Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тарзан приемыш обезьяны

ModernLib.Net / Берроуз Эдгар Райс / Тарзан приемыш обезьяны - Чтение (стр. 11)
Автор: Берроуз Эдгар Райс
Жанр:

 

 


      Но, наконец, и оставшиеся были доведены до отчаяния постоянными придирками Теркоза, и тут один из них вспомнил прощальный совет Тарзана.
      -- Если у вас будет жестокий повелитель, -- сказал он, покидая их, -не поступайте так, как поступают другие обезьяны, -- пусть никто из вас не пытается восстать против него в одиночку. Вместо того, пусть двое, или трое, или четверо соберутся вместе и все сразу нападут на него. Тогда ни один властитель не осмелится быть иным, чем ему следует, потому что четверо всегда справятся с любым вождем.
      Вспомнив этот мудрый совет, обезьяна повторила его многим из своих товарищей, так что, когда Теркоз вернулся домой, то его ждал теплый и дружный прием.
      Особых формальностей не было. Как только Теркоз приблизился к сборищу, пять огромных волосатых зверей бросились на него.
      В душе Теркоз был отъявленным трусом, какими обыкновенно бывают нахалы и среди обезьян, и среди людей. Поэтому Теркоз не принял боя, исход которого был для него ясен, но вырвался и скрылся в ветвях деревьев.
      Он сделал еще две попытки вернуться в племя, но всякий раз на него нападали и прогоняли его. Наконец, поняв, что его никогда не примут обратно, он ушел в джунгли, горя ненавистью и бешенством.
      Несколько дней он там без цели бродяжничал. Гнев его все разрастался, и он искал какое-нибудь слабое существо, на котором он мог бы излить всю душившую его злобу.
      В таком состоянии духа это ужасное человекоподобное чудовище, перекидываясь с ветки на ветку, неожиданно встретило в джунглях обеих женщин.
      Он был как раз над ними, когда заметил их. Первое указание на его присутствие Джэн Портер получила только тогда, когда большое волосатое тело прыгнуло на землю рядом с нею, и она увидела его страшную образину, его оскалившийся отвратительный рот, не дальше фута от себя.
      Пронзительный крик вырвался у Джэн, когда рука зверя схватила ее за плечо. Потом она увидела ужасные клыки, которые разверзлись над ее горлом. Но прежде, чем они коснулись прекрасной кожи, антропоид уже передумал.
      Его жены остались в племени. Он должен заменить их другими. Эта белая безволосая обезьяна будет первой в его новом хозяйстве. Он грубо вскинул ее на свои волосатые плечи и вспрыгнул на ветку, готовя Джэн участь, которая в тысячу раз хуже смерти.
      Крик ужаса негритянки раздался только один раз вместе с криком Джэн Портер, а потом, -- как это всегда полагалось у Эсмеральды в критических моментах, требовавших полного присутствия духа, -- она упала в обморок.
      Но Джэн Портер ни разу не теряла сознания. Правда, что страшная образина, прижимавшаяся близко к ее лицу, и зловонное дыхание, обдававшее ее ноздри, парализовали ее. Но сознание ее было ясно, и она понимала все, что происходило когда зверь нес ее. Все же она не кричала и не боролась. Внезапное появление обезьяны до такой степени сбило ее с толку, что ей стало теперь казаться, что ее несут к берегу.
      Она решила сохранить свою энергию и силу голоса до той поры, когда увидит, что они достаточно близко от лагеря, чтобы привлечь оттуда столь желанную ей помощь.
      Бедное дитя! Если бы она знала, что ее несут все дальше и дальше в непроходимую глушь джунглей!
      Крик, который встревожил Клейтона и обоих стариков, привел Тарзана, приемыша обезьян, прямо туда, где лежала Эсмеральда. Но не на Эсмеральде сосредоточился его интерес, хотя он и удостоверился, что она невредима.
      Одно мгновение Тарзан исследовал землю и ближайшие деревья, пока инстинкт обезьяны, соединенный с разумом человека, не рассказали ему, так изумительно знавшему жизнь лесов, все происшествие так же ясно, как будто он видел его своими глазами.
      И тотчас помчался он по свежему следу, который никакой другой человеческий глаз не мог бы заметить, и тем более объяснить. Больше всего следов на концах ветвей, где антропоид перебрасывался с ветки на ветку, но по ним трудно установить его направление, потому что под тяжестью его тела ветвь склоняется вниз и неизвестно, подымалась или спускалась по ней обезьяна; зато ближе к стволу, где следы слабее, направление яснее означено. Вот тут, на ветке, большой лапой беглеца была раздавлена гусеница, и Тарзан инстинктивно чувствует, куда ступит теперь та же большая лапа -- и действительно он находит там микроскопическую частичку уничтоженного червя, иногда простой влажный след.
      Дальше, маленький кусочек коры отодран когтем, а направление излома указывает на направление беглеца. Там и сям на какой-нибудь большой ветке или на стволе дерева, которых коснулось волосатое тело, застрял крошечный обрывок волос. По тому, как он втиснут под корой, он говорит Тарзану, что он идет правильно.
      Он не замедляет своего бега, чтобы подметить все эти, на вид столь слабые, признаки зверя. Для Тарзана они ярко выделяются среди мириады других повреждений, шрамов и знаков на ветвистом пути. Но больше всего помогает ему запах, потому что Тарзан преследует по ветру, и его развитые ноздри так же чувствительны, как ноздри собаки.
      Есть люди, которые думают, что существа низшего порядка специально одарены природой лучшими обонятельными нервами, чем человек, -- но это только дело развития.
      Жизнь людей -- не в такой сильной зависимости от совершенства их чувств. Способность к рассуждению освободила человека от многих обязанностей; чувства до известной степени атрофировались, так же как мышцы, двигающие уши и волосяной покров головы, атрофировались от недостаточного употребления.
      Мускулы имеются и у ушей и под кожей головы, но они недоразвиты оттого, что в них не нуждаются.
      Но, то с Тарзаном, обезьяньим приемышем. С первых дней детства его существование неизмеримо больше зависело от остроты его зрения, слуха, обоняния, осязания и вкуса, чем от более медленно развивающегося органа разума.
      Менее всего у Тарзана было развито чувство вкуса, и он мог с почти одинаковым удовольствием есть роскошные плоды и сырое мясо, долго пролежавшее в земле; в этом, впрочем, он мало чем отличался от наших утонченных гурманов!
      Почти бесшумно мчался Тарзан по следу Теркоза и его добычи; но звук его приближения все же достиг до ушей убегавшего зверя и заставил его еще быстрее бежать.
      Три мили были покрыты, прежде чем обезьяна-человек настиг их и Теркоз, видя, что ему не уйти, соскочил на открытую небольшую поляну, чтобы сразиться здесь за свою добычу, или же, бросив ее, спастись бегством.
      Он еще прижимал к себе огромной лапой Джэн Портер, когда Тарзан, точно леопард, прыгнул на арену, которую природа как бы нарочно создала для этого первобытного боя.
      Когда Теркоз увидел, кто его преследовал, он сразу подумал, что похищенная им самка-- жена Тарзана: они, очевидно, были той же породы -- оба белые и безволосые. И Теркоз был в восторге от возможности больно отомстить ненавистному врагу.
      Внезапное появление таинственного богоподобного человека подействовало как бодрящее вино на измученные нервы Джэн Портер.
      По описаниям Клейтона, своего отца и м-ра Филандера она догадалась, что должно быть это и есть то самое изумительное существо, которое спасло их, и она видела в нем друга и защитника.
      Но когда Теркоз грубо толкнул ее в сторону, чтобы броситься навстречу Тарзану, Джэн Портер рассмотрела огромные размеры обезьяны, ее могучие мускулы и огромные клыки, и сердце ее упало. Разве мог человек, каков бы он ни был, победить такого мощного противника?
      Они сшиблись, как два разъяренных быка и, как два волка, старались добраться до горла друг друга. Против длинных клыков обезьяны у человека было узкое лезвие ножа.
      Джэн Портер всем своим гибким, молодым телом прильнула к стволу большого дерева, прижав крепко руки к нервно дышащей груди, и с широко раскрытыми глазами, в которых отражалась смесь ужаса и восхищения, смотрела на бой первобытной обезьяны с первобытным человеком за обладание женщиной -за обладание ею.
      Когда большие мускулы спины и плеч человека вздулись от напряжения и огромный бицепс и предплечье остановили страшные клыки, завеса веков цивилизации и культуры разверзлась перед отуманенным взором девушки из Балтиморы.
      А когда длинный нож раз десять упился горячей кровью Теркоза и громадная туша его безжизненно пала на землю, первобытная женщина с распростертыми объятиями бросилась к первобытному мужчине, который сражался за нее и завоевал ее.
      А Тарзан?
      Он сделал то, что сделал бы на его месте всякий мужчина, у которого течет в жилах красная кровь. Он взял женщину в свои объятия и стал осыпать поцелуями ее трепещущие губы.
      Одно мгновение Джэн Портер лежала в его объятиях с полузакрытыми глазами. Одно мгновение -- первое в ее молодой жизни -- она узнала, что такое любовь.
      Но завеса упала так же внезапно, как поднялась. Сознание оскорбления покрывало лицо Джэн Портер ярко вспыхнувшим румянцем. Женщина оттолкнула от себя Тарзана, человека-обезьяну, и закрыла лицо свое руками.
      Тарзан был изумлен, когда девушка, которую он безотчетно любил какой-то отвлеченной любовью, вдруг очутилась добровольной пленницей в его объятиях. Теперь он был не менее изумлен тем, что она отталкивает его.
      Он приблизился к ней еще раз и взял ее за руку. Она бросилась на него, как тигрица, нанося своими крошечными руками удары в его большую грудь.
      Тарзан не мог ничего понять.
      Еще за минуту до того, он был намерен как можно скорее вернуть Джэн Портер ее родственникам, но эта минута уже канула в смутном и невозвратном прошлом, а вместе с нею кануло и его доброе намерение.
      Тарзан, обезьяний приемыш, преобразовался в один миг, когда почувствовал теплое гибкое тело, крепко прижавшееся к нему.
      Прекрасные губы слились с его губами в жгучих поцелуях и выжгли глубокое клеймо в его душе-- клеймо, отметившее нового Тарзана.
      Он снова положил руку на ее плечо. Она оттолкнула его. И тогда Тарзан, обезьяний приемыш, поступил как раз так, как это сделал бы его отдаленный предок.
      Он поднял свою женщину и понес ее в джунгли.
      Рано утром на следующий день, четверо людей, оставшиеся в хижине у моря, были разбужены пушечным выстрелом Клейтон выбежал первым и увидел, что там, за входом в маленькую бухту, стоят на якоре два судна.
      Одно было "Арроу", а другое -- небольшой французский крейсер, на борту которого толпилось много людей, смотревших на берег. Клейтон, как и остальные, которые теперь присоединились к нему, ясно понимал, что пушечный выстрел имел целью привлечь их внимание, если они еще оставались в хижине.
      Оба судна стояли на значительном расстоянии от берега, и было сомнительно, чтобы даже в подзорную трубу они могли заметить четыре фигурки, махавшие шляпами так далеко за мысами бухты.
      Эсмеральда сняла свой красный передник и бешено размахивала им над головой; но Клейтон, опасаясь, что даже и это может остаться незамеченным, бегом бросился к северному мысу бухты, где им был приготовлен сигнальный костер.
      Ему, так же как и тем, кто, затаив дыхание, остались ждать у хижины, показалось, что прошла целая вечность, пока, наконец, он добрался до огромного вороха сухих ветвей и кустарника.
      Выйдя из густого леса на открытое место, с которого можно было различить суда, Клейтон был страшно поражен, увидев, что на "Арроу" подымают паруса, а крейсер уже двинулся вперед. Быстро зажег он костер со всех сторон и помчался на самую крайнюю точку мыса, где, сняв с себя рубашку и привязав ее к упавшей ветке, он долго стоял, размахивая ею над головой.
      Но суда все удалялись, и он уже потерял всякую надежду, когда вдруг огромный столб дыма, поднявшийся над лесом густой отвесной колонной, привлек внимание дозорного на крейсере, и тотчас же дюжина биноклей была направлена на берег.
      Оба судна повернули обратно: "Арроу" спокойно стал, покачиваясь на волнах океана, а крейсер медленно направился к берегу.
      На некотором расстоянии он остановился, и шлюпка была спущена и послана к берегу. Когда она подошла, из нее выпрыгнул молодой офицер.
      -- Мосье Клейтон, я полагаю? -- спросил он.
      -- Слава богу, вы пришли! -- был ответ Клейтона,-- может быть, даже и теперь еще не поздно!
      -- Что вы хотите этим сказать, мосье? -- спросил офицер. Клейтон рассказал о том, что Джэн Портер похищена и что им нужны вооруженные люди, чтобы продолжать поиски в джунглях.
      -- Mon Dieu! -- печально воскликнул офицер. -- Вчера -- еще не было бы слишком поздно, а сегодня -- быть может, было бы лучше, чтобы бедная девушка не была найдена... Это ужасно, monsieur! Это просто ужасно!
      От крейсера отплыло еще несколько шлюпок. Клейтон указав офицеру вход в бухту, сел в его шлюпку и она была направлена в закрытый заливчик, куда за ней последовали и другие лодки.
      Вскоре все высадились у того места, где стояли профессор Портер, м-р Филандер и плачущая Эсмеральда.
      Среди офицеров последней, отчалившей от крейсера, шлюпки был и сам командир корабля. Когда он услышал историю о похищении Джэн Портер, он великодушно вызвал охотников сопровождать профессора Портера и Клейтона в их поисках.
      Не было ни одного офицера или матроса среди этих храбрых и симпатичных французов, кто не вызвался бы в охотники.
      Командир выбрал двадцать матросов и двух офицеров -- лейтенанта д'Арно и лейтенанта Шарпантье. Шлюпка пошла на крейсер за продовольствием, патронами и ружьями; матросы уже были вооружены револьверами.
      Тогда на вопросы Клейтона, как случилось, что они бросили якорь в открытом море и дали им пушечный сигнал, командир, капитан Дюфрен, объяснил, что с месяц тому назад они впервые увидели "Арроу", шедший на юго-запад под значительным количеством парусов. Когда они сигнализировали судну подойти, он поднял еще новые паруса и ушел. Они гнались за ним до захода солнца, стреляя в него много раз, но на следующее утро судна нигде не было видно. В продолжение нескольких недель кряду они крейсировали вдоль берега и уже забыли о приключении с недавней погоней, как вдруг рано утром, несколько дней тому назад, дозорный заметил судно, бросаемое из стороны в сторону среди сильной зыби; руль его бездействовал, и никто не управлял парусами.
      Подойдя ближе к брошенному судну, они с удивлением узнали в нем то самое, которое скрылось от них несколько недель тому назад. Его фок-шток и контр-бизань были подняты, как будто были сделаны усилия поставить его носом по ветру, но шторм разодрал в клочья полотнища парусов.
      При страшном волнении попытка перевести команду на судно была чрезвычайно опасной. И так как на палубе его не было видно никакого признака жизни, то было сперва решено переждать, пока ветер уляжется. Но как раз тогда заметили человеческую фигуру, цепляющуюся за перила и слабо махавшую им в отчаянном призыве.
      Тотчас же была снаряжена шлюпка и сделана удачная попытка причалить к "Арроу". Зрелище, встретившее взоры французов, когда они вскарабкались через борт судна, было потрясающее.
      Около дюжины мертвых и умирающих людей катались туда и сюда при килевой качке по палубе, живые вперемежку с мертвыми. Среди них были два трупа, обглоданные точно волками.
      Призовая команда скоро поставила на судне необходимые паруса, и еще живые члены злосчастного экипажа были снесены вниз на койки.
      Мертвых завернули в брезенты и привязали к палубе, чтобы товарищи могли опознать их прежде, чем они будут брошены в глубь моря.
      Когда французы поднялись на палубу "Арроу", никто из живых не был в сознании. Даже бедняга, давший отчаянный сигнал о бедствии, впал в беспамятство прежде, чем узнал, помог ли его призыв или нет.
      Французскому офицеру не пришлось долго задумываться о причинах ужасного положения на судне, потому что, когда стали искать воды или водки, чтобы восстановить силы матросов, оказалось, что ни того, ни другого не было, -не было и признака какой-либо пиши.
      Офицер тотчас просигнализировал крейсеру просьбу прислать воду, медикаменты, провизию, и другая шлюпка совершила опасный переход к "Арроу".
      Когда подкрепляющие средства были применены, некоторые из матросов пришли в сознание и вся история была рассказана. Часть ее нам известна вплоть до убийства Снайпса и зарытая его трупа поверх сундука с золотом.
      По-видимому, преследование крейсера до того терроризировано бунтовщиков, что они продолжали идти в Атлантический океан в течение нескольких дней и после того, как потеряли крейсер из вида. Но, обнаружив на судне скудный запас воды и припасов, они повернули назад на восток.
      Так как на борту не было никого, кто бы мог управлять судном, то скоро начались споры о том, где они находятся и какой курс следует держать. Три дня плыли они на восток, но земли все не было видно; тогда они повернули на север, боясь, что дувшие все время сильнейшие северные ветры отнесли их к югу от южной оконечности Африки. Два дня шли они на курс северо-восток и тогда попали в штиль, продолжавшийся почти неделю. Вода иссякла, а через день кончились и запасы пищи.
      Положение быстро менялось к худшему. Один матрос сошел с ума и прыгнул за борт. Вскоре другой матрос вскрыл себе вены и стал пить собственную кровь.
      Когда он умер, они тоже бросили его за борт, хотя некоторые из них требовали, чтобы трупы держали на борту. Голод превращал их в диких зверей.
      За два дня до того, как их встретил французский крейсер, они до того ослабели, что не могли уже управлять судном; в тот же день у них умерло еще три человека. На следующее утро оказалось, что один из трупов частью съеден.
      Весь тот день люди лежали и сверкающими глазами смотрели друг на друга, как хищные звери. А на другое утро уже два трупа оказались обглоданными почти до костей.
      Но эта еда каннибалов их мало подкрепила, потому что отсутствие воды было куда более сильной пыткой, чем голод. И тогда появился крейсер.
      Когда те, кто мог, поправились, вся история бунта была рассказана французскому командиру, но матросы "Арроу" оказались слишком невежественными, чтобы суметь указать, в каком именно месте берега были высажены профессор и его спутники. Поэтому крейсер медленно плыл вдоль всего побережья, изредка давая пушечные сигналы и исследуя каждый дюйм берега в подзорные трубы.
      Ночью они становились на якорь, чтобы обследовать все части берега при свете дня. И случилось так, что предшествующая ночь привела их как раз на то самое место берега, где находился маленький лагерь, который они искали.
      Сигнальные выстрелы, данные ими накануне после полудня, не были услышаны обитателями хижины, -- потому что те вероятно были в это время в глубине джунглей в поисках Джэн Портер, и шумный треск сучьев под их ногами заглушил слабые звуки далеких пушек.
      К тому времени, как обе стороны рассказали друг другу свои приключения, шлюпка с крейсера вернулась с продовольствием и оружием для отряда.
      Через несколько минут выделилась маленькая группа матросов, и оба французских офицера вместе с профессором Портером и Клейтоном отправились на свои безнадежные и зловещие поиски.
      XX
      НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ
      Когда Джэн Портер поняла, что странное лесное существо, которое спасло ее от когтей обезьяны, несет ее куда-то, как пленницу, она стала делать отчаянные попытки от него вырваться. Но сильные руки только немного крепче прижали ее к себе.
      Тогда она отказалась от бесплодных попыток и стала лежать спокойно, разглядывая из-под полуопущенных век лицо того человека, который, неся ее на руках, так легко шагал через запутанные заросли кустарников.
      Лицо его было необычайной красоты. Оно являлось идеальным типом мужественности и силы, не искаженным ни беспутной жизнью, ни зверскими и низменными страстями. Хотя Тарзан и был убийцей людей и животных, он убивал бесстрастно, как убивает охотник, за исключением тех редких случаев, когда он убивал из ненависти. Впрочем сама ненависть эта была не той злобной и долго таящейся ненавистью, которая навсегда оставляет страшную печать на чертах ненавидящего.
      Тарзан убивал со светлой улыбкой на устах, а улыбка -- основание красоты.
      В тот миг, когда Тарзан напал на Теркоза, девушку поразила яркая красная полоса на его лбу, идущая от левого глаза до начала волос. Теперь, когда она внимательно рассматривала его черты, она увидела, что эта полоса исчезла, и только узкий, белый шрам отмечал еще место, где она выступала.
      Джэн Портер не вырывалась и Тарзан слегка ослабил железное кольцо своих рук.
      Раз он взглянул ей в глаза и улыбнулся -- и девушке пришлось закрыть свои глаза, чтобы победить чары этого прекрасного лица.
      Тарзан поднялся на деревья, и у Джэн Портер, не чувствовавшей никакого страха, от этой необычайной дороги, мелькнула мысль, что во многих отношениях она никогда за всю свою жизнь не была в такой безопасности, как теперь, когда лежала в объятиях этого сильного, дикого существа, которое несло ее, неизвестно куда и неизвестно для чего, через все более глухие заросли первобытного леса.
      Иногда она закрывала глаза и со страхом думала о том, что ее ждет. Живое воображение подсказывало ей тогда всевозможные ужасы; но стоило ей поднять веки и взглянуть на прекрасное лицо, низко склоненное над нею, чтобы все опасения рассеивались.
      Нет, ей не следует его бояться! В этом она все более и более убеждалась, пытливо разглядывая тонкие черты и честный взгляд, которые свидетельствовали о рыцарстве и благородстве натуры.
      Они все глубже и глубже забирались в лес, смыкавшийся вокруг них неприступной, как ей казалось, стеной, но перед лесным богом, словно по волшебству, всякий раз открывался проход, который тотчас же и закрывался за ними.
      Редкая ветка слегка касалась ее, -- а между тем, и сверху и снизу, и спереди и сзади, глазам представлялась одна сплошная масса тесно сплетенных ветвей и ползучих растений.
      Во время этой дороги Тарзан, идя упрямо вперед, был полон многими новыми мыслями. Перед ним встала задача, какой он еще никогда не встречал, и он скорее чувствовал, чем понимал, что должен разрешить ее как человек, а не как обезьяна.
      Передвижение по средней террасе, по которой Тарзан прошел большую часть пути, помогло охладить пыл его первой неистовой страсти, так внезапно загоревшейся.
      Теперь он стал размышлять об участи, которая выпала бы на долю девушки, если бы он не спас ее от Теркоза.
      Он знал, почему тот не убил ее, и стал сравнивать свои намерения с намерениями обезьяны.
      Правда, по обычаю джунглей, самец брал себе самку силой. Но может ли Тарзан в этом случае руководствоваться законом зверей? Разве Тарзан не человек? А как поступают в таких случаях люди? Он был в большом затруднении, потому что не знал.
      Очень хотелось ему спросить об этом девушку; потом ему пришло в голову, что она уже ответила, сопротивляясь и пытаясь оттолкнуть его...
      Наконец, они достигли своего назначения, и Тарзан, обезьяний приемыш, с Джэн Портер в своих сильных объятиях, легко спрыгнул на дерн той арены, где собирались для совета большие обезьяны и где они плясали в диких оргиях Дум-Дум.
      Хотя они прошли много миль, день все еще не клонился к вечеру, и амфитеатр был облит полусветом, проникавшим сквозь чащу листвы.
      Зеленый дерн казался мягким, прохладным и звал отдохнуть. Мириады шумов джунглей доносились издали и казались далеким звуком прибоя.
      Чувство мечтательного спокойствия овладело Джэн Портер, когда она опустилась на дерн и взглянула на большую фигуру Тарзана, стоявшую возле нее. К этому прибавилось еще непонятное ощущение полнейшей безопасности.
      Она следила за ним из-под полуопущенных век, пока Тарзан переходил через маленькую круглую полянку, направляясь к деревьям у дальнего края. Она отметила изящную величавость его походки, совершенную симметрию его величественной фигуры и гордую посадку его прекрасной головы на широких плечах.
      Что за изумительное создание! Ни жестокость, ни низость не могут таиться под этой богоподобной внешностью. Никогда еще, думала она, подобное совершенство не попирало ногами землю.
      Тарзан вскочил одним прыжком на дерево и исчез. Джэн Портер недоумевала: зачем он ушел? Неужели он оставил ее здесь, покинув ее судьбе в пустынных джунглях?
      Она нервно оглянулась. Каждый стебель, каждый куст казались ей засадой какого-нибудь огромного и ужасного зверя, подстерегающего ее и только ждущего мгновения, чтобы вонзить блестящие клыки в ее нежное тело. Каждый звук превращала она в своем воображении в скрытое, незаметное приближение гибкого и злобного существа.
      Какая разница во всем с тех пор, как он ее оставил!
      Она сидела четыре или пять минут, показавшихся ей часами, с напряжением ожидая прыжка притаившегося животного, который положил бы конец ее муке.
      Она почти молила о жестоких клыках, которые принесли бы ей смерть и отвратили бы эту агонию страха.
      Услыхав вновь легкий шорох позади себя, она с криком вскочила на ноги и обернулась лицом к ждущему ее концу.
      Перед ней стоял Тарзан, и в руках у него была целая груда роскошных спелых плодов.
      Джэн Портер пошатнулась и упала бы, если бы Тарзан, бросив свою ношу, не удержал ее в своих объятиях. Она не потеряла сознания, но крепко прижалась к нему, вздрагивая и дрожа, как испуганная лань.
      Тарзан, приемыш обезьян, тихо гладил ее шелковистые волосы и старался успокоить и утешить ее, как это делала Кала с ним, когда, маленькой обезьянкой, он пугался змеи Хисты или львицы Сабор.
      Раз он слегка приник к ее лбу, и она не шелохнулась, только вздохнула и закрыла глаза.
      Джэн никак не могла понять, что с ней делается.
      Джэн чувствовала себя в безопасности в этих сильных объятиях, и ей этого было достаточно. О будущем не хотелось думать, и она покорялась судьбе. За несколько истекших часов, она вдруг стала доверять этому загадочному существу лесов, как доверяла бы лишь очень немногим знакомым ей мужчинам. Ей пришло в голову, что все это очень странно, и вдруг в ее душе родилась догадка, что это необыкновенное состояние может быть ничем иным, как настоящей любовью... Ее первой любовью! Она вспыхнула и улыбнулась. Джэн Портер слегка отодвинулась от Тарзана и, глядя на него с полуулыбающимся и полунасмешливым выражением, придававшим ее лицу полнейшую обворожительность, она указала на плоды в траве и села на край земляного барабана антропоидов, так как голод давал себя знать.
      Тарзан быстро собрал плоды и, принеся их, положил к ее ногам; а затем и он тоже сел на барабан, рядом с нею, и стал ножом разрезать и приготовлять для нее пищу.
      Они ели вместе и молчали, время от времени украдкой бросая друг на друга лукавые взгляды, пока, наконец, Джэн Портер не разразилась веселым смехом, к которому присоединился и Тарзан.
      -- Как жаль, что вы не говорите по-английски, -- сказала девушка.
      Тарзан покачал головой, и выражение трогательной и жадной пытливости омрачило его смеющиеся глаза.
      Тогда Джэн Портер пыталась заговорить с ним по-французски, а потом по-немецки, но сама рассмеялась над своими ошибками при попытке говорить на последнем языке.
      -- Во всяком случае, -- сказала она ему по-английски, -- вы понимаете мой немецкий язык так же хорошо, как меня понимали в Берлине!
      Тарзан давно уже пришел к решению относительно того, каким должен быть его дальнейший образ действий. Он имел время вспомнить все прочитанное им в книгах об обращении мужчин и женщин. И он поступит так, как он воображал, что поступили бы мужчины, если бы были на его месте.
      Он снова встал и пошел к деревьям, но сначала попытался объяснить знаками, что скоро вернется, и так хорошо сделал это, что Джэн Портер поняла и не испугалась, когда он ушел.
      Только чувство одиночества охватило ее, и она нетерпеливо смотрела на то место, где он исчез, ожидая его возвращения. Как и прежде, она была извещена о его присутствии легким шорохом за своей спиной и, обернувшись, увидела его, идущего по дерну с огромной ношей веток.
      Он принес затем большое количество мягких трав и папоротников. Еще два раза уходил он, пока у него не оказалась под руками целая груда материалов. Тогда он разостлал папоротники и траву на земле в виде мягкой, ровной постели, а над нею соорудил шалаш из веток в несколько футов высоты. Ветки образовали как бы двухскатную кровлю, поставленную прямо на землю. На них он положил толстый слой огромных листьев слонового уха и накрыл ветвями и листьями один конец маленького убежища.
      Они снова уселись вместе на край барабана и попытались разговаривать знаками.
      Великолепный бриллиантовый медальон, висевший на шее Тарзана, оказался для Джэн Портер источником величайшего изумления. Она указала на него, и Тарзан снял хорошенькую безделушку и передал ей.
      Джэн увидела, что оправа -- работы искусного ювелира и что бриллианты прекрасной игры, но по гранению камней было видно, что работа несовременная.
      Она заметила также, что медальон открывается, нажала скрытую пружину, и обе половины отпрянули. В каждой створке оказалось по миниатюре на слоновой кости.
      На одной было изображение молодой красавицы, а другая представляла почти точный портрет сидевшего рядом с ней Тарзана, за исключением едва уловимой разницы в выражении.
      Она посмотрела на Тарзана и увидела, что, склонившись к ней, он с удивлением устремил глаза на миниатюры. Протянув руку за медальоном, он отнял его у нее и принялся рассматривать миниатюры с очевидными признаками изумления и интереса. Его манеры ясно указывали, что он никогда до того не видел их и не думал, что медальон открывается.
      Этот факт вызвал Джэн Портер на дальнейшие размышления, и воображение ее стало рисовать ей, как это прекрасное украшение попало в собственность дикого и непросвещенного существа неисследованных джунглей Африки.
      Но еще более удивительно было то обстоятельство, что в медальоне оказалось изображение человека, который мог бы быть братом или, вернее, отцом этого лесного полубога.
      Тарзан все еще пристально рассматривал оба изображения. Вдруг он снял с плеча колчан и, высыпав стрелы на землю, достал со дна мешкообразного вместилища плоский предмет, завернутый в несколько слоев мягких листьев и перевязанный длинными травами.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17