь по ступенькам и проходя в комнату младенца, он молился, чтобы его рассуждения и доводы оказались в конце концов лишь старческими причудами и домыслами.

Солнечный лучик заглянул в узкое оконце, осветил пол и простую деревянную колыбель, которую смастерил для мальчика Пето. Одеяла и пеленки были сложены на полке у стены. Зная, что Гектор уже стоит в комнате, Маттас позвал его и подошел на голос младшего монаха к скамье рядом с колыбелью. Гектор смешал козье молоко с молотым зерном, так что ребенок мог есть с ложки это подобие каши. Закончив кормить Жона, Гектор поднял младенца и положил его на руки Маттасу.

– У тебя когда-то была семья, – сказал Гектор. – Ты разве никогда не баюкал своих детей?

Маттас сейчас бы плакал, если бы только мог, напевая старую, незабываемую песенку, вспоминая своих сыновей, погибших при пожаре храма так много лет тому назад. Песня кончилась, Маттас опустил голову, зарылся лицом в мягкие волосы младенца, вдыхая милый запах новой жизни, новой надежды.

Дирка только поставила хлеб в печь, как увидела тень, промелькнувшую в дальнем окне трактира, потом услышала быстрый знакомый стук в дальнюю дверь. Уже прошло несколько месяцев с того дня, как брат Лео приходил в поисках И вара, мужа ее сестры, и Дирка поспешила отпереть дверь.

Он вошел, они тепло поздоровались, Дирка спросила о Лейт. Лео печально покачал головой, подтверждая ее худшие опасения. Для родов так важна сила – и терпение тоже. Но у Лейт – такой худой и отстраненной до последних дней беременности – было недостаточно и того, и другого.

Ивар никогда не объяснял ни ей, ни Андору, как эта женщина стала оборотнем. За те долгие дни, что они провели с Лейт вместе, Дирка не сочла возможным сознаться, что знает всю правду… как она могла ее не знать, когда женщина носила на шее волчий амулет? Дирка никогда бы не предположила, что ребенок Лейт может быть отмечен тем же проклятием. Но в последние дни, перед тем как исчезнуть, Лейт стала такой хрупкой, что казалась прозрачной, как будто жизнь, растущая внутри нее, – это голодный хищник, пожирающий ее силы.

Брат Лео поставил свою корзину на стол, Дирка сдернула с нее одеяло и увидела ребенка Лейт. Она тут же пожалела о своих мыслях. Она пробежала пальцами по волосам Джонатана, удивляясь их мягкости и странному серебряному цвету. Дирка дотронулась до шрама, который амулет оставил на щеке младенца, потрогала слабую ладошку. Младенец тут же крепко уцепился за ее палец.

– Лейт пришла к нам в поисках покоя и одиночества. Мы дали их ей. Но мы не сможем оставить ее дитя, – сказал Лео. – Джонатану нужны мать, отец, другие дети, товарищи, а не одиночество. Мы подумали о тебе.

Ему не нужно было напоминать, почему именно о ней. Слезы потекли по щекам Дирки, она кивнула.

– Уверена, муж согласится, – сказала она сквозь слезы. – Найдешь Андора на улице, он меняет ставни.

– Я спрошу и у него тоже, – сказал Лео, хотя Дирка, похоже, и не слышала его слов – ее палец по-прежнему сжимала ручка младенца.

Память увела ее в прошлое, решил Лео, поцеловал на прощание ребенка и вышел, не желая тревожить ее.

Лео был прав – прошлое снова и снова возвращалось к Дирке. Она родила двух девочек в Гундараке, где за детей женского пола нужно было платить налог. Ставка этого налога была непосильной для большинства семей. Торвил, ее муж, не желал платить налог и воспитывать девочек, которых у него потом обязательно отнимут. Так что Дирка сделала то, что совершали до нее столько женщин, живших в этой стране. Она сама отнесла младенцев в горы и бросила их там на верную смерть. А потом в оцепенении сидела целый день в своем домике, охваченная горем, прислушивалась к далекому вою волков, благодарила богов за то, что ее дочери родились зимой, когда одного лишь холода будет достаточно, чтобы умертвить их. От самоубийства ее удерживало лишь знание того, что и после смерти она не сможет обрести покой. Так она жила и каждый день молилась, чтобы проклятие было снято с этой земли – и с ее мужа.

В своем горе она совершила отчаянный поступок. Той же весной вистани встали большим табором глубоко в лесах и разбили стоянку поменьше на окраине города. Оттуда постоянно доносились непривычные звуки – цыганская музыка, смех, веселые крики. Торвил отправился вместе с другими мужчинами в табор за выпивкой и, возможно, за женщинами.

Мужская половина населения Гундарака стекалась к стоянке цыган, а ведь Дирка знала, что нравы местных мужчин не очень-то отличаются от разбойничьих. Одна, она легко могла стать добычей для кого угодно, и даже более легкой, чем загадочные цыганки и их горячие, буйные мужчины. Но в ту ночь ей представился единственный шанс купить тот напиток, который был ей так нужен. Она в одиночестве отправилась в табор, держась в тени, надеясь найти цыганку, которая сможет ей помочь.

Она решила подойти к старой цыганке, сидевшей за фургоном на краю табора. Старуха разожгла костерок и грела на огне чайник. Время от времени она подливала в свою чашку дымящийся напиток, а потом медленно потягивала жидкость, глядя в огонь и помешивая угли. Молодая вистани принесла ей мясо и хлеб. Дирка обратила внимание, как почтительно вела себя молодая цыганка, к тому же старуха располагалась вдали от основного табора, где сейчас шумело разгульное веселье. Здесь муж не найдет ее.

Хотя Дирка была надежно скрыта тенями деревьев, женщина посмотрела в ее сторону через огонь и их глаза встретились.

– Подойди, дитя мое, не стесняйся, – позвала старуха. – Я – мадам Авана. Подойди и расскажи, что должна.

Дирка повиновалась. Она рассказала о рождении и смерти двух своих девочек, и голос ее становился все тверже и решительнее. Гнев придал силы ее словам.

– Если он не желает выполнять свой долг перед своими детьми, я не желаю выполнять свой долг перед ним. Я не желаю больше иметь детей. Я налагаю на него это проклятие.

– И на себя тоже, – мягко напомнила цыганка.

– Да, – признала Дирка. – Даже если бы можно было родить непременно мальчика, я не хочу детей вообще. Он заслужил это. Его собственная мать на коленях умоляла его пощадить его же дочерей, но он был непреклонен.

– Сильные мужчины уже, бывало, пропадали, – предложила мадам Авана. – Накажи его, но не себя.

– Я не могу просить этого, – ответила Дирка.

– Даже если бы ты оказалась ни при чем?

– Я ведь здесь, перед тобой. Я отвечу за все сама! – выпалила Дирка, не желая поддаваться соблазну.

Мадам Авана с уважением посмотрела на нее:

– Ну что же. А твоя плата?

Дирка протянула пять медных монет, надеясь, что этого будет достаточно. Старуха ждала, уверенная, что получит больше.

– Это все, что у меня есть, – сказала Дирка. – И даже это не мое – их дала мне мать моего мужа.

Старуха посмотрела в глаза Дирке.

– Чтобы сделать это? – спросила она.

– Да, – ответила Дирка. – Она знает, и она согласна.

Старуха негромко рассмеялась.

– Итак, у вас обеих одинаковая безудержная сила. Она понадобится сегодня ночью.

Старуха взяла монеты с ладони Дирки, протянула свою чашку.

– Допей, – приказала она.

Хотя жидкость оказалась еле теплой, она, казалось, обожгла горло Дирки, оставив вкус трав и аниса. Дирка закашлялась. На глазах у нее выступили слезы. Но Дирка выпила все до капли. Женщина налила ей еще.

– Выпей и это, – сказала цыганка. – Сейчас я приготовлю твой настой.

Она скрылась в своем фургоне, через щели двери было видно, как раскачивается внутри бледно-оранжевая лампа.

Дирка ожидала в тени, потягивая теплую жидкость и прислушиваясь к музыке и частым взрывам смеха из табора. Ноги ее сами приплясывали в такт ударам бубна, и она так хотела оказаться сейчас не замужем, чтобы пойти и плясать с другими. Напиток усилил это желание, как будто вместе с горьким настоем она получила частицу цыганской души.

Когда старуха вернулась, в руке у нее была маленькая бутылочка.

– Выпей это, когда придешь домой, – сказала она. – Если ты выпьешь сейчас, то ни за что не доберешься домой. Не медли, поскорее выпей это, потому что это смягчит твою боль.

Она тихо свистнула, и тут же рядом оказался молодой вистани.

– Отведи женщину домой, Алекси, и чтобы никто не увидел, а то вам обоим придется нелегко.

Дирка спрятала бутылочку и повернулась, чтобы уйти, но цыганка схватила ее за руку:

– Если сделаешь это, пути назад уже не будет.

– Я понимаю, – сказала Дирка, благодарная ей за честность.

– Однажды, – ответила мадам Авана традиционным для Гундарака прощанием, принятым среди близких друзей. Она проводила Дирку взглядом. – Однажды, дочка, – повторила цыганка в темноту и вернулась к своему костерку.

Как Дирка и ожидала, Торвила не оказалось дома. Скорее всего, он не вернется до утра. Как и в большинстве домов в их деревне, в домике Дирки была единственная комната с маленьким каменным очагом. Лесенка вела на полати, где они обычно спали на тюфяке, согреваемые теплом, исходившим от дымохода. Дирка подумала было залезть наверх и там выпить настой, но потом передумала. Если жидкость сделает с ней что-то плохое, лучше оказаться рядом с дверью. Она вытащила пробку и попробовала содержимое.

Хотя к смеси и было добавлено множество трав, чтобы сделать жидкость вкуснее, все равно чувствовалось, что основа напитка имеет вкус крови и тлена. Дирка заставила себя сделать первый глоток, а потом решительно опустошила весь флакон, глубоко вдохнув перед этим, чтобы удержать отвар во рту и не выплюнуть мерзкую жидкость.

На секунду у нее закружилась голова. А затем началась боль, накатывавшаяся волнами, как кровавый, неумолимый прибой. Дирка оставалась в полном рассудке, хотя и изогнулась от боли, стараясь подавить крик. Она бросила пустой флакон в огонь и увидела, как несколько оставшихся капель вспыхнули и загорелись холодным зеленым пламенем. Она подтянула колени к подбородку, плотно сжала зубы, чтобы не закричать, и чувствовала, как растет внутри нее боль, пока наконец обморок не избавил Дирку от мучений. Она без чувств пролежала до утра.

Ночью огонь погас, и сырость вползла через ставни, заполнив маленький домик. Измученная Дирка проснулась от холода. Хотя боль еще оставалась, она уже достаточно притупилась, чтобы Дирка могла вновь разжечь огонь и приготовить немного еды. Пища придала ей сил, и к полудню Торвил бы уже и не заметил ни единого следа ее ночных мучений.

Но даже если бы она осталась без сознания, Торвил бы не заметил этого. Его принесли на плаще четверо соседей. Они положили его на кровать и быстро удалились, не пускаясь в долгие объяснения. Торвил, очевидно, перепил и свалился с обрывистого берега в реку. Там он пролежал без сознания, в холодной черной воде, пока не настал рассвет. Его нашли вистани – в голове дыра, ноги холодные и онемевшие, но благодаря цыганам он все же остался жить и не жить – он ничего не видел и не слышал.

– Я видал такое раньше, – сказал один из соседей. – Он может проснуться, но он никогда больше не сможет работать. Когда мужчины Гундарака…

Он осекся. Его багровое лицо еще больше покраснело, он смешался. Если ее муж не сможет работать на полях, ей придется платить налог. Как и большинство крестьянских семей в Гундараке, они с Торвилом уже и так были нищими. Без подаяния они умрут с голоду.

Ее сестра пришла, как только услышала о случившемся. Сара, уже на последних месяцах беременности, предложила ей ухаживать за инвалидом, но Дирка отказалась.

– Твой ребенок уже скоро родится, – сказала она. – Ты должна думать о себе и об Иваре.

– Ты уверена, что справишься? – спросила Сара, услышав отчаяние в голосе сестры.

– Уверена.

– Ивар сказал, что поможет, чем только сумеет.

Щедрое, хотя и бесполезное предложение, подумала Дирка. Единственный талант Ивара – колдовство, но, с тех пор как он попал в Гундарак, он не осмеливался произнести ни единого заклинания. У герцога Гундара был большой опыт по части вылавливания колдунов в своей стране.

Несмотря на все предосторожности, предпринятые Иваром, до Гундара дошли слухи о новом колдуне, и теперь стражники герцога рыскали по всему городу. Если бы Ивара разоблачили, его бы силой заставили служить герцогу или же убили. Для такого человека, как Ивар, этот выбор был неприемлем.

– У тебя достаточно проблем, – сказала Дирка сестре. – Я сама разберусь со своими собственными.

– Да, у нас проблемы, – согласилась Сара. Она, казалось, не решалась сказать что-то еще. Вместо этого она поцеловала сестру и ушла.

Оставшись одна, Дирка заперла дверь, подошла к мужу, сдернула покрывавшее его одеяло. Его одежда была насквозь мокрой. Она должна была переодеть его. Его губы посинели от холода. Она должна накормить его. Но вместо этого она смотрела на него и думала о своих детях. Потом заботливо омыла его лицо, так похожее на лица ее девочек. Она вычесала листья и грязь из его волос – таких же, как и у них. Потом она занялась повседневными хлопотами, горько улыбаясь и слушая полуобморочные стоны Торвила.

К ночи Торвил вновь умолк, Дирка оставила ставни открытыми, погасила огонь и спала на полатях, тепло закутавшись в одеяла. К утру Торвил был мертв. Она только успела раздеть и укрыть его, как вломились люди герцога Гундара, чтобы потребовать налог за неработающего Торвила, но вместо этого им пришлось самим заплатить Дирке – как вдове. Старший стражник обратил внимание на погасший очаг и холод в комнате.

– У нас совсем не осталось денег на дрова после того, как мы уплатили налог, – ответила ему Дирка.

– Даже для того, чтобы спасти мужа?

Дирка чуть не рассмеялась, но все же сдержалась, стараясь спрятать страх, пока стражники не ушли. Вновь оставшись одна, она в ужасе стала метаться по комнате, уверенная, что они вот-вот вернутся и заберут ее. Она была молода и была бы хорошей рабыней для герцога Гундара.

Ивар нашел ее на чердаке.

– Люди Гундара подумали, что я убила его, – пролепетала она, указывая на тело мужа, но отводя от него глаза.

Ивар спокойно спросил:

– А ты?..

Хотя Дирка не хотела никому говорить, что совершила, она безвольно кивнула.

– Гундар может заставить тебя признаться гораздо легче, чем я. Ты хочешь покинуть эту землю?

Она уставилась на него. Лишь идиот может пытаться убежать из Гундарака. Иногда на границе владений герцога внезапно появлялись странные туманы, обманывавшие чувства и приводившие беглецов прямо в лапы стражей. Воины Гундара всегда были беспощадны к таким несчастным. Застигнутых беглецов казнили в назидание остальным.

Несмотря на всю опасность, Ивар уже давно решил бежать.

– Сара родит дочь. Когда девочка родится, люди Гундара будут ждать нашего побега. Надеюсь, Сара может уйти прямо сейчас, но она не хочет рисковать жизнью младенца в этом опасном путешествии и пить отвары вистани, которые я купил, чтобы нам было легче пройти сквозь туманы.

– Ты оставишь ее здесь?

– Я должен так сделать. Люди герцога уже спрашивали обо мне. Скоро они подберутся еще ближе. Если они схватят Сару… – Он не закончил фразу.

– Но если мы уйдем – ты и я, – Сара сможет сказать правду. Ты убила Торвила, значит, мы уйдем вместе. Никто не сможет ругать ее за то, что она продала нас. Она может остаться с вашей матерью, пока ребенок не подрастет. Тогда я вернусь с деньгами и смогу забрать и ее, и девочку отсюда.

– А Сара согласна? – спросила Дирка, зная, как послушна Ивару сестра.

– Сара настаивает на этом.

Дирка согласилась. Ей не с кем было прощаться, и вот той же ночью она незамеченной пробралась через поля к лесу, где на опушке ее ждал Ивар. Они быстро зашагали в сторону границы. Там Ивар выпил половину отвара вистани и передал ей флакон.

– Нет ведь признаков тумана, – прошептала она. – Нам это вряд ли понадобится.

– Еще может потребоваться, – ответил он. – Мое заклинание привлечет внимание герцога, но иначе нельзя. Я не хочу оставлять Сару без гроша в кармане. Посторожи. Если услышишь, что кто-то идет, предупреди меня.

У обочины дороги рос дуб – такой старый, что шестеро мужчин вряд ли смогли бы обхватить его. Между корней дерева Ивар выкопал ямку и положил туда три медных диска, которыми крестьяне Гундарака пользовались вместо денег.

Дирка стояла по другую сторону дерева, не отрывая глаз от леса, и настороженно прислушивалась. Она боялась услышать волков, или воинов Гундара, или даже стаю оборотней, которые, как говорили, жили рядом с границей.

Свет – ярче солнца – вдруг заплясал на кронах деревьев, отбросив во все стороны огромную тень дуба.

– Ивар? – зашептала Дирка, закрывая глаза ладонью. В ответ она услышала быстрый распев заклинания. – Ивар?

Он очутился рядом.

– Гундар чувствует мою силу. За мной! – прошептал он и помчался по узкой тропе, ведшей в сторону границы. Дирка следовала за ним по пятам.

– Однажды, – вспомнила она обычное прощание и прошептала последующие слова, которые все крестьяне оставляли недосказанными, – мы будем свободны.

Дирка бежала, и туманы поднимались с земли под ее ногами, окутывали колени, бедра, все тело, как прилив. Хотя Ивар был всего в нескольких футах впереди нее, он исчез. Она позвала его и почувствовала, как ей в руку ткнулся его посох. Она схватилась за палку, крепко сжала пальцы. В это мгновение клубящееся облако закрыло ее с головой.

– Беги! – повторил он. Она спешила вперед, хотя уже не видела земли под ногами.

В том месте, где туманы были гуще всего, Ивар остановился. Обняв одной рукой Дирку и держа перед собой посох, он стоял неподвижно, и лишь его заклинания связывали сейчас их с реальностью в ужасной давящей тьме.

Что-то двигалось вокруг них… маленькие скалящиеся зверьки смотрели на них огромными немигающими глазами, пауки и сороконожки – такие огромные, каких Дирка сроду не видела. И вдруг высокий бледный мужчина с глазами, в которых горел тусклый огонь, протянул ей руку. Хотя она чувствовала, как сильно ее рассудок подчиняется этому приказу, Дирка еще крепче прижалась к Ивару и задрожала.

Она не знала, как долго они простояли там, она лишь слышала, как Ивар пробормотал сложное заклинание. С последним словом туман рассеялся и засверкало звездами ночное небо. Вокруг них распростерлась обширная долина – они стояли на горе, а внизу лежал город Линде.

Ивар рухнул на землю у ее ног, став таким же безжизненно неподвижным, каким был перед смертью Торвил. Она выкрикивала имя колдуна, растирала его холодные ладони.

– Я сделал это, Сара, – прошептал он, глядя в лицо Дирке, но называя ее именем жены. – Я сделал это. Я переместил нас в безопасное место.

Он потерял сознание.

Раньше он никогда не пытался произносить это заклинание – как он рассказал ей потом. Он не был уверен, что обладает силой, достаточной, чтобы повторить заклинание еще раз. Он тяжело опирался на плечо Дирки, и они шагали по лесной тропе, через убранные поля, мимо пасущихся коров – к покою «Ноктюрна», который юный Андор Мерривил только что унаследовал от отца.

Она никогда не говорила Андору, почему бежала с родины, она лишь сказала, что не могла иметь детей. Через несколько месяцев они сыграли свадьбу, и он поведал ей о своем несчастье.

«Мои дети будут жестоки и злы. Когда ты сказала, что бесплодна, я обрадовался, ведь я смогу заботиться о тебе. Я хочу иметь детей, – признался он, – а в этой земле наверняка нет недостатка в сиротах».

Его слова оказались неверны. В Линде жили большими семьями. Когда умирали родители, детей забирали родственники. Круглые сироты не успевали дожить до того момента, когда могли оказаться в «Ноктюрне». И в последовавшие годы Дирка уже пыталась смириться с судьбой.

Теперь она смотрела на Джонатана – прекрасного, светленького малыша, отданного ей на попечение, – наклонилась над корзиной, смахнула слезы радости.

Радость ее оказалась недолгой. Как только Лео поцеловал ребенка на прощание и зашагал обратно в крепость, мальчика словно подменили. Джонатан почти не спал, все время кричал и визжал. Хотя его крики были несомненно вызваны голодом, он отпихивал соску, через которую Дирка поила его козьим молоком. Его тельце извивалось, выгибалось дугой, он пытался вырваться из заботливых рук Дирки. Всякий раз, когда к нему кто-нибудь приближался, шрамы на его щеке – «знак огня» – так назвал их Ивар – наливались гневной краснотой.

Ивар делал для Дирки и ее мужа все что мог. Простенькое заклинание давало несчастным супругам несколько часов покоя каждую ночь. С трудом колдун сумел успокоить младенца, так чтобы Дирка могла его кормить.

– У ребенка сильная воля, – сказал им Ивар. – Неблагоразумно слишком часто применять к нему насилие. – Он заметил взгляд Дирки и поспешил добавить: – Я буду помогать вам еще одну неделю. Если Джонатан все же не примет вас к тому времени… что ж, нужно будет что-то делать.

Дирка и Андор ждали и надеялись, но, несмотря ни на что, вопли и крики Джонатана становились все громче. Наконец они приняли единственное остававшееся решение и попросили Ивара позвать брата Лео.

Дирка молилась, чтобы появление монаха не повлияло бы на ребенка, чтобы она могла попросить Ивара продолжать помогать им. Но она уже знала, что будет. Как только пришел Лео, ребенок тут же утих. Как только Лео взял его на руки, мальчик довольно зачмокал и, прижавшись головкой к плечу монаха, спокойно уснул.

– Быть может, младенец уже призван, – прошептал Ивар Лео.

Монах кивнул и положил спящего ребенка в корзину, в которой так недавно принес его в «Ноктюрн». Вместо старого шерстяного одеяла там лежало новенькое, пестрое, из толстой шерсти, и мягкая подушка. Дирка протянула монаху мешок, полный детской одежды и незатейливых погремушек. Она думала, что сможет проститься, но, наклонившись, чтобы в последний раз поцеловать ребенка, почувствовала, что не может больше сдерживать слез, и разрыдалась.

– Отдохни перед обратной дорогой, – предложил Лео Ивар. Андор принес ужин, и они втроем сели за стол.

Наверху, в свежепобеленной комнатке, которую они с Андором предназначали ребенку, сидела одинокая Дирка, качая корзину с младенцем на коленях. Она пела спящему мальчику так, как будто лишь сейчас Джонатан наконец-то принадлежал ей.

– Это к лучшему, – сказал Андор, когда Лео ушел. – Может, нам удастся найти кого-то другого, кому нужна семья.

– Да, – без выражения ответила Дирка, зная, что Андор, несмотря ни на что, любит ее. Она ни разу не улыбнулась, хотя муж изо всех сил старался развеселить ее. Семена горечи глубоко проникли в ее душу. Ни один ребенок не сможет заменить ей этого мальчика с серебряными волосами, которого она так и не смогла сделать своим.