Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Социальное прогнозирование

ModernLib.Net / Научно-образовательная / Бестужев-Лада И. / Социальное прогнозирование - Чтение (Весь текст)
Автор: Бестужев-Лада И.
Жанр: Научно-образовательная

 

 


И.В. Бестужев-Лада, Г.А. Наместникова

Социальное прогнозирование

Введение

В 1992 г. Бестужев-Лада И.В. и Наместникова Г. А. под­готовили для преподавателей курса теории и практики про­гнозных разработок пособие: «Технология прогнозных раз­работок социальных процессов» (М.: НПО «Поиск», ти­раж 871 экз.). Настоящая книга представляет собой, по сути, второе существенно переработанное и дополненное из­дание данного пособия. В его основе лежат стенограммы лекций, которые авторы в течение многих лет читали сту­дентам социологического факультета МГУ им. М.В. Ло­моносова. Это наиболее фундаментальный курс по социальному прогнозированию, рассчитанный на 32 часа (не считая семинаров). Он вобрал в себя опыт многих науч­ных и учебных изданий, вышедших в России на протяже­нии последних 35 лет.

Курс, состоящий из четырех частей, построен следую­щим образом. В первой части изложены основные мето­дологические положения прогностики с подробным ос­вещением понятийного аппарата, ключевых определений и инструментария прогнозирования. Вторая часть – историческая справка, содержащая обзор представлений о будущем с древнейших времен до наших дней. Третья часть, по сути своей, является практикумом, пособием по выработке навыков организации и проведения приклад­ного прогностического исследования.

Самой сложной по содержанию является четвертая часть, где анализируются конкретные социально-экономи­ческие, социально-политические, социально-культурные и т.д. прогнозы. К курсу прилагается терминологический словарь и рекомендательная литература.

Часть 1

ИСТОРИЧЕСКИЕ УСЛОВИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И РАЗВИТИЯ СОЦИАЛЬНОГО ПРОГНОЗИРОВАНИЯ

Лекция 1

РАЗВИТИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О БУДУЩЕМ НА РАННИХ СТАДИЯХ СУЩЕСТВОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. РЕЗЕНТИЗМ ПЕРВОБЫТНОГО МЫШЛЕНИЯ

Некоторые ошибки в теории и практике прогнозирования представляют собой, по сути дела, рецидивы подходов, характер­ных для прошлого, – подходов, несостоятельность которых дока­зана исторической практикой и преодолена в ходе последующего развития науки. Неудовлетворительное знание истории предмета отрицательно сказывается на работе теоретика прогнозирования – прогностика и разработчика прогнозов – прогнозиста. Вмес­те с тем в концепциях прошлого содержалось немало поучитель­ного и полезного для разработки прогнозов и в современных ус­ловиях.

Все это делает необходимым более основательное знаком­ство с опытом минувших времен. Однако история развития представлений о будущем, включая предысторию и историю развития концепций будущего Земли и человечества, историю развития теории и практики собственно прогнозирования, – слишком обширная и сложная тема, выходящая далеко за рам­ки нашего курса, чтобы ее можно было изложить здесь хотя бы в общих чертах. Ограничимся поэтому краткой историчес­кой справкой.

Данные археологии и этнографии показывают, что первобыт­ное мышление лишь после долгого развития выработало пред­ставления о прошлом и (гораздо позднее) о будущем как о чем-то отличном от настоящего. На ранних стадиях развития общества проблема изменений во времени, видимо, вообще не осознава­лась. Даже более позднее представление о цепи событий как о причинно-следственном логическом процессе было довольно смутным. По сути, время существовало только одно – настоя­щее. Затем к нему добавилось другое – не прошлое или буду­щее, а просто «другое», отличное от настоящего, в котором дей­ствовали герои мифов и разные сверхъестественные силы. Но и в это мифическое время жизнь была похожа на окружающую, как две капли воды. Сказывался своеобразный презентизм первобыт­ного мышления: прошедшее и будущее мыслились в большей или меньшей степени (в зависимости от уровня развития мышле­ния) подобными настоящему. Именно поэтому можно было лег­ко «предсказывать» будущее и даже «воздействовать» на него с помощью магии.

Рецидивы презентизма сказываются до сих пор, особенно в обыденном сознании, а иногда и в разработках прогнозов, когда прогнозист по инертности мышления «пугается» чересчур ради­кальных, с его точки зрения, выводов и стремится представить будущее в виде чуть-чуть приухудшенного или приулучшенного настоящего без каких-либо существенных качественных перемен. Часто его подталкивает к этому психологический эффект так на­зываемой футурофобии, заключающейся в том, что человечес­кая психика крайне раздражительно реагирует на любую «карти­ну будущего» (впрочем, и прошлого тоже, хотя и в меньшей сте­пени), существенно отличную от настоящего. Такая картина вы­зывает, как правило, инстинктивно негативное отношение, и в результате будущее обычно предстает как несколько идеализиро­ванное настоящее.

Эти особенности человеческой психики и мышления, унасле­дованные от далекого прошлого, теоретику и практику прогнози­рования необходимо постоянно иметь в виду – прежде всего при опросах экспертов, а тем более населения.

Прежде чем человек обнаружил, что существует «иное вре­мя» – время, не тождественное настоящему, ему пришлось за­думаться над возможностью «иного мира» – мира, не тожде­ственного окружающему, куда «уходят» усопшие. Лишь потом совершился переход к конструированию «иного мира в ином времени» – «иного будущего». Этот процесс шел по трем ос­новным направлениям: религиозному, утопическому, философско-историческому.

Наша исследовательская группа впервые столкнулась с этим явлением не в теории, а на практике более 30 лет назад, при зондажных опросах населения и экспертов по ходу изыскательского проекта «Прогнозирование социальных потребностей молодежи». Цель проекта в своей теоретико-методологической и методико-технической части – отработка социологических методов про­гнозирования социальных явлений, так сказать, на стыке прогности­ки и социологии, в те времена в значительной мере чуждых друг другу. Социальные потребности были выбраны предметом иссле­дования потому, что позволяли вести одновременно и поисковые, и нормативные прогнозные разработки. Что касается объекта иссле­дования, то в качестве такового фигурировала молодежь, и это было сделано не только потому, что, как теперь принято говорить, спон­сором проекта выступал ЦК ВЛКСМ, но и прежде всего потому, что молодежь представлялась наиболее динамичной (в мировоззрен­ческом отношении) социальной группой. Сопоставляя ответы уча­щейся рабочей молодежи и молодой интеллигенции, мы надеялись гораздо больше узнать об ожидаемых и желательных изменениях в потребностях людей, чем если бы опрашивали респондентов сред­него и тем более пожилого возраста, установившиеся стереотипы мышления которых могли затруднить их мысленное «путешествие в будущее», необходимое для ответа на вопросы о грядущих измене­ниях в потребностях.

К нашему удивлению, ответы молодых респондентов на вопросы прожективного характера (типа «как бы вы отнес­лись к такому-то изменению привычного положения вещей») почти всегда свидетельствовали о том, что опрашиваемые ав­томатически переносили даже в отдаленное будущее современ­ное положение вещей, лишь с некоторыми желательными ко­личественными изменениями (побольше привычная жилпло­щадь, разнообразнее и дешевле продовольственные продукты и промышленные товары, доступность путевки в дом отдыха, одна, а еще лучше две автомашины каждому желающему и т.п.). Любые возможные радикальные изменения в образе жиз­ни (допустим, минимизация моторного транспорта при обя­зательной пешеходной доступности мест работы, покупок и развлечений либо 20-часовая рабочая неделя с использовани­ем остальных 20-ти часов нынешней рабочей недели на непре­рывное образование, на помощь учителю во внеклассной ра­боте, на заботу о больных в лечебных учреждениях, на орга­низацию содержательного досуга, на работы по охране окру-6жающей среды – разумеется, при соответствующем уровне производительности труда) почти всеми опрашиваемыми встреча­лись с недоумением и категорически отвергались с порога.

Вообще-то такой результат предусмотрен теорией прогно­зирования и носит название «рецидивы презентизма перво­бытного мышления». Дело в том, что установлено: первона­чально человек долгое время полностью отождествлял насто­ящее и будущее, т.е. рассматривал любое будущее как беско­нечно продолжающееся без каких-либо существенных измене­ний настоящее (а раньше для него вообще не существовало прошлого, настоящего и будущего, все было, как и у живот­ных, так сказать, «сиюминутно»). Доказано, что было бы пре­увеличением утверждать, будто современный человек в дан­ном отношении очень далеко ушел от своего первобытного предка. Нет, он склонен представлять сколь угодно далекое прошлое или будущее в привычных для него чертах настояще­го. Давно выяснено, что даже любая фантастика – это всего лишь разные комбинации разных черт привычного земного, и никогда ничего больше. Даже такие порожденные воображе­нием человека «потусторонние миры», как рай или ад, – всего лишь упрощенная проекция представлений о «хорошей жиз­ни» или о «страданиях», как они складывались на основе жиз­ненного опыта в те или иные века. Поговорите о будущем, скажем, о мире XXI века со старшеклассником, студентом, даже с научным работником (не специалистом по прогностике) – скорее всего, вы получите зеркальное отображение нынешне­го дня, возможно, чуть идеализированного или, напротив, несколько драматизированного, только и всего. Словом, по­лучите «презентизм».

Опыт показывает, что «презентизм» проходит по мере зна­комства с прогностической или хотя бы научно-фантастичес­кой литературой. Вот почему современные респонденты, если можно так сказать, гораздо менее «презентичны», чем 30 лет назад.

Удивил в ответах респондентов не ожидавшийся «презен­тизм», а нечто другое. При попытке опрашивающего ввести респондента в непривычный мир «иного будущего» почти во всех случаях наблюдалось категорическое неприятие любого будущего, качественно отличного от настоящего. И чем явственнее, радикальнее было качественное отличие – количе­ственное воспринималось довольно легко, – тем категорич­нее было неприятие, враждебное отношение. Такая позиция была четко зафиксирована и по рабочей, и по учащейся моло­дежи, а также по молодым научным сотрудникам (подчерк­нем, что опрос проводился в Дубне – элитном научном го­родке тех времен: более отзывчивую по части проблем буду­щего, достаточно широкую аудиторию трудно было отыс­кать). Словом, опрос оказался безрезультатным, и мы вынуж­дены были от него отказаться.

Попытались компенсировать провал с зондажным опро­сом «простых» респондентов таким же опросом экспертов – научных работников, которым по роду своей работы положе­но заглядывать в будущее (напомним, что 30 лет назад совре­менная прогностика в СССР, полулегализованная лишь в 1966 г. и полностью разгромленная, вместе с остальными обще­ственными науками спустя несколько лет, со вступлением стра­ны в период застоя, переживала этап становления, продолжа­ющийся, впрочем, по сию пору, и прогностическая грамотность даже научных работников, не говоря уже ни о ком другом, была близка к нулевой). Мы отдавали себе отчет в обычной консервативности мышления ученых, делали скидку на воз­раст, точнее, на «возрастную ностальгию по прошлому», столь часто встречающуюся у людей пожилого и даже отчасти сред­него возраста, к каковым относились, разумеется, все опра­шиваемые эксперты – молодых экспертов, как известно, у нас вообще не бывает, поскольку почти все ученые до 33 лет, а в некоторых отношениях и до 40 лет (кроме ничтожного про­цента успевших защитить докторские диссертации) совершен­но неоправданно относятся к категории «молодых ученых», род­ственных аспирантам и студентам. Но все же ожидали ответов, отличных от ответов обычных респондентов.

И действительно, там, где дело касалось текущих проблем, наблюдаемых процессов настоящего, эксперты неизменно ока­зывались на высоте, выгодно отличаясь от «простых» респон­дентов. А вот там, где речь шла об «ином будущем», ответы тех и других были неотличимы. Тот же рецидив презентизма и такое же категорическое неприятие любого навязывания «иного будущего». Поначалу показалось, что неудачно подобран состав экспертов. Его меняли на пилотаже дважды – и с тем же результатом. Правда, обнаружилось, что если доста­точно долго «вводить в будущее» достаточно квалифициро­ванных экспертов, то происходит их как бы «самообучение» и они мало-помалу начинают глубже разбираться в перспекти­вах рассматриваемых явлений. Но, во-первых, у нас не было времени, чтобы создавать в экспертной группе подобную ат­мосферу достаточно долго. Во-вторых, даже при успехе подоб­ного предприятия это была бы, по существу, уже качественно иная, так сказать, искусственно созданная нами самими экс­пертная группа, вовсе не отражающая существовавший в. то время уровень и характер экспертных оценок по рассматрива­емой проблематике.

Заметим еще раз, во избежание недоразумений, что дело происходило более 30 лет назад. С тех пор очные и заочные, индивидуальные и коллективные опросы экспертов для целей прогнозирования стали сравнительно обыденным явлением, прогностическая грамотность экспертов несказанно повыси­лась, и сегодня, возможно, такой же опрос мог бы в какой-то мере удасться. Но 30 лет назад опрос экспертов полностью провалился, и мы не уверены к тому же, что даже при услож­нении опросника на должной высоте оказались бы сегодняш­ние эксперты, причем вовсе не из-за недостаточного уровня своей квалификации. Заметим также, во избежание недоразу­мений с Дубной, что пилотаж проводился с московскими экс­пертами наивысшей авторитетности в те времена.

Как известно, отрицательный результат в научных иссле­дованиях – тоже своего рода положительный результат, зап­рещающий другим повторять ошибку, заведомо ведущую к неудаче, и заставляющий искать другие пути решения пробле­мы. В частности, наша исследовательская группа, подключив социальных психологов, нашла удачный выход из положения. Вместо безрезультатных «лобовых» прожективных опросов мы прибегли к психологическим тестам, специально модифици­рованным для нужд социологического исследования прогнос­тической направленности, к квалиметрическим оценкам по­лученных результатов, позволившим дать общие трендовые оценки ожидаемых и желательных изменений в социальных потребностях нашей молодежи, а экспертам отвели более подобающую им роль аналитиков полученных результатов, с целью уточнения их и углубления необходимой интерпретации. Результаты исследования обобщены в серии препринтов ИСИ АН СССР се­редины 70-х годов и в заключительной коллективной моногра­фии того же наименования, с которой нетрудно ознакомиться.

Но данное исследование имело и еще один, так сказать, по­бочный результат. Оно заставило глубже задуматься о причи­нах и особенностях категорического неприятия «иного буду­щего» всеми почти нашими респондентами, не исключая и экспертов. Проблема неоднократно обсуждалась на семина­рах. Была изучена дополнительная литература. В результате ро­дилась концепция «футурофобии» – органического неприя­тия человеком без специальной прогностической подготовки любого представления о качественно ином будущем, расходя­щемся с привычным ему настоящим. Об этой концепции бегло упоминалось в других научных работах по прогностике, но не было практической возможности уделить ей должное внима­ние, да вряд ли это было и осуществимо во времена застоя.

Не собираемся мы посвящать данной концепции и настоя­щую работу. Однако при разработке проблемы прогнозного обоснования нововведений разговора о «футурофобии» не из­бежать. Если этот эффект вне всякого сомнения негативно ска­зывается на целеполагании, планировании, пред– и постплано­вом программировании, проектировании, текущих управленческих решениях, не носящих инновационного характера, то на нововведениях, по самому их характеру, он сказывается са­мым губительным, катастрофичным для них образом. И если «эффект футурофобии» обязательно необходимо учитывать в целевых, плановых, программных, проектных и организацион­ных прогнозах, обслуживающих соответствующие формы кон­кретизации управления, то в инновационном прогнозирова­нии он является, можно сказать, одним из основополагающих моментов – в принципе таким же, как «эффект Эдипа» в тех­нологическом прогнозировании, о котором нам предстоит не раз говорить в последующем, – так что без его учета всякая попытка прогнозного обоснования любого сколько-нибудь су­щественного нововведения, по нашему убеждению, с самого начала будет почти наверняка обречена на провал, тем более – в социосфере.

Вот почему мы начинаем рассмотрение теоретических вопросов прогнозного обоснования социальных нововведений именно с данного феномена в общественном сознании. Все 40 000 лет существования рода гомо сапиенс (по некоторым дан­ным, даже намного больше) человеческое общество пребывало в состоянии, разительно отличающемся от современного нам. Оно именовалось матриархатом, затем патриархатом, отдельные ста­дии его развития называли дикостью, варварством, цивилизаци­ей, их подразделяли на несколько общественно-экономических формаций и множество разновидностей общественного строя. Однако, при всех различиях, первобытную общину и, скажем, ан­глийскую, германскую, французскую деревню XVIII века, рус­скую деревню XIX – начала XX века, латиноамериканскую, ази­атскую, африканскую деревню первой половины XX в. (отчасти включая малые города и окраины крупных) объединяла исчез­нувшая или исчезающая ныне на глазах жесткость, стабильность, если можно так сказать, окостенелость общественных порядков. Из этого состояния крупный английский город, а за ним и малый город, а за ним и деревня начали мало-помалу выходить лишь с конца XVIII столетия, французские – лишь на протяжении XIX столетия, другие западноевропейские и японские – лишь со вто­рой половины XIX – начало XX столетия, русские – лишь со второй половины XX столетия, а в латиноамериканских, азиатс­ких, африканских странах этот процесс только-только начинает развертываться.

Достаточно напомнить (впрочем, об этом говорилось не раз, в том числе и в наших работах), что в конце 20-х годов, т.е. всего 70 лет назад, 82% населения Советского Союза проживало в сельс­кой местности, а еще 10—12% – в таких же, как и там, избах, хатах, саклях малых городов и по окраинам больших. В совокуп­ности это составляло более девяти десятых населения страны. И даже к середине 50-х годов, т.е. всего лишь полвека назад, соответ­ствующие пропорции составляли 55% и все те же 10—12% (до начала массового строительства «пятиэтажек») – итого более двух третей, подавляющее большинство. Да и из оставшейся тре­ти подавляющее большинство были выходцами из все тех же изб, хат, саклей, с той же социальной психологией, с тем же, в общем и целом, отношением к окружающей действительности. Для всех этих людей было характерно подавляющее господство сложной семьи старого типа с сильнейшими пережитками бытовой патри­архальности, со всеми характерными чертами традиционного сельского образа жизни, который ныне всюду сменяется совре­менным городским.

Состояние, предшествовавшее последнему, было сложным. Его нельзя однозначно оценивать, как «худшее», «более примитивное», «менее развитое» и т.п. Оно попросту качественно отличалось от со­временного, причем в нем автоматически решались многие соци­альные проблемы, трудно разрешимые сегодня. Однако оно в насто­ящее время полностью перестало соответствовать уровню научно-технического прогресса, уровню производительности труда, связан­ному с этим уровню возможностей и соответствующему уровню запросов людей. Короче говоря, оно перестало соответствовать усло­виям жизни и на этом основании отошло или отходит в прошлое.

Здесь вряд ли уместно, да и нет возможности описывать все сто­роны состояния, предшествовавшего современному. Но на одной стороне придется остановиться специально, поскольку она непос­редственно относится к предмету нашего изложения. Речь идет об исключительно высокой сопротивляемости любым нововведениям, что обусловливало столь же высокую стабильность общества, пре­емственность господствовавших в нем порядков, длительное время переходивших от поколения к поколению почти без изменений. И хотя в общем и целом, если брать историю человечества за после­дние несколько тысяч лет или, если угодно, за последние несколько веков, четко прослеживается тенденция постепенного нарастания масштабов и темпов изменений, или, если можно так сказать, уско­рения социального времени людей, причем на протяжении XIX – первой половины XX в. ускорение шло все сильнее, – эти измене­ния, даже в течение предыдущих полутора веков, не идут ни в какое сравнение с теми, которые произошли по нарастающей за послево­енные полвека.

По многим важным параметрам, начиная с топливно-энергети­ческой и материально-сырьевой базы, промышленности, строитель­ства, сельского хозяйства, транспорта, связи и кончая семейными, вообще межполовыми отношениями, молодежным образом жиз­ни, формами проведения досуга, манерой одеваться и т.д., в жизни людей за последние десятилетия произошло намного больше, значи­тельнее и масштабнее нововведений, чем за любой предшествующий период истории человечества, включая бурные революцион­ные эпохи. Между тем именно в предшествующую эпоху сложи­лись господствующие и сегодня стереотипы в сознании людей, в том числе и стойко негативные по отношению к любым нововведе­ниям. Это составляет сложнейшую и очень острую социально-пси­хологическую проблему отношения к нововведениям по сей день.

Попробуем отыскать истоки высокой сопротивляемости в человеческом сознании практически почти любым нововведениям. На наш взгляд, первопричины коренятся в относительно низком, вплоть до самых недавних пор, уровне развития производительности труда и проистекающей отсюда необходимости крайнего напряжения сил, чтобы обеспечить себе прожиточный минимум, не погибнуть. На­помним, что тяжелый физический труд взрослых, причем большей частью отталкивающе монотонный, доходил до 16 и более часов в сутки – предел человеческой выносливости на протяжении сколь­ко-нибудь длительного времени. Сегодня труд такого характера и продолжительности в развитых странах мира, в том числе и у нас, свойствен лишь тем рабочим или служащим, которые имеют значительные приусадебные участки с домашним скотом и птицей, что заставляет их как бы удваивать свой рабочий день, а также работаю­щим матерям с малолетними детьми, если на мать целиком падает груз обслуживания всей семьи, причем в обоих случаях трудовая нагрузка рассматривается как непомерная. А сравнительно недав­но такое было для основной массы людей скорее социальной нор­мой, чем исключением. В меньшей степени, но тоже значительно доставалось подросткам и даже детям, начиная с шести-семи лет, а также престарелым с ограниченной трудоспособностью.

Добровольно такую тяготу вряд ли бы кто-либо взвалил на свои плечи. Любые импровизации, особенно у подрастающих поколе­ний, как это нетрудно видеть и сегодня, скорее всего отражали бы стремление тем или иным образом уменьшить трудовую нагрузку, что было чрезвычайно опасно в смысле выживаемости семьи. Вот почему, как можно предполагать, на протяжении длительного вре­мени выработались довольно устойчивые шаблоны-стереотипы каж­дой трудовой операции по критерию наибольшей эффективности последней, вплоть до мельчайших деталей, отступление от чего счи­талось предосудительным. Правда, иногда в стереотипах отдельных трудовых приемов наблюдается как бы отход от критерия эффектив­ности. Однако, при ближайшем рассмотрении, подобного рода «послабления» на поверку почти всегда оказываются необходимой ре­лаксацией, разрядкой, чтобы снять чрезмерное напряжение и в ко­нечном счете добиться максимального эффекта на всем протяже­нии трудового дня или любой его половины. Лишь иногда такие отклонения носят случайный, иррациональный характер, большей частью связанный с теми или иными религиозными обрядами. Во многих отношениях на протяжении длинного ряда веков стереотипы организации труда были доведены до уровня самых настоящих ри­туалов, в результате чего многие трудовые операции, идущие из глубины веков, напоминают скорее театральное действо.

Аналогичные стереотипы-ритуалы, по критерию эффективнос­ти операций, выработались в сфере быта и досуга, но тут элемент иррациональности, диктуемый разными сторонами образа жизни, начиная с верований или заимствований и кончая местными им­пульсами случайного характера, намного значительнее.

Со временем шаблоны-стереотипы-ритуалы труда, быта, досу­га органически встроились в систему традиций, обычаев, нравов того или иного народа, порою даже той или иной местности. На них наложился диктат всемогущего в тех условиях общественного мнения окружающих, положительно оценивавшего строгое следо­вание сложившимся порядкам и жесточайше преследовавшего – до побоев, травли и изгнания включительно – малейшее отступ­ление от них.

В социальный механизм закрепления сложившихся стереотипов сознания и поведения включалась система социальных потребнос­тей личности, и прежде всего потребность в самоутверждении, т.е. в уважении со стороны окружающих, и на этом основании в само­уважении. Как известно, эта потребность наисильнейшая, когда удов­летворены фундаментальные потребности в самосохранении (пита­ние, здоровье и т.д.), а зачастую даже временами отодвигает после­дние на второй план. И коль скоро самоутверждения легче всего достичь, скрупулезно следуя сложившимся стереотипам и реши­тельно осуждая всякое отступление от них, нетрудно представить себе, какой истовой может быть убежденность в неприятии каких-либо нововведений, каким воинствующим – стремление не допус­тить их.

У всех нас на памяти более чем тридцатилетняя война с женскими брюками, не закончившаяся и до сих пор на неко­торых последних «бастионах» ревнителей старого. Хотя, казалось бы, это не бог весть какое важное нововведение, тем не менее оно может служить знакомым каждому типичным при­мером отчаянного движения сопротивления, в котором приняли активное участие не только подавляющее большинство мужчин, но и почти все женщины пожилого возраста, боль­шинство женщин среднего возраста и даже часть женщин мо­лодого возраста, не исключая известной части девушек и де­вочек-подростков. Провал столь мощного «движения сопро­тивления» убедительно доказывает не только неодолимость нововведения, когда работает постепенно набирающий силу социальный механизм его реализации (мы остановимся на нем подробнее в своем месте), но и абсолютную необходимость подобного механизма, чтобы нововведение не было подавле­но в зародыше почти неизбежной вначале негативной реакцией на него.

Ясно, что при таком умонаправлении в обыденном созна­нии не мог не закрепиться устойчивый стереотип неприятия практически любого «иного будущего», как мы уже говори­ли, стремление уподобить до мелочей любое сколь угодно да­лекое прошлое или будущее привычному настоящему. В свою очередь, раз возникнув, подобный стереотип уже чисто дедук­тивно отметал с порога любые нововведения, так что эффект неприятия нового многократно усиливался.

Очерченное умонастроение изначально обрекало челове­ческую мысль на застой и в зародыше отталкивало идеи, спо­собные породить нововведения. Если бы в обществе существовали одни лишь эти силы, оно неизбежно было бы обречено на стагна­цию и быструю погибель. К счастью, однако, мы знаем, что для человеческой личности характерна потребность в самоутвержде­нии не только путем слепого следования сложившимся стереоти­пам, но и путем реализации социальных потребностей в успехе своей деятельности, в достижениях, в непрестанном улучшении, рационализации труда, быта, досуга, всех условий жизни и форм жизнедеятельности, в новизне, оригинальности своей деятельности, а также в творческом труде, в лидерстве, в критике деятельности других, в новых знаниях и т.д. Когда обе эти противоположные силы более или менее взаимно уравновешивают друг друга, катастрофического кол­лапса не наступает, но и интенсивность нововведений близка к нулевой, что мы и наблюдаем на всем протяжении человеческой истории, вплоть до самых недавних времен. Ныне инновационные силы делаются все мощнее, в результате – соответствующий сдвиг в сто­рону нарастания темпов и масштабов нововведений.

Заметим, что энергичными носителями инновационных сил, по причине самого характера нововведений, почти всегда является относительное меньшинство населения, зачастую всего лишь отдель­ные личности или даже только одна-единственная личность. (В прин­ципе инновационный потенциал в той или иной степени свойствен каждому или почти каждому человеку, но почти у всех он подавля­ется господством привычных стереотипов, о которых мы упомина­ли выше.) И если сегодня один новатор или ничтожная горстка нова­торов все чаще оказываются в состоянии свернуть гору рутины и «пробить» свое новшество, то только потому, что они опираются на инновационные механизмы – рычаги реализации нововведений.

Существует и еще одна сторона органического неприятия нововведений обыденным сознанием, переходящего в близкое к инстинктивному отвращение ко всякому «иному будущему». Это сторона, по нашему мнению, связана с историческим опы­том человечества, каковой недвусмысленно свидетельствует: на всем протяжении истории человеческого общества, с древ­нейших времен до наших дней на сто или даже тысячу благих идей, сулящих разные блага в случае реализации соответству­ющих нововведений, обычно лишь одна оказывается действительно конструктивной, да и то не так, как представлялось ее первоначальному генератору, а так, как это объективно реализовалось впоследствии, зачастую очень непохоже, порой прямо противопо­ложно замыслу инициатора. Что ж, таков путь прогресса. Что каса­ется остальных, то они на поверку оказываются либо пустоцветны­ми, нереальными, либо, что еще хуже – социально опасными, вред­ными, гибельными, теми самыми благими намерениями, которые, как известно, ведут в ад.

Наиболее яркий пример – история социалистической мыс­ли со времен Возрождения до наших дней.

Если уподобить человеческие представления своего рода «популяциям идей», то рутинные мысли окажутся схожи с «нор­мальными особями» подобной популяции, а новаторские – с мутантными. И чем оригинальнее идея – тем отвратительнее пред­ставляется «мутант» нормальным особям, причем их отвращение к нему вполне рациональное, поскольку скорее всего или чаще даже почти наверняка мутант – всего лишь урод, потомство которого, если дать ему расплодиться, может привести к гибели соответству­ющую популяцию. Разве не в точности так же относимся мы к уро­дам и дебилам, разве не опасаемся гибельной для человечества опасности их размножения?

Однако столь же хорошо известно, что мутация (не всякая, ко­нечно, а оптимальная для изменившихся условий) – двигатель про­гресса. И если бы не мутация, органический мир нашей планеты так и застрял бы на уровне каких-нибудь одноклеточных водорослей, а то и на еще более примитивном. Во всяком случае, без мутации человеку было ни за что не произойти ни от обезьяны, ни от кого бы то ни было еще.

И все же, как мы только что указали, почти всякий мутант – урод, грозящий гибелью. Поэтому, на всякий случай, отноше­ние ко всем мутантам – активно негативное. Тот самый спер­матозоид, который оплодотворит яйцо, должен очень поста­раться, чтобы опередить других и доказать тем самым свои наилучшие генетические свойства, способные передаться по наследству. По этой, довольно яркой, на наш взгляд, анало­гии та идея, порождающая нововведение, которая действитель­но не гибельна, а позитивна, конструктивна, должна обяза­тельно пройти возможно более суровый искус, выдержать испы­тание на закалку, на неприятие. И если успешно преодолеет – значит, жизнеспособна. А если нет – значит, нежизнеспособна.

Подобная философия очень огорчительна для новаторов, посколь­ку предполагает для большинства из них скорбный путь Иисуса Хри­ста (тоже несшего, как известно, весьма значительные нововведе­ния, причем, как оказалось, не только для своего времени). Но что же делать? Если даже в суровой атмосфере неприятия нового то и дело пробивают себе дорогу нововведения идиотические, разруши­тельные, гибельные (примеров несть числа: вспомним хотя бы все более легко доступные разновидности наркотиков), то нетрудно пред­ставить себе, что произошло бы, если бы человечество встречало «на ура» любые предлагаемые нововведения, так сказать, с порога.

Впрочем, история нашей страны на протяжении ряда последних десятилетий явила миру достаточное количество ярчайших приме­ров, что именно происходит, когда едва родившееся нововведение без малейшего критического восприятия встречают бурей аплодис­ментов, переходящих в овации. Так что здесь дальнейшие коммента­рии излишни.

Два вывода проистекают из только что описанного нами фено­мена «футурофобии» в обыденном сознании:

1. «Футурофобия», в известном смысле, играет положительную роль для отбраковки идей (обычно – подавляющего большинства почти всех идей той или иной направленности), способных привести к порождению нововведений опасных, гибельных для общества. И поскольку инновационные силы сегодня значительно мощнее, все чаще успешно одолевают спасительный для общества «эффект фу­турофобии», необходимы искусственные механизмы, имитирую­щие его, для «испытания на прочность», точнее, на конструктив­ность каждого нововведения. В этих механизмах важную роль при­званы сыграть различные способы «взвешивания» последствий на­мечаемых или реализуемых нововведений.

2. «Футурофобия», если пустить дело на самотек, предоставить событиям развиваться стихийно, все еще достаточно сильна, чтобы подавить любое в принципе нововведение, причем отнюдь не ис­ключено, что подавлено будет как раз конструктивное, позитивное и тем самым открыта дорога для опасного, гибельного. Таким обра­зом, и с данной стороны необходимы искусственные механизмы, не позволяющие рутинному мышлению пресечь конструктивное но­вовведение в зародыше. Для этого нужно, во-первых, научиться от­делять плевелы от зерен, т.е. потенциально конструктивные нововве­дения от потенциально разрушительных для общества. Во-вторых, нужно научиться уберегать нарождающееся конструктивное от обыч­но господствующего рутинного. В обоих случаях «взвешивание» позитивных и негативных последствий также способно сыграть бла­готворную роль при одном условии: при четких теоретических уста­новках, учитывающих сложный диалектический характер «эффекта футурофобии» в обыденном сознании.

Лекция 2

РЕЛИГИОЗНЫЕ, УТОПИЧЕСКИЕ И ФИЛОСОФСКО-ИСТОРИЧЕСКИЕ КОРНИ ТЕОРИИ ПРОГНОЗИРОВАНИЯ

Формирование представлений о будущем находилось в тесной связи с эволюцией первобытной мифологии от примитивных ми­фов-сказок, фантастически истолковывавших наиболее простые явления природы, к мифам, объясняющим установление родовых нра­вов и обычаев, затем происхождение людей и мира в целом, а также судьбу умерших. На этой основе сформировались самые древние из существующих – религиозные концепции будущего.

Помимо сравнительно примитивных концепций такого плана, которые либо не дожили до наших дней, либо не имеют значительно­го распространения, выделяются две, связанные с существующими мировыми религиями:

а) сложившаяся в I тысячелетии до н.э. и более развитая индуистско-буддистско-джайнистская концепция, согласно ко­торой история представляется в виде постоянной смены цик­лов регресса (охватывающих миллионы лет) – от «золотого века» к «концу света», затем «сотворения нового мира», вновь регресса и т.д. без конца. Счастливое будущее с таких пози­ций видится в том, чтобы «добродетельным поведением» из­бавиться от бесконечных «перевоплощений» души после смер­ти, от этого вечного «коловращения» мироздания и попасть в «нирвану» – качественно иное состояние, при котором от­сутствуют и желания, и страдания. Такие взгляды характерны для современной религиозной идеологии в обширном регионе Юго-Восточной Азии, и с ними приходится сталкиваться на международ­ных конференциях или в «литературе о будущем» стран указанного региона;

б) сложившаяся в I тысячелетии до н.э. – I тысячелетии н.э. и менее развитая иудаистско-христианско-исламская кон­цепция, согласно которой «история будущего» представляет­ся в виде прихода «спасителя-мессии», установления «царства божия», наступления «конца света», «Страшного суда», нако­нец, опять-таки перехода в качественно новое состояние, «вечного блаженства» для праведников и «вечных мук» для греш­ников. С такими взглядами также приходится сталкиваться на конференциях и в литературе, причем, если это касается христианства, их пропаганда становится все активнее, поскольку час­тью верующих в очередной раз ожидается «конец света».

Со времен завершения своего формирования тысячу и более лет назад религиозная эсхатология (учение о «конце света») не дала ничего существенно нового. Однако было бы ошибкой на этом ос­новании недооценивать значение религиозных концепций будуще­го. Религиозно-философская мысль древних выработала целый комплекс идей, доживших до наших дней: идеи «воздаяния» в загробном мире сообразно поведению человека при жизни, провиденциализ­ма (божественного провидения, целенаправленно определяющего ход событий независимо от воли человека), мессианизма (упования на приход «спасителя-мессии», который радикально изменит к луч­шему существующие порядки) и т.д. Религиозные концепции буду­щего сыграли важную роль в социальной борьбе минувших тысяче­летий. Они оказали сильнейшее влияние на эволюцию утопизма и разнообразной философии истории. Без них трудно понять особен­ности некоторых течений современной футурологии.

В I тысячелетии до н.э. следом за религиозными концепциями будущего и в тесной связи с ними стали развиваться утопические концепции. Они отличались от религиозных тем, что «иное буду­щее» человечества определялось не сверхъестественными силами, а самими людьми, их разумом и действиями. В историко-социологическом смысле утопия определяется как произвольное представ­ление о желаемом будущем человечества, уже не связанное непос­редственно с провиденциализмом, но еще не основанное на науч­ном понимании закономерностей развития природы и общества. Объективно утопические концепции являются чисто умозритель­ными благими пожеланиями, надуманными искусственными конструкциями, оказывающимися в непримиримом противоречии с действительностью (что обычно и вызывает неминуемый крах уто­пий при попытках их реализации).

Большая часть утопий посвящена проблемам будущего обще­ства и относится к разряду социальных. Но некоторые из них затра­гивают проблемы науки, техники, технических вопросов градостро­ительства, здравоохранения и т.д., лишь косвенно касаясь социаль­ной стороны дела.

В зародышевой, примитивной форме такие «технические» уто­пии встречаются еще в древности, но становятся заметным явлени­ем в средние века (например, утопия Р. Бэкона, XIII в.) и получают развитие в новое, а особенно в новейшее время. Чаще, впрочем, встречаются социально-технические утопии, в которых учитывают­ся некоторые социальные аспекты технических нововведений (наи­более яркий пример – утопия Ф. Бэкона, XVII в.). Существуют так­же пацифистские утопии. Наконец, особый тип составляют антиуто­пии, рисующие произвольные картины нежелаемого будущего Зем­ли и человечества.

В основу классификации социальных утопий целесообразно, на наш взгляд, положить не те или иные формы утопических произве­дений, как это нередко делается, а основной принцип: какой именно социальный строй фактически изображается в данной утопии? С этой точки зрения социальные утопии разделяются на общинные, рабовладельческие, феодальные, буржуазные и социалистические, идеализирующие соответствующий строй. Каждый тип подразделя­ется на подтипы: второго, третьего и так далее порядка. Например, социалистические утопии распадаются на собственно социалисти­ческие (провозглашающие принцип «каждому по труду») и комму­нистические («каждому по потребностям»). При этом, естественно, перечисленные типы утопий носят конкретно-исторический харак­тер, т.е., как будет показано ниже, могут рассматриваться лишь в рам­ках определенной исторической эпохи.

Было бы неправильным относить к утопиям только так называемые государственные романы или социально-полити­ческие трактаты. Элементы того, что составляет суть утопии, встречаются в самых разнообразных произведениях. Это де­лает целесообразным применение понятия «утопизм» как уто­пического подхода к проблемам настоящего и будущего. В таком плане история утопической мысли предстает не просто как ряд произведений, а как процесс эволюции утопизма.

Первые представления о лучшем будущем не в «ином мире», а на Земле, первые утопии возникли во второй половине I ты­сячелетия до н.э. в Древней Греции и в Китае, где уровень фи­лософской мысли был относительно высок, а религия не по­давляла ее так сильно, как в Египте, Персии, Индии. Воп­реки утверждениям ряда историков, буржуазных и тем более социалистических утопий тогда еще не появлялось. Утопии но­сили характер либо идеализации родового строя (Лао-цзы, Мо-цзы, Эвгемер, Ямбул), либо «рационализации» рабовладения (Конфуций, Платон), а позднее – феодализма (Шан Ян и др.).

Второй этап охватывает эпоху средневековья. Засилье ре­лигиозной идеологии в течение почти полутора тысячелетий сделало немыслимым появление значительных утопий. Неко­торый подъем наблюдался в XI—XIII вв. только на Ближнем и Среднем Востоке (аль-Фараби, Ибн-Баджа, Ибн-Туфайль, Низами и др.). Однако последовавший затем упадок продол­жался здесь до середины XIX – начала XX в. До той же поры почти не прогрессировал утопизм в Китае, Индии и других странах Азии.

Третий этап связан с эпохами Возрождения и Просвеще­ния (XVI – первая треть XVIII в.: условно от «Утопии» Мора до «Завещания» Мелье и «Философских писем» Вольтера). В это время рабовладельческие утопии исчезают, а феодальные отходят на второй план, уступая место буржуазным и особен­но социалистическим (Мор, Кампанелла и др.). Утопизм на­ряду с религиозными концепциями будущего становится иде­ологией буржуазных революций XVI—XVII вв. В нем впер­вые ставится проблема связи между социальным и научно-тех­ническим прогрессом (Ф. Бэкон).

Четвертый этап охватывает остальные две трети XVIII в. (условно от Мелье до Бабёфа). Он отличается от предыдуще­го резким разрывом с религией и эсхатологией, использова­нием достижений западноевропейской философии нового вре­мени (Ф. Бэкон, Гоббс, Декарт, Спиноза, Локк и др.), тесной связью с идеологией просветительства (Вольтер, Руссо, Мон­тескье, Гольбах, Гельвеции, Дидро, Лессинг, Гёте, Шиллер, Джефферсон, Франклин, Новиков, Радищев и др.), а также более четким характером конкретных программ политической борьбы. Последнее относится не только к утопиям Морелли и Мабли, но и в особенности к утопиям Великой французской революции (Бабёф и др.). Даже «общинная» по форме утопия Руссо объективно приобрела в этих условиях характер мелко­буржуазной эгалитаристской утопии. Вновь растет число фео­дальных утопий (Новалис, Щербатов), но сохраняется и усили­вается преобладание буржуазных и особенно социалистических.

Пятый этап приходится в основном на первую половину XIX в. (от Сен-Симона, Фурье и Оуэна до Л. Блана и Кабе, Дезами и Вейтлинга, а в России – до Герцена и Чернышевс­кого включительно). К его отличительным чертам относятся: попытки критического осмысления опыта Великой французс­кой революции, в ходе которой несостоятельность утопизма проявилась особенно наглядно; стремление связать утопизм с пролетарским движением (отсюда – разнообразные типы «со­циализма», перечисленные К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Ма­нифесте Коммунистической партии»); попытки использовать не только идеологию просветительства, но и классическую философию (Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель), а также класси­ческую буржуазную политическую экономию (Смит, Рикардо, Сисмонди и др.) – попытки, которые не увенчались и не могли увенчаться успехом.

Шестой этап охватывает вторую половину XIX – начало XX века и характеризуется в основном борьбой марксистской и анархистской утопии, причем первая выдавала себя за на­уку и резко противопоставляла себя иному-прочему «утопизму».

Седьмой этап (символически – с 1917 г. по сей день) мож­но считать современным. На этом этапе состоялась реализа­ция и крах марксистско-ленинской утопии казарменного со­циализма, жертвою которой оказалась целая треть человече­ства, начиная с СССР. Никуда не делись и прочие многооб­разные утопии. На этом этапе постепенно складывается по­нимание того, что социальный утопизм – это отнюдь не чер­но-белое кино с разделением всего и вся на утопическое и реа­листическое, а те элементы сознания и нововведения, в том числе политики, которые исходят не из объективных законо­мерностей и не из промысла божия, а из произвольных пред­ставлений о желаемом будущем (которые часто выдаются за научные или за некое откровение). Таким образом черты уто­пизма можно найти в политике любого правительства любой страны мира и во взглядах любого политика, философа, уче­ного, писателя, вообще любого человека.

Среди социальных утопий второй половины XIX – пер­вой половины XX в. наибольшее развитие получили марксизм и анархизм. Марксизм сделался к началу XX в. основой ши­рокого революционного движения и в своей экстремичной форме (марксизм-ленинизм) привел к попытке реализации этой утопии («утопия социализма») сначала в масштабах России, а затем, уже во второй половине XX в., в масштабах целой трети человечества. Но в 90-х гг. XX в. эта утопия, как и вся­кая утопия, потерпела крах, и к XXI в. от нее остались лишь быстро деформирующиеся рудименты.

Анархизм, как общественно-политическое течение, сложил­ся в 40—70-х годах XIX в., но его идейные истоки восходят к утопии Руссо и другим утопиям XVII—XVIII вв., которые иде­ализировали патриархальную общину. Анархистская концеп­ция будущего, изложенная в работах Годвина, Прудона Штирнера, Бакунина, Кропоткина, Реклю, Грава, Карелина, Фора и др., в самых общих чертах сводилась к формуле «свободной федерации» автономных ассоциаций производителей – мел­ких частных собственников с немедленным и полным упразд­нением государства, «справедливым обменом» продуктов тру­да отдельных работников.

Заметим, что для утопизма характерно стремление создать де­тальную картину будущего, втиснуть ее в рамки априорно задан­ной и «идеальной схемы», продиктовать своего рода «правила поведения» будущим поколениям. В противоположность этому течению общественной мысли на протяжении XIX века сложился позитивизм, для которого характерно агностическое отношение к предвидению, особенно социальному, требование ограничиться описанием и объяснением изучаемого объекта, попытки свести прогностическую функцию науки только к чисто эмпирическим выводам из анализа и диагноза.

Парадоксально, но, будучи по сути своей утопистами, анархис­ты в большинстве своем держались позитивизма и негативно отно­сились к научному предвидению. Будущее виделось им не как объек­тивно необходимая, неизбежная следующая ступень в истории че­ловечества, а как результат чисто волевого акта героев-революцио­неров, способных увлечь за собой народные массы. Понятно, что при таких взглядах сам процесс перехода к будущему состоянию не имел существенного значения и ему не уделялось особого внима­ния. В итоге политическая программа анархистов страдала непосле­довательностью, неопределенностью, непродуманностью. Ее несо­стоятельность в полной мере проявилась в мировом революцион­ном движении второй половины XIX – первой половины XX в.

Еще одну группу социальных утопий представляют различ­ные направления либерального реформизма, собственно бур­жуазные утопии, восходящие к «Океании» Гаррингтона (про­изведения Бентама, Г. Джорджа, Герцки и др.). Утопии тако­го рода появляются в значительном числе и до сих пор.

Особую группу социальных утопий составляют теории фе­одального социализма (Карлейль, Дизраэли, Рескин и др.), где будущее рисуется в виде возврата к идеализированному про­шлому средневековья. Разновидностью таких теорий являлся поначалу христианский социализм (Ламенне и др.). Но на протяжении второй половины XIX в. это течение приобрело самостоятельный характер, постепенно превратившись в раз­новидность буржуазного утопизма. В XX в. на смену исчез­нувшим рабовладельческим и феодальным утопиям приходят фашистские, которые справедливо расцениваются обществен­ностью как антиутопии.

Сложнее обстоит дело с утопическим социализмом. Уто­пические идеи Сен-Симона, Фурье, Оуэна и других социалис­тов-утопистов первой половины XIX в. просуществовали в виде соответствующих школ социальной мысли еще несколь­ко десятилетий после смерти их основателей, а в отдельных странах (особенно в царской России и в ряде стран Востока) эти идеи сохраняли известное влияние до первой половины XX в. включительно и даже позднее. Концепции будущего некоторых социалистов-утопистов (Бланки и др.) сложились хронологически почти одновременно с марксизмом и сохра­няли значение во второй половине XIX в. и позднее. Рожда­лись и новые социалистические утопии (Моррис, Беллами, Золя, Франс, Уэллс, Дж. Лондон, Циолковский и др.), конк­ретная оценка которых возможна только с учетом особеннос­тей творчества того или иного утописта в конкретной исто­рической обстановке.

Для утопии Беллами, например, характерны реформистс­кие и технократические иллюзии, что сближает ее с буржуаз­ными утопиями. На Западе, особенно в США, возникло мно­жество клубов, члены которых пытались претворить эту уто­пию в жизнь. В еще большей степени эклектичность, заимство­вание идей из различных направлений утопизма – от феодаль­ного до анархистского – характерны для утопических рома­нов Морриса, Золя, Франса, Лондона, Уэллса. Однако высо­кое художественное мастерство этих писателей делало их про­изведения незаурядными в утопической литературе, даже при известном налете эклектизма. Их всемирная известность уве­личивала возможность пропаганды социалистических идей, пробуждала интерес к идеям социализма. Важно отметить, что эти писатели в большинстве случаев сознавали утопичность своих произведений, но использовали жанр утопии для про­паганды своих идей.

Особо следует сказать о Циолковском. Пропагандируя в брошюрах 20-х годов технические идеи реконструкции земной поверхности и освоения космического пространства, он создал ряд ярких, впечатляющих социальных утопий (например, «Обществен­ная организация человечества», 1928) с целью показать, какие блага способен принести человечеству научно-технический прогресс. Утопические идеи основоположника современной космонавтики сыграли важную роль в становлении ранней футурологии (в широ­ком смысле «литературы о будущем»), к которой мы обратимся позже.

В целом новая стадия эволюции утопизма существенно отли­чалась от предыдущей как уровнем утопической мысли, так и степенью ее влияния на прогресс общественной мысли. Утопи­ческие произведения стали значительно слабее и по идейному содержанию, и по воздействию на мировую общественную мысль. Именно их упадок во всех отношениях дает основание говорить о смене восходящей стадии развития утопизма нисходящей. Очевидна и причина упадка: неспособность утопии конкурировать с наукой.

Было бы упрощением, однако, сводить утопизм второй полови­ны XIX и особенно XX в. только к утопическим романам и тракта­там. Писания идеологов фашизма касались «реальной политики», но по существу это были самые настоящие социальные утопии – утопии спасения капитализма политическими средствами, а в ряде отношений даже путем возврата к феодальным и рабовладельчес­ким порядкам. Эти утопии обернулись трагической реальностью для сотен миллионов людей, для всего человечества, ввергнутого во Вторую мировую войну. Об утопии казарменного социализма мы уже упоминали.

Сочинения Кейнса, его последователей – кейнсианцев и неокейнсианцев, других представителей современной экономичес­кой мысли формально не являются утопиями. Но фактически это самые настоящие социальные утопии. Бесчисленные разновиднос­ти азиатского, африканского, американского «социализма», кото­рые множатся год от года, также являются утопиями, оказывающи­ми немалое влияние на общественную жизнь трудящихся развиваю­щихся стран. Марксизм, ленинизм, маоизм, чучхеизм – все это не что иное, как социальная утопия. Тем не менее эта утопия на протя­жении ряда десятилетий являлась вполне реальным кошмаром по­чти для миллиарда людей.

Проблема основательного исторического анализа эволюции современного утопизма во всех его разновидностях не по формальным признакам, а по существу остается одной из наиболее актуальных в истории мировой общественной мысли XX в.

Развитие религиозных и утопических представлений о будущем в древнем мире сопровождалось зарождением представления об истории как процессе, обладающем определенными закономерно­стями. К середине 1-го тысячелетия до н.э. эти представления приоб­рели характер философско-исторических концепций будущего. По­степенно сформировались три основных концепции, существую­щие до сих пор: регресс от «золотого века» в древности к гибели культуры, бесконечные циклы подъемов и падения культуры в кру­говороте одних и тех же стадий развития, прогресс от низшего к высшему.

Взгляд на исторические события как на этапы вечной эволюции мира, охватывающей прошлое, настоящее и будущее, обнаружива­ется и в древнеиндийской (школы Чарвака и особенно Санкхья), и в древнекитайской (Мэн-цзы, Чжуан-цзы), и в древнегреческой фило­софии (Гесиод, Платон, Аристотель). Философы пытались вскрыть закономерности исторических циклов, найти факторы, которые обус­ловливают их смену. Из концепции «золотого века» выросла теория «естественного состояния» (школы киников и стоиков). Софисты, а затем Демокрит и Эпикур противопоставили ей идею прогресса. И стоики, и эпикурейцы бились над проблемой детерминизма в исто­рическом процессе, причем последние развивали теорию «обще­ственного договора», что само по себе было покушением на гос­подствовавшую тогда идею провиденциализма.

Теория циклов была настолько детально разработана в трудах Полибия (II в. до н.э.), что некоторые историки считают все анало­гичные концепции вплоть до современных (Гумплович, Парето, Шпенглер, Сорокин, Тойнби) лишь развитием его взглядов. Преоб­ладавшей долгое время концепции регресса от «золотого века» (Се­нека, Цицерон, Вергилий, Тибулл, Овидий) была с новой силой про­тивопоставлена идея прогресса (Лукреций). Это было выдающимся достижением античной мысли. Концепции регресса и циклов не слу­чайно оставались долгое время господствующими: первая происте­кала из наблюдений над мучительным процессом разложения родового строя и становления классового общества; вторая обусловливалась медленными темпами исторического развития. Нужен был высокий уровень философского мышления, чтобы за сложными пери­петиями развития общества разглядеть линию прогресса.

Воинствующий клерикализм средневековья надолго подавил все теории исторического развития, кроме концепции регресса. Лишь к концу этого периода отмечается новый проблеск идеи прогресса (технического) у Р. Бэкона и новая, более глубокая разработка тео­рии циклов у Ибн-Хальдуна, который пытался решить проблему исторического детерминизма, исследуя влияние на развитие обще­ства географических и иных факторов.

В эпохи Возрождения и Просвещения вновь выдвинулись на пер­вый план концепции циклов (Макиавелли, Вико) и прогресса. Вико вплотную приблизился к идее развития не по кругу, а по спирали. Что же касается прогресса, то одни философы пытались связать его с божественным провидением (Боден, Лейбниц, Лессинг), другие искали его корни в материальных факторах (Монтень, Ф. Бэкон, Де­карт, Спиноза). Клерикалы (Боссюэ и др.) тщетно защищали позиции провиденциализма. Энциклопедисты, особенно Вольтер, наносили им удар за ударом. Именно с Вольтера начинается развитие филосо­фии истории в современном смысле. Тюрго, Кондорсе, Годвин объяс­няли прогресс уже не божественным предопределением, а совер­шенствованием разума и влиянием разного рода внешних факто­ров. Сторонники концепции прогресса все шире использовали тео­рии «естественного состояния» и исторического детерминизма, поставив их на службу идеологии Великой французской революции.

Было бы ошибкой, конечно, изображать развитие философии истории во второй половине XVIII – первой половине XIX в. как сплошное торжество идеи прогресса над догмами провиденциализ­ма. Процесс был сложнее. Поборникам прогресса приходилось стал­киваться с сопротивлением феодальной реакции (де Местр, Бональд). Главное же заключалось в том, что в идеалистическом мировоззре­нии ведущих философов преобладали религиозные идеи. Гердер сводил закономерности исторического развития к географическим факторам, допуская решающее влияние Бога на судьбы человече­ства. У Канта идеи прогресса переплетались с идеями телеологии (предопределенности сущего). Фихте пытался совместить прогресс с реакционными социально-политическими принципами. У Шел­линга тезис о человеке – творце истории соседствовал с тезисом об истории как «откровении абсолютного». Явственно проступала пе­чать эсхатологии в философии истории Гегеля, который рассматри­вал историю как «высшее проявление мирового духа» и, признавая прогресс в прошлом, отказывался признавать его в настоящем и будущем.

Несмотря на эти противоречия, значение философии Канта и Фихте, Шеллинга и Гегеля в развитии представлений о будущем ог­ромно. В известной мере они являлись также утопистами, но как философы истории они внесли наибольший вклад в развитие мето­дологии анализа исторического прогресса как процесса закономер­ного и диалектического.

Лекция 3

СОЦИАЛЬНОЕ ПРОГНОЗИРОВАНИЕ НА РУБЕЖЕ XIX—XX СТОЛЕТИЙ. НАУЧНО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЙ ЖАНР «РАЗМЫШЛЕНИЯ О БУДУЩЕМ»

Столкновение марксизма с анархизмом и позитивизмом вызва­ло во второй половине XIX в. ряд «побочных эффектов».

Один из них – бурное развитие течения общественной мысли (на сей раз всецело в жанре художественной литерату­ры), известного под названием «научная фантастика». До се­редины XIX в. этот литературный жанр находился по суще­ству в зародыше и играл в развитии концепций будущего от­носительно скромную роль. Зато во второй половине XIX в. произошел взлет: стали появляться не просто романы-фанта­зии о будущем, полусказки-полуутопии, а научно-фантастические произведения (Ж. Верна, Фламмариона, Уэллса и др.). Их авторы выступали во всеоружии средств современной им науки, экстрапо­лируя тенденции развития науки, техники, культуры (с помощью чисто художественных приемов) на сравнительно отдаленное буду­щее.

Это знаменовало важный сдвиг в развитии представлений о будущем, поскольку обеспечивало им массовую аудиторию и существенно расширяло диапазон взглядов на конкретные проблемы будущего. Такую роль научная фантастика сохра­нила и поныне (произведения Брэдбери, Кларка, Шекли, Саймака, Мерля, Абэ, Лема, И. Ефремова и др.). С одной стороны, ее технические приемы используются в методиках современного прогнозирования (например, при конструировании некоторых видов прогноз­ных сценариев). С другой стороны, она знакомит с проблематикой прогнозирования широкие круги читателей. Важно подчеркнуть, однако, что научная фантастика не сводится к проблемам будущего, а является органической частью художественной литературы со все­ми ее особенностями.

Второй «побочный эффект» – появление нового жанра науч­ной публицистики в виде «размышлений о будущем» ученых или писателей, хорошо знакомых с проблемами современной им науки, попыток заглянуть в будущее средствами уже не только искусства, но и науки. Некоторые из них были позитивистами, но не удержа­лись от соблазна нарушить одну из заповедей позитивизма – оста­ваться в рамках логических выводов из проведенного анализа, под­дающихся эмпирической проверке тут же наличными средствами. Слишком велик был научный интерес к отдаленному будущему, суж­дения о котором заведомо выходили за рамки позитивистских догм того и даже более позднего времени.

Авторов «размышлений о будущем» интересовало большей ча­стью не социальное будущее человечества вообще, а конкретные частные перспективы отдельных сторон научно-технического и лишь отчасти (в связи с ним) социального прогресса. Конкретное буду­щее энергетики и материально-сырьевой базы производства, про­мышленности и градостроительства, сельского хозяйства, транспорта и связи, здравоохранения и народного образования, учреждений культуры и норм права, освоения Земли и космоса – вот что оказы­валось в центре внимания.

Сначала элементы этого нового жанра научной публицистики стали все чаще появляться в научных докладах и статьях, в утопиях и художественных произведениях, в очерках и т.п. Затем появились специальные произведения «о будущем»: «Год 2066» (1866) П. Гартинга, выступавшего под псевдонимом Диоскориды, «Через сто лет» (1892) Ш. Рише, «Отрывки из будущей истории» (1896) Г. Тарда, «Зав­тра» (1898) и «Города-сады будущего» (1902) Э. Говарда, доклад о будущем химии М. Бертло, «Заветные мысли» (1904—1905) Д.И. Мен­делеева, «Этюды о природе человека» (1903) и «Этюды оптимизма» (1907) И.И. Мечникова и др.

Наиболее значительной из такого рода работ явилась книга Г. Уэллса «Предвидения о воздействии прогресса механики и науки на человеческую жизнь и мысль» (1901). Фактический материал и оцен­ки, содержащиеся в этой книге, разумеется, устарели. Но подход автора к проблемам будущего и уровень изложения почти не отли­чаются от аналогичных работ, вышедших на Западе не только в 20—30-x, но и в 50-х – начале 60-х годов XX в. Уэллс, как известно, нахо­дился в те годы и позднее под сильным влиянием идей марксизма. Но на его мировоззрение оказывали существенное влияние и дру­гие направления утопизма. Поэтому его выводы социального ха­рактера следует отнести к Уэллсу – утопическому социалисту. Бо­лее конкретные выводы научно-технического характера, принадле­жащие Уэллсу-футурологу, если рассматривать их с высоты наших дней, также обнаруживают свою несостоятельность в некоторых от­ношениях. Но нельзя забывать об условиях, в которых появилась эта книга. Для своего времени она, конечно же, была выдающимся со­бытием в развитии представлений о будущем.

Традиция «размышлений о будущем» была подхвачена в 20-х годах на Западе множеством ученых и писателей, особенно моло­дых. Продолжая линию уэллсовских «Предвидений», молодой анг­лийский биолог (будущий член Политбюро Компартии Великобри­тании и один из крупнейших биологов мира середины XX в.) Дж. Б.С. Голдейн, только что окончивший тогда университет, написал брошюру «Дедал, или Наука и будущее» (1916). Эта брошюра спус­тя десятилетие, когда разгорелась дискуссия о принципиальной воз­можности планирования развития экономики и культуры, явилась основой серии более чем из ста брошюр по самым различным пер­спективным проблемам науки, техники, экономики, культуры, по­литики, искусства. Серия выходила в 1925—1930 гг. на нескольких языках под общим названием «Сегодня и завтра». В ней приняли участие многие деятели науки и культуры Запада, в том числе ряд молодых исследователей – будущие ученые с мировыми именами Б. Рассел, Дж. Джине, Б. Лиддел-Гарт, Дж. Бернал, С. Радхакришнан и др. Серия вызвала дискуссию в мировой печати и значительно стимулировала интерес научной общественности к проблемам бу­дущего.

Вместе с тем на Западе стали появляться и фундаментальные монографии о конкретных перспективах развития науки, техники, экономики и культуры. К числу наиболее значительных среди них можно отнести труды A.M. Лоу «Будущее» (1925), «Наука смот­рит вперед» (1943), Ф. Джиббса «Послезавтра» (1928), Эрла Биркенхеда «Мир в 2030 году» (1930) и др.

Разумеется, ранняя футурология Запада не исчерпывалась перечисленными работами. С «размышлениями о будущем» видные деятели науки и культуры выступали все чаще и чаще. В 20-х и в начале 30-х годов поток футурологических работ нарастал, выражаясь количественно в десятках книг, сотнях брошюр и ста­тей, не считая бесчисленных фрагментов в работах, посвященных текущим проблемам. Значительное место в этой литературе про­должал занимать Уэллс («Война и будущее» (1917), «Труд, благо­состояние и счастье человечества» (1932), «Судьба Гомо сапиенс» (1939), «Новый мировой порядок» (1940), «Разум у своего предела» (1945). Он во многом предвосхитил футурологические концепции второй половины XX в.

В начале 30-х годов экономический кризис и надвигавшаяся мировая война отодвинули на задний план проблемы отдаленно­го будущего и буквально за несколько лет, к середине 30-х годов, свели почти на нет стремительно возраставший до того поток футурологической литературы. На первый план постепенно выд­винулись работы о грядущей войне – труды военных теоретиков Дж. Дуэ, Д. Фуллера, Б. Лиддел-Гарта и др.

«Размышления о будущем» были характерны не только для западной общественной мысли 20-х годов. В Советском Со­юзе под прямым или косвенным влиянием прогнозных разра­боток, связанных с планом ГОЭЛРО, такого рода литература также стала стремительно развиваться, причем в ней ясно раз­личимы зародыши современных идей поискового и норматив­ного прогнозирования.

Важнейшее по значению место в этой литературе, как это очевидно теперь, заняла упоминавшаяся уже серия брошюр Циолковского («Исследование мировых пространств реактив­ными приборами» (1926) – исправленное и дополненное из­дание работ 1903 и 1911 гг., «Монизм вселенной» (1925), «Бу­дущее Земли и человечества» (1928), «Цели звездоплавания» (1929), «Растение будущего и животное космоса» (1929) и др.). Эти работы выходили далеко за рамки научно-технических аспектов космонавтики и вносили значительный вклад в раз­витие представлений о будущем.

Большая группа работ была посвящена перспективным проблемам градостроительства (работы Л.М. Сабсовича «СССР через 15 лет» (1929), «Города будущего и организация Социалистического быта» (1929), «Социалистические города» (1930), а также Н. Мещерякова «О социалистических городах» (1931) и др.). Десятки брошюр и сотни статей касались перспектив развития энергетики, материально-сырьевой базы промышленности и сельского хозяйства, транспорта и связи, на­селения и культуры, других аспектов научно-технического и социального прогресса. Появилась и первая обобщающая со­ветская работа по данной проблематике под редакцией А. Анекштейна и Э. Кольмана – «Жизнь и техника будущего» (1928).

В конце 1935 г. A.M. Горький выступил с предложением подготовить многотомное издание, посвященное итогам пер­вых пятилеток. Один из томов должен был содержать развер­нутый прогноз развития страны на 20—30 лет вперед. В рабо­те над томом принимали участие крупные деятели науки, ли­тературы, искусства (А.Н. Бах, Л.М. Леонов, А.П. Довженко и др.). К сожалению, впоследствии научная и публицистичес­кая работа в этом направлении на долгие годы почти совер­шенно заглохла. Она возобновилась лишь во второй полови­не 50-х годов.

Лекция 4

ИСТОРИЧЕСКИЕ, ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ЭКОНОМИЧЕСКИЕ УСЛОВИЯ ФОРМИРОВАНИЯ ПАРАДИГМЫ ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО ПРОГНОЗИРОВАНИЯ

В 1924—1928 гг. выдающийся русский экономист В. А. Базаров-Руднев, один из плеяды блестящих российских умов первой трети XX в. (А. Богданов, К. Циолковский, Чижевский и др.), выступил с серией статей, в которых сформулировал принципиально новый подход к будущему. Ему, в те годы научному сотруднику Госплана СССР, пришлось участвовать в предплановых разработках первой советской пятилетки (1928—1932). И ему первому пришла в голову мысль, сделавшаяся впоследствии, уже после его смерти, одним из наиболее значительных научных открытий XX в. Ему предстояло дать прогноз-предсказание (иного подхода тогда не знали, да и сей­час подавляющее большинство политиков и экономистов не знает), как будет выглядеть Россия через 10—20 лет. И вот его одолели со­мнения: если он дает такую «картину будущего», то тогда к чему планирование? Ведь достаточно просто ориентироваться на этот «маяк». И наоборот, если разрабатывается план – к чему какие-то предсказания? Результатом его размышлений стало предложение заменить прогноз-предсказание двумя качественно новыми типами прогнозов – генетическим (впоследствии ставшим известным под названием эксплораторного, или поискового): выявлением назрева­ющих проблем путем логического продолжения в будущее тенден­ций, закономерности которых в прошлом и настоящем достаточно хорошо известны; а также телеологическим (впоследствии – нор­мативным) – выявлением оптимальных путей решения перспек­тивных проблем на основе заранее заданных критериев.

Работы Базарова были не поняты современниками, остались неизвестными на Западе и были введены в научный оборот только более полувека спустя, в 80-х гг. Но спустя 30 лет в точно такой же ситуации оказались американские эксперты (Т. Гордон, О. Гелмер и др.), которым поручили разрабатывать прогноз-предсказание, каки­ми станут США и мир через 15 лет, после реализации разрабатывав­шейся в конце 50-х – начале 60-х гг. программы «Аполлон», предус­матривавшей высадку американских космонавтов на Луну, а факти­чески закладывавшей основу превосходства ракетного потенциала США в космосе, что и привело в конечном счете к выигрышу США в гонке вооружений, составлявшей суть третьей («холодной») ми­ровой войны и капитуляции в ней СССР (1989 г.)

Американские ученые, понятия не имевшие о трудах База­рова, тоже долго им учились с диалектикой соотношения пред­видения (прогноза) и управления (плана, программы, проек­та). И, наконец, пришли к тому же выводу, что и Базаров: пред­ложили концепцию эксплораторного и нормативного прогно­зирования. Но, разумеется, технологическое прогнозирование создавалось не на пустом месте.

Заторможенное Второй мировой войной развитие концепций будущего постепенно вновь набрало силу и развернулось с конца 40-х и на протяжении 50-х годов. Три фактора (в отношении стран Запада) способствовали этому. Во-первых, появление концепции научно-технической революции (НТР) и ее далеко идущих социаль­но-экономических последствий, сформулированной в трудах Дж. Бернала, Н. Винера, а затем популяризированной в массе книг, ста­тей и брошюр, в частности в книге австрийского публициста Р. Юнгка «Будущее уже началось» (1952), выдержавшей до 1970 г. десятки изданий. Во-вторых, разработка техники поискового и нормативно­го прогнозирования, которое поставило прогностику на службу управлению. В-третьих, становление соответствующей философской базы как основы новых концепций будущего (индустриализм, экзи­стенциализм, структурализм, неопозитивизм, социал-реформизм, тейярдизм, теория конвергенции и т.д.).

Концепция НТР подняла вопрос о революционных, качествен­ных изменениях в жизни человечества на протяжении ближай­ших десятилетий. Соподчинение прогнозирования и управления вызвало к жизни второй по счету (после 20-х годов) «бум прогно­зов» – появление в первой половине 60-х годов сотен научных учреждений или отделов, специально занимавшихся разработкой «технологических прогнозов». Новейшие течения западной фи­лософии создали мировоззренческий «фон» – набор понятий, категорий, теоретических предпосылок, перспективных тенден­ций, социальных норм и т.д., необходимых для конструирования концепций будущего.

В конце 40-х и на протяжении 50-х гг. в постепенно разрастав­шемся потоке западной «литературы о будущем» продолжали пре­обладать книги, брошюры, статьи, весьма похожие на те, которые выходили в 20-х – начале 30-х гг. или даже ранее и о которых мы упоминали выше. В это время еще давали о себе знать традицион­ные концепции, связанные с предшествовавшим и более ранними этапами развития представлений о будущем, когда будущее, даже отдаленное, рисовалось обычно в виде технических новшеств, без существенных социально-экономических изменений. Еще не наблю­далась связь представлений о будущем с концепцией научно-техни­ческой революции и ее социально-экономических последствий, с теориями индустриализма, все это тогда еще только складывалось. Однако в отличие от предыдущего этапа сознание того, что будущее несет с собой не только технические новшества, что изучать его необходимо во всеоружии современной науки, начинало распрост­раняться уже в те годы.

Книги французского социолога Ж. Фурастье «Цивилиза­ции 1960 года» (1947), «Великая надежда XX века» (1949), « История будущего» (1956), «Великая метаморфоза XX века» (1961), английских ученых А. Томсона «Предвидимое будущее» (1955, рус. пер. 1958), А. Кларка «Черты будущего» (1962, рус. пер. 1966) и дру­гие ничем существенно не отличались от книг Г. Уэллса, А. Лоу, Ф. Джиббса, менялся в основном лишь научно-технический «фон» по мере все новых открытий в науке и технике.

Однако уже в те годы на Западе началась интенсивная разработ­ка философских, экономических и социологических концепций, ко­торые составили идейную основу буржуазной теории индустриа­лизма. Уже в 1958 г., после серии постановочных статей, видный американский экономист и социолог У. Ростоу выступил в Кемб­риджском университете с курсом лекций, на основе которого в 1960 г. появилась его нашумевшая книга «Стадии экономического роста. Некоммунистический манифест». Почти одновременно начал ра­боту над книгой «Новое индустриальное общество» (издана в 1967 г., рус. пер. 1969) другой видный американский экономист и социо­лог Дж. Гэлбрейт, известный уже в 50-х гг. своими докладами, статьями и книгами «Американский капитализм: концепция уравновешивающей силы» (1952), «Общество изобилия» (1958), «Час либерализма» (1960) и другие. С докладами и статьями того же плана выступили также французские социологи Р. Арон и А. Турэн, аме­риканский социолог Д. Белл. Их работы были обобщены в книгах «18 лекций об индустриальном обществе» (1962) и «3 очерка об индустриальной эпохе» (1966) Р. Арона, «Постиндустриальное об­щество» (1969) А. Турэна, «Навстречу 2000 году» (1968), «Наступле­ние постиндустриального общества» (1973) и «Противоречия куль­туры капитализма» (1976) Д. Белла.

В основе теоретической концепции индустриализма лежит предпосылка: уровень социально-экономического развития страны определяется не общественно-экономической форма­цией на той или иной стадии ее развития, а промышленным потенциалом. Нашлась и «единица измерения» – величина валового национального продукта (ВНП) на душу населения. Если ВНП не превышает сотни-другой долларов в год, как в подавляющем большинстве стран Африки, Азии и Латинс­кой Америки, на них наклеивается ярлык «доиндустриального общества» (независимо от общественного строя, от того, являет­ся ли страна колонией, подчинена ли ее экономика монополиям развитых капиталистических стран, вступила ли она на путь некапи­талистического развития, относится ли к странам победившего их социализма). Если ВНП составляет много сотен долларов, значит, страна находится на стадии перехода от «доиндустриального» к «индустриальному» обществу (опять-таки независимо от обществен­ного строя). Если ВНП составляет несколько тысяч долларов, как это имеет место в экономически развитых странах Северной Америки, Европы, а также в Японии, Австралии и Новой Зеландии, Южной Африке и других, то появляется ярлык «индустриального общества» ѕ капиталистического или социалистического (с точки зрения тео­рии индустриализма, безразлично). Но ВНП растет почти во всех без исключения странах мира. С помощью инструментария «техноло­гического прогнозирования» нетрудно подсчитать, какой величины достигнет он в такой-то стране к такому-то году при наблюдающихся темпах роста экономики (напомним, что до экономического кризи­са 70-х гг. темпы этого роста в странах Запада на протяжении 50-х и 60-х гг. были относительно высоки). Что же произойдет, если при подобном допущении ВНП на протяжении грядущих десятилетий увеличится в развивающихся странах с десятков до сотен и с сотен до тысяч долларов в год на душу населения, а в развитых странах – с тысяч до десятков тысяч? Ответ теоретиков индустриализма; в таком случае «доиндустриальное» общество независимо от обществен­ного строя поднимается на ступень «переходного к индустриально­му», последнее, в свою очередь, на ступень «индустриального», а оно – на еще более высокую, невиданную доселе ступень «постин­дустриального общества». Это и будет будущее, которое, по мне­нию «индустриалистов», ожидает человечество к XXI в.

Пожалуй, наиболее полно эта линия была проведена в книге ди­ректора Гудзоновского института – одного из ведущих прогностических центров США – Г. Кана и его сотрудника А. Винера «Год 2000». Книга была подготовлена на протяже­нии 1964—1966 гг. в рамках работы «Комиссии 2000 года» Американской академии наук и искусств под председатель­ством Д. Белла, издана в 1967 г. и вплоть до 1970 г. остава­лась в центре внимания западных футурологов.

Авторы выстроили страны мира по «лестнице» величины ВНП на душу населения. На самой верхней ступеньке оказались США. Под ними цепочкой – в зависимости от этого своеобразного «иму­щественного ценза» – помещались развитые капиталистические и социалистические страны, а далеко в отрыве от них – страны Латинской Америки, Азии и Африки. С этой позиции смысл развития каждой страны представлялся как перемещение вверх по ступень­кам «лестницы ВНП» и где-то в более или менее отдаленной перс­пективе – достижение современного уровня США, которые предстают неким «венцом творения», подобно тому, каким рисовалась Гегелю прусская монархия середины прошлого века. Кан и Винерразделили страны мира на пять категорий; «доиндустриальные» (до 200 долл. ВНП на душу населения), «переходные» (200—600 долл.), «индустриальные» (600—1500 долл.), «высокоиндустриальные» (1500—4000 долл.) и «постиндустриальные» (свыше 4000 долл.). За­тем определили наиболее вероятные, на их взгляд, темпы роста ВНП этих стран при наблюдаемых тенденциях. Наконец, скрупулез­но подсчитали, сколько лет понадобится при данных темпах роста той или иной стране для перехода в следующую категорию и в конечном счете – для достижения уровня США 60-х гг. Получи­лось, что даже «высокоиндустриальным» странам необходимо яко­бы для этого от 11 до 42 лет, а «доиндустриальным» Китаю – 101 год, Индии – 117 лет, Мексике – 162 года, Нигерии – 339 лет, Индонезии – 593 года!

Дело даже не в том, насколько верны эти подсчеты, хотя уже сейчас очевидно, что они оказались несостоятельными. Вызывала и вызывает принципиальные возражения (причем не только у марк­систов) сама концепция будущего, согласно которой мир XXI века представляется большим или меньшим приближением к уровню США 60-х годов, а сами США – избавленными от бед сегодняш­него дня путем перехода в «постиндустриальную» категорию. А ведь авторы не просто подсчитывают количество долларов на «сред­нюю» душу населения. Их концепция подразумевает, что по мере приближения к уровню США одна страна мира за другой, невзирая на существующий в них общественный строй, будут все более упо­добляться Соединенным Штатам и в экономическом, и в социальном отношении.

Трудно представить себе, что в мире XXI века, каким его рисует нам современное социальное прогнозирование, в мире нарастаю­щей борьбы различных социально-политических сил, окончатель­ного превращения науки в мощную непосредственную производи­тельную силу, в мире триумфального шествия автоматики и элект­роники, намного более высокой производительности труда и, как следствие этого, в высшей степени реальной возможности создания изобилия (или по меньшей мере достатка) важнейших материаль­ных благ, что в этом мире народы стран Азии, Африки и Латинской Америки откажутся от своей борьбы против отсталости, нищеты, развитые страны уподобятся современным США со всеми хорошо известными «прелестями» пресловутого «американского образа жизни», а сами США неведомо каким образом избавятся от своих проблем и превратятся в некий недосягаемый идеал для всех осталь­ных стран.

Многие десятилетия после выхода в свет книги Кана и Винера демонстрируют нам категорическое «нет» по всем перечисленным пунктам. Есть все основания полагать, что грядущее десятилетие даст еще более веские подтверждения несостоятельности гипотез, заложенных в основу теории «постиндустриального общества».

Сказанное вовсе не означает недооценки экономического фак­тора в определении перспектив развития той или иной страны, в том числе недооценки таких важных показателей экономического роста, как увеличение ВНП вообще и на душу населения – в частности. Большое значение имеет и то, как производится и распределяется ВНП. Не менее важны место и роль произведенных благ в общей системе социальных потребностей, которая в условиях научно-тех­нической революции претерпевает серьезные изменения.

То, что США и другие развитые страны достигли относительно высокого уровня ВНП в расчете на «среднюю» душу населения, никак не заслоняет того факта, что миллионы людей в этих странах обездолены, живут в бедности или на грани бедности. Известно, что «верхние сто семей» – горстка миллиардеров в каждой из этих стран располагает львиной долей национального богатства, что на «верх­ние 10 процентов» населения приходится до половины националь­ного богатства, тогда как «нижние 10 процентов» составляют прозя­бающие в нищете бедняки и еще по меньшей мере столько же нахо­дятся у черты официально установленного прожиточного миниму­ма, т.е. едва сводят концы с концами.

Невольно вспоминается старая шутка статистиков о том, что если кто-то съел курицу, а другой лег спать голодным, то в среднем с точки зрения статистики на каждого пришлось по полкурицы. В эту шутку сегодняшняя действительность вводит лошадиную дозу правды.

С другой стороны, валовой национальный продукт – это все, что производится в стране, а производится много тако­го, что весьма затруднительно безо всяких оговорок связать с благосостоянием людей. По замечанию одного из западных экономистов, ВНП, помимо всего прочего, включает в себя также стоимость пистолета и ножа, с помощью которых тебя ограбили на улице.

Экстраполируя, по примеру Кана и Винера, такую тенден­цию на будущее, получили астрономическую величину. Как это скажется на бюджете «средней» семьи в странах Запада, не говоря уже о бедняках? Какую долю займут в этом бюджете столь же быстро растущие расходы на алкоголь, табак, наркотики, пор­нографию и другие вещи, деликатно относимые к категории псев­допотребностей? Как будет выглядеть в этом свете рост матери­ального благосостояния: в XX в. – дом и машина, в XXI в. – два дома и две машины, в XXII в. – три дома и три машины и т.д.? Как будет выглядеть духовное благосостояние? Не окажется ли «постиндустриальное общество» ухудшенной копией современно­го, с более изощренной техникой (особенно военной), но с более низким уровнем реального материального и духовного благосо­стояния людей?

Эти и им подобные вопросы с нарастающей остротой зазвучали в том вихре полемики, которая поднялась вокруг книги Кана и Вине­ра, вообще вокруг теорий индустриализма. В условиях растущих нападок, которым подверглась концепция «постиндустриального общества», ее сторонники вынуждены были существенно услож­нить свои теоретические положения, прибегнув к более изощрен­ной аргументации и обратившись, помимо ВНП на душу населе­ния, к более широкому кругу социальных показателей.

Прежде всего, подверглись пересмотру показатели социальной структуры «постиндустриального общества». Была выдвинута на первый план производственно-профессиональная структура обще­ства, соотнесенная с концепцией «трех индустрии» (первичная – сельское и лесное хозяйство, рыболовство, добывающая промыш­ленность, вторичная – обрабатывающая промышленность, третич­ная – сфера обслуживания и духовного производства).

В контексте теорий индустриализма получалось, что если для «доиндустриального общества» характерно подавляющее преоб­ладание и по доле занятых, и по доле ВНП (до 90% и выше) «первичной индустрии», а для «индустриального» – все более стремительный рост удельного веса вторичной и особенно третичной «индустрии» за счет первичной, то для «постиндустриального общества» по та­кой логике должен был стать характерным полный переворот про­порций (табл. 1).

Иными словами, доля занятых в сельском хозяйстве и до­бывающей промышленности сокращалась до величины при­близительно одного процента, доля занятых в обрабатываю­щей промышленности – до величины примерно десятка про­центов, а остальные девяносто приходились на сферы обслу­живания и духовного производства.

Эта «картина будущего» была дополнена аналогичной схе­мой эволюции образовательно-квалификационной структуры об­щества. Если в «доиндустриальном обществе» на каждого дипломи­рованного специалиста с высшим образованием приходилось по меньшей мере сто низкоквалифицированных работников, а на каж­дого грамотного – по меньшей мере, десяток неграмотных, то в «постиндустриальном обществе» дипломированными специалис­тами окажется подавляющее большинство работников обществен­ного производства (до девяти десятых и выше), недипломированны­ми остается меньшинство, а уж неграмотными – и вовсе ничтож­ная часть уходящих на пенсию стариков. Получается примерно та­кое же соотношение, как в табл. 1.

Большое внимание было обращено также на показатели соци­ально-демографической структуры общества. Для «доиндустриального общества» характерна относительно высокая рождаемость (по­степенное снижение приблизительно 5—3%), смертность (3—2%) и естественный прирост населения (3—2%), «симметричная» возрас­тная структура (около половины нетрудоспособных детей и около половины трудоспособных взрослых с ничтожным процентом не­трудоспособных стариков) и низкая средняя продолжительность жизни (менее 50 лет). Для «индустриального общества» характерно падение смертности (2—1%), нарастающее падение рождаемости (3—1 %) и соответствующее падение естественного прироста, приближающегося к нулю, «постарение» возрастной структуры с рез­ким уменьшением доли детей и со столь же резким возрастанием доли престарелых, существенный рост средней продолжительности жизни (до 70 лет и выше). Экстраполируя эти тенденции на будущее, теоретики индустриализма делали вывод, что «постиндустриальное общество» в данном плане будет отличаться уравновешиванием рождаемости и смертности, прекращением естественного прироста населения («нулевым приростом»), уменьшением в возрастной структуре доли детей до 25—15% с увеличением за этот счет доли стариков до аналогичной величины (15—25%), ростом средней про­должительности жизни до 80—90 лет.

Показатели социальной структуры общества были дополнены показателями эволюции «типичного» денежного бюджета «средней» семьи и бюджета времени работников общественного производства.

В «доиндустриальном обществе», доказывали «индустриалисты», львиная доля расходов в бюджете семьи (до 9/10 и выше) приходилась на продукты питания, поскольку домотканая одежда, хижина и при­митивный транспорт не требовали особенно больших расходов, а культура развивалась почти целиком на началах самообслужива­ния. В «индустриальном обществе» доля расходов на питание неук­лонно снижается, за ее счет растут расходы на одежду, а особенно на жилище, транспорт, культуру. Экстраполируя эту тенденцию на отдаленное будущее, «индустриалисты» предсказывали падение доли расходов на питание и одежду в «постиндустриальном обществе» до ничтожной величины примерно нескольких процентов и рост за этот счет доли расходов на жилище, транспорт и культуру до колос­сальной величины, сопоставимой с долей расходов на питание в «доиндустриальном обществе».

Точно так же поступали они и в отношении структуры ра­бочего года. Для «доиндустриального общества» характерен примерно 3500—4000-часовой рабочий год, т.е. 52 шестиднев­ные рабочие недели по 10—12 и более часов работы в день, с 10—15 праздничными днями в году, но без оплачиваемых отпусков. В «индустриальном обществе» рабочий год сокращается более чем на половину: до 48—50 пятидневных 40-часовых рабочих недель по 8 часов работы в день с 2—4-недельным отпуском. Экстраполируя и эту тенденцию на отдаленное будущее, «индустриали­сты» предсказывали сокращение рабочего года в «постиндустри­альном обществе» еще, по меньшей мере, вдвое, в результате чего он может выглядеть, например, как 40—42 четырехдневные рабочие недели по 6—7 часов работы в день с 10—12-недельным отпуском.

При таком подходе абстрактные десятки тысяч долларов ВНП на душу населения расшифровывались в конкретных чертах будущего «постиндустриального общества», где в сельскохозяйственном и промышленном производстве трудится не более одной десятой на­селения, а остальные девять десятых заняты в сферах обслуживания и духовного производства («общество изобилия»), где подавляющее большинство взрослого населения имеют специальное высшее об­разование и являются дипломированными специалистами, где пре­одолена сложность современной демографической ситуации с ее шатанием от «демографического взрыва» (лавинообразного роста населения) в развивающихся странах до депопуляции (сокращение рождаемости до уровня, не способного компенсировать смертность) в странах развитых, где установилось простое воспроизводство на­селения (рождается столько же, сколько умирает), где подавляющая расходная часть денежного бюджета людей идет не на питание и одежду, а на благоустройство жилища, транспорт, культуру («обще­ство массового потребления»), наконец, где люди трудятся не бо­лее тысячи часов в год по сравнению с двумя тысячами теперь и четырьмя тысячами столетием раньше, где их свободное время в несколько раз больше современного («общество досуга»).

Это была очень броская рекламная картина «общества будуще­го». И, тем не менее, она подверглась такой же ожесточенной крити­ке со стороны представителей других направлений общественной мысли, какую выдержала незадолго перед тем книга Кана и Винера.

Лекция 5

«АНТИФУТУРОЛОГИЧЕСКИЕ ВОЛНЫ» А. ТОФФЛЕР

Критика теорий индустриализма вообще и концепции «постиндустриального общества» в частности развернулась еще в первой половине 60-х гг., когда открыто апологетическое течение футуроло­гии, выступавшее под этим знаменем, было преобладающим, «за­давало тон», активно атаковало слабые в то время оппозиционные течения. Среди последних выделялись по значению два, одно из ко­торых можно условно назвать «реформистским» или «конвергенционистским», а для другого самым подходящим названием было бы «апокалипсическое», ибо оно на новый лад толковало старое уче­ние о «конце света». Оба течения едва теплились, да и то преимущественно в Западной Европе. Никому из наблюдателей того времени и в голову прийти не могло, что пройдет всего несколько лет, и господ­ствующее течение потерпит сокрушительное фиаско.

Представители «конвергенционистского» течения, опирав­шиеся преимущественно на теоретические воззрения социал-реформистского характера, сомневались в совместимости со­циально-экономических последствий научно-технической ре­волюции с сохранением капитализма в его современном виде и выступали за то, чтобы реформировать его, «приспособить» к будущему путем усиления в нем социалистических начал вплоть до полной «конвергенции» с социализмом (предполагалось, что и в социализме будут усиливаться либерально-демократичес­кие начала). Это течение привлекало сторонников критикой пороков буржуазного строя. Типичное произведение этого направления – книга западногерманского социал-демократа профессора Ф. Бааде «Соревнование к 2000 году» (1960, рус. пер. 1962).

Кризис «мировой системы социализма» привел к полному исчезновению этого течения.

Со своей стороны, представители «апокалипсического» те­чения, опиравшиеся преимущественно на философию экзис­тенциализма, тейярдизма или неопозитивизма, вообще сомне­вались в совместимости социальных последствий научно-тех­нической революции с дальнейшим существованием челове­чества и расходились только по вопросу о том, когда и как именно погибнет современная западная цивилизация. Типич­ное произведение этого направления – книга западногерман­ского философа-экзистенциалиста К. Ясперса «Атомная бом­ба и будущее человечества» (1962). Это течение, поначалу даже еще более слабое и еще менее авторитетное, чем предыдущее, выдвинулось вскоре на первый план, однако претерпело при этом серьезные изменения.

Как уже говорилось, вплоть до 1970 г. «Год 2000» Кана и Винера продолжал находиться в центре внимания футурологов. В пылу дебатов мало кто заметил, что обстановка уже с 1967—1968 гг. начала изменяться и примерно к 1971—1972 гг. изменилась ради­кально. На господствующее течение в этот период обрушились три «антифутурологические волны» такой силы, что его буквально смы­ло с «переднего края» футурологии. Плохо пришлось и конвергенционистскому течению, представители которого были деморализо­ваны и, можно сказать, почти начисто стушевались.

Начало сдвигу было положено всем памятными политическими кризисами конца 60-х годов, молодежными «бунтами» и т.д. Эти кризисы привели в действие механизмы цепной реакции сложного ряда социальных, политических и идеологических последствий, в том числе вызвали «антифутурологические» настроения.

Первая «антифутурологическая волна» была связана с расту­щей тревогой мировой общественности по поводу прогрессирую­щего загрязнения окружающей природной среды. Она нарастала исподволь, долгие годы, а в конце 60-х гг. обрушилась лавиной. Здесь, видимо, сыграли роль многие факторы: и стремительный рост мас­штабов загрязнения у всех на глазах, и те весомые «капли», которые переполняют чашу терпения людей, и безотрадные прогнозные дан­ные на будущее с первых же шагов «технологического прогнозиро­вания», которые стали достоянием гласности, и попытки некоторых политиканов нажить себе политический капитал на тревоге и недо­вольстве общественности, и стремление монополий нажить себе на том же самом уже не только один политический капитал, и попытки правящих кругов западных стран переключить внимание обществен­ности с политико-экономических проблем на экологические, и мно­гое другое.

Как бы то ни было, факт остается фактом: «экологическая волна» конца 60-х – начала 70-х гг. взметнулась сотнями книг и тысячами статей в защиту природы, сделалась предметом страстных дискуссий, предвыборных кампаний и парламентских распрей. Она была умело использована монополиями в их междоусобной борьбе, привела к возникновению на Запа­де специальных правительственных учреждений по охране природы и решительно подорвала в глазах западной обще­ственности престиж мажорных прогнозов. Стало «неприлич­ным» говорить о каком-то безоблачном «постиндустриальном обществе», игнорируя общую тревогу насчет того, что станет с Землей. «Никакой футурологии без экологии» – эти слова, произнесенные на одной из научных конференций в те годы, можно было бы поставить эпиграфом к новому этапу эволю­ции футурологии.

Достаточно сравнить книгу Кана и Винера, допустим, с книгой американского социолога Р. Фолка «Наша планета в опасности» (1971) – настоящим набатом тревоги, заглушавшим ликующие фанфары прежних лет, чтобы убедиться в том, насколько существенно было дискредитировано в глазах мировой общественности господство­вавшее течение.

Вторая «волна» накатилась буквально следом за первой. Нача­лись поиски «виновника» загрязнения природной среды. Таковым была признана энергетика, основанная на сжигании невосполни­мых ресурсов нефти, газа и угля; материально-сырьевая база с ее «вскрышными разработками» и сведением лесов на миллионах гек­таров; промышленность, захватывающая сельскохозяйственные уго­дья, отравляющая воду и воздух; автотранспорт, соревнующийся с промышленностью в отравлении воздуха, убивающий сотни тысяч и калечащий миллионы людей ежегодно; конвейеры на заводах, изма­тывающие и отупляющие рабочих; «сверхурбанизация», приводя­щая к противоестественному скоплению многомиллионных масс людей в гигантских «супергородах» – мегалополисах и т.д. Раз­вернулась кампания по «оцениванию технологии», повторившая все перипетии экологической кампании вплоть до создания междуна­родной ассоциации и правительственных учреждений специально по этой проблеме. О размахе и характере движения можно судить, например, по книге американских футурологов М. Сетрона и Б. Бартока «Оценивание технологии в динамической среде» (1974).

«Технологическая волна» по накалу страстей и скорости нарас­тания первоначально грозила перехлестнуть первую, но в конечном итоге примерно к середине 70-х гг. слилась с ней. Ее значение трудно переоценить. Ведь, по сути дела, ставился вопрос о качественно но­вой концепции научно-технического прогресса как в принципе уп­равляемого явления. Ясно, что от того, как сложится эта концепция, во многом будет зависеть характер дальнейшей эволюции футуро­логии.

Перефразируя приведенное выше высказывание одного из участников футурологических конференций, можно сказать, что лозунгом начала 70-х гг. на Западе сделался тезис – «Никакой футурологии при современной технологии». Это тоже было тягчай­шим ударом по господствовавшему течению, которое целиком ба­зировалось на «современной технологии» и оптимистично про­ецировало в будущее наблюдавшиеся тенденции развития научно-технического прогресса.

Третья «волна» возникла почти одновременно со второй. Она выразилась в оживлении давно существовавшего на За­паде антисциентистского течения с его отрицанием науки как конструктивной формы общественного сознания, обвинениями в се адрес, сводившимися к тому, что якобы именно она породила гонку вооружений, развитие атомного, химического, бактериологи­ческого оружия массового поражения, загрязнение природной сре­ды, демографический и информационный «взрывы», многочислен­ные тупики и кризисы середины XX века. Представители этого те­чения обвиняют ученых в том, что они якобы превратили науку в некую «священную корову», в нечто вроде новой религии и ведут привольную жизнь новоявленных жрецов, которых не трогают тре­воги и беды человечества. Отсюда – призывы «упразднить науку», заменить ее новыми формами общественного сознания, какими именно – неясно даже авторам подобных призывов.

Отзвуки подобных настроений можно было обнаружить, на­пример, в выступлениях американского священника Дж. Плат­та, сведенных в его книгу «Шаг к человеку» (1966). «Экологи­ческий» и «технологический» кризисы дали такого рода взгля­дам как бы второе дыхание. Число выступлений в этом духе резко возросло. Правда, и третья «волна» вскоре слилась с первой. Но свою роль в подрыве «кредитоспособности» господствовавшего течения – лучшей мишени с антисциентистских позиций трудно было и придумать! – она также сыграла.

Под этими ударами облик футурологии стал заметно менять­ся. Господствовавшее течение осталось преобладающим по чис­лу представителей и произведений, но оказалось дискредитиро­ванным, оттертым на второй план в глазах западной обществен­ности и претерпело немаловажные изменения. Оставаясь в прин­ципе на своих прежних позициях, его представители учли новую конъюнктуру, включив в свои концепции мотивы «экологическо­го кризиса», «переоценки технологии», а иногда и антисциентизма. Они сделали гораздо более изощренной свою аргументацию и намного убавили мажорный тон прогнозов. Это относится даже к последующим работам Г. Кана – наиболее радикального и «стойкого» представителя данного течения, в частности, к его книгам, вышедшим в те годы: «Растущая японская сверхдержава: вызов и ответ» (1970), «Грядущее: размышления о 70-х и 80-х гг.» (1972, в соавторстве с Б. Брюс-Бриггсом), «Следующие 200 лет» (1976, в соавторстве с У. Брауном и Л. Мартелем). В еще большей мере это относится к работам Д. Белла и других «постиндустриалистов».

Д. Белл представил свой доклад о «постиндустриальном обще­стве» на VII Международном социологическом конгрессе (Болга­рия, Варна, 1970), внеся некоторые поправки по сравнению с докла­дами на «Комиссии 2000 года» в 1965—1966 гг., опубликованными в сборнике «Навстречу 2000 году» (1968). Но времена настолько изме­нились, что частных поправок оказалось недостаточно.

Доклад Белла вызвал резкую заочную критику (сам автор на кон­гресс не явился). Социологи вынесли ему приговор: «Старомодно». Наверное, эта оценка не осталась для Белла безразличной. Во всяком случае на следующий год он выступил в журнале «Сэрвей» (1971, № 2) с большой статьей «Постиндустриальное общество: эволюция идеи», а в 1973 г. выпустил монографию «Приближение постиндустриаль­ного общества: экскурс в социальное прогнозирование». Здесь мы видим существенные новации.

Во-первых, уже не игнорируются, как это свойственно теориям индустриализма, принципиальные различия между капитализмом и социализмом. Подчеркивается нереальность их «конвергенции». За социализмом признается «право на существование», но только в определенной плоскости понимания, или, пользуясь терминологи­ей автора, «оси исследования». Если иметь в виду «ось собственно­сти» (на средства производства), то различают феодализм, капита­лизм и социализм. Если «ось собственно производства» – то доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное общество не­зависимо от общественного строя. Если же «ось политики» – то демократическое и авторитарное общество. И так далее. Какая «ось» основная, определяющая, автор не указывает.

Во-вторых, отрицается прежняя монополия «валового на­ционального продукта на душу населения» в качестве ключе­вого показателя развития общества. Выдвигается система социальных показателей, о которой говорилось в предыдущем разделе.

В-третьих, более определенно подчеркивается серьезность про­блем, стоящих перед человечеством. Путь к «постиндустриальному обществу» рисуется не таким безоблачным, как прежде.

И все же новые работы Белла продолжали вызывать все более резкую критику со стороны его коллег. Чутко реагирующий на из­менения конъюнктуры, журнал ассоциации американских футуро­логов «Футурист» (1973, № 6) поместил разгромную рецензию на новую книгу Белла. Автору предъявлялись обвинения в защите по­зиций «редукционистской» (читай – традиционно-рутинной) науки против «рождающейся целостной науки», в «предубеждениях, свойственных истэблишменту», в «завуалированном утопизме» (уто­пия «вечного капитализма») и даже, по существу, в прогностичес­кой непрофессиональности («ненастоящем футуризме»). Еще бо­лее резко критиковали книгу Белла его западные коллеги на VIII Международном социологическом конгрессе (Канада, Торонто, 1974), куда автор на сей раз явился сам, но доклада не представил и от участия в дискуссии воздержался.

Что касается Г. Кана, тоже пользовавшегося на Западе в 60-х гг. значительным авторитетом, то его критиковали еще сильнее. Теперь его атаковали не только сторонники мира, которые не могли забыть, как хладнокровно разбирал он в своей книге «О термоядерной вой­не» (1960) возможные варианты гибели человечества в атомной ка­тастрофе, но и футурологи, весьма далекие как от марксизма, так и от пацифизма. Его обвиняли в полном несоответствии прогнозов, сделанных в трудах Гудзоновского института, реальным тенденциям развития человечества в последней трети нашего века.

Дело дошло до того, что англо-американский журнал «Фючерс» (один из самых представительных органов западной футурологии, в редакционный совет которого входили Белл и Кан) поместил ста­тью (1975, № 1) с убийственной критикой качества прогноза разви­тия экономики Великобритании на 1980 г., разработанного Европей­ским отделением Гудзоновского института. Этот институт считался одним из самых высокопрестижных исследовательских центров на Западе по разработке социально-экономических и военно-полити­ческих прогнозов глобального масштаба. К его услугам прибегали (и прибегают) крупнейшие финансово-промышленные корпорации США, Японии, ряда стран Западной Европы. Институт все время расширял свою деятельность, создал Европейское (в Париже) и Ази­атское (в Токио) отделения, включил в «сферу своей компетенции» огромные регионы от Палестины до Вьетнама и от Чили до Ирлан­дии и, казалось, не имел никакого отношения к судьбе футурологии, занимаясь в основном практической разработкой прогнозов. Тем не менее и он не ушел от ударов, обрушившихся на господствовав­шее течение. Его прогноз был публично объявлен несостоятель­ным!

Ничего подобного и представить себе нельзя было в 60-х гг., когда авторитет Белла и Кана как наиболее видных футуро­логов был на Западе абсолютно непререкаемым.

В своей последней книге – «Противоречия культуры капитализ­ма» (1976) – Белл предостерегал, что при дальнейшем стихийном развитии событий «капитализм может уничтожить сам себя». В. поисках «оптимизации» социальных процессов автор обращается к религии, как это уже неоднократно делали антисциентисты. Его но­вое произведение можно понять только в контексте дискуссий, выз­ванных концепциями, которые появились в начале 70-х гг. и которые нам предстоит рассмотреть в следующем разделе.

Сказанное относится не только к Беллу и Кану. Та же участь по­стигла конвергенционистское течение. Представители апокалипси­ческого течения просто растерялись перед лицом бурного потока событий конца 60-х гг. и отошли на задний план в глазах обществен­ности Запада. Их сменили новые, малоизвестные или даже вовсе неизвестные прежде люди. В центре внимания оказался «Футурошок» А. Тоффлера (1970).

Тоффлер ярким, образным языком публициста рассказал о том, как социальные последствия научно-технической рево­люции развеивают в прах мир современного буржуа, все при­вычные каноны его социального времени и пространства, его социальной среды, социальных ценностей.

Бешено ускоряется темп жизни. Одежда, домашняя обстанов­ка, все вещи, окружающие человека, сами по себе теряют пре­жнюю престижную ценность. Чем чаще человек может позво­лить себе их менять, тем выше его престиж в глазах «общества массового потребления». Начинается царство «вещей одноразо­вого пользования». Исчезает прежнее обаяние «отчего дома». Каждая пятая американская семья в среднем ежегодно меняет место жительства! Для «современных кочевников» жилой дом превращается в «жилье одноразового пользования».

Разваливается социальный институт семьи и брака, тесный круг друзей. На каждые две свадьбы – один развод! «Друзей» меняют, как перчатки, по мере надобности в «нужных людях» для продвижения по службе или успеха в обществе. Растет не только проституция, но и просто число безобразных оргий почти совершенно незнакомых друг другу людей. Появляется и тут же распадается множество «брачных коммун». Порнография становится «обычной» литературой, фотографией и кинематографией. Супругу, возлюбленную, друзей заменяют «знакомые одноразового пользования». Преступность, наркомания, массовая деморализация людей растут как на дрож­жах.

Вместо привычного стиля жизни появляется множество разно­образных «стилей жизни», один другого экстравагантнее и возмути­тельнее, по прежним понятиям. Вместо привычных «солидных» фирм со строгой иерархией престижа и сфер компетенции служа­щих раскручивается калейдоскоп возникающих и исчезающих ко­митетов, центров, комиссий, институтов, корпораций, по-разному (иногда очень значительно) влияющих на развитие экономики, поли­тики, культуры. Вместо стабильной «профильной» организации уп­равления по отраслям возникает «проблемная» организация, каж­дый раз новая для решения каждой новой проблемы. Вместо при­вычной бюрократии и плутократии появляется невиданная прежде «адхократия» – «комитеты ад хок» (для данного случая), «калифы на час», которые на этот час оказываются важнее самых важных пре­зидентов и директоров.

Средства массовой информации – пресса, радио, телеви­дение, поглощающее кино и театр, – становятся средствами массового оглупления людей, бесцеремонной и бессмысленной манипуляции личностью человека. Искусство превращается в стремительно сменяющие друг друга модные кривлянья, в «по­теху одноразового пользования». Наука, подбираясь к секре­там управления развитием физического и психического обли­ка человека, готовится поставить массовое оглупление людей и манипуляцию личностью на «научную» основу, ускоряет процесс превращения гомо сапиенс в какой-то кибернетичес­кий организм.

Все более неуютно чувствует себя человек в этом «безум­ном, безумном мире». Все чаще оказывается он в состоянии шока. А ведь все это, доказывает автор, только начало. Потому что это – не просто шок, а футурошок, шок от столкновения с будущим. Как же встретить этот «вызов будущего»? Тоффлер предлагает рецепты: во-первых, срочно развивать «исследования будущего», интегриро­вать прогнозирование – целеполагание – планирование – про­граммирование – проектирование – управление в единую систе­му; во-вторых, начать «обучение будущему» в школах, университе­тах, по каналам массовой информации, знакомя людей, особенно молодежь, с социальными последствиями научно-технической революции, облегчая их «приспособление» к будущему; в-третьих, расширять практику социальных экспериментов, искусственно со­здавая «плацдарм для наступления на будущее».

Слов нет, и то, и другое, и третье немаловажно. Но столь же ясно, что одним лишь исследованием, преподаванием и социальным экс­периментом беде не поможешь. Без изменения образа жизни лю­бые попытки «наступления на будущее» остаются заведомо утопи­ческими. Тем самым еще более усиливается впечатление безысход­ности «футурошока».

Все это, вместе взятое, произвело впечатление разорвавшей­ся бомбы. Динамика ВНП на душу населения, радужные ми­ражи «постиндустриального общества», «конвергенция», эк­зистенциалистские стенания по поводу «отчуждения личнос­ти» – все это показалось сущим вздором по сравнению с об­рисовавшейся угрозой надвигающейся катастрофы. Почти два года вокруг книги Тоффлера кипели споры на тему о том, ре­альна ли грядущая катастрофа, и если да, то как ее избежать. Однако прошло лишь немногим более года – и появились книги, по сравнению с которыми Тоффлер выглядел таким же оптимистом, как ранее Белл и Канн по сравнению с ним самим.

Лекция 6

РИМСКИЙ КЛУБ И ЕГО РОЛЬ В ИССЛЕДОВАНИИ ПРОБЛЕМАТИКИ БУДУЩЕГО

В 1971 г. вышла книга, которой было суждено сыграть осо­бую роль в эволюции футурологии на протяжении 70-х гг., явиться как бы первым межевым знаком между современным и предыдущим этапом этой эволюции. Поначалу она, в отличие от книги Тоффлера, прошла незамеченной. Книга называлась «Миро­вая динамика» (русский перевод 1979). Автор ее – Дж. Форрестер, специалист по теории управления, профессор Массачусетского тех­нологического института (США) – был известен своими книгами «Индустриальная динамика: основы кибернетики предприятия» (1961, рус. пер. 1971) и «Динамика развития города» (1969, рус. пер. 1974), по общему мнению, никакого отношения к футурологии не имевшими. Третья книга Форрестера имела предысторию, без кото­рой трудно понять ее сложную судьбу: она была написана в связи с деятельностью так называемого Римского клуба.

Римский клуб, получивший название по месту своей штаб-квартиры, был создан в 1968 г. по инициативе А. Печчеи, итальянского промышленника, члена правления фирм «Оливетти» и «Фиат», пред­седателя Комитета Атлантической экономической кооперации (од­ной из экономических организаций НАТО). Печчеи пригласил око­ло полусотни видных ученых, бизнесменов и общественных деяте­лей Запада (впоследствии их число было увеличено) регулярно со­бираться для обсуждения проблем, поднятых экологической и тех­нологической «волной». Члены клуба объехали столицы многих стран мира, стремясь обратить внимание правительств и обществен­ности – прежде всего ученых – на серьезность этих проблем. Кро­ме того, клуб располагал достаточными средствами (через поддер­живающие его фирмы), чтобы заказать специальные научные ис­следования по данной проблематике.

В июле 1970 г. на заседании клуба был обсужден очеред­ной доклад, на этот раз – профессора Форрестера о его опы­те моделирования социальных систем. Доклад произвел боль­шое впечатление и был развернут в монографию, а группе мо­лодых коллег Форрестера во главе с Д. Медоузом заказали исследование проекта по «глобальному моделированию» (в развитие положений Форрестера) с использованием ЭВМ.

Спустя год монография вышла в свет, исследование было завершено, и журнальный отчет о нем опубликован. Однако информация Форрестера и Медоуза на первых порах осталась попросту непонятой. Потребовалось около года, пока вышла книга группы Медоуза «Пределы роста» (рус. пер. 1971) и пока, наконец, до общественности дошло, что выводы Форрестера – Медоуза сенсационны, что по сравнению с ними апокалипси­ческие сентенции Тоффлера—сущая идиллия. Вот тогда-то, в конце 1972 г., взорвалась еще одна «футурологическая бомба».

Между тем Форрестер с самого начала говорил об очень серьез­ных вещах. Он предложил вычленить из сложного комплекса гло­бальных социально-экономических процессов несколько решающих для судеб человечества, а затем «проиграть» их взаимодействие на кибернетической модели с помощью ЭВМ совершенно так, как уже «проигрываются» противоречивые технологические процессы при определении оптимального режима работы какого-нибудь предпри­ятия.

В качестве ключевых процессов в исследовании Форрестера—Медоуза были избраны рост мирового народонаселения, рост про­мышленного производства и производства продовольствия, уменьшение минеральных ресурсов и рост загрязнения природ­ной среды. Моделирование с помощью ЭВМ показало, что при существующих темпах роста населения мира (свыше 2% в год, с удвоением за 33 года) и промышленного производства (в 60-х гг. 5—7% в год с удвоением примерно за 10—14 лет) на протяжении первых же десятилетий XXI в. минеральные ресурсы окажутся исчерпанными, рост производства прекратится, а загрязнение природной среды станет необратимым.

Чтобы избежать такой катастрофы, создать «глобальное рав­новесие», авторы рекомендовали резко сократить темпы рос­та населения и промышленного производства, сведя их к уров­ню простого воспроизводства людей и машин по принципу: новое – только взамен выбывающего старого (концепция «ну­левого роста»).

С этих позиций уровень жизни, приближенно выражаемый величиной валового национального продукта на душу населе­ния, не годился для обобщающего показателя. Форрестер пред­ложил другой – «качество жизни», который к тому времени дав­но уже служил предметом дискуссий, а сам Форрестер трактовал его как интегральный показатель плотности (скученности) насе­ления, уровня промышленного и сельскохозяйственного произ­водства, обеспеченности минеральными ресурсами и загрязнен­ности природной среды. Не менее важными для «качества жиз­ни» признавались масштабы стрессовых ситуаций на работе и в быту, а также качество охраны здоровья. Наконец, высказывалось предположение, что в современных условиях уровень и качество жизни находятся в обратной зависимости по отношению один к другому: чем выше уровень жизни, связанный с темпами роста промышленного производства, тем быстрее истощаются мине­ральные ресурсы, быстрее загрязняется природная среда, выше скученность населения, хуже состояние здоровья людей, больше стрессовых ситуаций, т.е., в понимании автора, ниже становится качество жизни.

Позднее этот тезис подлил масла в огонь дискуссии по поводу содержания понятий «уровень», «стандарт», «качество», «стиль» и «образ жизни», разгоревшейся не Западе в середине 70-х гг. Но на первых порах он также остался незамеченным.

Сенсационной в концепции Форрестера – Медоуза стала не их трактовка качества жизни и даже не угроза глобальной катастрофы, а то, что в данном случае авторы апеллировали к авторитету не че­ловеческого, но электронного мозга компьютера. И компьютер дал сигнал: впереди – катастрофа. Это-то и вызвало бурю полемики (продолжающейся, кстати, и до сих пор).

Встал вопрос, имеют ли право Медоуз и его сотрудники высту­пать от имени «всеведущего» компьютера и разыгрывать роль но­воявленного «бога из машины» в стиле древнегреческих трагедий? Ведь ЭВМ работают по заданной программе, а программу задают люди. Правильно ли составлена программа и достаточно ли основа­тельны теоретико-методологические принципы ее построения? Пер­вый же развернутый ответ на эти вопросы гласил: нет.

В журнале «Фючерс» (1973, № 1 и 2) появилась серия статей, подготовленных сотрудниками группы по изучению политики в от­ношении науки во главе с Г. Коулом и К. Фримэном (Сассекский университет, Великобритания). В том же году статьи были опубли­кованы сразу несколькими издательствами в виде отдельных сбор­ников. Серия открывалась статьей «Мальтус с компьютером». Да­лее во всех статьях Форрестера и Медоуза упрекали за попытку ожи­вить неомальтузианство. Конкретно им предъявлялись обвинения:

– в порочности глобального подхода, не учитывающего существенных различий между отдельными странами, особенно между развитыми и развивающимися (процессы роста населения и про­мышленного производства, истощения минеральных ресурсов и загрязнения природной среды в разных странах идут по-разному);

– в ошибочности программ, заложенных в ЭВМ, поскольку они опирались на экстраполяцию тенденций, свойственных 60-м гг. (в 70-х гг. эти тенденции, как известно, начали меняться, а в 80—90-х гг. измени­лись еще радикальнее);

– в односторонности использования инструментария современ­ной прогностики: было проведено преимущественно поисковое прогнозирование – продолжение в будущее наблюдаемых тенден­ций при абстрагировании от возможных решений, действия на ос­нове которых способны радикально видоизменить эти тенденции; не получило развития нормативное прогнозирование – установле­ние возможных путей достижения оптимального состояния процес­са на основе заранее определенных социальных идеалов, норм, це­лей.

Последнее обвинение выглядело особенно тяжким, поскольку речь шла о соответствии сделанного прогноза требованиям совре­менного прогнозирования социальных процессов, которое ориен­тировано не просто на предсказание, а на содействие оптимизации решений путем сопоставления данных поиска и норматива.

В том же номере «Фючерс» трибуна для ответа на критику была предоставлена авторам «Пределов роста». Медоуз и его сотрудники признали «некоторое несовершенство» своих моделей, но настаи­вали на правомерности использования их, пока не будут разработа­ны более совершенные. Они признавали односторонность своего подхода, но указывали, что при известных условиях и соответствую­щих оговорках глобальный подход вполне допустим и что в их книге имеются элементы и нормативного подхода.

С тех пор и по сей день оба подхода, как два знамени, обозначают две главные противоборствующие силы футурологии на современ­ном этапе ее эволюции.

Главное же в том, что Медоуз и его коллеги обвиняли сво­их оппонентов в негативном подходе, поскольку те не предла­гали позитивной альтернативы. В особенности они возмуща­лись тем, что их критики обрушились на две первые, предва­рительные части задуманной работы (на «Мировую динами­ку» и «Пределы роста»), не дождавшись двух последних, зак­лючительных частей – коллективной монографии тех же ав­торов «Навстречу глобальному равновесию» (вышла за месяц до появления уже подготовленного к тому времени номера «Фю­черс» с серией критических статей) и подробного отчета об иссле­довании в целом под заглавием «Динамика роста в ограниченном мире» (1974).

Но эти обвинения уже не представляли особого интереса. К вес­не 1973 г. в разработку поисковых и нормативных моделей – альтер­натив моделям Форрестера-Медоуза – включилось свыше десят­ка значительных исследовательских групп и ряд отдельных ученых. Число работ по этой проблематике стало расти, как снежный ком. «Бум прогнозов» начала и середины 60-х гг. сменился после «распу­тицы» конца 60-х – начала 70-х гг. «бумом глобальных моделей» сере­дины 70-х гг.

В 1974 г. появилась следующая значительная работа того же ряда – второй доклад Римскому клубу, книга М. Месаровича (США) и Э. Пестеля (ФРГ) «Человечество на поворотном пун­кте». Ее авторы попытались преодолеть недочеты своих предше­ственников. Процесс моделирования был намного усложнен, глав­ным образом за счет расширения имитационного и игрового инст­рументария. Чрезвычайно усилился нормативный аспект исследо­вания. В центре внимания авторов оказалась разработка альтерна­тивных нормативно-прогнозных сценариев разрешения назреваю­щих проблем. Одна группа таких сценариев касается различных ва­риантов помощи развивающимся странам со стороны развитых, имея в виду ликвидацию растущего пока что разрыва между их про­мышленными потенциалами. Другая группа касается различных ва­риантов урегулирования отношений между странами – произво­дителями и потребителями нефти. Третья – различных вариантов решения мировой продовольственной проблемы.

В отличие от Форрестера-Медоуза с их указанием на угро­зу глобальной катастрофы и рекомендацией скорейшего пе­рехода к «нулевому росту» общий вывод работы Месаровича-Пестеля таков: при сохранении существующих тенденций катастрофа ожидается прежде всего в ближайшие десятиле­тия в регионах, охватывающих развивающиеся страны мира; позднее она скажется и на развитых странах, которые и без того будут испытывать растущие трудности. Рекомендации: возможно скорее перейти не к «нулевому», а к «органическо­му росту», дифференцировав темпы роста в зависимости от уровня развития страны с увеличением помощи развивающимся странам и с упором на форсирование решения мировой продовольственной и нефтяной проблемы.

Авторы, как и их предшественники, исходили из незыблемости существующего строя. Утопичность их надежд на решение соци­альных проблем, стоящих перед человечеством при сохранении су­ществующего положения вещей, очевидна. Не удивительно, что книга подверглась на Западе не менее жесткой критике, чем работы Фор­рестера-Медоуза.

В 1976 г. появились третий и четвертый доклады Римскому клубу – книги исследовательских групп под руководством Я. Тинбергена (Нидерланды) «Обновление международного экономического порядка» и Д. Габора (Великобритания) «За пределами века расточительства».

Первая книга, по существу, имеет в виду перестройку экономи­ческих отношений между развитыми и развивающимися странами мира. Общий вывод работы: при существующих тенденциях в бли­жайшие десятилетия разрыв между развитыми и развивающимися странами возрастет до катастрофических масштабов с угрозой пол­ного развала экономики последних, гибели сотен миллионов людей от голодной смерти и с серьезными осложнениями международных отношений в целом. Рекомендации: существенно увеличить финан­совую и продовольственную помощь развивающимся странам по линиям субсидий, займов и торговли с целью форсировать индуст­риализацию этих стран и оптимизировать их экономику на основе торможения гонки вооружений.

Вторая книга посвящена, в основном, проблемам и перспекти­вам истощения минеральных ресурсов мира. Вывод: продолжение в будущем наблюдаемых тенденций неизбежно приведет к круше­нию существующего мирового топливно-энергетического и мате­риально-сырьевого баланса. Рекомендации: оптимизация того и дру­гого баланса путем максимально-возможного увеличения в них удельного веса возобновляемых ресурсов (как энергетических, так и материальных) при строжайшей экономии, распространении замк­нутых циклов производства, многократном использовании вторично­го сырья и т.д.

Как видим, дальнейшая разработка перспективных глобаль­ных проблем идет по линии сужения и углубления исследова­ний с целью получить более конкретные и содержательные ре­комендации.

В 1977– 1978 гг. вышел пятый доклад Римскому клубу – два тома исследовательской группы под руководством Э. Ласло (США) «Цели человечества». Как явствует из самого названия, внимание авторов сосредоточено здесь почти целиком на нормативной стороне прогнозирования. Первый том состоит из трех частей. В первой рассматриваются региональные аспекты целеполагания по восьми крупнейшим регионам мира. Заслуживает внимания то, что по каждой группе стран руководители исследования стремились привлечь специалистов данного региона, в том числе из Советского Союза и ряда других социалистических стран. Отдельно рассматриваются цели крупнейших международных организаций, многонациональных кор­пораций и главнейших мировых церквей. Вторая часть посвящена проблемному целеполаганию в области международной безопас­ности, продовольствия, энергетики и минеральных ресурсов, обще­го глобального развития. Особое внимание уделяется разрыву меж­ду целями различного профиля и уровня. В третьей части разверты­вается призыв «совершить революцию в деле установления всемир­ной солидарности для достижения научно установленных глобаль­ных целей». Это, пожалуй, наиболее слабая сторона работы, так как утопичность призывов к «всемирной солидарности» без серьезных социально-политических преобразований не вызывает сомнений. Второй том посвящен детальному изложению хода исследования.

Шестой доклад Римскому клубу – книга «Нет пределов обуче­нию» (1979), подготовленная авторской группой в составе: Дж. Бот­кин (США), М. Эльманджра (Марокко) и М. Малица (Румыния) – посвящен перспективным проблемам народного образования, спо­собного, по мнению авторов, значительно сократить разрыв в уров­не культуры людей различных социальных групп, стран и регионов мира. Авторы считают, что существующая система народного об­разования, если говорить о глобальных масштабах, стала анахронич­ной, неспособной содействовать решению труднейших задач, встав­ших перед человечеством, и прежде всего – способствовать уско­ренному прогрессу экономики и культуры освободившихся стран. Они рекомендуют коренным образом реформировать систему на­родного образования, ориентируя ее на актуальные современные проблемы человечества, на понимание общеглобального характера этих проблем и вместе с тем серьезно совершенствуя процесс обу­чения путем внедрения новых, более прогрессивных методов.

Седьмой доклад – монография «Диалог о богатстве и благосостоянии» (1980), подготовленная с помощью исследовательской груп­пы итальянским экономистом О. Джиарини – представляет собой попытку создать новую теорию политической экономии с полной ревизией всех предшествующих экономических учений, включая марксистское. В основе концепции автора лежит тезис о том, что при развитии экономики и культуры человечеству приходится счи­таться не только с «наследством» – особенностями общественного производства, но и с «приданым» – масштабом и характером нево­зобновимых природных ресурсов. Отсюда он делает вывод, что даль­нейшее развитие экономики без учета экологических последствий чревато катастрофой, и рекомендует объединить политическую эко­номию и социальную экологию в единую научную дисциплину, научиться принимать в расчет не только финансовую сторону произ­водства, но и природные ресурсы, часто не поддающиеся финансо­вым оценкам.

На протяжении ряда последующих лет доклады Римскому клубу появлялись почти ежегодно, причем проблематика глобального моделирования разрабатывается многими исследовательскими груп­пами, в том числе и не связанными непосредственно с Римским клубом. С детально разработанными моделями выступили исследо­вательские группы под руководством И. Кайя (Япония), А. Эрреры (Аргентина), Г. Линнемана (Нидерланды), В. Леонтьева (ООН), А. Габю (Швейцария), П. Робертса (Великобритания) и др. С 1972 г. функционирует Международный институт прикладного системно­го анализа в Лаксенбурге (Австрия), значительная часть проблема­тики которого непосредственно связана с вопросами глобального, регионального и проблемного моделирования. В число членов – учредителей этого института наряду с США, ФРГ, Англией, Франци­ей, Италией, Канадой вошли СССР, ГДР, Болгария, Польша, Чехосло­вакия, Венгрия. Аналогичные институты были созданы в ряде стран мира, в том числе и в Советском Союзе.

Лекция 7

СОВРЕМЕННЫЙ ЭТАП РАЗВИТИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ БУДУЩЕГО. ГЛОБАЛИСТИКА И АЛЬТЕРНАТИВИСТИКА

Набор глобальных проблем современности – первоначально у разных авторов весьма различный – постепенно отстоялся и свелся примерно к десятку-полутора общепризнанных, с самыми несуще­ственными вариациями.

Ключевой проблемой, от которой зависело решение всех осталь­ных, большинство авторов считало гонку вооружений. В 70-х годах еще не до конца ясна была степень ее экономической тяжести для мирового хозяйства. Лишь позднее обнаружилось, что эта непо­мерная тяжесть буквально раздавила экономически более слабого участника гонки – «мировую социалистическую систему». Но и более сильному сопернику – «мировой капиталистической систе­ме» – тоже приходилось выбиваться из сил. В 50-х годах общая стоимость гонки вооружений оценивалась примерно сотней мил-60лиардов долларов, в 80-х она приблизилась к триллиону. Такие астрономические величины мало что говорят неспециалисту. Понят­нее будет сказать, что при подобных расходах на прочие насущные нужды оставались жалкие центы, а уж о необходимых ассигновани­ях на сколько-нибудь эффективное решение любой из глобальных проблем вообще не могло быть и речи. Кроме того, в условиях военно-политического противостояния двух мировых империй (если называть вещи своими именами) вообще не было и быть не могло никакого глобального подхода к решению каких бы то ни было про­блем – одни пустые разговоры.

Между тем, гонка вооружений год от года расширяла масштабы и набирала темпы роста. Триллион долларов в год – это, по мень­шей мере, пятая-шестая часть всего совокупного общественного продукта человечества. А расходы на вооружение удваивались каж­дые пять лет. Становилось очевидным, что еще два-три пятилетия, и либо мировая экономика просто рухнет под тяжестью танков, истре­бителей и ракетоносцев, либо у одной из сторон возникнет соблазн, воспользовавшись временными преимуществами или какими-то благоприятными обстоятельствами, покончить с противником од­ним ударом. А это, даже в самом удачном для агрессора случае, означало гибель сотен крупных городов и сотен миллионов людей, превращение мира в подобие послевоенной Европы. Скорее же все­го это означало бы гибель человечества в огне всеистребляющей ядерной войны.

Но как покончить с гонкой вооружений без капитуляции одного из гонщиков? На этот вопрос ответа не было. Точнее он более чем очевидно просматривался в многолетних бесплодных переговорах хотя бы о некотором сдерживании гонки. И это вселяло чувство безысходности по отношению не только к данной проблеме – ко все­му комплексу глобальных проблем.

Следующей по значимости в большинстве концепций глобальных проблем современности шла проблема преодоления или хотя бы минимизации растущего разрыва в уровне развития развитых и развивающихся стран. Этот разрыв, который первоначально (после нача­ла крушения мировой колониальной системы) выражался формулой «в несколько раз», позднее стал выражаться формулой «в десятки раз», т.е., при существующих условиях, безнадежно и навсегда.

Серьезность этой проблемы заключалась не только в относитель­ном росте масштабов разрыва, хотя и одного этого фактора было бы достаточно для опаснейшего роста напряженности в междуна­родных отношениях при любом уровне благосостояния развиваю­щихся стран. Что толку, если вам удалось отремонтировать свой ста­рый велосипед, когда вы видите, что богатый сосед пересаживается из «Фиата» в роскошный «Роллс-Ройс»? Да вы его в порошок сотре­те при первой возможности! Но главное в том, что масштабы стра­даний подавляющего большинства населения развивающихся стран поражали воображение и 30—40 лет назад: треть населения не получает полноценного питания, т.е. годами ведет полуголодное существование, в том числе треть от этой трети жестоко голодает, фактически медленно вымирает от мучительной голодной смерти; поло­вина не имеет медицинского обслуживания и доступа к источникам чистой воды, т.е. обречена на массовые эпидемии, и т.д. А населе­ние быстро растет, а иностранная помощь не беспредельна. И не нужно было большого воображения, чтобы представить себе, как будет обстоять дело в обозримом будущем ближайших десятилетий. Поскольку же существенно увеличить ассигнования на помощь раз­вивающимся странам не представлялось никакой возможности – ясно, что чувство безысходности не оставляло и при рассмотрении данной проблемы.

Третий комплекс глобальных проблем связан с жизненны­ми ресурсами человечества, среди которых на первый план выдвигается продовольственная проблема. Эта проблема на­чала обостряться в развивающихся странах мира еще в 50-х годах, когда широкое внедрение достижений современного здравоохранения, начиная с элементарных понятий санита­рии и гигиены и кончая эффективными лекарствами, вообще медицинским обслуживанием, резко снизило в Азии, Африке, Латинской Америке смертность вообще и детскую в особен­ности, что привело к быстрому росту голодных ртов и расту­щей же нехватке для них продовольствия. Во многих развива­ющихся странах – например, в Индии – стала быстро расти зависимость от иностранной продовольственной помощи. Сначала за счет продовольственных посылок из США питал­ся каждый шестнадцатый индус, затем каждый пятнадцатый, десятый, восьмой. Население страны росло, и трагический ко­нец был не за горами, потому что даже США не в состоянии кормить такое количество голодающих. Но в 60-х годах на­ука сотворила очередное чудо. Произошла «зеленая революция»: ученые вывели и распространили сорта сельскохозяйственных культур, дающие впятеро-вшестеро большие урожаи. С надвигающимся голодом в большинстве развивающихся стран было покончено, хотя, как уже говорилось, каждый тре­тий там не получал (и не получает) полноценного питания, а сотни миллионов по-прежнему хронически голодают.

С тех пор население развивающихся стран более чем удво­илось и в перспективе ближайших десятилетий наверняка еще раз удвоится. А второго «чуда» от науки ожидать не прихо­дится. Как говорится, дай Бог, если хоть немного, но стабиль­но будет наращиваться урожайность там, где она еще не дос­тигла передовых мировых стандартов. Снова растет зависи­мость развивающихся стран (особенно в Африке) от иност­ранной продовольственной помощи. Снова маячит призрак катастрофического голода в развивающихся странах.

Сравнительно менее остры проблемы, связанные с други­ми жизненными ресурсами человечества – с топливом и сы­рьевыми материалами, а также с транспортным балансом и ми­ровой торговлей, без чего невозможна реализация ресурсов. Но и они достаточно тревожны, о чем можно судить по пани­ке, которая возникает всякий раз, когда происходит сбой в снаб­жении нефтью, газом, углем достаточно крупных регионов мира, а также по периодическому ажиотажу на дефиците дру­гих минеральных ресурсов. Что касается транспортных про­блем, то достаточно одного примера: счет погибшим в одних только автокатастрофах пошел в мировых масштабах на сот­ни тысяч, а серьезно травмированным и увечным – на мил­лион с лишним ежегодно. Между тем, пока что катается в автомашинах меньше четверти мирового народонаселения. Ос­тальные три четверти (кстати, наименее дисциплинированные на автодорогах) завидуют счастливцам черной завистью и стремятся во чтобы то ни стало обзавестись собственной ма­шиной. Можно себе представить, сколько миллионов станут ежегодно разъезжать по кладбищам и больницам, когда ис­полнится эта мечта! Наконец, в мировой торговле «ножни­цы» между естественно складывающимися на рынке низкими ценами на сельскохозяйственную продукцию развивающихся стран и высокими ценами на промышленную продукцию стран развитых привели к безнадежным триллионным долгам первых последним. Выплатить эти долги физически невозможно, так что фактически растет дань развитых стран развивающим­ся. Но ведь развитые страны никто не завоевывал, чтобы об­лагать данью. Рано или поздно игра в «торговлю» окончится и тогда опять в поле зрения начнет маячить глобальная ката­строфа.

Зато к числу наиболее острых принадлежит экологическая проблема. В развитых странах мира ее более или менее успеш­но пытаются решать, да и то далеко не везде и не во всем это удается. Но в развивающихся странах воздушное, водное, ландшафтно-почвенное, радиационное, тепловое, шумовое, «му­сорное» (твердые отходы) и химикатное (нитраты и пр.) загрязнение окружающей среды идет нарастающими темпами и масштабами и борьба с ним ведется преимущественно став­шим уже привычным пустословием. В особенно плачевном состоянии находятся страны с тоталитарным режимом, по­скольку социально безответственные правительства ведут себя по отношению к природе просто как стервятники. Все рекор­ды в данном отношении побил Советский Союз и постсоветс­кая Россия, где правящая клика довела природную среду до прямо-таки тотально бедственного состояния, и слово «Чер­нобыль» сделалось символическим обозначением надвигаю­щейся экологической катастрофы не только по части радиа­ционного загрязнения окружающей среды. В общем, год за годом человечество неуклонно приближается к краю пропас­ти, за которым загрязнение природы становится необратимым, т.е. гибельным для людей. По подсчетам специалистов, до этой роковой черты остаются считанные десятилетия – разное число десятилетий у разных авторов, но именно десятилетий, а не веков.

Менее нагляден катастрофический характер демографичес­кой проблемы, но не менее серьезен. Ясно, что народонаселе­ние Земли не может удваиваться каждые полвека, как это толь­ко что произошло в 1950—2000 гг. И чем больше миллиардов, тем тяжелее «перегрузка» земной поверхности представителя­ми одной из разновидности фауны и тем кошмарнее крах, когда сельди перестанут помещаться в бочке, тем больше тяжких жертв потребуется для того, чтобы восстановить демографи­ческий и экологический баланс. Точно так же не может без 64конца идти процесс выморочности – депопуляции там, где он уже начался. Рано или поздно депопуляция приведет к пол­ной выморочности соответствующей популяции. И сознание этого ускорит агонию.

Проблемы гонки вооружений Третьего мира, жизненных ре­сурсов, экологии и демографии обязательно входят в перечень глобальных проблем современности практически у всех авторов. Остальные 5—7 проблем встречаются не у всех, так как большей частью входят в одну из только что перечисленных. Но от этого серьезность отнюдь не уступает последним. Это относится, в ча­стности, к проблеме расселения (урбанизации) – скучиванию огромных масс населения в крупных и сверхкрупных городах, при обвальной деградации села, что влечет за собой далеко иду­щие гибельные последствия и для природы, и для народонаселе­ния, к проблеме культуры, точнее – воинствующего бескульту­рья, выступающего под знаменем «контркультуры», со столь же гибельными последствиями для общества, к проблеме здравоох­ранения, в рамках которой ставится вопрос о растущей угрозе генофонду рода гомо сапиенс, т.е. об уменьшающихся шансах на выживание самой этой разновидности земной фауны, к пробле­ме антиобщественных явлений, начиная с наркотиков (включая алкоголь) и кончая преступностью, грозящих покончить с челове­чеством, подобно гонке вооружений, только здесь противостоят друг другу не государства, а паразитирующие на обществе ма­фиозные структуры и их жертвы, мы с вами, к проблеме эффек­тивности международных организаций — точнее, к проблеме их неэффективности, что, пожалуй, наиболее трагично в представленном перечне, поскольку никаких глобальных проблем без подобных организаций заведомо не решить, а с такими, каковы есть, – тем более.

Некоторые авторы добавляют в перечень глобальных проблем современности проблемы освоения Мирового океана и космоса, а также проблемы науки и научно-технического, прогресса, без ко­торых браться за решение глобальных проблем заведомо бесполез­но. Однако, на наш взгляд, такого рода проблемы органически вхо­дят в вышеперечисленные, причем их ряд может быть значительно продолжен. С другой стороны, ряд авторов (включая автора этих строк) выдвигают на первый план в качестве суперключевой проблему социально-политических изменений глобального масштаба, не без оснований полагая, что при существующем положении вещей ситуация будет ухудшаться вопреки любым конструктивным предложениям и благим пожеланиям. Но другие авторы считают такую проблему само собой разумеющимся условием решения остальных и опасаются, что выдвижение ее в качестве ключевой приостановит решение прочих в ожидании указанных измене­ний.

Здесь было бы вряд ли целесообразно останавливаться на гло­бальных проблемах современности более детально. На этот счет существует огромная литература, и хотя тема далеко не исчерпана, мало того, с годами отнюдь не увядает (скорее наоборот) в задачу настоящей работы не входит еще одна трактовка глобалистики. Хо­телось бы остановиться лишь на трех замечаниях принципиального характера.

Во-первых, все перечисленные глобальные проблемы, если задуматься над ними как следует, поражают своей безысход­ностью, практической неразрешимостью – по крайней мере, при существующем положении вещей, – и если что доказыва­ют, то неизбежность глобальной катастрофы не позднее XXI века, возможно даже первой половины последнего. Разум че­ловеческий не может смириться с подобной перспективой – подобно тому, как обыденное сознание не может смириться с необходимостью смертности человека ради жизнеспособно­сти человечества – и это изначально придает глобалистике тупико­вый характер.

Заметим, что со времени рождения в начале 70-х гг. глобалистики прошло 30 лет. За это время в мире произошли колоссальные соци­ально-политические изменения. Капитулировал и развалился Совет­ский Союз. Исчезла с карты земного шара «мировая социалисти­ческая система». Прекратилась гонка вооружений, хотя расходы на вооружение почти во всех странах мира все еще очень велики. В развитых странах научились сдерживать растущее загрязнение ок­ружающей среды, хотя благополучие в этом отношении даже там, не говоря уже о слаборазвитых странах (включая Россию), все еще очень далеко. Темпы роста населения почти повсюду в мире начи­нают снижаться, и, наверное, ко второй половине XXI века этот ката­строфический процесс приостановится сам собой. Но инерция все еще сильна, и к 2020 г. нам, можно сказать, гарантированы 8 млрд. 66человек на Земле вместо 6 млрд. в 2000 г. А к 2050 г. – по меньшей мере 10, если не больше, так что проблема роста народонаселения все еще остается достаточно острой. С другой стороны, депопуляция (превышение смертности над рождаемостью) в разных странах только начинает развертываться в полную меру, и проблема гряду­щего физического вырождения многих народов мира еще не осознана как следует.

И при всем том масштабность, острота, катастрофичность гло­бальных проблем современности остаются такими же, как и 30 лет назад. Число частично и полностью безработных в слаборазвитых стра­нах постепенно приближается к миллиарду, а ведь эти люди, в отли­чие от своих таких же безработных отцов и дедов, получили, по мень­шей мере, начальное образование, знают о том, что на планете су­ществует более привлекательная жизнь, безуспешно рвутся в бога­тые страны мира. Зреет социальный взрыв огромной мощности. Есть все для такого взрыва. Это – тоталитарные, изуверские и ма­фиозные структуры, в руки которых год за годом «плывет» оружие массового поражения – ядерное, химическое, бактериологичес­кое. Как только «доплывет» – начнется Четвертая мировая война (считая Третьей «холодную войну» 1946—89 гг.). Да и вся выше­очерченная номенклатура глобальных проблем не претерпела за прошедшие 30 лет никаких существенных изменений. Так что глобалистика была и остается актуальной поныне.

Во-вторых, мировая общественность так и не осознала до конца серьезность глобальных проблем современности. Мало того, реши­тельно отторгла эти проблемы по причине явной психологической усталости от бесконечного нагнетания ужасов надвигающейся гло­бальной катастрофы. Это оказалось похожим на прогнозы гряду­щих землетрясений в Калифорнии или Японии. Ну, надвигаются и надвигаются – может быть, действительно гибельные. Но не бе­жать же из-за этого из Токио и Сан-Франциско! Мало кому приходит в голову принципиальная разница между землетрясением и глобаль­ной проблемой: первое можно в лучшем случае предвидеть (предсказать) и приспособиться к предсказанному, второе можно пре­одолеть системой целенаправленных действий на основе решений с учетом предсказанного. Существенная разница!

Типичным в этом смысле было письмо одного читателя (точнее, писателя), опубликованное в московской «Независи­мой газете». Автор знать не хочет разницы между прогнозами – предсказаниями политиков или публицистов и научными прогноз­ными разработками. «Все врут календари», – ворчит потомок Фа­мусова. Огульно охаяв прогнозирование во всех его разновиднос­тях, автор поясняет причину своего недовольства: «предсказательский бум» – это «игра на и без того натянутых нервах». Пусть завтра человечество погибнет, но сегодня оставьте меня в покое! Удиви­тельно все-таки устроена психология человека: он с удовольствием смотрит на экране разные ужасы или читает о них в детективах, при­ятно щекоча себе нервы, но, как страус, прячет голову в песок, когда ему говорят о надвигающейся катастрофе, в которой его собствен­ная судьба и уж наверняка судьба его детей и внуков может оказать­ся ужаснее любого фильма ужасов. И эта тотальная социальная апа­тия накрывает глобалистику словно могильным курганом.

Наконец, в-третьих, вселенская апатия убаюкивает правительства, и те все, без единого исключения, встают перед глобалистикой в позу кролика перед удавом. Вот уж, поистине, по пословице: дитя (народ) не плачет – мать (правительство) не разумеет. Правда, по­началу правительства едва ли не всех ведущих держав мира очень испугались. В 1972 г., после первых же сообщений о сенсационных выводах Форрестера, в замке Лаксенбург под Веной был спешно создан Международный институт прикладного системного анализа для проверки степени серьезности обнаруженной опасности. В ин­ституте – редкий случай для того времени – мирно сели рядом специалисты из США и СССР, их союзников с той и другой стороны. Несколько институтов того же профиля появилось и в отдельных странах – в Москве даже два, если не три: собственно для СССР и для СЭВа. Но вскоре выяснилось, что если катастрофа и грозит, то не через годы, а скорее через десятилетия. Между тем, если правитель­ства мира отличаются разной степенью ответственности перед сво­ими избирателями – то перед детьми и внуками своих избирателей, перед человечеством XXI в. все они без малейшего исключения пол­ностью безответственны.

И это еще больше укрепляет чувство безысходности, обречен­ности человечества перед лицом глобальных проблем современно­сти. Да, с позиций глобалистики, ввиду пассивности мировой обще­ственности и бездействия правительств ведущих держав мира, гло­бальная катастрофа неизбежна. Но, может быть, выход мыслимо найти за рамками глобалистики?

И выход, действительно, был найден на совсем ином направле­нии междисциплинарных исследований. Ко второй половине 70-х годов, когда кризис глобалистики – всего лишь на третьем-четвертом году со дня рождения! – стал проявляться достаточно отчетливо, на нее пошли в атаку оппоненты из двух диаметрально противополож­ных лагерей.

Первый лагерь составляли носители мажорных футурологических традиций 50—60-х годов, когда вера в научно-техни­ческий прогресс была еще непоколебима, будущее рисова­лось в розовом свете, а все возникающие проблемы казались легко разрешимыми с помощью все той же науки и техники. Наиболее ярким представителем этого течения общественной мысли стал уже упоминавшийся нами Герман Кан, который отнюдь не смирился с тем, что его футурологический бест­селлер «Год 2000» поблек в ослепительном взрыве «Футурошока» и первых докладов Римскому клубу, и до самой своей смерти в 1983 г. (он умер за год до Аурелио Печчеи) продолжал год за годом выпускать книги, где доказывал, что, несмот­ря на временные трудности, все идет к лучшему в этом луч­шем из миров, что в XXI в. наука и техника поднимут челове­чество на недосягаемые ныне высоты.

Своих идейных противников в Римском клубе и идеологически примыкавших к нему течениях Герман Кан и его единомышленни­ки, как мы уже говорили, заклеймили ярлыком «экологических пессимистов» («экопессимистов»), чересчур выпячивающих эко­логическую сторону дела и не верящих во всемогущество научно-технического прогресса. В свою очередь, они тут же получили от оппонентов ярлык «технологических оптимистов» («технооптими­стов») – идолопоклонников НТР. Борьба между «экопессимистами» и «технооптимистами» составила основное содержание исто­рии футурологии последней четверти XX века. Она продолжается и поныне.

«Технооптимисты» обрели союзников там, где меньше все­го ожидали. Воинствующий антикоммунист, злейший враг Советского Союза Герман Кан вдруг сделался самым люби­мым автором «Правды». Конечно, о переводе его трудов на русский язык (кроме как «для служебного пользования») и речи быть не могло, поскольку там СССР и «социалистический лагерь» представали в довольно неприглядном свете. Но утверждение «технооптимистов», что все хорошо, а будет еще лучше, как нельзя лучше соответствовало идейным установкам Кремля того времени. Как раз во второй половине 70-х годов несколько сановных московских авторов из верхушки партийной номенклатуры проби­ли строжайший запрет касаться каких бы то ни было проблем буду­щего, кроме как в порядке комментариев к политической програм­ме Коммунистической партии (хотя ее полная несостоятельность стала очевидной для всех еще за десятилетие до этого), либо в поряд­ке «критики буржуазной футурологии». С 1976 г. в советской прессе стали появляться статьи по проблемам глобалистики – запоздалая реакция на первые доклады Римскому клубу, а с конца 70-х годов плотину запрета словно прорвало: за какие-нибудь 5—7 лет по дан­ной проблематике появилось свыше двух десятков монографий и сотни научных статей, тысячи публицистических – все до единой в единственно разрешенном «технооптимистическом» ключе, хотя ряд авторов более или менее эзоповым языком пытались показать серь­езность глобальной проблемной ситуации.

Фонтан советской глобалистической футурологии пустил в 1985 г. последнюю струю коллективным трудом «Марксистско-ленинс­кая концепция глобальных проблем современности», после чего вскорости иссяк: во времена горбачевской перестройки стало не до глобалистики. По иронии судьбы мы вновь – в который уже раз! – опоздали на целую эпоху. До этого (и отнюдь не впервые) мы точно так же опоздали с признанием научно-технической революции. Мы открещивались от нее, как от дьявола, почти все 50-е и 60-е годы, когда мир восторгался ею. И только в 1968 г., когда весь мир, в свою очередь, в ужасе отшатнулся от НТР с ее атомными грибами и разрушением окружающей среды, провозгласили необходимость «соединения НТР с преимуществами социализма» (после чего, как водится, хлынул поток из сотен книг и диссертаций, тысяч статей «об НТР»). А в 1985 г., когда мы только-только ввязались в драку «технооптимистов» и «экопессимистов» (на стороне первых, разумеется), эта драка в глазах мирового общественного мнения давно уже ото­шла на задний план перед появлением другого лагеря оппонентов «эко­пессимистов» – провозвестников «альтернативной цивилизации».

Разум человеческий никогда и ни при каких обстоятельствах не может смириться с неизбежностью какой бы то ни было катастро­фы – тем более глобальной. Так уж устроен разум человеческий. Правда, разные обладатели упомянутого достоинства по-разному реагируют на надвигающуюся опасность. Одни предпочитают На­дежду — например, на знаменитое русское «авось пронесет!». Другие обращаются к Вере — в бога или в научно-технический прогресс, в данном случае безразлично. Подавляющее большин­ство целиком отдается Любви, скажем, к своим ближним, во всяком случае замыкаясь в личных делах и знать ничего не желая о судьбах человечества. Ну, а некоторым общества трех сестер недостаточ­но, они взывают к матери — Софии-Мудрости. И та вразумляет, наставляет на путь истинный. Например, указывает на возможность спасения от надвигающейся катастрофы переходом от зашедшей в гибельный тупик существующей мировой цивилизации к цивилиза­ции качественно иной, альтернативной, способной успешно пре­одолеть трудности, связанные с глобальными проблемами совре­менности.

Первые, сравнительно робкие голоса «софийской» тональ­ности зазвучали еще в первой половине 70-х годов – в самом апогее триумфа глобалистики. С каждым годом они слыша­лись громче и громче, а примерно с 1978—1979 гг., в свою оче­редь, выплеснулись десятками книг, сотнями статей. Уже в 1978 г. библиография по альтернативистике, приложенная к книге Марка Сатина «Политика новой эры: спасая себя и общество», насчитывала 250 названий, плюс 20 произведений, так ска­зать, предтеч альтернативистики в одних только США 1847– 1967 гг. С тех пор счет пошел на сотни одних только первоклассных научных трудов на английском языке, не говоря уже о литературе на других языках и о тысячах, десятках тысяч брошюр, статей, докладов.

Мы и в данном случае верны себе – отстаем позорнейшим об­разом. Лишь с 1990 г. стали появляться первые работы по альтерна­тивистике. Одним из первых появился препринт В.Г. Буданова «Аль­тернатива общественного прогресса: гомо агенс» (тиражом 50 000 экз.). Правда, автор сосредоточил внимание лишь на одном вопросе – перестройке сознания. Более широко интересующая нас пробле­матика освещена в работе И.М. Савельевой «Альтернативный мир: модели и идеалы» (М., 1990; работа носит преимущественно обзор­ный характер, давая некоторое представление о западной литерату­ре). Заявлена в проспекте книга А.Н. Чумакова «Философия глоба­листики: поиск путей выживания цивилизаций» (как видим, предпо­лагается работа также обзорного характера). Тот же обзорный ха­рактер носит докторская диссертация Л.Н. Вдовиченко «Формиро­вание социально-политических воззрений альтернативистов» (1990). И только статья Г.Г. Дилигенского «Конец истории или смена цивилизаций?», подготовленная к международному семинару в Новосибирске в мае 1991 г. содержит попытку выработки собственной концепции альтернативистики. Но и то лишь в качестве реакции на нашумевшую в 1990 г. статью американского футуролога Ф. Фукуямы «Конец истории?».

Возможно, здесь перечислены далеко не все наиболее значительные советские работы по альтернативистике. Но в количестве ли дело? Важно, что это – последние советские работы. И по альтернативистике тоже.

Каким будет старт российской альтернативистики, заявившей о своем существовании не только книгой И.В. Бестужева-Лады «Альтернативная цивилизация» (1998)? Это зависит от того, какое внимание будет уделено данной проблематике в условиях, когда, мягко говоря, не до нее: выжить бы России в ближайшие годы, а уж потом думать о выживании человечества в ближайшие десятилетия. Но «первые ласточки» уже пытаются сделать «альтернативную весну: в 90-х гг. появились серии монографий Н.Н. Моисеева („Как далеко до завтрашнего дня…“, 1994 и 1997; „Быть или не быть человечеству?“, 1999); В.Л. Иноземцева („За пределами экономического общества“, 1998, „Расколотая цивилизация“, 1999) и др.

Что касается их многочисленных западных коллег, то из них трудно выделить сколько-нибудь общепризнанных лидеров типа Германа Кана для «технооптимистов», Аурелио Печчеи для «экопессимистов» или Алвина Тоффлера, которого, в известной мере, правда, можно отнести к предтечам альтернативистики. На память приходят разом несколько десятков имен одинаково первоклассных авторов, перечислять которые здесь – значит намного выйти за рамки лекции, а упомянуть лишь некоторых – значит обидеть остальных. Скажу лишь, что по сравнению с глобалистикой здесь намного выше процент сравнительно молодых (от 25 до 40 лет) авторов и еще выше – процент авторов-женщин, сильнее предрасположенных к проблематике именно альтернативистики. Что ж? Молодежь, да еще женского пола – это не так уж плохо для старта нового направления междисциплинарных исследований. Чтобы альтернативистика – в противоположность глобалистике – не выглядела совсем уж безликой, сошлемся в качестве иллюстрации на две-три выдающиеся работы, которые произвели наибольшее впечатление в ряду двадцати-тридцати столь же выдающихся из двухсот-трехсот первоклассных трудов.

Это, конечно же, Гейзел Гендерсон – «Создание альтернативных будущностей» (1978). С характерным подзаголовком: «Конец экономики» и с предисловием одного из наиболее авторитетных предтеч альтернативистики – Э. Шумахера. Основная идея труда, нашумевшего в свое время, – необходимость перехода от привычных категорий политэкономии к оптимальному сочетанию критериев экономики и экологии, к качественно иному образу жизни общества, включая полное переосмысление сущности научно-технического прогресса на благо людей. Эти идеи она развивала позднее еще в двух столь же нашумевших книгах – «Политика солнечной эпохи: альтернатива экономике» (1981) и «Парадигмы в прогрессе (Смена парадигм): жизнь за пределами экономики» (1991).

Следует назвать и Мэрилин Фергюсон – «Заговор Водолея: личные и общественные трансформации в 80-х годах» (1980). Основная идея книги: на смену эпохе Рыб, в которой мы мыкались последние две тысячи, лет, грядет такой же продолжительности эпоха Водолея, с совершенно иной системой ценностных ориентации людей, с качественно иным менталитетом и образом жизни. Первые признаки наступления новой эпохи («заговор Водолея») уже дают о себе знать: на смену «вертикальной» иерархии бюрократических структур приходят «горизонтальные» сети взаимодействия; на смену здравоохранению – изначальное «здравоохранение», с минимизацией медицинского вмешательства; на смену образованию как средству повысить свой статус в обществе – непрерывное образование как процесс, как радость познания нового; на смену труду для выживания—труд как радость самореализации личности. И так далее. Прямо-таки мечты утопистов XIX в., до марксистов включительно, только шаг за шагом находящие свое воплощение в реальной жизни развитых стран мира сегодня! И следует сделать все возможное, чтобы приблизить эпоху Водолея целенаправленными усилиями.

Чтобы не создалось обманчивого впечатления, будто современная альтернативистика представлена только симпатичными американскими дамами с фамилиями, оканчивающимися на «сон», упомянем еще две книги, вполне равноценные, на наш взгляд, предыдущим: Л. Броун (США) «Созидание устойчивого общества» (1981) – широчайшая панорама альтернативистики, и Ж. Робен (Франция) «Смена эпох» (1989) – с упором на радикальную переориентацию экономики и политики, а также на необходимость реморализации общества. Как уже говорилось, этот список нетрудно дополнить еще несколькими десятками названий работ того же качества.

Вместо того, чтобы перечислять названия, которым все равно не хватит места даже для наикратчайших аннотаций, гораздо разумнее, по нашему убеждению, задаться вопросом: почему десятки блестящих книг по альтернативистике – ничуть не менее, а в некоторых отношениях даже более интересные, чем книги Кана и Тоффлера, первые доклады Римскому клубу – не получили в мировой аудитории того же отзвука, не дали того же эффекта разорвавшейся бомбы? Виной ли тому изменение обстановки, когда на первый план в глазах читателей выходят проблемы не столько будущего, сколько настоящего – распад Советской империи, предродовые судороги рождения нового Багдадского халифата от Марокко до Индонезии, от Казани до Южной Африки, смена противостояния СССР – США противостоянием США – Зап. Европа – Япония и т.п.? Или психологическая усталость читательской аудитории от любой «литературы о будущем», ничего, кроме неприятностей, не несущей? Или неспособность самих авторов преодолеть психологический барьер неприятия всего качественно нового, «пробиться» к читателю, «достучаться» до его ума и сердца? Или что-то еще?

Собственно, попытки найти ответы на эти вопросы и составляют суть настоящего курса лекций. Начать эти поиски, как представляется, необходимо, в свою очередь, с вопроса: что имеется общего во всех работах по альтернативистике при всех различиях между отдельными авторами? Внимательный анализ литературы обнаруживает, что таких «пунктов схождения» насчитывается ровно пять. Они же и составляют основные условия спасения от катастрофы на путях перехода к альтернативной цивилизации.

Во-первых, если не все, то подавляющее большинство авторов считают, что коль скоро то или иное состояние общества в конечном счете определяется состоянием энергетики, значит, переход к альтернативной цивилизации невозможен без восстановления на качественно новой основе серьезно нарушенного к настоящему времени глобального топливно-энергетического и зависимого от него материально-сырьевого баланса.

Во-вторых, признается столь же необходимым восстановление на качественно новой основе столь же серьезно нарушенного глобального демографического баланса, нормализация воспроизводства поколений.

В-третьих, в точности то же самое относится к катастрофически «идущему вразнос» глобальному экологическому балансу, который также подлежит восстановлению на качественно новой основе.

В-четвертых, ясно, что всего этого невозможно достичь не то, что при гонке вооружений, но даже при сохранении сегодняшнего уровня производства оружия – тем более что оно ежечасно грозит человечеству уничтожением. Следовательно, подразумевается необходимость всеобщего и полного разоружения.

Наконец, в-пятых, человечеству не выжить – даже при исполнении всех четырех вышеперечисленных условий, если не поставить во главу угла системы ценностей гуманность, т.е. самого человека, его благополучие и полноценное развитие.

Так родилась наиболее распространенная формула альтернативной цивилизации: низкоэнергетическая (в смысле экономичности потребления энергии), высокоустойчивая (в смысле восстановления глобальных балансов, на которых зиждется человечество), экологически чистая, полностью демилитаризованная и подлинно человечная.

Заметим, что за последние два десятилетия XX века в мировой футурологии не произошло никаких существенных сдвигов. Да, продолжают выходить «Доклады Римскому клубу». В 2000 г. переведена на русский язык книга-доклад Э. Вейцзеккера, А. и Л. Ловинсов «Фактор четыре: затрат – половина, отдача – двойная» (заглавие говорит само за себя). Да, почти каждый год выходит несколько интересных, иногда просто блестящих монографий по глобалистике и альтернативистике, не уступающих предыдущим ни в чем. Кроме… мировой сенсационности футурологических трактатов 50-х—70-х годов XX века.

В 2000 г. в России издан фундаментальный труд «Впереди XXI век: перспективы, прогнозы, футурологи. Антология современной классической прогностики 1952—1999». Ожидаются издания на английском, французском, немецком и итальянском языках. Антология включает в себя главы из 17 произведений, ставших в свое время мировыми сенсациями, плюс два десятка кластеров конкретных прогнозов. Она открывается именами Р. Юнгка (1952), Б. Де Жувенеля (1963), Д. Белла (1966), Г. Кана (1967), А. Тоффлера (1970), А. Печчеи(1977),а завершается именами Г. Гендерсон (1981) и Дж. Найсбитта (1990).

Если учесть, что последняя книга развивает положения предыдущей, изданной в 1982 г. – последней сенсации современной футурологии, то создается впечатление, будто «Золотой век» прогностики целиком уместился в 30-летие 1952—1982-х. Неужели последующие 20 лет историки назовут «Серебряным веком» – своего рода футурологическим декадансом, когда футурология, говоря щедринским языком, «прекратила течение свое»? Тогда чего же ожидать от следующих десятилетий? «Бронзового века», когда интерес к прогностике мировой аудитории будет полностью утрачен? «Железного века», когда о будущем вообще перестанут думать и писать? Или вновь заблестит заря нового «Золотого века», новых футурологических мировых сенсаций?

Ответ на эти вопросы полностью в руках сегодняшнего студента – завтрашнего футуролога.

Часть II

КОНЦЕПЦИЯ «ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО ПРОГНОЗИРОВАНИЯ» И ЕЕ СУЩНОСТЬ

Лекция 8

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И РАЗВИТИЯ КОНЦЕПЦИИ «ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО ПРОГНОЗИРОВАНИЯ» В РОССИИ

Как мы уже говорили в одной из предыдущих лекций, в начале перестройки № I, известной под названием НЭП – Новой экономической политики (1921—1929), группе советских экономистов во главе с В.А. Базаровым была поручена разработка прогноза перспектив развития СССР на годы первой пятилетки (1928—1932) и далее. В процессе работы учёные пришли к выводу, достойному самих высоких научных премий мира: невозможно предсказывать будущее состояние процессов или явлений, поддающихся изменению средствами управления, в том числе планирования – получается как бы саморазрушение или, напротив, самоосуществление предсказаний, причем, с учётом предсказанного. Вместо тщетных в данном случае попыток безусловных предсказаний учёные рекомендовали две качественно новые исследовательские технологии: «генетическую» (экстраполяция в будущее наметившихся тенденций с целью выявления или уточнения проблем, подлежащих решению средствами управления) и «телеологическую» (оптимизация трендов по заданным критериям и целям для выявления наилучших решений указанных проблем). По сути, речь шла о способах «взвешивания» возможных – ожидаемых и желательных – последствий намечаемых плановых и иных решений. Выдающееся научное открытие!

Отчет об этих выводах был опубликован в журнале «Плановое хозяйство» (1928,2) но был не понят и забыт. Заказчикам он не потребовался: первая пятилетка должна была явиться «большим скачком» от патриархализма к социализму. Тут требовалась не наука, а идеология, не анализ, а пропаганда, научного открытия как и не бывало. Названная статья была обнаружена только в 1980 г., частично опубликована в ряде научных работ, полностью воспроизведена в сборнике «Каким быть плану: дискуссии 20-х годов» только в 1989 г.

По иронии судьбы, американцы столкнулись с той же проблемой при попытке прогноза реализации программы «Аполлон». Ровно 30 лет спустя, ничего не зная о выводах своих русских коллег, они пришли к в точности такому же заключению, только «генетический» подход назвали «зксплораторным» (в обратном переводе на русский – «поисковый»), а «телеологический» – «нормативным» (так и переведенным на русский язык). Оба подхода составили «технологическое прогнозирование», неточно переведённое у нас поначалу как «научно-техническое», хотя речь шла не об отрасли прогнозирования, а об особом, так сказать, алгоритмическом, способе разработки прогнозов. Начался знаменитый «бум прогнозов» – триумфальное шествие «технологического прогнозирования» по всему миру в виде сотен институтов, тысяч секторов и отделов, специально занятых разработкой поисковых и нормативных прогнозов.

Во второй половине 60-х гг. этот «бум» докатился и до Советского Союза. Но ему предшествовала более чем 35-летняя «мёртвая зона», когда говорить и тем более писать о будущем можно было только в виде прямых (отнюдь не критических!) комментариев тех или иных высказываний «основоположников», либо «программных документов КПСС». Как известно, тоталитаризм и прогнозирование – вещи взаимоисключающие, в чем нетрудно убедиться на примере любой страны мира, не исключая и нашу собственную.

Базарову и его коллегам было легко совершать эпохальные открытия: они работали в атмосфере научной мысли, хотя отравленной уже ядом идеологии тоталитаризма, но еще живой, бившейся не над цитатами, а над реальными научными проблемами, опиравшейся на все богатство мировой общественной мысли. Статья из «Планового хозяйства», о которой мы упоминали, была не одиноким оазисом в пустыне, а деревом в роще из сотен других статей о «будущем», над которыми возвышались гиганты – более двух десятков книг и брошюр на ту же тему, правда, большей частью, по понятным причинам, пропагандистско-утопического характера, но не потерявшие научного значения и посейчас. Среди последних «Будущее Земли и человечества» и другие брошюры из так называемой «калужской серии» К.Э. Циолковского, часть которых не решаемся переиздавать до сих пор, а также фундаментальная «Жизнь и техника будущего» под редакцией А. Анекштейна и Э. Кольмана, не уступавшая лучшим мировым стандартам тех лет. Кроме того, каждому прогнозисту того времени были хорошо известны произведения «ранней футурологии» второй половины XIX – начала XX века, о которых мы упоминали в предыдущих лекциях.

Теперь представьте себя на месте человека, который заинтересовался бы проблемами будущего Земли и человечества спустя ровно четверть века после описанных событий, в начале 50-х годов. Что он мог иметь перед своими глазами, помимо мертвящих догм «научного коммунизма», которые надлежало вызубрить и «сдать» четыре раза за какие-нибудь полгода – на курсовых экзаменах, госэкзаменах, при поступлении в аспирантуру и при сдаче «кандидатских минимумов»? Только всё ту же «раннюю футурологию», десятилетиями остававшуюся невостребованной никем, либо постепенно выползавшую из спецхранов обратно на свет божий (но это уже попозже). Все остальное было пустыней идеологического блудословия с чахлыми кустиками дюжины пустословных статей и полудюжины брошюр о «будущем науки и техники», из которых было невозможно почерпнуть что-либо конструктивное.

Правда, и футурологические произведения четвертьвековой давности в такой ситуации были настоящим шоковым откровением. Но даже если бы под их впечатлением читающему пришла в голову мысль о том, что будущее может быть точно таким же предметом исследования, как и настоящее или прошлое (а такая мысль, по понятным причинам, не могла придти ему в голову раньше весны 1956 г. – после шоковых откровений XX съезда КПСС), разве мог он знать, что будущее уже исследовали на уровне требований современной науки такие выдающиеся умы середины XX века, как Дж. Бернал и Н. Винер? Казалось, что все произведения Бернала были опубликованы на русском языке еще при Сталине. Как догадаться, что его главный обществоведческий труд – доклад о переходе научно-технического прогресса в новое качество научно-технической революции – остался не переведенным, раз сама концепция НТР была легализована лишь в 1968 г.? Что касается Винеpa с его мыслью о том, что «мотором НТР» и вместе с тем «ключом» к познанию будущего явится обычный арифмометр, будущий компьютер, то он был «отцом кибернетики – продажной девки империализма», только и всего. Это лишь много позднее стало проясняться, кто – продажная девка и чьего именно империализма, а в те поры такими вопросами не задавались, все принимали на веру под страхом мгновенного растерзания за любое инакомыслие.

Талантливый публицист Р. Юнгк тоже был известен русскому читателю только как автор книги «Ярче тысячи солнц» – об американском Сахарове – Роберте Оппенгеймере, – но отнюдь не как автор сенсационного бестселлера «Будущее уже началось» (1952), с публицистическим обобщением идей Бернала и Винера. Бестселлера, двадцать лет десятками изданий переводившегося едва ли не на все языки мира, кроме, конечно, русского.

Русскому исследователю будущего в середине 50-х гг. могла даже придти в голову мысль о том, что раз возможна «наука о прошлом», история, так сказать, «пастология», то, по той же логике должна быть и «наука о будущем» – «футурология». Откуда было знать, что тринадцатью годами раньше, в 1943 году этот термин уже пустил в научный оборот на Западе О. Флехтгейм? Правда, в ином значении – в смысле «надидеологической философии будущего», противостоящей мангеймовской дихотомии «идеология, как оправдывание сущего – утопия, как отрицание сущего». Разве можно было догадаться, что вопрос правомерности «науки о будущем» станет во второй половине 60-х годов, на волне «бума прогнозов», предметом специального исследования двух научных коллективов – советского и американского («Комиссия 2000 года» под председательством Д. Белла) и что оба коллектива практически одновременно, не сговариваясь, придут к выводу о принципиальной невозможности подобной науки, ибо все науки изучают либо прошлое (исторические), либо будущее (все прочие), а «настоящее», с этой точки зрения, – не более, как условная разделительная черта, через которую «будущее» ежесекундно перетекает в «прошлое». К тому же суть каждой науки – триединая функция описания (анализа), объяснения (диагноза) и предсказания (прогноза), так что заниматься прогнозированием должны все без исключения науки, заслуживающие этого названия, – даже исторические (по-своему, разумеется).

Конечно, принципиальная невозможность конструирования «науки о будущем», как особой научной дисциплины, противостоящей наукам о прошлом и настоящем, вовсе не исключала возможности междисциплинарного исследования будущего, как особой отрасли, особого направления научных исследований, типа исследований операций и т.п. К этой мысли на Западе пришли уже в конце 60-х гг., а мы начинали приходить в конце 80-х. В те годы, вплоть до 1966 г., в русском языке даже и слова такого не было – «прогнозирование» (хотя «прогноз» существовал с XIX века). Оно обрело право на жизнь только в жестоких идеологических схватках второй половины 60-х. «До того» лишь изредка всплывала «прогностика», да и то в значении всё той же «науки о будущем».

Да, все прочитанное «о будущем» к середине 50-х годов, вместе с навеянными этой литературой идеями, можно было обобщить в сколь угодно объемистых рукописях – или о перспективах развития науки, техники, культуры, или о перспективах социально-экономического соревнования капитализма и социализма, или о перспективах военно-политического противостояния двух социальных систем на мировой арене. Но любому автору с такими рукописями под мышкой судьба была одна: долгими годами безрезультатно обходить одно издательство за другим, вызывая сначала любопытство («кто бы мог стоять за этим»?), а затем всегда и всюду – спасительный страх.

Только чисто конъюнктурные моменты могли продвинуть подобные рукописи в печать – разумеется, в усеченном и препарированном сообразно конъюнктуре виде. При этом отнюдь не все авторы рисковали выступать со столь скандальной для того времени тематикой – намного скандальнее современной астрологии, парапсихологии и уфологии, вместе взятых. Иные предпочитали укрываться под псевдонимами. Так появились «Если мир разоружится» (1961) – некоего И. Лады, к встрече Хрущев – Кеннеди в Вене осенью 1961 г., «Век великих надежд» (1964) Г. Доброва и Ю. Голян-Никольского, «Контуры грядущего» (1965) И. Лады и О. Писаржевского – в порядке комментирования Программы КПСС.

И все же идея возможности исследования будущего шаг за шагом пробивала себе дорогу в жизнь. С 1957 года начали появляться статьи академика Н.Н. Семенова – на ту же тему, что и у Бернала – «Наука и общество», их будущее, да и ряда других ученых тоже. С 1965 года в высших академических кругах стал обсуждаться вопрос о возможности создания на первых порах специального научного совета или хотя бы постоянно действующего семинара «по научно-технической и социально-экономической прогностике». Особенно конструктивно этим вопросом занимались академик Д.И. Щербаков, академик А.Я. Берг, профессор И.А. Ефремов (он же – знаменитый уже тогда писатель-фантаст, автор всемирно известной «Туманности Андромеды», до сих пор лучшего произведения советской научно-фантастической литературы), только что избранный в то время вице-президентом АН СССР по общественным наукам академик A.M. Румянцев и другие ведущие ученые страны.

Захлебываясь в противоречиях, подходила к концу перестройка № 2 – хрущевские реформы 1956—64-х гг. Родиться на сей раз прогностике живой или снова стать жертвой аборта – целиком зависело от политической конъюнктуры середины 60-х гг., кануна XXIII съезда КПСС.

Политические карты на сей раз разложились счастливо для марксистско-ленинской футурологии. Неизбежный, как мы понимаем сейчас, очередной погром отодвинулся на несколько лет. Свергнувшие Хрущева компаньоны его, во главе со своим ставленником Брежневым, приходили к власти под знаменем перестройки № 3 (косыгинские реформы 1966—68-х гг.). Одним из существенных ее элементов, помимо «развитого социализма», пришедшего на смену обанкротившемуся «коммунизму к 1980 году», «демократизации» и «хозяйственного самоуправления», а также уймы чисто пропагандистских лозунгов, было положение о необходимости расширения диапазона народно-хозяйственного планирования (не только «экономическое», но и «социальное»), плюс необходимость опоры планов на более солидную научную основу (в пику хрущевскому «волюнтаризму»). А что может быть солиднее такой основы, чем прогноз, на который опирается план? Вот тут к месту оказался «бум прогнозов», катившийся с Запада. В русском языке появилось слово «прогнозирование». Почти одновременно с XXIII съездом КПСС в начале 1966 г. заговорили о предплановых прогнозных разработках.

Идеологическое нововведение проходило отнюдь не безболезненно. Как и сегодня, реакция сопротивлялась отчаянно. Прогнозирование и программирование отождествлялись с капитализмом, рассматривались как диверсия против социалистического планирования. Ожесточенные идейные бои продолжались почти три года. Дело доходило до ораторских инфарктов и инсультов прямо на трибунах. Но к середине 1968 г. в «директивных органах» вопрос был окончательно решен в смысле допущения прогноза не как альтернативы плану, а как разновидности предплановой разработки. Осенью того же года появилось соответствующее постановление ЦК КПСС и Совмина СССР. Еще раньше было принято решение о создании в только что учрежденном тогда Институте международного рабочего движения сектора, а затем и отдела прогнозирования социально-экономических последствий научно-технического прогресса (фактически начал функционировать с января 1967 г.). В конце 1967 г. рассматривался вопрос о создании в едином комплексе Института социологических исследований, общественного мнения, социального прогнозирования и планирования. Спустя год было принято решение ограничиться на первых порах Институтом конкретных социальных исследований АН СССР (в разумении, видимо, что абстрактные социальные исследования проводятся в институте философии или марксизма-ленинизма), где предусматривались отделы всех трех указанных выше направлений. Весной 1967 г. в одной только Москве насчитывалось более тридцати секторов, занявшихся прогнозными разработками, спустя год их оказалось более семидесяти, а после упомянутого постановления НК Совмина общее количество подобных научных подразделений по стране в целом достигло почти тысячи (точных подсчетов произвести было невозможно, так как значительная часть таких единиц находилась в составе закрытых предприятий или учреждений). Из них приблизительно около 2/3 занимались научно-техническими прогнозами, около 1/4 – экономическими, около 1/10 – градостроительными, остальные (социальные, криминологические, географические и др. прогнозы) – насчитывались единицами.

Быстро стали формироваться общественные организации обмена научной информацией между работниками в сфере прогнозирования. В 1967 г. образовалась секция социального прогнозирования советской социалистической ассоциации и научного совета АН СССР по проблемам конкретных социальных исследований, Общественный институт социального прогнозирования при Социологической ассоциации в составе более тридцати межинститутских рабочих групп, занявшихся различными аспектами прогнозирования социальных потребностей общества. Уже в первой половине 1967 г. постоянно действующий семинар по проблемам социального прогнозирования собрал сначала несколько десятков человек, через месяц – несколько сот, еще через месяц – свыше тысячи. Аналогичных масштабов семинары, коллоквиумы, симпозиумы, конференции по проблемам научно-технического и экономического прогнозирования собирались в Москве и Киеве. В 1968 г. была создана Советская ассоциация научного прогнозирования с почти ежемесячными многообразными семинарами, тысячными ежегодными конференциями и даже с собственным «толстым» журналом. Счет статьям и докладам по вопросам прогнозирования пошел ежегодно на сотни, монографиям (не считая популярной литературы) – до десятка и более.

Как обычно у нас, в мутной воде грюндерства, не обошлось без злоупотреблений. В погоне за «штатными единицами», дающими возможность лидирующему научному сотруднику выбиться в «заведующие», т.е. из научного плебса в научный патрициат (одна из двух основных форм продвижения учёного при феодально-кастовой социальной организации науки, считая второй производство в следующий научный «чин»), Институт конкретных социальных исследований раскололся на враждующие кланы «социологов» и «политологов», разумеется, с междоусобицей и внутри каждого клана. Началась холодная «гражданская война», похоронившая проекты создания на базе этого института институтов социологических исследований, общественного мнения и социального прогнозирования. Советская ассоциация научного прогнозирования, вопреки тщетным протестам ряда ученых, объединила преимущественно специалистов в области научно-технического прогнозирования. Экономическое прогнозирование обособилось в отдельный клан и эта грызня закончилась, конечно же, доносами и катастрофой.

В 1967 г. во время своих поездок в Париж и Москву Р. Юнгк обсуждал вопрос о возможности создания всемирной организации футурологии. Первоначальная идея заключалась в учреждении федерации возникших тогда национальных и интернациональных футурологических ассоциаций, в частности, общества «Мир будущего» (США), «Футурибль» (Франция, Италия, Испания), «Человечество 2000 года» (страны северо-западной Европы) аналогичных организаций, создававшихся в СССР и ряде стран Восточной Европы). Однако эту идею оказалось невозможным реализовать. Всемирная Федерация исследований будущего была создана лишь в 1972 году в виде еще одной международной организации, состоящей из нескольких сот индивидуальных и нескольких десятков коллективных членов, так что о переговорах 1967 г. напоминает лишь почетное членство в Федерации их участников и само её название.

Разумеется, добиться разрешения на вступление в Федерацию советских специалистов и организаций было совершенно невозможно вплоть до 1989 г., когда запретительные структуры стали рассыпаться и удалось настоять на коллективном членстве СССР в Федерации. А в те времена единственное, что практически можно было сделать, это образовать в 1970 г. (в условиях развертывавшегося погрома) в структуре Международной социологической ассоциации секцию футурологии (позднее исследовательский комитет 07 – «Исследования будущего»), где один из двух сопрезидентов всегда был представитель СССР, а другой – очередной президент Всемирной федерации исследований будущего. Только таким замысловатым путём можно было обеспечить хоть какую-то включенность советских специалистов в международное сообщество футурологов.

Однако все эти огорчения отходили далеко на задний план перед грандиозной целью, которая казалась близкой к осуществлению. В 1967—1971 гг. в «высших сферах» (точнее, в кругах помощников ряда членов Политбюро ЦК КПСС) обсуждался вопрос о возможности создания государственной службы прогнозирования в виде специальной комиссии специалистов, способных «взвешивать» последствия принимаемых решений, при Политбюро ЦК КПСС, аналогичных комиссий при всех ведомствах общесоюзного и регионального уровня, при обкомах партии, во всей структуре плановых органов, на крупных предприятиях и в важнейших учреждениях, с научным подкреплением в виде сети кафедр прогнозирования в важнейших университетах страны и отделов прогнозирования в ведущих исследовательских институтах различного профиля.

Цель представлялась тем менее фантастической, что в НРБ и ГДР, где партийно-правительственная бюрократия была более гибкой, чем в СССР, простым распоряжением соответственно Т. Живкова и В. Ульбрихта подобная система в 1969 г. была формально учреждена (но фактически, понятно, оставалась бездействующей, ибо жесткое централизованное планирование в условиях административно-командной системы несовместимо с научным обоснованием вообще и прогнозным в особенности). Ныне можно только благодарить судьбу, что никак не могли договориться о том, кому быть председателем упомянутой комиссии, и тем самым очередные чингисханы опять остались без телефонов. Но в те времена «комиссия по прогнозированию», способная «взвешивать» принимаемые решения, казалась чуть ли не панацеей в смысле оптимизации политики и, таким образом, решения назревавших экономических, социальных, политических и иных проблем. Надежда на её создание «со дня на день» сохранялась до последнего момента – до того, когда разразилась катастрофа. Началось с того, что возникла общественная… «академия прогностических наук», со своими собственными действительными и недействительными членами к прочим наследием средневековья. Как известно, нет таких норм морали и права, через которые не переступили бы многие научные работники в погоне за вожделенными степенями-званиями. Взаимное ожесточение достигло крайних пределов. В ход пошли политические доносы. Делами передравшихся между собой «социологов», «политологов» и «футурологов» стало заниматься такое грозное учреждение, как Комиссия партконтроля при ЦК КПСС и другие, не менее свирепые инстанции. Поистине, Киевская Русь перед нашествием Батыя!

Однако на политическом горизонте вновь сгущались тучи. Перестройка № 3, как и первые две, уперлась в дилемму: либо демократия – либо бюрократия, и вопрос снова был решен в пользу последней. Косыгинские реформы стали втихую свертываться, тонуть в пустословии. Последней каплей в чаше бюрократического терпения стала «пражская весна», показавшая, куда ведёт перестройка, и завершившаяся интервенцией в Чехословакии. Слабые попытки протеста общественности были свирепо подавлены, началась реакция, вылившаяся в 1969—1971 гг. в очередной тотальный погром обществоведения. Вице-президент АН СССР A.M. Румянцев, как и десятки других ведущих ученых, обвиненных в «гнилом либерализме», были смещены с руководящих постов и оказались во «внутренней эмиграции» (некоторые подались и во «внешнюю»). Еще десяткам, заклейменным проклятием «строгачей», было запрещено выступать устно и печатно. В Институт конкретных социальных исследований была направлена карательная экспедиция в лице нового директора и его опричников, разогнавших 3/4 персонала, в том числе почти всех ведущих «социологов» и всех до единого «политологов». Росчерком пера были ликвидированы и Советская ассоциация научного прогнозирования, и Общественный институт социального прогнозирования.

Полностью подавив всякую научно-прогностическую активность, «директивные органы» вынесли типичное у нас соломоново решение: всю научную деятельность в области прогнозирования возложить на Госкомитет по науке и технике, а всю практическую – на Госплан. Но так как упомянутый Госкомитет отродясь никакой научной деятельностью не занимался и не способен заниматься просто в силу своей организации (как, впрочем, и остальные сотни министерств различных наименований), а Госплан никогда не в состоянии был работать с прогнозами, ибо «устроен» принципиально иначе, то на месте прогнозирования, понятно, воцарилась пустыня.

Однако столь же хорошо известно, что никакое «свято место» долго пусто не бывает, в том числе и прогностическое. Погромы – погромами, а жизнь берёт своё: куда же без прогнозов, когда на дворе последняя четверть XX века, и весь мир – в прогнозах? И «развитой социализм» вместо «коммунизма к 1980 году» сохранил свои идеологические позиции. В 1972 г. его начали дополнять «советским (социалистическим) образом жизни», противостоящим «буржуазному», как белое – чёрному, и этой пропагандистской кампании хватило до самого 1985 г. Но это не открывало перспективы, которую прежде давали обанкротившийся «коммунизм к 1980 г.» и свернутые «косыгинские реформы». Без перспективы же всякая идеология вообще и тоталитарная в особенности – паралитичка. Поэтому пришлось измышлять эрзац, который был найден в виде Комплексной Программы научно-технического прогресса на 1976—1990 гг. и позднее еще целого сонма таких же программ – от Энергетической и Продовольственной до сотен частно-отраслевых.

Для подготовки Комплексной программы была создана специальная комиссия АН СССР из нескольких десятков рабочих групп общей численностью свыше 800 человек. Работа шла около двух лет 15 – торопились к XXV съезду КПСС (1976 г.). Каков был характер представленных материалов, готовившихся в спешке по принципу «принудповинности», т.е. волевым распоряжением начальства без какой-либо предварительной подготовки и без каких-либо материальных стимулов, – сказать затруднительно. Ясно лишь, что, строго говоря, то не были ни собственно прогнозные, ни собственно программные, ни собственно предплановые, ни тем более собственно плановые материалы. Так, некоторые чисто умозрительные соображения на перспективу – главным образом, в расчете повысить значимость своего учреждения и выбить побольше ассигнований на «свою» отрасль. Главное же, они не понадобились. Госплан сверстал очередную пятилетку 1976—1980 гг., по старинке, «от достигнутого», для чего никаких прогнозов или программ не требуется. Впрочем, то же самое относится к «Комплексным программам» для пятилеток на 1981—1985, 1986—1990 и 1991—1995 гг. (последняя была перечеркнута в зародыше политическими событиями 1989—1991 гг.)

Тем не менее, бурная квазинаучная активность, подчеркивавшая растущую «научную обоснованность» пятилеток, была оценена по достоинству как весьма выигрышная в политико-пропагандистском плане. В 1976 г. упомянутая Комиссия АН СССР была преобразована в Научный совет из более чем полусотни комиссий. Счёт «задействованным» в них научным работникам пошел на многие тысячи, на десятки тысяч. В 1979 г., когда была завершена работа над второй Комплексной программой (до 2000 г.), эту деятельность ввели в систему: первые три года каждой пятилетки – работа над Комплексной программой, продлеваемой на следующие пять лет (2005, 2010 и т.д.), четвертый год – работа над основными направлениями (на следующие 10 лет), последний, пятый год – работа собственно над завершением пятилетнего плана. Эта система явилась одним из основных базовых элементов перестройки № 4 – проектов реформ управления, выработанных в 1979 г. к XXVI съезду КПСС (1981 г.), но так и оставшихся проектами. После перестройки № 5 (попытка реформ начатых в 1983 г. преемником Брежнева – Ю.В. Андроповым, вскоре умершим и смененным К.У. Черненко, который полностью восстановил брежневское статус кво) эта система была достроена учреждением Института народохозяйственного прогнозирования АН СССР, призванного координировать работу над Комплексной программой. В таком виде она просуществовала до 1990 г., когда была фактически упразднена за ненадобностью, с весьма туманными перспективами «перестройки» этой деликатной области «социалистического планирования», особенно в условиях курса на «регулируемое рыночное хозяйство».

Ирония судьбы: эта колоссальная система, по сути, – государственная служба прогнозирования, в рамках которой трудились многие тысячи людей (в том числе, добросовестные учёные, высказывавшие ценные соображения и дававшие конструктивные предложения), производила продукцию, которой затруднительно дать наименование – прогнозная, программная, предплановая, плановая, научная?.. Сомнительно любое определение. Продукцию, которую игнорировали плановые органы, формировавшие планы по традиции «от достигнутого». Продукцию, которая не имела никакого значения, даже если бы учитывалась в практике планирования, посколькy, как обнаружилось позднее, все наши пятилетки, начиная с 1928 и кончая 1990 годом, были колоссальным политическим блефом, пропагандистской «дымовой завесой», т.к. плановые задания не выполнялись или «выполнялись» после соответствующей их «коррекции» (понятно, в сторону занижения), в чем нетрудно убедиться, ознакомившись с материалами любого съезда КПСС и с последующими результатами на протяжении очередной пятилетки.

В этом свете становится понятной принципиальная засекреченность всех прогнозных – точнее, квазипрогнозных – разработок и полная «нецензурность» нашего будущего, в смысле «непроходимости» через цензуру любых материалов о будущем СССР и человечества в целом, если такие материалы грозили разоблачением тотальной лжи «социалистического планирования». Понятна и горбачевская оценка прогнозирования как сплошь «белого пятна». Заслуженная оценка!

И все же отечественным «футурологам» на государственной службе несказанно повезло: ведь если бы они производили действительно научную, прогнозную продукцию по всем жестким правилам технологического прогнозирования, их сегодня можно было бы с полным правом обвинить в том, что они злостно дезориентировали наших плановиков и управленцeв, завели страну в трясину застоя и поставили её на грань катастрофы. Это похуже плачевной участи Кассандры! А сегодня с них взятки гладки: порядочных людей, добросовестных учёных вынудили по существу имитировать научную деятельность, чтобы придать «социалистическому планированию» более респектабельный вид, а саму их научную продукцию – вместе с содержавшимися в ней конструктивными элементами, – оставляли без внимания, действуя в госуправлении по-прежнему, как печенеги и половцы. Так что к нашим бедствиям прогнозирование прямого отношения не имеет. Слабое, конечно, утешение. Но всё-таки…

И всё-таки история отечественной прогностики была бы односторонней, если бы мы ограничились только её, так сказать, официально-государственной половиной. Существовала и другая половина – неофициально-общественная, где драматизма развития тоже хватало.

Погром 1969—1971 гг. не убил, да и не мог убить научную мысль вообще, обществоведческую – в частности и прогностическую – в особенности. Конечно, первые два-три года после тотальной расправы над обществоведением царила полная прострация. Страшно было даже заикнуться о прогнозах, за рамками Комплексной программы. Само слово «прогнозирование» сделалось в глазах начальства крамольным, вроде «ревизионизма», и подозрительное отношение к прогнозистам со стороны управленцев сохранилось до сих пор. Но уже в 1974 году, где-то на невообразимых полутемных чердаках учебных корпусов Московского авиационного института полулегально и нахально самозванно стали вновь собираться семинары по научно-техническому прогнозированию – сначала на них приходили студенты и преподаватели института, а потом потянулись люди и из других институтов. К концу того же года на них, как и за пять лет перед тем, собиралось уже по несколько сот человек. В 1976 г. Комитет по прикладной математике и вычислительной технике Всесоюзного совета научно-технических обществ приютил оживавших прогнозистов на правах одной из комиссий этого комитета, а в 1979 г. на базе комиссии был образован особый Комитет ВСНТО (позднее – Совет научных и инженерных обществ) по научно-техническому прогнозированию и разработке комплексных программ научно-технического прогресса (последнее – дань времени и конъюнктуре: чтобы не прикрыли ненароком).

Комитет образовал несколько комиссий: по методологии и методике, по организации прогнозирования, по региональному и отраслевому прогнозированию, по экономическим, социальным, экологическим и глобальным проблемам научно-технического прогнозирования и др. Каждая комиссия развернула сеть рабочих групп, начали действовать свыше десятка постоянных семинаров, открылись региональные комитеты в Киеве, Ленинграде, Новосибирске, Минске, Вильнюсе, Риге, Таллине, Тбилиси, Ереване, Баку, Кишиневе, Алма-Ате, Ташкенте, Душанбе, Иркутске, ряде других городов страны. Некоторые из них вновь стали собирать сотни специалистов. Словом, научная жизнь постепенно забила ключом вновь.

Не хотелось бы создавать впечатление, будто прогностическая отечественная мысль 70-х—80-х годов билась исключительно в жилах названного комитета СНИО СССР. Были и другие научные общественные организации, которые также внесли в это дело определенный вклад. Но то, что комитет играл в данном отношении ведущую роль – бесспорно. Тут ему соперников не было. Ведь по сути это – научное общество, охватывавшее довольно широкий круг профессионалов, – в общей совокупности несколько тысяч участников постоянных семинаров; конечно, это меньше, чем принудительно трудившихся над Комплексной программой, но всё же… Ведь они не просто дискуссировали о своих прогностических проблемах, они создали типовую методику регионального прогнозирования (особенно отличились литовские прогнозисты), типовую методику отраслевого прогнозирования (важную роль сыграли ленинградцы, минчане, киевляне, новосибирцы), типовую методику социального прогнозирования, целый ряд других разработок методологического и методического характера. Не их вина, что их разработки недостаточно учитывались (или, точнее, вообще не учитывались) в «официальном» прогнозировании и планировании, отделенном от них китайской стеною.

Да, формально связи между «формалами» и «неформалами» в отечественной футурологии, как говорится, были налицо: одним из заместителей председателя названного комитета все эти годы всегда был представитель координационного штаба Комплексной программы, другой – Госплана СССР, третий – Госкомитета СССР по науке и технике. Но что может человек против системы, особенно когда та известна под названием административно-командной?… Вот и шел общественный комитет своей дорогой, никого не спрашивая, ни перед кем не отчитываясь и никому не нужный. А госкомитеты – своей, известно куда приведшей.

Но не могут люди без конца заниматься делом, которое не имеет никаких практических «выходов». Оно неизбежно теряет в их глазах всякий смысл и энтузиазм (кроме него – никаких иных стимулов) постепенно гаснет. Это ведь хорошо декламировать: искусство – для искусства, наука – для науки, а когда видишь, что твой труд ничего не меняет вокруг, он неизбежно представляется мартышкиным. Особенно труд прогнозиста, плановика, управленца. Мы говорим: армия, школа, тюрьма – слепок общества, со всеми его бедами. А разве наука может быть исключением? И прогностика в том числе? Там, где была «казарменная» организация науки, – неизбежно начиналась имитация научного труда и профанация научного прогнозирования. Там же, где даже зарплаты не было, – неизбежно умирание. Страна погружалась в трясину застоя. И прогностика – тоже. И комитет по прогнозированию – тоже.

В ходе перестройки № 6 «горбачевские реформы 1985—1991» вместо формально сохранившихся, но фактически полностью парализованных общественных научных организаций, в науке вообще и в научном прогнозировании в частности стали возникать новые. По ходу этой перестройки было сметено множество препон, державших в цепях отечественную прогностику не одно десятилетие. Некому больше запрещать участие в работе Всемирной федерации исследований будущего – и Комитет СНИО становится коллективным членом федерации, посылает на её XI конференцию (май 1990 г., Будапешт) делегацию из тридцати человек – почти все за свой собственный счёт, разумеется заявками на научные доклады. Некому больше запрещать прогнозные разработки «не для служебного пользования» – и при комитете создается Всесоюзный центр исследований будущего, который начинает сразу несколько теоретических исследовательских проектов и прикладных прогнозных программ.

В конце 80-х гг. возникло около десятка общественных научных организаций – Ассоциация содействия Всемирной федерации исследований будущего, Ассоциация «Прогнозы и циклы», исследовательский центр «Прикладная прогностика», Международный фонд Н.Д. Кондратьева, исследовательский центр «Стратегия» и др., которые после первых лет нового «смутного времени», в апреле 1997 г. создали в Москве общественную академию прогнозирования (исследований будущего), с ее постоянно действующими семинарами, летними школами молодых футурологов и т.д. А в сентябре 1999 г. эта академия вместе с Международным институтом социологии Триестского университета в Гориции (Италия) учредила Международную академию исследований будущего в составе научных коллективов из более чем двадцати стран мира.

В 2000 г. в рамках данной организации был запланирован и полностью реализован совместный исследовательский проект: «страна и мир 2001—2010 гг.: проблемы и решения». От России в этом проекте участвовало 35 исследовательских групп. На 2001 г. запланирован аналогичный проект нормативного характера.

Не хотелось бы переоценивать достигнутое. Рыночная экономика, как известно, порождает консерватизм, а тот изначально враждебен плановому началу, в том числе и предплановым разработкам – прогнозам. Создавай нововведение, выходи с ним на рынок и торгуй – вот тебе и весь план. Повезет – расширяй торговлю. Нет – объявляй себя банкротом и давай дорогу другим. Вот и вся прогностика. Так что нашим коллегам-прогнозистам на Западе приходится отнюдь не сладко. А так как мы тоже перешли к рыночной экономике, то в любителях поскорее снимать пенки, не задумываясь о последствиях, недостатка нет. Следовательно, и отечественных прогнозистов ждут не самые лёгкие времена.

И всё же то, что видишь вокруг, внушает надежду. Пусть пока лишь один предприниматель или управленец – даже один из ста – понимает, что надо видеть дальше собственного носа, что время грюндерства быстро проходит и на поверхности рынка остаются лишь дальнозоркие – близорукие неизбежно потонут, сколько бы сливок ни сняли они поначалу. Пусть лишь один из ста сегодня заказывает разработки, позволяющие «взвешивать» последствия намечаемых решений по проверенным временем канонам технологического прогнозирования. Что ж? Завтра будет один из десяти, из пяти, из двух… Сегодня на Западе почти каждая крупная фирма опирается в своей деятельности на заказные прогнозы. В конгрессе США почти каждый четвертый депутат – абонент специального прогностического центра конгресса. Важно с самого начала выдавать прогнозы такого качества, чтобы даже у самых маловерных отпали последние сомнения в их необходимости.

…История прогностики, в отличие от истории всех прочих наук, не кончается сегодняшним днем. Она обязательно имеет продолжение в тех перспективных проблемах, которыми занимается прогнозирование.

Лекция 9

МЕТОДОЛОГИЯ ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО ПРОГНОЗИРОВАНИЯ (ФОРМЫ КОНКРЕТИЗАЦИИ ПРЕДВИДЕНИЯ, ТИПОЛОГИЯ ПРОГНОЗОВ)

При разработках прогнозов специалисты нередко встречаются с трудностями, которые связаны с недостаточной определенностью терминологии этого сравнительно нового направления научных исследований.

Будущее стремятся предвидеть, предсказать, предвосхитить, предугадать, прогнозировать и т.д. Но будущее можно также планировать, программировать, проектировать. По отношению к будущему можно ставить цели и принимать решения. Иногда некоторые из этих понятий употребляются как синонимы, иногда в каждое из них вкладывается разный смысл. Такое положение во многом затрудняет развитие прогностики и порождает бесплодные дискуссии по вопросам терминологии.

В 1975 г. Комитет научно-технической терминологии Академии наук СССР подготовил проект терминологии общих понятий прогностики, а также объекта и аппарата прогнозирования. Проект был разослан для широкого обсуждения в организации, занимающиеся проблемами прогностики, доработан с учетом замечаний и опубликован в 1978 г. в 92-м выпуске сборников терминов, рекомендуемых к применению в научно-технической литературе, информации, учебном процессе, стандартах и документации. В настоящем разделе предпринимается попытка свести в систему часть терминов (некоторые из них выходят за рамки указанного словаря), которые обозначают исходные понятия прогностики и без которых затруднительно воспринимать последующее изложение (словарь дается в Приложении).

Предвидение и прогнозирование. Представляется необходимым ввести общее понятие, объединяющее все разновидности получения информации о будущем, – предвидение, которое разделяется на научное и ненаучное (интуитивное, обыденное, религиозное и др.). Научное предвидение основано на знании закономерностей развития природы, общества, мышления; интуитивное – на предчувствиях человека, обыденное – на так называемом житейском опыте, связанных с ним аналогиях, приметах и т.п.; религиозное – на вере в сверхъестественные силы, предопределяющие будущее. Имеется на этот счет и масса суеверий.

Иногда понятие предвидения относят к информации не только о будущем, но и о настоящем, и даже о прошлом. Это происходит тогда, когда к еще неизвестным, непознанным явлениям прошлого и настоящего подходят с целью получения о них научного знания так, как если бы они относились к будущему. Примерами могут служить оценки залежей полезных ископаемых (презентистское предвидение), мысленная реконструкция памятников древности с применением инструментария научного предвидения (реконструктивное предвидение), оценка ретроспективы от настоящего к прошлому или от менее далекого к более далекому прошлому (реверсивное предвидение), оценка ретроспективы от прошлого к настоящему или от более далекого к менее далекому прошлому, в частности – для апробации методов предвидения (имитационное предвидение).

Предвидение затрагивает две взаимосвязанные совокупности форм его конкретизации: относящуюся к собственно категории предвидения – предсказательную (дескриптивную, или описательную) и сопряженную с ней, относящуюся к категории управления – предуказательную (прескриптивную, или предписательную). Предсказание подразумевает описание возможных или желательных перспектив, состояний, решений проблем будущего. Предуказание связано с собственно решением этих проблем, с использованием информации о будущем для целенаправленной деятельности личности и общества. Предсказание выливается в формы предчувствия, предвосхищения, предугадывания, прогнозирования. Предчувствие (простое предвосхищение) содержит информацию о будущем на уровне интуиции – подсознания. Иногда это понятие распространяют на всю область простейшего опережающего отражения как свойства любого организма. Предугадывание (сложное предвосхищение) несет информацию о будущем на основе жизненного опыта, более или менее верные догадки о будущем, не основанные на специальных научных исследованиях. Иногда это понятие распространяют на всю область сложного опережающего отражения, являющегося свойством высшей формы движения материи – мышления. Наконец, прогнозирование (которое часто употребляют в предыдущих значениях) должно означать при таком подходе специальное научное исследование, предметом которого выступают перспективы развития явления.

Предуказание выступает в формах целеполагания, планирования, программирования, проектирования, текущих управленческих решений. Целеполагание – это установление идеально предположенного результата деятельности. Планирование – проекция в будущее человеческой деятельности для достижения предустановленной цели при определенных средствах, преобразование информации о будущем в директивы для целенаправленной деятельности. Программирование в этом ряду понятий означает установление основных положений, которые затем развертываются в планировании, либо последовательности конкретных мероприятий по реализации планов. Проектирование – создание конкретных образов будущего, конкретных деталей разработанных программ. Управление в целом как бы интегрирует четыре перечисленных понятия, поскольку в основе каждого из них лежит один и тот же элемент – решение. Но решения в сфере управления необязательно носят плановый, программный, проектный характер. Многие из них (так называемые организационные, а также собственно управленческие) являются как бы последней ступенью конкретизации управления.

Эти термины могут быть определены и как процессы разработки прогнозов, целей, планов, программ, проектов, организационных решений. С этой точки зрения прогноз определяется как вероятностное научно обоснованное суждение о перспективах, возможных состояниях того или иного явления в будущем и (или) об альтернативных путях и сроках их осуществления. Цель – решение относительно предположенного результата предпринимаемой деятельности. План – решение относительно системы мероприятий, предусматривающей порядок, последовательность, сроки и средства их выполнения. Программа – решение относительно совокупности мероприятий, необходимых для реализации научно-технических, социальных, социально-экономических и других проблем или каких-то их аспектов. Программа может являться предплановым решением, а также конкретизировать определенный аспект плана. Проект – решение относительно конкретного мероприятия, сооружения и т.д., необходимого для реализации того или иного аспекта программы. Наконец, собственно решение в данном ряду понятий – идеально предположенное действие для достижения цели.

Религиозное предвидение имеет собственные формы конкретизации. Так, «предсказание» принимает форму «откровения», прорицания (пророчества), гадания, а «предуказание» – форму «предопределения», волхования, заклинания, просьбы молитвы и пр. Но все это (равно как и формы конкретизации интуитивного и обыденного предвидения) является особой темой.

Важно подчеркнуть, что предсказание и предуказание тесно связаны между собой. Без учета этой связи невозможно понять сущность прогнозирования, его действительное соотношение с управлением. В предуказании может преобладать волевое начало, и тогда соответствующие цели, планы, программы, проекты, вообще решения оказываются волюнтаристскими, субъективистскими, произвольными (с повышенным риском неоптимальности, несостоятельности). В связи с этим желательно преобладание в них объективного, исследовательского начала, чтобы они были научно обоснованными, с повышенным уровнем ожидаемой эффективности принимаемых решений.

Важнейшие способы научного обоснования предуказаний – описание (анализ), объяснение (диагноз) и предсказание (прогноз) – составляют три основные функции каждой научной дисциплины. Прогноз не есть лишь инструмент такого обоснования. Однако его практическое значение сводится именно к возможности повышения с его помощью эффективности принимаемых решений. Только в силу этого прогнозирование за последние десятилетия приняло беспрецедентные масштабы, стало играть важную роль в процессах управления.

Прогнозирование не сводится к попыткам предугадать детали будущего (хотя в некоторых случаях это существенно). Прогнозист исходит из диалектической детерминации явлений будущего, из того, что необходимость пробивает себе дорогу через случайности, что к явлениям будущего нужен вероятностный подход с учетом широкого набора возможных вариантов. Только при таком подходе прогнозирование может быть эффективно использовано для выбора наиболее вероятного или наиболее желательного, оптимального варианта при обосновании цели, плана, программы, проекта, вообще решения.

Прогнозы должны предшествовать планам, содержать оценку хода, последствий выполнения (или невыполнения) планов, охватывать все, что не поддается планированию, решению. Они могут охватывать в принципе любой отрезок времени. Прогноз и план различаются способами оперирования информацией о будущем. Вероятностное описание возможного или желательного – это прогноз. Директивное решение относительно мероприятий по достижению возможного, желательного – это план. Прогноз и план могут разрабатываться независимо друг от друга. Но чтобы план был эффективным, оптимальным, ему должен предшествовать прогноз, по возможности непрерывный, позволяющий научно обосновывать данный и последующие планы.

Типология прогнозов может строиться по различным критериям в зависимости от целей, задач, объектов, предметов, проблем, характера, периода упреждения, методов, организации прогнозирования и т.д. Основополагающим является проблемно-целевой критерий: для чего разрабатывается прогноз? Соответственно различаются два типа прогнозов: поисковые (их называли прежде исследовательскими, изыскательскими, трендовыми, генетическими и т.п.) и нормативные (их называли программными, целевыми).

Поисковый прогноз – определение возможных состояний явления в будущем. Имеется в виду условное продолжение в будущее тенденций развития изучаемого явления в прошлом и настоящем, абстрагируясь от возможных решений, действия на основе которых способны радикально изменить тенденции, вызвать в ряде случаев самоосуществление или саморазрушение прогноза. Такой прогноз отвечает на вопрос: что вероятнее всего произойдет при условии сохранения существующих тенденций?

Нормативный прогноз – определение путей и сроков достижения возможных состояний явления, принимаемых в качестве цели. Имеется в виду прогнозирование достижения желательных состояний на основе заранее заданных норм, идеалов, стимулов, целей. Такой прогноз отвечает на вопрос:какими путями достичь желаемого?

Поисковый прогноз строится на определенной шкале (поле, спектре) возможностей, на которой затем устанавливается степень вероятности прогнозируемого явления. При нормативном прогнозировании происходит такое же распределение вероятностей, но уже в обратном порядке: от заданного состояния к наблюдаемым тенденциям. Нормативное прогнозирование в некоторых отношениях очень похоже на нормативные плановые, программные или проектные разработки. Но последние подразумевают директивное установление мероприятий по реализации определенных норм, тогда как первое – стохастическое (вероятностное) описание возможных, альтернативных путей достижения этих норм.

Нормативное прогнозирование не только не исключает нормативные разработки в сфере управления, но и является их предпосылкой, помогает вырабатывать рекомендации по повышению уровня объективности и, следовательно, эффективности решений. Это обстоятельство побудило выявить специфику прогнозов, обслуживающих соответственно целеполагание, планирование, программирование, проектирование, непосредственно организацию управления. В итоге по критерию соотнесения с различными формами конкретизации управления некоторые специалисты выделяют ряд подтипов прогнозов (поисковых и нормативных).

Целевой прогноз собственно желаемых состояний отвечает на вопрос: что именно желательно и почему? В данном случае происходит построение на определенной шкале (поле, спектре) возможностей сугубо оценочной функции, т.е. функции распределения предпочтительности: нежелательно – менее желательно – более желательно – наиболее желательно – оптимально (при компромиссе по нескольким критериям). Ориентация – содействие оптимизации процесса целеполагания.

Плановый прогноз (план-прогноз) хода выполнения (или невыполнения) планов представляет собой по существу выработку поисковой и нормативной прогнозной информации для отбора наиболее целесообразных плановых нормативов, заданий, директив с выявлением нежелательных, подлежащих устранению альтернатив и с тщательным выяснением прямых и отдаленных, косвенных последствий принимаемых плановых решений. Такой прогноз отвечает на вопрос: как, в каком направлении ориентировать планирование, чтобы эффективнее достичь поставленных целей?

Программный прогноз возможных путей, мер и условий достижения предполагаемого желательного состояния прогнозируемого явления отвечает на вопрос: что конкретно необходимо, чтобы достичь желаемого? Для ответа на этот вопрос важны и поисковые и нормативные прогнозные разработки. Первые выявляют проблемы, которые нужно решить, чтобы реализовать программу, вторые определяют условия реализации. Программное прогнозирование должно сформулировать гипотезу о возможных взаимовлияниях различных факторов, указать гипотетические сроки и очередность достижения промежуточных целей на пути к главной. Тем самым как бы завершается отбор возможностей развития объекта исследования, начатый плановым прогнозированием.

Проектный прогноз конкретных образов того или иного явления в будущем при допущении ряда пока еще отсутствующих условий отвечает на вопрос: как (конкретно) это возможно, как это может выглядеть? Здесь также важно сочетание поисковых и нормативных разработок. Проектные прогнозы (их называют еще прогнозными проектами, дизайн-прогнозами и т.д.) призваны содействовать отбору оптимальных вариантов перспективного проектирования, на основе которых должно развертываться затем реальное, текущее проектирование.

Организационный прогноз текущих решений (применительно к сфере управления) для достижения предусмотренного желаемого состояния явления, поставленных целей отвечает на вопрос: в каком направлении ориентировать решения, чтобы достичь цели? Сопоставление результатов поисковых и нормативных разработок должно охватывать весь комплекс организационных мероприятий, повышая тем самым общий уровень управления.

По периоду упреждения – промежутку времени, на который рассчитан прогноз, – различаются оперативные (текущие), кратко-, средне-, долго– и дальнесрочные (сверхдолгосрочные) прогнозы. Оперативный, как правило, рассчитан на перспективу, на протяжении которой не ожидается существенных изменений объекта исследования – ни количественных, ни качественных. Краткосрочный – на перспективу только количественных изменений, долгосрочный – не только количественных, но преимущественно качественных. Среднесрочный охватывает перспективу между кратко– и долгосрочным с преобладанием количественных изменений над качественными, дальнесрочный (сверхдолгосрочный) – перспективу, когда ожидаются столь значительные качественные изменения, что по существу можно говорить лишь о самых общих перспективах развития природы и общества.

Оперативные прогнозы содержат, как правило, детально-количественные оценки, краткосрочные – общие количественные, среднесрочные – количественно-качественные, долгосрочные – качественно-количественные и дальнесрочные – общие качественные оценки.

Временная градация прогнозов является относительной и зависит от характера и цели данного прогноза. В некоторых научно-технических прогнозах период упреждения даже в долгосрочных прогнозах может измеряться сутками, а в геологии или космологии – миллионами лет. В социально-экономических прогнозах сообразно с народнохозяйственными планами и в соответствии с характером и темпами развития прогнозируемых явлений эмпирически установлен следующий временной масштаб: оперативные прогнозы – до одного года, краткосрочные – от одного до пяти лет, среднесрочные – на пять-десять лет, долгосрочные – на период до пятнадцати – двадцати лет, дальнесрочные – за пределами долгосрочных.

Однако и здесь имеются различия, связанные с особенностями отдельных отраслей социально-экономического прогнозирования. Так, в сфере политики диапазон между кратко– и долгосрочностью сужается до пределов ближайшего десятилетия, в градостроительстве – растягивается на целое столетие (так как на ближайшие десятилетия большая часть объектов уже запроектирована и возможно только оперативное прогнозирование), в экономике – приспосабливается к диапазонам народнохозяйственных планов и т.д.

По объекту исследования различают естествоведческие, научно-технические и обществоведческие (социальные в широком значении этого термина) прогнозы. В естествоведческих прогнозах взаимосвязь между предсказанием и предуказанием незначительна, близка или практически равна нулю из-за невозможности управления объектом, так что здесь в принципе возможно только поисковое прогнозирование с ориентацией на возможно более точное безусловное предсказание будущего состояния явления. В обществоведческих прогнозах эта взаимосвязь настолько значительна, что способна давать эффект самоосуществления или, напротив, саморазрушения прогнозов действиями людей на основе целей, планов, программ, проектов, вообще решений (включая принятые с учетом сделанных прогнозов). В связи с этим здесь необходимо сочетание поисковых и нормативных разработок, т.е. условных предсказаний с ориентацией на повышение эффективности управления. Научно– технические прогнозы занимают в этом отношении как бы проме­жуточное положение.

Естествоведческие прогнозы разделяются на следующие направ­ления:

1) метеорологические (погода, воздушные потоки и другие атмосферные явления);

2) гидрологические (морские волнения, режим стока воды, паводков, цунами, штормов, замерзания и вскрытия аквато­рии, другие гидросферные явления);

3) геологические (залежи полезных ископаемых, землетря­сения, срыв лавин и другие литосферные явления);

4) биологические, включая фенологические и сельскохозяй­ственные (урожайность, заболеваемость и другие явления в рас­тительном и животном мире, вообще в биосфере);

5) медико-биологические (ныне преимущественно болезни человека);

6) космологические (состояние и движение небесных тел, газов, излучений, всех явлений космосферы);

7) физико-химические прогнозы явлений микромира.

Научно-технические прогнозы в узком смысле, или, как их еще называют, инженерные, охватывают перспективы состо­яния материалов и режима работы механизмов, машин, при­боров, электронной аппаратуры, всех явлений техносферы. В ши­роком смысле – в смысле перспектив развития научно-техни­ческого прогресса – они охватывают перспективные пробле­мы развития науки, ее структуры, сравнительной эффектив­ности различных направлений исследования, дальнейшего развития научных кадров и учреждений, а также перспектив­ные проблемы техники (системы «человек – машина»), точ­нее, управляемых аспектов научно-технического прогресса в промышленности, строительстве, городском и сельском хозяйстве, на транспорте и связи, включая систему информации.

Обществоведческие прогнозы делятся на направления:

1) социально-медицинские (здравоохранение, включая фи­зическую культуру и спорт);

2) социально-географические (перспективы дальнейшего освое­ния земной поверхности, включая Мировой океан);

3) социально-экологические (перспектива сохранения рав­новесия между состоянием природной среды и жизнедеятель­ностью общества);

4) социально-космические (перспектива освоения космоса);

5) экономические (перспектива развития народного хозяйства, вообще экономических отношений);

6) социологические, или социальные в узком смысле (перс­пектива развития социальных отношений);

7) психологические (личность, ее поведение, деятельность);

8) демографические (рост, половозрастная структура, миг­рация населения);

9) филолого-этнографические, или лингво-этнологические (развитие языка, письменности, личных имен, национальных традиций, нравов, обычаев);

10) архитектурно-градостроительные (социальные аспек­ты расселения, развития города и деревни, жилища, вообще обитаемой среды);

11) образовательно-педагогические (воспитание и обуче­ние, развитие кадров и учреждений в области народного об­разования – от детских яслей и садов до университетов и ас­пирантуры, включая подсистемы повышения квалификации и переподготовки кадров; самообразование взрослых, образование родителей, дополнительное образование и др.);

12) культурно-эстетические (материально-техническая база искусства, литературы, всей культуры; художественная инфор­мация, развитие кадров и учреждений культуры – книжного, журнального, газетного дела, радио и телевидения, кино и теат­ра, музеев и парков культуры, клубов и библиотек, памятников куль­туры и т.д.);

13) государственно-правовые, или юридические (развитие государства и законодательства, права и криминологии, во­обще правовых отношений);

14) внутриполитические (внутренняя политика своей и дру­гой страны);

15) внешнеполитические (внешняя политика своей и дру­гой страны, международные отношения в целом);

16) военные (военно-технические, военно-экономические, воен­но-политические, военно-стратегические, военно-тактические, во­енно-организационные прогнозы).

Нередко научно-техническими прогнозами именуют так­же естествоведческие, а обществоведческие часто называют социально-экономическими, причем все прогнозы данной группы, кро­ме экономических, выступают в этом случае под названием соци­альных. Особую область составляют философские и теоретико-ме­тодологические проблемы прогнозирования.

Следует отметить, что между естествоведческими и обществоведческими прогнозами нет глухой стены, поскольку тео­ретически взаимосвязь между предсказанием и предуказани­ем никогда не равна нулю. Человек начинает воздействовать на погоду (рассеивание туманов, градовых туч), на урожай­ность (производство удобрений) и т.д. Вполне вероятно, что со временем он научится управлять погодой, регулировать морские волнения, предотвращать землетрясения, получать заранее точно определенные урожаи, программировать фи­зиологическое и психологическое развитие человека, изменять орбиты небесных тел и пр. Тогда различие между указанными типами прогнозов постепенно исчезнет совсем.

В то же время нетрудно заметить известную связь между прогнозами того и другого типа. Это закономерно, посколь­ку связи между естественными, техническими и обществен­ными науками становятся все теснее. Типология прогнозов не исчерпывается перечисленными критериями и названны­ми порядками по каждому типу. В принципе критериев зна­чительно больше и по каждому из них можно выделить под­типы третьего, четвертого и т.д. порядка. Однако разработка «дерева типов прогнозов» пока еще ждет специального ис­следования.

Прогнозирование и прогностика. Перечисленные подтипы про­гнозов по критерию объекта исследования представляют известную абстракцию. На практике ни один из них в «чистом» виде не суще­ствует, так как они взаимосвязаны, образуют сложные комплексы. Обычно прогноз разрабатывается в рамках определенной группи­ровки прогнозов в зависимости от цели исследования (целевая груп­пировка прогнозов).

Было бы затруднительно, например, дать прогноз развития на­уки или техники, не располагая данными смежных отраслей (эконо­мики, демографии, культуры и т.д.). Точно так же трудно определить перспективы развития экономики или культуры, не зная перспектив развития науки, техники, народонаселения, градостроительства, на­родного образования и т.д.

Для каждого прогноза желательно привлекать возможно больше данных по смежным направлениям. Сейчас использу­ются лишь некоторые важнейшие для цели исследования. Как показывает опыт, при прочих равных условиях степень досто­верности прогноза всегда прямо пропорциональна степени полноты используемого материала по другим отраслям, сте­пени полноты целевой группировки.

Целевая группировка слагается из ведущего (профильно­го) и вспомогательных (фоновых) направлений. В принципе сообразно цели исследования ведущим может стать любое на­правление. На практике среди целевых группировок выделя­ется одна наиболее развитая – народнохозяйственное прогно­зирование, где ведущими являются экономическое и социаль­ное прогнозирование, а вспомогательными – научно-техни­ческое и демографическое (остальные направления играют пока что незначительную роль).

Необходимость формирования целевых группировок про­гнозов диктуется требованиями практики прогнозирования. Ни один научный коллектив не в состоянии разработать про­гнозы достаточно высокой достоверности по всем отраслям прогнозирования. Целевая группировка помогает мобилизовать силы специалистов различных областей научных знаний и орга­низовать их оптимальным образом для разработки прогноза.

Ведущее направление целевой группировки образует про­филь прогноза, который является предметом исследования. Вспомогательные направления составляют прогнозный фон – сово­купность внешних по отношению к объекту прогнозирования усло­вий, существенных для решения задачи прогноза. В отличие от про­фильных, фоновые данные обычно не являются предметом иссле­дования силами одного научного коллектива (так как это практичес­ки невозможно и нецелесообразно): их либо получают готовыми по заказу из других, достаточно компетентных научных учреждений, либо черпают из имеющейся научной литературы, либо постулиру­ют условно с соответствующими оговорками относительно степени их достоверности. Стандартный прогнозный фон разделяется на научно-технический, демографический, экономический, социологи­ческий, социокультурный, организационно-политический, между­народный. Обычно выбирается несколько подразделений в зависи­мости от цели и задач разработки прогноза.

Различие между отраслью прогнозирования и целевой груп­пировкой прогнозов носит принципиальный характер. Игно­рирование его ведет к бесплодным спорам, например, по воп­росу, является ли демографическое или научно-техническое про­гнозирование самостоятельной отраслью или только подотрас­лью экономического прогнозирования, которое рассматрива­ется иногда как синоним народнохозяйственного.

Совокупность целевых группировок прогнозов представ­ляет собой комплекс прогнозов в существующих науках, а не некую новую науку, подменяющую уже имеющиеся, так как это привело бы к искусственному разрыву исследования тен­денций и перспектив развития явлений природы и общества, изучаемых каждой наукой, к разрыву единства неотъемлемых основных функций каждой науки – описания, объяснения и предсказания.

Научная дисциплина о закономерностях разработки про­гнозов – прогностика имеет своим предметом исследование законов и способов прогнозирования. Ее задачи – разработ­ка соответствующих проблем гносеологии и логики теорети­ческого прогностического исследования, научных принципов типологии прогнозов, классификации методов прогнозирова­ния, разграничения таких взаимосвязанных понятий, как гипотеза и прогноз, прогноз и закон, анализ и прогноз, прогноз и план, решение и т.д. Одна из важнейших задач прогностики – разработка специальных методологических проблем про­гнозирования с целью повышения обоснованности прогно­зов.

В структуре прогностики должны развиваться частные те­ории прогнозирования с «двойным подчинением»: по линии общей прогностики и по линии соответствующей научной дис­циплины в рамках естествоведения или обществоведения (на­учно-техническая, экономическая, социологическая, полити­ческая и т.д. прогностика). Правда, пока еще прогностика находится на начальных стадиях развития, когда говорить о деталях ее «распочкования» несколько преждевременно. Это, ви­димо, дело будущего. Но во всех случаях имеется и должна иметься в виду именно теория прогнозирования, а не вычленение какой-то части проблематики существующих научных дисциплин в некую «науку о будущем».

Это важно подчеркнуть, потому что за истекшие полвека не было недостатка в спекуляциях на специфичности проблематики прогнозирования. Особенно это относится к многозначному тер­мину «футурология», который в настоящее время имеет следую­щие значения:

1) «философия будущего», противостоящая всем соци­альным учениям прошлого и настоящего, которые немецкий философ первой половины XX в. К. Маннгейм разделял на «идеологию» и «утопию» (учения, соответственно защищав­шие или отвергавшие господствующий социальный строй). Термин «футурология» в этом значении предложил в 1943 г. немецкий социолог, эмигрировавший в США, – О. Флехтгейм. Эта концепция не получила распространения;

2) «наука о будущем», «история будущего», предметом ис­следования которой должны быть перспективы развития всех явлений – прежде всего социальных, – в отличие от прочих дисциплин, ограниченных исследованиями прошлого и насто­ящего. Термин в этом значении получил на Западе распрост­ранение в начале 60-х годов в связи с развернувшимся тогда «бумом прогнозов» (появлением специальных учреждений, занятых разработкой прогнозов научно-технического и соци­ально-экономического характера). Однако во второй полови­не 60-х годов выявилась несостоятельность попыток выделе­ния «истории будущего» по аналогии с «историей прошлого», и к началу 70-х годов термин «футурология» в этом значении почти совершенно перестал употребляться.

Аналогия между исследованием прошлого и будущего оказа­лась неправомерной. История изучает свершившиеся события, пред­ставляющие особый исторический интерес, с помощью специаль­ного научного инструментария, отличного от приемов изучения наблюдаемых явлений. Это делает оправданным выделение истори­ческих наук в особую группу. Поэтому закономерно появление ис­тории театра, физики, земледелия, человечества в целом.

Между тем явления настоящего и будущего представляют взаи­мосвязанный актуальный интерес. Научный инструментарий изу­чения явлений будущего, хотя и имеет определенную специфику, теснейшим образом связан с инструментарием изучения наблюда­емых явлений. Выше уже упоминалось о единстве описания, объяс­нения и предсказания как основных функций каждой науки. Пока что предсказательная функция в большинстве научных дисциплин развита слабее, чем объяснительная и описательная. Но это не подрывает принципа, согласно которому назначение каждой науки, если это действительно наука, – описывать, объяснять и предсказывать.

Вот почему «наука о будущем» оказывается лишенной предме­та исследования, реально принадлежащего многим существующим дисциплинам. Осознание этого обстоятельства и привело к дискредита­ции такого значения термина «футурология»;

3) комплекс социального прогнозирования как тесно взаи­мосвязанной совокупности прогностических функций суще­ствующих общественных наук и прогностики как науки о за­конах прогнозирования. В этом значении футурология в ка­честве «междисциплинарных исследований», «метанауки» по­лучила на Западе к концу 60-х годов значительное распрост­ранение. Однако неопределенность термина и частое смеше­ние этого его значения с двумя предыдущими вызвали с нача­ла 70-х годов вытеснение его другими терминами (прогности­ка, футуристка, футуристика, «исследование будущего» и др.). К настоящему времени последний термин в качестве синони­ма комплекса социального прогнозирования и социальной прогностики является на Западе господствующим;

4) синоним комплекса социального прогнозирования – в отличие от прогностики. В этом значении термин употреб­ляется редко;

5) синоним прогностики – в отличие от комплекса соци­ального прогнозирования. В этом значении термин употреб­ляется тоже редко;

6) в узком смысле на протяжении второй половины XX века концепции будущего общества, противостоящие научному коммунизму (типа теории «постиндустриального общества» и т.п.);

7) в широком смысле – все современные публикации (и на­учные, и публицистические) о перспективах развития челове­ческого общества. Правда, все чаще имеется в виду не только современная или только немарксистская, но чаще вообще вся «литература о будущем».

В Советском Союзе термин «футурология» в его 3-м значении (синоним комплекса социального прогнозирования и прогностики) употреблялся иногда в публицистике или в научно-популярной ли­тературе. В специальной научной литературе этот термин обычно употреблялся только в 6-м и 7-м значениях, как правило, с эпитетом «буржуазная».

Инструментарий прогнозирования.В основе прогнозирования лежат три взаимодополняющих источника информации о будущем:

– оценка перспектив развития, будущего состояния прогнози­руемого явления на основе опыта, чаще всего при помощи анало­гии с достаточно хорошо известными сходными явлениями и про­цессами;

– условное продолжение в будущее (экстраполяция) тен­денций, закономерности развития которых в прошлом и на­стоящем достаточно хорошо известны;

– модель будущего состояния того или иного явления, про­цесса, построенная сообразно ожидаемым или желательным изменениям ряда условий, перспективы развития которых до­статочно хорошо известны.

В соответствии с этим существуют три дополняющих друг друга способа разработки прогнозов:

– анкетирование (интервьюирование, опрос) – опрос на­селения, экспертов с целью упорядочить, объективизировать субъективные оценки прогнозного характера. Особенно боль­шое значение имеют экспертные оценки. Опросы населения в практике прогнозирования применяются пока что сравни­тельно редко;

– экстраполирование и интерполирование (выявление про­межуточного значения между двумя известными моментами процесса) – построение динамических рядов развития пока­зателей прогнозируемого явления на протяжении периодов основа­ния прогноза в прошлом и упреждения прогноза в будущем (рет­роспекции и проспекции прогнозных разработок);

– моделирование – построение поисковых и норматив­ных моделей с учетом вероятного или желательного измене­ния прогнозируемого явления на период упреждения прогно­за по имеющимся прямым или косвенным данным о масшта­бах и направлении изменений. Наиболее эффективная прогноз­ная модель – система уравнений. Однако имеют значение все возможные виды моделей в широком смысле этого термина: сценарии, имитации, графы, матрицы, подборки показателей, графические изображения и т.д.

Приведенное разделение способов прогнозирования услов­но, потому что на практике, как уже говорилось, эти способы взаимно перекрещиваются и дополняют друг друга. Прогнозная оценка обязательно включает в себя элементы экстраполяции и мо­делирования. Процесс экстраполяции невозможен без элементов оценки и моделирования. Моделирование подразумевает предва­рительную оценку и экстраполирование. Это обстоятельство на про­тяжении долгого времени затрудняло адекватную классификацию методов прогнозирования. Разработку последней тормозила также недостаточная определенность понятий приема, процедуры, мето­да, методики, способа, системы, методологии прогнозирования, ко­торые нередко употреблялись одно вместо другого либо фигуриро­вали как однопорядковые явления, несмотря на существенную каче­ственную разницу между ними. За последние годы в этом отноше­нии проведена значительная работа, позволившая создать надеж­ную теоретическую базу для классификации методов прогнозирования. В итоге приведенный ряд понятий выстроился в следующую логическую систему.

Прием прогнозирования — конкретная форма теоретичес­кого или практического подхода к разработке прогноза, одна или несколько математических или логических операций, на­правленных на получение конкретного результата в процессе разработки прогноза. Процедура — ряд приемов, обеспечи­вающих выполнение определенной совокупности операций. Метод — сложный прием, упорядоченная совокупность про­стых приемов, направленных на разработку прогноза в целом. Методика — упорядоченная совокупность приемов, процедур, операций, правил исследования на основе одного или чаще опреде­ленного сочетания нескольких методов. Методология прогнозиро­вания – область знания о методах, способах, системах прогнозиро­вания. Способ прогнозирования – получение и обработка инфор­мации о будущем на основе однородных методов разработки про­гноза. Система прогнозирования («прогнозирующая система») – упорядоченная совокупность методик, технических средств, пред­назначенная для прогнозирования сложных явлений или процессов. Опыт показывает, что ни один из названных способов (и тем более методов), взятый сам по себе, не может обеспечить значительную степень достоверности, точности, дальности прогноза. Зато в опре­деленных сочетаниях они оказываются в высокой степени эффек­тивными.

Общая логическая последовательность важнейших операций раз­работки прогноза сводится к следующим основным этапам:

1. Предпрогнозная ориентация (программа исследования). Уточ­нение задания на прогноз: характер, масштабы, объект, периоды основания и упреждения и т.д. Формулирование целей и задач, пред­мета, проблемы и рабочих гипотез, определение методов, структу­ры и организации исследования.

2. Построение исходной (базовой) модели прогнозируемо­го объекта методами системного анализа. Для уточнения мо­дели возможен опрос населения и экспертов.

3. Сбор данных прогнозного фона методами, о которых говорилось выше.

4. Построение динамических рядов показателей – основы стержня будущих прогнозных моделей методами экстраполя­ции, возможно обобщение этого материала в виде прогноз­ных предмодельных сценариев.

5. Построение серии гипотетических (предварительных) поисковых моделей прогнозируемого объекта методами по­искового анализа профильных и фоновых показателей с кон­кретизацией минимального, максимального и наиболее веро­ятного значений.

6. Построение серии гипотетических нормативных моделей прогнозируемого объекта методами нормативного анализа с конкретизацией значений абсолютного (т.е. не ограничен­ного рамками прогнозного фона) и относительного (т.е. привязан­ного к этим рамкам) оптимума по заранее определенным критери­ям сообразно заданным нормам, идеалам, целям.

7. Оценка достоверности и точности, а также обоснован­ности (верификация) прогноза – уточнение гипотетических моделей обычно методами опроса экспертов.

8. Выработка рекомендаций для решений в сфере управления на основе сопоставления поисковых и нормативных моделей. Для уточ­нения рекомендаций возможен еще один опрос населения и экспер­тов. Иногда (правда, пока еще редко) при этом строятся серии по­ствероятностных прогнозных моделей-сценариев с учетом возмож­ных последствий реализации выработанных рекомендаций для их дальнейшего уточнения.

9. Экспертное обсуждение (экспертиза) прогноза и рекомен­даций, их доработка с учетом обсуждения и сдача заказчику.

10. Вновь предпрогнозная ориентация на основе сопоставления материалов уже разработанного прогноза с новыми данными прогнозного фона и новый цикл исследования, ибо прогнозирование должно быть таким же непрерывным, как целеполагание, планиро­вание, программирование, проектирование, вообще управление, повышению эффективности которого оно призвано служить.

Сказанное нуждается в трех существенных дополнительных замечаниях:

• во-первых, эффективность прогнозов (особенно общество­ведческих) не может сводиться только к степени их достовер­ности, точности, дальности, хотя все это очень важно; не ме­нее важно знать, насколько тот или иной прогноз содействует повышению обоснованности, объективности, эффективности разработанных на его основе решений;

• во-вторых, верификация прогнозов имеет существенные особенности, отличающие ее от верификации данных анали­за или диагноза. В прогнозировании помимо абсолютной ве­рификации, т.е. эмпирического подтверждения или отрицания правильности гипотезы, существует относительная (предва­рительная) верификация, которая позволяет развивать науч­ное исследование и практически использовать его результат до наступления возможности абсолютной верификации. Спо­собы относительной верификации известны: это проверка получен­ных, но еще не поддающихся абсолютной верификации результатов контрольными исследованиями.

В отношении прогноза абсолютная верификация возмож­на только после перехода периода упреждения из будущего в прошлое. Но задолго до этого можно и должно прибегать к повторным или параллельным исследованиям по иной методике (например, провести опрос экспертов). Если результаты совпадают, есть основания с большей уверенностью считать степень достовер­ности прогноза высокой, если нет – есть время для поиска и устра­нения ошибок или недочетов в методике разработки прогнозов.

В этом плане важно четко разграничить категории обоснованно­сти и истинности (прогноза). Обоснованность научной информа­ции – это, коротко говоря, уровень состояния знаний и качество научного исследования. Если новая научная информация опирает­ся на основательную научную теорию, эффективность которой в отношении аналогичных объектов исследования доказана, если эта информация получена в результате достаточно надежных методов, процедур, операций научного исследования (проверенного на дру­гих объектах), то она считается вполне обоснованной еще до под­тверждения ее практикой.

Критерием истинности научной информации, как известно, яв­ляется практика. Однако практику нельзя понимать лишь как чисто эмпирический опыт сегодняшнего дня. Более широкое понимание практики включает прежде всего общественно-историческую прак­тику развития человеческого общества в целом. Поэтому проблема истинности прогноза не может ограничиваться возможностью «си­юминутной» практической проверки, должна связываться с реаль­ными тенденциями развития человеческого общества.

В конечном итоге, как явствует из изложенного, любая верифи­кация прогноза не является самоцелью. Если прогноз дает эффект в плане повышения научного уровня управления, он выступает как полноценный результат научного исследования задолго до возмож­ности абсолютной верификации. В этом отношении современная наука имеет достаточно проверенных на практике примеров.

Повышение эффективности решений за счет использования прогнозной информации было достигнуто в 60—70-х годах, по сути дела на начальной стадии становления прогностики, когда многие мето­ды еще теоретически не были разработаны или практически недо­статочно опробованы, когда многие методики еще носили факти­чески экспериментальный характер. Все это дает основания для выд­вижения вполне научной гипотезы о том, что по мере развития про­гностики, совершенствования ее методов прогнозирование будет оказывать еще более эффективное воздействие на уровень целей, планов, программ, проектов, организационных решений, чем в на­стоящее время.

• в-третьих, даже предварительное знакомство с современным инструментарием прогнозирования показывает, что последнее отнюдь не универсально и не всесильно, что оно не в состоянии подменить собой более широкое понятие предвидения. Особенности способов разработки прогноза накладывают принципиальные ограничения на возможности прогнозирования как в диапазоне времени (период упреждения в социально-экономических прогнозах на практике ог­раничен, как правило, ближайшими десятилетиями), так и в диапа­зоне объектов исследования (не все явления поддаются прогнозным оценкам). Эти ограничения надо постоянно учитывать при уточне­нии заданий на разработку прогнозов.

Часть III

ТЕХНОЛОГИЯ ПРОГНОЗНЫХ РАЗРАБОТОК СОЦИАЛЬНЫХ ПРОЦЕССОВ

(развертывание положений, кратко упоминавшихся в лекциях по истории социального прогнозирования)

Лекция 10

СОСТАВЛЕНИЕ ПРОГРАММЫ ИССЛЕДОВАНИЯ(предпрогнозная ориентация)

Программа прогностического социологического исследования – это документ, содержащий теоретические предпосылки, основ­ные цели и задачи исследования, обоснованные методики сбора, обработки и анализа информации (см. табл. 2). Она предваряет все другие процедуры исследования и является необходимым его эле­ментом, выполняя следующие функции:






• методологическую – определение научной или практи­ческой проблемы, для решения которой проводится исследо­вание, и ее места в системе исследований по данной проблема­тике; формулировка общей цели и необходимых для ее дости­жения конкретных задач исследования;

• методическую – выделение критериев требований к ис­пользованию методов измерения; упорядочение методических средств и процедур в соответствии с поставленными задача­ми; определение общего логического плана исследования;

• организационную – осуществление совместной деятельно­сти членов исследования группы в целях рационального распре­деления труда; основы контроля поэтапного хода исследования.

Основные нормативные требования к разработке програм­мы исследования следующие:

• нацеленность логического анализа на конечные резуль­таты исследования и их практическую реализацию;

• использование опыта проведенных исследований, име­ющейся информации, фактического материала, относящихся к разрабатываемой проблеме;

– обоснование всех элементов и процедур исследования, их целостности и концептуального единства;

– гибкость положений, допускающая возможность их ана­лиза, уточнения и конкретизации на следующих этапах.

Предпрогнозная ориентация, кроме формального задания на прогноз (см. рис. 1), включает следующие моменты:

Рис. 1. Этапы и процедуры разработки программы прогностического исследования

1. Определение и уточнение объекта. В наиболее общем виде объектом исследования в социальном прогнозировании слу­жит общество как социальный организм. Конкретные объек­ты представляют собой различные аспекты существования социосферы и могут быть систематизированы таким образом:

– формы общественного сознания (мировоззрение, наука, искусство, мораль, право, политика, религия);

– формы жизнедеятельности (труд, быт, досуг, обществен­но-политическая деятельность);

– формирование личности (образование, воспитание, спорт);

– народонаселение (демография, этнография, и т.д.);

– расселение (регион, город, село, экология и т.д.);

– социальное развитие (общество, коллектив); социальные изменения и структура;

– социальные институты;

– социальные группы;

– массовая информация (общественное мнение, печать, ра­дио, телевидение и т.д.);

– государство, международные отношения, национальные движения и т.д.

Так же, как и в любом социологическом исследовании, объект прогнозной разработки – это носитель проблемной ситуации, конкретная область социальной реальности, сфера деятельности субъекта общественной жизни, включенного в процесс научного познания. Объект исследования выделяют на основе анализа проблемы. В качестве объекта выбирают сферу социальной действительности, которая содержит то или иное противоречие, выражающееся в проблемной ситуации. В программе исследования объект уточняют через определе­ние генеральной и выборочной совокупностей, чем одновре­менно задается масштаб самого исследования, границы той области социальной жизни, по отношению к которой приме­нимы результаты, полученные в ходе исследования.

2. Проблемная ситуация — состояние в развитии социального объекта, которое характеризуется неустойчивостью несоответстви­ем функционирования объекта потребностям его дальнейшего раз­вития. Проблемная ситуация – исходный пункт любого социального, в частности прогнозного, исследования.

3. Проблема социального прогноза — форма научного ото­бражения проблемной ситуации. Формируется как выражение необходимости в изучении определенной области социальной жизни, в разработке теоретических средств и практических действий, направленных на выявление путей сокращения и лик­видации разрыва между действительным и желаемым поло­жением вещей.

4. Предмет прогнозной разработки — социальные механиз­мы, обуславливающие развитие и функционирование обще­ства как социального организма, совокупность исходных, промежуточных и конечных состояний и процессов, которые проходят те или иные социальные явления, совокупность тен­денций и перспектив развития социального явления в прошлом, настоящем и будущем.

Важнейшими частными предметами исследования служат механизмы:

– социальной активности;

– социальной дифференциации общества на определенные структурные группы и интеграции этих групп в сложные ком­плексы социально-групповых связей;

– социальной организации общества, дифференциации его жизнедеятельности на определенные социальные институты и интеграции этих институтов в сложные совокупности институированных связей между предприятиями, учреждениями, организациями и т.п.;

– социального управления обществом.

Предметы конкретных исследований выбираются не про­извольно, а определяются проблемой исследований. Форми­руются на основе анализа свойств и признаков объекта иссле­дования, но не совпадают с ним (один и тот же объект может изучаться для решения различных проблем и тем самым пред­полагает множество предметов исследования). Правильный выбор предмета способствует выдвижению адекватных гипо­тез, успешному решению проблем исследования.

5. Цель прогностического исследования — модель решения про­блемы. Ориентация на поставленную в программе цель служит не­обходимым критерием эффективности предпринятых теоретичес­ких, методических и организационных процедур. Четкое формули­рование цели – одно из важнейших методологических требований к программе исследования.

Следует иметь в виду, что в отличие от прогнозов в есте­ственных и технических науках, объекты которых почти или совершенно неуправляемы, прогнозы в общественных науках осуществляются в отношении объектов, практически всегда поддающихся видоизменению, в том числе посредством дей­ствия на основе решений, принятых с учетом прогноза. Это делает некорректным простое (безусловное) предсказание, т.к. происходит эффект самоосуществления или саморазрушения прогноза средствами управления и обуславливает методоло­гическую ориентацию социального прогноза на содействие повышения степени обеспеченности объективно принимаемых решений, как бы заблаговременно «взвешивая» их последствия. Такая цель, как уже говорилось, достигается разработкой су­губо условных предсказаний в социальных прогнозах двух типов: поискового, цель которого – выявление перспектив­ных социальных проблем, подлежащих решению средствами управления, и нормативного – определение альтернативных путей оптимального решения перспективных проблем. С це­лью повышения эффективности целеполагания, планирования, программирования, проектирования, организационно-управ­ленческих решений разрабатываются соответствующие (целе­вые, плановые и т.д.) прогнозы обоих типов. Для достижения поставленной цели необходимо последовательно решить не­сколько задач.

6. Задачи прогностического исследования — это система конкретных требований, предъявляемых к разработке и решению сформированной проблемы. По отношению к цели, задачи – необходимое средство ее реализации, они указывают на возможность ее достижения с помощью проведения процедур исследования. В совокупности задачи образуют структуру ис­следования (предпрогнозная ориентация, построение исход­ной модели и прогнозного фона, разработки поискового и нормативного прогнозов, их верификация, выработка рекомендаций для повышения эффективности управления).

7. Главным методологическим инструментом исследования являются рабочие гипотезы, подтвердить или опровергнуть которые призвано предпринимаемое исследование. При этом необходимы гипотезы двух типов: 1) методологические (инст­рументальные): предположения, что применяемая методика при таких-то условиях способна дать достоверные результа­ты), 2) концептуальные (содержательные): предположения об ожидаемом или желаемом состоянии изучаемого объекта в бу­дущем.

В программе с самого начала должен быть определен пе­риод основания прогноза (рестроспекция) – отрезок време­ни, на котором строятся динамические ряды развития пара­метров исходной модели в прошлом и настоящем, и период упреждения прогноза (проспекция) – отрезок времени, на ко­торый рассчитан прогноз.

По времени упреждения социальные прогнозы, как и пла­ны, делятся на оперативные, краткосрочные, среднесрочные, долгосрочные, сверхдолгосрочные, или дальнесрочные.

Оперативные (в пределах года) – независимо от конкрет­ного времени упреждения основываются на предположении о том, что в прогнозируемом периоде с объектом исследова­ния не произойдет никаких изменений, кроме некоторых час­тных количественных.

Краткосрочные (1 год – 5 лет) – предполагают серьезные количественные изменения и соответствующие оценки.

Среднесрочные (5 лет – 10—15 лет) – неизбежны количе­ственно-качественные изменения, следовательно, необходимо давать также некоторые качественные оценки.

Долгосрочные (15 лет – 20—30 лет) – в них оценки при­нимают качественно-количественный характер, т.е. приходит­ся учитывать неизбежность серьезных количественных изме­нений.

Сверхдолгосрочные (свыше 30 лет) – ограничиваются обычно лишь общими качественными оценками на уровне общих закономерностей развития объектов, т.к. давать какие-то конкретные количественные оценки становится все более затруднительно.

Существуют три взаимодополняющих источника прогнозной информации: накопленный опыт, основанный на знании закономер­ностей развития исследуемых процессов; экстраполяция существу­ющих тенденций, закономерности развития которых в простом и настоящем достаточно хорошо известны; построение моделей ис­следуемых объектов применительно к ожидаемым или намечаемым условиям. Сообразно этим источникам существуют три дополняю­щие друг друга способа (т.е. совокупности однотипных методов) разработки прогнозов: экспертиза, основанная на очных и заочных, индивидуальных и коллективных опросах экспертов; экстраполяция – изучение предшествующего развития объекта и перенесение зако­номерностей этого развития в прошлом и настоящем на будущее; моделирование – построение и исследование моде­лей объекта с учетом его возможного или желательного изме­нения по имеющимся или косвенным данным о масштабах и направлении изменений. Наиболее эффективная прогнозная модель – система уравнений. Существуют и другие виды мо­делей: сценарии, имитации, графы, матрицы и т.д.

Приведенное разделение способов прогнозирования доста­точно условно, т.к. на практике они взаимно пересекаются и до­полняют друг друга. Ни один из них, взятый сам по себе, не может обеспечить значительную степень достоверности, точ­ности, дальности прогноза. В определенных же сочетаниях они оказываются в высокой степени эффективными. Так, прогноз­ная оценка обязательно включает элементы экстраполяции и моделирования; процессы экстраполяции невозможны без элементов оценки и моделирования; моделирование подразу­мевает предварительную оценку и экстраполирование. В прак­тике прогнозирования постоянно применяются 10—15 (а в те­ории существует свыше полутораста) методов прогнозирова­ния, куда входит несколько методов опроса экспертов, а так­же несколько способов разработки экстраполяционных и раз­личных других (сценарных, матричных, сетевых, имитацион­ных и т.д.) моделей.

Прогностическое исследование требует тщательной орга­низации. Опыт показывает, что даже для относительно неслож­ного социального прогноза требуется исследовательская груп­па в 5—7 специалистов и срок в несколько месяцев (обычно от квартала до полугода). Более сложные прогнозы требуют груп­пы из 10—15 специалистов (превышение этой величины нерационально и диктуется обычно непринципиальными соображения­ми) и срок в 2—3 года (более продолжительные сроки обесценива­ют прогноз вообще, и в качестве предплановых разработок – в осо­бенности). Состав исследовательской группы:

• руководитель (желательно – генератор идей);

• 2—3 его помощника (желательно – один с критическим складом мышления – модератор идей; один с конструктив­ным складом мышления – аниматор идей, и один с аналити­ческим складом мышления – систематизатор идей);

• 1—2 разработчика – математика, способных формали­зовать аппарат исследования на должном уровне;

• секретарь-делопроизводитель.

Развертывание группы до 10—15 человек происходит за счет удвоения числа помощников и включения нескольких вспомогательных работников для сбора и обработки инфор­мации, т.е. предварительного реферирования источников и ли­тературы, проведения опросов экспертов и населения (опросы населения в практике прогнозирования применяются пока сравнительно редко), подготовки материалов для формализа­ции в моделях и т.д. (при группе в 5—7 человек этим занима­ются непосредственно помощники руководителя).

Такая организация группы предполагает полный объем «внешнего» обслуживания исследования силами других спе­циализированных подразделений научного учреждения или даже ряда научных учреждений (интервьюеры, кодировщики и пр.). Опыт показывает, что стремление сосредоточить все эти вспомогательные службы в рамках исследовательской группы ведет к неполной загруженности сотрудников (неиз­бежной в перерывах между различными циклами исследова­ния) с очень негативными последствиями в смысле производ­ственной дисциплины, и это не может не сказаться на резуль­татах исследования.

Что касается формирования экспертных групп, то опыт социального прогнозирования показывает желательность оптимального сочетания в них экспертов различной степени опытности, различного уровня обобщения представленной на экспертизу информации (диалектика «более широкого» и «бо­лее глубокого подхода») и различного отношения к информа­ции по характеру своей работы («теоретиков» – работников научных учреждений и «практиков» – работников общественных, хозяй­ственных и других органов). По ряду аспектов в социальном прогно­зировании допускается поднимать опрос населения до уровня оп­роса экспертов там, где респонденты способны давать в высокой степени обоснованные оценки на базе своего жизненного опыта.


Примерный перечень рабочих документов исследования

1. Предварительные контуры (сводная матрица) исходной модели.

2. Макет анкеты-интервью для уточнения и конкретизации параметров исходной модели.

3. То же – для уточнения и конкретизации параметров поисковой и нормативной прогнозных моделей.

4. Макет анкеты параллельного экспертного опроса для то же цели.

5. Шкалы измерения.

6. Инструкция интервьюеру.

7. Инструкция кодировщику.

8. Инструкция по проведению коллективного опроса экспертов.

9. Инструкция по обработке материалов опроса экспертов.

10. Перечень показателей уточненной исходной модели.

11. Конспект прогнозного фона.

12. Проспект предмодельного сценария.

13. Рабочие гипотезы поисковой модели.

14. Проспект критериев построения нормативной модели.

Количество, состав, объем и характер рабочих документов всецело определяются особенностями, целями и задачами ис­следования.

Лекция 11

ПОСТРОЕНИЕ ИСХОДНОЙ (БАЗОВОЙ) МОДЕЛИ И ЕЕ АНАЛИЗ. ПОСТРОЕНИЕ МОДЕЛИ ПРОГНОЗНОГО ФОНА

Прогноз явлений социальной жизни начинается и завер­шается построением прогнозной модели. В отличие от есте­ственных наук, оперирующих главным образом теоретичес­кими моделями, основанными на уже познанных закономер­ностях окружающего мира с высоким уровнем формализации и широкими возможностями измерения с помощью ЭВМ, в со­циологических исследованиях до сегодняшнего дня использу­ются по преимуществу описательные модели. Причина – в низ­ком уровне математизации социологических исследований, не­достаточной готовности общественных наук к строгой фор­мализации исследуемых объектов. Поэтому социологическая прогнозная модель чаще выглядит как система уравнений, набор правил, таблица и т.п. и представляет собой совокуп­ность более или менее строго измеряемых данных, достаточно полно отображающих структуру и характер предмета иссле­дования. Прогноз в этом случае выступает как преобразова­ние индикаторов конкретных значений одной модели (исход­ной) в измененные по определенным законам и правилам ин­дикаторы двух других (поисковой и нормативной). Иначе говоря, модель предмета социологического прогностического иссле­дования – это объект исследования, формализованный настолько, чтобы предстать в форме, поддающейся количественным оценкам аналитического, диагностического и прогностического характера.

Все эти признаки распространяются, в частности, и на исходную модель. Особая же, специфическая ее функция состоит в том, что она выполняет роль основы, ядра прогнозной разработки. Все ос­тальные операции по составлению прогноза согласно законам про­гностики являются, по сути, преобразованием параметров исход­ной модели. Поэтому и необходима тщательная разработка исход­ной модели: интерпретация недостаточно основательно разработан­ной системы исходных показателей сведет на нет сам прогноз как специфически научное исследование, подменив его одной из форм простого или сложного предвосхищения.

Простейший тип исходной модели – упорядоченный набор показателей. Показатель – это операционная характеристика соци­ально значимого явления или процесса, которая отражает его свой­ства, связи или отношения и является одновременно инструментом измерения последних.

Показатель как инструмент социологического измерения имеет вид некоторого суждения о наличии или отсутствии, а также интенсивности проявления определенного эмпиричес­ки наблюдаемого свойства объекта. Например, характерис­тика среднего дохода на душу населения может служить од­ним из показателей материального благосостояния общества, а степень загрязненности воздуха – охраны окружающей среды.

В широком смысле показатель – это любая потенциально или актуально поддающаяся эмпирической проверке харак­теристика объекта. «Динамика правонарушений», качество питания, «доля экспорта в национальном доходе» – показа­тели функционирования различных сфер жизнедеятельности общества. Имея достаточно четкое и емкое содержание, они не дают представления о способах сбора и источниках инфор­мации и ее объеме. Социальный показатель – характеристи­ка социально значимого явления или процесса, которая отра­жает его свойства, связи или отношения; показатель является инструментом измерения последних.

Структура показателя: индикатум (измеряемое) и индикатор (измеряющее). Индикатум и индикатор в структуре показателя анало­гичны субъекту и предикату суждения и вследствие этого поддаются всем операциям и преобразованиям логики предикатов. Индикатум почти всегда имплицитно присутствует, подразумевается в содержании индикатора. Например: «средний возраст вступле­ния в брак» – характеристика, являющаяся индикатумом, подра­зумевает определенное число-индикатор. Индикатум «среднее число учащихся на одного преподавателя» тоже предполагает со­ответствующее число-индикатор. То же самое относится к индика-туму «отношение к спорту» и т.п. Наиболее адекватная интерпретация социального показателя – таблица, состоящая из индикатумов и индикаторов.

Любой социальный показатель, имеющий структуру «индикатум» – «индикатор», можно изобразить функцией Р(х) (объект х имеет свойство Р). Это эмпирическая форма показателя. Однако социологическое исследование имеет целью объяснить изучаемые явления и процессы, выявить функциональные и причинные связи между переменными. Показатели функциональных связей могут быть выражены импликативной логической формой Р(х) ЙК(х) — если объект х имеет свойство Р, то он имеет свойство К. Этой же формой можно выразить взаимосвязи между свойствами разных объектов. В этом случае формула имеет вид Р(х)ЙК(у) – если объект х имеет свойство Р, то объекту имеет свойство К. Поскольку социальные процессы нередко имеют вероятностный характер, в при­веденные формулы можно ввести модельные операторы.

Все изложенное касается только таких показателей, кото­рые имеют непосредственное конкретное содержание и выра­жаются в вещественных единицах. Однако показатели могут быть получены расчетным путем на основе некоторого коли­чества других показателей и выражаться невещественными величинами. Показатели, утратившие свое вещественное со­держание, называются индексами. Показатели-индексы име­ют комплексную структуру и описываются формулой (К(х) бL(x) бM()…N(x)ЙР(х)) — если объект х имеет некоторые свой­ства К,L и т.д., то он имеет свойство Р. Индикатор в структу­ре индекса, как правило, отражает ненаблюдаемое свойство объек­та. Основное отличие показателя от индексов заключается в опосре­дованной, усложненной процедуре расчета последних, а также в особенностях теоретической интерпретации. В остальном они, как правило, совпадают.

Виды социальных показателей

1. Качественные и количественные

Качественные показатели только констатируют наличие или отсутствие качества в терминах номинальной шкалы (пол, националь­ность, возраст).

Количественные показатели свидетельствуют об интенсив­ности проявления свойства в значениях «больше-меньше». Могут быть дискретными (принимающими значения, отлича­ющиеся на целую величину, например численность населения) и непрерывными (принимающими любые целые или дробные значения в зависимости от требуемой степени точности: воз­раст, затраты времени).

2. Единичные и групповые

Единичные – всякий показатель, индикатум которого мыс­лится как единичный предмет; среди них бывают:

а) абсолютные – отражают такие характеристики субъек­тов, которые конструируются без использования информации как о группе в целом, так и о взаимоотношениях в ней (воз­раст, семейное положение);

б) относительные – выводятся на основе информации об отношениях между членами группы (широко используются в социометрии);

в) сравнительные – характеризуют субъект посредством сравнения значения, которое приобретается на некотором кон­тинууме, со значениями других членов группы;

г) контекстуальные – описывают члена группы свойством группы в целом (работник торговли, дошкольник).

Групповые показатели бывают трех типов:

а) аналитические – формируются посредством статисти­ческого обобщения данных о каждом единичном объекте; име­ют дополнительные различия:

– один и тот же индикатор может быть использован для опи­сания как всей группы в целом, так и ее каждого отдельного члена;

– сами показатели могут быть выражены мерами изменчивос­ти статистического распределения: стандартным отклонением, дис­персией, параметрами кривизны и т.п. Будучи рассчитанными на основе единичных, экстраполироваться на них эти показатели не могут;

б) структурные – основываются на данных об отношениях чле­нов группы;

в) глобальные – описывают только группы в целом и не сводятся к свойствам индивидов.

Возможно соединение нескольких типов в одном показате­ле, одновременная характеристика одних и тех же объектов как групп и как индивидов.

Сами по себе социальные показатели опосредуют переход от теории к методологии исследования социального явления или процесса к сбору эмпирической информации и обратно через анализ и интерпретацию данных к концептуальной мо­дели объекта.

Разработка исходной модели

Процесс построения исходной модели социального объек­та, представленной как система показателей, включает следу­ющие этапы:

1) разработку концептуальной модели объекта;

2) построение тезауруса показателей;

3) экспертные оценки значимости показателей;

4) математико-статистические оценки значимости показателей.

1. Разработка концептуальной модели объекта

Сущность предпринимаемого для этой цели анализа заключается в том, что объект представляется в виде некоторого ограниченного числа основных измерений, описывающих его с более или менее достаточной полнотой. Затем идентифици­руются и оцениваются все возможные состояния, которые дан­ный объект может принимать. По сути своей эта операция ана­логична логико-аналитической схеме объекта. Например, при построении модели такого объекта как «структура ценностных ори­ентации» могут быть выделены следующие структурные компонен­ты: ориентация на трудовую, бытовую, культурную, общественную деятельность.

Далее необходимо установить качественные формы каж­дого компонента, отражающие сущность социальных изменений в данной области. Сложность этого этапа исследования социального объекта состоит в том, что результаты его могут быть следствием только содержательного анализа, а не выводиться с помощью набо­ра формальных процедур. Сама модель должна быть в определен­ной мере формализована, т.к. становится основой построения сис­темы эмпирических показателей.

Обычно при построении модели в виде набора показателей допускается, что каждый из структурных компонентов может прини­мать несколько нормативных форм, например, три: высшую (1), сред­нюю (2), низшую (3). Эти формы не исчерпывают всего многообра­зия проявлений жизнедеятельности объекта, но для его формализа­ции это упрощение вынужденное и может быть в дальнейшем ком­пенсировано теоретическим анализом результата. В итоге отдель­ные измерения, конкретизированные с точки зрения их норматив­ных форм, образуют многомерную аналитическую модель объек­та. Схема представляет собой матрицу, где объект («ценностные ори­ентации») представлен пересечением четырех видов его проявле­ния (трудовая, бытовая, культурная, общественная деятельность), каждый из которых имеет три нормативных формы (высшая, сред­няя, низшая).

Схема идентична часто применяемому при разработке ин­струментария социологических исследований «логическому квадрату», который позволяет выработать агрегированный индекс сложного социального объекта. Каждой клетке при­писывается индекс в соответствии с суммарными баллами нормативов. В итоге выборочная совокупность распределяется на одномерном континууме индексов. Такая схема не может быть реализована без эмпирической интерпретации нормативов, т.е. индексирования, основная сложность которого заключается в нахождении и отборе наиболее значимых показателей ис­следуемого объекта. Если представить это в виде схемы, то про­цесс такой операционализации будет состоять из двух уровней:

– основные компоненты, перечисленные выше;

– каждый из них представляется в виде составляющих, образуя формальную иерархическую структуру типологии показателей.

2. Построение тезауруса показателей

Сложность анализа социального объекта состоит в том, что максимально полный перечень его характеристик охватывает все без исключения его проявления и практически реализован быть не может. Поэтому разумнее поставить цель, отобрать, с одной сто­роны, сравнительно немногочисленную, компактную совокуп­ность переменных, с другой – обеспечить полноту и всесторон­нее рассмотрение путем отбора наиболее существенных характе­ристик.

На основе перечня всех вопросов, задаваемых исследователями в процессе сбора информации, и классификации их по рубрикам создается тезаурус, обеспечивающий относительную полноту на­бора показателей

Тезаурус – это перечень социальных показателей иссле­дуемого объекта, отобранных в результате анализа содержа­ния методических документов, полученных в процессе сбора социологической информации и систематизированных в со­ответствии с принятой классификационной схемой. Относи­тельная полнота набора показателей обусловлена тем, что речь идет об используемых показателях (а их количество весьма ограниченно), тогда как за пределами системы, возможно, ос­таются такие характеристики, которые существенны для по­нимания исследуемого объекта, но по тем или иным причи­нам не принимаются во внимание. Однако здесь есть и неко­торый позитивный момент, связанный с тем, что содержание используемых показателей отражает насущные практические задачи, стоящие перед наукой, поэтому полученная типоло­гия показателей будет прежде всего отражать главные про­блемы исследуемого объекта.

Теоретической гипотезой построения системы может слу­жить предположение, что существенная проблематика социо­логических исследований и, следовательно, виды показателей по содержанию могут быть типологизированы согласно по­строенной исходной схеме.

Методическая гипотеза может состоять в том, что количество показателей, используемых в современной социологии, достаточно ограниченно и поддается учету.

Эмпирическим полем исследования может служить совокуп­ность методических документов, полученных в процессе сбо­ра социологической информации, имеющейся в библиотеках, архивах и банках данных организаций. Каждый показатель (вопрос системы вместе с вариантами ответов) заносится на отдельную перфокарту с краевой перфорацией и шифруется в соответствии с предварительно разработанным рубрикатором. Со­ставляется картотека обследованных документов.

Опыт показывает, что достаточно репрезентативная инфор­мация о содержании социальных показателей, используемых в практике социологических исследований для объектов типа «национальные отношения», «ценностные ориентации», «куль­тура», «общественная жизнь», «социальное обеспечение» и т.п., может быть выявлена путем анализа 200—300 документов. Кроме того, исследователь получает представление о количе­ственных и содержательных приоритетах по направлениям исследования объекта (например, в социологических исследова­ниях в области антиобщественных явлений стабильное пер­венство занимает анализ правовых и морально-этических аспектов нарушения норм общежития, и сравнительно незна­чительное внимание уделяется анализу мотивации антиобще­ственных действий).

Представляется полезным сравнить разработанную систе­му данных с результатами уже проведенных аналогичных ис­следований. Это дает возможность более объективно оценить достоверность полученных вами данных. При этом важно по­мнить, что система не исчерпывает всего многообразия пока­зателей исследуемого объекта, однако обладает относитель­ной полнотой с точки зрения практической направленности социологических исследований, осуществляемых в этой обла­сти. Основная ее функция – служить информационной основой для построения системы показателей исследуемого объекта.

3. Экспертные оценки значимости показателей

Одна из важных методологических проблем построения системы показателей – определение критериев отбора пока­зателей. Среди различных подходов к этой проблеме по значению выделяются логический и исторический. Первый связан с анализом формальной структуры исследуемого объекта, второй – с конкрет­но-историческим контекстом функционирования объекта. После­дний обладает тем преимуществом, что позволяет выдвинуть гипо­тезу методологического характера о том, что эффективным крите­рием отбора социально значимых показателей может служить сте­пень отражения им наиболее актуальных социальных проблем и наиболее важных социальных целей общества. До проведения социальных исследований проблемно-целевых аспектов изучаемого объекта наиболее подходящим способом проверки данной гипотезы представляется использование методов экспертных оценок. При этом социальные проблемы следует рассматривать в единстве с со­циальными целями.

Наиболее важные этапы поискового и нормативного про­гнозов – построение соответственно «дерева проблем» и «де­рева целей». «Дерево целей» не должно строиться чисто умоз­рительно-дедуктивно, в отрыве от реально существующих про­блем, оно не должно строиться и чисто эмпирически-индук­тивно, в отрыве от определенного, теоретически разработан­ного социального идеала. Односторонний подход таит в себе опасность ошибок при постановке целей. Кроме того, при по­строении «дерева проблем» не следует игнорировать теорети­чески разработанные цели во избежание разрыва между тео­рией и практикой. В идеале нижний (наиболее детальный) уро­вень «дерева целей» должен совпадать с нижним уровнем «де­рева проблем», Иначе говоря, ближайшие практические цели должны сводиться к решению наиболее актуальных соци­альных проблем, но иметь четко ориентированную долгосроч­ную перспективу.

С учетом этих особенностей взаимосвязи между «деревом целей» и «деревом проблем» к экспертизе приходится предъяв­лять довольно строгие требования. Эксперты должны быть специалистами по конкретным социальным проблемам и вме­сте с тем иметь представление о всей проблематике исследуе­мого социального явления, о тенденциях развития его каждо­го конкретного аспекта. Предъявлять такого рода требова­ния к какой-то одной группе экспертов в условиях недоста­точно разработанной пока проблематики большинства социальных явлений и процессов было бы нереальным. Поэтому для участия в опросе полезно привлекать различные группы экспертов. Совокуп­ность этих групп призвана обеспечить большую степень репрезента­тивности выборки респондентов в целом.

Для обеспечения надежности результатов желательно ис­пользовать несколько (две-три) методик опроса экспертов. Опросы должны иметь определенную логическую последова­тельность.

Разовый заочный опрос экспертов

Участие экспертов в определении проблем и целей исследуемо­го объекта является весьма эффективным приемом. Специалисты по экспертизе считают, что по существу ни один иной метод про­гнозирования не является столь эффективным. Это объясняется не столько достоинствами самого метода, сколько ограничениями, воз­никающими при использовании более точных и сложных методов, прежде всего недостаточностью исходной информации и необходи­мостью трудоемких подготовительных процедур. Что же касается экспертных оценок, то они достаточно экономичны и эффективны при сравнительно незначительной потере точности.

В методическом отношении цель разовой заочной экспертизы сводится к выработке элементов типовой методики заочного экс­пертного опроса, способной обеспечить эффективное использова­ние экспертов при построении систем социальных показателей.

В содержательном отношении целью такого опроса является определение степени социальной значимости перспективных проблем (и соответствующих им показателей) исследуемого объекта.

Успех экспертизы во многом определяется составом и компетентностью опрашиваемой группы. Выбор экспертов, а также членов параллельной контрольной группы – один из важных вопросов этого этапа исследования. Полезно составить группу экспертов из специ­алистов-практиков, имеющих опыт работы в различных отраслях народного хозяйства. Контрольная же группа может быть представ­лена теоретиками ѕ научными сотрудниками, исследующими различ­ные аспекты избранной проблемы.

На первом этапе работы по проведению экспертизы составляют исходный перечень основных проблем изучаемого объекта, обоб­щают и уточняют его путем контент-анализа. Панельный очный оп­рос экспертов из параллельной контрольной группы «методом ко­миссии» позволяет обобщить формулировки проблем, устранить дублирующие друг друга или носящие специфический, частный характер, относящиеся не ко всему объекту в целом, а к его отдель­ным деталям. В итоге будет получен перечень, который станет осно­вой материала экспертизы – окончательного варианта «Анкеты эк­сперта». Цель экспертизы – упорядочить выделенные социальные проблемы и соответствующие им показатели, первые – по степени их актуальности в общественной жизни, вторые – по степени эффективности отражения связанных с ними проблем. Проблемы и показатели могут оцениваться при помощи двух независимых мето­дик: ранжирования и непосредственно балльных оценок. Обработка результатов экспертизы проводится традиционными математико-статистическими методами.

Панельный опрос экспертов

Следующую задачу – определение значимости социальных це­лей исследуемого объекта следует рассматривать в плане решения социальных проблем. Последние ранжируют по степени важности и актуальности, но теперь уже в диалектической взаимосвязи с целя­ми. Для решения этой задачи используют технику деструктивной отнесенной оценки, касающуюся группы экспертных интуитивных методов, коллективное обсуждение мнений и генерацию новых идей. Метод основан на хорошо известных правилах проведения одной экспертизы и принадлежит к классу управляемых экспертных опро­сов, но с такой степенью свободы высказываний экспертов, которая позволяет рассчитывать как на конструктивную критику даваемых оценок, так и на получение оригинальных, нетривиальных оценок.

Сущность этой техники получения экспертных оценок заключа­ется в стимулировании творческого потенциала экспертов с помо­щью критики (деструкции) предложенных оценок и выработки (от­несения) новых известными приемами «мозговой атаки». Стимули­рующий эффект создается, во-первых, за счет искусственной эли­минации ограничений при высказывании критических экспертных суждений на первом (деструктивном) этапе работы, во-вторых, за счет «расковывания» творческого потенциала экспертов при выска­зывании оригинальных конструктивных суждений на втором этапе работы (отнесение оценок), в-третьих, за счет нового, неожиданно­го «видения» экспертом проблемы глазами своих коллег по ходу дискуссии с ними. Все это позволяет рассчитывать на высокую эф­фективность применения данной техники при экспертизе сложных социальных явлений.

Наиболее эффективна эта техника при вынесении оценок, предполагающих ряд альтернативных вариантов, один из ко­торых может быть расценен как оптимальный по заранее за­данным критериям. При таком подходе цель экспертизы сво­дится к определению набора альтернатив. Кроме того, метод доста­точно конструктивен при оценках, связанных с выявлением факто­ров, влияющих на характер альтернатив.

Процедуры метода деструктивной отнесенной оценки включа­ют следующие этапы:

1. Составление проблемной записки (материала для обсуж­дения), включающей описание процедуры опроса и формули­ровку предмета обсуждения. Она начинается с постановки про­блемы и перечня задач опроса. Здесь очень важна четкость формулировки, поэтому сложные объекты обычно расчленя­ются на более простые элементы.

2. Формирование экспертной группы. Оптимальная численность ее найдена эмпирическим путем: один человек – при рассмотре­нии сравнительно простых вопросов, несколько больше – при слож­ных. Желательно, чтобы в группу включались эксперты с сильно развитыми критическими наклонностями (модераторы), обладаю­щие конструктивным мышлением (генераторы), хорошо знакомые с одним из аспектов рассматриваемой проблемы или со всей про­блемой в целом. Желательно также, чтобы в группе были представ­лены специалисты из разных областей знания с высоким уровнем общей эрудиции.

3. Генерация идей на основе обсуждения проблемной записки по правилам «мозговой атаки». Она начинается с того, что веду­щий ставит проблему обсуждения, т.е. раскрывает основное со­держание проблемной записки, которая раздается экспертам за несколько дней до опроса (им предоставляется возможность осве­жить ее в памяти непосредственно перед началом опроса), отвеча­ет на вопросы, возникшие у экспертов при ознакомлении с запис­кой, формулирует подлежащие обсуждению положения и концен­трирует внимание участников на правилах проведения «мозговой атаки»:

– высказывания экспертов должны быть четкими и сжатыми (регламент: не более 1—2 минут);

– скептические замечания и критика предыдущих выступ­лений не допускаются;

– каждый эксперт имеет право выступать несколько раз;

– не разрешается зачитывать ответы, приготовленные за­ранее;

– слово предоставляется в первую очередь желающему выска­заться в связи с предыдущим выступлением;

– ведущий поощряет экспертов за оригинальный подход к рассматриваемым вопросам;

– создается по возможности самая непринужденная обстанов­ка собеседования, «расковывающая» инициативу и творческие по­тенции экспертов, активизирующая обмен мнениями.

4. Систематизация идей, высказанных на предыдущем этапе. Ее осуществляет специальная аналитическая группа организаторов опроса;

– составляется перечень всех высказанных идей;

– каждая идея формулируется в общепринятых терминах, стандартных для данного исследования;

– выявляются дублирующие или взаимодополняющие друг друга идеи, которые сводятся в комплексы;

– идеи классифицируются по группам, и создается пере­чень групп с перечислением составляющих их идей в логичес­ком порядке значимости;

– составляется записка (доклад), представляющая собой тезисы-вопросы для последующего этапа (деструкции). Опыт показывает, что если представить экспертам для деструкции просто развернутую записку (доклад), то повышается риск отвлечения их внимания в сторону от обсуждаемых вопро­сов.

5. Деструкция идей и выдвижение контр идей (желательно на одном и том же задании группы). Обсуждение проводится так же, как и на этапе «мозговой атаки», с той лишь разницей, что при деструкции от экспертов требуется возможно более смелая, последовательная и исчерпывающая критика поочередно каждого выдвинутого положения (в порядке очередности выдвигаемых по­ложений, а не выступающих). При выработке новых оценок проце­дура «мозговой атаки» повторяется полностью. Результатом данно­го этапа являются материалы для дальнейшего уточнения содержа­ния проблемной записки.

6. Подведение итогов экспертизы: составляется систематический перечень всех критических замечаний, полученных на этапе дест­рукции, сводный список идей и контридей, не опровергнутых крити­ческими замечаниями.

Использование этого метода позволяет уточнить и систе­матизировать экспертные оценки социальных целей исследу­емого объекта, необходимые для разработки проблемно-целевой модели, которая может выступать в роли исходной (базовой) моде­ли прогноза социального явления.

Экспертные оценки значимости возможных показателей исследуемого объекта

Предыдущие типы опроса экспертов ставили задачу апробиро­вать различные методические подходы к использованию экспер­тизы с целью совершенствования систем показателей сложных со­циальных явлений. Особое внимание при этом уделялось вопро­сам определения степени компетентности экспертов и структуры экспертных групп. Однако огромный интерес представляют и со­держательные экспертные оценки, дающие возможность развивать и совершенствовать различные направления социальной статис­тики.

Процедуры экспертизы включают следующие этапы:

1. Уточнение исходного набора показателей. Для этого про­водится специальный очный опрос экспертов, осуществляемый одним из методов, имеющихся в распоряжении исследовате­лей. В роли экспертов выступают специалисты исследуемой области. Серия таких опросов позволяет существенно уточ­нить исходный набор показателей.

2. Формирование экспертной группы для оценки уточнен­ного набора показателей. Этому вопросу следует уделить осо­бое внимание. Опыт опроса экспертов в заранее формализованных группах (отдел или сектор научно-исследовательского учреждения, группа ведущих практических работников и т.п.) наряду с очевидны­ми достоинствами имеет и недочеты: чрезмерная однородность эк­спертной группы по уровню и профилю компетентности порожда­ет односторонние оценки, даваемые почти под одним и тем же углом зрения без учета иных точек зрения.

Возникает проблема поисков оптимума в сочетании экспертов разного уровня и профиля компетентности, способных дать слож­ному социальному явлению основательную, разностороннюю оценку.

В этом плане наиболее предпочтителен метод так называемого «снежного кома»: проводится серия экспертных опросов, где каж­дому эксперту предлагается назвать одного или несколько специа­листов, наиболее подходящих, по его мнению, для включения в свод­ную экспертную группу.

Можно прибегнуть к другим методам, например к использова­нию авторского библиографического указателя по исследуемой проблеме, а также к приемам отбора из первоначального списка наиболее компетентных экспертов с помощью документального метода, эксперимента, голосования и самооценки.

Документальный метод позволяет определить компетентность эксперта по формальным данным – ученой степени и званию, должности, стажу работы в соответствующей области и т.д. Экспе­риментальный метод учитывает эффективность работы экспертов в предыдущих опросах. Метод голосования предполагает взаимооцен­ки экспертов при условии достаточно устойчивых научных контак­тов между ними. Метод самооценки позволяет определить компе­тентность эксперта в зависимости от его ответов: занимался ли он рассматриваемой проблемой специально, знаком с ней только по специальной литературе или имеет о ней лишь самое общее представление.

Используя эти методы, следует помнить, что по эксперт­ным оценкам не всегда можно с достаточной точностью выя­вить различие между научным статусом эксперта, фиксируе­мым документально, и степенью его действительной компе­тентности, а также связи между действительной компетентно­стью и самооценкой. Данные, приводящиеся в специальной литературе по экспертным оценкам, свидетельствуют, что наи­более эффективным показателем компетентности эксперта является самооценка (разумеется, подкрепленная данными, полу­ченными другими методами).

Что касается достижения оптимальности в структуре экс­пертной группы (соотношение специалистов различных обла­стей знания), для того чтобы быть уверенным, что выявлен­ная система показателей отражает все стороны исследуемого объекта на одинаково высоком уровне, в экспертной группе должны быть более или менее равномерно представлены специалисты всех профилей исследуемой области. Оптимальное же соотношение специалистов широкого и узкого профиля – величина непостоянная и требует специального расчета для каждого конкретного исследования.

Оптимальная численность экспертной группы как величи­на формальных способов определения не имеет. Очевидно, что минимальный предел должен обеспечивать возможность при­менения статистических процедур и известную гарантию про­тив односторонности подбора экспертов, а максимальный диктуется реальными возможностями подготовки, проведения и обработки результатов экспертизы.

3. Проведение собственно экспертизы одним из известных ме­тодов. Методические сложности этого этапа состоят в необходи­мости сосредоточить внимание на таких аспектах, как заинтересо­ванность экспертов в точности их оценок, выборе адекватных ме­тодов групповой оценки, согласованности мнений и ряда других моментов.


4. Сравнительный анализ аналогичных моделей

Изучение уже разработанных систем, сравнение их друг с другом, выявление преимуществ и недостатков каждой из них – один из апробированных методов совершенствования системы показателей. Сложность этого вида исследования состоит в том, что подобрать достаточное количество однотипных систем с одинаковым содер­жанием, структурой и целенаправленностью практически невозмож­но Обычно приходится иметь дело со сложным информационным массивом сравнений (компаративным массивом), состоящим из раз­нотипных систем. Процедуры сравнения в подобных случаях значи­тельно затрудняются, т.к. появляется опасность случайных, субъек­тивных произвольных выводов.

В информатике, статистике и компаративистике имеется доста­точно много методик сравнительного анализа рассматриваемого объекта. Здесь же целесообразно остановиться на проблеме мето­дологии формирования компаративного массива, компаративных процедур и получения выводов из проведенного сравнения.

Формирование компаративного массива. Опыт показывает, что минимальное количество различных показателей, с которым можно вести сравнительное исследование – не более нескольких де­сятков единиц. Иначе потребуются годы работы большого исследова­тельского коллектива при значительных затратах времени и средств. Кроме того, наращивание информационного массива сверхдостаточ­ного репрезентативного минимума существенно снижает эффектив­ность выходных данных.

Имеются два метода отбора репрезентативного миниму­ма: концентрического сужения потенциального массива ин­формации по заранее заданным критериям; последовательно­го расширения какого-либо элемента указанного массива, при­нятого за исходный.

Сужение потенциального массива информации ведут несколькими этапами с удалением на каждом из них тех частей, которые признаются выходящими за рамки исследования или не имеют к нему непосредственно отношения. В итоге определяются узкие рам­ки окончательного отбора системы социальных показателей изуча­емого объекта в целом, изложенные в специальных изданиях в опре­деленном временном промежутке. Такому жесткому критерию обычно удовлетворяет лишь несколько названий работ в советской и зарубежной социологической литературе. Для обеспечения мини­мума достаточной репрезентативности требуется некоторое его расширение по другому ряду критериев.

Однако этот список необходимо дополнить работами, в названиях которых не фигурирует сам термин, обозначающий исследуемые явления, но которые по своему содержанию посвящены социальным показателям именно этого явления. Это относится в первую оче­редь к зарубежным работам, затем – к социальной статистике, ох­ватывающей проблематику изучаемого объекта в целом, далее – к литературе по тем или иным социальным проблемам, где в центре внимания автора оказалась фактически интересующая нас пробле­матика.

Последний критерий наиболее сложен: тщательное изучение каж­дого издания и вынесение решения о включении или исключении его на основании индивидуальной экспертной оценки связано с по­вышением риска ошибки, особенно в тех случаях, когда содержа­ние, структура и направленность издания не могут быть определе­ны однозначно. Здесь возможен наибольший процент ошибочного выбора.

Перечисленные процедуры касаются содержательной сто­роны информационного массива. Аналогичную работу сле­дует проделать и по критериям формальной стороны. Часто число изданий, опубликованных в виде монографий строго по данной проблематике по указанным критериям, насчиты­вает всего несколько единиц. Поэтому есть смысл добавить к ним статьи этого же характера из специальной научной пе­риодики, издания по социальной статистике, полностью от­вечающие установленным критериям, а также ротапринтные или ксерокопированные доклады. Эта последняя группа не уступает по своей содержательности монографиям и стать­ям, а по степени оперативности информации может их и пре­восходить.

В схематическом виде компаративный массив может быть пред­ставлен как совокупность блоков показателей (или отдельных агре­гированных показателей) исследуемого объекта.

В целом сформированный таким образом информационный массив достаточно репрезентативен, чтобы вести сравнительное исследование, выводы которого могли бы иметь значение для всей совокупности систем и показателей исследуемого объекта в отече­ственной и зарубежной литературе.

Компаративные процедуры: блоки показателей. Срав­нительное исследование делится на два этапа: сравнение бло­ков показателей; исследовательские процедуры, той части ком­паративного массива, которая содержит сведения о конкрет­ных показателях. Собственно процедуры таковы:

а) сравнение числа блоков показателей (или отдельных агрегированных показателей) в различных системах;

б) сравнительный анализ структуры блоков изучаемых систем. Процедура количественно-качественного характе­ра, где на первом плане стоят вопросы соотношения раз­личных блоков;

в) сравнительный анализ внутренней структуры каждого блока обозреваемых систем, для чего необходим частичный выход за рамки простой номенклатуры сопоставительной таб­лицы и изучение особенностей названий отдельных блоков. Здесь наиболее приемлем способ членения основных блоков типичной компактной системы, в котором выделяют три глав­ных подхода:

Разделение основных блоков на подблоки, выступающие в ка­честве самостоятельных наряду с основными.

Разделение блока на несколько подгрупп показателей, об­разующих относительно самостоятельные подблоки. Это де­ление близко к первому, но отличается от него гораздо боль­шей степенью детализации, причем каждый блок обычно выс­тупает как совокупность нескольких подблоков под одной рубрикой.

Сведение нескольких подблоков в один сложный блок, выступающий как совокупность подблоков под одной рубри­кой. Достигается примерно тот же результат, что и в преды­дущем случае, но уже не дифференциацией (декомпозицией) блока на подблоки, а, напротив, интеграцией (композицией) под­блоков в блок, значительно более агрегированный и более сложный по своей структуре, чем обычные. По характеру – это качественно-количественная процедура;

г) сравнительный анализ внутреннего содержания систем, для чего необходим полный выход за рамки номенклатуры сопостави­тельной таблицы и изучение внутренней структуры каждого блока. Процедура сугубо качественного характера.

Компаративные процедуры: отдельные показатели. Для того, чтобы выработать рекомендации по дальнейшему совершенствова­нию отдельных показателей, необходимо путем сравнительного ана­лиза выявить наиболее эффективные частные типы показателей. С этой целью проводятся еще три процедуры исследования:

д) сравнение систем, состоящих не из блоков, а из отдельных агрегированных показателей;

е) сравнение блоков остальных систем компаративного масси­ва, содержащих не только блоки, но и конкретные показатели;

ж) сравнительно-качественный анализ выявленных частных типов показателей.

Приведенный перечень не исчерпывает все существующие и потенциально возможные частные типы показателей (см. табл. 3). Требуется специальное исследование, чтобы свести эти типы в сис­тему, сопряженную с системами классификации показателей.


Таблица 3
Примерная типология показателей, используемых для построения исходной модели социального объекта



В существующих системах социальных показателей в основном используются простейшие частные типы показателей, по которым сравнительно легко индицировать информацию, но которые дают невысокий уровень материалов для обобщений и выводов, необхо­димых в теоретической или практической работе с показателями. Наиболее распространенный тип – процентная доля. При правильной постановке дела этот показатель сообщает исследователю или практическому работнику гораздо больше, чем простое абсолют­ное число, но все же гораздо меньше, чем более сложные и более трудоемкие показатели.

Вместе с тем следует иметь в виду, что социальные показатели – это не вся социальная статистика, а только та количественно неболь­шая ее часть, которая позволяет измерять важнейшие социальные изменения, строить динамические ряды для сравнений во времени и пространстве. Такой подход непосредственно связывает любую систему социальных показателей с той или иной стороной исследу­емого объекта или со всем объектом в целом, но в то же время предъявляет жесткие требования к каждому отдельному показате­лю. В частности, при подборе каждого из них, как показывает сравни­тельный анализ существующих индикаторных систем, необходимо ус­тановить:

• информационную базу для практического использования показателя;

• степень адекватности показателя сущности индицируе­мого объекта;

• возможность формализации (стандартизации) показателя;

• степень его взаимосвязи с другими показателями индика­торной системы;

• соответствие показателя целям теоретической или практичес­кой работы;

• возможность замены показателя в случае необходимости столь же эффективным;

• потенция показателя для различительных и сравнительных опе­раций при анализе результатов измерения.

В целом сравнительный анализ требует, чтобы логическому подходу к изучению индикаторных систем во всей совокупности их со­ставных частей предшествовал исторический подход – рассмотрение конкретных особенностей создания той или иной системы. Только сочетание обоих подходов может дать достаточно полную информацию, извлечь из нее действительно конструктивные элементы.

В индикаторных системах должны сочетаться структурный и проблемный принципы. Первый требует достаточной полноты набора блоков показателей сообразно структуре индицируемого объекта.

Второй подразумевает обязательное сосредоточение внимания на той проблеме, решение которой требует создания системы показа­телей. Следовательно, имеется в виду максимальная дезагрегация самих показателей и их блоков на профильных направлениях теоре­тической или практической работы и столь же максимальная агрега­ция – на «фоновых», вспомогательных направлениях. Нарушения обоих принципов чреваты падением информативности, вообще эф­фективности индикаторных систем.

Подбор конкретных показателей каждого блока должен возможно полнее соответствовать детально разработанным в со­циологической литературе принципам системности, репрезентатив­ности, адекватности, информативности (различительности), сопос­тавимости, обоснованности, эффективности, экономичности, агрегатируемости, универсальности и функциональности. Это означает, что каждый показатель должен быть не случайным элементом оп­ределенной системы показателей, придающей операции измерения заранее установленный смысл; должен достаточно полно отражать особенности и характер той или иной стороны измеряемого явле­ния, содействовать четкому разграничению оценок различного состояния последнего, давать достаточную информацию для его содержательного анализа, обеспечивать возможность соизмерения двух или более различных состояний явления либо одинаковых со­стояний различных (но однородных) явлений. Показатель должен содействовать достижению определенных целей теории или практи­ки, должен быть максимально эффективным при минимальной зат­рате времени, сил и средств на измерительные операции с его помо­щью, должен обладать способностью к агрегации и дезагрегации, должен быть пригоден для измерения всех однотипных явлений, со­ответствовать цели и задачам каждой исследовательской операции, в которой он применяется.

5. Информационный анализ текстов, потенциально содержащих искомые индикатумы

Современная наука располагает достаточно большим числом разновидностей анализа документальных источников: применяемый в социологии и социальной психологии контент-анализ, в архивове­дении и информатике – методы аналитической обработки перво­источников для создания массивов вторичных элементов (обзоров, рефератов, аннотаций и пр.), виды индексирования (кодирования) содержащейся в источниках фактической информации; методы це­левого преобразования текстов первоисточников, содержание кото­рых в зависимости от поисковой задачи расчленяется на блоки ин­формации, пригодной для хранения в памяти ЭВМ; банки данных, используемые в ходе вторичной обработки банка уже использован­ной информации для построения различных информационных сис­тем. Общая и наиболее существенная характеристика, объединяю­щая все эти методы – минимизация элемента субъективности при изучении текстовых материалов и выведение анализа текстов на воз­можно более объективную научную основу. Отсюда – тенденция к разработке обоснования критериев как для отбора источников, под­лежащих информационному анализу, так и для формализованного представления содержащейся в них информации – непременного условия последующей статистической обработки.

Информационный анализ разнопредметных и разнотипных текстов, описывающих самые различные подсистемы челове­ческой деятельности, позволяет:

1) систематически обрабатывать и сопоставлять имеющи­еся в литературе представления об изучаемом объекте, о соот­ветствующих этим представлениям подходах к конструированию систем социальных показателей. Этот вид информационного анали­за ориентирован на последовательное изучение уже существую­щих концепций гносеологического объекта и связанных с ними категорий. Он предполагает систематическое обследование текстов, содержащих названные концепции, в целях сопоставления и система­тизации имеющихся в них сведений;

2) сводить разнопредметные знания об этом социальном объек­те в систему под избранным углом зрения. Этот менее распростра­ненный вид, так называемый информационно-целевой анализ, ори­ентированный непосредственно на гносеологический объект, на гипотезу относительно сущности исследуемого объекта, воспроиз­ведение целостности которого на языке показателей является целью проводимого анализа. По характеру проведения он похож на экспе­римент, где в качестве объекта исследования выступает совокуп­ность текстов, причем каждый конкретный текст признается инфор­мативным для исследователя лишь в той мере, в какой в его содержа­нии обнаруживаются сведения, соответствующие целям предпри­нимаемого эксперимента.

При информационно-целевом анализе тексту приписывается некоторая мера информативности, которая поддается измерению и может быть как первичной – характеризующей потенциальную способность конкретного текста донести до читающего замысел, основное коммуникативное намерение его автора, так и вторичной – характеризующей потенциальную способность конкретного тек­ста служить источником тех сведений, которые ищет в нем читатель. При этом вторичная информативность текста часто не только не совпадает с первичной, но в абстракции от нее приводит к искажению смысловой информации, заложенной в тексте.

Исследовательская ситуация складывается таким образом, что на первый план выходит вторичная информативность текста Необ­ходимость отвлечения от конкретных коммуникативных целей авто­ра текста (за исключением тех случаев, когда эти цели оказываются в русле гипотезы эксперимента) диктуется здесь самой задачей изу­чения информационного массива, направленной на то, чтобы выя­вить и систематизировать элементы, связанные с исследуемым объек­том, а затем установить нормативные и реальные связи, в которые они вступают в рамках той или иной сферы функционирования объекта.

Будучи методом синтетическим, информационно-целевой анализ текстов соединяет в себе моменты, свойственные различ­ным методам информационного анализа текстов: дедуктивному (контент-анализ), где исследователь подходит к тексту, располагая апри­орно сконструированными им аналитическими категориями, и ин­дуктивному, где исследователь отталкивается от текста, фиксируя в нем искомые термины и терминологические конструкции, отвеча­ющие задачам построения потенциальных показателей исследуемо­го объекта. Присутствует в нем и информационный подход к систе­матизации терминологии, в рамках которого извлеченные из тек­стов элементы берутся не сами по себе, а ставятся в жесткие коорди­наты семантических отношений, основанных на предварительном анализе системы согласованных и взаимосвязанных дефиниций.

Построение системы социальных показателей на основе способа информационно-целевого анализа текстов предпола­гает использование двух групп методик, организованных на основе одного общего принципа: ориентация на выявление, с одной стороны, нормативных и с другой – реальных струк­тур исследуемого социального объекта.

Первая группа методик включает информационно-целевой ана­лиз текстов, описывающих те или иные сферы деятельности, и пред­назначается для извлечения из текстов данных, необходимых для по­строения нормативных моделей деятельности и взаимодействия социальных субъектов.

Вторая группа методик – опросы экспертов и населения, вклю­ченное наблюдение и пр. – предназначается для выявления реаль­ных структур деятельности и взаимодействия социальных объектов. При этом в основу методик второй группы положена та же исследо­вательская схема, что и в основу предварительного информацион­но-целевого анализа текстовых массивов.

Для построения общей исследовательской схемы требуется дать обоснованные ответы на следующие вопросы:

1. Какая из компонент (а следовательно, из соответствую­щих ей категорий анализа) исследуемого объекта принимает­ся за исходную при выработке операционального определе­ния те что именно дополнить «ключом» при анализе текстов?

2. Какие элементы содержания текстов, по каким парамет­рам и почему должны быть приняты в расчет при информаци­онно-целевом анализе текстов?

3. Какие методы можно использовать для трансформации выяв­ленных элементов содержания текстов в параметры нормативных моделей деятельности и взаимодействия социальных субъектов спо­собные служить основой для построения системы нормативных показателей.

4. На основе какой информации такие показатели смогут получить не только качественное, но и количественное выражение?

Иначе говоря, прежде чем приступить к анализу текстов с целью выявления элементов, составляющих основу систем показателей социальных явлений, необходимо провести осно­вательную теоретико-методологическую работу по концепту­ализации объекта исследования в таком плане, чтобы соот­ветствующие элементы текста «трансформировались» в пока­затели не случайно, а в соответствии с определенными крите­риями, заложенными в программу исследования.

Первый этап собственно исследования начинают с пило­тажного анализа текстов, что позволит уточнить список ос­новополагающих категорий анализа, более четко определить харак­тер соответствующих этим критериям эмпирических референтов, после чего составить вопросники для сбора информации, сопоста­вимой с результатами последующего информационно-целевого анализа текстов.

Далее следует опрос и включенное наблюдение исследователя как способы формирования массива первичной информации, при­годной для сопоставления со вторичной информацией, полученной из анализа литературы. Используют два вопросника: один адресо­ван рядовым гражданам, представителям различных социальных групп населения, второй – должностным лицам или специалистам. Каждый вопросник выполняется в двух вариантах: один выявляет настоящее положение вещей и планируемое будущее, второй – сте­пень реализации намеченных планов спустя определенный период вре­мени.

Второй этап составляет собственно анализ текстов. Во избежа­ние ошибок и трудностей, связанных с анализом разнообразных ис­точников, целесообразно вначале отработать методику выявления элементов текста в интересующем исследователя плане. Для этой цели лучше всего обследовать материалы нормативного характера, с четкими формулировками категорий (словари, справочники и т.п.). Приемы, отработанные на подобных четких и компактных текстах, нетрудно перевести на тексты, описывающие те или иные сферы интересующего нас объекта, а затем и на более расплывчатые и потому более трудные для аналитических операций тексты из лите­ратуры по исследуемой проблематике. Создание же перечней эле­ментов содержания текстов, отвечающих избранным категориям анализа, позволяет путем рассмотрения их семантических связей в текстах различного характера перейти к построению «сеток отноше­ний» между элементами, включенными в перечни, – необходимой предпосылки для систематизации совокупностей показателей, све­дения их в системы. Возникает возможность использовать эти систе­мы для построения не только исходных, но и прогностических моде­лей (поисковых и нормативных). Так, при наличии развернутых «се­ток отношений» можно прогнозировать, в каких именно конкрет­ных условиях оказываются необходимыми определенные парамет­ры (признаки) социальных субъектов деятельности или, напротив, какие условия необходимы для заранее известных субъектов дея­тельности, или на какие результаты допустимо рассчитывать при зара­нее известных субъектах и условиях деятельности, или какие значения могут иметь эти результаты при прочих известных параметрах, и т.д.

Такая методика информационно-целевого анализа текстов тре­бует усилий сравнительно большого рабочего коллектива в течение сравнительно долгого периода. Это можно минимизировать плано­мерным переходом от одной группы однородных текстов к другой, более сложной для обработки. Другой путь снижения трудоемкости и повышения эффективности этой методики – предварительное моделирование явлений и процессов, которые излагаются в текстах, подлежащих анализу. По сути дела, предлагаемая методика сама от­крывает один из путей к моделированию исследуемого объекта.

Построение исходной модели любым из предложенных спосо­бов преследует одну цель: формализовать объект прогнозирования, представить его в виде системы показателей, по каждому из которых можно будет построить динамические ряды (переменных, характе­ристик, конкретных данных) на всем протяжении периода основания и упреждения прогноза. Система показателей дает возможность осуществить качественный анализ того или иного динамического ряда, – построить матрицу или математическое уравнение, а главное, позволяет осуществить полноценный аналитический и диагностический подход к объекту исследования, без чего невозможен сам прогноз – поисковая или нормативная разработка исходных данных.

Последовательность операций при построении исходной (базовой) модели

Последовательность операций следующая:

1. Составление предварительного перечня индикатумов (на­званий возможных показателей) исходной модели с помощью одного или нескольких из следующих апробированных методов:

– предварительный анализ аналогичных моделей, имею­щихся в литературе;

– информационный анализ текстов, потенциально содер­жащих искомые индикатумы;

– очный опрос экспертов, способных назвать искомые ин­дикатумы;

– заочный опрос экспертов с той же целью;

– так называемый имитационный опрос экспертов с той же це­лью (анализ научной литературы по предмету исследования, при котором авторы рассматриваются как эксперты, а соответствующие цитаты из их трудов – как эспертные оценки по заранее из­бранному кругу вопросов);

– опрос населения;

– моделирование (операции с моделями предмета иссле­дования).

Наиболее экономичен в отношении средств, сил и времени очный опрос экспертов «методом комиссии» или «методом мозговой атаки». Но этот способ оправдывает себя только в том случае, если предмет исследования относительно несло­жен, если контуры исходной модели более или менее ясны, если компетентность экспертов не вызывает сомнений, наконец, если средства, силы и время не позволяют вращаться к другим методам. Во всех остальных случаях целесообразно подкре­пить очный опрос экспертов еще одним или несколькими кон­трольными методами.

2. Сведение предварительного перечня к состоянию, пригодно­му для проведения дальнейших операций. Как правило, предвари­тельный перечень насчитывает многие десятки, нередко сотни, а иногда и тысячи индикатумов. Правда, большинство из них обычно дублируют содержание друг друга. Поэтому в начале операции по сведению предварительного перечня к состоянию, пригодному для исследования, проводится содержательный анализ перечня с целью вычеркнуть индикатум-дублеры. Но и после этого число показате­лей обычно остается неприемлемо большим. Эмпирически уста­новлено, что индикаторная система удобна для оперирования с нею, и главное, для осмысления ее с целью выработки рекомендаций на ее основе, только при масштабе порядка десятков (а отнюдь не со­тен, и тем более не тысяч) показателей, – и чем меньше десятков, тем ближе к оптимуму. Идеальным было бы наличие лишь несколь­ких показателей, но это грозит подорвать репрезентативность индикаторной системы, сделать ее односторонней и дать искаженное представление о предмете исследования.

Выявлено три способа минимизации индикаторной системы до оптимальных масштабов:

а) замена групп однородных показателей обобщающими индек­сами. Это – наиболее эффективный способ, но применение его требует предварительного развития теории индексации социальных явлений и процессов, находящейся пока в зачаточном состоянии;

б) агрегация групп однородных показателей с конструировани­ем высокоагрегированных показателей более общего характера, чем первоначальные частные. Этот способ проще и применяется чаще, но также требует для повышения своей эффективности предвари­тельного развития теории, находящейся в ненамного лучшем состо­янием, чем предыдущая;

в) выделение по каждой группе однородных показателей так называемого «проблемного», т.е. показателя, наиболее тесно коррелирующего с какой-либо отдельной социальной проблемой, ради которой предпринимается соответствующее исследование, остав­ляя все прочие по необходимости без внимания. Такой способ наи­более экономичен и весьма оперативен, но грозит односторонним подходом и требует ясного представления о проблеме исследова­ния, ее четкой формулировки.

Вторая часть этой операции заключается в минимизации числа показателей исходной модели одним из трех названных способов.

3. Обсуждение (очный или заочный опрос более широкого кру­га экспертов) с целью уточнения полученной модели «методом ко­миссии», методом деструктивной отнесенной оценки или разновид­ностью дельфийской техники – в зависимости от степени сложнос­ти, особенностей и степени разработанности предмета исследова­ния, а также от степени уверенности исследовательской группы в адекватности модели предмету исследования.

4. Доработка исходной модели на основании обсуждения мето­дом деструктивной отнесенной оценки и ее окончательная редакция с помощью методов системного анализа.

5. Индикация исходной модели (мобилизация количественной информации и построение динамических рядов индикаторов по каж­дому показателю исходной модели соответственно установленным индикатумам на весь период основания прогноза).

6. Прогнозная ретроспекция – анализ динамических рядов ис­ходной модели с целью выявить особенности тенденций развития предмета исследования.

7. Прогнозный анализ—анализ выявленных тенденций предме­та исследования с целью определения адекватности последующих операций собственно прогнозирования.

Конечный результат процедуры построения базовой модели и ее анализа – удобная для последующих операций модель предмета исследования и комментарии – пояснения к ней, определяющие порядок дальнейшей работы.

Построение модели прогнозного фона

Исходная модель социального прогноза не будет адекватна зада­чам и цели исследования, если она не сопрягается с моделью про­гнозного фона.

Прогнозный фон – это совокупность внешних факторов, влия­ющих на развитие объекта исследования. Данные прогнозного фона выражаются такими же показателями, как и характеристики иссле­дуемого объекта, но в отличие от них, выявленных путем проведе­ния социологического исследования, берутся готовыми или постули­руются условно. Сопоставление профильных и фоновых данных по­зволяет анализировать исследуемое явление с целью разработки про­гноза.

Стандартные аспекты прогнозного фона:

– научно-технический;

– демографический;

– экономический;

– социологический;

– социально-культурный;

– политический;

– международный.

Научно-технический фон: ожидаемые изменения топливно-энергетического, материально-сырьевого, транспортно-коммуникативного, межотраслевого, продовольственного и других балансов; наи­более значительные нововведения в области электрификации, хими­зации, биологизации, космизации, механизации, автоматизации, ком­пьютеризации общественного производства.

Демографический фон: наиболее существенные применитель­но к объекту исследования изменения демографического баланса – рождаемости, смертности, естественного и искусственного (в ре­зультате миграций) прироста или убыли населения.

Экономический фон: проблемы экономической ситуации в стране, данные эффективности общественного производства, балан­са доходов-расходов населения и т.д.

Социологический фон: внепрофильные данные по социальным потребностям и структурам, организации и управления, которые тесно связаны с профильными.

Социально-культурный фон: нововведения в материально-технической или организационно-информационной базе учреждений образования и культуры, которые оказывают наиболее суще­ственные воздействия на функционирование и развитие этих уч­реждений.

Политический фон: 1) внутриполитический – нововведения государственно-правового, законодательного, в частности, порядка, которые ставят в определенные рамки социальное развитие обще­ства по профильным показателям; 2) международный – данные о процессах развития международных отношений, назревания воен­но-политических конфликтов, разрядки, разоружения, развития ми­ровой торговли, контактов в сфере культуры.

Фоновые данные охватывают тот минимум факторов научно-технического, демографического, экономического, социологичес­кого, социокультурного, внутри– и внешнеполитического характера, которые оказывают наибольшее влияние на тенденции и перспекти­вы развития объекта исследования.

Выбранные данные прогнозного фона необходимо свести в сис­тему показателей, а затем последовательно сопоставить профиль­ную систему показателей с фоновой, систему с системой, показа­тель с показателем, выявляя наиболее тесные связи между ними.

Сложность этого этапа заключается в том, что при сопоставле­нии профильных и фоновых данных необходимо учитывать взаимо­действие большого количества характеристик, которые с трудом или совсем не поддаются измерению и могут быть представлены только в виде качественных оценок. Поэтому для данной операции использу­ют различные системы приемов соотнесения профиля и фона, одной из которых является принцип системного подхода. Суть его состоит в следующем:

– рассматривать объект исследования как комплекс взаимосвя­занных элементов (включая обратную связь);

– рассматривать этот комплекс в единстве с внешними факторами, которые обуславливают его функционирование и развитие;

– рассматривать объект, если это возможно, как подсистему, элемент системы более общего порядка;

– рассматривать элементы комплекса, в свою очередь, как час­тные системы со своими собственными подсистемами;

– выявлять, с учетом перечисленных требований, закономер­ности функционирования и развития объекта для выработки реко­мендаций по оптимизации управления им.

Собственно методология системного анализа в общем виде та­кова: исследуемая система представляется в виде объектов, их свойств и связей между ними. К системным объектам относятся: вход, про­цесс, выход, обратная связь, ограничения. «Вход» – состояние, пред­шествующее процессу и изменяющееся при его протекании. «Вы­ход» – результат, конечное состояние процесса. «Процесс» – преобразование «входа» в «выход». «Обратная связь» обеспечи­вает соответствие между фактическим и желательным «выходом» путем изменения «входа». «Ограничение» – разница между «вы­ходом» и требованиями к нему как «входу» в последующую систе­му. В подсистеме «обратной связи» сравнивается ожидаемый «вход» с желательным, выявляется различие, вырабатывается ре­шение о воздействии на «вход» с целью ликвидации или минимиза­ции различия. В подсистеме «ограничение», «выход» анализирует­ся с позиции его последующих модификаций, причем учитывается цель системы и определяются принуждающие связи (разновидность обратной связи), которые согласуются с требованиями к нему на «входе» в последующую систему.

Если между необходимым (желательным) и существующим (ожидаемым) входом есть различие, то оно фиксируется как наличие проблемной ситуации. Проблема – это разница меж­ду существующей и желательной системой, решение ее – осо­бая система, заполняющая разрыв между ними.

Конструирование такой системы осуществляется путем выяснения условий, цели и возможности решения проблемы. Если они известны полностью, проблема носит чисто количе­ственный характер, если известны лишь частично – качественный. Номенклатура функций решения проблемы включает: выявление проблемы, оценку степени ее актуальности, определение ограниче­ния (цели и принуждающих связей) критериев измерения степени приближения действительного и желательного, анализ действитель­ного, определение структуры возможностей для построения набо­ра альтернатив и выбор из них оптимальной, принятие решения, его реализация и определение ее результатов.

Перечисленные основополагающие принципы системного под­хода можно взять в качестве методологической основы системного анализа данных исходной модели и прогнозного фона. При этом «входом» будет показатель или группа показателей в качестве эле­мента или подсистемы профильного объекта, сопряженные с тем или иным элементом его подсистемой прогнозного фона. «Процесс» – оценка степени воздействия прогнозного фона на объект. «Обратная связь» – уточнение или изменение исходных показате­лей. «Ограничения» диктуются особенностями прогнозируемого объекта и его прогнозного фона в целом или особенностями об­становки, в которой рассматривается объект. На «выходе» получа­ются выводы о перспективном значении той или иной взаимосвязи.

Как только устанавливается перспективное значение той или иной корреляции, обнаруживается перспективная социальная проблема, от постановки которой во многом зависит характер и конкретные особенности преобразования исходных показателей в прогности­ческую поисковую модель. При этом «вход» – это поставленная проблема, «процесс» охватывает особенности ее назревания и (или) разрешения, «обратная связь» дает возможность уточнить или из­менить при необходимости постановку проблемы, «ограничения» вытекают из операции объекта, к которому относится проблема. На «выходе» получается оценка ожидаемых результатов назревания и (или) разрешения проблемы при наметавшихся тенденциях.

Последовательность операций при построении модели прогнозного фона и ее анализа

Это следующие операции:

1. Составление предварительного перечня индикатумов модели прогнозного фона по всем семи разделам. Два после­дних раздела (политический и международный) в социальных про­гнозах обычно постулируют условную неизменность фона на весь период упреждения, за исключением тех случаев, когда политичес­кие вопросы входят непосредственно в предмет исследования. Два предыдущих раздела (социологический и социокультурный) также в социальных прогнозах обычно большей частью входят в предмет исследования.

Наиболее детально в социальном прогнозировании разрабатыва­ются три первых раздела (научно-технический, демографический и экономический). Из первого наибольший интерес представляют данные о топливно-энергетической и материально-сырьевой базе, уровне механизации – автоматизации – компьютеризации производства, перспективах строительства, транспорта и средств связи, из второго – о динамике, структуре и миграции населения, из третьего – масшта­бах и характере ассигнований на соответствующие социальные нужды.

2. Сведение предварительного перечня к состоянию, пригодно­му для дальнейших операций, одним из способов: заменой групп однородных показателей обобщающими индексами, агрегацией групп однородных показателей с конструированием показателей более об­щего характера; выделением из каждой группы однородных показате­лей «проблемного» показателя.

3. Обсуждение с целью уточнения полученной модели, ме­тодами «комиссии», деструктивной отнесенной оценки или разновидностью дельфийской техники. Если предмет исследова­ния не особенно сложен, возможно совмещение операций 2 и 3.

4. Доработка модели прогнозного фона на основе обсуж­дения методами системного анализа.

5. Индикация модели прогнозного фона (мобилизация ко­личественной информации в имеющейся литературе, по зака­зам в компетентных учреждениях или условно постулируемой, с построением динамических рядов).

6. Прогнозная ретроспекции фоновых данных.

7. Прогнозный анализ фоновых данных, заключающих в себе не только тенденции периода основания, как в исходной модели, но и тренды периода упреждения по полученным (или постулированным) готовым данным.

Конечный результат – документ того же объема и характера, что и разработанный для построения исходной модели. Иногда для более основательной ориентации последующих операций к обоим документам добавляют так называемый предмодельный сценарий (в смысле – предшествующий прогнозным моделям), который по существу является дальнейшим развитием концептуальных рабочих гипотез и содержит общие предварительные соображения о возможном и желательном состоянии объекта исследования в будущем с учетом данных прогнозного фона.

Лекция 12

ПОИСКОВЫЙ ПРОГНОЗ

1. Методика прогнозного поиска

При сравнении обществоведческих и естественнонаучных прогнозов легко прослеживаются их специфические особенности. Мы уже говорили, что большинство объектов исследования в естествен­ных и технических науках совсем или почти не поддается видоизме­нению посредством действий на основе решения, принятого с уче­том прогноза. Во всех без исключения сферах исследования есте-160ственных и технических наук – атмосфере, гидросфере, литосфере, биосфере, техносфере, космосфере, микросфере и т.п. – речь мо­жет идти только о безусловном предсказании возможного реально­го состояния прогнозируемого объекта с целью приспособиться к этому состоянию (например, прогноз погоды).

Объекты исследования общественных наук, как правило, срав­нительно легко поддаются видоизменению с помощью действий на основе решения, принятого с учетом прогноза. Именно это обстоя­тельство делает методологически несостоятельной ориентацию про­гноза на получение безусловного предсказания: любое предвосхи­щение возможного будущего реального состояния прогнозируемо­го объекта, а также решения и действия на основе такого предсказания видоизменят исходное состояние, и прогноз станет недостоверен.

Тем не менее, многие социальные процессы, теоретически поддающиеся управлению, на практике развиваются стихийно, что дает основание применять к ним методы естествоведческих прогнозов. При этом следует иметь в виду, что стихийность протекания анали­зируемого процесса может смениться строго контролируемым це­ленаправленным развитием (например, давно назрела необходи­мость таких перемен в сферах расселения, градостроительства, демографии и многих других). Такие изменения могут осуществляться как волевым порядком, так и с учетом научного анализа, диагноза и прогноза исследуемого явления. Из этого следует, что в отличие от естественнонаучных социальный прогноз должен быть ориентирован не на безусловное предсказание, а на содействие оптимизации принимаемых решений.

Реализуется эта задача путем использования исследовательской техники поискового и нормативного прогнозирования, дающего достаточно обоснованные материалы при выработке рекоменда­ций для целеполагания, планирования, проектирования и управле­ния в целом.

Основная задача поискового прогноза при этом – выявление перспективных проблем, подлежащих решению средствами управ­ления. Предсказание в данном случае носит сугубо условный харак­тер, базирующийся на абстрагировании от возможного и даже не­обходимого вмешательства со стороны сферы управления. Мето­дологически недопустимо сводить социальный прогноз к поиску, но столь же недопустимо переходить сразу к нормативной разра­ботке данной модели, не имея представления о проблемной ситуации, в условиях которой и для преодоления которой будет функцио­нировать предложенный оптимум.

В наиболее общем виде поисковый (изыскательский, исследовательский, трендовый, генетический, эксплоративный) прогноз выг­лядит как условное продолжение в будущее тенденций развития изучаемых явлений, закономерности развития которых в прошлом и настоящем достаточно хорошо известны. При этом заведомо абстрагируются от возможных и даже необходимых, неизбежных плано­вых, программных проектных и организационных решений, способ­ных существенно изменить наметившиеся тенденции. Суть и цель прогнозного поиска не в адекватном предвосхищении будущего ре­ального состояния прогнозируемого объекта, а в выяснении того, что реально произойдет при сохранении существующих тенденций развития, т.е. при условии, что сфера влияния не выработает поиско­вых решений, способных изменить неблагоприятные тенденции.

Исследовательская техника разработки поискового прогноза базируется на принципе экстраполяции в будущее (или интерполяции отсутствующих значений) динамических и на данных, закономерно­сти развития которых в прошлом известны. Собственно экстраполя­ция (интерполяция) может быть довольно сложной, учитывающей разнообразные факторы и делающей прогноз более информатив­ным. При этом на практике поисковый прогноз дает не одно, а це­лый ряд возможных значений, позволяющих точнее ориентироваться в складывающейся ситуации.

Наиболее простой является так называемая прямая (механичес­кая, наивная) экстраполяция, которая продолжает начатый динами­ческий ряд со времени основания до времени упреждения прогно­за, реализуясь по принципу: если имеется 1, 2, 3, 4 (период основа­ния), то при условии невмешательства извне и сохранения наметив­шейся тенденции динамический ряд будет выглядеть как 5, 6, 7, 8 и т.д. по периоду упреждения (или в случае интерполяции: если 1, 2, 3, 6, 7, 8, то в середине окажется 4, 5) Не следует недооценивать эффек­тивность такой логики: во многих случаях жизни важные социальные процессы развиваются именно подобным образом и прогноз на этой основе оказывается в высокой степени достоверным.

Правда, на практике социальные прогнозы часто развертывают­ся гораздо более сложным образом – не обязательно линейно, а, допустим, в геометрической прогрессии, экспоненциально, гипер­болически, логистически и т.д. Однако на каждый такой случай существует или может быть введена соответствующая математичес­кая формула, позволяющая усложнять экстраполяцию до любой требуемой степени. Поэтому 1, 2, 3, 4 не обязательно должны озна­чать в экстраполяции 5, 6, 7, 8. Экстраполяция может выглядеть и как 6, 9, 15, 24, и как 16, 32, 64, 128, и даже как 5, 4, 3, 2, 1 (в зависимости от используемой формулы). Она может быть не только количествен­ной (статистической), но и качественной (логической), например при экстраполяции какого-нибудь явления на более широкий круг дру­гих явлений во времени или пространстве (либо в том и другом сразу) с использованием метода аналогии.

Такая техника широко используется в естествоведческих прогно­зах в тех случаях, когда исследуемые процессы развиваются сооб­разно выявленным закономерностям устойчиво, без отклонений и колебаний. В социальной сфере такие процессы встречаются редко. Как правило, в своем развитии они претерпевают изменения, мате­матическая формализация которых требует использования дополни­тельных приемов минимизации недочетов прямой экстраполяции.

Один из них – вычленение крайних возможных значений экстраполируемого динамического ряда по заранее заданным критери­ям, т.е. определение верхней и нижней экстрем. Причем предпола­гается, что за верхней экстремой простирается область абсолютно нереального, фантастического, а за нижней – абсолютной невоз­можности функционирования прогнозируемого объекта, область катастрофического. Сложность в использовании этого приема – определение и основание критериев построения экстрем.

Другой прием (дополняющий первый) – определение наибо­лее вероятного значения с учетом данных прогнозного фона (науч­но-технического, демографического, экономического, социологи­ческого, социокультурного, политического и международного). Не­обходимо выявить по каждой группе наиболее информативные в каждом конкретном случае показатели и соотнести их со значения­ми прямой экстраполяции, а если понадобится, – и со значениями верхней и нижней экстрем. В результате операции будет определе­но значение наиболее вероятного тренда – экстраполированной в будущее тенденции.

Таким образом, поисковый прогноз содержит четыре основные компоненты:

1) данные прямой экстраполяции динамических рядов исходной модели, служащие первоначальным ориентиром дальнейших про­гнозных построений;

2) верхняя экстрема прогнозного поиска: результат сопоставле­ния данных первой поисковой модели с данными прогнозного фона. Позволяет определить максимальное отклонение тренда в сторону области нереального;

3) нижняя экстрема прогнозного поиска: вычисляется теми же способами, что и верхняя. Определяют максимально возможное отклонение тренда до предела, за которым начинается область ката­строфического;

4) наиболее вероятный тренд (экстраполированная в будущее тенденция) между верхней и нижней экстремами с учетом данных прогнозного фона.

В процессе прогностического исследования недопустимо при­нижение значения ни одного из перечисленных компонентов. Пер­вые три (прямая экстраполяция, верхняя и нижняя экстремы) слу­жат как бы ограничителями наиболее вероятного тренда, очерчива­ющими границы реального в возможных его изменениях. Прямая экстраполяция здесь играет роль исходного момента, сдерживаю­щего фактора при чрезмерном разбросе оценок противоречащих данных прогнозного фона.

Вместе же взятые, все четыре компоненты расширяют познава­тельные возможности лиц, принимающих решения, показывают недопустимость решений, выводящих объект на уровень утопии или катастрофы, стимулируют эвристичность мышления, дают возмож­ность более основательно взвешивать возможные последствия при­нимаемых решений, а все это вместе обеспечивает высокую сте­пень объективности и, следовательно, эффективность этих решений.

Необходимо также отметить, что при разработке целевых, пла­новых, программных, проектных, организационных прогнозов спе­цифические особенности поискового прогноза будут проявляться сообразно особенностям процессов разработки целей, планов, про­грамм, проектов, организационных решений. Результатом прогноз­ного поиска будет не реально ожидаемое состояние, к которому следует приспособиться, а комплекс проблем, которые необходи­мо решить. Сама по себе цель поискового прогноза – выявление ожидаемого проблемного состояния, перспективных проблем, каждая из которых является составляющим звеном своеобразной ситуации – проблемной.

2. Проблемная ситуация и перспективы ее развития

Наиболее важный этап разработки поискового прогноза – постро­ение прогностической модели путем преобразования параметров исходной по законам прогностики и возможно более объективной интерпретации этих данных. Сущность этой процедуры сводится к выяснению особенностей перспектив дальнейшего развития объек­та исследования при наметившихся тенденциях с условным абстра­гированием от возможного или необходимого вмешательства со стороны сферы управления, т.е. к выяснению особенностей про­цесса назревания перспективной социальной проблемы (или ее раз­решения, если таковое уже наметилось, и проблема, таким образом, носит преходящий, текущий характер). Методология системного подхода требует рассмотрения каждой проблемы в контексте систе­мы – определенного проблемного состояния, более того, в рамках метасистемы – комплекса подобных состояний, который именует­ся проблемной ситуацией.

Собственно процедура построения поисковой прогностической модели состоит из изучения и затем – формализации качественно-количественных оценок перспектив развития проблемной ситуации. Основные характеристики развития этого социального явления таковы:

– проблема как особого вида противоречие, разрыв между действительным и желательным;

– проблемное состояние, при котором объективно существует и субъективно осознается человеком, социальной группой или об­ществом в целом необходимость существенных изменений, чтобы по возможности сблизить желательное и действительное состояния;

– проблемная ситуация как совокупность проблемных состоя­ний, такое положение вещей в какой-либо области в целом, при ко­тором указанная необходимость выступает как внешний импера­тивный комплекс для личности, группы или общества, как социаль­ное явление. При этом следует иметь в виду, что проблема и про­блемное состояние могут и не носить социального характера.

Если проблема или проблемная ситуация объективно существу­ет, но субъективно не осознается людьми, она практически не явля­ется актуальной (хотя в теории объективно ее актуальность может быть достаточно высокой). Если же ситуация представляется людям проблемной, а объективно таковой не является, то это псевдопроб­лемная ситуация.

Исходный момент в этой цепи – обычная нормальная ситуа­ция, при которой разрыв между действительным и желательным несущественен и носит по преимуществу количественный харак­тер. Только такая ситуация может являться нормальной, т.к. отсут­ствие разрыва между действительным и желательным влечет за со­бой исчезновение стимулов не только развития, но и просто суще­ствования, и вызывает катастрофу (распад, деградацию личности, группы, общества, не способных нормально существовать).

Когда разрыв между действительным и желательным становится чрезмерным, не совместимым с нормальным функционировани­ем социального объекта, возникает проблемная ситуация. Процесс перехода от нормальной ситуации к проблемной обычно развива­ется постепенно, и это развитие называется назреванием проблем­ной ситуации. Если происходит своевременное вмешательство сфе­ры социального управления, то процесс назревания прерывается и ситуация возвращается, точнее превращается вновь в нормальную, но обычно уже на более высоком уровне функционирования, бла­годаря чему и происходит развитие личности, общества.

Если же сфера управления бездействует или запаздывает с реак­цией, то проблемная ситуация оказывается полностью назревшей, сформировавшейся, и возникает необходимость существенных из­менений под страхом приостановки нормального функционирова­ния и тем более развития социального объекта. В этом случае вме­шательство со стороны сферы управления не только категорически необходимо, но и сильно затруднено, поскольку приходится прини­мать срочные меры аварийного характера в условиях острого дефи­цита времени и средств. Однако и на этом этапе энергичное и эф­фективное вмешательство, пусть с трудом, но способно ввести си­туацию в нормальное русло.

Бездействие или неэффективность сферы управления при пол­ностью назревавшей проблемной ситуации неизбежно переводит последнюю на следующий уровень: начинает назревать критичес­кая ситуация. Развитие, по существу, прекращается. Мало того, на­ступает приостановка нормального функционирования одного эле­мента объекта за другим и возникает опасность катастрофы. Поло­жение и на этом этапе, в принципе, можно нормализовать, но уже ценой неизмеримо большей затраты сил и средств, чем на предыдущем.

Если нормализации не происходит, начинается следующая и последняя стадия: назревание катастрофической ситуации. По мере развития этого процесса нормализовать положение оказывается все труднее, и попытки становятся безнадежными. Наступление катаст­рофической ситуации означает гибель, распад, разложение соци­ального объекта с превращением его в качественно иное состояние.

Альтернатива катастрофической ситуации – революционная си­туация как реакция общества на критическую ситуацию с целью произвести социальный переворот, способный перевести объект не вообще в качественно иное, а в желательное качественно иное со­стояние, позволяющее ему нормально функционировать и разви­ваться на качественно более высоком уровне. Такая ситуация мо­жет возникнуть в любой сфере деятельности: в науке (как социаль­ном институте), в технике, демографии, культуре, экологии и т.д.

Рассмотренный процесс не является чем-то фатальным, предопределенным, неизбежным. Это не предсказание, а информация для лиц, принимающих решения, помогающая принимать их заблагов­ременно и на более обоснованном уровне, с пониженным риском отклонения от оптимума. Такого рода подход к информации поискового характера снижает неизбежный оттенок негативности в отношении к ней как к пророчеству и ставит ее на службу задачам планирования и управления.

Методологически важен и вопрос о том, чтобы, рассматривая последствия назревания проблемной (критической) катастрофичес­кой ситуации, по возможности более реально представить себе же­лательные и негативные аспекты качественно нового состояния, и в общем виде – желательность или нежелательность самого этого состояния. Если проблему не решать, произойдет катастрофа, и по­явится новая, более сложная и трудная проблема, возможно, даже множество таких проблем, неудача в решении которых ведет к даль­нейшим ступеням упадка, деградации, разложения (если катастро­фа не означает полной гибели данного социального организма). Ре­шить проблему – значит выйти на уровень новых, возможно еще более сложных, но и более «высоких» проблем, разрешение кото­рых обусловливает дальнейший прогресс человечества. Такова диа­лектика назревания и преодоления проблемных ситуаций.

3. Социальные проблемы и их систематизация

Как уже отмечалось, наиболее распространенная интерпрета­ция понятия «социальная проблема» – это разрыв между действительным и желательным, создающий своеобразное поле неопреде­ленности. Любое социологическое исследование, прогностическое в частности, – это прежде всего научное исследование социальных проблем, которым подчинен выбор соответствующих предметов исследования.

Характерные особенности социальных проблем следующие:

1) решение проблемы одного уровня вызывает появление более сложных проблем более высокого уровня;

2) связь с конкретно-исторической обстановкой данного обще­ства на данном этапе его развития;

3) решение социальной проблемы обязательно связано с соци­альной целью (подразумевается сознательная целенаправленная деятельность людей).

Структурные компоненты механизма генезиса социальной про­блемы таковы:

1) социально-экономическая обстановка, существовавшая, ког­да социальные проблемы были существенно иными;

2) социальные институты, созданные в реальных условиях для решения проблем;

3) возникновение новой социально-экономической обстановки (по мере решения проблем);

4) растущая неадекватность старых институтов новой обстанов­ке (назревание проблемы);

5) осознание необходимости создания новых институтов для ре­шения новых, назревающих проблем (путей решения проблемы).

Наиболее важны для проведения поискового прогностического исследования следующие группы проблем (см. табл. 4):

– глобальные, региональные и локальные. Их интерпретация в поисковом прогнозе зависит от того, какой пространственный мас­штаб исследуется. Если рассматриваются общемировые социальные проблемы, «глобальным» будет именно общемировой уровень, т.е. проблемы, актуальные для всего человечества в целом. «Региональ­ным» здесь будет крупный социально-экономический регион мира (Латинская Америка, напр.) или достаточно крупное государство (с соответствующими оговорками в каждом конкретном случае). «Ло­кальное» же будет относиться к отдельному государству, отдельно­му району крупных государств (тоже с оговорками).

Таблица 4
Типы социальных проблем

При анализе проблем, характерных для отдельных мировых социальных систем, понятие «глобальное» относится к ним, а понятия «региональное» и «локальное» опускаются на уровень ниже, до масштабов отдельных государств и их отдельных районов.

Если же исследуются социальные проблемы какой-либо отдельной страны, понятием «глобальное» относится к ней в целом, понятие «региональное» более четко соотносится с тем или иным райо­ном страны, а понятие «локальное» – с отдельными населенными пунктами.

– традиционные и новые. Традиционные – те, которые в том или ином виде сохранились со времени предшествующей соци­ально-экономической обстановки и требуют дополнительных уси­лий для своего разрешения. Новые – возникшие при сложившейся новой социально-экономической обстановке; по ним еще не пред­принималось попыток разрешения; они, как правило, требуют эв­ристического, принципиально нового подхода к разрешению.

– текущие и перспективные (наиболее важные для поискового социального прогнозирования). В широком плане текущие пробле­мы – те, которые успешно разрешаются в настоящее время или имеют тенденцию к скорой самоликвидации, перспективные – раз­решение которых предполагает более или менее длительные допол­нительные усилия в будущем. В более узком и строгом смысле пер­спективными считаются те проблемы, которые имеют тенденцию к назреванию в долгосрочной перспективе порядка нескольких бли­жайших десятилетий и требуют качественно нового подхода к свое­му разрешению, тогда все прочие относят к разряду текущих.

Однако следует иметь в виду, что попытки составления перечней социальных проблем, какими они предстают перед исследователя­ми, дают мало конструктивного в плане их анализа, диагноза и про­гноза, пока не выделен основополагающий критерий систематиза­ции, сведения проблем в определенную систему. Только после это­го появляется возможность составить более или менее отчетливое представление о генезисе и структуре, тенденциях и перспективах развития, путях решения этих проблем как определенной системы. Опыт социологических исследований показывает, что осмыслить и использовать какой-либо дискретный набор практически реально только тогда, когда анализу подлежит не более чем несколько десят­ков структурных единиц. Чтобы привести в такое состояние тысячи реально существующих проблем, их агрегируют в блоки как можно более общего характера. Чтобы минимизировать при этом опас­ность потери репрезентативности изучаемого круга проблем, сде­лав набор блоков в каких-то отношениях односторонним, необходи­ма упорядоченная совокупность концепций, определяющая харак­тер и направление анализа, диагноза и прогноза изучаемого объек­та, принцип сведения проблем в определенную систему. Без этого не только невозможно критически оценивать конструируемые сис­темы социальных показателей или проблем (степень объективности или субъективности их построения), но даже сопоставлять такие си­стемы.

4. Построение «дерева социальных проблем»

В реальной жизни общества социальные проблемы обычно об­разуют систему иерархического характера. Одна или несколько про­блем занимают на этом «дереве» «коренное» или, точнее, «ключе­вое» положение (коль скоро их решение открывает дорогу для реше­ния других проблем), еще несколько проблем являются как бы «суб­ключевыми», производными первого порядка («ствол дерева»), за­тем следуют более многочисленные производные второго порядка («ветви дерева»), еще более многочисленные – производные тре­тьего, четвертого и т.д. порядков («сучья дерева», «листья дерева» и пр.). При этом производные здесь принимаются не как логически проистекающие одна из другой, порождающие одна другую, а как последовательно получающие возможность разрешения по мере успешного решения предыдущей.

«Дерево социальных проблем» имеет три стороны:

1) простейшая – дезагрегация проблем на все более детальные составляющие предыдущего уровня;

2) более сложная – производные первого, второго, третьего и т.д. порядков, логически вытекающие одна из другой;

3) наиболее сложная – возникновение существенно новых про­блем по мере решения текущих и перспективных. «Дерево проблем» строится как бы «снизу вверх»:

– определяется одна или несколько ключевых проблем;

– выделяются проблемы еще более конкретного порядка для обеспечения решения проблем следующего уровня и т.д.;

– определяются максимально детализированные частные про­блемы, решение которых приводит к достижению целей того же максимально детализированного уровня.

Следует заметить, что в конкретных, частных случаях достаточно адекватное «дерево социальных проблем» можно построить, обратясь к концепции целевых группировок прогнозов. При таком под­ходе вершину «дерева» образует профильная проблема, соответ­ствующая предмету исследования, а «ветви» разного уровня – ее дезагрегированные предпроблемы в сочетании с проблемами фо­нового характера, т.е. внешними факторами, влияющими на реше­ние профильной проблемы.

Рекомендации по методике систематизации и определения путей оптимального решения социальных проблем:

1. Каждую социальную проблему необходимо рассматривать в контексте не только смежных, но и всей системы социальных про­блем общегосударственного и общемирового масштаба. Попытка рассматривать проблему изолированно или даже только на фоне нескольких смежных проблем может привести к ошибочным оцен­кам ее особенностей и характера, неверным рекомендациям опти­мальных путей решения и оставить вне поля зрения исследователя побочные последствия решения проблемы в более отдаленном бу­дущем, что резко снизит эффективность поискового прогноза.

2. Прежде чем приступить к решению проблем, располагающих­ся на «ветвях» иерархической системы, нужно обеспечить решение основополагающих проблем на «стволе» и прежде всего – ключе­вых «корневых». Поэтому при построении исходной модели про­гнозируемого объекта необходим строгий системный подход, ина­че поисковая модель, построенная на этой основе, окажется неадек­ватной, дезориентирующей процесс принятия решений.

3. Ориентировать цели и задачи, рабочие гипотезы и структуру, время основания и упреждения, методы и организацию прогноза следует таким образом, чтобы прояснить не только процесс назре­вания проблемы при различных условиях его протекания и даже не только альтернативные возможности ее решения, но желательно и последствия основных вариантов решения, причем не только непос­редственных, а и второго, третьего и т.д. порядков. Это ключевая проблема самого поискового прогнозирования. Решение её упира­ется в последовательное повышение действенности методик, вклю­чающих возможно более широкий круг традиционных и новых ме­тодов практики разработки прогнозов.

Последовательность операций при разработке поискового прогноза

1. Прямая (механическая) экстраполяция динамических рядов исходной модели на период упреждения прогноза с целью создать ориентирующую основу для последующих операций методами трендового моделирования и сведения их в систему первой (основной) поисковой модели.

2. Вычисление так называемой верхней экстремы прогнозного поиска: сопоставление данных первой поисковой модели с данны­ми прогнозного фона и определение таким путем максимально возможных отклонений тренда до условного рубежа, за которым начи­нается область заведомо нереального, фантастического (например, максимально возможного роста темпов и масштабов автоматиза­ции производства, роста народонаселения и т.д.).

Здесь, как и в даль­нейшем, уже не обойтись трендовыми моделями, требуется расши­рение аппарата моделирования (формализованные сценарии, мат­рицы, графы, сетевые и имитационные модели и пр.). Полученные результаты сводятся в систему второй поисковой модели прогноза.

3. Вычисление нижней экстремы прогнозного поиска теми же способами с определением максимально возможных отклонений тренда до противоположного условного рубежа, за которым начи­нается область заведомо катастрофического (например, истоще­ние ресурсов, нехватка средств, депопуляция и пр.). Результат – третья поисковая модель прогноза.

4. Вычисление наиболее вероятного тренда между верхней и нижней экстремами на основе углубленного анализа данных про­гнозного фона теми же способами, что и при вычислении верхней и нижней экстрем. Результат – четвертая (заключительная) поиско­вая модель прогноза, которая представляется обычно в виде «дерева социальных проблем», подлежащих решению.

5. Обсуждение всех четырех или хотя бы заключительной поис­ковой модели путем опроса экспертов (желательно с учетом психо­логии экспертов, с обращением к дельфийской технике заочного коллективного опроса и лишь в случае острой нехватки времени и средств – к очному опросу, гораздо менее эффективному в дан­ном случае; индивидуальные экспертные оценки, даже очные, со­пряжены с повышенным риском односторонности, неадекватности экспертизы).

6. Доработка поисковых моделей прогноза на основе обсужде­ния и сведение их в единую систему. Методологически недопусти­ма подмена такой системы любой из поисковых моделей – даже заключительной, так как для нужд управления чрезвычайно важно иметь представление не об одном тренде (как бы основательно он не был рассчитан), а обо всем «веере трендов», охватывающем область реально возможного и позволяющем заранее принимать во внимание различные возможные отклонения от наиболее вероят­ного тренда.

Лекция 13

НОРМАТИВНЫЙ ПРОГНОЗ. ВЕРИФИКАЦИЯ ПРОГНОЗА. ВЫРАБОТКА РЕКОМЕНДАЦИЙ ДЛЯ УПРАВЛЕНИЯ

1. Характерные особенности нормативных разработок

Нормативный прогноз является самостоятельной процедурой прогностического исследования и проводится непосредственно за поисковым прогнозом. Собственно процедура нормативного про­гноза состоит из следующих операций:

– определение абсолютного и относительного оптимумов по предварительно разработанным и заданным критериям и постро­ение соответствующих нормативных прогнозных моделей;

– обсуждение построенных моделей методами опроса экспер­тов и, при необходимости, населения;

– доработка моделей на основе обсуждений. Нормативное прогнозирование находится в тесной и сложной связи со следующими моментами:

– целеполагание;

– нормы и нормативы;

– оптимизированные расчеты при разработке планов, про­грамм, проектов.

Для разработки нормативного прогноза применимы почти все методы, используемые в поисковом прогнозировании, и различие между нормативным и поисковым подходами в этой области заклю­чается не в методике, а в логике исследования. В основе технологии разработки нормативного прогноза лежит иная и значительно более сложная идея, чем при прогнозном поиске. Если в поисковом про­гнозе основу исследования составляет экстраполяция в будущее динамического ряда данных, закономерности развития которых в прошлом и настоящем известны, то в нормативном – это оптими­зация (выбор наилучшего из возможных) значений этих данных по критериям, заранее заданным средствами целеполагания.

Нормативное прогностическое исследование начинается с целеполагания. Цель может быть поставлена двумя способами:

– абстрагируясь от ограничений прогнозного фона;

– в соответствии с этими ограничениями.

Это две идущие в одном направлении, но не тождествен­ные друг другу цели. В каждом случае требуется особый мето­дологический подход.

В случае абстрагирования от ограничений прогнозного фона возможны два подхода: волюнтаристский и научный. Последний требует четкой ориентации на какой-либо идеал, т.е. особую разновидность цели. Если идеал отсутствует, нор­мативный подход теряет смысл. В социальной сфере идеал су­ществует всегда, во всяком случае объективно, на него ориентирована любая деятельность человека, группы, общества. На выявление перспективных проблем, эффективное решение ко­торых подразумевает конкретный идеал, направлен поиско­вый прогноз. Нормативный же прогноз ориентирован на оп­ределение альтернативных путей решения проблем, выявлен­ных прогнозным поиском, путей достижения конкретного иде­ала. Скорректированный конкретный идеал играет роль обо­снования нормативного прогноза и призван содействовать повышению эффективности его в плановых, программных, проектных, организационных разработках.

При анализе данных прогнозного фона в силу их противо­речивости необходимо находить компромисс между ними, ори­ентироваться не просто на «наилучшее», «идеальное», а на «наи­лучшее из возможного». Это реализуется путем перехода к ориен­тации на какой-то оптимум, который базируется на определенном идеале и представляет собой еще одну разновидность цели. Конк­ретный идеал станет абсолютным оптимумом, полученное его уточнение – оптимумом относительным. Оба они являются целью – продуктом целеполагания, т.е. принятия решения, касающегося цели. Для осуществления нормативного прогноза необходимо перевести это решение из категории «децидивного» (управленческого) в кате­горию «эвентуального» (возможного при известных обстоятель­ствах). С этого действия начинается собственно нормативный прогноз.

Технически он реализуется путем так называемой реверсивной экстраполяции – от будущего (времени упреждения прогноза) к настоящему, т.е. посредством трендового моделирования особого рода, специально рассчитанного на разработку нормативных про­гнозов. Его подкрепляют моделированием – матричным, сценар­ным, сетевым, операционным и пр., морфологическим анализом, опросом экспертов и т.д.

В поисковом прогнозе конечным результатом исследова­ния является перспективная проблемная ситуация, которая иерархически формализуется в виде «дерева проблем». При нормативном прогнозе путем целеполагания задается «дере­во целей», где вершина – идеал, средние уровни – разные стороны оптимума, нижний уровень – решение конкретных проблем. Дальнейшие действия начинаются с существенного уточнения «дерева целей» средствами прогнозирования; оп­ределения путей возможной реализации этих целей, решения проблем.

Их выполняют методом нормативного моделирования. При этом необходимо иметь в виду, что проведение каждого эвен­туального мероприятия тесно связано с разного рода норма­ми: техническими, экономическими, социальными, правовы­ми и т.д., т.е. норма – своего рода цель, отличная от цели-идеала и цели-оптимума, но органически входящая в процесс целеполагания. Любое стремление соблюсти какую-либо нор­му, приблизиться к ней, не нарушить ее – это разновидность стремлений достичь определенной цели. При этом существен­ную роль играют нормативы как ориентиры, регулирующие не только целеполагание, но и направленность прогнозных нормативных разработок.

Соединение получаемых двух нормативных прогнозных значений (абсолютное для ориентации исследования и отно­сительное) с четырьмя поисковыми (прямая экстраполяция, верхняя экстрема, нижняя экстрема, наиболее вероятный тренд) дает в результате так называемое «прогнозное поле», позволяющее выработать рекомендации для повышения эффективности управле­ния социальными процессами путем сопоставления разных значе­ний, «взвешивания» последствий разного рода эвентуальных реше­ний, нахождения среди них оптимального, которое и рекомендуется для реализации средствами управления.

Итак, результатом поискового прогноза являются определение перспективных проблем, подлежащих решению средствами управ­ления, выявление проблемной ситуации, которая способна перерасти в критическую, а в некоторых случаях – катастрофическую, если не принять своевременных мер к ее преодолению. Аналогич­ным результатом нормативного прогноза будет определение воз­можных путей решения проблем, выявленных прогнозным поис­ком, возможных путей достижения цели, т.е. выявления целевой си­туации, которая должна быть реализована средствами управления для решения назревших или назревающих проблем. В силу этого обстоятельства так же, как в поисковом прогнозе, необходимо под­робно рассмотреть сам феномен социальной проблемы. Для нормативного прогноза особое значение приобретает знание феноме­на социальной цели.

2. Характерные особенности социальной цели, ее виды и классификация

Цель – предвосхищение не любого результата, а идеально предполагаемого, желаемого, отбор желательных из множества других возможных результатов путем решения на основе предварительных сравнений и оценок. Поскольку выбор цели, ее постановка, – все­гда решение, то целеполагание, как и планирование, программиро­вание, проектирование, в отличие от прогнозирования, относится к категории не предвидения, а управления. Выбор цели, как и всякое решение, в отличие от прогноза, не может быть вероятностным, альтернативным, эвентуальным. Вероятность постановки или реа­лизации цели можно определить так же, как рассматривать альтер­нативные цели и оценивать эвентуальность появления или достиже­ния цели. Решение о выборе, постановке той или иной цели может быть произвольным, спонтанным, импульсивным, волюнтаристс­ким, субъективистским, хотя может и должно базироваться на науч­ной информации аналитического, диагностического и прогности­ческого характера (отсюда вытекает необходимость целевого про­гноза). Основополагающим методологическим тезисом любого нор­мативного прогнозирования является утверждение, что целепола­гание – не предсказание, а решение. Без учета этого обстоятель­ства прогноз с самого начала будет методологически дезориентиро­ванным и по сути бесплодным.

Цель как специфическая разновидность решения представляет собой один из элементов механизма социальной активности субъек­та. Основные звенья этого механизма таковы:

1) социальные ценности (все социально значимое для людей);

2) потребности (способности и стремление к потреблению цен­ностей);

3) интересы (осознанные потребности);

4) мотивы (побуждения к деятельности на основе осознан­ных потребностей);

5) ориентация (на соответствующую деятельность);

6) установка (конкретизация ориентации);

7) цель (решение о том, что надо осуществить, чего надле­жит достигнуть в предпринимаемой деятельности);

8) собственно решение начать деятельность;

9) деятельность (действия, направленные на удовлетворе­ние потребности, на достижение цели).

Приведена наиболее распространенная в общественных науках интерпретация механизма социальной активности субъекта. Таким образом, цель не может существовать без цен­ностей, потребностей, интересов, мотивов, ориентации, уста­новки. Так же как деятельность не существует без цели.

Классификация целей проводится не по одному, а по мно­жеству критериев (материальные и духовные, индивидуальные и групповые, производственные и непроизводственные, гло­бальные и локальные, минимальные и максимальные, кроме того, они могут быть элементарными и сложными, возвышенными и низменными и т.д.)

Особо важные критерии для классификации целей: перс­пективность (ближняя и дальняя), финальность (промежуточ­ная и конечная), характер проявления (цель как средство и са­моцель), предназначение (функциональное и предметное) и др.

Любая цель есть стремление решить какую-то проблему, социальная цель – стремление решить соответствующую со­циальную проблему. Это говорит о диалектическом единстве цели с соответствующей проблемой.

То же самое «целевая ситуация», фигурирующая в норматив­ном прогнозировании, по сути своей, та же научная абстракция, что и «проблемная ситуация», выявлению и уточнению которой на пер­спективу служит поисковое прогнозирование. В действительности, на практике речь идет, как правило, о «проблемно-целевой ситуа­ции», поскольку возникшая проблема порождает стремление ее ре­шить, а значит, неразрывно связана с соответствующей целью.

Любая система целей так же, как и система проблем, иерархична по своей структуре. Какая-то из целей является главной, основной, 178конечной, высшей, или самоцелью, а остальные – вспомогатель­ные, промежуточные, или, по другому, цели низших порядков, рас­полагающиеся на различных уровнях иерархии приоритетов. При­чем каждый уровень может иметь свои структурные подразделения (подцели). Сложные системы целей, как и сложные системы про­блем, строятся по принципу «дерева целей», в основе которого ле­жит конечная цель, или самоцель, за ней следуют производные от нее цели второго, третьего и т.д. порядка.

Процесс выработки целевых решений – тот же, что и плановых, пред– и постплановых программных, проектных и текущих управ­ленческих решений, и представляет собой особую разновидность теоретико-практической деятельности в сфере управления. Этот про­цесс называется целеполаганием и является однопорядковым, с пла­нированием, пред– и постплановым программированием, проекти­рованием, принятием текущих управленческих решений. Процесс выработки целевых решений в общем виде выглядит следующим образом:

– целевое решение может вырабатываться только при условии целесообразности данного процесса или явления (т.е. только в отно­шении тех процессов, которые могут иметь в перспективе опреде­ленное, относительно завершенное состояние, материальная или идеальная модель которого представляется в качестве цели);

– целесообразность есть необходимая, но недостаточная пред­посылка целеполагания. Необходима еще целенаправленность дея­тельности с точки зрения объективных условий ее развития и целеу­стремленность самого субъекта деятельности;

– процесс целеобразования (выработки целевого решения) осуществляется путем признания и осознания соответствующей потребности, а также целей и путей ее удовлетворения;

– процесс целеобразования завершается собственно целевыми решениями – целепостановкой или целеполаганием. Эти два поня­тия рассматриваются двояко, в зависимости от того, насколько де­тально анализируется заключительная стадия процесса целеобразо­вания: 1) одно – как предварительное решение, другое – как окон­чательное; 2) как синонимы;

– понятия целесообразности, целенаправленности и целеустремленности, целеобразования, целепостановки и целеполагания объединяются в понятие «целеформирование»;

– ключевой элемент целеполагания – выбор цели, или целевое решение, которое во многом зависит от свободы выбора. Если выбора нет совсем, то цель может быть только условной (квазицель), т.к. результат заранее предопределен. На практике же речь обычно идет о различных ограничениях выбора; детерминированности про­шлым, обусловленности возможностями будущего и особенностя­ми настоящего, требовании логической непротиворечивости раз­личных целей, приоритетности каждой цели в системе целей и т.д.

– основа целеполагания – диалектическое взаимоотношение категорий «цель», «средство», «результат». Цель не достижима без средств к ее осуществлению. Но достижение какой-то одной цели может стать средством для достижения другой и так далее, вплоть до конечной цели – самоцели. Эта особенность целеполагания нашла отражение в делении целей на функциональные и предметные. Ло­гически экстраполируя простейшие цели на все более высокие уров­ни потребностей, мы последовательно превращаем все цели, кроме конечной, в квазифункциональные. Это придает особую значимость вопросам соподчинения, иерархизации целей. Вместе с тем конк­ретный результат деятельности далеко не всегда совпадает с целью, и чтобы совпадение было возможно более полным, необходимо по­вышение эффективности целеполагания тем же способом, что и повышение эффективности планирования, программирования, про­ектирования – опорой на специальные научные разработки, в час­тности в области поискового и нормативного прогнозирования;

– необходимость соподчинения целей в целеполагании требует решения вопроса о принципах систематизации. Чтобы свести конг­ломерат разнохарактерных целей в упорядоченные совокупности – системы, необходима их классификация и типологизация. При­менительно к нормативному прогнозу классификация социальных целей предполагает анализ составных частей целого, а типологиза­ция – синтез составных частей в целое. Простейший способ клас­сификации и типологизации социальных целей – аналогия с много­критериальной классификацией и типологизацией социальных про­блем. Основание для такого рода аналогии – тесная связь соци­альных целей с социальными проблемами. Так, по субъекту целе­полагания различаются личные, групповые, классовые, национальные и другие общие социальные цели; по объекту целеполагания

– социально-экологические, социально-географические, соци­альные аспекты научно-технических, собственно социальные, соци­ально-этнические, социально-культурные, социально-правовые, социально-политические и т.д.; масштабному фактору – глобальные, региональные, локальные; фактору длительности – текущие и пер­спективные; степени настоятельности – старые и новые; характеру проявления – непосредственные и опосредованные другими целя­ми; степени сложности – простые и сложные; ценностным ориентациям – возвышенные и низменные; и т.д.

Типологизация социальных целей, подобно типологизации со­циальных проблем, требует выявления целей, характерных для раз­личных социальных групп и институтов, с учетом исторических осо­бенностей, с разделением на общие и частные типы и т.д.

Однако аналогия по линии «проблема-цель» распространяется не на все случаи взаимоотношений этих категорий в рамках норма­тивного прогноза. Например, могут быть проблемы и псевдопроб­лемы, для целей же имеется иное деление, более полно отвечающее специфике цели: реальные и иллюзорные, истинные и ложные. То же можно сказать и о соотношении проблем ключевых и производ­ных – с одной стороны, и классов самоцели, конечной цели и цели – с другой. И вместе с тем сугубо необходимо деление целей на функциональные и предметные, материальные и духовные, рацио­нальные и нерациональные. В этом отношении многие классы це­лей гораздо ближе по характеру аналогичным классам потребностей, чем внешне сходным классам проблем.

Существуют, кроме того, три класса целей, вытекающих из особенностей характера целеполагания, которым нет ана­логов в механизме социальной активности субъекта. Эти клас­сы близки разделению целей на собственно цели, конечные цели и самоцели, но не тождественны им. Называются они «цель-идеал», «цель-оптимум», «цель-норма».

Сами по себе ни идеал, ни оптимум, ни норма к цели не сводятся.

Социальный идеал — это особый специфический способ по­знания и освоения действительности, особое функциональное со­стояние общественного сознания, которое концентрированно от­ражает в образе желательного будущего потребности дальнейшего развития, одна из форм опережающего отражения действительнос­ти человеческим сознанием, система представлений о совершен­ном общественном устройстве, совокупность высших ценностей в той или иной мировоззренческой системе.

Оптимум — совокупность наиболее благоприятных условий, наилучший из возможных вариант решения задачи или путь дости­жения цели.

Норма (применительно к контексту) – особая разновидность шаблона – стереотипа сознания и поведения, обязательный для всех стандарт, образец, пример, модель, служащий единицей отсчета для сравнения, определения уровня развития или достижения.

Следовательно, все три понятия выходят далеко за рамки понятия цели. Однако все они представляют собой особые разновидности цели и, кроме того, важным аспектом всех трех является именно целевой.

В частности, в нормативном прогнозировании класс идеалов-целей имеет особо важное значение, т.к. он наиболее тесно связан с ориентацией прогноза на те или иные конечные цели (самоцели). Кроме того, этот класс наиболее тесно связан с таким важным инст­рументом научного познания, имеющим первостепенное значение для нормативного прогнозирования, как идеализация – мысленное конструирование понятий об объектах, не существующих еще в дей­ствительности, но для которых имеются прообразы в реальном мире, таких, к реализации которых можно и должно стремиться.

Оптимум также представляет собой одну из разновидностей цели, особенно важную в практических предплановых, предпрограммных, предпроектных разработках, при научном обосновании реше­ний.

Кроме того, класс целей-оптимумов тесно связан с таким инструментом научного познания, как оптимизация – про­цесс выбора наилучшего варианта из возможных, приведение объекта, системы в наилучшее из возможных (оптимальное) состояние.

Наконец, норма, в известном аспекте, тоже определенная разновидность цели, т.к. если это обязательный для всех стандарт, образец, пример, то она не может быть целью лишь в том случае, когда позна­ние и поведение всех без исключения членов общества полностью соответствуют установленным нормам. Кроме того, класс целей-норм тесно связан еще с одним важным для нормативного прогно­зирования инструментом научного познания – нормализацией, упорядочением процессов и явлений (как в теории, так и на практи­ке) таким образом, чтобы они в наибольшей степени соответствова­ли установленным нормам или желательному положению. Важно при этом иметь в виду, что социальные цели-нормы так же, как и другие разновидности целей, на практике подобно социальным про­блемам почти никогда не выступают в «чистом виде», изолированно от множества других аналогичных и смежных целей. На практике мы всегда или почти всегда имеем дело с системой целей, которые ориентируют личность, социальную группу, общество в целом, любой социальный организм на то или иное решение социальных проблем как движущих сил, механизмов функционирования и развития каж­дого социального организма.

3. Построение «дерева социальных целей»

Принцип «дерева» наиболее полно соответствует реальной сис­теме как социальных проблем, так и социальных целей, какими они предстают в социальной действительности, где что-то является клю­чевым (для проблем) или конечным (для целей), а остальное – про­изводным различных порядков от ключевого или конечного.

В идеале оба «дерева» должны обеспечивать дезагрегацию про­блем и целей на все более детальные составляющие предыдущего уровня, получение производных различных порядков, логически вытекающих одна из другой, и выявление существенно новых про­блем или соответственно – достижение уже выявленных.

Теоретический инструмент исследования проблемно-целевых ситуаций можно представить в виде «проблемно-целевого ромба», вершины которого составляют конечная цель (самоцель) – с одной стороны, и ключевая (основополагающая) проблема – с другой, а оба ребра на разных уровнях соответствуют целям и проблемам различных порядков.

Линия соприкосновения идет по самому нижнему, самому конкретному, детализированному, дезагрегированному уровню каж­дого «дерева» где достижение какой-то частной, конкретной цели подразумевает решение соответствующей частной, конкретной про­блемы. Но дальше логика построения того и другого «дерева» при­обретает своеобразие, «Дерево целей» строится как бы «сверху вниз»: определяется конечная цель и самоцель системы, затем – производные от нее цели второго порядка, без достижения которых невозможно достичь конечной, затем – производные цели третье­го и последующих порядков, обусловливающие достижение преды­дущих, и т.д., вплоть до нижнего, максимально конкретизированно­го, дезагрегированного уровня. «Дерево проблем» логически начи­нается именно с последнего.

Графически это можно изобразить в виде проблемно-целевого ромба (рис. 2), ориентирующего исследователя на комплексный подход к изучению целей и проблем всех порядков как единой иерар­хической системы.

Рис. 2. Проблемно-целевой ромб

4. Целевые ситуации и их прогнозирование

Построение исходной модели и целевой анализ

Итак, целевая ситуация – объект исследования нормативного прогноза. При этом ситуация – это совокупность отношений меж­ду необходимостью и возможностью возникновения и развития об­щественных процессов, цель – образ желаемого будущего, мыс­ленно предвосхищающий результаты предпринимаемой деятельно­сти. Целевая ситуация – определенная совокупность целевых со­стояний, возможные пути достижения которых составляют предмет исследования, Т.е. анализа, диагноза и прогноза. Основополагаю­щие данные целевой ситуации – обязательная база исходного мо­делирования при разработке нормативных прогнозов.

Поскольку в реальной жизни не существует отдельно проблем­ных и отдельно целевых ситуаций, прогнозирование целевых ситуа­ций, будучи в достаточной мере специфичным, имеет вместе с тем целый ряд общих черт с прогнозированием проблемных ситуаций – основным методическим направлением поискового социально­го прогнозирования. Последовательность действий и в том, и в дру­гом случае такова: формализация объекта исследования таким образом, чтобы он предстал в форме исходной модели прогнозируе­мого объекта, поддающейся количественным оценкам не только ана­литического и диагностического, но и прогностического характера. Далее – преобразование данных исходной модели с учетом данных прогнозного фона и последующей прогнозной интерпретацией по­лученных данных.

Если в поисковом прогнозировании преимуществом пользуют­ся методы трендового моделирования (экстраполяция данной ис­ходной модели в будущее, на период упреждения прогноза), то для нормативного прогнозирования основное значение приобретают методы схематического моделирования (сценарного, матричного, сетевого, аналогового, игрового, морфологического и др.), а также опросы экспертов и возможно более широких кругов населения.

Объект нормативного прогнозирования так же, как и объект прогнозного поиска, представляется в виде системы показателей, по каждому из которых можно строить динамические ряды индикато­ров (переменных, характеристик, конкретных данных) на всем про­тяжении периода основания и упреждения прогноза.

В поисковом прогнозировании за индикацией исследуемого объекта и аналогичной индикацией данных прогнозного фона сле­дует проблемный анализ – разновидность системного анализа от­ношения данных профильного динамического ряда и наиболее тес­но коррелирующих с ним фоновых данных. В нормативном прогно­зировании этой операции соответствует целевой анализ, который отличается от проблемного тем, что в данном случае ведется иссле­дование не перспективных социальных проблемна перспективных социальных целей. Исходные показатели профильного и фонового характера в том и другом случае могут быть одни и те же, но анализ их соотношения в поисковом и нормативном прогнозировании от­личается большой спецификой в силу существенного отличия целе­вых ситуаций от проблемных.

Существуют три основных вида, или класса целевых ситуаций, между которыми есть много общего (особенно при сопоставлении с проблемными), но много и особенного, отличающего один класс от другого:

1) идеальная ситуация (в частности, общественный идеал);

2) оптимальная ситуация (в частности, социальный оптимум);

3) нормативная ситуация (в частности, система социальных норм и нормативов).

Этим ситуациям соответствуют: идеализация, оптимизация и нормализация (нормативизация) – мысленное конструирование поня­тий о желательном состоянии объекта, прообразы которого имеют­ся в реальном мире.

Идеализация и прогнозирование идеальных ситуаций

Идеализацией называют мысленное конструирование понятий об объектах, не существующих в действительности, но таких, для которых имеются реальные прообразы в окружающем мире. Про­цесс идеализации характеризуется отвлечением от свойств и отно­шений, присущих предметам реальной действительности. Можно также конструировать понятия об объектах не только не существую­щих, но и не осуществимых в действительности, когда в содержание понятий вводятся такие признаки, которые не могут принадлежать их реальным прообразам.

Идеализировать можно и понятия не существующие, но при из­вестных обстоятельствах осуществимые в действительности – в со­циальной, например. При этом различают три вида идеализации, используемые в общественных науках: информативную, оценоч­ную (нормативную) и целевую. Очевидно, что идеализация тесно связана и с целеполаганием, и с нормативным прогнозированием. В частности, с помощью идеализации можно конструировать такой феномен общественного сознания, как общественный идеал – иде­альный образ, определяющий способ мышления и деятельности человека, социальной группы, общества, специфический способ познания и освоения человеком социальной действительности.

Общественные идеалы подразделяются на социально-политичес­кий, нравственный, эстетический и гносеологический (научный). По другим критериям общественный идеал делится на личный (персонифицированный), групповой (собирательный) и программный (имеющий резко выраженную целеполагающую направленность). Можно классифицировать общественный идеал как цель или по­требность по носителю (субъекту), объекту и способу отражения будущего в настоящем, по степени адекватности, соответствия об­щественному бытию, развития в нем творческого момента, осоз­нанности, по направленности, соотношения в нем познавательных и ценностных сторон, сфере приложения, степени сложности и т.д.

Построение «дерева целей», с которого начинается норматив­ный прогноз, осуществляется только путем идеализации, т.е. мысленного конструирования объектов, не существующих в действи­тельности, но способных претвориться в жизнь, если будут предпри­няты соответствующие усилия и созданы должные условия. В резуль­тате выявится идеальная ситуация, к достижению которой следует стре­миться. Прогнозирование идеальной ситуации – это первый шаг, предопределяющий успех последующих прогностических операций. Здесь многое зависит от того, насколько научно обоснован тот или иной общественный идеал, каковы в данном случае конкретные кри­терии социального целеполагания.

Затем с учетом ограничений прогнозного фона определя­йте возможные пути достижения идеальной ситуации, пути решения соответствующих проблем. Логика применения ме­тода идеализации в нормативном социальном прогнозирова­нии состоит:

– в определении принципиально общих характеристик идеальной ситуации в прогнозируемых социальных аспектах исследуемого объекта. Эти характеристики послужат теоре­тико-методологическим ориентиром дальнейшей исследовательс­кой работы в заданном направлении;

– в определении принципиально общих характеристик идеальной ситуации сообразно критерию общественного иде­ала. Эти характеристики будут служить ориентиром для выработки представлений о том, как конкретно могла бы выглядеть сегодня иде­альная ситуация по тому или иному предмету исследования;

– в определении конкретных характеристик идеальной ситуа­ции по избранному предмету исследования на сегодняшний день с учетом обозримой перспективы. Эти характеристики должны слу­жить базой для соответствующих характеристик оптимальной и нор­мативной ситуаций.

Определение принципиально общих и конкретных харак­теристик идеальной/ (оптимальной, нормативной) ситуации само по себе не является операцией собственно прогнозирования. Характеристики задаются средствами социального целеполагания на основе научной интерпретации закономерностей развития чело­веческого общества. Собственно прогнозирование начинается с выявления возможных путей достижения ситуаций, определенных целеполаганием. Однако нормативное социальное прогнозирова­ние немыслимо без предварительного целеполагания и поэтому оно органически включается в совокупность исследовательских проце­дур прогноза.

Затем следует обычный прогностический анализ с применени­ем методов моделирования, опроса экспертов и т.д.


Оптимизация и прогнозирование оптимальных ситуаций

Оптимизацией в математике называют процесс выбора наилуч­шего варианта из возможных, приведение системы, объекта в наи­лучшее из возможных (оптимальное) состояние, процесс, в кото­ром максимизируется количественная характеристика наиболее жела­тельного свойства объекта или, напротив, минимизируется наибо­лее нежелательного. В экономике это интерпретируется следующим образом: оптимизация – процесс такого совершенствования на­родного хозяйства, при котором масштабы и продуктивность обще­ственного производства достигают максимальных значений, а из­держки (затраты сил, средств, ресурсов) – минимальных. Важный теоретический результат разработки проблемы оптимизации в экономике – постановка вопроса о критерии оптимальности, оптиму­ме. В общем виде оптимумы определяются как особые экономико-математические модели, отображающие общественные целеустремления, т.е. как особая разновидность формализации целей экономи­ческого развития в виде аналитически заданной функции. По содер­жанию это максимум продуктивности (чистой продукции, нацио­нального дохода, прибыли) при минимуме затрат либо максимиза­ция благосостояния при минимизации срока достижения состояния определенного удовлетворения потребностей общества и т.д.

Оптимизации поддаются не только экономика, но и практически все социальные процессы, и прогнозирование оптимальных ситуа­ций как органическая составная часть научного обоснования про­цессов оптимизации, определения и достижения оптимума является одной из составляющих нормативного социального прогнозирования.

Прогнозирование оптимальных ситуаций в нормативном про­гнозе – это этап, следующий за прогнозированием идеальной ситу­ации. Он ведется в общем таким же способом, отличаясь только тем, что в данном случае принимаются во внимание ограничения про­гнозного фона. Выявляется наилучшее не с точки зрения обществен­ного идеала, а из возможного. Это влечет за собой ряд изменений в исследовательских операциях.

Как и на предыдущем этапе, определяют принципиально общие и конкретные характеристики оптимальной ситуации по избранно­му предмету исследования на сегодняшний день с учетом обозримой перспективы. Ориентиром служат параметры идеальной ситу­ации. Но при этом в первую очередь анализируют факторы про­гнозного фона и соответственно уточняют показатели исходной модели при их нормативной разработке. Методологически важно проводить разграничение между операциями целеполагания по оп­ределению общих и конкретных характеристик оптимальной ситуации и операциями собственно прогнозирования по выявлению возмож­ных путей достижения данной ситуации всем набором методов прогностики.

На этом этапе представляет сложность недостаточная раз­витость информационной базы социального прогноза, суще­ственная нехватка и бессистемность имеющихся количествен­ных данных по времени основания прогноза, а также слабая степень математизации социологических исследований. Это весьма затрудняет нормативную разработку индикаторов по пока­зателям исходной модели, заменяя ее набором преимущественно качественных характеристик, качественным анализом прогнозируе­мых социальных явлений и процессов. Соответственно усложняют­ся операции по исходному моделированию базового набора пока­зателей и формированию качественных характеристик социального идеала, определяющего последующую работу.

Одна из особенностей этого этапа разработки нормативного прогноза связана с тем, что каждая из последних ступеней приближе­ния к социально-экономическому оптимуму (и тем более – к обще­ственному идеалу) обходится обществу гораздо дороже в смысле затрат сил и средств, чем начальное продвижение по первым ступе­ням, причем каждая из последующих ступеней в стремительно на­растающих масштабах все дороже, сложнее и труднее. Это означает, что необходимо конкретно формулировать общественный идеал и социально-экономический оптимум таким образом, чтобы на каж­дой ступени приближения к ним тщательно взвешивать соотноше­ние требуемых затрат и ожидаемых результатов и не переходить к следующей ступени, не исчерпав все потенции предыдущей.

Итак, если идеальная ситуация или, иначе, абсолютный оптимум – это наиболее желательное состояние (или процесс), условно абстрагированное от ограничений прогнозного фона, то оптимальная ситуация (или относительный оптимум) – наиболее желательное состояние, или процесс, ограниченный данными прогнозного фона.


Нормативизация и прогнозирование нормативных ситуаций

Как методологически неверно ориентировать нормативные раз­работки базовых показателей исходной модели прогнозируемого объекта только на «дерево целей», соответствующее идеальной си­туации, так и без его последующего уточнения данными оптималь­ной ситуации и логикой прогностического исследования не допуска­ется завершить анализ этим вторым шагом, не уточнив «дерево целей» данными нормативной ситуации, т.е. соотношением целей и реально­го положения вещей с соответствующей системой социальных норм и нормативов.

Процесс упорядочения характеристик объекта, приведения их в состояние, соответствующее определенным нормам, нормативам, называется нормативизациеи (имеется в виду нормативизация как исследовательский процесс, логически следующий за идеализацией и оптимизацией, завершающий те процедуры целеполагания, в ре­зультате которых конструируется исходное «дерево целей» норма­тивного прогноза).

Нормы, подобно идеалам, характерны для всех без исключения форм общественного сознания, являясь частными разновидностя­ми их выражения. Социальные нормы – это стихийно сложившие­ся или установленные государством, обществом, социальной груп­пой правила, образцы, предписания, которые определяют ту или иную форму жизнедеятельности людей, включая некоторые аспек­ты условий жизни, а также шаблоны – стереотипы сознания и пове­дения. Социальные нормативы – это показатели социальных норм, расчетные величины затрат, ресурсов, потребления в соответствии с установленными нормами.

В системе операций нормативного прогностического исследо­вания прогноз нормативной ситуации является третьим и после­дним шагом прогнозирования целей ситуаций (после идеальной и оптимальной). Состоит он из определения принципиально общих и конкретных характеристик нормативной ситуации. При этом необ­ходимо действовать по социальным ориентирам соответствующего идеала и оптимума, с учетом особенностей сегодняшнего дня и обо­зримой перспективы.

Для социального прогнозирования основная сложность здесь состоит в сравнительной узости информационной базы из-за недо­статочной разработанности социальных нормативов. Обычно пользуются нормативами, которые уже разработаны и применяют­ся в социальном планировании.

После определения нормативной ситуации начинается заключи­тельная стадия разработки нормативного прогноза: выявление воз­можных путей достижения данной ситуации всем набором методов социальной прогностики. В отношении методов заключительная стадия прогноза особенно требовательна. Они таковы:

1. Необходимо принимать во внимание все формы отхода от установленных социальных норм и нормативов, т.е. по сути все фор­мы социальной патологии.

2. Необходимо иметь в виду идеологическую сторону нор­мативного прогнозирования, которая неизбежно проявляется на всех этапах разработки прогноза, начиная с прогнозов идеальной и оптимальной ситуации, но имеет существенную специфи­ку именно в социологии и именно по вопросам социальных норм (на­пример, сравнительный анализ социальных норм государств с раз­личным общественно-политическим укладом).

3. Необходимо учитывать проблему прогнозов целевых ситуаций за пределами 20-летней перспективы, разработки предплановых программ, на научное обеспечение которых рассчитан прогноз. Существующий набор методов прогнозирова­ния оказывается в данном отношении недостаточным и требует расширения.


Основные методы прогнозирования целевых ситуаций

Из нескольких десятков методов прогнозирования на практике используется сравнительно немного, большинство же остается «но­минально существующими» или применяется в отдельных случаях. В научно-техническом прогнозировании набор методов достаточно широк, в экономическом – уже, в социальном – очень невелик: элементарные трендовые (экстраполяционные) модели, сценарии и несколько методов очного и заочного опроса экспертов. В частно­сти, в нормативном прогнозировании трендовые модели играют чисто вспомогательную роль, в основном используются сценарии и опросы экспертов.

Кроме того, как показывает опыт, довольно результативные ме­тодики социального прогнозирования можно конструировать, ис­пользуя в различных сочетаниях методы научно-технического и эко­номического прогнозирования: контекстуальное картографирова­ние, морфологический подход, историческую аналогию, а также матричное, операционное, сетевое, игровое, имитационное и дру­гие виды моделирования.

Имеется ряд перспективных методов. Например, одним из эффективных методов разработки нормативных социальных прогно­зов может стать модифицированный соответствующим образом метод опережающих (продвинутых) групп, используемый в психо­логии и социологии. Далее, на основе существующей в математике теории пределов можно разработать «прогностическую теорию пределов» с максимально высоким уровнем ее математизации. На основе теории можно было бы увеличить эффективность определе­ния путей достижения нормативных, оптимальных и идеальных си­туаций. Возможна также модификация специально для нужд про­гнозирования балансового метода, успешно используемого в пла­нировании.


Последовательность операций нормативного прогноза

1. Определение абсолютного оптимума с условным абстрагированием от ограничения прогнозного фона (что именно хотелось бы иметь, каким именно хотелось бы видеть объект исследования, если бы налицо было предельно мыслимое развитие науки и техники, изобилие ресурсов и средств, максимально высокая культура насе­ления и т.д.). Цель – создать ориентир для последующей норматив­ной разработки, без чего она может отклониться в сторону по тем или иным непринципиальным причинам. Средства – широкий ап­парат моделирования («дерево целей», формализованные сцена­рии, матрицы, графы и другие модели).

2. В сложных случаях операции определения абсолютного опти­мума должна предшествовать особо выделяемая операция выявле­ния критериев оптимума по всем семи разделам прогнозного фона с учетом особенностей предмета исследования (в простых случаях критерии очевидны по степени соответствия основополагающему критерию). Этот весьма ответственный и трудоемкий этап работы в указанных случаях обязателен, так как без него оптимум можно полу­чить односторонним, произвольным, неадекватным предмету иссле­дования.

3. Определение относительного оптимума с учетом ограниче­ний прогнозного срока путем углубленной нормативной разработ­ки данных исходной модели и абсолютного оптимума методами моделирования.

4. Обсуждение обеих или хотя бы последней нормативной модели.

5. Обсуждение и параллельный опрос населения с целью про­верки степени объективности экспертных оценок. Опыт показывает, что обычный респондент (не эксперт) затрудняется отвечать на прожективные вопросы чисто поискового характера и дает заведомо презентистские ответы на аналогичные вопросы чисто норматив­ного характера. Но он способен очень существенно дополнить экс­пертные оценки, если речь идет о хорошо знакомых ему по опыту вещах и если в вопросах поисковый подход хорошо сочетается с нормативным, удачно подчиняется ему. Еще лучше, если вопросы задаются не впрямую, а косвенно, с помощью психологических тестов. В целом операция проводится по всем канонам обычного соци­ологического исследования, причем генеральному опросу может предшествовать пилотажный – для уточнения анкет и других рабочих документов.

6. Доработка нормативных моделей прогноза на основе преды­дущих обсуждений и сведение их в единую систему. Качество полу­ченных результатов всецело зависит от основательности критериев оптимума, учета данных прогнозного фона и проведения опросов.

Верификация прогноза есть определение степени его достовер­ности, точности и обоснованности. Абсолютная верификация про­гноза, т.е. установление степени его соответствия действительному состоянию объекта в прогнозируемом будущем, практически воз­можна лишь к завершению периода упреждения. Это особая задача, которая выходит за рамки собственно прогнозирования. Но уже на заключительных стадиях разработки прогноза возможна и желатель­на относительная (предварительная) верификация – определение степени соответствия прогноза требованиям современной науки, его достоверности – вероятности осуществления, предсказанного для заданного доверительного интервала точности, обоснованности (в смысле соответствия теории и практики). Опыт показывает, что верифицированные таким образом прогнозы не только имеют очень высокую степень оправдываемости (до 95—96% значений наиболее вероятного тренда), но, главное, служат надежной ориентирующей информацией для управления, дают значительный экономический и политический эффект в смысле оптимизации принятия решений и тем самым полностью оправдывают затраты сил и средств на их разра­ботку.

Таким образом, процедура верификации желательна и обяза­тельна. В сравнительно простых случаях роль этой процедуры фак­тически играют экспертные опросы. В более сложных случаях тре­буется специальная процедура по одному из восьми видов верифи­кации, многократно описанных в литературе:

1) разработка прогноза методом, отличным от первоначально использованного;

2) сопоставление прогноза с другими, полученными из иных источников информации;

3) проверка адекватного прогноза на ретроспективном периоде;

4) аналитическое или логическое выведение параллельного про­гноза из заранее полученных прогнозов;

5) дополнительный опрос экспертов;

6) опровержение критических замечаний оппонентов;

7) выявление и учет источников возможных ошибок;

8) сравнение с мнением, признанным наиболее компетентным.

Наиболее экономичный и вместе с тем максимально эффектив­ный при минимальных затратах и минимальном риске субъектив­ных оценок способ – коллективный опрос экспертов (желательно, заочный), что не исключает других способов, если к тому имеется возможность.

Основные операции по верификации:

– верификация поисковой и нормативной моделей прогноза одним или несколькими способами по выбору;

– доработка моделей на основе обсуждения и их окончательная редакция.


Выработка рекомендаций для управления

Социальный прогноз – не самоцель, а информация для прини­мающих целевые, плановые, программные, проектные, организа­ционно-управленческие решения. Поэтому работа над прогнозом не может считаться завершенной без выработки рекомендаций на основе сопоставления данных и нормативов. Методологически не­допустимо передоверять последнюю процедуру самому заказчику прогноза, т.к. возникает соблазн подогнать прогнозные данные под ведомственные интересы заказчика, а тем самым обесценивается вся проделанная ранее работа. Рекомендации должны иметь воз­можно более объективное содержание, независимо от интересов заказчика (только в этом их значение и смысл). Поэтому их разработка – обязанность независимых от заказчика прогнозистов.


Последовательность операций

1. Составление предварительных рекомендаций силами исследовательской группы.

2. Обсуждение составленных рекомендаций очным (или в слож­ных случаях заочным) опросом экспертов.

3. Составление так называемого поствероятностного сце­нария эвентуального состояния объекта исследования в слу­чае реализации предложенных рекомендаций с обязательным указанием не только позитивных, но и возможных негатив­ных последствий такой реализации. В сложных случаях проводится дополнительный опрос экспертов по содержанию представленного сценария, в более простых он совмещается с обсуждением.

4. Написание предварительного отчета об исследовании в це­лом (некоторые разделы могут быть подготовлены по ходу преды­дущих процедур) желательно в трех вариантах:

– краткий (3—5 с.);

– развернутый (20—25 с.);

– полный (10—15 п.л.).

При этом обязательна развернутая интерпретация обеих прогноз­ных моделей и приложение документов по всем предыдущим про­цедурам.

5. Обсуждение представленного отчета очным (или в сложных случаях заочным) опросом экспертов.

6. Доработка отчета на основе обсуждения и сдача отчета заказ­чику.

Примечание. Круг экспертов по ходу всех обсуждений дол­жен быть по возможности стабильным, т.к. от обсуждения к обсуждению проходит «самообучение» экспертов, что повы­шает качество экспертизы. Опыт показывает, что без этого при прогнозировании даже самые компетентные и конструк­тивно мыслящие эксперты не в состоянии сразу давать про­гнозные оценки должной степени адекватности.

Часть IV

ПРИКЛАДНАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ПРОГНОСТИКА. ПРОГНОЗИРОВАНИЕ КОНКРЕТНЫХ ПРОБЛЕМНЫХ СИТУАЦИЙ НА ПРИМЕРЕ ОДНОЙ СТРАНЫ (РОССИИ)

Лекция 14

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ (СОЦИОЛОГИИ ТРУДА)

В 1991—1995 гг. сектор социального прогнозирования Ин­ститута социологии РАН реализовал очередной исследователь­ский проект «Перспективы трансформации России: эксперт­ный сценарно-прогностический мониторинг» (одноименная монография издана Центром общественных наук МГУ в 1998 г.). Проект предусматривал трижды повторенный панельный оп­рос экспертов и разработал серии прогнозных сценариев на этой основе. В данной лекции кратко излагаются результаты этого исследования.

Напомним еще раз логический алгоритм технологическо­го прогноза: система количественных и качественных показа­телей исходной (базовой) модели и прогнозного фона. Экст­раполяция динамических рядов этих показателей в будущее с целью выявления назревающих проблем (трендовая модель поискового прогноза). Нормативная разработка тех же пока­зателей по заранее заданным критериям оптимума с целью выявить возможные пути решения таких проблем. Рекоменда­ции сфере социального управления путем сопоставления дан­ных поискового и нормативного прогнозов. Никаких пред­сказаний, только «взвешивание» возможных последствий напрашивающихся решений.

Допустим, вам, как заведующему сектором социального прогнозирования какого-то НИИ, заказали долгосрочный прогноз (на 20 лет) ожидаемых и желаемых изменений в эко­номике России. Какие показатели заложите вы в исходную модель и что порекомендуете российскому правительству?

Возможных показателей – сотни и тысячи. Из них нужно ото­брать десяток-другой ключевых, которые нетрудно было бы детали­зировать на любом уровне конкретизации. В случае с Россией было бы напрасным трудом использовать стандартные показатели гло­бального, регионального или локального уровня: получится карти­на, далекая от реальной действительности. Слишком велика специ­фика, возникшая в результате краха реализованной утопии казар­менного социализма. Попытаемся индицировать это понятие – представить его в виде упорядоченной совокупности показателей.

Напомним, что российское бытие XX века вопреки истмату (историческому материализму) целиком определилось утопическим сознанием. Кучка фанатиков-утопистов, дорвавшись до власти, на­вязала стране сказку, сделанную былью. Сказка, в самых общих чер­тах, опиралась на три догмы-постулата:

1. Дестратификция общества, превращение его из классового в бесклассовое, «социально-однородное».

2. Демаркетизация экономики, замена рынка Госпланом.

3. Демонетаризация финансов, замена реальной (конвертируе­мой) валюты «дензнаками», которые печатаются в любых потреб­ных количествах для контроля над распределением товаров и услуг с целью перехода затем вообще к бесконтрольному распределению «по потребностям».

Именно такую программу большевики попытались реализовать в 1918—1920 гг. и потерпели крах, восстановив против себя практи­чески всю страну. Потому что все три пункта программы оказались несбыточными, утопическими.

Классовая структура общества (любого человеческого общества на любом уровне детализации – до производственного или соседс­кого коллектива, компании или любой другой малой социальной группы включительно) остается незыблемой, что с ней ни делай. Меняется только характер классов, а сами они как были, так и оста­ются. Можно истребить феодальную аристократию, буржуазию, крестьянство. Неизбежно исчезнут предприниматели, инициатив­ные добросовестные рабочие, рачительные хозяева, подлинная ин­теллигенция. Их место займут надзиратели и батраки-люмпены, офи­церы и солдаты гигантского «вселенского стройбата», в который обратится страна.

Никуда не денется высший класс – 1—2% населения, в руках которого практически вся власть и львиная доля богатств страны. Только вместо аристократии он будет называться сначала «номенк­латурой», а затем «новыми русскими». Никуда не денется высше-средний класс – еще десяток-другой процентов, составляющих со­стоятельные, зажиточные семьи (в СССР и сегодняшней России он «съежился» до менее десятка процентов). Останется средний класс людей со средними по стране доходами. В благополучных странах он составляет подавляющее большинство населения. В сегодняш­ней России это считанные проценты, т.к. формально почти полови­на населения относится к беднякам низше-среднего класса (правда, тут вносит свой вклад «теневая экономика», существенно меняющая реальные доходы, не говоря уже о повальном воровстве). Нако­нец, останется низший класс нищих. В благополучных странах он составим по масштабам с высшим. В сегодняшней России это фор­мально каждый третий (с теми же поправками на «теневую эконо­мику» и воровство).

Всякое посягательство на рынок тут же влечет за собой появление «черного рынка» соответствующих масштабов и ква­зиказарменное распределение товаров и услуг не по труду, а «по чинам», с тотальным дефицитом всего и вся, с километ­ровыми очередями, с резким обнищанием населения, посколь­ку цены на «черном рынке» гораздо выше.

Наконец, замена валюты «дензнаками» тут же порождает чудовищную инфляцию, обесценение пустых, ничем не обес­печенных бумажек, переход к бартеру – натуральному обме­ну товарами и услугами, что еще более ухудшит положение основной массы населения.

Все это в полной мере испытало на себе население России в 1918—1920 гг., которое восстало против этого и вынудило утопистов начать упоминавшуюся в первых лекциях («перестрой­ка № 1») новую экономическую политику. Но поскольку НЭП оказался смертельной угрозой для новой аристократии – но­менклатуры, в 1929 г. была предпринята вторая попытка сде­лать только что рассказанную сказку былью. К несчастью для населения страны, на сей раз она увенчалась успехом. Получилась нежизнеспособная, но, как ни парадоксально, очень жи­вучая система, из которой, как уже рассказывалось, мы еще пять раз – от Хрущева до Горбачева – тщетно пытались выйти. И нет уверенности, что выйдем в седьмой раз, хотя пытаемся вот уже второй десяток лет. Нежизнеспособная потому, что с казарменным положением общество мирится только во время войны. Ибо казарма – это при­нудительный труд, принудительная идеология и специфичные ка­зарменные отношения, известные под названием «дедовщина». Принудительный труд неизбежно порождает имитацию труда по принципу: «солдат спит, а служба идет» («видимость работы за ви­димость зарплаты»). Именно поэтому мы проиграли гонку воору­жений и третью мировую войну («холодную») с противником вчет­веро более богатым и на порядок превосходившим нас технологи­чески. Принудительная идеология практически возможна только при непрерывном массовом терроре, который дошел при Сталине до предела физических возможностей, слабеет террор – начинается «дезидеологизация» населения, которая выражается в тотальной деморализации (оподлении), дезинтеллектуализации (оглуплении) и патопсихологизации (остервенении) людей. Что и видим воочию. Наконец, «дедовщина» подразумевает всесильных «паханов», их при­хлебателей – «шестерок» и жуткую участь «опущенных» на страх всем остальным, чтобы повиновались беспрекословно. Как в тю­ремной камере. Ну, кому такое может понравиться, кроме «дедов»? Такая система не просуществовала бы и месяца, если бы «камера-казарма» не уравновешивалась «сказкой-утопией».

Во всех странах с низкоразвитой экономикой (включая СССР-Рос­сию) не имеет работы – по меньшей мере, постоянной работы – каждый третий. А в СССР безработицы, как известно, не было. Были «избыточные» (фиктивные) рабочие места – более 30 миллионов на 130 миллионов трудящихся. Человеку гораздо приятнее получать грошовую зарплату, чем такой же величины пособие по безработи­це. Поэтому даже сегодня за такую систему голосует 30—40% изби­рателей. Хотя чудовищная скрытая безработица никуда не делась, ибо что такое зарплата, равная или даже меньше пенсии для десятка-полутора миллионов работающих?

Во всех странах сегодня – зарплата (пусть даже очень вы­сокая), а завтра – конверт с уведомлением об увольнении. А в СССР везде и всюду 2 и 16 числа каждого месяца – «получка», совершенно независимо от экономической эффективности пред­приятия, учреждения, организации до банкротства включительно. Короче, «пайка» – как в казарме или тюрьме, всегда и при всех условиях. Не беда, что платят не деньгами, а «дензнаками». Не беда, что такое жалованье – как подаяние нищему (в смысле суммы). Главное – гарантированно, с уверенностью в будущем. Раз­ве это не привлекательно для десятков процентов людей по сей день?

Во всех странах плохой работник получает меньше хорошего. И ему постоянно грозит увольнение. А в СССР зарплата зависела толь­ко от должности. А должность – только от хороших или плохих отно­шений с начальством. И – никаких увольнений даже при длитель­ных запоях, прогулах, отъявленной халтуре, старческом маразме. Разве это не кисельные реки и молочные берега даже при 120 р. на двоих?

Вот почему шесть раз пытались «работать как в СССР, а жить как в США». И очень огорчались, что не получается. Теперь пытаемся в седьмой раз…

Трагедия сегодняшней России в том, что на место выжившей из ума «номенклатуры» пришел всевластный высший класс, в кото­ром решающую роль, помимо верхушки открыто уголовной ма­фии, сросшейся с коррумпированной частью госаппарата, игра­ют так называемые компрадоры-торговцы национальным богатством страны, складывающие выручку на тайные счета в зарубежных бан­ках. В «банановых республиках» это – торговля бананами, кофе, кокой, другими наркотиками. В России – нефтью, газом, металлом, лесом. Подумайте только: сотня олигархов с несколькими милли­онами их прихлебателей получает от продажи нефти и газа пример­но столько же, сколько остальные 144 млн. населения!

Соответственно определяются перспективы развития экономи­ки. Как ни старайся, а через 10—20 лет будешь в Колумбии: 1—2% компрадоров, 8—10% их прихлебателей, засилье мафии и беспрос­ветная нищета остальных 90%.

Заметим также, что Колумбия – послушная игрушка в руках США и транснациональных корпораций, которые умело заботятся о том, чтобы Россия не свернула с «колумбийского пути». Их «аген­тов влияния» у нас хоть отбавляй – до самых известных политичес­ких деятелей включительно.

Можно, конечно, дернуться «влево» и в одночасье покончить с насквозь криминализированной экономикой.

Достаточно вновь призвать к власти коммунистов. Но тогда мгно­венно попадешь из Колумбии в КНДР с тамошним массовым голо­дом и террором. Образно говоря, снова вернешься в 1984 год, отку­да снова дорога либо к 1991-му, либо к 1937-му.

Можно дернуться и «вправо», призвав к власти наших доморо­щенных нацистов. Тогда попадешь в Сараево, точнее, в Косово. И ужасы Гражданской войны 1918– 1921 гг. померкнут в сравнении с новой войной. Тем более что НАТО и прочие супостаты отнюдь не останутся в стороне, помогут стереть русских с лица земли, как сер­бов в Косово.

А нет ли альтернативных путей в будущее? Ведь не одна же Россия пытается выйти из казарменного положения. Чтобы не говорить о Венгрии, Чехии, Словении и других сравнитель­но более развитых странах, давайте вспомним о Словакии – отсталом захолустье Чехословакии, еще весь десяток лет на­зад неотличимой от Закарпатной Украины и вообще от СССР. Словакия и сегодня отстает от Чехии. Но – гораздо меньше, чем мы от Словакии. В чем дело?

Прежде всего, конечно же, дело в политике, в структуре и характере высшего, правящего класса. (Этому мы посвятим следующую лекцию.) Кроме того, Словакии не надо было, в отличие от СССР, тратить на «оборонку» 88 копеек с каждо­го рубля национального дохода. Не надо решать колоссаль­ный сложности проблему ставшего ненужным в прежнем объе­ме военно-промышленного комплекса, составляющего три чет­верти национальной экономики. Мы ее решили хищнически: вместо конверсии на мирные рельсы развалили ВПК и разда­ли задарма оставшиеся жирные куски кучке «новых русских», которые постарались сделать из этих кусков возможно боль­ше миллиардов долларов, переправленных на тайные счета в зарубежных банках. Навести порядок в этой сфере не поздно и сейчас, но это – особая проблема.

Главное же, Словакия, как и все цивилизованные страны, сделала упор на массовое предпринимательство, способное дать рабочие места растущим десяткам процентов трудоспо­собного населения – не только самим предпринимателем, но и их наемным работникам. Однако простым указом-приказом массовое предпринимательство не возродишь. Для этого необходима специальная экономическая политика режима наиболь­шего благоприятствования массовому предпринимателю.

Вновь обратимся к воображению читателя и попросим его представить себе следующую невообразимую ситуацию. Допустим, все до единого американские избиратели в пику бывшему СССР единогласно решили преобразовать США в новый СССР. Все конг­рессмены единогласно утвердили соответствующие поправки к Кон­ституции США, подтвержденные президентом. Частная собствен­ность упраздняется. Все фермеры объединяются в «колхозы» и ста­вятся под контроль вашингтонских чиновников. Все корпорации уп­раздняются и образуют учреждения, работающие по плану и по решениям вашингтонских чиновников. Вместо Штатов образуются союзные республики «Новая Испания», «Новая Африка», «Ирокезия» и пр., причем белых «англоязычных» всюду ставят на положе­ние турок в Германии. Что получится?

Получится СССР № 2, но только ценой нескольких десят­ков миллионов расстрелянных или посаженных в концлагеря и ценой полного расстройства экономики, на развалинах ко­торой со временем вырастет нечто, напоминающее советскую экономику 70-х годов. Нечто подобное происходит сегодня в республиках бывшего СССР – только в обратную сторону: от СССР к США 1930-х годов, а во многом – и к США образ­ца второй половины XIX века.

Разберемся в этом процессе детальнее. Давно известно: что­бы человек начал как следует трудиться, необходимо какое-то побуждение, стимул. Безразлично, какой: позитивный, в рас­чете на материальное или моральное поощрение либо нега­тивный, из страха перед нежелательными последствиями. По­зитивный «работает» сравнительно слабо, потому что, по рус­ской пословице, из спасибо шубы не сошьешь, богатым тоже вряд ли станешь (для этого нужен, как минимум, обман или удачная игра – биржевая или любая другая азартная, а как норма – преступление). Остается негативный, а позитивно­му отводится роль чисто вспомогательного. Долгие тысячеле­тия человечество решало эту проблему жесткой регламента­цией – ритуализацией труда. За соблюдением ритуалов стро­го следило всесильное в тех условиях общественное мнение окружающих. Оно жестоко карало за малейшее отступление от принятых стереотипов – вплоть до травли, изгнания, линче­вания. Опыт показал, что эффект стократно усиливается, ког­да подкрепляется идеологией, сурово осуждающей леность, недобросовестный труд. Истории известны две наиболее раз­витые идеологии подобного типа: «конфуцианская», породившая «трудоголизм» (по аналогии с «алкоголизмом» – «заболевание трудом», превращение труда в самоцель, в высшую добродетель), современного Китая, Индокитая, Кореи, Японии; «протестантская», породившая такой же «трудоголизм» в странах северо-западной Ев­ропы и Северной Америки. Все остальное на этом фоне выглядит, мягко говоря, чтобы никого не обижать, гораздо менее трудолюбивым. История человечества знает также попытки преодолеть леность и недобросовестность людей принуждением. Но эти попытки не дали желаемых результатов, потому что ответом на принуждение была имитация труда: человек вроде бы работает, а результаты – плачев­ны. Именно на этом обанкротились сначала рабовладельцы, потом феодалы. Но затем было совершено открытие, которое заставило более или менее добросовестно трудиться самых недобросовест­ных. Был открыт, наряду с другими рынками, рынок труда. Предла­гай, как продавец, свои рабочие руки. Может быть, кто-нибудь ку­пит их. Если же покупка оказывается неудачной – от нее просто отказываются, и продавец становится безработным. Предложение всегда и всюду намного превышает спрос. Как уже упоминалось, работы не хватает, как минимум, каждому десятому даже в странах с высокоразвитой экономикой и почти каждому третьему в слаборазвитых странах. Так что приходится, как говорят русские, выкладываться (сами они очень не любят этот глагол) – иначе уйдешь отдыхать без денег. Ничего более эффективного человечество не придумало. И, казалось, не надо придумывать: эффект поистине ко­лоссальный!

Однако нашлись люди, которые вознамерились перекрыть и этот эффект. Вместе со всеми рынками они упразднили и рынок труда. Позитивный и негативный стимулы поменяли местами: первый сделали основным, второй – вспомогатель­ным (максимальная санкция – официальное замечание). Страх перед безработицей тоже упразднили вместе с самой безработи­цей: дали каждому конституционное право на труд и даже больше – рабочее место согласно полученному образованию. Труд объявили «делом чести, доблести и геройства», награждая за него орде­нами и медалями как за подвиги на войне. И были уверены что при таких условиях люди станут большими «трудоголиками», чем китай­цы или японцы.

Они жестоко ошиблись. Люди охотно (поначалу) шли на собрания, где оживленно обсуждали, как лучше работать. Но рабо­тали все хуже. Часто опаздывали или не выходили на работу совсем (зарплата-то все равно гарантирована, сохранение рабочего места – тоже). На работе часами шли перекуры и чаепития: идут как бы по инерции и по сей день, куда ни загляни. А то, что производилось, ужасно по качеству. Пришлось срочно заменять позитивные стиму­лы негативными (хотя лозунги о «доблести и геройстве» оставались в силе до полного краха в 1991 г.), причем в наиболее грубой, прими­тивной форме: страхом перед тюрьмой и расстрелом. Естественно, последовала защитная реакция – самая бессовестная имитация тру­да. Она подписала смертный приговор коммунизму. Так же, как ранее рабовладению и феодализму.

Можно сколько угодно спорить о преимуществах капитализ­ма или социализма. Но факты – упрямая вещь. И они налицо.

Факт № 1. Толпы вполне работоспособных праздношата­ющихся на улицах всех без исключения городов бывшего СССР в рабочее время. И кучки часами блудословящих, где придется, на предприятиях. В Москве на 10 млн. населения таких праздно­шатающихся было не менее 2 млн., из них только половина – пенсионеры, а также свободные от работы или приехавшие в Москву в отпуск, остальные – сбежавшие с места работы или учебы: почти каждый пятый из работающих или учащихся! Можно возразить, что праздношатающихся и блудословящих не меньше в каждом городе мира, начиная с Нью-Йорка. Но там их «подкрепляет» высокая эффективность труда остальных. Ничего подобного нет и быть не может при «социализме».

Факт № 2. Американская фермерская семья способна про­кормить, помимо себя самой, еще сотню семей (если считать вместе с экспортом продовольствия). Советская колхозная или совхозная семья кормила впроголодь, помимо себя, всего че­тыре семьи, и без значительного импорта продовольствия массовый голод был бы неизбежен. Американская рабочая семья снабжает всем необходимым, помимо себя, еще десяток семей и тоже обеспечивает весьма значительный экспорт. В бывшем СССР, напротив, две рабочих семьи, худо-бедно снабжали товарами пер­вой необходимости себя и третью семью, причем без импорта про­мышленных товаров положение вообще было бы ужасающим. Срав­нивайте сами.

Факт № 3. Советское правительство пыталось стимулиро­вать качество продукции лозунгами типа «советское – значит, от­личное» и официальным присвоением «Знака качества» сколько-нибудь конкурентоспособным на мировом рынке товарам. Но факт остается фактом: к 1985 г. в среднем лишь 27% Товаров могли пре­тендовать на такую оценку. Это означает, что из каждых четырех изделий – все равно, каких: от авторучек и часов до автомашин и самолетов – лишь одно было сделано добросовестно; еще два были заведомо плохого качества и быстро выходили из строя, а четвертое изначально было негодным и всучивалось покупателю обманом. И с такой экономикой «социализм», как угрожал в свое время Хру­щев, вознамерился «похоронить капитализм»!

Факт № 4. Всюду, где работа сравнительно высокооплачиваема и престижна, но не требует больших трудовых усилий, позволяет легко имитировать трудовую деятельность, два-три, три-четыре, а то и пять-десять «работников» (в кавычках) вместо одного в нормаль­ных условиях. Даже если работа низкооплачиваема и низкопрестиж­на, но позволяет часами болтать по телефону, проводить время в бесконечных перекурах и чаепитиях (это, как правило, почти любая работа служащего – от сторожа до секретаря) – и то все вакансии заняты, причем не редко на каждую стремятся «воткнуть» двоих-троих. С другой стороны, там, где требуется напряженный труд – за станком, за рулем, за прилавком (обслуживание огромных очере­дей), на стройке, на агроферме – миллионы незанятых вакансий. К 1985 году далеко не каждый станок был загружен даже в одну смену, а в две другие вообще, как правило, простаивал. В среднем каждая пятая автомашина – от грузовика до автобуса – стояла в гараже без шофера. На стройках недоставало каждого шестого строителя. К одному кассиру вместо четырех или к одному продавцу вместо двух выстраивались длинные очереди. Скот на агрофермах жестоко стра­дал из-за нехватки не только кормов, но и обслуживающего персона­ла. Всего в масштабах бывшего СССР насчитывалось до 16 млн. таких незаполненных вакансий. Зато на другом полюсе насчитывалось вдвое больше «избыточных» работников, занимавших никому не нужные синекуры.

Удивительно ли, что конечным продуктом такой экономики явился типичный «советский человек», скверно питающийся и скверно одетый, сквернейше живущий в скверном жилье, знающий, что ни­какие трудовые усилия не принесут ему ничего, кроме, в лучшем случае, еще одного почетного значка на грудь или еще одной почет­ной грамоты в рамку на стенку. Что если он выработает вдвое-втрое-вдесятеро больше, ему тут же вдвое-втрое-вдесятеро снизят расцен­ки за работу и он получит «как все», т.е. столько же, сколько лентяй-сосед, проболтавший все рабочее время в «курилке» или за чашкой чая, поэтому возлагающий все надежды на то, что удастся урвать «сверх зарплаты» – все равно что и все равно как, включая взятку и воровство. Разве его можно винить за это и презирать?

Об отношении «советского человека» к труду свидетельствуют популярные пословицы и поговорки, прочно вошедшие в народный фольклор последних десятилетий и известные всем так же хорошо, как христианину «Отче наш»: дураков работа любит, работа не волк – в лес не убежит, солдат спит – а служба идет (этот афоризм мог бы служить девизом «казарменого социализма» вместо бреда о не­известно каких пролетариях, соединяющихся неизвестно с кем), на­конец, квинтэссенция «социалистической экономики» – видимость работы за видимость зарплаты, предельно точно выражающая суть дела. И с такой экономикой вознамерились одолеть противника (НАТО), намного более могучего экономически. Удивительно ли жалкое фиаско конца 80-х – начала 90-х годов?

Теперь попытайтесь войти в положение любого президен­та или министра любой из 15 республик, возникших на разва­линах Советского Союза. Что делать с экономикой?

Ситуация такова. На 165 млн. трудоспособных бывшего Советского Союза (не считая 60 млн. пенсионеров и примерно такого же количества детей) приходилось 130 млн. занятых в народном хозяйстве, плюс 4 млн. солдат и примерно столько же заключенных в тюрьмах. Остальные составляли учащиеся в воз­расте старше 16 лет, несколько миллионов домохозяек, главным об­разом, в многодетных семьях азиатских республик, а также 8 млн. безработных (преимущественно в тех же регионах), живущих на иж­дивении родителей и других родственников, которые могли извле­кать сверхприбыли из торговли фруктами, цветами и другим экзоти­ческим товаром по сверхвысоким монопольным ценам в условиях почти полной изоляции от мирового рынка. Из этих 130 млн. не ме­нее 32 млн. составляли «избыточные» работники на своих никому не нужных синекурах, десяток миллионов работников на «убыточных» предприятиях (напомним: каждое восьмое из общей совокупности 80 млн. рабочих, не считая «нерентабельных», т.е. едва-едва сводя­щих концы с концами, работая на самовыживание), плюс примерно столько же ставших «излишними» в военно-промышленном комп­лексе (ВПК), где работа шла лучше, чем где бы то ни было, но где после проигрыша гонки вооружений и тем самым поражения в 3-й («холодной») мировой войне отпала необходимость в таком количе­стве работников.

По всем этим количественным данным грубо приблизительно половина приходится на Россию (по безработным – намного меньше, по работникам ВПК намного больше). Что делать?

Если разом «нормализовать» экономику, уволив «избыточных» на синекурах, всех – на «убыточных» предприятиях и «излишних» в ВПК, то получится уравнение: 8 млн. открытых безработных + 32 млн. скрытых безработных +10 млн. новых безработных +10 млн. частично безработных = 60 млн. безработных из 130 млн. работоспо­собных = 45-процентная безработица, невиданная нигде в мире, = полная экономическая, политическая и социальная катастрофа, по­тому что ни к общественным работам подобного масштаба, ни к выплатам такого количества пособий по безработице, ни к какому-либо другому решению этой сложнейшей проблемы ни одна рес­публика не готова. Из этой апокалипсической величины 27—29 млн. потенциальных безработных приходится на Россию, и что с ними делать – неизвестно.

Пока что правительство всеми силами оттягивает развязку, трагическую для десятков миллионов семей.

Но что значит «оттягивать развязку»? Это значит продолжать выплачивать зарплату десяткам миллионам квазиработающих (в допол­нение к десяткам миллионам пенсионеров), не вносящим никакого вклада в национальный доход. Это значит печатать новые и новые десятки и сотни миллиардов рублей, не обеспеченных ни товарами, ни услугами. Это означает постоянную угрозу перехода от инфля­ции к гиперинфляции. Это означает продолжение падения произ­водства, продолжение приближения ко все той же экономической, политической, социальной катастрофе – только с другой стороны.

Приходится искать оптимум между Сциллой и Харибдой, чтобы быстрее «проскочить» стадию падения, выйти на стадию стабилиза­ции, а затем и подъема. Теоретически это не выходит за пределы реального. Практически требует множества взвешенных решений, свободных от соображений, связанных с борьбой за власть, с попу­листской демагогией, чтобы дорваться до власти, просто с некомпе­тентностью и недобросовестностью людей, выросших в условиях свое­го рода зоопарка, где главное – не собственные усилия, а близость к кормушке.

Теоретически падение производства прекратится, как только про­цесс распадения принудительных производственных связей «сверху» (в связи с крушением «командной экономики» жесткого централи­зованного планирования) перекроется уже начавшимся процессом складывания рыночных производственных связей «снизу» на осно­ве развертывания частного предпринимательства. После чего нач­нется процесс стабилизации и последующего подъема. Так было во всех более или менее аналогичных ситуациях у других стран. Нет никакого основания считать, что в России или любой другой рес­публике бывшего СССР можно рассчитывать на что-то иное, сверхъестественное.

Но что значит «складывание рыночных производственных связей»? Это означает развертывание массового частного пред­принимательства – процесс, идущий полным ходом в быв­шей ГДР, в Польше, Венгрии, Чехии, Китае, – во всех «соци­алистических» странах, дальше продвинувшихся к выходу из лабиринта «казарменного социализма» (в Китае – с его спецификой, предусматривающей минимизацию «казармы» в эко­номике с сохранением ее в политике). Но в бывшем СССР этот процесс наталкивается на четыре, даже на пять чудовищных препятствий, пострашнее знаменитых «четырех призраков» Френсиса Бэкона, олицетворявших ложные идеи, которые уво­дят человека от истины.

Первое препятствие – почти полное отсутствие инфра­структуры снабжения. Представьте себе американского фер­мера или владельца ресторана, у которого отключили телефон, ото­брали телефонную книжку (теперь – отключили компьютер), и он должен ехать в город, чтобы неделями договариваться о покупке продуктов, семян, удобрений, горючего, техники, запасных частей к ней и пр. Много он наработает? Между тем, именно в таком поло­жении оказывается любой российский предприниматель. Ему неку­да звонить, некого просить о присылке хотя бы за наличные (о кре­дите нечего и говорить) всего того, без чего невозможно начать работу. В условиях тотального дефицита и отсутствия сети специализированных фирм он тратит круглый год часы и дни, иногда неде­ли и месяцы на то, чтобы «достать» необходимое за деньги (по мо­нопольно высоким ценам!). Достаточно первого серьезного сбоя – например, обманули с обещанием поставить сырье или горючее, – и плоды целого года работы могут пойти под откос. Конечно, постепенно необходимые связи и поставки налаживаются. Но без помощи государства этот процесс может растянуться на 10—15 лет. А государство пока что не помогает или помогает очень плохо.

Второе препятствие – почти полное отсутствие инфраструкту­ры сбыта продукции. Представьте себе американского фермера или владельца мастерской, которому надо самому грузить в машину и везти на рынок свой товар, стоять там самому за прилавком целые дни и недели, либо отдать его за бесценок перекупщику-монополи­сту, который к тому же постоянно шантажирует его, угрожая распра­вой. Когда же в таком случае работать и что останется от прибыли? Именно в таком положении находится любой российский предпри­ниматель, отданный правительством полностью на произвол пере­купщика. Конечно, и здесь система сбыта постепенно налаживает­ся. Но и здесь потребуется лет 10—15, пока она начнет полноценно функционировать, если не поможет полностью пассивное пока что государство.

Третье препятствие – почти полное отсутствие инфраструк­туры защиты от мафиозных уголовных структур, прежде все­го – от рэкета. Американский предприниматель, тоже нема­ло страдающий от рэкетиров, имеет хотя бы возможность по­звонить в полицию. Российский формально тоже имеет такую возможность (и время от времени в газетах сообщают о поим­ке с поличным очередной банды рэкетиров). Но практически в подавляющем большинстве случаев он предпочитает отку­паться от рэкетиров чудовищно высокой данью, составляю­щей от десятой доли до четверти, трети и более прибыли. Дело в том, что в СССР почти полностью отсутствовал опыт борьбы с рэкетом: у директора государственного предприятия было бесполезно пы­таться вымогать что-то существенное – все деньги проходили че­ред бухгалтерию, и грабили в основном инкассаторов. Теперь у пред­принимателя, при удаче, можно безнаказанно выпотрошить милли­оны: пока вмешается милиция, могут убить или сжечь предприятие (что часто и происходит), а милиция к тому же может оказаться коррумпированной (что тоже не редкость). В результате почти все частные предприятия страны – от любой из тысяч мелких московс­ких лавочек до крупнейших фирм – прочно завязли в паутине рэкета.

Рэкет настолько безнаказан, что рэкетиры почти легально соби­раются на свои конференции в ресторанах, устраивают постоянные кровавые «разборки» – передел «сфер влияния» в городах, а также пышные похороны умерших или погибших «крестных отцов». Го­сударство проявляет позорное бессилие, и нам еще предстоит гово­рить об этом детальнее в лекции о мафизации общества. Но именно безнаказанность мафии быстро близит день развязки. Начались ла­винообразно растущие «заказные убийства» предпринимателей, вообще каждого, кто осмеливается стать на пути рэкета. Мафия явно рвется к контролю над государственными структурами. И в самые ближайшие годы грядет генеральное сражение: либо Россия и дру­гие республики бывшего СССР превратятся в гигантскую Колум­бию под властью медельянского картеля (и тогда конец массовому частному предпринимательству) – либо государство перейдет в контрнаступление и принудит рэкет к обороне (чего пока не просматривается).

Четвертое препятствие – почти полное отсутствие инфраструктуры защиты от хищничества чиновников, так сказать, рэкета со сто­роны власть имущих. Как и во всех или почти во всех странах Азии, в России, как и в остальных 14 республиках бывшего СССР, невоз­можно шагу ступить, чтобы какой-нибудь султан, шах, хан во вполне европейском костюме не потребовал от тебя взятку – начиная с последнего швейцара и кончая высшими сановниками (или их же­нами, сыновьями, племянниками, внуками и пр.).

А уж истребовать взятку с предпринимателя может только очень ленивый: с него постоянно требуется разрешение на то, другое, пя­тое, десятое – а где и когда в России чиновник давал разрешение без взятки? Желающие могут убедиться в этом сами, даже не покидая пределов своей страны: достаточно обратиться с любой просьбой в любую российскую (украинскую, латвийскую и т.д.) инстанцию.

Американский предприниматель при конфликтной ситуации имеет возможность снять трубку и обратиться к своему адвокату. В России адвокатов в десятки раз меньше, законов на этот счет – никаких вообще, любой адвокат полностью бессилен перед самым последним чиновником. Поэтому остается платить чиновному рэкети­ру. И чем больше плата – тем медленнее идет процесс становления массового предпринимательства.

Наконец, первое посттоталитарное российское правительство (и не только оно в бывшем СССР) словно с ума сошло. Стремясь лю­бой ценой пополнить государственный бюджет, оно раскрутило на­логовый пресс на предпринимателя до – вы не поверите! – 90% его прибыли. Вновь и вновь прошу представить себе американского предпринимателя, которому только что пришлось отдать из каждой тысячи долларов чистой прибыли двести-триста долларов уголов­ному рэкетиру, двести-триста долларов – чиновному рэкетиру, а тут еще налоговая инспекция требует с него якобы «оставшиеся» (?!) девятьсот. Как тут работать? Как решиться завести собственное предприятие? Не проще ли заняться перепродажей краденого или скупленного в государственных магазинах (за взятку)? Прибыли баснословные, а налоговая инспекция не подступится, поскольку биз­нес целиком относится к сфере «теневой» экономики. Многие из моих знакомых бизнесменов именно так и поступили. И процвета­ют. Но чем больше они процветают – тем дальше путь к нормализа­ции экономики, к ее стабилизации и подъему.

В принципе в обществе, где не только нет кризиса перепроизвод­ства, но тотальный дефицит всего и вся в рамках платежеспособного спроса, быть не может никакой безработицы. По подсчетам эконо­мистов, одна только сфера частного предпринимательства могла бы поглотить до половины потенциальных безработных (14—15 млн. из 27– 29 млн. в России). Прибавьте сюда массовую переподготовку кадров на незаполненные вакансии – так и не развернутую до сих пор. Прибавьте сюда необходимость для матерей с малолетними детьми оставаться дома, пока дети не пойдут в колледж. В США и других развитых странах дома остается (в постоянной ротации) до трети и больше работоспособных женщин. В России нужда выгоня­ет на работу намного больше 90% женщин с малолетними детьми, которые оказываются в буквальном смысле брошенными на произ­вол судьбы. Нормализуйте положение, и вы получите дополнитель­но несколько миллионов освободившихся рабочих мест. Но в прави­тельстве России – нам еще предстоит специально говорить об этом – не доросли до понимания серьезности проблемы. Что говорить о руководителях предприятий? Наконец, в России поистине безбреж­ное поле для общественных работ на добрый десяток миллионов человек: миллионы километров непроложенных и неблагоустроен­ных дорог, мусору на улицах – как после землетрясения, десяток районов экологического бедствия размером со средний штат США каждый.

Словом, при окончательном переходе от социальной патологии к норме работа может найтись для каждого потенциально безработ­ного. И еще найдется место для нескольких миллионов высокооплачиваемых иностранных специалистов, не исключая и американских. Но для этого нужно окончательно распроститься с наследием «ка­зарменного социализма» – социальной патологией. А это невоз­можно сделать при существующей социально-политической над­стройке, порожденной тоталитаризмом и сохраняющей все его черты. Обратимся к этой стороне дела.

Лекция 15

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ ПОЛИТИКИ. ОЖИДАЕМЫЕ И ЖЕЛАЕМЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ В СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ ОБЩЕСТВА, В СОЦИАЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ И СОЦИАЛЬНОМ УПРАВЛЕНИИ

Вспоминается забавная юмореска давних лет. Два итальянца спо­рят, на ком держится Италия. Исключим женщин, говорят они, с ними только скандалы. То же самое с чиновниками и военными – какая от них польза? Рабочим только бы бастовать. Крестьяне вооб­ще не нужны, потому что едим и пьем все импортное. Остаемся лишь ты и я. Но все знают, что ты – бездельник. Вот и выходит, что вся Италия держится только на мне.

Этот интересный вывод приходит в голову, когда задумываешь­ся, на ком держится Россия. С той разницей, что тут трудно опреде­лить, кто есть кто в этой стране. Сотни людей из многих тысяч препо­дававших в университетах марксизм-ленинизм десятилетиями не­плохо зарабатывали как специалисты по социальной структуре со­ветского общества. К каким выводам они пришли?

В основе лежала догма, будто советское общество состоит из рабочего класса, колхозного крестьянства и народной интеллиген­ции. Рабочие – это хорошо, и чем их больше – тем лучше. Кресть­яне – это плохо, это всего лишь переходный этап от мелкой буржу­азии к пролетариату. Ну а об интеллигенции часто упоминали с эпи­тетом «гнилая». Предполагалось, что при коммунизме интеллиген­тами станут все рабочие, и интеллигенция, как особая социальная груп­па, исчезнет.

Любопытно, что проповедовали такую чепуху профессора, ис­кренне считавшие себя интеллигентами. Но они ошибались и в этом. Правда, при таком подходе возникали определенные трудности. Например, во многих случаях оставалось неясным, кого относить к уважаемым рабочим, а кого – к гораздо менее уважаемым интел­лигентам. И принимались соломоновы решения: продавец – рабо­чий, старший продавец, который тоже стоит за прилавком, но отве­чает за других продавцов отдела в магазине, – служащий, т.е. интел­лигент, даже если неграмотен; рабочий с университетским образо­ванием (таких в погоне за более высокой зарплатой к 1985 г. набра­лось миллионы) получил название «рабочий-интеллигент», а рабо­чий или крестьянин вообще без всякого образования, исполнявший обязанности главы государства (например, Калинин или Хрущев) опять-таки автоматически становился служащим-интеллигентом.

Точно так же одни крестьяне именовались «колхозниками», а другие, примерно в таком же количестве, – «рабочими» (совхо­зов). Считалось, что это – два совершенно разных класса общества, хотя разница заключалась лишь в том, что одни (колхозники) обяза­ны были принудительно работать даром, только за право пользова­ния приусадебным участком, а другим в совхозах, в приложение к участку, выплачивалась мизерная заработная плата, на которую все равно невозможно прожить. В остальном те и другие оставались бес­правными рабами, с надсмотрщиком, который в одном случае име­новался «председатель колхоза», а в другом – «директор совхоза», но оба, в свою очередь, были такими же бесправными рабами у партийного руководителя района, который отвечал перед таким же руководителем области, а тот – перед ЦК КПСС в Москве.

Предмет особой гордости составляло то, что процентная доля рабочих непрестанно поднималась (за счет падения процентной доли крестьян) и к 1970-м годам превысила 60%. Очень огорчались, что никак не можем поднять ее до 100%. И очень удивлялись, что у наших антагонистов на Западе процентная доля рабочих упала вдвое и продолжала снижаться. Кто же там будет устанавливать диктатуру пролетариата, если рабочих окажется меньше, чем капиталистов? Невозможно было допустить крамольную мысль, что каждый рабо­чий «там» по количеству продукции (качество лучше не сравни­вать) равен двум-трем, если не трем-четырем «здесь». Утешало лишь то, что «у них», как и «у нас», падала доля занятых сельским хозяй­ством. Но в СССР с 80% сначала до 30%, затем до 20%. А в США с 60% сначала до 20%, затем до 2%. Разница – вдесятеро.

Наконец, ни в какие ворота не лезли 43 миллиона служащих-ин­теллигентов (против нескольких десятков тысяч до 1917 г.). А никакие другие категории догмой не предусматривались. Неужели в самых развитых странах мира интеллектуалы составляют считанные про­центы, а в СССР – каждый третий? При этом все знали, что подавля­ющее большинство из советских шести миллионов инженеров, трех миллионов педагогов, одного миллиона врачей по своему культур­ному уровню мало чем отличаются от простых рабочих и к интелли­гентам их причислять так же нелепо, как и подавляющее большинство из восемнадцати миллионов начальников разных рангов.

Впрочем, нашлись еретики, которые и тут придумали соломоно­во решение: считать интеллигентами только тех, кто имеет диплом университета и техникума, а прочих именовать просто служащими. После многолетних дебатов эта ересь была принята если не в канон, то к сведению. Но жизнь и здесь сыграла с догматиками злую шутку. Даже две шутки – одну количественного характера, другую каче­ственного.

В количественном отношении дипломов (формально—на уров­не западного бакалавра или магистра) набралось к 80-м гг. более 35 миллионов – у каждого четвертого из работающих! Неужели ин­теллигентом стал если не каждый третий, то каждый четвертый? Все наглядно видели, что это не так. С другой стороны, семь миллионов дипломированных специалистов – каждый пятый – в погоне за более высокой зарплатой, как мы уже говорили, предпочли перейти в ряды «синих воротничков», причем на такую низкоквалифициро­ванную работу (например грузчиком), которая никак не вязалась с причастностью к «рабочим-интеллигентам». Нам еще предстоит под­робнее рассмотреть этот поразительный для несведущего читателя феномен. Пока отметим только, что он чрезвычайно затруднял сопоставление догмы с реальной действительностью.

Еще хуже обстояло дело с качеством. Советский диплом не полу­чил признания ни в одной развитой стране мира. Его обладателя, в лучшем случае, заставляют сдавать экзамены на подтверждение сво­ей квалификации, а в худшем – без церемоний отправляют в ряды «синих воротничков» или безработных. И, добавим, правильно де­лают, потому что, по меньшей мере, один обладатель диплома из трех не проходят простейшей аттестации ни в СССР, ни тем более за рубежом. Это как раз тот случай, когда невиданное в других странах астрономическое количество перешло в такое качество, которое толь­ко в шутку можно сопрячь с интеллигентностью.

Особенно обидно, что полностью девальвировались не только дипломы вуза, но даже на уровне кандидата и – верх скандальнос­ти! – доктора наук, профессора, члена академии. Кому на Западе приходилось общаться с представителями советских научных деле­гаций, тот наверняка видел, что многие из этих представителей по уровню культуры ничем не отличались от простых шоферов (в том числе – советских). Какая уж тут интеллигенция!

Нам предстоит разобраться и с этим феноменом. Предваритель­но отметим, что сказанное вовсе не означает, будто в России нет интеллектуалов, рабочих, фермеров на уровне не ниже (даже выше) западного. Просто почти всю действительную интеллигенцию унич­тожили или изгнали из страны еще в 1918—1922 гг., а затем мето­дично, год за годом, добивали тех, кто остался, плюс столь же систе­матично выбивали подлинную интеллигентность из молодежи. В результате, за исключением сравнительно немногих «белых ворон», выжили те, кто сумел приспособиться к условиям тоталитаризма и кого тот сделал такими, каковы они есть. Остальным было просто не выжить.

Такова была формальная социальная структура советского об­щества, и за десяток лет после крушения СССР она, конечно же, не могла серьезно измениться ни в одной из его республик, начиная с России.

Перейдем теперь от формальной к фактической стороне дела. Отметим, что советские догматики напрасно выдумыва­ли догмы о социальной структуре общества. За пять тысяч лет до них это гораздо лучше сделали совсем другие люди, жившие в таком же разбойничьем государстве, каким, по сути, является каж­дая империя. Они создали классификацию, которую можно уверен­но применять к каждому государству с древнейших времен до наших дней. Специфика в каждом случае, конечно, имеется. Но в общем трудно ошибиться: всюду одно и то же. С американской, допу­стим, спецификой я знаком поверхностно, зато советскую (включая российскую) знаю досконально, как социолог-профессионал.

Шайку отъявленных разбойников, которые силой оружия подчи­няют себе остальных, эти умные люди в Древней Индии назвали «кшатрии» (воины). А тех, кто уговаривает их жертвы не сопротив­ляться, – «брахманы» (жрецы). Из прочих, тех, кто устроился по­приличнее, – «вайшии» (торговцы), остальных – «шудры» (крестьяне, ремесленники, слуги). Наконец, совсем уж обездоленных, за­видующих даже шудрам, – «парии» (это слово вошло во все языки мира и перевода не требует).

В царской России эта классификация сохранялась очень четко: кшатрии – дворяне; брахманы—духовенство, чиновничество (за рамками дворянства), немногочисленные деятели науки и искусст­ва; вайшии – купцы и мещане (мелкие торговцы, зажиточные ре­месленники); шудры – крестьяне, рабочие, прислуга; парии – ди­кие кочевники. В Советском Союзе та же классификация выглядит сложнее. Но она – та же, а не какая-нибудь другая.

Вот советские «кшатрии». Формально это 43 млн. служащих, вклю­чая 18 млн. начальников всех степеней и 4 млн. солдат (1985 г.) – с семьями треть населения страны. Но фактически отсюда надо ис­ключить «нищее дворянство» – низших и средних начальников, чей образ жизни не отличим от шудр или, в лучшем случае, самых бед­ных вайшиев. Не относятся сюда и солдаты, которые намного ближе к париям. Зато фактически сюда надо причислить верхушку брахма­нов и вайшиев, чей образ жизни не отличим от аристократии совет­ского общества. В итоге получается всего 2—3 млн. чел. на весь быв­ший СССР (с семьями – не более 10 млн., т.е. примерно 2—3% насе­ления). Количественно каста совершенно ничтожная, но политичес­ки – огромная, всемогущая сила, подлинные хозяева страны (вплоть до сегодняшнего дня).

Кшатрии на советском новоязе назывались «номенклатурой» (буквально: перечень должностей). Формально это понятие отно­сится ко всем служащим, только разного уровня: существовала но­менклатура районного комитета партии, областного, республикан­ского, наконец, центрального. Но когда термин употреблялся без пояснений, все понимали, что речь идет только о последнем звене.

Если отбросить в сторону многочисленные формальности, ко­торые только мешают разглядеть подлинное положение вещей, то нетрудно увидеть, что речь идет не просто о разных должностях – о существенной разнице в уровне, качестве, стиле, во всем образе жизни. В этом отношении советские кшатрии отличались от брахма­нов и вайшиев (кроме верхушки тех и других), не говоря уже о шуд­рах и тем более о париях, гораздо больше, чем типичный американ­ский миллионер от типичного безработного. Здесь разница более похожа на различие между знатным и богатым французским или английским дворянином и бедняком из простонародья.

Типичный шудра (а также низшие слои брахманов и вайшиев) живет в многоквартирном доме, который в любом городе Северной Америки или Западной Европы отнесли бы к разряду гарлемских трущоб. Живет на жилой площади в среднем по 5 кв.м на человека, редко выше 10 кв.м, нередко меньше 2—3 кв.м (и тогда долгими годами, иногда лет двадцать, стоит в очереди «на улучшение жилищ­ных условий»). Счастье, если квартира отдельная, т.е. в одной комна­те спят родители, в другой – дети, в одной обедают и смотрят теле­визор, в другой – читают или учат уроки. Несчастье, если квартира коммунальная, т.е. в каждой из нескольких комнат живет по семье, и тогда бесконечные скандалы на общей кухне из-за пользования об­щим туалетом и прихожей неизбежны. При этом без конца перебои с водой и электричеством, а зимой – с центральным отоплением (до сего дня включительно!).

Питается шудра дома, в основном, хлебом, картофелем, кашей, супом из овощей. Мясо, молоко, сыр, творог, фрукты – роскошь, далеко не каждый день. И за продуктами надо было почти ежеднев­но стоять в очереди 2—3 часа. Работающие, учащиеся, дети в детса­дах получали свой ленч (который здесь называется обедом) в обще­ственной столовой, причем почти всегда такого отвратительного качества, что столовые презрительно называют «отравиловка». Ка­чество продуктов вообще всюду настолько низкое, что работники иностранных посольств предпочитали привозить все (включая питьевую воду) из-за рубежа.

Одевается шудра в произведения отечественных фабрик, которые европейский или американский потребитель не купил бы даже на распродаже по цене 1 доллар за костюм, обувь или за пластиковую сумку, набитую бельем. Но и на такую одежду приходилось откладывать из зарплаты полгода-год, выстаивая в многочасовых очередях за тем, что подешевле. Пределом мечтаний были импортные куртка, джинсы, кроссовки – но это так дорого, что родители собирали своим любимым детям деньги, словно на автомашину.

Отпуск шудра проводит в собственном жилье и на лавочке у подъезда собственного дома. Только некоторым детям был гарантирован летом один месяц «пионерского лагеря» (неотличимого от ус­ловий школы), да еще время от времени кому-то доставалась льгот­ная путевка по символической цене в дом отдыха – полная цена большинству была и остается недоступной, – но и там спальная палата на четверых-восьмерых и питание во все той же «отравиловке».

Если шудра заболеет, он идет в очередь из полусотни человек в бесплатную поликлинику, и после двух-трех часов ожидания его в течение 5 минут осмотрят, выпишут рецепт и выставят за дверь с возгласом: «Следующий!». О систематическом медицинском наблю­дении не может быть и речи. Если шудра заболеет серьезно – его кладут в бесплатную больницу примерно на тех же условиях, что и в дом отдыха (палата на 4, 8, 12 и даже 24 койки, «отравиловка» и пр.).

Наконец, когда шудра умрет (а он обычно не особенно долго заживается на этом свете), начинаются бесконечные мучения с его похоронами. Его хоронят на «обычном» кладбище, подальше от го­рода, куда потом трудно будет ездить ухаживать за могилой. При этом каждый шаг – от обязательного свидетельства о смерти до опускания гроба в землю – оплачивается по нарастающей все бо­лее крупной купюрой, для чего в каждой семье долгими годами копится специальный денежный фонд. Мучения на похоронах сопо­ставимы по своей огорчительности только с мучениями матери в «обычном» родильном доме, где болезнетворные микробы (такие родильные дома обычно заражены стафилококком) успешно со­перничают с привычной грубостью обслуживающего персонала.

За время, прошедшее после крушения Советского Союза, в пла­чевной участи шудр, которые вместе с низшими слоями брахманов и вайшиев составляют подавляющее большинство (от 2/3 до 3/4) населения во всех республиках бывшего СССР, произошло только одно существенное изменение. Оно связано с быстро прогрессиру­ющим расслоением советского общества. Меньшинство выбилось на положение средних слоев вайшиев, а несколько процентов – даже на положение средних слоев кшатриев. Для подавляющего боль­шинства и без того незавидные условия жизни резко ухудшились и продолжают ухудшаться из месяца в месяц, что чревато социальным взрывом. Теперь для нуждающихся не осталось никаких надежд на улучшение жилищных условий, скудное питание становится еще более и все более скудным, а выход из строя куртки, пальто, брюк, ботинок – целая катастрофа, потому что покупка одежды равноценна, по меньшей мере, месячной зарплате.

Жизнь настоящего (сравнительно высокопоставленного) кшат­рия отличается от жизни шудры, как небо от земли.

Во-первых, его поселяют в доме с улучшенной планировкой. Это означает отдельную квартиру с более просторными комнатами по числу членов семьи плюс нередко еще одна общая, плюс дача за городом. Никаких перебоев с водой, электричеством, отоплением. Даже в доме заурядного кшатрия это – чрезвычайное происшествие, влекущее за собой суровое наказание для обслуживающего персо­нала. А уж в доме Брежнева, Горбачева, Ельцина и любого област­ного сановника такое происшествие намного менее вероятно, чем в Белом доме президента США.

Во-вторых, его кормили в специальной столовой (которая так и называлась – «спецстоловая»), а его семью – такими же экологи­чески чистыми продуктами и тоже по символическим ценам из «спе­циального заказа» в особом магазине, недоступном для прочего населения. Высшим кшатриям продукты доставляли прямо на дом, средние кшатрии получали их безо всякой очереди. Для производ­ства таких продуктов имелись специальные «совхозы» с улучшен­ной агротехникой. Рассказывают, что одна мама – (жена кшатрия) очень возмутилась, когда узнала, что ее ребенку дали бутерброд с «обыч­ной» колбасой. «Ведь это же колбаса для населения!» – гневно закри­чала она, подразумевая, что аристократия к населению не относится.

В-третьих, его одевали и обували в специальном магазине и ате­лье («спецмагазин», «спецателье») по льготным ценам и высшего качества, преимущественно из импортного. Поэтому он отличается от шудры не только откормленностью и высокомерием, но и просто одеждой – примерно так же, как маркиз в расшитом золотом кам­золе от бедняка в лохмотьях.

В-четвертых, он – и преимущественно только он – проводил отпуск в санатории или доме отдыха, в палате на двоих с женой, питаясь в «спецстоловой», и все по льготным ценам. Именно он в первую очередь получал возможность «загранкомандировки» – самого ценного в глазах советского человека, потому что можно задаром не только посмотреть на жизнь в цивилизованной стране, но и накупить одежды на сумму, равную по меньшей мере его годо­вой зарплате, не говоря уже об уникальной возможности практи­чески даром привезти видеомагнитофон или даже автомашину. И все – за государственный счет.

В-пятых, если он заболеет, его кладут в «спецбольницу», в од­номестную палату, с питанием как в лучшем ресторане. Его жена, взрослая дочь, подросшая внучка рожают в «спецроддоме», безо всяких стафилококков, с потрясающей предупредительностью обслуживающего персонала. А когда он умирает – его хоронят за государственный счет на «спецкладбище», либо на «спецучастке» лучшего кладбища города, с надежным уходом за могилой.

В-шестых, его ребенок и дети его подросших детей идут не в «обычный» детсад, презрительно прозванный «камерой хранения де­тей», а в «спецдетсад», с бассейном и искусственным солярием, с хорошим питанием и намного меньшим числом детей в группе, т.е. с лучшим воспитанием и уходом за ребенком. Затем они пойдут в «спецшколу», учрежденную в каждом городе специально для детей «высокого начальства» (в Москве таких школ несколько), где собра­ны лучшие педагоги и созданы лучшие условия для поступления в университет. Затем они наверняка поступят в университет безо вся­кого конкурса, просто по звонку «сверху». И, наконец, они получат гарантированную синекуру, квартиру, дачу, автомашину – все, как у родителей. И ни один из них не будет забит насмерть в казарме, ни один не погибнет в Чечне или на других сегодняшних полях сра­жений, между республиками бывшего СССР, ни одна жена кшатрия не выйдет на многотысячную демонстрацию солдатских матерей с портретом сына в траурной рамке – это удел шудр.

В-седьмых, ему были уготованы все развлечения, не доступные «иным-прочим». Хочешь на спектакль мимо очереди страждущих «лишнего билетика»? – Пожалуйста, бесплатная директорская или правительственная ложа. Хочешь зарубежный фильм, который не допускают на экран, оберегая нравственность населения? – По­жалуйста, тебе его доставят прямо на дом, вместе с киномехаником и киноаппаратурой. Хочешь книжку, которая давно распродана в магазинах? – Пожалуйста, есть специальный книжный ларек. Хо­чешь ночную оргию, с приглашением девиц из кордебалета? – Пожалуйста, стоит только позвонить директору театра… Хочешь про­сто даровую наложницу без хлопот? Посмазливее? Попроще? – Пожалуйста, к твоим услугам целый десяток секретарш и буфетчиц, полностью зависящих от твоей милости…

Да, мы еще забыли сказать, что главное отличие настоящего кшат­рия от шудры (или, по российской терминологии, сановника от про­стого чиновника-служащего) – служебная автомашина с шофером за государственный счет, возможность раз в три года приобрести по льготной цене новую автомашину, продавая старую по повышен­ной цене в условиях огромного дефицита автомашин «для прочих», билет 1 –го класса в самолет или поезд безо всякой очереди и с гаран­тией отбытия и прибытия точно по расписанию. Это полностью избавляет его от ужасов «часов пик» в битком набитом трамвае, автобусе, троллейбусе, пригородной электричке, от многочасовой очереди за билетами, от риска просидеть несколько суток в аэропор­ту или на вокзале, опоздать на несколько часов или даже на сутки.

Перечитайте внимательнее все только что написанное и поду­майте сами: может ли быть что-либо на свете – любая подлость, любое преступление – перед чем «типичный» советский человек остановился бы, чтобы перейти из состояния шудры в состояние кшатрия, чтобы сохранить последнее любой ценой? Любой ценой! Уточним, что для такого перехода не требуется ни работоспособно­сти, ни добросовестности. Только родственные связи, знакомство, протекция. И, следовательно, – тотальное социальное угодниче­ство, тотальное социальное лицемерие для столь же тотального со­циального иждивенчества на возможно более высоком уровне.

Надеемся, картина действительной социальной структуры совет­ского и во многом современного российского общества достаточно ясна. Остается прояснить специфику положения брахманов, вайшиев и парий.

Главная отличительная черта брахманов – их полная за­висимость от милости кшатриев на всех уровнях – от мини­стра до последнего чиновника. Это относилось в одинаковой мере и к деятелям науки, и к деятелям искусства, и к деятелям религии. Иерархия всюду очень напоминает иерархию кшат­риев (в научном мире просто слепо копирует ее). Уровень, ка­чество, стиль, весь образ жизни верхушки, как уже упоминалось, мало чем отличался от кшатриев. В средних слоях он, если была милость кшатриев, мог подниматься до среднего стандарта вайшиев. В нижних слоях, к которым относится подавляющее большин­ство брахманов, он почти неотличим от характерного для шудр.

После крушения СССР в конце 1991 г. в положении брахманов произошли серьезные изменения. Наука и искусство впали в состо­яние серьезного кризиса – на этом мы специально остановимся в соответствующих лекциях. Положение подавляющего большинства «рядовых» деятелей науки и искусства резко ухудшается, причем над ними еще серьезнее, чем над рабочими, нависает тень массо­вой безработицы. Достаточно сказать, что в типичном академичес­ком институте, где я остался по совместительству, моя зарплата про­фессора – совсем недавно относившаяся к наивысшим в стране – стала меньше моей пенсии за выслугу лет, а у моих сотрудников – еще меньше, на нее просто физически невозможно выжить без до­полнительных приработков. Примерно такое же, и даже худшее, положение у почти каждого «рядового» из сотен тысяч литераторов, артистов, художников, музыкантов.

Улучшение положения наблюдается разве что у деятелей религии. Раньше все они находились под строгим контролем КГБ, а многие являлись прямыми платными агентами КГБ. Иначе было трудно выжить. Мой добрый знакомый, автор ряда известных за рубежом богословских сочинений, священ­ник Дмитрий Дудко попробовал занять независимую позицию. Его «нововведение» состояло лишь в том, что он без разреше­ния начальства стал после проповеди отвечать на вопросы ве­рующих и публиковать за рубежом материалы этих бесед. К нему на проповеди стали собираться тысячные толпы молодежи. Кончилось тем, что агенты КГБ несколько раз избили его, подстрои­ли автокатастрофу, ограбление его дома цыганами, а когда и это не помогло – просто посадили в тюрьму по пустяковому предлогу, добились формального отречения по типу галилеевского и сослали в пустынный приход далеко от Москвы. Теперь, в связи с крушени­ем государства, священники обрели гораздо большую степень неза­висимости и впервые в русской истории, начиная со времен Петра Великого (начало XVIII века) или даже Ивана Грозного (середина XVI века), получили шанс стать не просто разновидностью государ­ственных чиновников, а действительно служителями культа – да еще вновь набирающим возрастающий авторитет среди населения после многих веков сравнительно низкого (по сравнению другими странами) авторитета и после многих десятилетий унизительного положения своего рода «заложников веры».

Главная отличительная черта вайшиев – формальная неотличимость от шудр (по социальному статусу, престижу и зарплате даже ниже, чем у них), но фактически уровень, каче­ство, стиль, весь образ жизни очень близки к кшатриям. Прав­да, многие десятилетия все это приходилось, насколько воз­можно, постоянно скрывать от взоров людских, поскольку относилось к сфере уголовно преследуемой «теневой» экономи­ки и в любой момент могло закончиться тюрьмой. Мы деталь­нее остановимся на этом сюжете в соответствующей лекции. Ныне «теневая» экономика почти полностью легализована, опасность тюрьмы исчезла, и вызывающая роскошь вайшиев на фоне прогрессирующего обнищания шудр становится важным фак­тором дестабилизации общества.

В заключение нашего обзора основных каст советско-российс­кого общества надо сказать несколько слов о любопытной судьбе парий – колхозных и совхозных крестьян. Их судьбе трудно было позавидовать даже шудрам. Как уже упоминалось, их заставляли трудиться либо даром, либо за зарплату, почти наполовину мень­шую, чем средняя зарплата шудр, так что без своего приусадебного участка им грозила голодная смерть. Им приходилось сооружать и ремонтировать примитивное сельское жилье на свои собственные средства, а не получать его даром, как шудрам. У них были еще более серьезные проблемы со всеми промышленными товарами и еще более скудное питание, чем у шудр, еще более убогое медицин­ское обслуживание и еще более убогие возможности образования детей, проведения отпуска, поездок в другие населенные пункты (на выбор: несколько часов ожидания переполненного автобуса, откры­тый кузов попутного грузовика или, в лучшем случае, велосипед). Казалось, их обездолили вчистую. Казалось, от такой судьбы раз­бежались все, кто мог, и в тысячах деревень на сотни километров вокруг остались почти одни старики. Одна такая рукотворная «по­лупустыня» образовалась даже по обе стороны 600-километровой железнодорожной и автомобильной магистрали Москва – Петер­бург. Теперь ее вновь предстоит заселять.

Но вот колесо фортуны повернулось. Пресс налогов и реквизи­ций ослаб вместе с государством, и бывшие парии быстро догнали шудр по части съестного и количества рублей. Все более значитель­ное число их догоняет вайшиев в качестве поставщиков на рынок дорогостоящих продуктов. Конечно, это несколько тормозит, но не приостанавливает отток молодежи из села. Уже успел сложиться прочный стереотип: в деревне ты всегда останешься парией, а в городе сразу превратишься в шудру и, если повезет, может быть, даже в вайшия или низшего кшатрия.

Ныне судьба бывших парий полностью зависит от судьбы сельс­кого хозяйства. Фермерство пока еще слишком слабо, чтобы про­кормить страну (всего лишь порядок нескольких десятков тысяч ма­лоэффективных хозяйств вместо необходимого порядка нескольких миллионов высокоэффективных). Приходится полагаться на колхо­зы и совхозы (под новыми наименованиями), но если полагаться только на них – значит, постоянный дефицит съестного и постоян­ная зависимость от импорта продовольствия на всем протяжении грядущих десятилетий. 3,5 млн. «агрокшатриев» (сельских чиновников) прямо заинтересованы в сохранении колхозно-совхозного статус-кво и делают все возможное, чтобы задушить фермерство в зародыше. Но жизнь берет свое. Каждый год умирают миллионы ста­риков, на самоотверженном труде которых десятилетиями держа­лись колхозы и совхозы. И либо им на смену должны прийти ферме­ры, гордые своей независимостью и достойные зависти, либо стра­на превратится в гигантское Сомали, полностью зависящее от грузо­виков с продовольственной помощью ООН. Правда, Россия, как из­вестно, в сотню раз больше Сомали и ее вряд ли сможет прокормить ООН или любая другая международная организация.

Такова действительная социальная структура российского (украинского, эстонского, узбекского и т.д.) общества сегодня. Однако ее характеристика будет неполной, если мы не проясним действи­тельных политических отношений между ее элементами.

Иностранцев часто вводит в заблуждение обилие в русском язы­ке латинских слов: император, секретарь, президент, министр, гене­рал, партия, парламент и так далее. Они наивно полагают, что рос­сийский император – это что-то вроде германского или австро-венгерского, советский генеральный секретарь – что-то вроде аме­риканского государственного секретаря, российский президент – вроде французского или того же американского, российский ми­нистр или генерал – действительно министр или генерал, какого привыкли видеть в своих странах. Что партия – это партия, а парла­мент – парламент. На самом деле здесь такая же специфика, как с турецким султаном, китайским богдыханом, персидским шахом или японским микадо: если не учитывать исторических национальных особенностей, можно впасть в серьезную ошибку. В данном слу­чае латинские слова употребляются для обозначения приблизитель­ного аналога национальной специфики, чтобы иностранцы хоть не­много понимали, чем отличается один государственный пост от дру­гого. Да и в самой России издревле любят латинизмы и эллинизмы. Они выглядят в глазах русских гораздо респектабельнее, особенно со времен Петра Великого, но совершенно не отражают сути дела.

Первый раз с этой проблемой столетие назад столкнулся после­дний русский монарх Николай II. Ему пришлось заполнять анкету Всероссийской переписи населения 1897 г., где, естественно, стоял вопрос о роде занятий. Чем занимается российский царь? Царству­ет? Но это тавтология. Николай II, наверное, долго размышлял, зато, наконец, действительно начертал, что называется, абсолютную истину в последней инстанции: хозяин земли русской. Соответственно императрица записала: хозяйка земли русской. Попробовал бы только написать что-нибудь подобное Вильгельм II или Франц-Иосиф I. Какая бы буря поднялась в берлинском и венском парламенте! Какой скан­дал в печати! Со своей стороны, сочли бы ниже своего достоинства вообще отвечать на какую бы то ни было анкету султан, богдыхан, шах. Не написал бы «хозяин земли японской» и микадо – живое воплощение бога на земле. Видите, какие тонкости?

Прошло около ста лет, и с той же проблемой в конце 1992 г. столкнулся российский президент Борис Ельцин. Ему надо было объяс­нить журналистам, почему он довольно невежливо прервал свой визит в Китай и неожиданно рванул в Москву. «Я получил сегодня ночью сведения, что что-то там слишком рьяно стали бороться за портфели, разбирать посты в правительстве, – заявил он. – И надо, чтобы вернулся хозяин и навел порядок там». Примерно так же мог ответить более тысячи лет назад первый император (великий князь) Восточно-Европейской империи Рюрик (почти современник импе­ратора Западно-Европейской империи Карла Великого), 400 лет на­зад – тезка Бориса Ельцина царь Борис Годунов, 80 лет назад – Председатель совета Народных комиссаров Ленин, 50 лет назад – Генеральный секретарь Коммунистической партии Сталин, 10 лет назад – Горбачев. И это была чистая правда. Но не вся правда.

Дело в том, что в России вот уже более тысячи лет существует авторитарно-патриархальный режим правления. И никогда не суще­ствовало никакого другого с древнейших времен до наших дней. Под разными названиями, в разных формах – но именно такой, ничего больше. Не такой, как в османской, персидской, индийской, китайс­кой, японской империях, но и не такой, как в империях Западной Европы, свой собственный, своеобразный. При этом на всех уров­нях – от главы государства до главы семьи – его отличало чувство авторитарности «хозяина», «патриарха» и чувство личной зависи­мости «челяди». От членов его семьи, каких бы масштабов она ни была, от жены и детей до целого государства. В отличие от Азии, чув­ство уже личной, а не еще стадной, групповой зависимости. В отли­чие от Европы, чувство зависимости, еще не доросшее до понятия человеческого достоинства и верховенства права. Именно в этом, на наш взгляд, основная специфика евразийской, российской цивили­зации, промежуточной между европейской и азиатской.

«Хозяина земли русской» долгое время именовали «государем», в буквальном переводе на английский – «держателем государства», «штатгальтером», «стейтхолдером». Он был вправе казнить и мило­вать любого, совершенно так же, как «держатель семьи» вправе был избить до полусмерти жену и выпороть детей. Он обращался ко всем на «ты» – совершенно как сегодня 30-летний директор об­ращается к своему 50-летнему шоферу. А его должны были вели­чать на «вы» даже его собственные дети, что сохранилось в тради­ции ряда восточно-славянских народов, например, у украинцев. Да и к каждому «хозяину» всех степеней долгое время обращались как к монарху: «милостивый государь» (сокращенно «сударь»). И добав­ляли: «Ваш покорный слуга». А еще раньше: «твой раб», «твой хо­лоп», что полностью соответствовало действительности. А когда это запретили – заметались в растерянности между чуждыми «граждани­ном» и «товарищем», пока не остановились на странном, но нейтраль­ном: «мужчина», «женщина».

«Хозяина земли русской» долгое время именовали не про­сто «государь», но еще и «самодержец всероссийский». В бук­вальном переводе на латынь – «автократор», абсолютный мо­нарх. Однако вся правда заключается в том, что абсолютным монархом чувствовал себя не только «хозяин земли русской», но и «хозяин области», и «хозяин ведомства», и так далее, вплоть до «хозяина семьи». Абсолютным монархом по отно­шению к своим подданным. И «вашим покорным рабом» по отношению к вышестоящему «хозяину». В понимании этого – ключ к пониманию российской специфики.

Формальное название одной из моих должностей – заведу­ющий сектором академического института. Но на самом деле – «хозяин» сектора, и в принципе могу заставить своих сотруд­ников делать все, что захочу, вплоть до писания этого текста за моей подписью или уборки моей квартиры. Многие мои коллеги именно так и делают. Однако я – всего лишь один из «челяди» своего собственного «хозяина», который формаль­но зовется директором института и который вполне может сжить меня если не со света, то из института, хотя и не имеет на это права. У директора есть свой собственный «хозяин» – академик-секретарь отделения Академии наук, у секретаря свой собственный – президент Академии, а у того – Президент России, который может в одно прекрасное утро одним росчерком пера упразднить все до единой академии наук и учредить, скажем, университетские автоно­мии по западному образцу. Как если бы хозяин семьи решил в одно прекрасное утро вышвырнуть из комнаты кресло, чтобы заменить его, допустим, торшером.

Другое дело, что Путину сегодня не до академий, и он, наверное, вспоминает слова одного из своих недавних предшественников о том, что «связываться с учеными – все равно, что стричь свиней: визгу много, а шерсти мало».

Точно так же по своей другой работе я профессор у «хозяи­на» университета, который правит им как своей собственной семь­ей – в точности так же, как ректор любого другого российского университета. В точности так же, как правит своим министерством любой министр, своей областью – любой губернатор, своим заво­дом – любой директор, своим посольством – любой посол. И так далее. Кстати, именно поэтому любого «хозяина» соответствующе­го ранга могут отправить в ссылку «хозяином» посольства, даже если тот до этого слыхом не слыхивал о дипломатии. И наоборот – подарить должность посла, как новую лошадь в «хозяйство».

Конечно, со стороны может показаться, что каждый «хозяин» на своем уровне правит в соответствии с законами, которых написано немало, особенно в последние годы. Но при этом нелишне вспом­нить отзыв одного иностранного путешественника прошлого века, который удостоверял, что «неописуемая жестокость российских за­конов умеряется тем обстоятельством, что их никто не исполняет». Было бы преувеличением полагать, будто этот факт претерпел хоть малейшие изменения к сегодняшнему дню. Так, например, вот уже который год неясно, какая в России Конституция. Но это мало кого интересует. Из всех писаных и неписаных конституций все равно действуют и будут действовать только две предельно краткие:

1.Я – начальство, ты – дурак; ты – начальство, я – дурак (в смысле: если я поставлен над тобой начальством, ты должен слу­шаться меня беспрекословно, и наоборот).

2. Ты что, умнее других быть захотел? (в смысле строгого предупреждения, что любые пререкания с начальством, прав ли последний или нет, добром для пререкающегося не кончатся – что каждодневно подтверждается действительностью).

В конце 1992 г. Президент России поссорился с парламен­том из-за министров: президент настаивал на своих, парламент навя­зывал своих. Президент публично сердился, грозил парламенту пальцем с телеэкрана, вступал в перебранку со спикером, затем вдруг согласился на навязанного ему премьера, но почти полностью со­хранил старый состав министров, в том числе всех основных, на­зываемых в России «силовыми». Получился скандал, смахивающий на анекдот о том, что «Иван Иванович Дерьмов меняет имя на Васи­лий» (в смысле: сохранил главное – изменил несущественное). В конце 1993 г. президент вообще разогнал неугодный ему парламент артиллерийским огнем и «исправил» конституцию так, чтобы пар­ламент не мог больше мешать ему «хозяйничать» в стране. Понять происшедшее просто невозможно, если не выучить раз и навсег­да, что в России не было, нет и долго еще не будет никаких президен­тов, парламентов, спикеров, министров и прочей латыни. Был и есть «хозяин земли русской», глава своей сложной и скандальной семьи численностью почти в полтораста миллионов человек, который по­вздорил со своей собственной «челядью», со своими «холопами» – думными дьяками и подьячими в Государственной Думе во главе с их собственным «хозяином» из-за приказных дьяков и подьячих в пра­вительстве. А в правительстве оказался свой собственный «хозяин», навязанный «хозяину земли русской» и долго прекрасно уживав­шийся с ним.

Чтобы думные дьяки превратились в депутатов парламента, при­казные дьяки – в министров, необходима существенную деталь: партийная система, без которой депутаты превращаются в толпу либо клакеров, либо хулиганов (в СССР существовали только пер­вые, в России с 1992 г. начинают появляться вторые). Формально в России политических партий – сотни. Фактически нет ни одной партии и тем более партийной системы.

Что такое партийная система? Это определенное соотношение правящей и оппозиционной (оппозиционных) партий. А что такое правящая партия? Это группа единомышленников, выработавших политическую программу, которую поддержало большинство из­бирателей, предоставивших авторской группе программы право формировать правительство. Но любое правительство может заку­сить удила и понести, как говорится, не в ту степь. На этот случай специально изобретена оппозиция, которая вырабатывает альтер­нативную программу и, поймав правительство на первой же серь­езной ошибке, добивается смены его. Тем самым правительство вынуждается быть предельно осмотрительным и выбирать каждый раз наименее глупое из всех возможных решений.

В России никогда не было и нет никакой правящей партии. Были и есть только «правящие круги». При этом во времена Ельцина дан­ное словосочетание вышло из употребления. Никто не говорил даже о «правящей клике» или «камарилье», хотя новый «хозяин» терпе­ливо сносил любую хулу в свой адрес. Выражались более точно – «Семья» (с большой буквы). И всем все было понятно, потому что все остальное – «обслуга». И – никаких аналогий с «крестным отцом». Российская специфика! И никаких оппозиционных партий тоже, только якобы враждебные правительству шайки во главе со своими «хозяевами». Какая же тут партийная система?

Начнем с того, что КПСС никогда не была ни правящей партией, ни партией вообще (хотя ложно называла себя именно так). С 1988 г. шел спор, партия ли это или чисто мафиозная структура, шайка разбойников, силой заставивших служить себе миллионы честных, но вконец деморализованных, оболваненных, остервенелых (до сего дня) людей. К концу 1992 г. Конституционный суд принял еще одно соломоново решение в ряду других таких же, упоминавшихся выше. Он постановил, что с головы этот монстр – хищный волк, а с хвоста – безобидный карась. То есть, что руководство КПСС было преступ­ным, но первичные партийные организации ни при чем. И комму­нистическая структура стала тут же возрождаться снизу. Ведь это все равно, что подтверждать приговор Нюрнбергского трибунала, но разрешить воссоздание нацистской партии! Напомним еще раз, что, по социологическим опросам, не менее 10% населения страны (преимущественно пенсионеры) всё еще остаются по инерции воинствующими сталинистами, и еще не менее четверти тяготеет к ним, и еще не менее трети, при обострении кризиса, вполне может дать еще раз оболванить себя демогогическими лозунгами типа тех, что ввергли Россию в 1917 г. в национальную катастрофу. Так что «орден меченосцев», как совершенно правильно назвал в свое вре­мя Коммунистическую партию Сталин, вполне способен еще раз опустошить Россию хуже орд Атиллы или Чингисхана. Вопрос: мож­но ли считать эти силы политической партией?

Нет, КПСС не шайка разбойников, потому что преступления ее заправил намного масштабнее и ужаснее, чем преступления всех разбойников мира с древнейших времен до наших дней. Но она и не политическая партия, потому что не часть партийной системы, а всепоглощающая основа тоталитаризма. Пресловутая «однопартий­ная система» – это такое же извращение, как «однополая семья»: можно, конечно, создать и такую, но детей все равно не будет. Кро­ме того, ее политическая программа сначала была нереальным бре­дом, а затем переросла в наглый блеф, ничего общего не имевший и не имеющий с реальной действительностью. Вопрос: можно ли счи­тать политической программой любой роман Кафки? Бред буйного умалишенного? Блеф жулика?

Ну а существующие группы в России, претендующие на звание политических партий? Ведь у них, кажется, в полити­ческих программах недостатка нет. Однако это – как сказать.

Во-первых, ни в одной из политических программ не проставле­на экономическая и социальная цена того, что предлагается. Ви­дишь более или менее сияющий прилавок, а что почем – неизвест­но. Но это же чистейшей воды демагогия! Для подлинно политичес­кой партии одной демагогии маловато.

Во-вторых, правительство, по идее партийной системы, должно руководствоваться программой правящей партии. А кто сегодня в России правящая партия? Какую, например, партию представляет правительство? А никакую! Да и не пра­вительство, не Совет министров это вовсе, а домашняя «ко­манда президента». Вроде футбольной (кстати, успешно выс­тупала и в этом качестве). У этой команды в любой момент может появиться новый вратарь, и не исключено, что она из футбольной превратится в хоккейную. А реальной (не пустословной) правительственной политической программы как не было, так и нет.

Так что же с правительственной программой? На этот счет идут дискуссии. Злопыхатели утверждают, что министрам не до того: текучка заела. Их оппоненты возражают, что про­грамма была, только ее никто не заметил. И всем она была хороша, кроме одного: заранее не просчитывала, не «взвеши­вала» прямых и косвенных, немедленных и отдаленных последствий принимаемых решений. Ошеломительная программа! (в прямом смысле слова «ошеломление»). Похоже, с населением России поступают как с анекдотическим зайцем, который стремглав бежал из леса, жалуясь, что вышел указ рубить лапы всем, у кого их больше четырех. «У тебя ровно четыре!» – успокоили его. – «Так ведь они сначала рубят, а потом считают!» – всхлипнул заяц…

Смысл всего сказанного сводится к тому, что для того, чтобы успешно решать стоящие перед Россией проблемы, необходима эффективная партийная система вместо наследия «ордена меченос­цев» и не менее эффективное разделение законодательных, испол­нительных, судебных властей вместо авторитарно-патриархального наследия тоталитаризма.

О партийной системе мы, кажется, сказали достаточно. Тут, до сути, все еще впереди. Что сказать о разделении властей?

Законодательная власть, похоже, озабочена только тем, как сохранить себя в депутатских креслах и использовать до кон­ца самим себе данные огромные привилегии, включая массо­вое переселение в Москву на даровые квартиры (извечная меч­та всякого немосковского бюрократа). Привилегиями умело дирижирует «хозяин» законодательной власти, быстро набирающий самовластность, как все его предшественники. При этом методами, очень напоминающими методы Сталина 80 лет назад. Тот тоже начи­нал с подбора своей собственной «номенклатуры» щедрой разда­чей привилегий – очень опасное повторение опыта 1922 года, обер­нувшегося семь лет спустя кровавой диктатурой. Понятна поэтому растущая настороженность российской общественности к фигуре «спикера парламента», демонстрирующего на телеэкране крупным планом известную максиму: в борьбе за власть все средства хороши. Остается добавить, что ни одного закона, который бы дал новый импульс реформам, законодательная власть так и не разработала. Скорее наоборот – как может, тормозит движение от тоталитариз­ма к демократии и рыночной экономике и вполне может начать стимулировать обратный процесс.

Рейтинг исполнительной власти на всех уровнях катастро­фически низок. Нельзя забывать, что массовый избиратель десять лет назад голосовал не столько за Ельцина, сколько против ЦК КПСС, подвергавшего бесконечным унижениям своего изгнанника – «социалистического великомученика». С тех пор Ельцин, из-за скандального самодурства, колеба­ний, непоследовательности своей политики, год за годом те­рял сторонников и предпочел уйти в тень, не дожидаясь неиз­бежного позорного фиаско.

Теперь ждем, что предпримет выбранный им (а затем и народом) его преемник…

Судебная власть начинает делать первые шаги по превращению из «мальчиков на побегушках» у различных «хозяев» районного, областного и республиканского масштаба в действительно судебную власть, опирающуюся на закон, перед которым трепетала бы власть законодательная и исполнитель­ная (пока что, увы, наоборот: закон трепещет перед произво­лом любого «хозяина»). Пока что первый блин (с частичной реабилитацией мафиозной КПСС в стремлении угодить воин­ствующим сталинистским реакционерам), по русской посло­вице, вышел комом. За ним последовало несколько скандалов, окончательно дискредитировавших судебную власть.

В заключение этой лекции, помогающей лучше понять спе­цифику России, – три дополнительных разъяснения.

1. Мы говорили только о верхушке политической надстрой­ки России. Но это сделано, только чтобы данная лекция не переросла в курс лекций. Прошу поверить на слово, что на республиканском, областном и районном уровне, во всех без исключений организациях, учреждениях, предприятиях России картина авторитарной патриархальщины в точности такая же.

2. Мы говорили только о России, но это только чтобы не обижать ее соседей по несчастью, гордо именуемых ныне «ближнее зарубежье», в отличие от традиционного «дальнего». Если кто-либо полагает, что в других республиках бывшего СССР – начи­ная с Прибалтики и кончая Кавказом и Средней Азией – картина авторитарной патриархальщины существенно иная, ему нужно срочно проконсультироваться с психиатром.

3. Если кому-нибудь из читателей заглавие данной лекции показа­лось чересчур скучным, то просим принять во внимание, что рус­ская интеллигенция всегда относилась отрицательно к грубым, не­цензурным выражениям, так что пришлось остановиться на самом мягком из пришедших в голову.

Что же касается накала просящихся на язык выражений, то он объясняется тем, что пред Россией сегодня стоят чудовищ­ные по своей сложности и опасности проблемы, а ее «хозяева» всех рангов и мастей теряют время в междоусобицах и стрем­лениях к личному самоутверждению, когда страну вот-вот на­кроет цунами событий, по сравнению с которыми 1991—1992 гг. представляется просто швейцарской идиллией. В этом нетруд­но убедиться, если внимательнее рассмотреть перспективы дальнейшего распада погибающей империи.

Многие, наверное, поражались, с каким ожесточением шла гражданская воина в разных регионах бывшего СССР и идет по сию пору в Чечне. Не щадят ни стариков, ни женщин, ни детей, расстреливают в упор, подвергают изощренным пыт­кам. При этом делают публичные заявления по радио, телеви­дению, в печати, потрясающие то злобным цинизмом, то откровенной, очень наивной ложью, понятной разве что в устах ребенка с дефектами умственного развития. И ведь не могут не видеть, что ни в одной «горячей точке», кроме разве Чечни, ни у одной из сторон нет шансов на военную победу. Возмо­жен только геноцид миллионов людей, принадлежащих к дру­гой национальности, а наиболее вероятна продолжительная, затяжная война «на измор», до полного разорения и изнемо­жения обеих сторон, с миллионами напрасных жертв.

Такое ожесточение способна вызвать только слепая ярость, всепоглощающая ненависть. Откуда она?

По роду работы мне приходилось бывать с лекциями или на научных конференциях и в Югославии, и едва ли не во всех союзных республиках, в большинстве автономных республик бывшего СССР. У меня есть друзья и добрые знакомые среди молдаван и украинцев, армян и азербайджанцев, грузин и абхазов, кавказских мусульман и кавказских христиан, таджиков и узбеков и т.д. У меня нет пристрастий, положительных или отрицательных, ни к одной из наций мира, включая свою собственную, русскую. Мне известно, что нет плохих и хороших наций, есть плохие и хорошие, умные и глупые, добрые и злые люди в каждой из них. Свидетель­ствую, что в любой из перечисленных выше наций сумасшедших или фанатиков не больше, чем среди русских или американцев, и не они направляют ход событий. Тогда откуда же такой массовый пси­хоз, такое массовое самоубийственное сумасшествие?

Можно, конечно, прибегнуть для объяснения к уже не раз применявшемуся приему. Попросить представить себе, как бы вы от­неслись к тому, что власть в Чикаго захватили индейцы, в Сан-Фран­циско – китайцы, в Нью-Орлеане – черные, в Нью-Йорке – евреи и т.д.? Боюсь, даже человек с богатым воображением не сразу поймет о чем речь. Ну и что, что губернатором, мэром, шерифом стал китаец, черный, индеец? Раз произошло законным образом – по­жалуйста! Какое это может иметь отношение к моему законному бизнесу?

Но мы, надеюсь, не зря посвятили столько предыдущих лек­ций рассказу о том, что при казарменном социализме законного бизнеса в принципе быть не может, – он весь целиком в «теневой» экономике. И даже сегодня законный бизнес в России, как верхушка айсберга над подводной, т.е. «теневой», глыбой. Потому что законный бизнес облагается почти 90-процентным налогом, а «теневой» всегда бесплатен, если не считать взяток уголовному и чиновному рэкету. Но рэкет ни­куда не девается и при законном бизнесе.

Мы говорили также о том, что при казарменном социализ­ме законы служат только для демагогии, а жизнью правит только один закон: «я – начальство, ты – дурак». Что при казарменном социализме никаких президентов, министров, гу­бернаторов, мэров, шерифов нет, а есть «хозяева» – такие же полновластные хозяева над своим родом-племенем, областью, предприятием, учреждением, организацией, какими были библейские патриархи. Таким образом, в Сан-Франциско придет к власти не мэр-китаец, а «крестный отец» китайской мафии, в Нью-Орлеане черный станет не просто шерифом, а всевлас­тным «хозяином» целого квартала.

Напомним, что при казарменном социализме выгодные должности занимают не на рынке труда, а по протекции. Дома не покупают, а «получают» даром по усмотрению «хозяина». Доступ ко всем мыслимым благам зависит не от наличия де­нег, а от расположения того же «хозяина».

Теперь догадываетесь? В Сан-Франциско при казарменном социализме мэр-китаец составит всю администрацию из ки­тайцев, отдаст китайцам все предприятия, учреждения, орга­низации, заселит все коттеджи в престижных районах только китайцами, допустит в университет только выходцев из китайских семей, наконец, заменит все вывески на улицах и все делопроизводство китайскими иероглифами. А «англоязыч­ных» вытеснит в трущобы и обречет на низкооплачиваемые работы, которыми побрезгуют китайцы. Затем, по возможности, вообще изгонит их из Калифорнии. И, если этот процесс не остановить, за Сан-Франциско последуют Сан-Диего, Санта-Барбара и так далее, до Нью-Йорка включительно.

Теперь понимаете, почему такое ожесточение? Это не про­сто ненависть к представителю другой национальности, а ярость отчаяния, обреченности. Либо ты расстреляешь своего врага, его жену, его детей из автомата, подвергнешь его лютым пыткам, чтобы другие враги содрогнулись, либо завтра окажешь­ся на положении турка в Германии, а послезавтра тебя выб­росят с работы, сожгут твой дом, обрекут тебя на положение обездоленного нищего беженца. И это при том, что ты вовсе не турок в Германии, что тебя унижают, шантажируют и из­гоняют из страны, где ты прожил и проработал всю жизнь, где у тебя отчий дом и могилы твоих предков.

Если ты хорват, а попал под «хозяина»-серба, тебе придется очень плохо, и поэтому ты люто ненавидишь сербов, стоишь за свой отчий дом насмерть. Но если ты серб и попал под «хозяина»-хорвата, происходит все то же самое, только наоборот, и с теми же последствиями. В точности то же самое можно сказать об армянах и азербайджанцах, о грузинах и абхазах, о грузинах и осетинах, об осетинах ингушах, об узбеках и таджиках, об узбеках и киргизах, о русских и молдаванах, о русских и украинцах и т.д. без конца. Вот почему нет ничего аморальнее и бессмысленнее, чем поддерживать хорватов против сербов, сербов против мусульман-боснийцев, армян против азербайджанцев, молдаван против русских или наоборот. Нет ничего аморальнее и бессмысленнее, чем осуждать одну из воюющих сторон, вводить санкции против нее. Это только разжигает, ослож­няет, продлевает конфликт, дает ему новый импульс. Ибо виноваты все дерущиеся одинаково. И вместе с тем не виноват никто, так как это не чья-нибудь вина, а общая беда, которую очень трудно изжить, пре­одолеть.

Вот почему, когда ООН вводит санкции против одной только Сер­бии, а Москва на Кавказе то и дело становится на сторону того или другого участника кровавого конфликта, совершается трагическая ошибка, по незнанию, по ошибочному представлению, будто Сербия столкнулась с мусульманской Боснией, Армения с Азербайджаном, Грузия с Абхазией. На самом деле все значительно сложнее. Ибо, с известной точки зрения, нет никакой Сербии и Боснии, России и Молдавии, Грузии и Абхазии. А есть кошмарный эффект «рус­ской матрешки», который действует гибельнее водородной бомбы. Видали ли вы когда-нибудь эту выточенную из дерева игрушку, раскрашенную под русскую девушку в праздничном наряде? Раскроешь ее – а внутри точно такая же, поменьше. Раскроешь и эту – еще одна, и так далее, вплоть до совсем крошечной, но похожей нa остальные как две капли воды.

Распался Советский Союз, распалась Югославия. Вы что же ду­маете, они распались на независимые республики, что ли? Ничего подобного! Мегаимперии распались на макроимперии, те, в свою очередь, распадаются на микроимперии, те – на нанаимперии, и так далее, вплоть до отдельного дома. Вот это и есть ужасная «русская матрешка» в действии. Не успели грузины обрадоваться своей неза­висимости от Москвы, как их тут же огорчили свои собственные, точно такие же любители независимости в лице абхазов и осетин. И если признать независимость последних в сложившихся историчес­ких границах, то грузинам в этих районах придется так же плохо, как сегодня русским в Грузии. При этом процесс неизбежно пойдет дальше, и против абхазов обязательно поднимутся не только грузи­ны, составлявшее там большинство, но и живущие в Абхазии много­численные национальные меньшинства, которые потребуют автоно­мии в районах своего расселения. И, будьте уверены, в этих районах плохо придется опять-таки абхазам. И не только в Абхазии – в любой уже «горячей» или еще «теплой» точке бывшей империи «казармен­ного социализма».

Неужели нельзя как-то преодолеть эту проблемную ситуацию? Скажем, исключить возможность дискриминации по национально­му признаку? В принципе – можно, и мы специально остановимся на нашей концепции подобного выхода. Но сделать это непросто, ибо тут вмешивается сама Госпожа История, которая тоже требует внимания и понимания, а за пренебрежение к ней мстит самым жестоким образом.

Проблема уходит своими истоками в 1917—1918 гг., когда при­шедшие к власти большевики ломали себе голову над тем, как сохра­нить расползающееся по швам единое государство, выступавшее под названием Российская империя. Столкнулись две концепции: федеративная, за которую выступало подавляющее большинство большевиков во главе со Сталиным (Российская Советская Федера­тивная Социалистическая Республика на всем пространстве бывшей Российской империи), и конфедеративная, точнее федерации феде­раций, которую первоначально отстаивало всего несколько человек во главе с Лениным, опасавшимся, что одной федерации окажется недостаточным, чтобы преодолеть центробежные силы, разнес­шие в прах Российскую империю. Тем более что речь шла о буду­щей всемирной федерации.

История распорядилась так, что формально верх одержала кон­цепция умиравшего от болезни Ленина. В конце декабря 1922 г. была создана Конфедерация (Союз) Советских Социалистических респуб­лик в составе России, Украины и Белоруссии. Но фактически была реализована концепция Сталина, ибо государство осталось жестко централизованным, и не только конфедерацией, но даже собственно федерацией нигде и не пахло. Диктатор кроил и перекраивал грани­цы республик по собственному произволу, но никто не обращал внимания на такие пустяки: все знали, что страна представляла со­бой на деле не совокупность республик, а военный лагерь с комен­дантами разных зон, носившими разные названия, но одинаково безоговорочно подчинявшимися командам из Москвы. Никого не удив­ляло, что в автономных республиках существовали областные коми­теты партий, ибо все понимали, что это и есть области, только под другим названием.

В ходе и после 2-й мировой войны Сталин репрессировал уже не отдельных людей, а целые народы, которыми был недоволен (крым­ских татар, турок в Грузии, греков с Причерноморья, чеченцев, ин­гушей, немцев Поволжья и др.), которых ссылал в Сибирь, Казах­стан, Среднюю Азию. Позднее их реабилитировали и полностью или частично вернули на родные места.

Никому в голову не приходило, что закладывается своего рода «мина замедленного действия», которая затем взорвется и начнет уносить тысячи жизней. Сам Дьявол не мог бы придумать ничего более дьявольского. Не случайно многие считают Сталина анти­христом, который делал свое черное дело в расчете на нарастаю­щие бедствия без конца, даже когда он якобы покинет сей мир.

Недовольство политикой Москвы в республиках, населенных представителями нерусских национальностей, зрело исподволь, де­сятилетиями, но редко проявлялось открыто, так как Сталин систе­матически почти поголовно истреблял в этих республиках не только носителей «национальной идеи», деятелей культуры, вообще на­циональную интеллигенцию, но и всех, заподозренных в «нацио­нализме». Это недовольство имело три источника и три составные части.

Во-первых, грабительская экономическая политика Моск­вы, вывозившей, как уже говорилось, «в неизвестном направ­лении» до 90% всего произведенного «на местах». Правда, не­русские республики получали значительные дотации за счет русских областей России и Казахстана, а также Украины и Белоруссии. Это делалось по чисто политическим соображениям, чтобы проч­нее привязать к империи ее «национальные окраины». Но, во-пер­вых, дотации никогда не перекрывали реквизиций. Во-вторых, при­нудительное разделение труда при «казарменном» социализме уро­довало экономику отдельных регионов монокультурой или крупны­ми предприятиями, требовавшими постоянного притока «гастарбайтеров» извне.

Кроме того, пожалованная милостыня никогда не ценится, а отбираемое заработанное вызывает протест. Все, что требовали рес­публики в данном отношении, – справедливая налоговая политика по договоренности с налогоплательщиком плюс с его правом рас­поряжаться оставшимся после уплаты налогов по своему усмот­рению. Но до самого краха СССР в конце 1991 г. им упорно отказы­вали. Тем сильнее стал порыв к независимости.

Во-вторых, лицемерная национальная политика Москвы, на сло­вах поощрявшей развитие национальной культуры, а на деле под­секавшей ее под корень. Дело в том, что в условиях «казарменного социализма» сделать карьеру в смысле продвижения «парий» и «шудр» в «брахманы» и «кшатрии» было невозможно без знания русского языка. Это вам не США и не Израиль, где с плохим англий­ским или соответственно ивритом можно всю жизнь иметь непло­хой бизнес в районе, населенном единоплеменниками. Здесь с пло­хим русским языком так и останешься на дне общества, забитым крестьянином или чернорабочим. Поэтому миллионы родителей совершенно добровольно стали отдавать своих детей в русские шко­лы. Однако выпускник такой школы автоматически терял интерес к культуре своих предков (в США такой феномен достаточно хорошо известен). Понятно, это усиливало «разрыв поколений» и вызывало массовое недовольство падением национальных культур. Единствен­ное, что требовалось, фактическое уравнение местного и русского языка с повышенным вниманием к первому в государственной и общественной жизни. Но этого не было сделано – и язык явился первым «детонатором» в начавшейся междоусобице.

В-третьих, анахроничная иерархия составных частей СССР. В нее входили союзные республики (1-й ранг), автономные республики (2-й ранг), автономные области (3-й ранг), просто области (4-й ранг), национальные округа (5-й ранг), районы (6-й ранг). Происходило это деление давным-давно в условиях, когда все государства мира тоже делились на аналогичные ранги. Существовало шесть великих держав. Они – и только они – имели право обмениваться послами (США и Япония не входили в их число). Существовало два десятка сравнительно крупных независимых государств с правом иметь вме­сто посольств миссии во главе с посланниками. И еще почти столько же малых государств, не имевших права даже на посланника – толь­ко министр-резидент. Наконец, зависимые государства должны были довольствоваться только консулами.

После 2-й мировой войны все это наследие «европейского кон­церта» XVIII—XIX вв. отошло в область истории. Как известно, все члены ООН принципиально равны, независимо от численности на­селения, площади и военно-промышленного потенциала. Все обме­ниваются только послами. И только в Советском Союзе сохранилась анахроничная иерархия республик. В 1976 г., когда ко мне обратились из ЦК КПСС с заданием высказать конструктивные предложения по проекту новой Конституции СССР, я предупредил, что самое опас­ное – сохранение иерархии республик, и предложил хотя бы упраз­днить идиотские прилагательные перед названием каждой респуб­лики. «Да ты что! – возразили мне. – Только тронь эту бочку с порохом: сразу полыхнет!» И, действительно, спустя дюжину лет «полыхнуло», когда государственное образование 3-го ранга (авто­номная область Карабах) явилось яблоком раздора между двумя государствами 1-го ранга (Армения и Азербайджан).

Теперь в этом регионе нагромоздилась гора ненависти на годы, если не на десятилетия вперед. А ведь как просто было погасить конфликт в 1988 году! Достаточно было объявить Карабах независи­мой республикой под патронатом Азербайджана, опасавшегося дискриминации там азербайджанского меньшинства, создать двух­палатный парламент (нижняя палата – пропорционально существо­вавшему тогда соотношению армян и азербайджанцев 80:20, верх­няя, с правом вето, – поровну тех и других), выбрать «нейтрально­го» президента, назначить дельных министров из представителей разных национальностей… Да что говорить понапрасну об упущен­ных возможностях!

Ныне Россия окружена «огненным кольцом» центробежных сил, которые в любой момент готовы превратить весь бывший СССР во вселенский Карабах, в гигантский Ливан или Афганистан с последу­ющей эволюцией к Сомали, которое спасают от голода колонны грузовиков ООН с продовольствием, охраняемых американскими солдатами. Механизм «карабахизации» всюду один и тот же, хотя и со значительной региональной спецификой в каждом случае.

В Эстонии треть населения – «русскоязычные синие воротнич­ки». Самих эстонцев в этой категории – считанные проценты. Фа­шиствующие экстремисты в правящих кругах не дают этой трети населения страны прав гражданства и унижают разными способа­ми, вплоть до введения специальных желтых номеров на автомаши­нах, которые ассоциируются с желтыми звездами на одежде евреев в оккупированных гитлеровцами районах. Да еще вдобавок к Рос­сии предъявляются территориальные претензии. «Русскоязычные» затаились в глухом недовольстве, потому что Москва бросила их на произвол судьбы, а участь беженцев в самой России ужаснее лю­бой дискриминации. Но достаточно искры – и запылает новый Ка­рабах.

В главном городе Латвии – Риге едва ли не половина, если не большинство, населения – «русскоязычные». У них тоже проблемы с гражданством и разными формами дискримина­ции. И у них тоже перспектива: либо плачевная судьба бежен­ца в России, либо участь самого последнего югослава в Гер­мании. Еще одна «теплая» точка, которая в любой момент может стать «горячей».

В Литве «русскоязычных» – всего десяток-полтора про­центов. Поэтому там дискриминация их вызывает меньшее сопротивление. Но Литва, как и вся Прибалтика, настаивает на статус-кво анте до 1939 г. А в те времена нынешняя столи­ца Литвы Вильнюс и ее главный морской порт Клайпеда от­нюдь не входили в состав Литовской республики. И как только Литва начинает чинить препятствия наземным коммуникациям России с ее Калининградской областью (бывшей Восточной Пруссией) – немедленно всплывает вопрос о статус-кво анте.

Удивительно ли, что в отношения России с республиками При­балтики по обвинению последних в дискриминации «русскоязыч­ного» населения счел необходимым вмешаться Совет Безопасности ООН? Чтобы не допустить возникновения второй Югославии на бе­регах Балтийского моря.

В Молдавии подавляющее большинство населения – эт­нические румыны, и, естественно, тяготеет к Румынии. Но в Ру­мынии ниже уровень жизни и своя иерархия «хозяев», кото­рые уже показали, на что способны по части жестокой дискриминации венгров в Трансильвании. Поэтому большинство мол­даван колеблется насчет желательности воссоединения с Румынией. Не колеблются только тюрки-гагаузы на юге Молдавии и «русско­язычные» в Приднестровье. Последних включили в свое время в состав Молдавии по чисто политическим соображения как плац­дарм для реконкисты Бессарабии, оккупированной в 1918г. Румы­нией, чего Россия никогда не признавала. Увидев, что над ними на­висла угроза подпасть под иерархию «хозяев» не только из Кишинева, но и из Бухареста, гагаузы и «русскоязычные» немедленно объявили независимость и отстояли ее с оружием в руках. Только бойня в городе Бендеры, с сотнями трупов и тысячами беженцев, немного отрезвила обе стороны, и наступило непрочное перемирие, готовое в любой момент взорваться новой бойней.

Особенно опасным сделалось противостояние России и Украины: здесь число жертв в случае столкновения будет из­меряться не сотнями, а миллионами; число беженцев – не де­сятками тысяч, а десятками миллионов. Дело в том, что Укра­ина (как, впрочем, и Россия) очень неоднородна в националь­ном отношении. Ее западные области (Галиция) долго были в составе Австро-Венгрии, затем Польши, позже вошли в со­став СССР и сохранили особую культуру, причем некоторые политические лидеры этого региона только ее считают «ис­тинно украинской» и стремятся навязать остальным. Они по традиции непримиримо враждебны Москве и во время Вто­рой мировой войны без колебаний встали на сторону Гитлера против Сталина. Не остановятся они перед войной против Москвы и сейчас. А за ними – около трети украинского элек­тората, и с этим обстоятельством не может не считаться пра­вительство в Киеве. С другой стороны, оно не может не счи­таться с дюжиной миллионов «русских» на юге и востоке Украины, с дюжиной миллионов украинцев, говорящих по-украински не так хорошо, как «хозяева» во Львове и Киеве (т.е. обреченных на роль граждан второго сорта в случае победы экстремистов), и еще с дю­жиной миллионов украинцев, говорящих только по-русски, но тем не менее чувствующих себя украинцами у себя на Родине: им, ко­нечно, придется хуже всего, если верх возьмут экстремисты. Поэто­му украинское правительство старается не допустить перерастания скрытого недружелюбия в явную враждебность. Тем более что име­ется спорная территория – Крым.

Пока что обе стороны ограничиваются взаимными мелкими пакостями вроде «дележа» Черноморского флота, который полнос­тью потерял боевое значение и через несколько лет пойдет на метал­лолом. Но не дай Бог, если между ними, по русской пословице, про­бежит кошка или вспыхнет искра! Не забудем, что Украина, как и Россия, является ядерной державой, и США, при поддержке ООН, тщетно пытаются уговорить ее сделать ядерное зло наименьшим, демонтировать свои ракеты. Меж тем помянутая «кошка» неуклонно приближается в виде все большого числа украиноязычных «хозяев», направляемых в русскоязычные районы Крыма и Донбасса. Очень опасная ситуация…

Не меньше потенциальная опасность и в отношении автоном­ных республик, областей, округов в самой России. Она объясняется тем, что, за редкими исключениями, русские составляют в этих ре­гионах не меньше половины, а то и большинство населения. Нетруд­но представить, что произойдет, когда в этих, ставших «суверенны­ми», республиках начнет – уже начинает – размножаться соб­ственная иерархия «хозяев». Достаточно сослаться в данном отно­шении на пример Татарстана – наиболее враждебной Москве, если не считать Чечни, республики в составе России. В самом Татарста­не татар меньшинство, а за его пределами, в том числе, в Москве – более четырех пятых всех татар России. Татарские экстремисты выд­вигают лозунги «этнически чистого государства» и предъявляют территориальные претензии к соседним областям, требуют восстанов­ления границ Казанского ханства, охватывавшего в XV веке все сред­нее Поволжье. Представляете, что произойдет, если начать выселять из Татарстана два миллиона русских и сгонять туда из соседних об­ластей пять миллионов татар?

Кто-то не поленился подсчитать, что если раскрыть «русскую матрешку» до конца и расселить народы бывшего СССР строго по их национальным республикам, то получится 75 млн. беженцев. Из них 27 млн. русских в республиках, автономных областях и округах самой России, не менее дюжины миллионов украинцев за предела­ми Украины, миллионы татар, узбеков, таджиков, представителей других национальностей. Эти люди будут обречены на мучитель­ную голодную смерть, потому что для помощи им не хватит грузо­виков не только ООН, но и всего мира.

Между тем, «русская матрешка» продолжает раскрывать свои кошмарные потенции. С ухудшением экономического положения множатся ряды экстремистов. Появляются новые и новые этнократы, бряцающие оружием, потому что не могут предложить своему народу ничего, кроме внутреннего террора и внешней войны. По­являются новые и новые туземные «хозяева», жаждущие монополь­ной власти на «своей территории». Наиболее яркий пример – Чечня.

Неужели неизбежно превращение России в гигантский Афгани­стан? Это было бы, конечно, иронией судьбы, но очень не хочется верить в такую перспективу.

Вот почему (не только в моем воображении) родилась альтерна­тива. Пусть получит всемерное развитие принцип культурной авто­номии. Пусть русское, украинское, татарское и т.д. правительство – не обязательно в Москве, Киеве, Казани – заботится о народном образовании и культуре всех русских, украинцев, татар на всей тер­ритории бывшего СССР. А развитие экономики пусть координируют губернаторы штатов – крупных регионов, сформированных по прин­ципу не национальной исключительности, а экономической целесо­образности. И пусть администрация каждого штата формируется не из «хозяев» – туземных ли, пришлых ли, безразлично, – а из пред­ставителей правящей партии, победившей на выборах. Разумеется, преимущественно местных. И пусть эти штаты Евразии будут таки­ми же соединенными, как штаты Северной Америки или Западной Европы. Ибо, как гласит американский девиз, в единении – сила. И пусть будет специально построен подальше от Москвы евразийский Вашингтон, Оттава, Канберра. И пусть там заседает двухпалатный парламент, верхняя палата которого способна отстаивать интересы представителей самой малочисленной национальности. И пусть стра­ной управляет избранный народом президент, которому доверяют все до единой национальности. И пусть ему помогает правитель­ство, не из одних московских чиновников сформированное, – из первоклассных специалистов многих национальностей.

Хотелось бы, чтобы это пророчество сбылось не на горе из 75 миллионов трупов…

Лекция 16

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ СЕМЬИ. ПЕРСПЕКТИВЫ НАЧАВШЕГОСЯ ПРОЦЕССА ДЕПОПУЛЯЦИИ

Из того, что известно о России и русских, нетрудно заключить: она и они смогли перенести тяжелейшие испытания в своей тысячелетней истории и особенно в своей почти 100-летней Новейшей ис­тории не только благодаря особенностям своего исторически сло­жившегося характера, но и, главным образом, благодаря господству до самых недавних времен традиционного сельского образа жизни с патриархальной семьей в основе. Именно семья старого типа – точнее связанные с ней вековые традиции, нравы, обычаи – дава­ла им возможность привычно переносить нечеловеческий труд, ужас­ные условия быта, периодический многомесячный голод (каждые несколько лет), дикий произвол «хозяев» всех степеней, начиная с местных и кончая санкт-петербургским или московским началь­ством. Именно семья при огромной детской смертности и смерт­ности людей вообще, сопоставимой с самыми отсталыми странами Африки сегодня, давала возможность обеспечивать более или ме­нее нормальное количественное и качественное воспроизводство поколений. Мало того – обеспечить рост населения с десятка мил­лионов 400 лет назад до полутораста миллионов совсем недавно. Именно семья давала для подавляющего большинства молодежи необходимое образование, готовила добросовестного работника и добропорядочного подданного – налогоплательщика. Правда, не в ее силах было воспитать гражданина с чувством собственного чело­веческой достоинства. Но это не вина ее, а беда.

Опираясь на патриархальную семью, Россия вынесла ужас Гражданской войны 1918—1920 гг. с полным разорением страны, полуто­ра десятками миллионов жертв и полудюжиной миллионов беспри­зорных сирот, оставшихся без родителей. Вынесла ужас «коллекти­визации сельского хозяйства» 1929—1933 гг., с ее миллионами жертв. И вновь разоренной экономикой. Вынесла ужас «Большого терро­ра» 30-х гг., с новыми миллионами жертв, когда горе пришло в каж­дую семью. Вынесла бедствия 2-й мировой войны 1939—1945 гг., дважды устелив дорогу от Берлина до Москвы и обратно почти тре­мя десятками миллионов трупов, не считая большого числа калек и инвалидов, тоже почти в каждой семье. И, повинуясь очередному капризу очередного московского «хозяина», покорно приступила к «переходу от социализма к коммунизму» в середине 50-х гг.

Затевая новую авантюру, Хрущев, умевший, конечно, читать, писать и считать, но полностью лишенный сколько-нибудь серьез­ного образования, совершенно не понимал, что подрубает сук, на котором сидит. Впрочем, его «шестерки» были не намного образо­ваннее, а советники-профессора склонялись в привычном холуй­стве, да к их советам и не особенно прислушивались.

Идея была проста, как все гениальное: до основания разрушить все еще господствовавший в середине 50-х гг. патриархализм и за 20 лет превратить Индию в США, только полностью подчиненные зако­нам «казарменного социализма», начиная с всевластия партийных боссов и кончая рабским положением простого люда. Сказано – сделано. Крестьянам разрешили выдавать паспорта (до этого они были прикреплены к месту своего жительства наподобие ссыльно-поселенных) – и миллионные толпы людей нарастающей лавиной хлынули из деревень от принудительного труда «задарма» в города, «на все готовое», с даровым жильем и хоть маленькой, но зарплатой. Пона­чалу они наткнулись на острую нехватку жилья: городские квартиры были переполнены (по две-три семьи в одной комнате), а в избах, хатах, саклях по городским окраинам много не расселишь. Спасло архитектурное изобретение: пятиэтажные сверхдешевые дома из ротовых бетонных панелей, с облегченным фундаментом, без лифтов, куда в «малогабаритную» квартиру из крошечных комнат можно было втиснуть на 30 кв.м. две-три семьи по 5—6 человек в каждой. И тогда поток переселенцев достиг 5—6 миллионов человек в год. Ка­ралась гиперурбанизация а вместе с ней – массовый переход от Традиционного сельского к современному городскому образу жизни. В первой половине 50-х гг. подавляющее большинство (2/3 населе­ния) все еще жило в деревне, под надежным прикрытием традиций, обычаев, нравов семьи старого типа. К 70-м годам подавляющее боль­шинство (более 2/3 населения) стало жить в городе, причем городс­кой образ жизни стал быстро распространяться и на деревню: не­важно, где живет человек, главное – как живет.

Это было, как если бы сельские жители с берегов Инда, Ганга или Амазонки вдруг переселились на Бродвей в центре Нью-Йорка. Естественно, возникли проблемы, которых не ожидали и к решению которых совершенно не были готовы. Первой жертвой гиперурба­низации сделалась, конечно же, семья – основа русской государ­ственности. Есть русская пословица: рыба гниет с головы. Перефра­зируя ее, можно сказать: общество начинает загнивать с семьи. Осо­бенно общество, на преимуществах семейного образа жизни держав­шееся.

Началось с того, что молодежи стало трудно создать семью. Про­сто найти подходящего брачного партнера. Раньше это происходило как бы само собой. В деревне будущие женихи и невесты знали друг друга с детства. Годами им твердили, какая невеста хороша и какой жених плох, кто кому «ровня», какой должна быть добропорядочная семья и каким нерушимым брак. Я в детстве слышал нравоучитель­ный стишок: «Жена ведь не кошка, не скажешь ей брысь! Уж лучше тогда, брат Лука, не женись!» И с той поры не только я, но все мои товарищи по школе, без единого исключения, неуклонно следуют этому завету. Наступали предбрачные игры, хороводы-частушки. «Суженые», т.е. кому с кем суждено судьбой, быстро шли к помол­вке. Им казалось, что нравятся друг другу, что выбрали друг друга. Им и в голову не приходило, что с ними была проведена почти 20-летняя пропагандистско-воспитательная работа, что их соответству­ющим образом настроила сила общественного мнения окружаю­щих и аккуратно, неприметно подтолкнула друг к другу, стремясь к возможно более гармоничным брачным союзам во имя крепости общества. Теперь эта сила стала слабой. Социальный механизм бра­косочетания расстроился и миллионы потенциальных женихов и невест годами стали напрасно искать друг друга. Очень быстро дело дошло до того, что два из каждых трех молодых людей к 25 годам жизни так и не поспевали создать собственную семью. Один из трех – к 35 годам. А дальше для общества уже не имеет значения. Для об­щества, но не для людей. Миллионы новых и новых трагедий одино­чества каждый год!

Вы возразите: в чем тут трагедия? Подумаешь, в Стокгольме се­годня больше 2/3 домохозяйств с одним человеком – и ничего. В Стокгольме – да. В Москве – нет. А в среднем российском городе – тем более. Здесь еще не забыли, что холостяком звали совсем недав­но выхолощенного барана. Что «старая дева» – даже если она дав­но уже не девственница и по современным меркам не старая – совсем недавно рассматривалась как разновидность калеки. Здесь одиночество – это почти всегда чудовищный комплекс неполно­ценности и «сдвинутая» психика. А массовое одиночество – это самое настоящее цунами деморализации. Это абсолютно то же са­мое, что выкрасть молодого араба или индуса из его семьи и посе­лить на всю жизнь в Диснейленд. Худшей трагедии для человека не придумаешь.

Затем обнаружилось, что еще труднее, чем создать, – сохра­нить созданную семью. На нее обрушились целых четыре джинна, свирепствовавшие и до этого, но державшиеся в определенных рам­ках вековыми традициями, нравами, обычаями. А теперь – словно выпущенных из бутылки.

Первый джинн – стакан (0,2 литра) водки, выпитой залпом и делающей человека на 2—3—4 часа словно помешанным, часто буйно помешанным. Нам еще предстоит разобрать это социальное зло в особой лекции. Раньше этот джинн сдерживался ритуалами и появлялся преимущественно в знаменательные дни – на праздни­ки, свадьбы, похороны и т.п. Кроме того, пьяница боялся целой роты родственников, кидавшихся на него в атаку, как только он начинал безобразничать. Теперь он остался без ритуалов и родственников, один на один с женой. Раньше той некуда было деваться – развод строго осуждался общественным мнением, а из избы далеко не убе­жишь. Теперь жена стала подавать на развод: стакан водки сделался прямо или косвенно первопричиной более чем трети разводов, при­чем вообще 2/3 из них в любом случае возбуждались именно женой. Второй джинн – мать (реже отец) жены или мужа, в комнате или квартире которой живут супруги. Дело в том, что нормально в квар­тире (тем более в комнате) может жить только одна семья – если другая не наведалась к ней на время в гости, конечно. Патриархальная семья могла насчитывать до двадцати и более человек, в нее могли входить бедные родственники или даже не родственники, но это была одна семья, с единой иерархией подчинения младшего старшему, с единым хозяйством, с единым образом жизни. А здесь в одном по­мещении оказывается целых две, иногда даже три семьи (если двое взрослых детей привели в родительский дом своих супругов) – каж­дая вполне «суверенна», каждая со своим хозяйством (правда, млад­шие целиком зависят от старших, как Израиль от США), каждая со своим образом жизни, со своими взглядами на воспитание детей, на досуг, на то, что хорошо, а что плохо. И чаще всего при первом же серьезном конфликте начинается война родителей за любимое чадо против чужого «пришельца». А кончается, понятно, разводом. Так и называется: родители развели. Это тоже первопричина, по меньшей мере, четверти разводов.

Третий джинн – анахронизм в распределении домашних обязанностей или, точнее, самый обычный бытовой паразитизм (в подавляющем большинстве случаев – мужа). Дело в том, что при традиционном сельском образе жизни домашние обязанности были строго разделены на мужские и женские. Мужчине было стыдно заниматься женскими, а женщине – мужскими. Но современный городской образ жизни почти напрочь уничтожил мужские домашние обязанности. А женщину вовлек в общественное производство наравне с мужчиной. Получился на одном полюсе 16-часо­вой совокупный рабочий день (1—1,5 часа утром на приготовление завтрака и уборку квартиры, 1 час езды на работу, 8 часов работы, 1 час езды с работы, 1 час обеденного перерыва, посвящаемый стоянию в очередях, 1—1,5 час стояния в очередях после работы, мини­мум 2 часа вечером приготовление ужина, стирка и другие домаш­ние дела), а на другом – 2—3 часа вечером перед телевизором или стояния с дружками у пивной. Ясно, что рано или поздно терпение лопается. Начинаются скандалы, и кончается разводом. Именно так развелась со своим мужем моя собственная дочь и миллионы дру­гих дочерей.

Четвертый джинн – анахронизм в отношениях между супруга­ми или точнее, самое обычное бытовое хамство, т.е. неумение вы­ходить из конфликтных ситуаций иначе, как безобразным сканда­лом, часто переходящим в драку. Раньше такого умения не требова­лось и оно не воспитывалось с детства, потому что в авторитарной патриархальной семье жена должна была во всем подчиняться мужу (случалось и наоборот, но такое извращение служило предметом насмешек), младший – старшему. А муж хорошо знал пределы своего деспотизма, очерченные все теми же вековыми традициями, нравами, обычаями, и остерегался их переступать в страхе перед общественным мнением окружающих. Теперь в элитарной семье никаких иерархий, ритуалов и страхов не осталось. Теперь я со своими взрослыми детьми, внуками, правнуками образую народные массы, стоящие в оппозиции к самодержавию матриархата – и в глазах всех это самое обычное дело. А мой 10-летний внук разгова­ривает со мной «на равных», тем более что мы с ним в постоянном безнадежном заговоре против всесильной бабушки. Все зависит от культуры личных отношений. И когда она недостаточно высока – неизбежны война и конечный развод.

Понятно, в суде разводящиеся чаще всего ссылаются на психологическую или физиологическую несовместимость, на «несход­ство характеров», на измену супруга и т.п. Но возникает вопрос, почему произошла измена, в чем «несходство характеров»? И тогда выясняется, что сравнительно редко, действительно, налицо несов­местимость или возникновение у одного из супругов серьезного чувства к кому-то третьему. А в подавляющем большинстве случаев мы так или иначе возвращаемся к одной из четырех первопричин (иногда – к нескольким, а то и ко всем сразу), о которых только что говорилось.

Теоретически формированию и закреплению семьи вполне можно помочь и в новых условиях. Можно создать клубы по интересам, которые учитывали бы интересы желающих всту­пить в брак. Создать эффективную «службу знакомств», вклю­чая брачные консультации и объявления в газетах. Развернуть борьбу против пьянства. Начать массовое строительство квар­тир для молодоженов. Шире пропагандировать опыт счаст­ливых семей, где домашние обязанности делятся поровну, при­чем не на «мужские» и «женские», а у кого к чему больше склон­ностей и способностей. Шире пропагандировать опыт счаст­ливых семей, где должность патриарха или матриарха упраз­днена, а главой семьи – халифом на час – может стать вся­кий, в том числе сын или дочь, кто организует или проводит какое-то коллективное мероприятие. Все равно, какое: уборку квартиры, готовку обеда, общую прогулку, общую игру и т.д.

Но практически для этого нужно преодолеть Гималаи со­циального пространства и времени. Представляете подросших Тома Сойера, Гека Финна, Бекки Тэчер и других героев Мар­ка Твена, которым надо стать у стенки «клуба знакомств» в ожи­дании «выберут – не выберут» или писать объявление в брачную газету? О том, что еще раз развернуть в России борьбу против пьян­ства намного труднее, чем второй раз ввести «сухой закон» в США, нам еще предстоит рассказать особо. Начать массовое строитель­ство квартир для молодоженов, когда миллионы людей по двадцать лет ждут очереди на такую квартиру и не имеют финансовых возможностей просто купить ее, – это все равно, что начать строитель­ство для каждой американской семьи своего собственного «Белого дома», роскошнее вашингтонского. А призывать к трудолюбию и ми­ролюбию – этим проповедники занимаются со времен Каина и Авеля, но без существенных результатов.

Конечно, можно утешаться тем, что в России в 90-х гг. раз­воды не увеличились по сравнению с 80-ми гг. Но ведь и бра­ки (точнее «брачность») сократились: все больше людей брач­ного возраста предпочитают, несмотря на ужас одиночества, жить как в Стокгольме, хотя бы в матримониальном отношении. И хуже всего, что это тут же начинает катастрофически отражаться на процессе воспроизводства поколений.

Раньше бездетность и даже малодетность рассматривались как нечто ущербное, порочащее женщину. К тому же люди понятия не имели о предохранительных средствах, да и осуж­далось это церковью, как сегодня – аборты. Правда, и смер­тность среди детей была ужасающая. Вот и получалось: «Бог дал – Бог взял». Случалось, доживал до своей свадьбы толь­ко один из двух, трех, четырех детей. В семье моего деда из одиннадцати детей остались в живых трое (у одного – один ребенок, у другого – двое, третья – бездетная, и это типич­но). В среднем каждая четвертая женщина погибала от родов – не от первых, так от пятых-десятых. Каждая вторая после од­них или нескольких родов становилась инвалидкой – теряла способность рожать. Такой чудовищной ценой обеспечивал­ся рост народонаселения при самых ужасных бедствиях, ког­да гибли миллионы и десятки миллионов человек. К тому же дети представляли собой не только престижную ценность. Подрастая, они становились важными помощниками по хо­зяйству. Подросши и уйдя в собственную семью, они станови­лись важными союзниками в житейских бурях. Наконец, под старость это была, так сказать, «живая пенсия», без которой предстояло умирать как бездомной собаке под забором.

Ныне дети – не помощники, не союзники и тем более не «пенсия», а сплошная обуза. Воспитание ребенка до 18 лет обходилось семье в 80-х гг. примерно в 20 тыс. руб. – это при среднем доходе меньше 4 тыс. руб. в год на двух работающих супругов. Это означало, что мать на несколько лет выбива­лась из нормального ритма работы, должна была махнуть рукой на карьеру и проигрывала по всем статьям своей без­детной подруге. Кто-то из родителей должен ни свет, ни заря везти ребенка на автобусе в детсад, а вечером заезжать за ним по дороге с работы домой. Тем самым кошмарные «часы пик» в городском транспорте растягиваются для него почти вдвое. Почти напрочь исчезает возможность развлекаться по вече­рам и резко сужается – по выходным дням. Главное же – существенно падает уровень жизни, ибо все те же «средние» для 80-х гг. 150+150 руб. зарплаты в месяц обоих работающих родителей (в обрез – на питание и необходимую одежду, при мини­мальных расходах на жилье, транспорт, досуг) приходится делить не на двоих, а на троих-четверых. Первого ребенка большинство заводит просто по традиции: «так принято». Ну и конечно, по жалким остаткам материнского и отцовского инстинкта. Но от второго на­прочь зарекаются.

Именно так поступили мои собственные дочь и сын, а так­же подавляющее большинство их сверстников. Все чаще мо­лодожены не решаются заводить и первого. Или не могут по состоянию здоровья (об этом тоже предстоит говорить осо­бо). Каковы последствия? Они неизбежны: началась депопу­ляция – в 1991 г. число умерших впервые в истории России превысило число родившихся, и процесс пошел по нарастаю­щей (это – при наличии нескольких крупных сельских, в том числе мусульманских, регионов, где рождаемость традицион­но выше «средней», так что можно себе представить, какая выморочность начинается в городах). Депопуляция – явление, хо­рошо известное на Западе. Многие не видят в нем ничего особенно­го. И совершенно напрасно. Депопуляция – это ведь не просто превышение смертности над рождаемостью. Это четыре последствия, одно прискорбнее другого.

Во-первых, в однодетной семье (а она становится типичной) ребенок попадает в противоестественное вложение. У него нет братьев и сестер, ему не с кого брать пример, учиться заботе о младших. Семейная «пирамида» перевертывается: вместо десятка детей на двух родителей – мама и папа, две бабушки и двое дедушек, четверо прабабушек, четверо прадедушек, бездетные тетки, холостые дядья на одного малыша. Удивительно ли, что он вырастает «инфантилом», остается ребенком в 20 лет, а все чаще и в 30– 40. И не один и не двое: все более значительная часть одного поколе­ния за другим.

Во-вторых, наступает «старение» населения: сокращается процентная доля детей – растет процентная доля стариков. В России на каждых двух работающих приходится в среднем один пенсионер. В Москве пенсионер – вообще каждый чет­вертый из жителей. Вы скажете: ну и что же? На Западе при­мерно та же картина. Но на Западе для этого подготовлена специальная инфраструктура, а в России к ней еще не присту­пали – было не до нее, сегодня тем более не до нее. Горько видеть миллионы одиноких беспомощных стариков, которым некому принести хлеба, подать стакан воды. И такая старость по мере нарастания депопуляции становится все более типичной.

В-третьих, на производство с каждым годом приходит все мень­ше вчерашних школьников, уходит на пенсию все больше стариков. На Западе эту брешь закрывают миллионами гастарбайтеров. Отку­да их взять в нищую Россию? До недавних пор брали из деревень. Теперь этот источник вычерпан почти до дна. Если отток рабочей силы на селе не сменится притоком – массового голода не мино­вать. Попробовали завозить в качестве дешевой рабочей силы вьет­намцев. Но это порождает такие острые социальные проблемы (мас­совые драки нищих с нищими), что от такой перспективы в ужасе отшатываешься. Меж тем уровень комплексной механизации и ав­томатизации производства в России намного отстает от американс­кого. Требуются миллионы квалифицированных рабочих рук, кото­рые надо готовить с детства. А кого же готовить с детства при такой ситуации?

В-четвертых, если каждых двух родителей, в среднем, сменяет только один будущий родитель, то уменьшение населения раньше или позже доведет его численность до нуля. Для России рассчитан­ный прогнозный срок такой траектории (при наметившихся тенден­циях) – около полутора тысяч лет. Конечно, 1500 лет – срок боль­шой, и можно пока не беспокоиться. Кроме того, ничего страшного: место выморочных русских (германцев, французов, англичан, аме­риканцев) займут более плодовитые народы, у которых каждых двух родителей, в среднем, сменяют четыре новых. Но представьте себе, что таким образом на земле останется только один народ. Что полу­чится? Обеднение мировой цивилизации. Мы ищем затонувшую Атлантиду и не видим, как на глазах уходит под воду наша собствен­ная… Если заранее обрекаем себя на исчезновение с карты земного шара, то зачем столько усилий и столько мучений в жизни?

Есть еще одно последствие депопуляции – пострашнее преды­дущих четырех. Горький опыт минувших времен показал, что там, где кончается семья, там (как и в истории с рынком) начинается звериная стая. Поиграйте с вашим любимым котенком или кутен­ком и вышвырните его на улицу. Что случится? Чтобы выжить, он прибьется к дикой стае и будет жить по ее законам. Точно в такие же стаи сбиваются брошенные нами, предателями-родителями, наши собственные дети. А когда это дети из так называемых неблагопо­лучных семей – уже распавшихся или мучительно распадающихся с тяжелыми страданиями для малышей, – среди них повышенная процентная доля психически неуравновешенных, крайне ожесточенных, готовых на любое преступление. И таких детей к 1985 г. по СССР набиралось ежегодно до 700 тысяч. Сегодня брошенных на произвол судьбы детей и подростков – миллионы и миллионы. Не­благополучная семья – первый по значению социальный источник преступности… Это похуже Содома. И грозит еще более страшной Гоморрой.

Что же делать?

Теоретически программа ясна. Надо ослабить трудовую нагруз­ку на будущую мать и на женщину с малолетними детьми. Тем более что именно ее сегодня первой ждет массовая безработица (до 70—80% из миллионов российских безработных – женщины). Про­длить ее предродовой, полностью оплаченный отпуск до полугода и позаботиться о ее здоровье. Продлить ее послеродовой, полностью оплаченный отпуск до трех лет. После этого шире практиковать для нее половинную рабочую неделю с полной оплатой либо с поло­винной же оплатой и с весомым пособием на ребенка (оставляя вторую половину недели на педагогическую работу ассистента воспитателя в детском саду и учителя в школе). Постараться сделать ее жизнь содержательной, досуг – не хуже, чем у других, карьеру своего рода «приват-доцента» – высокопрестижной, а повышен­ную пенсию – гарантированной. Дать льготный долгосрочный кре­дит молодоженам на обзаведение жильем и всем необходимым с частичным и даже полным погашением при рождении двух и более детей. Поставить детей – будущих кормильцев всех стариков обще­ства – на полное общественное иждивение. Бесплатно (или по сим­волической цене) – питание, одежду, игрушки, книжки. Мы же не заставляем армейских офицеров платить за содержание солдат, от которых зависит безопасность страны!..

А практически – что делать с правительством, которое, нако­нец, выучило аксиому о важности экономических наук (совсем не­давно не понимало и этого), но никак не соберется с силами выучить аксиому о такой же важности социологических, психологических, политических, демографических, педагогических, исторических и других наук? Четверть века назад в ЦК КПСС меня попросили выска­зать предложение о совершенствовании демографической полити­ки. Речь, в частности, шла о материальном поощрении многодетных семей. Я отвечал, что прежде всего надо констатировать наличие в СССР двух прямо противоположных проблемных демографических ситуаций: «демографического взрыва» в республиках Средней Азии и ряде регионов помельче (20% населения СССР при динамике «че­тыре родителя на смену двум предыдущим») – и «начинающейся депопуляции» в остальных регионах (80% населения при динамике «один родитель на смену двум предыдущим»). И соответственно дифференцировать демографическую политику. Мне ответили: со­ветский народ един, и всякая дифференциация подобного характера будет выглядеть дискриминацией. Тот же ответ получили професси­ональные советские демографы, которые начали бить тревогу с 60-х годов.

Несколько раз меня вызывали в Верховный Совет России, затем в Госдуму на «слушания» по этому вопросу. Всегда при­сутствовало несколько депутатов, с интересом впервые слышавших про демографию. Ни одного ответственного представителя прави­тельства. Зато, как обычно, – куча воинствующих феминисток, кри­чащих, что женщина – это такой же мужчина, только вынужденный раз-другой в жизни проводить неделю в родильном доме, а посему ни в какой демографической политике не нуждающийся. То, что эти «слушания» не могут и не будут иметь никаких практических послед­ствий, я знал заранее. Так было на бесчисленных «слушаниях» на протяжения всех сорока с лишним лет моей научной карьеры.

Читаю ложащиеся на мой рабочий стол оперативные донесения профессионалов-демографов об уже начавшейся глобальной катас­трофе – лавинообразном физическом вырождении тех народов Се­верной Америки, Европы и Евразии, у которых с переходом от сельс­кого к городскому образу жизни практически потеряна потребность в семье и детях. Читаю прогнозы о том, что к 2008 г. «цветные» и испано-язычные избиратели США составят большинство. Что в Лон­доне и Париже, Москве, Петербурге, других городах Европы в му­чительных судорогах складываются новые этносы – помеси при­шельцев из стран, где падение рождаемости только начинается (оно идет сегодня во всех крупных странах мира), с тающими на глазах остатками последних могикан-аборигенов. Что население России в обозримом будущем ближайших двух-трех десятилетий сократится, при наметившихся масштабах убыли до миллиона и более в год, со 145 млн. в 2000 г. (150 млн. в 1990 г.) до 120—130 и даже, при ухудше­нии тенденций, до 90—110 млн. к 2030 г. Что полуторамиллиардный Китай тихой сапой осваивает пустеющую на глазах Сибирь до Урала. Что за школьными партами у нас в крупных городах через 5 лет вместо каждых нынешних трех детишек останется всего два, из которых один – хронически больной. И далее со всеми остановками… Что кошмарная судьба Косово, при наметившихся тенденциях, ожи­дает Северную Америку, Европу и Евразию не позднее второй чет­верти XXI в.

Читаю – и тревожно вглядываюсь в контуры грядущего. Мне не нужно для этого вертеть головой, как жене Лота. Я зримо вижу в обозримом будущем ближайших лет пылающие в депопуляционном пламени свои родные российские Содом и Гоморру – если не успеем заблаговременно повернуть штурвал оптимизационной демографической политики.

Лекция 17

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ ОБРАЗОВАНИЯ

В 1995—2000 г. сектор социального прогнозирования Института социологии РАН реализовывал свой последний исследовательский проект «Ожидаемые и желаемые изменения в системе народного образования России» (отчетная монография под заглавием «Нужна ли школе реформа?» выпущена издательством Педагогического общества России в 2000 г.). Проект предусматривал трижды повто­ренный панельный опрос экспертов и разработки серии прогноз­ных сценариев на этой основе. В данной лекции кратко излагаются результаты этого исследования.

В царской России до 1917г. большинство населения было негра­мотно. Из грамотных, в свою очередь, подавляющее большинство было малограмотно, т.е. умело с трудом читать и писать, но редко приходилось это делать. Дефицит грамотных был настолько велик, что малограмотных приходилось производить в офицеры и посвя­щать в священники. Если исключить эти две категории, да еще граж­данских чиновников, где в каждом случае счет шел на сотни тысяч, то учителей насчитывалось всего несколько десятков тысяч, а инже­неров и врачей – всего по нескольку тысяч, ученых-исследователей – всего несколько сот человек. Это – на всю огромную страну со 150 млн. чел. населения! Запомнилось одно сравнение: «белых ворот­ничков» в России было меньше, чем психически больных и калек.

Особенно плохо обстояло дело с дипломированными специали­стами. И еще хуже – после Гражданской войны, когда многие из них были убиты, погибли от болезней или голода, бежали за границу. А университеты были совершенно дезорганизованы, и подготовка специалистов даже в прежних мизерных масштабах прервалась. В 20-х гг. дело дошло до того, что каждого пятого инженера из необхо­димых нескольких тысяч приходилось выписывать из Германии и США на золото, как самый дорогой импортный товар.

Вот почему перед системой народного образования страны объективно встали две задачи:

1. Сделать всех неграмотных и малограмотных по-настоящему грамотными.

2. Полностью удовлетворить общественные потребности в дипломированных специалистах.

Для решения первой задачи была создана всеобщая 7-летняя школа 1-й ступени (дети и подростки 8—15 лет). Для решения второй – 2-летняя, позже 3-летняя школа 2-й ступени (молодежь 16—18 лет). Однако решение той и другой задачи было сопряжено с огром­ными трудностями.

Подавляющее большинство родителей – крестьяне и ра­бочие – по традиции продолжали считать, что школа—это только для детей, и забирали подростков после 2—3 лет учебы для помощи по хозяйству. Пришлось вводить обязательное (принудительное) все­общее обучение, и вплоть до 70-х гг. по домам ходили контролеры, которые проверяли, кто из подростков уклоняется от посещения школы. Задача всеобщего 7-летнего образования была полностью решена только в 50-х гг.

Школу 2-й ступени в 1922 г. оканчивал только один из ста 18-летних. Поэтому ее учеников целиком ориентировали на подготовку в университет и соответствующим образом про­граммировали учебу. Кроме того, создали сильные стимулы. В 20-х гг. зарплата дипломированного специалиста вдесятеро превышала зарплату даже высококвалифицированного недипломированного. И даже в 50-х гг., когда дипломированным счет пошел не на тысячи, а на миллионы, – вдвое. Тем не менее 10-летнюю среднюю школу оканчивало в 1950 г. всего 5% 18-летних, что было совершенно недостаточно.

Положение изменилось к концу 50-х гг., когда в город хлынули миллионы семей, и современный городской образ жизни стал тес­нить традиционный сельский. Родители, наконец, сообразили, что отправлять детей в школу гораздо выгодней, чем использовать их дома по хозяйству в ожидании свадьбы: ведь это единственный путь из рабочих и крестьян в служащие, с их «чистой» работой и вдвое большим доходом. И если в 1950 г. среднюю школу оканчивал каж­дый 20-й из 18-летних, то в I960 г. – каждый 2-й. Спустя еще 5 лет – два из трех. Спустя еще 5 лет – три из четырех. И вслед затем вскоре с большой помпой объявили о грядущем «всеобщем среднем обра­зовании».

Вообще-то 10 лет учебы для молодежи не предел. Есть страны, где никого из молодых людей не выпускают в жизнь без минимум 12 лет учебы в школе. Но в СССР упустили из виду, что «школа 2-й ступени» (последние три года) была и осталась не просто школой, а своего рода «подготовительными курсами для поступления в уни­верситет». Почти все время там отдавали математике, поменьше – физике, химии, биологии, еще меньше – истории и литературе. На остальное времени просто не оставалось. Иными словами, там пре­подавали сугубо абстрактные дисциплины, в обыденной жизни не более полезные, чем латинский или древнегреческий язык. То есть учили не тому, что нужно в жизни, а тому, что необходимо для ус­пешной сдачи вступительных экзаменов в университет.

Заодно многолетней целенаправленной пропагандой добились того, что поступившие в университет стали рассматриваться как «элита», как люди 1-го сорта, а непоступившие либо направленные в школы для подготовки рабочих или недипломированных служащих – как «отбросы», как люди 2-го сорта. Достаточно сказать, что к 1970 г., по данным социологических опросов, до 89% 16-летних собирались поступать в университеты и считали для себя величайшей жизнен­ной трагедией, если бы это не удалось. Между тем университеты, при самом быстром экстенсивном росте (за счет столь же быстрого снижения качества образования и требований к дипломированно­му специалисту), могли принять не больше 20% абитуриентов шко­лы. Конкурсы в высшие учебные заведения разом взлетели до десят­ка и более – в некоторых случаях до сотни и более – претендентов на одно студенческое место. Таким образом, миллионы людей стали ежегодно начинать «взрослую» жизнь с жестокого разочарования, с колоссального комплекса неполноценности. Они ожесточались, замыкались в себе и становились психологически готовыми на любое отклоняющееся поведение, не исключая преступного. В итоге, как это ни парадоксально, школа стала играть асоциальную роль – прино­сить больше вреда, чем пользы для общества.

Это еще не все. Столь же быстро обнаружилось, что далеко не все молодые люди по своей психологии и интеллекту годятся для поступления в университет – даже если бы мест там хватило для всех. Помимо дебилов (клинических идиотов) и так называемых маргиналов, т.е. людей с ущербной психикой и отсталостью умствен­ного развития, «промежуточных» между сумасшедшими и нормаль­ными людьми, существуют вполне нормальные люди с разным со­отношением абстрактного и конкретного мышления. Одним легко дается математика и обобщение прочитанного, зато они хуже овла­девают машинами, аппаратами, механизмами, приборами, всеми видами ручного труда. У других – все наоборот. Это различие на­чинает проявляться уже в первых классах школы, а в последних – когда начинаются алгебра, геометрия, тригонометрия, физика, хи­мия, биология, приходится писать довольно сложные сочинения и выступать у классной доски с небольшими докладами – оно сказы­вается в полную меру.

При этом нельзя сказать, что одни школьники просто глу­пее других (хотя и это имеет место). Нет, одних природа наде­лила, образно говоря, талантом певца, а других – танцора. Что лучше – опера или балет? Смотря, какая опера и какой балет! Между тем столь же образно говоря, советских школь­ников всех поголовно, огулом стали готовить в оперу, объя­вив балет чем-то ущербным. Что получилось? Не менее чет­верти школьников уже в первых классах стали испытывать трудности с самыми элементарными формами абстрактного мышления (например сложение и вычитание дробей), посколь­ку обучение было рассчитано на более способных к нему. А по­давляющее большинство (до 2/3 и более школьников) оказа­лись неспособными в старших классах к высшим формам аб­страктного мышления (синусы-косинусы, закономерности истории общества, особенности художественного творчества и т.п.). И хотя при иной организации обучения они могли бы стать хорошими не­дипломированными специалистами, высококвалифицированными рабочими и служащими, в которых все острее нуждалась экономи­ка страны, их начинали третировать как умственно неполноценных. Естественно, они очень ожесточались, и школа очень быстро стала играть роль второго по значению – после неблагополучной семьи – социального источника преступности, выбрасывая на улицу еже­годно более миллиона молодых людей, психологически готовых «отомстить» отвергнувшему их обществу любыми доступными им сред­ствами самоутверждения.

Но и это еще не все. Под напором родительской обществен­ности и молодежи правительство вынуждено было открыть свыше 800 высших учебных заведений (формально по запад­ным стандартам – университетов и колледжей), которые в боль­шинстве своем не были обеспечены в достатке квалифициро­ванным преподавательским составом – его просто не успели под­готовить – и другими условиями полноценной подготовки дипло­мированных специалистов. И если раньше в последних ощущался недостаток, то теперь стал наблюдаться явный избыток. Как уже го­ворилось, диплом на уровне университета или техникума успел по­лучить каждый четвертый, три с половиной десятка миллионов че­ловек, причем в большинстве они, понятно, оказались посредствен­ными, а то и вовсе плохими работниками.

С другой стороны, на пенсию год за годом уходили хорошие недипломированные специалисты. Постепенно стал нарастать не­достаток недипломированных и избыток дипломированных специа­листов. Пришлось доплачивать за дефицитность профессии и как бы делить зарплату между несколькими работниками, где на одно пре­стижное рабочее место приходилось сажать двоих-троих. Дело дош­ло до неслыханных нигде в мире парадоксов: инженер управлял ра­бочими, зарплата которых была вдвое-втрое больше, чем у него; врач с зарплатой в 150 руб. ехал в машине «скорой помощи» с води­телем, которому приходилось платить 300 руб.

И тогда началось массовое «дезертирство» дипломированных специалистов в ряды недипломированных, но с более высокой зарп­латой. Как уже говорилось, к 1985 г. «дезертировали» миллионы: примерно каждый пятый обладатель диплома. В результате система народного образования окончательно зашла в тупик. Мало того, что она совершенно дезориентировала молодых людей. Мало того, что она настроила их против общества. Она еще, образно говоря, стала готовить инженера, который тут же шел работать грузчиком или шофером. Система народного образования стала напоминать ту ска­зочную мельницу, которая испортилась и намолола столько соли, что вода в море стала соленой и непригодной для питья. Потребова­лась радикальная школьная реформа, которая сделала бы школу, ставшую социальным анахронизмом, более адекватной потребностям личности и общества.

26—28 ноября 1974 г. в Академии педагогических наук СССР состоялся Всесоюзный семинар по теме «Прогнозирование развития школы и педагогической науки». Мне, как заведующему сектором социального прогнозирования Института социологических иссле­дований Академии наук СССР, было поручено подготовить для об­суждения на нем два доклада: «Предпрогнозная ориентация при прогнозировании развития системы народного образования» и «Про­гнозирование перспектив развития системы народного образова­ния». Это было начало пути, который привел меня к избранию в 1988 г. президентом Российского педагогического общества, а в 1992 г. – действительным членом Российской академии образования, членом бюро ее президиума и академиком-секретарем Отделения образования и культуры (после бесчисленных докладов и ряда книг на эту тему).

Обсуждение на семинаре показало: если сохранятся наблюдае­мые тенденции, существующая система народного образовался нач­нет играть все более деструктивную роль в жизни общества, кале­чить миллионы человеческих жизней и в самом буквальном смысле подрывать экономику страны. Наметились и некоторые пути опти­мизации развития. Впрочем, для их более точного определения по­требовались годы и годы. Дискуссии на этот счет продолжаются и по сей день.

Материалы семинара были опубликованы в том же году и вызвали большой общественный резонанс (см. «Прогнози­рование развития школы и педагогической науки», т. 1—2, издание Академии педагогических наук СССР, М., 1974). Спу­стя год они получили отклик на правительственном уровне, и в 1976 г. с трибуны XXIV съезда КПСС было признано самим Брежневым: «Наша общеобразовательная система нуждается в серьезном совершенствовании».

Но в каком?

Потребовалось несколько лет, чтобы вопрос из области теории перешел в 1983 г. в область практики. Но тут же заст­рял. Первоначально предполагалось разрубить этот гордиев узел мечом. А именно – из каждых четырех 15-летних одного отбирать по способностям для подготовки в университет, а трех других направлять в профессиональные училища для подго­товки рабочих. Однако это вызвало гневный протест обще­ственности; родители знали, что этот «четвертый» неизбежно будет отпрыском родителей из номенклатуры, так что их собствен­ные дети изначально обрекались на роль «синих воротничков», не­взирая ни на какие способности. И, понятно, возмущались.

Дело заглохло еще на пять лет. Наконец, в 1988 г. собрался специальный Всесоюзный съезд работников народного образования, что­бы решить вопрос; что же делать со школьной реформой? Было постановлено: реформу начинать немедленно, иначе неизбежны последствия, катастрофические для общества. Но в 1989 г. зашата­лось положение правящих кругов, и социально-политическая об­становка в стране настолько осложнилась, что стало не до реформы. Тем не менее, создали несколько рабочих групп, которые начали прорабатывать практические аспекты реформы. После августа 1991 г. работники одной из этих групп, концепцию которой я разделял, были поставлены Ельциным во главе Министерства народного об­разования России. Казалось, теперь реформа должна была сдви­нуться с мертвой точки. Но шел год за годом, а положение суще­ственно не изменилось. Точнее, начало меняться стихийно и далеко не всегда в лучшую сторону.

В чем же дело?

Чтобы провести радикальную школьную реформу, необходима соответствующая база, т.е. огромные капиталовложения, сравнимые с военными расходами. Кроме того, необходимы кадры, которые могли бы поднять образование на качественно новую ступень. Ни того, ни другого не было ни в 1983 г., ни в 1988 г., нет сегодня и не предвидится в обозримом будущем. Достаточно сказать, что 2/3 всех школ нуждаются в капитальном ремонте. С учебниками всегда очень напряженно, а подготовка и написание новых автоматически удеся­терят расходы. Наконец, мизерная зарплата учителей (одна из самых низких в государстве) привела к тому, что в школьных классах 80% преподавателей составили женщины соответствующей квалифика­ции, которые не были способны перейти на более высокооплачива­емую работу. Они выполняли и выполняют свой долг, как умеют, – и большое спасибо им за это. Но они просто неспособны препода­вать иначе. А для качественно иного преподавания необходимы качественно иные люди с гораздо более высокой зарплатой. Для их подготовки требуются годы. И многие годы должны пройти, прежде чем профессия преподавателя вновь станет престижной для талант­ливых людей, педагогов по призванию. Без них – какая же реформа?

И все же это не основание, чтобы сидеть сложа руки и ждать, пока обстоятельства изменятся. Необходима теоретическая концеп­ция реформы, чтобы наметить пути движения к ней. И необходи­мы первые практические шаги, которые показали бы степень реаль­ности вырабатываемых мер при наличных материальных возмож­ностях.

И в том, и в другом отношении наметился значительный прогресс. Что необходимо сделать прежде всего?

Как явствует из изложенного выше, преодолеть огульный подход к учащимся, наметить дифференциацию образования сооб­разно общественным потребностям и личным способностям каж­дого. К настоящему времени достаточно четко прояснилось, что общество нуждается в очень большом числе хороших недипломи­рованных специалистов и в гораздо меньшем числе дипломирован­ных специалистов, но обязательно тоже хороших, ни в коем случае не «избыточных масс» посредственных, тем более плохих. Следова­тельно, необходимо разъяснить учащимся и их родителям, что в сложившихся условиях тот, кто освоит профессию сообразно своим склонностям, способностям, призванию, станет более уважаемым человеком и получит вдесятеро больше дохода по сравнению с че­ловеком, который пополнит толпы искателей престижных должнос­тей без надлежащих данных, способных выдвинуть его в первые ряды. И необходимо предоставить возможно более широкий выбор программ еще в средней школе (дети и подростки 8—15 лет), а затем возможно более широкие возможности профессиональной подго­товки, которую целесообразно продлить на несколько лет после сред­ней школы, что окажется возможным только при переходе от всеоб­щей воинской повинности к профессиональной армии и при всеоб­щей военно-спортивной подготовке молодежи, достаточной, что­бы, в случае необходимости, стать достойным защитником Родины. И только потом часть абитуриентов пойдет в университеты, при­чем всем – и дипломированным, и недипломированным специа­листам – все равно придется всю жизнь постоянно повышать ква­лификацию и периодически проходить переподготовку, а также за­ниматься общим самообразованием взрослых.

В идеале хорошо бы иметь с самого младшего класса шко­лы несколько программ, рассчитанных на разные типы уча­щихся: для более одаренных, которые особо интересуются данным предметом; для столь же одаренных, которые больше интересуются другими предметами; для менее одаренных, которым дан­ный предмет нужен только для общего образования и т.д. Но для начала были бы достаточны хотя бы две программы: стандартная и «продвинутая». Тогда не будет удара по чувству человеческого дос­тоинства школьника, просто он выберет программу, по которой со­бирается специализироваться, либо просто для ознакомления.

В старших классах специализация должна быть все более стро­гой, причем учебные занятия должны чередоваться со все более основательной практикой, чтобы ученик приходил на производство не ребенком, а настоящим работником. Для этого необходима сеть школ (колледжей) самого разнообразного уровня и профиля, чтобы учащийся мог выбрать по склонности и способности.

Такая же специализация должна быть продолжена на универси­тетском уровне. К тому же кто-то удовлетворится сертификатом об окончании колледжа. Кто-то потратит еще два года на диплом бака­лавра, кто-то еще два года – на диплом магистра, кто-то еще два года – на диплом доктора. В странах Запада все это давно обычная вещь, а в России только сегодня приходится пробивать с боем. Вто­рой важный аспект реформы – демократизация образования. Шко­ла-казарма, из которой выходят 17-летние инфантилы с психологией 10-летнего ребенка, должна уступить место школе-колледжу, из ко­торой выходят взрослые люди, не только добросовестные работники и добропорядочные граждане, но и энергичные предприниматели, способные делать свой бизнес (напомним еще раз: дух предприни­мательства задушен в советском народе почти начисто, с тяжелей­шими социальными последствиями, и его предстоит возрождать). Этого невозможно добиться, пока старшие школьники не научатся сами обсуждать и решать вопросы школьного бюджета, не научатся ценить заработанный рубль и не попробуют сами свои силы, подря­жаясь на разного рода работы, подобно студентам, – возможнос­тей для этого в России хоть отбавляй.

Наконец, третий аспект реформы – «подтягивание» отстающих подсистем образования до уровня передовых. Это относится, в час­тности, к подсистеме всеобщего педагогического образования ро­дителей: известно ведь, что воспитание ребенка начинается с воспи­тания его родителей. Это относится далее к подсистеме дошкольно­го образования, чтобы перейти от «камер хранения детей» к «предшкольным университетам», где всем дошкольникам была бы обес­печена хорошая подготовка к школе, где они бы на своем уровне осваивали основы этики и эстетики (обязательно!), навыки физичес­кого и умственного труда, физической культуры, азы естествознания и обществознания, умения читать, считать и писать. Это относится также к учебному кино и ТВ, к комплексной компьютеризации школьного дела, которая практически все еще впереди.

Пока идут разговоры о реформе – жизнь берет свое. Вместе с расслоением общества на богатых и бедных идет расслоение по тому же принципу учебных заведений. Как грибы после дождя, появля­ются частные школы и университеты, рассчитанные на состоятель­ных, а некоторые даже только на очень богатых родителей. Мой стар­ший внук заканчивал бесплатный государственный университет, а мой младший внук посещал детский сад, стоимость пребывания в котором по меньшей мере вдвое превышает зарплату старшего по окончании университета. Есть и намного более дорогие детсады, школы, колледжи, университеты.

Возникает опасность, что некоторые способные молодые люди не смогут получить специальность, в которой их способность рас­крылась бы наиболее полно на благо общества просто потому, что у их родителей нет средств на оплату соответствующего учебного за­ведения. Как и в других странах, возникает проблема системы сти­пендий для поддержки одаренных детей, подростков, молодых лю­дей. Кроме того, возникает опасность, что не все частные школы добросовестно выполняют свои обязательства по части уровня об­разования, заявленного в их статусе и рекламе (в России такой обман наблюдается в массовых масштабах не только в торговле). Как и в других странах, возникает проблема возможно более строгого лицензирования и систематического инспектирования всех учебных заведений – и государственных, и частных.

Именно эти проблемы решаются сегодня при переходе сис­темы народного образования России от тоталитаризма, «ка­зармы» – к демократии, «рынку».

И примерно тот же процесс происходит в сфере науки.

Лекция 18

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ НАУКИ

У человека – шесть органов чувств (зрение, слух, вкус, обоня­ние, осязание, равновесие). Лишенный какого-то из них, он становится инвалидом. Лишенный важнейших (например, зрения и слу­ха), он может выжить только в качестве объекта научного экспери­мента.

У человечества нет органов чувств. Вместо них у него есть семь форм общественного сознания: мировоззрение, наука, искусство, мораль, право, политика, вера. Человек без них – просто животное. Человек с ущербным развитием хотя бы одной из них – духовный инвалид. До недавних пор многие (и не только марксисты) считали, что главная, ведущая форма общественного сознания – наука. Что-то вроде зрения, на которое приходится до 80% информации, полу­чаемой человеком из окружающего мира. Однако постепенно об­наружилось, что нет «главных» и «вспомогательных» форм обще­ственного сознания. Все одинаково важны. Например, ученый с шатким мировоззрением, глухой к искусству, с ущербной моралью, правовой безграмотностью и нигилизмом, беспринципный полити­кан, не верящий ни во что, кроме возможности безнаказанно урвать что-либо лично для себя, – это вовсе не ученый, а просто разновид­ность представителей мафиозных структур. Любой тоталитаризм плодит таких псевдоученых тысячами, советский за годы своего су­ществования успел наплодить миллионы. Собственно только они и могли процветать в существовавших условиях. Остальные, кроме немногих «белых ворон» типа Сахарова, оставались в тени или сжи­вались со света.

Реализация каждой из форм общественного сознания имеет свои особенности. Невозможно представить себе, например симфони­ческий оркестр, состоящий из одних первых скрипок, это будет совсемдругой оркестр. Невозможно представить себе выдающуюся певицу, которая одновременно была бы столь же выдающейся бале­риной, драматической актрисой, режиссером, художником, дири­жером, писателем и вдобавок еще архитектором собственного теат­ра. Невозможно представить себе и судью, который был бы одно­временно также прокурором, адвокатом и даже палачом. Тем не менее, именно такая авантюра была предпринята в сфере науки. Правда, она не имела ничего общего с собственно наукой.

Наука – не только одна из форм общественного сознания. Это еще и особая отрасль общественного производства – производства новых знаний. Поэтому ключевая фигура в науке – генератор идей. Это очень редкий дар, который дается лишь одному из ста хороших, добросовестных, настоящих научных работников. При этом обладатель такого дара, как правило, способен генерировать новые идеи всего несколько лет (обычно на третьем десятке лет жизни), после чего столь же обычно почивает на заслуженных лаврах, очень рев­ниво относится к другим новым идеям и старается их придушить, т.е. играет крайне реакционную, негативную роль в развитии науки. Кроме того, он обычно выдает свои идеи в виде очень сырого полуфабриката, который требует значительных усилий, чтобы стать доброкачественной научной продукцией, готовой для формирова­ния теории и внедрения ее в практику.

Вот почему генератору помогает очень много ученых совсем других, но отнюдь не маловажных способностей. Один из них – модератор – находит в работе генератора слабые места и подверга­ет их конструктивной критике. Другой – аниматор – открывает возможности развития сильных сторон. Третий – организатор – координирует деятельность научного коллектива и его связи с вне­шним миром. Четвертый – репродуктор – обладает даром донес­ти идеи генератора до общественности, правительства, студенчества и обеспечить им, таким образом, поддержку, развитие. Пятый (наи­более многочисленная разновидность научных работников) – разработчик, который доводит научную продукцию до нужных конди­ций. Шестой – вспомогательный научный работник, без которого все остальное просто повисает в воздухе. Седьмой – обслуживающий персонал, без которого «повисание в воздухе» остается, даже если остальные проблемы решены.

Требуется оптимальная социальная организация этого на­учного «симфонического оркестра». Во всем цивилизованном мире эта задача решается следующим образом. Основу организа­ции науки составляет автономный университет, независимый от государства. В нем разделяются научная, учебная и хозяйствен­ная часть, администрация которых подотчетна иерархии научных советов. То же самое можно сказать о ректоре университета, дека­нах факультетов, сообразно профилю изучаемых наук и преподава­емых дисциплин, а также заведующих кафедрами – основными ячейками университетов. На кафедрах организуется учебная рабо­та и ведутся фундаментальные исследования. В лабораториях при них ведутся прикладные исследования и проводится студенческая практика. При университете, если необходимо, создаются институ­ты или центры, где ведутся комплексные фундаментально-приклад­ные исследования. Если необходимо, создаются также опытные заводы или другие предприятия. Основная форма привлечения пре­подавателей и исследователей – контракт. Это может быть контракт только на чтение лекций и руководство семинаром или только на определенную исследовательскую работу, скажем, с подготовкой по ее итогам научной монографии, или, в определенной пропорции на то и другое, по заранее оговоренным условиям.

Никому не приходит в голову отрывать преподавательскую ра­боту от исследовательской. Ибо ученый без своей школы – науч­ный кастрат. А преподаватель без связи с наукой всего лишь плохой «репродуктор». Никому не приходит в голову и отрывать фунда­ментальные исследования от прикладных, а те, в свою очередь, – от опытно-практических разработок на их основе. Ибо в науке очень затруднителен формальный контроль за количеством и качеством научной продукции (можно нагромоздить ради отчета гору ненуж­ного или, как оказывается много позднее, гору вздорного). Важен только конечный результат в виде готовых знаний, имеющих хотя бы в перспективе практическое значение. Если же процесс разорвать, то фундаментальные исследования становятся бесплодной пожиз­ненной синекурой, прикладные сводятся к сплошному «научному прикрытию» политики начальства, обычно не имеющей ничего общего с наукой, а разработки и вовсе погрязают в рутине, оторванной от науки.

В качестве почетного члена Всемирной федерации исследований будущего и со-президента комитета исследований будущего Международной социологической ассоциации я имел обширные научные контакты с коллегами многих стран мира, побывал у многих из них, десятки из них являются моими добрыми знакомыми, нескольких считаю давними друзьями. В беседах со мною ни один не оценил социальную организацию науки в своей стране как безупречную – у всех нашлись серьезные критические замечания. Точно так же ни один из них не является восторженным поклонником своего правительства – обычный скепсис каждого настоящего ученого. Но если бы эти люди узнали, что произошло с наукой в Советском Союзе, – они признали бы организацию науки в своей стране идеальной, а свое правительство – гениальным.

Наука всегда была для всех фанатиков-авантюристов мира не формой общественного сознания и не производством новых знаний, а всего лишь инструментом для укрепления своего господства. Впрочем, это относится не только к науке – к любой другой форме общественного сознания. Не составляли исключения из это­го правила фанатики-авантюристы, пришедшие к власти в России, фашистской Германии и Италии, на Кубе, в Ираке, Северной Корее, других странах мира.

Перед Сталиным, когда он к 1927 г. стал единоличным дик­татором, встали две задачи: 1) привлечь в науку, подорванную Гражданской войной и разрухой после нее, достаточное количе­ство людского персонала; 2) полностью подчинить ученых сво­ему диктату, сделать их слепыми орудиями укрепления его все­властия.

Надо сказать, что обе задачи были решены блестяще, трагичес­кие последствия чего мы ощущаем до сих пор. Прежде всего, Ста­лин столкнулся с крайней скудостью кадрового потенциала, низким социальным престижем науки и нежеланием талантливой молоде­жи идти в науку.

В царской России насчитывалось всего чуть более 14 тыс. уче­ных. Из них подавляющее большинство – простые «репродукто­ры» на лекциях и семинарах в университетах. Собственно исследо­вателей было всего несколько сот человек – мы знаем сегодня по­чти всех их по именам. В ходе Гражданской войны многие были убиты, погибли от голода или болезней, эмигрировали или были изгнаны из страны, другие полностью деморализованы и отошли от научной деятельности. Как обеспечить приток в науку свежих сил? Не забудем, что сравнительный престиж профессий выглядел тогда совершенно иначе, чем сегодня. Мы, школьники 30-х годов, почти поголовно бредили военными профессиями – для многих они были престижнее даже артистической карьеры. Карьера ученого занима­ла на этой «лестнице» одно из последних мест. Мы знали только двух из них – рассеянного географа Паганеля, героя популярного в те годы кинофильма «Дети капитана Гранта» (по Жюлю Верну), и ака­демика Шмидта, да и то не как ученого, а как героя полярной экспе­диции на пароходе «Челюскин».

И не в 1930 г., а даже в 1950 г., когда я, выпускник самого престиж­ного в стране Института международных отношений, отчаявшись поступить офицером в армию (ее тогда как раз сокращали), посту­пил в аспирантуру Института истории АН СССР, на меня обрушился град презрительных насмешек. Наиболее удачливые пошли в дипло­матию, референтами в ЦК КПСС или в Совет Министров (для меня эта дорога была изначально закрыта, т.к. я был социально ущербен: мой отец и отец моей жены подвергались репрессиям, а это «черное пятно» автоматически означало дискриминацию). Наименее удач­ливые – корреспондентами в газеты и на радио. Но чтобы в науку? Это было хуже худшего.

Сталин сделал гениальный (для себя лично) ход.

Во-первых, он разгородил единую по своему характеру науку непроходимой стеной на академическую (самую пре­стижную и высокооплачиваемую), университетскую и отрас­левую (с наиболее многочисленным персоналом: при отдельных министерствах). В академиях были сосредоточены фундаменталь­ные, отчасти прикладные исследования и отчасти подготовка науч­ных кадров. В университетах наука была низведена на чисто вспомо­гательную роль дополнительного способа подготовки научных кад­ров: надо было готовить миллионы дипломированных специалис­тов, учебная и методическая нагрузка профессуры возросла до стольких часов в год, что собственно научная работа практически исключалась. Перед отраслевой наукой была поставлена задача воз­можно быстрее и дешевле доводить до массового производства опыт­ные образцы (обычно пиратски «заимствованные» из-за рубежа, поскольку авторитета патентов, лицензий, вообще авторского права советская практика, как известно, не признавала), так что собственно наукой тут тоже не пахло.

Во-вторых, он установил иерархию научных чинов, полностью скопированную с военной. В науке появились свои сер­жанты – лаборанты трех разрядов, лейтенанты – младшие научные сотрудники без ученой степени тоже трех разрядов, капитаны – младшие научные сотрудники со степенью кан­дидата наук, майоры – старшие научные сотрудники с той же степенью, подполковник, полковник – доктор наук он же, но еще и со званием профессора, генерал-майоры – члены-корреспонденты так называемых «малых академий» (респуб­ликанских и отраслевых – медицинских, педагогических, сель­скохозяйственных наук и др.), генерал-лейтенанты – члены-корреспонденты «Большой академии» – Академии наук CCCP, генерал-полковники – действительные члены «малых Академий», наконец, четырехзвездные генералы армии – ака­демики «Большой академии».

В Вооруженных Силах СССР, как и сегодня в России, положение младших офицеров (лейтенанты, капитаны) отличается от положения унтер-офицеров (сержанты) и тем более сол­дат, как небо от земли: все три категории питаются отдельно и, понятно, по-разному; одеваются тоже по-разному; наконец, солдаты обязаны безропотно прислуживать сержантам, а те – офицерам. В свою очередь, положение старших офицеров (май­оры, полковники) точно так же отличается от младших, а ге­нерал для остальных – вообще царь и бог, с практически без­наказанным диким произволом, вплоть до строительства себе дачи за казенный счет силами солдат.

Такие же порядки со временем установились в науке. Зва­ние и должность младшего научного сотрудника даже без уче­ной степени автоматически давали зарплату, вдвое превышав­шую среднюю зарплату квалифицированного рабочего. Но за это он обязан безропотно выполнять все поручения «старше­го» – вплоть до писания текстов под фамилией последнего. Кандидатская степень автоматически удваивала зарплату, докторская – удваивала еще раз. Звание академика удваива­ло еще раз. При этом привилегии последнего уравнивались с генеральскими: ему автоматически предоставлялась огром­ная квартира, столь же огромная дача (практически то и дру­гое – в частную собственность с передачей по наследству), служебная автомашина с шофером, другая, похуже, – для жены, возможность приобретать продукты и одежду в «спец­магазине» по льготным ценам, наконец, верх почестей – обя­зательная статья в энциклопедии (с фотографией – для дей­ствительного члена «Большой академии», без – для члена-корреспондента) и гарантированное место на «спецкладбище» с похоронами за государственный счет.

И все это – без малейшей связи с научной продуктивностью ученого, только в соответствии с его должностью и рангом. Удиви­тельно ли, что в науку хлынули привлеченные такими сказочными перспективами сначала тысячи, потом и сотни тысяч людей, напрочь лишенных, за редким исключением, способностей не только генера­тора, аниматора, модератора, организатора, репродуктора, но даже сколько-нибудь добросовестного разработчика или вспомогатель­ного работника? Численность одних только научных кадров быстро дошла до полутора миллионов человек (четверть всех научных ра­ботников мира!), со вспомогательным и обслуживающим персона­лом превысила 5 миллионов, сравнявшись с армией, милицией и КГБ, вместе взятыми. А по научной эффективности (если верить так называемому «цитатному индексу», показывающему, насколько заинтересовали мировую науку новые знания, добытые тем или иным автором) советская наука осталась на уровне стран, где науч­ных работников в десятки раз меньше.

Это объяснялось третьим нововведением Сталина: порядком прохождения научной карьеры. Чтобы стать кандидатом и тем более доктором, требуется защитить диссертацию, на подготовку которой уходили годы и годы (в среднем, соответственно 3 и 10 лет) – самые продуктивные годы жизни ученого. Теоретически каждая диссерта­ция должна свидетельствовать о «генераторских» способностях дис­сертанта. Практически диссертант оказывается лицом к лицу с ученым советом, в котором преобладают люди, напрочь лишенные таких способностей и очень ревниво относящиеся к соперникам. Перед ним открывается дилемма: либо попытаться сказать какое-то новое слово в науке – и почти наверняка оказаться забаллотиро­ванным при тайном голосовании членами ученого совета, уязвленными своим комплексом неполноценности (на моих глазах жертвами такой наивности пали десятки коллег), – либо дать более или менее откровенную имитацию научной работы, задобрив членов ученого совета своей непритязательностью, разными подарками и обязательным банкетом после успешной и даже неуспешной, но могущей быть повторенной, защиты. Как вы думаете, какой вариант выбирали 99 из каждых 100 диссертантов? Кроме того, быстро на­шлись сообразительные люди, которые за три месяца готовы были написать любую кандидатскую диссертацию, а за шесть – докторс­кую. За плату, примерно равнозначную соответствующим количествам месячных зарплат будущего кандидата или доктора.

После успешной защиты новоиспеченный кандидат или доктор мог до самой пенсии исправно получать зарплату, ровно ничего не делая (многие так и поступали), целиком перепоручая свои обязан­ности не имеющим ученой степени. Догадываетесь, какая огром­ная притягательная сила возникла для сотен тысяч абсолютно не способных к науке людей, рвавшихся в научные учреждения сквозь столь же огромные конкурсы? Догадываетесь, сколь катастрофи­чески это должно было отражаться на собственно науке?

Но это еще не все. Те, кто достиг степени доктора и звания профессора, тоже делились на два негласных разряда: те, кто получал возможность выставить свою кандидатуру в члены-корреспонденты и далее в действительные члены академии, и те, кто такой воз­можности не имел. Судьба выдвижения решалась тайным голосова­нием все того же ученого совета, а судьба того, кто выдвигался, – тайным голосованием двух десятков членов соответствующего от­деления академии. Ни там, ни там вовсе не нужны яркие фигуры, оттеняющие серость голосующих. И там, и там, по русской послови­це, рыбак рыбака видит издалека. Естественно, в дело вступают про­текция, взятки, борьба научных кланов, стремящихся «протащить» своего кандидата, – все прелести теневой экономики. Удивительно ли, что наука отходит на задний план перед научным политикан­ством, целиком поглощающим время на протяжении многих лет, что пробиваются наверх, как правило, люди соответствующего мен­талитета и психологии, тут же начинающие подбирать приспешни­ков по своему образу и подобию, что Академию наук все чаще именуют «академмафией»?

Добавьте к этому, что в организации науки господствует не проблемный, а дисциплинарный подход. Каждый институт монополизирует «свою» науку, каждый его отдел и сектор – «свою» отрасль и подотрасль науки. И свирепо душит каждо­го «аутсайдера», вздумавшего посягнуть на монополию, выд­вигая новые идеи. В. Ленин когда-то справедливо писал, что «всякая монополия есть неизбежное загнивание». Организа­ция советской науки блестяще подтвердила этот тезис.

Добавьте к этому, что львиная доля расходов на науку была сосредоточена в военно-промышленном комплексе. Именно там были лучшие кадры и лучшее оборудование. Именно по­этому наивысший престиж имели физики, химики и биологи, за спинами которых маячили все более грозные виды оружия массового уничтожения. На «гражданскую» всегда оставались сравнительно жалкие крохи.

Добавьте к этому, что все общественные науки вообще были превращены в квазирелигию и почти все, создававшееся там, сегодня напоминает записки из сумасшедшего дома. Но и в прежние времена заказчики и исполнители хорошо знали ис­тинную цену соответствующих произведений и нисколько не удивлялись, что за «железным занавесом» никто не интересу­ется ими, никто не дает за них ни Нобелевских, ни каких-либо других премий, означающих признание, мировой научной общественности.

Хуже всего, что у советской общественности годами и десятиле­тиями вырабатывалось равнодушие к такой науке. А у власть имущих – вполне оправданное презрение к людям, которые пишут все, что им прикажут, выдавая написанное за науку, которые раболепно дают чин и должность «старшего» безо всякой ученой степени любому отставному сановнику, который пожелал быть сосланным не по­слом, а в научный институт. Которые столь же раболепно принима­ют к защите любой лепет, написанный сановником или его подчи­ненными. И, конечно, никто не осмеливается подать голос «против» – ни явно, ни тайно. Наконец, которые столь же раболепно вплоть до сего дня выбирают членами академии любого высшего государ­ственного деятеля, который не побрезгует таким раболепством (Ельцин и Гайдар – побрезговали, многие другие – нет). Лакеев прези­рают всюду. Лакеев в науке – тоже.

И вот в конце 1991 г. произошел обвал: начался распад Советско­го Союза, резко ускорилось падение производства в советской экономике, стало все труднее сводить концы с концами даже при лавинообразном росте огромного бюджетного дефицита. Пришлось существенно урезать расходы даже на весьма респектабельную в глазах начальства армию. Как вы думаете, могла ли обойти эта беда стороной презренную в глазах начальства науку? Нет, конечно. И обрушилась на науку беспощадно. Значительную часть необходи­мого для научных исследований выписывали из-за границы на кон­вертируемую валюту. Ныне, в связи со все более острой нехваткой оной, это почти прекращено. Остались практически безоружными сотни научных коллективов. Очень важную роль играла зарубежная научная периодика и командировки научных работников за рубеж: ведь это единственный способ приобщения к мировой науке, чтобы держаться на уровне мировых стандартов. Теперь это тоже прекра­щено, за исключением присылаемого из-за рубежа даром или поез­док за счет приглашающей стороны. Полутора миллионам человек и втрое большему числу их обслуги осталась «видимость работы за видимость зарплаты». Как заведующий сектором академического института, я получаю сегодня меньше, чем как «средний» пенсио­нер за выслугу лет – вдесятеро меньше профессуры в негосудар­ственных платных университетах, в десятки раз меньше, чем в ком­мерческих структурах.

Удивительно ли, что все наиболее конструктивное, все наиболее ценное в науке десятками тысяч побежало в коммерческие структуры и, ному повезло, в университеты любых стран, от США до Китая и Ирака включительно? По социологическим опросам, до 80—90% «активных» (т.е. сколько-нибудь ценных) ученых предпочли бы эмиг­рировать при первой к тому возможности. Там, где реально, – на­пример, в математике – 80% желающих так и сделали. Мировая общественность забеспокоилась только тогда, когда открылась воз­можность использовать труд советских физиков, химиков, биологов для создания оружия массового уничтожения тоталитарными ре­жимами в Африке и Азии. Мало кого волнует то обстоятельство, что когда из науки сбегут все способные к научной работе (вообще к эффективной работе) и останется лишь миллион с лишним «околонаучной» публики, фактически почетных пенсионеров государ­ства, – наука умрет, сколько бы рублей или долларов в нее ни по­спешили влить. И потребуются годы, может быть, даже десятилетия, прежде чем ее удастся возродить на качественно новой основе.

Вы, может быть, думаете, что что-нибудь изменилось в сфере науки по сравнению с описанным выше? Вот отрывок из недавней статьи одного научного обозревателя в одном московском ежене­дельнике: «… Не одни экономические тяготы осложняют положение науки в постперестроечной России. За долгий период тоталитариз­ма наука обросла таким количеством тяжелых недугов, что, даже если бы на нее сегодня пролился золотой дождь финансирования, значительные результаты, видимо, остались бы недостижимой меч­той. И главное препятствие – обюрокрачивание научного сообще­ства. Власть захватили „генералы“ от науки, пробавляющиеся тру­дом зависимых от них талантливых ученых».

Заметьте, обо всем этом пишется мельком, без нотки трагичнос­ти, как о чем-то само собой разумеющемся. Неужели нельзя ничего поделать? Нет, почему же. Ведь в данном отношении не надо изоб­ретать никаких велосипедов. Надо лишь последовательно, шаг за шагом идти от «казарменного социализма» в организации науки к мировым, проверенным стандартам, о которых упоминалось в на­чале лекции. К университетской автономии, в рамках которой оп­тимально сочетаются фундаментальные и прикладные исследова­ния, а также опытные разработки. К научным школам, позволяю­щим готовить научные кадры на действительных исследованиях, а не на чисто имитационных, псевдонаучных диссертациях. К акаде­миям наук, представляющим собой действительные научные обще­ства, а не квазимафиозные структуры бюрократизации науки. В Рос­сии для этого есть все потенциальные возможности.

Лекция 19

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ МЕДИЦИНЫ

На протяжении десятков тысячелетий жизни рода гомо сапиенс смертность людей (особенно детей) была очень высокой. Средняя продолжительность жизни не превышала 20—30 лет. Это означает, что подавляющее большинство умирало до достижения брачного возраста. Нередко двое из каждых четырех родившихся умирали в детстве, а еще один – подростком. Бывали случаи, когда от эпидемии погибало до 3/4 населения нескольких стран Европы. Все это имело место и в России.

Но существовал и механизм, который позволял человечеству выживать в самых тяжелых условиях. Это был механизм естествен­ного отбора: из всех родившихся детей выживали и воспроизводили потомство только самые здоровые, которые передавали свои гены по наследству следующим поколениям. Кроме того, существовали традиции, обычаи здорового образа жизни. Наконец, существовала народная медицина и ее носители – народные лекари, знания кото­рых тоже передавались из поколения в поколение. В Советском Союзе, как уже говорилось, эта система продержалась до середины 50-х гг.

Массовый переход от традиционного сельского образа жизни к современному городскому в конце 50-х – начале 60-х гг. окончательно разрушил эту систему. Люди оказались во власти государственной системы здравоохранения, которая была такой же экстенсивной и утопичной, как и все остальное в странах «казарменного социализ­ма». Предполагалось, что каждый заболевший может бесплатно получить консультацию врача, бесплатно лечиться в клинике или больнице, по символическим ценам покупать лекарства. Для этого подготовили вдвое больше врачей на каждую тысячу человек насе­ления, чем в США, построили больниц на примерно такое же количество коек. Однако при массовом выпуске большинство врачей оказались посредственными или даже вовсе никудышными. Их зарплата из скудного государственного бюджета не превышала мизер­ную зарплату учителя или инженера и совершенно не зависела от качества и результатов их труда. Поэтому они, как и все, часто лишь имитировали труд врача. Кроме того, в их распоряжении было мало медицинского оборудования и хороших лекарств. Поэтому вдвое большее число врачей «пролечивало» за год вдвое меньшее, чем в США, число больных. Хорошее медицинское обслуживание, как и любое другое обслуживание, сделалось дефицитным, с далеко иду­щими негативными социальными последствиями.

Прежде всего, резко – во много раз – возросла заболеваемость. Точнее, обращения за медицинской помощью. Тому было сразу несколько причин.

Во-первых, раньше многие просто не обращались к врачу – не имели такой возможности. Терпели. Умирали. Использо­вали народные средства. Подумать только, такие сравнитель­ные пустяки сегодня, как, скажем, аппендицит или воспаление лег­ких, вполне могли означать смертный приговор. Страшную зубную боль приходилось смягчать разными травами и ждать, пока прой­дет, либо рвать зуб подручным инструментом. Месяцами перено­сить непереносимую боль без всяких обезболивающих средств. В российской деревне это было типично вплоть до 50-х годов.

Во-вторых, исчез эффект естественного отбора. Рожали уже не десяток, а двух-трех, все чаще одного. И выживал не самый здоро­вый, а тот, чьи родители оказывались ближе к лучшим медицинским учреждениям. И передавал свои далеко не лучшие гены потомству. Генетики сразу замечают в подобных случаях существенное ухуд­шение генофонда от поколения к поколению. Понятно, более хи­лое потомство чаще оказывается в очереди к врачу.

В-третьих, ослабел спасительный щит вековых ритуалов, тради­ций, обычаев. Не стало массового продолжительного физического труда на воздухе – резко возросло количество заболеваний от сидя­чего образа жизни в помещении. Не стало религиозных ограниче­ний в пище (посты и пр.) – каждый второй стал набирать к своим тридцати годам «избыточный» вес, а вместе с ним – кучу болез­ней. Стало массовым курение (в СССР 80-х годов, как в США 20-х– 30-х гг., курит до трех четвертей мужчин и до трети молодых жен­щин) – пошли лавиной заболевания от прямых и генных послед­ствий курения. Стало повальным пьянство – еще одна лавина забо­леваний от него. Наконец, началось (только еще началось!) массовое потребление сильных наркотиков. В России 80-х гг. счет наркоманам шел на тысячи, а к середине 90-х их насчитывалось уже более полу­тора миллионов. Разумеется, еще одна лавина заболеваний.

В-четвертых, массовая неблагополучная семья и школа-казарма, с ее постоянным массовым стрессом, усилили подрыв генофонда. К своим десяти-пятнадцати годам в ней половина детей становится невротиками, две трети – аллергиками, четыре пятых имеют серь­езные проблемы со зрением, позвоночником, ухом-горлом-носом. И все это, разумеется, сказывается на общих масштабах заболевае­мости, тоже передается потомству.

В-пятых на людей с детского возраста обрушивается загрязне­ние окружающей среды. Они дышат едва ли не боевыми отравляю­щими веществами, пьют болезнетворную воду, едят напичканные нитратами продукты, их миллионами поражает радиация (один Чер­нобыль в этом отношении чего стоит!), разрушает организм чрез­мерный шум. И все это – по нарастающей, с тяжелейшими послед­ствиями для здоровья практически каждого человека.

В-шестых, патриархальный образ сознания и поведения, натолкнувшийся на современный транспорт, современную промышлен­ность и современный электрифицированный быт, да еще усилен­ный повальным пьянством, дал поистине смертоубийственные ре­зультаты. В России вдесятеро меньше автомашин, чем в США, и ездят они по скверным дорогам втрое медленнее. А число убитых и раненых на автодорогах примерно одинаково (в немалой степени по вине пьяных водителей или пешеходов). А уж сколько падает (пья­ных) с балконов, замерзает в сугробах, тонет в реках и озерах, гиб­нет от пожаров (в том числе после стакана водки заснувшим с зажженой сигаретой в постели) – не сосчитать. И все, кто не гибнет, в большинстве своем оказываются в очереди у врача.

В-седьмых, раз больному платят из того же государственного кармана фактически ту же зарплату, что и работающему, да еще безо всякого риска потерять рабочее место, почему же не симули­ровать болезнь и не отдохнуть неделю-другую или даже в месяц-другой за государственный счет? Многие так и делают. Конечно, не всякий врач поверит на слово и выпишет справку о болезни «просто так» Но, напомним, у врача – мизерная зарплата, и для него всякое даяние – благо. Стесняется брать деньгами – можно подарить ему скажем, вазу (у моих знакомых врачей десятками ваз уставле­на вся квартира) или просто бутылку дорогого вина – в России это разновидность конвертируемой валюты, которой можно оплатить практически любую услугу. Здесь нашлась «ахиллесова пята» бес­платной медицины. Именно здесь была потеряна коррупционная девственность врача, и взятки постепенно сделались системой, формально бесплатная медицина – фактически очень даже платной.

Все это, вместе взятое, привело к типичной массовой кар­тине: несколько десятков человек по полдня сидят в очереди к врачу только для того, чтобы в течение буквально пяти-деся­ти минут, после самого беглого осмотра, получить справку о болезни, освобождающую от работы, и рецепт на лекарства, с которым еще час-другой надо стоять в очереди в аптеке. Если занемог серьезно – надо целый день ждать врача в постели, после чего повторяется та же процедура, только в очередь за лекарствами идут обычно родственники больного. Если по­ложение еще серьезнее, надо несколько дней, нередко несколько не­дель, а иногда и месяцев ждать освободившейся койки в перепол­ненной, как правило, больнице. И оказаться, в конце-концов, в воню­чей, стонущей, храпящей палате на десяток-другой больных. Но са­мое огорчительное, конечно, невнимательность и грубость врача, всего обслуживающего персонала, которую приходится преодоле­вать беспрерывными взятками. И, разумеется, отсутствие уверен­ности в правильном диагнозе и лечении, т.е. в качестве медицинско­го обслуживания. Их (уверенность и качество) тоже приходится по­купать крупными взятками, которые просто не по карману рядово­му рабочему или служащему.

Понятно, все это никоим образом не может устроить власть иму­щего чиновника и тем более всевластного сановника из номенкла­туры, включая, само собой разумеется, его семью. Специально для этой категории населения была создана иерархия «спецполиклиник» и «спецбольниц». Как работает эта иерархия на самом нижнем, са­мом скромном уровне, можно показать на примере поликлиники и больницы моей родной Академии наук СССР, пациентом которых я являюсь более 50 лет.

Пока я был рядовым научным сотрудником (даже канди­датом наук), я должен был обходиться «общей» поликлини­кой, «общей» палатой в больнице и «общей» аптекой моего ведомства. Конечно, везде были очереди, но несравнимые с обычной районной поликлиникой и больницей: сидеть к вра­чу надо было не полдня, а от силы час-другой, в аптеке – тоже, палата не на 24 человека, а всего на 4 – важное преиму­щество! Как только мне вручили аттестат доктора наук (их тогда на весь СССР насчитывалось всего несколько тысяч, в том числе Москве лишь часть из них, и далеко не все – в систе­ме Академии наук), меня автоматически перевели в «спецполиклинику» со «спецаптекой», где сидеть или стоять в очереди надо было намного меньше часа, а в больнице я получил право на одиночную «спецпалату», если место было свободным. А после лечения получал возможность отдохнуть в «спецсанатории» Академии наук. Кроме того, только начиная с этого уровня, для меня и членов моей семьи проводилось ежегодное бесплатное обследование практически всеми врачами (диспансеризация). Но если следом за мной приходила к врачу жена, мать или дочь члена-корреспондента, я обязан был уступить ей очередь, даже если умирал от боли. Но и ее без церемоний отстраняли, если следом подходил самолично какой-то другой член-корреспондент. В свою очередь, ему приходилось усту­пать дорогу члену семьи академика, а тому – какому-то академику собственной персоной. И только академики сохраняли право само­лично занимать одноместные палаты-апартаменты с прихожей, телефоном, персональной ванной и туалетом в «спецотделении» боль­ницы. Если в такую пустую палату помещали какого-то «члена се­мьи» – его беспощадно выбрасывали в общую палату, когда надо было освобождать место для «члена академии».

Добавим, что вся эта трагикомическая система в полном объеме существует поныне. Добавим, что полностью аналогичная система существует по всем без исключения ведомствам сохранившейся иерархии чиновников. Вряд ли стоит добавлять, что в глазах людей она представляет огромную ценность, которую, при иных условиях, приходится покупать ценой колоссальных взяток, доступных только теневым и открыто мафиозным структурам. На самом верху этой иерархии возвышалось так называемое «4-е управление Министер­ства здравоохранения». Чем занимались первые три и следующие за 4-м управлением – не интересовался никто. Но все в стране знали, что в многочисленных клиниках, больницах и санаториях этих уп­равлений, рассчитанных всего на несколько тысяч высших сановни­ков государства, их секретариат и членов их семей, уровень меди­цинского обслуживания максимально приближен к западным стан­дартам. По всем параметрам – начиная с квалификации персонала и кончая питанием. Резкий контраст с убогостью всего остального вызвал к «4-му управлению» страстную ненависть населения всей страны. Пришлось его формально упразднить, но фактически эта система, конечно же, осталась, потому что невозможно вообразить не только Ельцина или его жену (даже опального и отставленного Горбачева), но и последнего из его секретарей, стоящих в очереди к врачу в «общую» поликлинику или лежащих в «общей» палате на 12 коек.

Вот уже несколько лет, как вся система здравоохранения – подобно всем остальным отраслям общественного производ­ства – одновременно и находится в состоянии полного раз­вала, и сохраняется, как ни в чем не бывало, в прежнем состо­янии (такие чудеса случаются только с реализованными уто­пиями). С одной стороны, полностью сохранились старые по­рядки формально бесплатной, а фактически «полутеневой» государственной системы здравоохранения. С другой, как грибы после дождя, появляются медицинские «кооперативы» и «частники», кото­рые за большие деньги вполне легально предлагают услуги на уров­не «спецполиклиник» и «спецбольниц». Именно в них сосредотачи­ваются лучшие медицинские кадры, лучшая техника, создаются луч­шие условия лечения. И я, и мои коллеги, при всех наших «спецпри­вилегиях», обращаемся теперь именно сюда, когда возникает какая-то серьезная проблема со здоровьем. Но это может позволить себе только более или менее состоятельное меньшинство – при любых допущениях, не больше четверти, максимум трети населения. По­давляющее большинство даже помыслить о такой роскоши не мо­жет и обречено пользоваться только государственными медицинс­кими учреждениями, уровень обслуживания в которых становится все хуже по мере ухода из них лучшей части персонала, нарастаю­щих трудностей с оборудованием, с приобретением лекарств (значительная часть которых покупалась и покупается за рубежом), даже просто с питанием больных и ухода за ними. Меж тем общие рубе­жи, на которые должно выходить здравоохранение, предельно ясны, поскольку не выходят за рамки общепринятых мировых стандартов. Безусловно должна сохраниться сеть бесплатных или сравнитель­но дешевых медицинских учреждений – для малоимущих. Но пер­сонал там не должен получать мизерную зарплату и целиком зави­сеть от поборов со своих клиентов. Во всем мире эту подсистему поддерживает церковь, которой помогают другие благотворитель­ные организации или даже отдельные лица. В России разрушено дотла несколько сот монастырей. Почему бы не восстановить неко­торые из них в качестве бесплатных Госпиталей Милосердия или Домов Призрения для хронических больных и инвалидов? Уверен, в такой богоугодной акции помогли бы не только российские, но и зарубежные спонсоры. Пытался выступить с такой инициативой, но поддержки пока не получил.

С другой стороны, должна получить возможно более ши­рокое распространение сеть платных медицинских учрежде­ний – от сравнительно недорогих до очень дорогих, на вкус и кошелек каждого. Дело в том, что человек вообще и советс­кий человек в особенности склонен полагать, что бесплатное, мягко говоря, – не синоним лучшего. И если есть средства, психологически предрасположен скорее заплатить за услугу с гарантией более высокого ее качества, чем воспользоваться аналогичной услугой без подобной гарантии. Правда, для оп­латы дорогостоящих медицинских услуг у него не всегда на­ходятся достаточные сбережения. Но это беда поправимая, средство от нее давно найдено: страховая медицина. Плати ежемесячно какие-то отчисления в страховой фонд – и сооб­разно их величине в случае необходимости получишь тот или иной уровень обслуживания. Совсем как при аварии автомо­биля, который многими сегодня ценится выше собственного здоровья и заботливо страхуется «на всякий случай».

Кроме того, обязательно должен существовать семейный врач, который годами знаком с членами семьи, хорошо знает особенности состояния их здоровья, может дать дельные сове­ты по профилактике заболеваний, эффективно организовать их лечение, а в более сложных случаях – выступить незаме­нимым консультантом специалиста. Разумеется, его услуги нужно оплачивать тоже легально, а не посредством конфуз­ливых взяток, как нередко сейчас. Здесь тоже в поле зрения нет ничего более рационального, кроме соответствующих вып­лат из страхового фонда, плюс фиксированных небольших, пусть даже чисто символических, доплат наличными: это очень помогает нормализации отношений при современном мента­литете людей.

Наконец, не забудем о культуре питания, одежды, жилья, физической культуре в самом широком смысле слова, о здоро­вом образе жизни, народной медицине и других резервах здра­воохранения, которые могут играть видную роль в скорейшей нормализации положения.

Все это ясно. Неясно только одно: как конкретно переходить от существующего патологического положения к желательному, нормальному (и это относится, понятно, не только к сфере здравоохра­нения). Если оставлять все, как есть, – так и будет продолжаться погружение тонущего корабля реализованной утопии, на сей раз в сфере здравоохранения, в пучину полного развала и хаоса. Если разом перейти от патологии к норме – начнется хищничество пер­воначального накопления капиталов при условиях все более остро­го дефицита медицинских услуг, причем полностью за бортом сис­темы платного здравоохранения окажется подавляющее большин­ство населения страны: оно ведь до сих пор не вносило страховые взносы на эти цели, и за несколько лет не способно создать фонды, достаточные для независимости от государственных дотаций. Оста­ется, как и всюду, искать оптимум, стараться проплыть между Сциллой и Харибдой, не разрушая преждевременно ничего конструктив­ного из структур, пока не появится реальная возможность заменить их новыми, еще более конструктивными, последовательно созидая одну за другой такого рода структуры.

Понятно, многое тут зависит от культуры людей, в том числе и от эффективности учреждений культуры.

Лекция 20

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ КУЛЬТУРЫ

В сентябре 1996 г. студентам и аспирантам Санкт-Петербургско­го гуманитарного университета профсоюзов мною был прочитан курс лекций «Перспективы развития культуры в проблематике со­циального прогнозирования», изданный по стенограмме тем же университетом в 1997 г. Ниже – разумеется, в сокращенном виде и с поправками на прошедшие годы – излагаются основные положения данного спецкурса.

Термин «культура» имеет еще большее значений, чем «на­ука». Начиная от синонима «цивилизации» и кончая высшим уров­нем достижений в какой-нибудь области. Обычно этот термин упот­ребляют в России с эпитетами «физическая», «бытовая» и «художе­ственная». В первом случае речь идет о культуре здоровья, во вто­ром – о культуре питания, одежды, жилища, общения, иногда также знаний и труда, в третьем – о литературном, сценическом, музы­кальном, изобразительном и архитектурном искусстве. Когда нет эпитетов, обычно имеются в виду учреждения культуры – в отличие от учреждений сфер управления, обслуживания, образования, здравоохранения и др.: книжное, журнальное, газетное дело, телеви­дение и радио, кинематограф и театр, клуб, музей, общественная библиотека, парк культуры, спортивно-туристские учреждения и т.д. В этом круге понятий нам и предстоит разговор о кризисе культуры в России.

До 1917 г. каждый из народов, населяющих Россию, имел соб­ственную тысячелетнюю культуру. Она восприняла многое из куль­туры племен, обитавших здесь издревле и растворившихся в суще­ствующих национальностях. Кроме того, славянские и угро-финс­кие народы России восприняли многое из культуры Византии, тюр­кские – из культуры Арабского халифата, буряты – из культуры Тибета и Монголии. Имело место, конечно, и другое сильное влия­ние извне, и взаимопроникновение культур. Кроме того, с XVII и особенно с XVIII века на Россию оказала сильное влияние западно­европейская культура (прежде всего, германская, затем французс­кая). Под этим влиянием, как и в других странах мира, сформирова­лась так называемая «высокая», или государственная, культура Рос­сии. Она существенно отличалась от «низкой» («народной», «фольклорной») даже у русских, украинцев, белорусов, не говоря уже о других народах, хотя, безусловно, имела сильные народные корни.

Это относилось и к физической, и к бытовой, и к художественной культуре, и ко всем без исключения основным типам учреждений культуры.

Так, существенно различались культурные стереотипы пи­тания, одежды, интерьеры жилища у высших классов обще­ства и у «простонародья». Литература и фольклор. Театр и на­родные увеселения. «Высокая» и «фольклорная» музыка. Жи­вопись и народное прикладное искусство. Городская (вклю­чая особняки помещиков) и крестьянская архитектура.

Книги существовали, в основном, только для «высокой» культу­ры. В избе, хате, сакле для них просто не было места. На десятки миллионов российских семей даже к 1917 г. существовало всего не­сколько десятков тысяч, обладавших домашней библиотекой на ты­сячи книг, несколько сот тысяч – на сотни книг, несколько милли­онов – на десятки книг, в остальных (да и то не всегда) могло случай­но оказаться несколько книг или даже всего одна. В расчете на такую структуру аудитории строилась политика книгоиздательства: ти­раж в несколько тысяч экземпляров для «элитного» читателя, в несколько десятков тысяч – для «широкого», в сотню-другую тысяч – для самого «массового». Эта политика в полной мере сохранялась до качественного видоизменения издательского дела в 1991 г., хотя с 60-х гг. сделалась явным анахронизмом.

Журналы тоже, за редкими исключениями, издавались в расчете на несколько тысяч подписчиков. С ними обращались как с книгами: переплетали, ставили в шкаф, перечитывали годами. И их тоже по­стигла судьба книг – только еще более трагичная.

Газеты тоже издавались в расчете на «избранную» публику. По инерции они и до сих пор, как правило, появляются в виде обшир­ной «простыни», которую можно развернуть за утренним кофе и час-другой неторопливо читать. Отчасти именно поэтому судьбе их в круто изменившихся условиях трудно позавидовать.

Радио по-настоящему стало в России средством массовой ин­формации только в 30-х годах, телевидение – в 50-х, кине­матограф был до 20-х гг. скорее развлекательным аттракционом. Зато театр представлял собой сугубо элитарное учреждение культуры, резко отличное от современного. В него съезжались завсегдатаи, составлявшие костяк зрительного зала, хорошо знавшие актеров и большей частью знакомые друг с другом. Съезжались к шести ве­чера, чтобы разъехаться за полночь и успеть посмотреть за это время пять актов театрального действа с четырьмя антрактами, в кото­рых можно было не спеша побеседовать в театральном буфете, да еще добавить такие же собеседования до зрелища и после. Ничего удивительного, что роль такого театра в культуре города была ог­ромной.

В точности таким же элитарным учреждением культуры был клуб. Его главная функция состояла в гарантии содержатель­ного общения с людьми своего круга, напрочь исключая не­приемлемую для тебя публику. «Простонародье» в клубы не допус­калось (хотя стали появляться первые рабочие клубы). У него были свои собственные тысячелетние «клубы» по интересам, и нам еще предстоит вернуться к ним, потому что, возможно, именно им уго­тована роль спасителя гибнущих сегодня учреждений культуры.

Музей большей частью представлял собой «кунсткамеру» с одной-единственной функцией – демонстрировать предметы худо­жественного или прикладного искусства либо разные диковинки былых времен. Там обычно бывало очень мало посетителей, и в этом смысле его тоже можно отнести к элитарным учреждениям культуры. Вряд ли намного больше посетителей бывало и в обще­ственных библиотеках.

Пожалуй, единственным учреждением культуры, выходившим далеко за «элитарные» рамки, являлся городской парк, игравший в культуре практически каждого города огромную роль, несопоста­вимую с мизерной современной. Это был своего рода городской «клуб под открытым небом», где часто общались на прогулках – каждый в своем кругу – жители всех сословий. Что касается массового и тем более зрительского спорта, то он в те времена еще только зарождался. Хотя существовали некоторые аналоги сегодняшних футбола и хоккея, бокса и т.п., например, массовые драки «стенка на стенку» по определенным дням с тысячными толпами зрителей.

За истекшее столетие каждое из перечисленных учреждений куль­туры сделало головокружительную «карьеру» и во второй полови­не XX века раньше или позже попало в кризисную ситуацию, кото­рая сменилась к 90-м гг. более или менее катастрофичной. Из нее надо искать и находить выход под страхом полной культурной дегра­дации общества.

Книги постепенно стали повальной модой, наподобие кошек или собак. Каждый хотел, чтобы его квартира выглядела «интеллигентно», и стремился украсить полки корешками наи­более престижных изданий. Мода сделалась просто поветри­ем, когда семьи стали в массовом порядке получать отдельные квар­тиры и появилась современная мебель («стенки»), которая плохо смотрится без книжных корешков. Начался ажиотаж, невиданный нигде в мире. За сравнительно короткий срок советские семьи рас­тащили по своим квартирам свыше 35 млрд. томов (для сравнения: в общественных библиотеках, доступных каждому, собралось лишь около 5 млрд. томов). Тем не менее, книжный «голод» рос, и книготорговля быстро превратилась в одну из отраслей теневой экономи­ки со своей собственной мафией. И вот, наконец, в 1991 г. государ­ственная монополия на торговлю книгами рухнула. На улицах по­явились тысячи предпринимателей-лоточников. Книжный дефицит в мгновенье ока исчез. Стало возможным купить любую книгу, но за бешеные деньги, по ценам прежнего «черного» рынка. Кроме того, на рынок хлынуло легкое чтиво, круто сдобренное «романами ужасов», эротикой и откровенной порнографией. Торговля серьез­ной литературой оказалось полностью дезорганизованной и теперь медленно воссоздается по крупицам, но уже «снизу», на частной основе.

Журналы в 20-х—80-х гг. набирали все большую популярность и достигли миллионных тиражей. Правда, их редко кто хранил дома, как в старые времена: стало негде и незачем. Выбрасываемые после прочтения, они превратились в «литературу одноразового пользо­вания», наподобие газет. Апогей их популярности пришелся на годы горбачевской перестройки (пик в 1988—1990 гг.), когда советские люди стали узнавать, что именно с ними произошло, происходит, будет происходить и должно бы происходить, из статей внезапно невесть откуда взявшихся безвестных прежде оракулов, главным об­разом, экономистов, отчасти историков и только что начавших тогда появляться самозванных политологов (самозванных, потому что их никто не готовил: политология, подобно социологии, футурологии и многим другим наукам, была полулегализована, т.е. уже не запре­щена, но еще академически не сформирована и в университетах не преподавалась). Эти несколько десятков авторов стали в одночасье – правда, в разной степени – более знаменитыми, чем самые попу­лярные кинозвезды. Но к 1991 г. их анализ прошлого надоел, их диаг­ноз настоящего во всех без исключения случаях скандально разо­шелся с действительностью, а их прогноз будущего – как ожидае­мого, так и особенно желаемого – устаревал и еще более скандально оказывался несостоятельным, уже когда читатель раскрывал журнал.

Это был первый удар. Вторым явились растерянность и долгое замешательство ста тысяч официальных и неофициальных писателей, которые заполняли своей продукцией страницы художественной части журналов. Когда рухнула цензура, внезапно обнаружилось, что «на свободе» им не о чем писать, что они не умеют новаторски художественно осмысливать происходящее так, чтобы это было ин­тересно массовому читателю. Два-три года журналы еще держа­лись перепечаткой запрещенного ранее, изданного за рубежом. Когда этот источник оказался исчерпанным, обнаружился вакуум, не за­полненный до сего дня.

Третий удар касался материальной базы журналов. В СССР существовало 300 тыс. общественных библиотек, которые в обязатель­ном порядке за государственный счет выписывали те или иные жур­налы и тем самым автоматически обеспечивали их существование независимо от популярности у читателей. Этот источник рухнул вместе с цензурой и дальнейшее существование стало целиком зависеть от подписки. Меж тем цена бумаги, типографские расходы и особенно стоимость доставки возросли. Настолько – точнее, во столько десятков раз, – что цена одного номера журнала оказалась сопоставимой с ценой довольно ценной книги на книжном рынке. Это окончательно доконало журнальное дело, отодвинуло жур­налы с переднего края далеко на периферию общественной жизни. И пока неясно, когда и как журналы вернутся хотя бы к статус-кво анте 1985 г.

Не меньшую популярность в 1988—1990 гг. получили газе­ты. Но их подкосили три удара совершенно с другой стороны. Во-первых, появились сотни, если не тысячи, новых изданий, которые подорвали монополию прежних, а вместе с ней привычку массового потребителя выписывать или покупать «свою» газету, какой бы скучной она ни была. Во-вторых, цена выпуска газеты взметнулась до неба и оказалась психологически неприемлемой для массового читателя. В-третьих, как это ни странно для западного чита­теля, газету доконала конкуренция с радио и ТВ, точнее, бесконечные выходные и праздники.

Дело в том, что советских людей с годами постепенно охватила эпидемия праздничного безделья. Больше всего на свете они ценят возможность часами и даже сутками пустословить за праздничным столом, каким бы скудным тот ни был. Достаточно сказать, что в условиях полного развала эконо­мики на рубеже 1992—1993 гг. они, при активном соучастии правительства, получили возможность беспробудно пьянство­вать почти целый месяц, начиная со среды 23 декабря (канун католического рождества) – через пятницу – воскресенье 25– 27 декабря – через «Новый год» (30 декабря – 1 января) – через субботу-воскресенье 2—3 января – через православное рождество с перенесенными выходными днями 6—9 января и кончая «Старым Новым Годом» (по православному кален­дарю) 13—14 января, за которыми следуют пятница-воскресенье 15—17 января и далее наступление «Года Петуха» 21 января с пятницей-воскресеньем 22—24 января.

Журналисты тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. Даже газеты, нахально именующие себя ежедневными, норовят в четверг подготовить разом два номера, чтобы их создатели имели возможность «погулять» три дня в неделю вместо положенных двух. А если газета к тому же вечерняя и за ней приходится отправляться на почту утром (в почтовом ящике дома непременно украдут), то последний номер за не­делю получаешь в субботу утром, да и то, как уже говорилось, с материалами, подготовленными в пятницу, а следующий уже во вторник утром.

Получается вместо ежедневного издания нечто вроде невидан­ного нигде в мире «полуеженедельного», да к тому же нет гарантии, что газету выпустят, доставят и не украдут. Меж тем радио и ТВ не дремлют. Получив некоторую свободу действий, они организовали по целому ряду каналов едва ли не ежечасный обзор новостей и репортажи из разных «горячих» точек планеты. Достаточно при­способиться к этому режиму, когда завтракаешь утром, обедаешь днем и ужинаешь вечером – и привычная порция ежедневных но­востей поглощается безо всяких газет. Именно так поступил я, перешед­ший с 1993 г. только на чтение газет, в которых сотрудничаю. «Расста­ванье с газетами» было для меня мучительно тяжело: эта привычка за 60 лет (со времен «Пионерской правды» в 5 лет) стала посильнее наркотика. Думаю, что аналогичная процедура для десятков милли­онов моих соотечественников прошла гораздо менее болезненно.

Когда и на какой основе могут возродиться газеты – пока тоже неизвестно, и мы специально коснемся этого вопроса чуть ниже.

Время расцвета советского радио – 30—50-е годы, когда у него не было серьезных конкурентов. Радиоприемники имели счи­танные проценты советских семей, а подавляющее большинство пользовалось дешевыми громкоговорителями радиотрансляцион­ной проводной сети. Кстати, это автоматически гарантировало мо­нополию государственного радиовещания, иначе приходилось за­щищаться от «тлетворного влияния Запада» дорогостоящей систе­мой «глушилок». Пережитки былых времен вы можете и сегодня увидеть, точнее, услышать – во многих учреждениях, начиная с парикмахерской и кончая приемной министра, где жизнь протекает под привычный «шумовой фон» радиорепродуктора.

Сегодня для многих моих соотечественников радио незаменимо, когда делаешь утреннюю зарядку и завтракаешь, а так же если работа­ешь в саду или пока едешь в автомашине (впрочем, последнее – для меньшинства: к сожалению, никто до тех пор не догадался устано­вить «тихие репродукторы» в салоне автобуса, троллейбуса, трам­вая, пригородной электрички – это средство передвижения для по­давляющего большинства граждан бывшего СССР). Увы, во всех остальных случаях оно не выдерживает конкуренции с ТВ. И не столько по содержанию передач, сколько по справедливости пословицы: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать (пусть даже то же самое).

Дело в том, что создатели каждой радиопрограммы упорно стре­мятся вещать «на всех» – пусть даже «на всех детей» или «на всю молодежь». Цель всюду одна – максимально расширить аудито­рию. А результат достигается противоположный. Меня, например, совершенно не интересуют спортивные новости, сводки погоды за пределами родного города, для меня не существует современного искусства ни в какой его разновидности, и я не терплю болтовни за пределами «чистой» информации. Любая реклама в стране, где по­давляющее большинство не в состоянии купить рекламируемое, при­водит в ярость. Другой, напротив, готов хоть час слушать, где, какая в мире погода, кто у кого, с каким счетом выиграл или проиграл, признает только рок-музыку. А московские программы, которые наиболее устойчиво принимаются отечественными радиоприем­никами, вещают разом на того и на другого – в результате мы оба дружно выключаем их. А иногородние и тем более зарубежные программы, во-первых, принимаются гораздо хуже, во-вторых, рас­считаны на иную аудиторию. И радио вот уже почти полвека нахо­дится на периферии общественной жизни.

Первое место среди средств массовой информации и учрежде­ний культуры вот уже более сорока лет прочно занимает ТВ. На него, как на глаза в органах чувств человека, приходится до 90% получаемой советским человеком информации. Но если во всем мире изо всех видов искусств скучнейшим было и остается телеис­кусство (именно это обстоятельство сохраняет жизнь прессе, теат­ру, кинотеатру и прочим учреждениям культуры – иначе они дав­но погибли бы), то в СССР оно стало скучнейшим, так сказать, в квадрате. Причина: узость выбора и монополия каждого из имею­щейся полудюжины телеканалов, а в подавляющем большинстве на­селенных пунктов страны – всего двух-трех каналов. Всякая моно­полия, как мы уже говорили, означает загнивание, и ТВ не является исключением из этого правила.

В 1992 г. советское ТВ, которое, как и все советское, никуда не делось с распадом СССР, казалось, нашло себя. Мексиканский сери­ал «Богатые тоже плачут» целый год почти каждый день приковывал к себе внимание почти всей сотнемиллионной телеаудитории быв­шего СССР. Люди бросали работу (впрочем, это не редкость), доярки бросали доить коров, матери оставляли временными сиротами своих грудных детей, республики забывали о военных действиях, политики – о своей грызне, главных героев фильма в лице приез­жавших исполнителей чествовали на уровне национальных героев. И все потому, что был найден «ключ» к телеискусству в расчете на определенную аудиторию: возможность сопереживания с героя­ми в понятных каждому житейских передрягах, да еще с чувством собственного превосходства (из-за непритязательности сюжета), да еще с изрядной долей сентиментальности, к чему всегда начальство и «деятели культуры» неоправданно относились свысока.

Однако попытка бездумно эксплуатировать найденную «золо­тую жиду» в том или ином виде во многих других телепередачах, понятно, успеха не принесла. Говорят, повторение – мать учения, но явно – мачеха для всякого искусства. Нужны новые поиски, но результатов пока не видно, и ТВ по-прежнему остается для подавля­ющего большинства телезрителей простым «зрительным фоном» – наподобие артистов в ресторане, на который косятся, дожевывая ужин или переделывая домашние дела. Хотя, конечно, оно заслужи­вает большего.

Театр на протяжении XX века пережил в моей стране фантасти­ческий взлет и падение. Стартовав в качестве элитарного учрежде­ния культуры для аудитории завсегдатаев, он стал постепенно практи­чески массовым: через него проходила с годами вся молодежь каждо­го крупного города, почти все взрослые до пенсионеров включи­тельно, чей уровень культуры хоть сколько-нибудь поднимался над низшим. В театр шли как на праздник, в нарядных платьях, с заранее приподнятым настроением. На сколько-нибудь интересный спектакль очередь в кассу занимали за сутки, иногда несколько ночей отмеча­лись в ней. Перед входом счастливчиков ожидала толпа спрашиваю­щих случайно оказавшегося лишним билета (в кассу театра возврат принципиально не допускается). Начиная с первой «оттепели», в середине 50-х. гг., театр превращается еще и в политическую трибуну. Его начинают теснить «оживший» после сталинского пресса кинема­тограф и начинающееся ТВ. Но то и другое в значительной мере оста­ются официозами. И только в театре реально возможен дух фронды.

Помню, как в середине 50-х в московском театре «Современник» шла инсценировка известной сказки Андерсена «Новое платье ко­роля». По ходу спектакля четыре девицы в купальниках (тогдашний верх неприличия на советской сцене) изображали канкан и, приплясывая, напевали «Фу-ты, ну-ты, фу-ты, ну-ты, фу-ты, ну-ты – что за король!». И переполненный зал встает, разражаясь бурей оваций: все видят в этой незатейливой аллегории намек на культ личности Сталина, переходящий в культ личности Хрущева.

Но кинематограф и ТВ постепенно брали свое, и театр пустел. Из 630 советских театров уже в 70-х гг. спрашивали «лишний билет» у входа только примерно в 30—50. В остальных залы пустовали, и их приходилось заполнять школьниками или солдатами (за государствен­ный счет). Такое положение сохранялось до 1988 г. Дальше театром стала сама жизнь, начиная с трагикомедии Съезда народных депута­тов в том же году, за ходом которого две недели, как за телесериалом, следила вся страна, и на ее подмостках разыгрывались спектакли, более захватывающие, чем на сцене. Да и публицистика стала давать больше ощущений, чем любая драматургия. Театр попытался спас­тись пикантностью сюжетов, раздеванием актрис на сцене догола и прочими трюками, растянувшими агонию западного театра более чем на двадцать лет. Советскому театру хватило для этого же самого всего двух лет. Сегодня он в сложном положении. Остались прекрас­ные актеры и режиссеры, время от время появляются блестящие но­вые спектакли. И в десятках театров по-прежнему аншлаг, но в прин­ципе «старый» театр обречен, если не придать ему какое-то «второе дыхание».

Еще более замысловатую траекторию взлета и падения проделал кинематограф. Распространение в СССР звукового кино совпало с установлением личной диктатуры Сталина. Диктатор полностью взял на вооружение завет Ленина: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». И по-своему гениально организовал кинопроизвод­ство и кинопотребление целиком в рамках своей системы тотально­го, безостановочного «промывания мозгов».

В год выпускалось на экраны не более 6—12 кинокартин перво­степенной важности плюс несколько второстепенных, как бы «оттенявших» первые, из них около половины отечественного производ­ства, остальные – «трофейные» (т.е. взятые силой оружия во время войны) либо импортные (преимущественно из «братских социалис­тических стран). Каждый фильм шел почти одновременно по меся­цу и более практически во всех кинотеатрах страны разом. И так как конкуренции не было, его смотрело все население страны. Многие – по нескольку раз. Некоторые – по нескольку десятков раз. Худо­жественный эффект этих фильмов – сложный и дискуссионный.

Сегодня их можно смотреть только в качестве иллюстрации к лекци­ям по истории кинематографа. Но идеологический эффект был, бе­зусловно, огромным. И сказывается на старших поколениях до сих пор.

В отличие от театральных залов, кинотеатры пустели медленнее. Им все чаще приходилось делать «инъекции» в виде импортных западных фильмов. А когда пал «железный занавес» и монополия отечественного кино оказалось подорванной, оно буквально скончалось в страшных судорогах на протяжении каких-нибудь двух-трех лет. Его добили два врага: видеофильмы насилия, эротики и ужасов, которые распространились по стране лавинообразно через сеть полулегальных и нелегальных малых залов (фактически притонов), поскольку видеомагнитофоны имеются только у нескольких процентов семей, плюс высокопрофессиональные и очень дорогие в постановке американские фильмы, с которыми отечествен­ный кинематограф не в состоянии конкурировать просто по относительной убогости своей материальной базы.

Словом, произошло то же, что и во всех развивающихся странах мира (кроме огражденных «железным занавесом»): гроздья прито­нов с видеопорнофильмами плюс огромные пустые залы кинотеат­ров, в которых 10—15 зрителей смотрят американский боевик. В основном, это те, кто не может позволить себе добраться до видео­плейера у себя дома или у знакомых или кто стремится избавиться от общества родителей либо от собственного одиночества. И только популярные киноартисты, кинорежиссеры, появление время от вре­мени неплохих новых кинокартин напоминают о том, что кинема­тограф вполне может возродиться на новой основе.

Собственно клубов английского типа в России по-настоящему никогда не было. Последние учреждения культуры, близкие к ним по своему характеру, исчезли в 1917 году. С тех пор термином «клуб» обозначался третьеразрядный кинотеатр (преимущественно сельс­кий), в зале которого можно было не только «крутить фильмы», но иногда и ставить спектакли, а также проводить собрания. В фойе уст­раивались танцы. В служебных комнатах за сценой работали круж­ки. Клубы более масштабные и принадлежащие, как правило, како­му-нибудь крупному предприятию или профессиональной органи­зации учителей, медиков, ученых и т.д., носили более высокий ранг «Дома культуры». Наконец, еще более масштабное и помпезное здание именовалось «Дворец культуры». Но суть во всех случаях оставалась одна и та же.

Подавляющее большинство клубов влачило жалкое сосу­ществование. Кинотеатры и видеорынок отбирали у них одну часть клиентуры, рок-ансамбли – другую, дискотеки – тре­тью. Как только рухнуло государство – рухнула государствен­ная поддержка клубов – рухнули и клубы. Некоторые из них пытаются удержаться на плаву, сдавая часть своих помещений ком­мерческим структурам. Очень немногие находят собственную «эко­логическую нишу» (так, один из московских Дворцов культуры стал эзотерическим лекторием с собственной аудиторией). Но ни один пока не подозревает, что именно клубу суждено, видимо, стать мессией в спасении себя самого и всех прочих учреждений культуры от продолжающейся агонии и конечной смерти.

Впрочем, об этом – чуть ниже.

На музей обрушилась десятерная нагрузка. Из простой кунсткамеры он стал еще и особым школьным классом для всех школ города и его окрестностей (бесконечные экскурсии школьников – класс за классом), и особой художественной студией для художников города, и особым исследовательским центром, и центром передвижных выставок, и лекторием, и мно­гим другим (при прежних мизерных штатах и еще более ми­зерных ассигнованиях).

В результате музеи страны разделились на два класса. Меньшинство, начиная с петербургского Эрмитажа и москов­ских картинных галерей, превратилось в проходные дворы для миллионных толп туристов, с утра до вечера галопом про­носящихся по совершенно неприспособленным для этого за­лам. Следствие – частые ремонты, нередко, как, например, в слу­чае со знаменитой московской Третьяковской галереей, рас­тянутые на десяток и более лет. Большинство, оставшееся в сто­роне от доходного туристского бизнеса, являет собой карти­ну крайней убогости, все чаще переходящей просто в мерзость запустения.

Особенно сильно пострадали принципиально бесплатные общественные библиотеки. Разница между «официальной» и рыночной ценой хорошей книги сделалась настолько вели­ка, что стало выгодным взять книгу из библиотеки, не вер­нуть ее (т.е. украсть) и в худшем случае отделаться переставшим быть страшным десятерным штрафом. Так, например, украв том Достоевского или Толстого, Гомера или Шекспира номинальной стоимостью, скажем, 1,5 рубля, вы платили 15 руб­лей штрафа и тут же перепродавали его на «черном» рынке за 45, а то и за 150 рублей. Нетрудно представить себе, какие масш­табы приняло раскрадывание фондов общественных библиотек. Понятно, администрация резко ограничила выдачу сколько-нибудь ценных изданий узким кругом знакомых лиц. Но тогда обществен­ная библиотека теряет смысл своего существования.

С другой стороны, скудость государственных дотаций на содер­жание общественных библиотек в условиях нараставшего книжного дефицита привела к нараставшему обеднению их фондов, а также к обветшанию помещений, на ремонт которых постоянно не хватало средств. Словно бы в порядке иллюстрации этой агонии стали разваливаться здания главной государственной библиотеки страны в Мос­кве, носящей, естественно, имя Ленина. К тому же библиотека ока­залась лишенной возможности закупать в прежнем объеме наибо­лее ценные отечественные и тем более зарубежные издания, вклю­чая периодику. Теперь вся надежда на отечественных и особенно на зарубежных спонсоров: государство в сложившейся ситуации бес­сильно помочь библиотечному горю.

Пожалуй, в не меньшей степени деградировали парки культуры. Но у них была своя специфика: они рухнули перед подростковой и молодежной преступностью. Традиционный городской парк с его клубом-кинотеатром, танцплощадкой и аттракционами стал средото­чием молодежных и подростковых компаний, которые, как и во всем мире, быстро приобрели характер квазимафиозных структур. Но вряд ли еще где-нибудь в мире столь позорно бессильно проявила себя полиция, как и стоявшее за ней государство. Поэтому пошли по пути наименьшего сопротивления: вывели клуб и дискотеку за пре­делы парка, свели аттракционы к минимальному набору для малы­шей, срубили кусты – прикрытие пьяных компаний, проложили широкие асфальтовые аллеи и пустили по ним милицейские патру­ли. Рост преступности несколько снизился (хотя и не прекратился). Зато парк, как таковой, исчез. На его месте появился сквер для выгу­ла собак, младенцев и стариков. И называть его парком культуры можно только в порядке насмешки.

За примерами недалеко ходить. В сотне метров от моего дома и в километре от «Белого дома» правительства России был парк культуры «Красная Пресня» на берегу Москвы-реки. С ним приключи­лась вышеописанная история и были проделаны все вышеперечис­ленные операции. Теперь это – всего лишь сквер, зажатый между двумя кварталами строящегося «Московского сити», с его отелями, выставками и небоскребами. Однако в отличие от лондонского сити, Манхэттена в Нью-Йорке и центра Помпиду в Париже, эти кварталы рассчитаны прежде всего на иностранных бизнесменов. Поэтому не будет ничего удивительного, если на воротах сквера между их кварталами появится надпись типа той, что красовалась на воротах европейских сеттльментов в Шанхае 30-х гг. (помните: «Со­бакам и китайцам вход запрещен!»). Только в данном случае это будут московские туземцы и их собаки.

Думаю, что при наблюдаемых тенденциях аналогичная судьба раньше или позже в той или иной степени ждет и остальные городские парки страны.

Из многосложной проблематики, связанной с туристско-спортивными учреждениями культуры, хотелось бы остано­виться только на трагической судьбе советского массового и профессионального спорта. В общем и целом она схожа с его судьбой в мировом масштабе, но отличается несравненно большей степенью гнусности. Начиналось все во второй по­ловине XIX в. со спортивных площадок аристократии (была, конечно, и многовековая предыстория), продолжилось в пер­вой половине XX в. бурным расцветом массового спорта со стоты­сячными стадионами, а закончилось во второй половине XX в. столь же бурной деградацией массового спорта, с развитием на его месте спорта профессионального, ориентированного на совершенно иные ценности.

Дело в том, что любителю никогда не угнаться за профес­сионалом, если счет идет только на «голы, очки, секунды». Но и среди профессионалов побеждает тот, кто посвящает спорту всю жизнь без остатка и подчиняет погоне за медалями свое миро­воззрение, мораль, характер. Конечно, в результате получается не спортсмен, а гладиатор – с той лишь разницей, что античному гла­диатору вспарывали живот после нескольких недель или месяцев подготовки, а современному – ломают кости и жизнь примерно с 18 до 30 лет, иногда раньше, реже позже. После 30—40 лет это обыч­но просто мешок переломанных костей со «сдвинутой» психикой. Жуткая судьба! Понятно, гладиатор не имеет ничего общего с культурой. Скорее, это антикультура, контркультура, жертва, брошенная на потеху озверевшей толпе. Олимпийское движение попыталось уйти от этого противоречия, формально отмежевавшись от про­фессионального спорта. Но разве мало способов «притвориться» любителем и профессионально одолеть дилетантов? Получилось сплошное лицемерие…

В цивилизованных странах ужасная судьба профессиональ­ного спортсмена компенсируется сверхвысокими гонорарами и большой страховкой на случай травм, так что он имеет воз­можность после нескольких лет нечеловеческих перегрузок уйти на покой в лучах славы и с мешком денег. В тоталитар­ных странах это относится только к элите – нескольким про­центам профессионалов, показавших наивысшие достижения в спорте. Остальные, подобно армейским офицерам в боевой обстановке, получают ордена и денежные премии в случае по­бед, жестокие нагоняи, доходящие до прямой травли в случае поражений. И, подобно военным инвалидам, обречены на ни­щенство, когда становятся ненужными.

Как ни странно, такая система дает определенный эффект. При прочих равных условиях тоталитарная страна выставля­ет команду гладиаторов, более отчаянно сражающихся за «очки, голы, секунды», чем команда демократической стра­ны. Вспомните результаты спортсменов ГДР и ФРГ, Север­ной и Южной Кореи, СССР и США и т.д. Но сегодня положе­ние изменилось: лучших гладиаторов из тоталитарных стран, начиная с России, скупают поштучно западные спортивные клубы. В обозримом будущем нам предстоит увидеть резуль­таты такого «спортивного переселения народов» на междуна­родных соревнованиях.

Не забудем, что в России, как и во всем мире, кризис всех 12 основных типов учреждений культуры развивается на фоне продолжающегося декаданса литературного, сценического, музы­кального, изобразительного и архитектурного искусства. Искусство конца XIX – начала XX века нередко именуется «серебряным ве­ком искусства» – в противоположность «золотому веку» классики предшествующих времен. Следуя той же логике, искусство после Первой мировой войны и до самых недавних времен можно было бы именовать «бронзовым веком»: оно по всем статьям настолько же уступало «серебряному», насколько тот – «золотому». Но на 296протяжении последних 10—15 лет ни в России, ни в любой другой республике бывшего СССР (добавим, ни в Америке, ни в Европе тоже) среди литераторов, артистов, музыкантов, художников, архи­текторов не появилось ни одного нового имени, способного сопер­ничать с корифеями хотя бы «бронзового века». Что это? Наступле­ние «железного века культуры» – последнего, в античной тради­ции, перед «концом света»? Во всяком случае, триумфальное ше­ствие антикультуры наводит на мысли именно об этом – ведь оно не может длиться бесконечно, поскольку антикультура, в противо­положность собственно культуре, носит быстро разрушающий об­щество характер.

Сменится ли затянувшийся декаданс новым Ренессансом? Этот вопрос выходит за рамки российской проблематики и носит общеми­ровой характер. Мы специально рассматриваем его в монографии «Альтернативная цивилизация: почему и какая?» (1998). Здесь от­метим лишь, что продолжающийся декаданс искусства обостряет кризис культуры и ускоряет ее деградацию.

Тот же характер носят аналогичные тенденции в культуре пита­ния, одежды, жилища, общения, знаний, труда. Всюду упадок заслу­живающих уважения вековых народных традиций – с одной сторо­ны, элитарных («интеллигентско-аристократических») – с другой. Всюду на первый план выпирают чисто животные инстинкты, стад­ность, пошлость, неспособность к общению без допинга в виде спир­тного или другого наркотика, бесстыдное невежество и столь же бесстыдная недобросовестность в труде. Все это придает видению культуры обозримого будущего прямо-таки апокалипсический ха­рактер.

А виден ли свет в конце туннеля?

Как уже говорилось, здесь вряд ли уместно рассматривать тенденции и перспективы развития культуры в общемировом масштабе. Что касается России и других посттоталитарных стран, то судьба культуры в них целиком зависит от того, на­сколько далеко уйдут эти страны от тоталитаризма. Это на­столько само собой разумеется, что вряд ли стоит развивать такую тему детальнее. Более интересен, на наш взгляд, другой вопрос: возможна ли, при прочих благоприятных условиях, такая социальная организация деятельности учреждений куль­туры, которая позволила бы им (повторяем: при благоприят­ных условиях!) скорее выйти из кризиса и, так сказать, нормализоваться? Мы склонны ответить на такой вопрос положительно и по­лагаем, что знаем, какая именно: она называется «сеть клубов по интересам».

Два десятка лет назад в двух научных городках на разных концах СССР почти одновременно возникли два семейных клуба особого, примерно одинакового типа. Оба состояли из 20—30 секций. Одна – ведущая, в ней занимались практически все члены клуба (несколько сот семей, включая супругов и их детей). Дру­гие – факультативные, в которые приходили те или иные члены семьи. Ведущая секция (в одном случае это была стрельба из лука, в другом – туризм) сплачивала семьи в единый коллектив. Факульта­тивы обеспечивали широкий круг интересов и, вместе с тем, позволяли членам семьи обмениваться новостями, интересными для всех. Результат оказался поразительным: члены клуба по всем основным социальным показателям – начиная с пьянства, конфликтов, раз­водов и кончая удовлетворенностью жизнью – на целый порядок стояли выше «прочей» публики.

Не будем здесь вдаваться в детали особенностей эволюции по­добного рода клубов. Это вывело бы нас далеко за рамки предпринятого изложения. Заметим лишь, что в таких клубах нам видите? «точка опоры», чтобы «повернуть» культуру от кризиса к более или менее нормальному состоянию.

Можно представить себе, например, клуб подписчиков ка­кой-либо газеты, журнала, книжного издательства. Его члены обра­зуют как бы парламент, который избирает главного редактора и тре­бует с него отчета за действия его аппарата. Тогда газета, журнал, издательство обретают «костяк» читателей, на который опираются в финансовом отношении, на который ориентируются в своей работе и с позиций которого влияют на общество, расширяя круг подписчиков.

Можно представить себе и «клуб друзей» какой-то определен­ной радио– или телепрограммы, с теми же результатами.

Можно представить себе «клуб друзей» какого-то опреде­ленного театра, составляющих основной костяк зрителей, ко­торые участвуют в обсуждении репертуара и прошедших спек­таклей, помогают театру выжить материально и, главное; морально.

Можно представить себе и кинотеатр одного из клубов по интересам, где показу кинокартины предшествует встреча (или хотя бы «киноролик») с создателями фильма, а после показа разгорается дискуссия, не менее интересная, чем сам фильм. Излишне гово­рить, насколько благотворно это должно сказаться на киноискусстве.

Можно представить себе «клуб – общественную библиотеку», где собрание пайщиков нанимает подотчетную им администрацию и участвует в комплектовании фондов, заботится о сохранении книг. Трудно вообразить что-либо более эффективное для спасения биб­лиотек, отданных ныне на разграбление новоявленным варварам.

Можно представить себе «клуб друзей» какого-то музея, парка культуры, стадиона, составляющий его опору, помогающий решать его проблемы – от финансирования до поддержания обществен­ного порядка включительно.

Наконец, именно клуб по интересам, на наш взгляд, способен помочь в рациональном размежевании между любительским и про­фессиональным спортом. Пусть первый, со своими собственными спортивными сооружениями и своим собственным олимпийским движением, будет возможно более массовым. И пусть второй – со своим собственным, особым олимпийским чемпионатом – упо­добится, скажем, балету, где артист тоже кладет всю жизнь на искус­ство, но рано выходит на пенсию и доживает годы не в бедности – в почете.

Что же касается нового Ренессанса искусства и изменений к луч­шему в бытовой культуре, то зачем понапрасну гадать об их буду­щем, не лучше ли делать все возможное для их скорейшего наступ­ления?..

Лекция 21

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ РАССЕЛЕНИЯ

Как известно, в начале XX века лишь каждый десятый житель Земли был горожанином. Но из каждых десяти горожан девять жили, как в деревне: в доме без всяких коммунальных удобств, со своим приусадебным участком, с домашней скотиной и т.д. И лишь один из ста жил (как сегодня в развитых странах большинство из нас с вами) в городской квартире со всеми коммунальными удобствами, – при­мерно столько же, сколько живут сегодня в собственных дворцах, с охраной, прислугой, личным шофером и пр.

На протяжении первых десятилетий XX века в крупные города из деревни и из многодетных семей малых городов двинулись милли­оны, а затем десятки миллионов искателей лучшей жизни. Что дви­гало их? Прежде всего, «скрытая безработица», избыток рабочих рук на селе, особенно в связи с развертывавшейся механизацией сельского хозяйства. Но немалую роль играли и черты сельской жиз­ни, так сказать, симптомы, составляющие так называемый сельский синдром, прямо противоположный городскому. Вот несколько ос­новных составляющих сельского синдрома:

1. Сравнительно низкая производительность труда и, как след­ствие, обязательность тяжелого, продолжительного физического труда, доходящего до предела человеческих возможностей, т.е. до 16 часов в сутки.

2. Полное бытовое самообслуживание, органически входящее в вышеупомянутый труд и очень отягощающее его.

3. Полное культурное самообслуживание, вызывающее не­обходимость жесткой регламентации, вплоть до ритуализации, не только труда и быта, но и досуга.

4. Относительно высокая детская смертность и, как след­ствие, подчинение человека нуждам сложной многодетной се­мьи, с моральным осуждением или прямым жестким запретом всех видов предохранения от беременности, разводов, внебрачного сожительства и т.д.

5. «Жизнь у всех на виду» с полным засильем общественно­го мнения окружающих и с жесточайшими санкциями за малейшее отклонение от установленных стереотипов поведения.

6. Жесткая регламентация труда, одинаково запрещающая как смелое новаторство, так и леность, тем более уклонение от труда.

7. Жесткая регламентация быта, запрещающая сколько-нибудь резкое проявление индивидуальных вкусов в выборе своего стиля жизни.

8. Жесткая регламентация досуга, еще более сурово подав­ляющая всякую индивидуальность.

9. Предопределенность круга общения, ограниченного по чисто техническим причинам преимущественно соседями по улице.

10. Предопределенность выбора спутника жизни, ограниченно­го, как правило, двумя-тремя вариантами близко живущей «ровни» в социальном плане, т.е., по сути, одного и того же, только в несколь­ких лицах.

11. Предопределенность профессии, обычно как бы передавае­мой по наследству.

12. За редким исключением, полное отсутствие реальных возможностей социального продвижения в более престижные слои общества.

13. Забитость, приниженность, привычка видеть в каждом при­ехавшем из города (если это не «свой брат» или не нищий) более высокопоставленную личность.

Сравните все это с условиями жизни в крупном городе, и вы поймете, почему у десятков и сотен миллионов людей на Земле та­кая отчаянная тяга из деревни в город. Даже если туда не «выпихива­ет» открытая или скрытая безработица. А уж когда на «сельский синд­ром» накладывается безработица, поток мигрантов приобретает лавинообразный характер. Начинается процесс урбанизации – мас­сового переселения людей из деревень в города. А местами и вре­менами он перерастает в гиперурбанизацию – форсированное скучивание многомиллионных масс людей в крупных и сверхкруп­ных городах с образованием мегаполисов – гигантских городских агломераций, собирающих десятки, а в перспективе и сотни милли­онов человек на сравнительно небольших территориях. Именно та­кое перерастание и происходит сегодня в России, а также в ряде других республик бывшего СССР. Попытаемся разобраться основательнее в его причинах и следствиях.

Урбанизация в той или иной мере характерна для всех или почти для всех развивающихся стран, кроме совсем уж слабо­развитых, «застойных» регионов. С этой точки зрения, Рос­сия, безусловно, относится к развивающимся странам (ее на­зывали «Индия с германской армией»). По мере перехода развива­ющейся страны в ранг развитой процесс постепенно замедляется и со временем переходит в прямо противоположный – дезурбанизацию: столь же массовый выезд большинства состоятельных семей в при­городы или даже «на лоно природы» (если машиной нетрудно доб­раться до города в психологически приемлемые сроки). Тем самым пытаются совместить преимущества сельского и городского образа жизни: чистый воздух, доступ к природе, тишина, возможность со­седского общения и т.п. – с одной стороны, бытовой комфорт и «городская» работа – с другой. В Советском Союзе этот процесс только начинался: жить с комфортом за городом, а работать приез­жать в город практически могла только верхушка деятелей политики, науки, искусства. Сегодня он продолжается (с той лишь разницей, что в него включается верхний слой легализованной буржуазии), но по масштабам и темпам его во много раз перекрывает инерцион­ный процесс урбанизации, переходящей в гиперурбанизацию.

Каков социальный эффект? Напомним, что в Советском Союзе деревня была разорена и принижена самым варварским образом, сопоставимым с нашествием иноземных захватчиков. Начиная с правления Хрущева, этот гнет постепенно ослаблялся, но не до та­кой степени, чтобы положение жителей села уравнялось с положе­нием горожан. Несравненно хуже остались жилищно-бытовые ус­ловия, зарплата, уровень коммунально-бытового, торгового, куль­турного, медицинского обслуживания, а также возможности обра­зования детей. Добавьте сюда бездорожье, плохой общественный транспорт, полное засилье местных квазимафиозных («начальство») и открыто мафиозных («снабжение») структур, традиционное при­нижение сельского жителя любой высокопоставленной персоной. Помножьте на инерцию сложившегося устойчивого стереотипа в сознании молодого человека: чтобы «выбиться в люди», надо уез­жать в город. И вы поймете, почему маховик урбанизации продолжает раскручиваться с большой силой.

Вообще-то, в деревне и не надо особенно много народа. Но толь­ко когда достигнут уровень комплексной механизации сельского хо­зяйства, переходящий на уровень комплексной автоматизации и ком­пьютеризации, когда одна фермерская семья способна прокормить себя и еще хотя бы полсотни городских. Но когда механизация еще далеко не комплексна и сельская семья, помимо себя, способна про­кормить (да и то, так сказать, частично, впроголодь) лишь полдесят­ка городских, на селе требуется несколько миллионов фермеров, а пока их всего несколько десятков тысяч (если считать только сравни­тельно высокорентабельные хозяйства), с постепенным переходом на порядок сотен тысяч. Что касается колхозов и совхозов (под раз­нообразными новыми названиями), то без них пока не обойтись, но ясно, что они держатся лишь на привычке к «трудовой повинности» старших и отчасти средних поколений. С молодежью этот номер не проходит, и на дальнюю перспективу такая форма организации сель­скохозяйственного труда, можно сказать, обречена на исчезнове­ние. Вот почему массовый отток из села в город наиболее активной части сельского населения означает при сложившихся условиях от­ставания комплексности механизации сельского хозяйства всего лишь дальнейшую деградацию села – ничего более.

Но, может быть, этот приток идет на пользу городу, и дег­радация села компенсируется расцветом города? Ничего подобно­го! Дело в том, что «сельский синдром» имеет свой антипод – «го­родской синдром», с менее ощутимым для человека, но социаль­но столь же, и даже более, негативными чертами-симптомами:

1. Соблазн тунеядства, реальная возможность прожить в городе (во всяком случае, в крупном городе), месяцами и годами (в прин­ципе даже всю жизнь) не занимаясь никаким трудом. Это ведет к прямому моральному разложению если не родителей, то наверняка их детей.

2. Возможность бытового потребительства, т.е. полной ори­ентации во всех житейских мелочах только на сферу обслужи­вания. В результате появляются целые поколения инфантилов, не способных к элементарному самообслуживанию, с соответ­ствующими сдвигами в психике.

3. Возможность культурного потребительства и появление целых толп киноманов, телеманов, разных «фэнов», не спо­собных занять себя без манипулирования их сознанием извне.

4. Распространение крайне непрочной нуклеарной семьи, т.е. состоящей только из родителей и детей, а все чаще с одним ребен­ком или даже вовсе бездетной, а также множества разновидностей внебрачного сожительства, включая все мыслимые половые извра­щения, что ведет к выморочности общества и сильно развитой мас­совой деморализации населения, особенно молодежи.

5. «Эффект отчуждения» человека от общества, когда человеку становится безразличным состояние общества, включая окружаю­щих, а обществу (включая окружающих) становится безразличен человек, даже если он гибнет на виду у всех.

6. Погоня за легким, престижным трудом, а так как это до­ступно далеко не всем – массовая неудовлетворенность, фру­страция населения.

7. Распространение богемного стиля жизни, массовая неупорядоченность быта, особенно у молодежи, с соответству­ющими негативными сдвигами в психике людей.

8. Распространение асоциальных форм досуга (азартные игры, наркотики и пр.), разрушающих человеческую личность.

9. Крайняя трудность найти подходящего спутника жизни, со­здать прочную семью, жить нормальной семейной жизнью.

10. Трагедия одиночества, принимающая массовый харак­тер и особенно тяжкая под старость.

11. Бьющая в глаза социальная иерархия и чудовищный комплекс неполноценности у большинства людей.

12. Полный или почти полный отрыв от природы плюс кошмарные «часы пик», уносящие ежедневно 2—3 часа жизни горожанина.

13. «Разрыв поколений», ставящий под вопрос преемственность культурных ценностей, стабильность общества вообще.

Сравнивая городской и сельский «синдромы», нетрудно прийти к заключению, что минусы первого в глазах отдельного человека намного перевешивают минусы второго – отсюда соответствую­щий вектор социальных перемещений. Но минусы второго настоль­ко страшнее минусов первого для общества в целом, что это дает основание некоторым авторам уподоблять крупный город «черной дыре», в которую «засасывает», в которой «исчезает» человечество; дает основание многим авторам говорить о «противоестественнос­ти», «патологичности», «гибельности» для человечества современ­ного городского образа жизни. Здесь вряд ли уместно вдаваться в рассмотрение этого вопроса: он целиком относится к проблематике альтернативистики, которой мы, как уже упоминалось, посвящаем отдельную работу. Отметим лишь, что в условиях современной Рос­сии такая оценка урбанизации имеет некоторые основания. Мало того, сам процесс урбанизации приобретает специфические черты, слабее выраженные или вовсе отсутствующие в других странах мира (кроме, разумеется, других республик бывшего СССР).

Постараемся показать это на примере Москвы – в других горо­дах процесс носит тот же характер, но в Москве выражен ярче и наиболее понятен.

Москва – типичный город-крепость с радиальной планировкой улиц, диаметром, примерно, 8 км. – в среднем 4 км. в любую сторону от московского Кремля до бывшего Земляного Вала начала XVIII века, замененного позднее широким внешним бульварным коль­цом (имеется и внутреннее – на месте более старой крепостной стены, примерно в километре-полутора от Кремля). Город состоял, в основном, из особняков и был рассчитан приблизительно на 200– 300 тыс. жителей. Во второй половине XIX—начала XX в., с упраз­днением крепостничества в город хлынули сотни тысяч рабочих, 304ремесленников, торговцев, и его население к 1917 г. достигло 2 млн. чел., причем появились обширные районы городских трущоб и ра­бочих казарм-общежитий, в которых проживало подавляющее боль­шинство населения. Гражданская война заставила бежать из города около половины его жителей, и прошло много лет, прежде чем чис­ленность населения вновь достигла довоенного уровня. Но начав­шаяся индустриализация страны и трагедия «коллективизации сель­ского хозяйства» буквально «выпихнули» из деревни в город десят­ки миллионов людей, в результате чего население Москвы увеличи­лось до 4 млн. примерно на той же площади, что и прежде. Теснота сделалась ужасной: это были времена, когда в одной комнате неред­ко спали вповалку несколькими «ярусами» две-три семьи – около 1 кв.м. на каждого человека, а кухонный кран и унитаз приходились на 10—15 таких комнат с полусотней-сотней жильцов. Такой Москва встре­тила Вторую мировую войну. Такой вступила в послевоенные годы.

А затем начал стихийно работать социальный механизм гиперурбанизации, никем не предусмотренный, с непредвиденными последствиями.

Как столица огромной империи, столица сложнейшей, самой большой республики, входящей в ее состав (Российской Федера­ции), столица области величиной со Швецию (по численности насе­ления), столица самого города величиной со Швейцарию (по тому же критерию), да еще с несколькими десятками районных управле­ний, да еще с административно-командной системой, при которой на каждые 5—б работающих требуется командир-контролер, Моск­ва быстро стала городом чиновников, удельный вес которых со вре­менем достиг четверти всех работающих (из них лишь пятая часть относилась к государственному управлению, остальные управляли промышленными предприятиями, учреждениями сферы обслужи­вания, образования, здравоохранения, снабжения, другими органи­зациями).

Во всякой тоталитарной стране наука, культура, искусство обыч­но концентрируются в столице: так легче их контролировать, пре­вращать в слепое орудие правящей верхушки. Москва не явилась исключением: в ней сосредоточилось большинство лучших иссле­довательских, проектных и учебных институтов, лучших театров и киностудий, лучших издательств, музеев, других учреждений куль­туры. В результате каждый четвертый из работающих относился к сфере науки, культуры, искусства.

Третью четверть составили «синие воротнички» – работники промышленных предприятий города, которых бездумно продолжа­ли насаждать десятками и сотнями на «даровую» городскую инфра­структуру (в первую очередь, речь шла о высокотехнологичных пред­приятиях военно-промышленного комплекса).

Добавьте к этому растущее число миллионов так называемых, «гостей столицы» – людей, приезжающих в Москву большей час­тью на сутки (из-за острого дефицита мест в гостиницах), чтобы сделать необходимые закупки в московских магазинах, с их более широким ассортиментом продовольственных и промышленных то­варов, либо провести отпуск в этой единственно доступной им «со­ветской Мекке», ночуя у родственников, знакомых или прямо на вок­зальных скамьях. К середине 80-х годов число «гостей» достигло 2 млн. человек в день зимой и 6 млн. летом (на 8 млн. населения). Добавьте к этому огромный гарнизон плюс сотни тысяч агентов явной и тай­ной полиции.

Эту огромную армию людей надо было обслуживать. Вот поче­му каждый четвертый работающий москвич оказался в сфере обслу­живания (в широком смысле, включая не только торговлю и комму­нальные службы, но и транспорт, связь, народное образование, здра­воохранение и т.д.).

И в такой ситуации стал сказываться «эффект старения» возрас­тной структуры населения при массовом распространении однодетной в среднем семьи, не способной обеспечивать нормальное воспроизводство населения, в том числе и работающего. «Синие воротнички» в промышленности и обслуживании, миллионными волнами накатившие на Москву в 30-х—40-х гг., начали массами выхо­дить на пенсию. А детей своих, как и все уважающие себя родители, через посредство общеобразовательной школы, о которой мы столько говорили, направляли на синекуры в сфере управления, науки, культу­ры – это было и остается одним из главных мотивов, по которым люди решаются на мучения, связанные с переездом в крупный город. Таким образом, образовалась «черная дыра» размером около 300 тыс. вакансий ежегодно на самых «горячих» участках производ­ства – за рулем, за станком, за прилавком, на стройке, в полицейс­ком участке, т.е. там, где городу без заполнения подобных вакансий (в отличие от синекур) просто не выжить.

Кем и как заполнять вакансии?

Кем – ясно: только жителями деревень и малых городов. Других желающих на такие рабочие места, в том числе среди москвичей, не имеется. Сложнее – как? 300 тыс. в год – это чересчур много. Ведь в таком же точно положении оказалась не одна Москва – Ленинг­рад, Киев, другие крупные города и целые регионы (например, Эстония, Латвия и Литва). Поэтому был установлен «лимит» – пре­дел, преступать который строго запрещалось. Для Москвы «лимит» был установлен сначала на уровне 100 тыс. чел. в год, постепенно его сокращали, но долгие годы Москва росла именно с такой скоро­стью (поскольку существовали многие способы приезда, например реальные или фиктивные браки с жителями Москвы, а естествен­ный прирост был сравнительно незначительным).

Теперь прошу читателя понять положение «лимитчика». Внеш­не он похож на москвича – так же работает, так же стоит после работы в очереди за продуктами. Но в паспорте у него, в отличие от москвича, стоит штамп «временного вида на жительство». Это оз­начает, что ему разрешили поселиться в Москве только для той не­привлекательной и низкооплачиваемой работы, на которую его за­вербовали. Поселили его в общежитии, т.е. в комнате наподобие номера в дешевой гостинице на три-четыре кровати. Счастливчи­кам достается отдельная комната, но все равно без права выписывать свою семью – совершенно как самому низкому разряду «гастарбайтеров» на Западе. Не трудно понять, как он завидует москвичам, как ненавидит их, как безобразно относится к своим обязанностям по работе, насколько выше среди «лимитчиков» уровень пьянства, хулиганства, преступности. А главное – он при малейшей возмож­ности меняет место своей работы по контракту и старается влиться в ряды москвичей, имеющих право на бесплатную квартиру, на «труд» (т.е. на синекуру, если не для себя, то для своих детей, которых он, конечно же, тоже перетаскивает в Москву). А его рабочее место пустует. И приходится выписывать другого такого же «лимитчика», с теми же результатами.

Таким образом, чтобы москвичи жили так, как они привыкли жить за последние десятилетия (жизнь древнеримских пролетариев, которые требуют «хлеба и зрелищ», а всю «черную работу» за них делают рабы-гастарбайтеры), надо было каждый год рядом с Моск­вой возводить целый город на 100 тыс. жителей. А если признать гастарбайтеров равноправными людьми и разрешить им выписывать свои семьи – то и на 300 тыс. жителей ежегодно. Казалось бы, нет ничего самоубийственнее подобной политики. Тем не менее, имен­но она последовательно проводилась в жизнь все последние десяти­летия. И Москва автоматически росла преимущественно за счет «гастарбайтеров» на 100 тыс. чел. в год, на 1 млн. – каждое десятиле­тие. К 1985 г. численность ее населения перевалила за 8 млн. Вскоре «импорт гастарбайтеров» категорически запретили. Но кто же бу­дет выполнять « черную работу» станочника и шофера, строителя и полицейского? И «импорт» продолжался нелегально, причем во все более значительных масштабах. К этому добавилось резкое ослабле­ние центральной власти, чем не замедлили воспользоваться самые различные любители переселиться в столицу: начиная с новых мини­стров и их заместителей из провинции, каждый из которых тянул за собой десятки человек своей «команды» (и каждому – квартира), начиная с новых депутатов, почти каждый из них требовал себе «по­стоянный вид на жительство» плюс квартиру в Москве, и кончая от­кровенно преступными элементами, которые сотнями тысяч тоже потянулись в Москву.

И если раньше Москва росла со скоростью 1 млн. чел. каждое десятилетие, то 9-й миллион она набрала всего за 5 лет, и сейчас быстро набирает 10-й. К этим 10 миллионам надо добавить 4—5 млн. «гостей столицы», часть которых приезжает на сутки-двое и сменяется другими, а часть живет годами безо всякого постоянного и даже временного вида на жительство. Недавно представитель мос­ковской мэрии заявил, что необходимость сокращения числа сине­кур может привести к появлению только в пределах Москвы около 600 тыс. безработных. На это ему возразили, что в Москве были и остаются сотни тысяч незаполненных вакансий. Однако москвичи не собираются их занимать. Следовательно, вновь придется «им­портировать» сотни тысяч «гастарбайтеров».

К чему это может привести?

Специалисты подсчитали, что если продолжать такую практику, то к 2030 г. численность населения Москвы достигнет 25—27 млн. и его придется размещать на площади диаметром 165 км. вместо ны­нешних 40 км. Напомним, что советские граждане были лишены возможности выбирать место своего жительства – в том числе и поближе к месту своей работы. Это приводит к чудовищным пере­грузкам общественного транспорта, особенно в «часы пик». На­помним также, что Москва – это старинный город-крепость с лу­чевой планировкой транспортных магистралей, скрещивающихся в центре. Так вот, при населении в десятки миллионов человек и при расстояниях в сотни километров всю транспортную сеть Москвы – автомагистрали, метрополитен, трамваи, автобусы, троллейбусы, пригородные электрички – придется, по меньшей мере, удвоить, если не утроить. А это физически невозможно.

Итак, процесс складывания московского мегаполиса заходит в явный тупик. Но так как все то же самое в большей или меньшей степени характерно для всех без исключения крупных городов Рос­сии, то можно констатировать: процессы урбанизации в России, переходящие в гиперурбанизацию, имеют тупиковую тенденцию и не позднее 1-й четверти XXI века неизбежно приведут к катастрофе, если их качественно не видоизменить. Но как?

Первое, что приходит в голову, – резко сократить так называе­мую градообразующую нагрузку на крупные города – и админист­ративную, и промышленную, и торговую, и коммуникационную, и другую. Вот почему мы выступаем за перенос столицы России из Москвы в любое другое, более подходящее место, либо за строи­тельство новой столицы. То же самое относится ко всем остальным административным центрам до областных включительно.

Категорическая необходимость не допустить перерастания урбанизации в гиперурбанизацию, возможно скорее и масштабнее перевести ее на рельсы дезурбанизации диктуется еще одним об­стоятельством: приближением тотальной экологической катастро­фы. Эта тема требует особого рассмотрения.

Лекция 22

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ

Шесть поколений моих предков, которых я знаю, и много боль­ше, которых я не знаю, до самого начала XX века жили в одних и тех же условиях: хижина из бревен с земляным полом, соломенной кры­шей и каменным очагом, дым от которого уходил через дыру на крыше. В этой хижине ели и спали вповалку—зимой вместе с ново­рожденным теленком, жеребенком, ягнятами, которых, пока они не окрепнут, некоторое время нельзя было выпускать в неотапливае­мый хлев (морозы иногда достигали 40 градусов С). В самом начале XX века мой дед устроился обходчиком на железную дорогу в Сибири,

309и спустя несколько лет на присланные им деньги наша семья одной из первых на селе соорудила современную избу, т.е. такую же бре­венчатую хижину, но уже с деревянным полом, железной крышей и печью вместо очага. Впрочем, новорожденные телята и ягнята про­должали зимовать вместе с людьми – я сам заботился о молодняке пятилетним ребенком в начале 30-х гг. За века и тысячелетия своего сосуществования эти люди выработали неписаные законы народ­ной мудрости, которые помогали им выжить в нечеловечески труд­ных условиях. В том числе те, которые регулировали их отношения с природой. Они сочинили пословицы вроде той, например, где гово­рилось: не плюй в колодец – пригодится воды напиться. Ибо знали, что без доступа к чистой воде любая популяция обречена на массо­вые заболевания. Они строго регулировали землепользование, ибо знали, что иначе земля перестанет кормить их. Они не менее строго регулировали и свое питание, ибо знали, что беспорядочное пита­ние, пусть даже обильное, – кратчайшая дорога на тот свет. Сло­вом, они знали многое.

Но многого они не знали. Не могли знать, потому что не было соответствующего жизненного опыта. Так, они не зна­ли, что очень вредно, даже смертельно опасно дышать любым ды­мом – даже дымом от костра в очаге, поскольку это канцероген. Не знали, что нельзя вырубать лес сплошняком, ибо появятся овраги и начнут смывать плодородный слой почвы. Не знали, что шум может свести человека в могилу – такого шума просто не было. И по той же причине понятия не имели ни о радиации, ни пищевых химикалиях. И вот эти люди столкнулись сегодня нос к носу со сложнейшей экологической ситуацией. В «Индии с германской армией», образ­но говоря, «армия» застигла врасплох «индийцев». При этом вот уже более 80 лет этими людьми управляют «хозяева», столь же экологи­чески невежественные, сколь и они сами, но ведущие привилегиро­ванный образ жизни, который минимизирует негативные послед­ствия загрязнения окружающей среды. «Хозяевам» не приходится дышать загрязненным воздухом: большую часть времени они про­водят в своих обширных поместьях, далеко за городом, куда не до­пускаются «чужие» автомашины и строго запрещены всякие костры. А иногда и перегораживают улицу перед своим городским домом, чтобы автомашины не тревожили шумом и не загрязняли воздух выхлопами. Именно так поступал в свое время «хозяин» Киева, и, конечно же, не только в этом городе. «Хозяевам» не приходится пить опасную для здоровья воду: им доставляют бутылки с импорт­ной питьевой водой. Не приходится им и есть вредные для здоровья продукты: на их стол работают специальные «экологически чистые» совхозы плюс обильная импортная еда на любой вкус. Но этого невозможно обеспечить всем – поэтому население сознательно содержится в экологическом невежестве: цензура до самых недавних лет строжайше «отсекала» информацию об экологических про­блемах. Я, университетский профессор, только недавно узнал, ка­кую опасность для здоровья человека представляют дымовые выб­росы из заводских труб, химикалии в воде и продуктах, «бытовая радиация», шумовое и тепловое загрязнение окружающей природной среды. И то потому, что часто бывал в зарубежных командиров­ках, знакомился с зарубежной литературой. Что же говорить о сот­нях миллионов моих сограждан, до сих пор экологически совершен­но неграмотных?

Кроме того, экологию в бывшем СССР напрочь запрещает эко­номика. В Москве вы можете увидеть тысячи автомашин с таким дымным шлейфом, который поверг бы в обморок любого нью-йор­кского полицейского. Но советские автомашины при бесчисленных ремонтах служат не 3 года, как в США, а 10, 20, 30 лет. И если штрафо­вать за «шлейф» – останешься вообще без машин. Да, завод отравляет атмосферу целого города дымом своих труб. Но нет средств на очистители, а если завод закрыть – останешься вообще без промышленной продукции. То же самое происходит с устаревшим оборудованием по очистке питьевой воды, с радиационным, шумовым и тепловым загрязнением окружающей среды, с химическими удобрениями и многим другим.

Наконец, сказывается черта характера, свойственная всем наро­дам евразийской цивилизации (не только русским). Она выражается русским словом «авось», которое с трудом переводится на другие языки. В частности, по-английски требуется целое словосочетание типа «хэппи-голаки фэшн» или «венче эт рэндом» – и все равно ни один иностранец никогда не поймет, что это такое. На деле же это не что иное, как доведенный до логического конца (или, точнее, до абсурда принцип «кто не рискует, тот не выигрывает». Например, вы ведете автобус с полусотней пассажиров через железнодорожный переезд, видите мчащийся прямо на вас поезд, но, вместо того что бы притормозить, даете газу со словами (или мыслью) «авось, проскочу!» – через секунду вместо автобуса с пассажирами на рельсах оказывается кровавая каша из железа и человеческих тел. Или в каче­стве капитана грузового судна с теми же словами решаете «срезать нос» у идущего своим курсом пассажирского лайнера, чтобы было чем похвалиться потом за стаканом водки с друзьями. Р-раз! – и лайнер с несколькими сотнями пассажиров на борту через несколь­ко минут оказывается на дне морском. Или в качестве дежурного на атомной электростанции, с теми же словами грубо нарушаете эле­ментарные правила техники безопасности. Раз – сошло. Тут же два – опять сошло. Тут же три – на сей раз (кто бы мог подумать?), оказы­вается, не сошло, а случился Чернобыль – слово, понятное сегод­ня на всех языках мира и означающее радиацию эквивалентом в 400 хиросимских атомных бомб, которая сделала нежилыми плодород­ные земли площадью с Австрию или Венгрию, если не больше, плюс в той или иной степени нанесла поражение здоровью несколь­ких миллионов человек (включая тысячи уже погибших).

Не существует такого евроазиата, который бы не знал, что «авось» – это очень плохо, это хуже водки и табака, вместе взятых. Все поголовно относятся к данному слову и к тому, что за ним скры­вается, с величайшим осуждением. Есть даже специальная послови­ца на сей счет: «авось да небось, а вышло хоть брось» (буду рад, если переводчику удастся хотя бы приблизительно передать ее смысл). Но не существует ни одного евроазиата, который не придерживался бы указанного выше принципа с той же неуклонностью, с какой он выпивает залпом бутылку теплого шампанского и выкуривает одну за другой две пачки самых отвратительных в мире сигарет. С послед­ствиями, поражающими воображение любого (только не его само­го). Так, например, в неравной борьбе автомобилей с пешеходами при упрямых попытках последних проскочить «на авось» поток ма­шин каждый день на каждом шоссе от Балтийского моря до Тихого океана гибнет вдесятеро больше людей, чем к западу и востоку от данного региона. И все же, несмотря на такую чудовищную цену, принцип «авось» продолжает каждодневно руководить поступками каждого – от управляющего машиной до управляющего заводом или государством.

Напомним еще раз, что все эти люди в детстве жили в мире, где любое (сравнительно незначительное тогда) загрязнение окружаю­щей среды быстро очищалось самой природой. Задымил костер – подул ветер, и все прояснилось. Вылил помои в реку – через мину­ту вода снова питьевая. Поломал дерево или вытоптал траву – на следующий год выросли новые. Кричи, пока не надорвешься: от деревни до деревни десять верст. А о более страшных экологических бедах тогда и не слыхивали. И такую вот социальную психологию впитали с молоком матери, передали своим ныне взрослым детям по наследству. А правительство десятилетиями старательно замалчи­вает опасности экологического характера. А правительство десятиле­тиями категорически требует: «Продукцию, предусмотренную планом, – любой ценой!» И люди привыкли бездумно платить любую цену, в том числе экологическую.

Что же удивительного, если и директор завода, и все рабо­чие, и все жители города равнодушно относятся к тому, что заводские трубы покрыли город сплошным облаком чуть ли не самых настоящих боевых отравляющих веществ? (В быв­шем Советском Союзе насчитываются десятки крупных горо­дов и сотни поселков, где концентрация загрязняющих воздух промышленных выбросов в сотни раз превысила предельно допустимые нормы, в связи с чем средняя продолжительность жизни значительно ниже, чем в окружающих регионах.) «Авось, обойдется!» – говорят и думают они: ведь план-то выпол­нять и зарплату за это получать надо? Любой ценой! В том числе ценой собственной жизни.

Совершенно равнодушно воспринимает директор завода, его рабочие и жители города тот факт, что очистные сооружения устарели, работают неэффективно, без конца выходят из строя и грозят самой настоящей катастрофой в случае крупной аварии. «Авось, обойдется!» И очень огорчаются, когда такая катастрофа, наконец, происходит (это случается несколько раз в год то на одном конце страны, то на другом). В результате такого квазистоицизма практически все реки страны превратились в сточные канавы, а пруды и озера – в разновидность отстойников нечистот. С каждым годом все более сужается площадь водозабора для водопроводов, чтобы вода оказалась хотя бы «близкой к норме» для питья после стандартных очистных процедур. Каждый год все труднее с чистой питьевой водой и даже с водой, пригодной для промышленных технологий.

Поражают цифры земельных площадей, выпадающих из сельскохозяйственного землепользования по вине людей (эрозия, овраги, засоление, «подтопление», «подсушение» и т.д.). Счет пошел уже не на тысячи – на миллионы гектаров. В общем, каждый год по пло­щади превращается в пустыню едва ли не целый Люксембург. Сколько можно разместить на территории России таких «люксембургов», памятуя, что большая часть страны – в зоне вечной мерзлоты? А восстановительные работы составляют считанные проценты от за­губленного. Особенно варварски уничтожают леса – вырубая сплошняком наиболее ценные деревья, сплавляя их по рекам (боль­шая часть тонет, загрязняя реки), сжигая все остальное, оставляя после себя ландшафт нового типа: «лесостепная пустыня». Вновь и вновь – на миллионы гектаров! Леса вырубают даже по берегам рек, а в их верховьях осушают болота. И в результате реки почти повсеместно мелеют, превращаются в сточные канавы уже не иносказательно, а в самом буквальном смысле. Куда ни посмотришь из окна поезда или автомашины – везде, где раньше были цветущие поля, луга, рощи, мерзость запустения.

Продовольственных продуктов всегда и везде не хватает. Они сто­ят сравнительно дорого и дорожают с каждым днем (на питание всегда тратилось больше половины средней зарплаты, а сегодня тра­тится до 80—90%). Понятно, отсюда задача каждого производителя – собрать возможно больший урожай! Любой ценой! И тем более что конкуренции – никакой, а потребители не имеют ровно никаких понятий ни о нитратах, ни о канцерогенности, ни о связи здоровья со здоровой пищей. А если кто имеет, то все равно нет никаких приборов для определения, какая морковь или какое мясо съедобно, а какое – нет. Когда же прибор находится, он показывает такое, от чего волосы встают дыбом. Удивительно ли, что сотрудники американского и западноевропейских посольств в Москве предпочитают возить про­дукты и питьевую воду автомашинами и самолетами из-за рубежа? К сожалению, жители Москвы и тем более всей России такой воз­можности не имеют.

Хуже всего евроазиаты понимают смысл словосочетания «тепловое загрязнение окружающей среды». Ну, теплая вода в от­стойнике теплоцентрали или электростанции. Ну, незамерзающая всю зиму река, которая раньше исправно замерзала. Ну, температу­ра в центре крупного города всегда почти на 1—2 градуса С выше, чем на окраинах и на 3—4 градуса С выше, чем за городом. Ну, какие-то непонятные капризы погоды. Например, весь декабрь 1992 г. – ян­варь 1993г. в Москве вместо привычных – 10—15 градусов С почти каждый день 0+3 градусов С, чего не помнит ни один старожил. Прямо как на Черноморском побережье в это время, на полторы тысячи километров южнее. Что же тут такого? Разве что плохо для лыжников и конькобежцев. Мало кому приходит в голову, что это природа корчится в судорогах от наносимых ей человеком ударов и может ответить неурожаем (т.е. голодом), эпидемиями, стихийны­ми бедствиями.

Более раздражает, конечно, шум. Но и он не представляется смертельно опасным. К нему тоже можно приспособиться. И можно только поражаться, насколько приспособляются. Мимо окон каж­дые несколько минут громыхают тяжеловесные железнодорожные составы, прямо над головой с ревом взлетают и садятся самолеты, все 24 часа в сутки ревут несущиеся сплошным потоком автомаши­ны, на полную мощь вещает диспетчерский динамик, с утра до вече­ра под громкий крик шоферов и громыханье ящиков идет погрузка автомашин, в подвале воют вентиляторы, оглушающе шумят стан­ки, дом сотрясается от вибрации, а люди спят как ни в чем не бывало, и проснувшись, включают на полную мощность рок-музыку, кото­рая перекрывает работающие кофемолку и пылесос. Ни о каких шумозащитных устройствах никто никогда здесь не слыхивал. И только данные специальных медицинских обследований убедительно пока­зывают, насколько сокращает жизнь и делает мучительной смерть миллионов людей столь привычный для них шум! Но отчеты о таких исследованиях не читает никто – ни «человек с улицы», ни министр.

Правда, все это бледнеет по сравнению с масштабами радиаци­онного загрязнения. Весь мир в 1986 г. узнал о трагедии Чернобыля на стыке Украины, России и Белоруссии. А затем Россия с изумле­нием узнала, что на Урале был свой «Чернобыль» на много лет раньше. И о нем не догадывался никто – даже местные жители, которые тысячами умирали от непонятной хвори. А затем с не мень­шим изумлением узнали, что с конца 40-х гг. по конец 80-х на просто­рах бывшего СССР имели место десятки «микро-чернобылей» не таких больших масштабов, но все же от них пострадали в каждом случае тысячи и тысячи человек. Общее впечатление такое, как если бы враги все эти полвека каждый год сбрасывали то на один советс­кий город, то на другой по хиросимской атомной бомбе. И обо всем этом бывшие советские люди узнают только сейчас!

Когда смотришь на экологическую карту России, впечатление такое, будто это Луна с ее «морями». Черными пятнами обозначе­ны «зоны экологического бедствия», где загрязнение окружающей среды приближается к рубежам необратимости, т.е. полной катаст­рофы. Кое-где они простираются на тысячи километров. В частно­сти, это относится к тундре на побережье Северного океана, которую распахали гусеницами тракторов и завалили металлоломом, другим мусором так, словно превратили в гигантскую свалку от Финляндии до Аляски. И «черные дыры» не уменьшаются – на­против, скорее растут, сливаются друг с другом, сигнализируя о над­вигающейся тотальной экологической катастрофе. Такими же пят­нами покрыта даже секретная карта Москвы за занавесом в кабине­те главного архитектора города. Поразительнее всего, что самые большие «черные дыры» – в центре города, где под Кремлем сооружен целый подземный город для номенклатуры на случай ядер­ной войны (в точности, как у Саддама Хусейна) и где для жизне­обеспечения до сих пор действуют несколько атомных реакторов.

Можно ли избежать надвигающейся экологической катастрофы? Теоретически – да. Для этого достаточно взять жесткий курс на «безотходное» производство и потребление, последовательно ути­лизируя или сводя к минимуму промышленные выбросы и быто­вые отходы. Практически – очень затруднительно. Ведь для этого необходимо изыскать неизвестно откуда сотни миллиардов на хоро­шие очистные сооружения, на своевременное обновление машин­ного парка, на рациональное землепользование, на развитие эколо­гически чистой энергетики. Необходимо за считанные годы суще­ственно повысить экологическую культуру населения, находящую­ся сегодня почти на нулевой отметке. Побудить людей проявлять такую же заботу о чистоте воздуха и воды, о сохранности почвы и ландшафтов, о «естественном радиационном фоне» и о тишине, о нормальности погоды и климата, об экологически чистой пище, – какую они проявляют сегодня только о своем кошельке.

Это очень трудно, но не безнадежно. Особенно если начинать хоть что-то делать в данном направлении сегодня, сейчас.

Лекция 23

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ ПРЕСТУПНОСТИ

В моем родном селе Лада на севере Пензенщины, типичном русском селе, где я родился и временами гостил у бабушки с дедуш­кой, – до 1920-х гг. не знали замков. Это было такое же дорогое удовольствие для крестьянина, как сегодня, скажем, личная охрана. Да и в 20-х гг. замками запирали только сундуки с одеждой и амбары с зерном. Дом «запирался» обычно на засов или на щеколду. Счита­лось, что секрет, как открыть засов извне, знает только хозяин (для этого надо было просунуть руку в специальный паз). Практически же сделать это можно было каждому. Можно, но не нужно. Потому что украсть было просто нечего. А если бы все же кто-то что-то и украл, то что делать с украденным? Ведь жизнь каждого у всех на виду. Тут же заметят, даже если жуешь чужой кусок, не говоря уже о присвоении чужой вещи. Поэтому простор для преступности был очень небольшой.

Самым страшным преступлением было конокрадство. Украсть у крестьянина лошадь и угнать ее за сотни верст, чтобы продать в другой области, – это было пострашнее, чем сегодня угон маши­ны: ведь крестьянин лишался основного средства производства и разом опускался из середняков в бедняки, поэтому и кара за такое преступление была страшная, государству не доверявшаяся: само­суд и забивание насмерть. Все остальные преступления – от пья­ной драки до потравы посевов скотом – судились на сельском схо­де, где судьей был сельский староста, а присяжными – все главы семей села (таким старостой был мой прапрадед, у меня в столе до сих пор хранится его «шерифский знак»), и заканчивались обычно жестокой поркой провинившегося.

Да, Лада дважды всем селом совершала тягчайшее преступление. Государственное. Она дважды восставала против государства. Первый раз в 1856 г., пытаясь ускорить отмену рабства. Второй раз в 1920 г., пытаясь спасти собранный хлеб от реквизиции. Но в обоих случаях, как издавна повелось на Руси, не потребовалось никакого суда. В том и другом случае оказалось достаточно роты солдат. В 1856 г. безо всякого суда и следствия перепороли мужиков, изнаси­ловали баб и опустошили погреба со съестным. В 1920 г. вместо порки расстреляли «зачинщиков», в том числе одного из моих род­ственников. Это был, так сказать, государственный самосуд.

Мы хотим сказать, что в деревнях существовало некое равнове­сие между силами, нарушающими и охраняющими общественный порядок. 99% всех нарушений карались на уровне семьи или, в край­них случаях, сельского схода. Вот почему было достаточно одного судьи с секретарем и полицейским на целый округ (волость) с насе­лением в несколько десятков тысяч человек – правда, половина из них приходилась на детей, стариков и инвалидов, а из оставшейся половины, в свою очередь, половина – на женщин, в те времена самых законопослушных существ на свете.

Примерно такое же положение было в малых городах и по окра­инам крупных городов. И только в центрах крупных городов (не­сколько процентов населения) существовал уголовный мир, более или менее похожий на Лондон или Нью-Йорк второй половины про­шлого века. Но и там между этим миром и полицией тоже сложи­лось определенное равновесие, не допускавшее ни полного исчез­новения преступности, ни выхода ее за определенные рамки. Каж­дый опытный полицейский досконально знал свою «клиентуру», обычно быстро догадывался, кто именно мог совершить то или иное преступление, и реагировал сообразно обстоятельством. Как и лю­бых типичных евроазиатов (не говоря уже об азиатах без «евро»), полицейского и судью нетрудно было подкупить. Кроме того, очень большую роль играли личные отношения (родственные или знакомство). Но в общем и целом порядок соблюдался, в положен­ных случаях следовали арест, суд и тюрьма, так что особого разгула преступности не наблюдалось.

И вот с такими авторитарно-патриархальными традициями вся бывшая Российская империя, переименованная в Советский Союз, «въехала» в 60-е годы XX века (всего каких-нибудь 40 лет назад!). Прав­да, традиции дважды прерывались – и оба раза в связи с мировыми войнами – Первой и Второй. После Первой мировой и последовав­шей за ней Гражданской войны осталось несколько миллионов со­вершенно деклассированных элементов, плюс еще несколько мил­лионов беспризорных сирот – детей и подростков, и почти все они были психологически готовы на преступление. Естественно, пос­ледовал гигантский «всплеск» преступности и потребовалось около десятилетия, прежде чем это «половодье» снова начало входить в обыч­ные «берега». Но тут грянула «коллективизация сельского хозяй­ства» – и в города было выброшено еще несколько миллионов кри­миногенных люмпенов. Впрочем, они вскоре попали под пресс мас­сового террора, поэтому преступность не смогла разрастись вновь – ее, можно сказать, затоптали походя.

Второй раз цунами преступности обрушилось на города и села сразу после Второй мировой войны. Но, как известно, одна из харак­терных черт любого тоталитарного режима – быстрая расправа с любыми нарушителями общественного порядка, политическими или уголовными безразлично (кстати сказать, это одна из причин нос­тальгии значительной части евроазиатов по сталинским временам). Сталин или Гитлер, Муссолини или Мао Цзэдун, Франко или Ким Ир Сен – не имеет значения: всюду уголовники попадают под об­щий каток массового террора и удерживаются в определенных пре­делах. То же произошло и в СССР 2-й половины 40-х гг.: за несколько лет тюрьмы и расстрелы «перемололи» основной костяк уголовни­ков, и установилось былое равновесие – правда, далекое от «идиллии» минувших времен, в связи с резким усилением миграции населения, в том числе и уголовных элементов.

Положение стало меняться в 60-х гг., в связи с массовым перехо­дом от традиционного сельского к современному городскому обра­зу жизни и появлением социальных проблем, свойственных после­днему, в том числе касающихся преступности. Органы охраны об­щественного порядка оказались застигнутыми врасплох лавинооб­разными переменами, продолжали действовать по старинке, и, по­нятно, упоминавшееся выше равновесие стало быстро смещаться в пользу уголовного мира.

Исчез былой патриархальный авторитет полицейского, переименованного в Советской России в милиционера. Служба в милиции до сих пор относится к разряду не особенно престижных. Поэтому кадры милиции заполняются, в основном, гастарбайтерами-лимитчиками. Они сравнительно ненадежны, легко могут пойти на зло­употребление своим служебным положением, поэтому многим из них, несмотря на звание «милиционер», не доверяют даже пистоле­та. А кому доверяют – должен несколько раз выстрелить в воздух для предупреждения и только потом стрелять в убегающего или на­падающего преступника. В борьбе с хулиганами или мелкими во­ришками этого всегда оказывалось достаточным. Но перед лицом организованной преступности, с ее отлично вооруженными боеви­ками, на мощных автомашинах, с импортными портативными сред­ствами связи такой «милиционер» совершенно беспомощен и вы­нужден прибегать к сложным маневрам «сосуществования» с пре­ступным миром, чтобы не быть устраненным физически. Понятно, его эффективность очень низка, и попытка заменить качество коли­чеством (десяток неэффективных советских милиционеров вместо одного эффективного полицейского) оказалась изначально обреченной на провал.

Исчез и былой авторитет всесильного в минувшие времена общественного мнения окружающих. Этот традиционный авторитет «выплескивался» на улицы крупных городов в виде сравнительно высокой активности населения, когда люди сталкивались с фактом нарушения общественного порядка. Достаточно было полицейско­му (а затем милиционеру) дать оглушительную трель своего свистка – и к нему на помощь бросались не только полдюжины коллег с соседних постов, но и несколько прохожих мужчин побойчее. Так что преступникам приходилось несладко.

Эксплуатируя эти общие пережитки квазигражданственности, советское правительство создало в 20-х годах «Общество содействия милиции» (с годами, правда, захиревшее), а затем добровольные народные дружины силою в 14 млн. чел., что эквивалентно всей Со­ветской Армии в период мировой войны. В одной Москве было до полумиллиона дружинников – по одному на каждые 16 человек населения, включая младенцев. Теоретически с такой силой можно было искоренить всех преступников до последнего человека. Прак­тически и это начинание было профанировано и, в конце концов, выродилось в имитацию поочередного дежурства пары безоруж­ных старых леди за дополнительные три дня отпуска в году. Конечно же, к борьбе с преступностью это не могло иметь никакого отношения.

Вместе с тем, по мере массовой деморализации советского об­щества нарастала пассивность людей в отношении нарушителей общественного порядка. Любое вмешательство могло привести к крупным неприятностям как по части бюрократической волокиты в милиции, так и в смысле безнаказанной мести со стороны уголов­ного элемента. Постепенно сложилась невиданная прежде ситуа­ция: если нападение на женщину, на ребенка, на старика все еще по инерции вызывает вмешательство окружающих, да и то все реже), то избиение мужчины мужчинами, не говоря уже об открытом во­ровстве, оставляет прохожих полностью равнодушными. Мало ли кто на кого напал, кто чего уносит! Вмешаться – потащат свиде­телем в милицию, потеряешь полдня, да еще заподозрят в соучас­тии. А твое имя и адрес, безусловно, станут известны преступникам: государство выдаст им тебя, что называется, головой и не вступится, когда тебя самого изобьют или обокрадут…

Ровно месяц назад я шел на работу по переулку в центре Моск­вы. Внезапно впереди засигналила припаркованная машина, и из нее выскочили двое здоровенных молодых людей с какими-то веща­ми, выкраденными из машины. Типичная сегодня для Москвы кар­тина, повторяющаяся до сотни раз в день. Бросились бежать мимо меня. В прежние времена обязательно поднял бы крик и попытался задержать хотя бы одного в полной уверенности, что на помощь бросятся все идущие по улице. Но сегодня все идут, как будто ничего не случилось. Зачем же мне нарываться на удар ножом и лежать, когда все будут проходить, перешагивая через тебя, столь же равно­душно, как сейчас идут мимо обокраденной машины? «Какое мне дело до вас до всех, а вам до меня?»

А ведь такая пассивность окружающих при низкой эффек­тивности полиции – самый питательный бульон для преступ­ности. Это означает, что общество опустило руки и сдалось на ми­лость преступника в надежде, что сегодня пострадаю не я, а кто-то другой. Совсем как женщина, безропотно отдающаяся насильнику, в надежде, что он сохранит ей жизнь.

Ну, и наконец – пенитенциарная система устрашения пре­ступника наказанием. Даже трудно поверить, что столько взрослых людей, далеко не дебилов по своим клиническим дан­ным, могли наворотить здесь такую гору благоглупостей, гра­ничащих с фактическим покрывательством преступника, с фактичес­ким соучастием в его преступлениях. И не только наворотили, но и продолжают наворачивать…

Сначала объявили полицию и каторгу прошлого – «проклятым прошлым» (хотя ныне это кажется розовой идиллией по сравнению с тем изуверским бесчеловечием, которое пришло им на смену). Как уже говорилось, полиция была заменена «милицией», а каторга– «исправительно-трудовыми лагерями». Под это была подведена чисто умозрительная теория, согласно которой преступность – это свойство и наследие капитализма, при социализме для нее не остает­ся места: достаточно предельно гуманно отнестись к преступнику и «исправить» его участием в созидательном труде.

Что получилось?

В «исправительно-трудовые лагеря» при Сталине загоня­ли до 13 млн. чел. – это была просто рабская, даровая рабочая сила на страх другим. При Брежневе это число сократилось примерно до 4 млн. Из них три четверти составляли вовсе не преступники, а пере­продавцы дефицитных товаров и мелкие жулики, которым, в отличие от десятков миллионов точно таких же, оставшихся на свободе, по разным причинам просто не повезло. В свою очередь, из оставше­гося миллиона три четверти составляли мелкие воришки, случайно польстившиеся на чужое и попавшиеся в первый раз.

Но остальная четверть миллиона – закоренелые преступники-рецидивисты: «тюремная аристократия», спаянная в единую корпорацию железной дисциплиной и держащая в полном повиновении всех остальных, угрожая им страшной участью изгоев – «опущен­ных». В конечном итоге, тюрьма, т.е. «исправительно-трудовой ла­герь», превращается в самую настоящую академию (напомним, что в этих тюрьмах, в отличие от западных, в каждой камере сидят по нескольку десятков заключенных). Уголовные «профессора» настав­ляют начинающих уголовников или вовсе даже неуголовников на путь далеко не истинный, прочно повязывают их уголовными связя­ми при выходе из тюрьмы – и пожалуйста: каждый третий вышед­ший из тюрьмы пополняет ряды рецидивистов! И после этого нахо­дятся люди, которые имеют наивность утверждать, будто глупость человеческая может иметь какие-то пределы!

Подобного рода информация, постепенно накапливаясь, привела меня к 80-м годам в состояние полного отчаяния. Сна­чала я в знак протеста принципиально перестал читать жур­нальные и газетные статьи из раздела криминальной хрони­ки, где бесконечно описывалось, как милиционер А. сделал шесть предупредительных выстрелов в воздух, после чего ему проломили голову и отобрали пистолет; как милиционер В. повис на подножке угнанного грузовика и был сброшен угонщиком; как рецидивист С., вырезавший три семьи, в третий раз бежал из «исправительно-тру­дового лагеря» и безнаказанно вырезал четвертую, Пятую, шестую… Когда увидел, что это не помогло, сам написал несколько статей, где – в пределах дозволенного цензурой – попытался указать на, мягко говоря, несообразность со здравым смыслом, а потому неэффек­тивность борьбы с преступностью существующей системы. А так­же, интегрируя накопленный опыт, внес несколько конкретных пред­ложений, из которых выделяются по важности три:

1. Заменить низкооплачиваемых, низкоавторитетных и низкоэф­фективных квартальных надзирателей, названных «участковыми уполномоченными» (из лимитчиков-гастарбайтеров) высокоопла­чиваемыми, высокоавторитетными и высокоэффективными комис­сарами полиции со штатом помощников, со служебной квартирой, узлом связи, с хорошей служебной автомашиной и пистолетом, ко­торый такому доверенному лицу разрешалось бы разрядить в пре­ступника безо всяких «предупредительных выстрелов». На мой взгляд, это должен бы быть своего рода «министр внутренних дел» городского микрорайона или села с чрезвычайными полномочия­ми (учитывая обстановку) посильнее, чем у американского шерифа. Ему на помощь в любой момент, наподобие пожарной команды, могла бы быть вызвана «команда быстрого реагирования», спо­собная принудить к сдаче или уничтожить любую вооруженную банду преступников.

2. Заменить абсолютно неэффективные «добровольные на­родные дружины» высокоэффективной национальной гварди­ей по типу американской, с той разницей, что ей чаще, чем американской, пришлось бы патрулировать в криминогенных зонах и принимать участие в боевых действиях против круп­ных вооруженных банд (с соответствующими поправками от­носительно организации, материального и морального стимулирования гвардейцев).

3. Заменить «уголовные академии» под вывеской « испра­вительных лагерей» эффективными пенитенциарными учреждени­ями, четко дифференцированными не по тяжести преступления (как было и есть), а по категории преступника. Случайно попавшихся перекупщиков и прочих «непреступников» вообще перестать са­жать в тюрьмы (что и произошло позднее), а карать разорительны­ми штрафами (чего не произошло до сих пор). Мелких начинающих воришек строжайше отделять от закоренелых преступников. Что ка­сается последних, то тем из них, кто не поднял руку на человека, сохранять жизнь, ограничивая наказание тюрьмой и ссылкой, но так, чтобы они не могли вернуться в нормальное человеческое об­щество без чьей-то поруки, что не вернутся к уголовщине. А для всех, кто посягнул на жизнь человека – смерть, на страх таким же извергам, боящимся только такого наказания и воспринимающим тюрьму как своего рода санаторий между двумя убийствами (хотя для каждого нормального человека советская тюрьма намного страшнее смертной казни). Конечно, при смягчающих обстоятель­ствах, смертная казнь может быть заменена тюремным заключени­ем, но возвращение в человеческое общество для убийцы при любых обстоятельствах должно быть запрещено. И это должен знать каждый, поднимающий руку на человека.

Как только была опубликована эта серия статей, меня тут же по­тащили в полицию. Причем на самый верх, в круг заместителей и ближайших помощников министра внутренних дел страны. Но не в качестве арестованного, а в качестве почетного гостя. Там я увидел хороших, опытных профессионалов, которые очень нелестно ото­звались об «этих кретинах в Кремле, мешающих им работать» (дело было еще при Брежневе, но не думаю, что здесь есть ограничения во времени). Они подробно рассказывали мне, на какие моменты целесообразно обратить больше внимания в печати для формиро­вания общественного мнения в духе лучшего понимания особенно­стей работы советской милиции и ее проблем, но очень сомнева­лись, что это даст какие-то практические результаты, поскольку, по их словам (к которым я полностью присоединяюсь), «у нас никогда не было и никогда не будет правительства, которое хоть немного подумало бы о том, каково народу».

В то время (два десятка лет назад) мне казалось, что ничего хуже по части криминальной ситуации и ничего позорнее в смысле бес­помощности правительства и по этой части в принципе быть не может. Однако 80-е годы, при всех творимых в то время безобрази­ях, кажутся сущей Швейцарией по сравнению с тем половодьем преступности, которое затопило страну в последующие годы и сде­лалось поистине безбрежным океаном в 90-х годах. Впечатление такое, будто страну оккупировала иноземная армия, солдаты кото­рой безнаказанно грабят и убивают ее граждан, насилуют женщин, обкладывают данью каждое предприятие, учреждение, организацию. Впечатление такое, будто к власти пришла мафия.

Слово «мафия» сделалось одним из наиболее расхожих в русском языке. Когда двое русских произносят его без каких-либо уточнений, всем ясно, что речь идет о «начальстве» – от местного до верховно­го, смотря по контексту. Когда два сотрудника Российской академии наук говорят «академмафия», обоим ясно, что подразумеваются маразматики, захватившие власть в этом учреждении и погубившие советскую науку. Когда это слово звучит в устах офицеров, ясно, что подразумеваются генералы. И каждый раз не без оснований, пото­му что имеется в виду вопиющее своекорыстие, откровенный гра­беж и неразборчивость в средствах, когда надо устранить противни­ка. Но наше общество устроено так, что подобное поведение не считается уголовным. И поэтому слово «мафия» является во всех перечисленных и им подобных случаях скорее образным, нежели юридическим определением. В данном же случае речь идет о самой настоящей, уголовной мафии. О той где не генералы, министры и академики, а воры и убийцы.

Каждому, приехавшему сегодня в Россию или любую другую республику бывшего СССР, бросается в глаза картина, обычная для стран Востока: бесконечная череда палаток на улицах, торгующих импортным спиртом, шоколадом, галантереей (гарантированная прибыль – до 500 —700% на вложенный капитал); еще более много­численные торговцы «с рук» между ними и сплошной поток толпы праздношатающихся – потенциальных покупателей. В крупных го­родах (например в Москве) количество палаток исчисляется десят­ками тысяч, торговцев – сотнями тысяч (миллионами в Москве), праздношатающихся – тоже миллионами.

Единственное, пожалуй, отличие от других стран мира – здесь гораздо чаще слышатся крики о помощи. У кого-то сорвали с голо­вы дорогую меховую шапку (целая месячная зарплата!). У кого-то вырвали из рук сумку. У кого-то вытащили кошелек. А кого-то, при­ставив нож, заставили отойти за угол и сняли куртку, часы и т.д. Впрочем, обо всем-этом можно прочитать в любом историческом романе, описывающем уличные сцены Нью-Йорка или Лондона 1890-х годов.

Но ведь то, что бросается в глаза – сравнительно сущие пустяки. Так, нечто вроде пены на гребнях волн бушующего океана преступности. Под ними – менее видимые невоору­женному глазу сами «волны», а под ними, в свою очередь, не­проглядные глубины мафиозных структур, тесно переплетаю­щихся с коррумпированным государственным аппаратом.

Проходя по улице, то и дело видишь, как к палатке подхо­дят двое-трое молодых людей, словно сошедших с экрана из фильма о чикагских гангстерах 30-х гг. Обмен парой слов с продавцом – и в их руки переходит пачка денежных купюр. После этого молодые люди обходят ряды уличных торговцев, и наи­более солидные из последних (исключая стариков и пропойц с жал­ким тряпьем на руках) молча передают им денежные купюры. Это – рэкет в его наиболее примитивном виде. Есть виды посложнее, где оговоренная сумма передается в условленном месте или перечис­ляется со счета на счет по благовидной статье «накладных» расхо­дов. Жаловаться в милицию бесполезно: сожгут палатку (несколько таких пожаров каждый день), изобьют, убьют. Поэтому к помощи милиции прибегают лишь в исключительных случаях: когда рэкетир требует непомерно большую часть прибыли. Словом, все, как у сутенеров с проститутками. Говорят, что не существует предпринимателя, который бы не платил дани рэкетирам в обмен на обязательство охранять от шантажа других рэкетиров. Во всяком случае, каждый из нескольких десятков лично знакомых мне предпринимателей– от уличного торговца до владельца предприятия с миллиардным оборотом – признает, что платит рэкетирам от 10 до 30% своей прибыли.

Ясно, что при перспективе столь быстрой, легкой и огром­ной наживы, позволяющей сколачивать миллиардные состоя­ния и без затруднений «отмывать» их, не может не возникать организованная преступность. И, действительно, в газетах мы каждый день читаем о подвигах чеченской мафии, люберец­кой мафии, азербайджанской мафии, свердловской мафии, ле­нинградской мафии, грузинской мафии, вьетнамской мафии, армян­ской мафии и т.д. (обилие преступных групп с Кавказа объясняется не национальными особенности тамошних жителей, а жесточай­шей клановой дисциплиной в условиях сравнительно сильных пере­житков патриархальщины – это позволяет легко одолевать вечно грызущихся между собой русских, украинцев, прибалтов и т.д.).

Мафия занимается не только рэкетом, сутенерством, игорными домами, но и прямым грабежом. Так, в Москве ежедневно подвер­гается ограблению от 50 до 100 квартир. В некоторых случаях дей­ствуют одиночки-аутсайдеры, но, как правило, дело поставлено на поток: работают осведомители-наводчики, специальные бригады взломщиков, их прикрытие – охрана, автомашины – наготове и пр. Ясно, что для этого требуется организация на уровне предприятия. Грабежи случаются так часто, что многие (в том числе автор этих строк) стараются психологически подготовить себя к ним, не приоб­ретают дорогих вещей, способных привлечь внимание грабителей, держат у родственников или знакомых чемодан с вещами первой необходимости, если вернешься в совершенно разоренную квартиру.

Мафия занимается и так называемыми «убийствами по заказу» (за определенную плату) – они за последнее время происходят все чаще. Кроме того, то и дело происходит «передел» сфер влияния. Тогда гремят выстрелы, льется кровь, остаются трупы – см. все те же гангстерские фильмы 30-х годов.

Чтобы не выглядело преувеличением, открываю первую попав­шуюся газету за сегодняшнее число, когда пишутся эти строки (в принципе может быть любое число любого года):

«Сотрудники милиции провели операцию, вызволив из плена у чеченской мафии члена комиссии ООН по здравоохранению д-ра Н. Жизнь доктора чеченцы оценили в 1 млн. долларов. Благодаря слу­чайно найденной записке с адресом преступников арестованы че­тыре члена банды».

«20 января в 17 ч. 20 мин. в Большом Тишинском переулке Мос­квы в офисе фирмы „Исток“ расстреляны в упор четыре человека. Нападавшие скрылись. Предположительно, это дело рук чеченской мафии».

И такое – почти каждый день, по всем крупным городам страны. Но и это еще не все. Под «волнами» начинаются «глу­бины». То и дело по страницам газет проходят сообщения о том, что в таком-то ресторане прошло совещание – банкет главарей такой-то мафии, что на одном из таких совещаний его уча­стники были арестованы, но тут же отпущены по приказу «свыше», что у ворот такого-то кладбища собрались сотни роскошных авто­машин: торжественно хоронили одного из главарей мафии; что ма­фия полностью контролирует «великие торговые пути» Берлин-Варшава-Москва и Стамбул-София-Москва, облагая данью современ­ные караваны купцов, причем бандиты снимают целые этажи в луч­ших отелях Москвы, Варшавы, Берлина, Софии, Стамбула; что мас­штабы действий русской, чеченской и других мафий начинают тре­вожить правительства США, ФРГ, Польши, Болгарии. Высшие чины российской милиции говорили мне, что имена главарей мафии хоро­шо известны и их носителей не трудно арестовать в любую минуту.

Почему же этого не делают? За ответом на этот вопрос придется спуститься в «глубины» еще глубже.

Страницы газет облетели несколько сенсационных сообщений о крупных банковских аферах, когда по подложным документам переводились на подставные счета до сотни миллиардов рублей. (Для пояснения: это равнозначно годовому бюджету «средней» респуб­лики бывшего СССР.) Такое невозможно проделать без участия коррумпированных чиновников. В Москве огромное здание оценоч­ной стоимостью 30 млн. руб. продается за 3 млн. – и сразу же начинается обсуждение, сколько рублей ушло на взятки продажным чиновникам. Конечно, не все чиновники продажные. Но в России широко распространено убеждение, что в каждом случае вопрос только в величине и форме взятки. Во всяком случае, все без исклю­чения мои знакомые убеждены в этом и не предпринимают ни од­ного шага в контактах с любым государственным учреждением без взятки – начиная с букета цветов или шоколадки секретарше чинов­ника и кончая весомым конвертом с купюрами ему самому. А когда в Москве во главе милиции попытались поставить профессионала, известного своим негативным отношением к взяткам, в дело вмеша­лись высокие инстанции и «неудобную» кандидатуру заменили другой, более покладистой. Несколько ранее два следователя, которые, расследуя дело о много миллиардных хищениях в Средней Азии, вышли на ближайшее окружение Горбачева, их тут же уволили и попытались отдать под суд, так что им пришлось бежать под защиту армянского парламента (один из следователей, по счастью для обо­их, оказался армянином). А всех, замешанных в хищениях, тут же освободили.

Российские газеты усвоили себе глумливо-игривый тон при опи­сании мелких преступлений, но никогда ни строчкой не обмолви­лись о крупных, опасных для жизни редактора газеты. И, разумеется, за последние годы не было ни одного судебного дела ни против главарей мафии, ни против высших сановников государства, заме­шанных в коррупции.

Короче, дело дошло до того, когда перестаешь различать черту, отделяющую уголовную мафию от коррумпированного государ­ственного аппарата. Есть такие русские пословицы: рыбак рыбака видит издалека; рука руку моет; ворон ворону глаз не выклюет. Не знаю, удастся ли переводчику адекватно перевести их смысл на анг­лийский язык. Но знаю, что такие стервятники ускоряют катастро­фические процессы и затрудняют выход из них.

Время от времени с высоких трибун раздаются призывы очнуть­ся от криминальной летаргии и развернуть, наконец, крупномасш­табную борьбу с преступностью. Не сомневаюсь, что такая кампа­ния рано или поздно будет начата: уж очень удобное это поле для популистских маневров, отвлекающих внимание народа от катаст­рофического положения в экономике и от полной неконструктивно­сти в политике. Но ведь «отвлекающая кампания», конечно же, не по­кончит с преступностью, а сделает ее еще более организованной, изощ­ренной, эффективной. А ведь не секрет, что никакая преступность ни­когда еще не содействовала восстановлению разрушенной экономики, разрушенного государства. Скорее, наоборот, – словно червь, усили­вала мучения заживо разлагающегося организма

По общему мнению, русская мафия сегодня представляет собой наиболее грозный отряд преступного мира, являющий смертель­ную угрозу не только для России, но и для других стран, не исключая США, ФРГ и др. Эта угроза может оказаться серьезнее, чем все предыдущие, исходившие из СССР. Такая «рука Москвы» может прихлопнуть Западную Европу и США посильнее 60 тыс. советских танков и атомных подводных лодок, вместе взятых. Поэтому считаю, что вопрос о борьбе с преступностью в бывшем СССР должен лечь в повестку дня Совета Безопасности ООН.

Как известно, последние римские императоры укрылись в Ра­венне, окруженной со всех сторон непроходимыми болотами, и бросили Первый Рим на произвол судьбы, на разграбление варвара­ми. Похоже, наши последние императоры, укрывшиеся под псевдо­нимами президентов, проделали то же самое с Третьим Римом – Москвой, укрывшись на своих подмосковных дачах под надежную охрану и бросив население целой страны на произвол отъявленных разбойников. Пока что не видно света в конце этого туннеля. И если не будет видно еще несколько лет – стране конец даже при самых удачных экономических в политических решениях.

Я никогда не решился бы говорить об этом, если бы мне не было 75 лет (советские мужчины, по статистике, живут в среднем 57) и не было бы безразлично, умру ли я собственной смертью, или меня убьют в моей родной стране, в этом проклятом Богом и людьми государстве.

Что же касается пустословия насчет «искоренения преступности» (на практике – введение «половодья преступности» в ее обычные берега), то социологу – и не только социологу – положено знать, что искоренять надо не столько преступников, сколь­ко так называемые социальные источники преступности, ту пита­тельную среду, которая порождает преступников каждодневно, еже­часно, сколько их ни сажай, ни расстреливай. Иначе борьба с пре­ступностью напоминает попытку осушить гнилой пруд ведрами, когда в него потоком льются со всех сторон грязные помои.

В первом приближении таких социальных источников преступ­ности насчитывается более полутора десятков, и способы их «пере­крытия» как раз и составляют суть нормативных прогнозов в этой отрасли социологии. Перечислим их в самом кратком виде:

– неблагополучная семья;

– школа-казарма с ее репрессивной педагогикой;

– теневая экономика, немыслимая без правонарушений;

пьянство и наркомания (об этом специально в следующей лекции);

– приезжая низко квалифицированная и низкооплачиваемая рабочая сила, поставленная в дискриминационные условия (лимитчики-гастарбайтеры);

– открытая и скрытая безработица;

– коррупция;

– рэкет;

– тюрьмы как «уголовные академии»;

– клановые структуры стран ближнего и дальнего зарубежья, а также из отдельных национальных районов РФ;

– бесконтрольная организованная преступность стран Запада;

– социально-опасная психопатия;

– «дедовщина» всех уровней и разновидностей;

–отечественная организованная преступность («российская ма­фия») – самовоспроизводящаяся система;

– антикультура с ее культами насилия, похоти, наркокайфа, воспитывающая потенциальных преступников.

Этот перечень можно продолжить, и каждый пункт заслу­живает специальной лекции.

Лекция 24

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИАЛЬНОГО НАРКОТИЗМА (АЛКОГОЛИЗАЦИЯ И ДЕЗАЛКОГОЛИЗАЦИЯ ОБЩЕСТВА)

В 1976—1980 гг., по заданию Отдела науки ЦК КПСС, мне при­шлось участвовать в выработке рекомендаций по части того, как быть с нарастанием в стране пьянства и алкоголизма. По ходу рабо­ты пришлось изучить гору литературы, которая открыла лично мне много сенсационного – нового, позволив существенно оптимизи­ровать отношения с алкоголем, почти полностью сведя к минимуму неприятные последствия общения с ним. А главное – понять при­чины нашего дикого пьянства и реальные пути минимизации этого бедствия. К сожалению, начальство не прислушалось к конструктив­ным рекомендациям ученых и предпочло «антиалкогольную аван­тюру», которая, как известно, кончилась крахом, и сегодня положе­ние дел на этом фронте еще катастрофичнее, чем прежде.

Собранные материалы, в конечном счете, вылились в книгу, з­казанную одним из тогдашних издательств. Но рукопись имела не­счастную судьбу. Издательство-заказчик реорганизовали, а в двух других издательствах она дважды нарывалась на алкоголиков. В одном случае – на зав. редакцией. В другом – на зам. главного редактора (с понятной похмельной реакцией обоих персонажей). И только в 1999 г. издательство «Физкультура, образование и наука», где по счастливому стечению обстоятельств на тот момент не оказалось ни одного алкоголика, выпустило книгу под названием «Пьян­ство как социальная проблема». (Ниже кратко излагаются основные положения этого труда – естественно, с серьезными поправками на прошедшие годы).

Эта лекция является завершающей только потому, что о ней спрашивают с самого начала спецкурса, с нетерпением ждут ее каждый год вот уже 20 лет, и наполняемость аудитории резко возрастает по сравнению с предшествующими, так что возникает опасение – по­ставь ее раньше, и слушатели, удовлетворив свое любопытство, по­теряют всякий интерес к прогнозированию.

Особое место в этом ряду занимает пьянство – не только по­вальное, но одновременно еще и особого вида, резко отличающееся от того, какое имеет место в США и других странах мира (за исклю­чением разве что Финляндии). Без его преодоления нечего и думать справиться с преступностью: подавляющее число агрессивных пре­ступлений совершается либо в состоянии сильного опьянения, либо в состоянии горького похмелья – наркотической «ломки», когда ради стакана спиртного наркоман-алкоголик готов на любое преступление, либо в погоне за вожделенной выпивкой – с той же готовностью на любые средства для этого.

Но повальное пьянство не только источник преступности. В его русском (украинском, белорусском и прибалтийском) варианте оно постепенно превратилось в «холеру XX века», действующую напо­добие СПИДА. Если его не преодолеть – Россия, Украина, Белоруссия обречены на гибель не позднее первой половины XXI века, даже если экономика этих стран будет полностью восстановлена на рыночной основе и тоталитаризм окончательно сменится демократией. По той же причине, по какой сегодня обречены на гибель малые народы Севера России, не успевшие выработать социальные меха­низмы защиты от губительного действия алкоголя.

Такие механизмы давно выработаны у народов, приобщивших­ся к потреблению алкоголя тысячелетия назад. Посмотрите, как они действуют у народов Восточно-Азиатской цивилизации (Китай, Ин­докитай, Корея, Япония), с их ритуальным потреблением неболь­ших доз рисовой водки по торжественным случаям, с заботливым ограждением от нее будущих отцов и матерей. У кочевых народов Средней Азии, с их ритуальным потреблением кислого конского молока (эквивалентного слабому пиву). У народов Северной Евро­пы (от Шотландии до России), с их ритуальным потреблением различных сортов пива – до появления крепких спиртных напитков после изобретения арабами в XVI веке способов их производства. Наконец, у народов Средиземноморья – от Испании и Франции до Грузии и Армении, позднее включая обе Америки, с их культурой ритуальных доз коктейля, аперитива, столового и десертного вина (обычно разбавленного водой), микродоз ликера, водки, коньяка на сытый желудок после обеда.

В этой связи представляет интерес многотысячелетний опыт средиземноморской алкогольной цивилизации, выявивший оптималь­ные дозы приема алкоголя по семи его конструктивным функциям:

• Пиво и некоторые сорта сухого вина для обострения наслажде­ния при утолении жажды (разжигаемой, если надо, разными соле­ньями). Маленькими глотками на протяжении часа-полутора доза­ми 0,5 л. на мужчину и 0,3 л. на женщину.

• Коктейль для оживления длительной беседы (маленькими глот­ками 20—40 г. на протяжении одного-двух часов).

• Аперитив для обострения аппетита перед едой (15 г. залпом).

• Столовое вино для запивания еды за обедом и ужином (100– 150г.). При любых тостах бокал только пригубливается.

• Десертное вино для запивания фруктов (включая шампанское). Та же доза и та же процедура при тостах.

• Водка, коньяк или ликер по выбору (только одно что-нибудь!) для оживления беседы на сытый желудок за чаем после обеда или ужина. Доза – 15 г. маленькими глотками на полчаса-час.

• Лечебное вино (кагор выздоравливающему, водка с перцем озябшему и т.п.). Доза 30—50 г. Вино – мелкими глотками, водку – залпом.

Следует уточнить, что чуда не произойдет. Алкоголь свое черное дело сделает. Напомним, что во Франции – 5 млн. алкоголиков на 50 млн. населения, и каждый из них – отнюдь не подарок. Но это – не столь буйные алкоголики, как наши туземные. Главное же, перечис­ленные процедуры позволяют полностью получать все, что вы ожи­даете от алкоголя, но в десятки раз дешевле и без тех ужасающих последствий, когда дозы удесятеряются, а похмелье – ужасающе.

Народы России в данном отношении, как уже говорилось, сна­чала шли в общем русле «алкогольной цивилизации» Северной Ев­ропы, а затем, после появления в XVI в. крепких спиртных напитков, пути разошлись: германцы, от англичан до шведов, постепенно «перебежали» в романский лагерь, а восточные славяне и угро-финны (исключая Венгрию, но включая Финляндию) пошли своим путем. Польша в данном отношении составила как бы «буферное простран­ство» с элементами той и другой культуры, преимущественно пос­ледней.

Это не могло объясняться экономическими причинами (в Финляндии и России разная экономика, а пьют одинаково). Не могло объясняться и расовыми причинами (финны и венгры – одного племени, а пьют различно). Кроме того, те же финны и русские, эмигрировав, ска­жем, в США, минимум во втором поколении, если не в первом, пьют не как финны и русские, а как все американцы. Значит, дело в социальных особенностях. Рассмотрим их внимательнее.

На просторах Северо-Восточной Европы невозможно было раз­вить ресторанную культуру Средиземноморья. Люди жили, в ос­новном, хуторами или малыми деревнями по полдюжине изб в каж­дой (правда, напоминаем, что в каждой избе размещалось до полу­тора-двух десятков людей, из них половина – дети). К тому же почти ни у кого не было денег: сплошное рабство. К тому же от деревни до деревни – многие версты плюс сплошное бездорожье, плюс моро­зы под 40 градусов С. А выпить хочется. И мои предки нашли гени­альное решение проблемы, чему я самолично был свидетелем в детстве, поскольку многовековые питейные традиции сохранились в моем родном селе до начала 30-х гг., пока их не уничтожила «коллек­тивизация сельского хозяйства» и последующая урбанизация.

Потребление спиртного, согласно этим традициям, приурочива­лось только к ритуалам свадьбы, похорон, церковных праздников и т.п. Застолье собиралось обычно в одной избе, куда приглашалось много гостей из соседних изб и даже из соседних деревень. «Поса­дочных мест» – максимум два-три десятка, а приглашенных – в несколько раз больше. Как быть? Сначала сажали за стол «патриар­хов» – глав патриархальных семейств (кстати, после 30—35 лет за­вершивших свой детопроизводный цикл: их жены к тому времени становились бабушками и в большинстве своем теряли способность рожать после пятых или десятых родов – заметим это особо). На их долю приходилась львиная доля спиртного. Но особенно засижи­ваться за столом было нельзя: своей очереди ждали другие. Поэто­му оставалось выпить залпом большую «чарку» крепкого спиртного, быстро заесть выпитое, повторить эту процедуру еще один-два раза и отойти поболтать в стороне, освободив место следующему.

Следующими были «матриархи» – почтенные матери семейств, которым традиция предписывала самое умеренное потребление спиртного, грозя осуждением за излишество. И только потом насту­пал черед молодежи, на долю которой обычно оставались жалкие, символичные остатки спиртного, причем «добрачная» публика на­прочь исключалась из этой процедуры, все особы женского пола, а также женихи строжайше обязывались только «пригубливать», т.е. имитировать прием спиртного, не принимая внутрь ни капли – тоже под страхом осуждения всесильным тогда общественным мне­нием окружающих.

Так минимизировалось алкогольное зло. При массовом перехо­де от традиционного сельского к современному городскому образу жизни вековые ритуалы исчезли, а связанные с ними стереотипы потребления алкоголя остались. Вот почему русский человек счита­ет элементарным качеством настоящего мужчины опрокинуть в себя залпом стакан любого спиртного – от крепчайшего спирта до теп­лого шампанского, затем, если возможно, повторить эту процедуру второй и третий раз, а заодно с презрением отозваться о «бабе-немце», который часами смакует едва ли десятую долю дозы водки, приличествующей каждому уважающему себя мужчине.

При массовом распространении подобного стереотипа практически на каждодневное потребление крепкого алкого­ля последствия оказались сходными с эпидемией чумы или холеры. Не секрет, что стакан (0,2 литра) 40-градусной водки делает почти каждого человека явно сумасшедшим – нередко просто буйно по­мешанным – на срок от двух до четырех часов. А два-три стакана – тем более. Теперь представьте себе, что должно произойти, если стакан водки принимает рабочий за станком, шофер за рулем, про­фессор на кафедре и даже министр на совещании. А это – в поряд­ке вещей у десятков миллионов людей каждый день.

Во-первых, начинается массовая гибель людей – напрямую от алкоголя (отравление, несчастный случай) или косвенно (ослабле­ние организма). Подсчитано, что прямо или косвенно за счет зло­употребления алкоголем можно отнести почти каждую третью смерть. Алкоголики вообще редко живут более 50 лет, но в России миллионами мрут от пьянства 30—40-летние. При прочих равных условиях смертность в России значительно выше, чем за рубежом (причем мужчины умирают в среднем на 10 лет раньше женщин), – и прежде всего по вине стакана водки.

Во-вторых, начинается разорение страны, сопоставимое по мас­штабам с войной или землетрясением. Государственная монополия на продажу спиртного давала казне в 70-х гг. до 58 млрд. руб. ежегод­но – без этого невозможно было свести концы с концами в 400-миллиардном бюджете. Но затем проклятый стакан водки уносил из национального бюджета до 120 млрд. руб. в год. После стакана водки поезд словно сам собой врезается в другой состав, теплоход – в другой теплоход, автомашина таранит в лоб другую автомашину – десяток убитых, опрокидывается в кювет автобус с полусотней пас­сажиров, врезается в стену трактор, ломается дорогостоящий ста­нок, сотни пожаров каждый день в самом буквальном смысле раз­веивают в дым миллиарды рублей – а причиной почти каждого пожара был и остается пустой стакан водки и непогашенная сигаре­та в руках задремавшего после такой дозы спиртного человека. Дос­таточно сказать, что десятилетиями в сельское хозяйство каждый год бесплатно направляли чуть ли не миллион тракторов – и каждый год получали соответствующую груду металлолома, а количество тракторов росло незначительно. Как вы думаете, в трезвом виде можно угробить такую армаду?

В-третьих, алкоголь, как известно, – такой же наркотик, как и никотин, только слабее кокаина или морфия. Все государства мира, объявляющие преступлением продажу наркотиков, жульнически исключают из их списка алкоголь и никотин, потому что иначе неяс­но, почему за одни наркотики грозит тюрьма, а другие продаются свободно, в том числе самим государством. В этом отношении наши государственные мужи напоминают того средневекового монаха, который перекрестил поросенка в карася, чтобы с аппетитом съесть его во время поста. Но ведь природу не обманешь. И если сотню, даже полсотни лет назад алкоголиков в России было в десятки раз меньше, чем, скажем, во Франции, то теперь СССР с его более чем полудюжиной миллионов алкоголиков обогнал Францию. К этому надо прибавить вдвое большее число неалкоголиков, но «сильно пьющих» (не менее стакана – двух водки каждый день) и поэтому как бы кандидатов в алкоголики. Огромная армия тяжело больных людей, сопоставимая по масштабам со всеми остальными больны­ми, вместе взятыми. Их надо лечить, а средств не хватает даже на «нормальных больных». Поэтому часть особо опасных алкоголиков загоняли, как сумасшедших (каковыми они, по сути, и являются), в «диспансеры» – своего рода тюрьмы. А остальных предоставляли произволу судьбы – на великое горе их близким и на великую ра­дость начинающим пьяницам, для которых они играют роль автори­тетных учителей. Ныне сеть диспансеров в развале, и миллионы ал­коголиков брошены на произвол судьбы – к ужасу окружающих.

В-четвертых, к стакану водки стали все чаще прикладываться женщины, молодежь, даже подростки. Сравнительно недавно на сто мужчин-алкоголиков в России приходилась лишь одна женщина-алкоголичка, сегодня соотношение 10:1, и дело быстро идет к запад­ным стандартам, по которым соотношение близко 1:1. Но в России положение особое, здесь женщина всегда была главным оплотом борьбы против пьянства. И вот теперь рушится последний оплот… Что касается молодежи и подростков, то их вовлечение в повальное пьянство означает, во-первых, лавинообразное разрастание после­днего, а во-вторых, окончательный подрыв генофонда народа, пото­му что резко увеличивается процент зачатий в состоянии опьянения и соответственно ускоряется процесс олигофренизации населения (есть сельские районы, где процент дебилов и маргиналов намного превысил 10% и приближается к 25%, число таких районов растет).

Все это еще в начале 70-х гг. позволило квалифицировать алко­гольную проблемную ситуацию в СССР как остро критическую, с тенденцией перерастания в катастрофическую. По распоряжению правительства было образовано несколько исследовательских групп (в одну из них входил автор этих строк), которые с 1976 по 1980 г. независимо друг от друга изучали проблему и к 1981 г. представили свои рекомендации в Сводный отдел Госплана СССР. Рекомендации оказались поразительно единодушными, различаясь лишь в незначи­тельных деталях. В самых общих чертах они сводились к следующему:

• Сделать бюджет возможно менее зависимым от «алкогольных инъекций» (переход от «пьяного бюджета» к «трезвому бюджету»). Без этого любая борьба против пьянства изначально разбивалась об экономику, упиралась в «экономический фронт». С такой целью было предложено около двадцати программ расширения производ­ства товаров народного потребления, от сборных коттеджей и авто­машин до модной одежды и коллекционных книг. Реализация давала доход, намного превышавший доход от государственной монополии на спиртное.

• Развить «индустрию досуга», уровень которой в стране до сих пор близок к нулевому. Миллионы людей принимают стакан водки только для своего рода «самоубийства на четыре часа», так как психика человека не выдерживает тоски «ничегонеделания». А занять себя не умеют: старые традиции исчезли, новые не появились, обра­довался опасный «досуговый вакуум», заполнить который, по ми­ровому опыту, могут только игровые автоматы и другие аттракционы (лучше в комплексе «лунапарков») плюс клубы по интересам, о которых уже шла речь.

• Организовать эффективное лечение миллионов алкоголиков на специальных сельскохозяйственных фермах по принципу самообеспечения себя продуктами при личном трудовом участии пациентов (все остальные варианты, ввиду нехватки продуктов, были и остаются нереальными). Кстати, имелось несколько конкретных многообещающих проектов на сей счет, детально разработанных и опробо­ванных на практике. Разумеется, параллельно должна развертываться широкомасштабная профилактическая работа по предупреждению ал­коголизма.

• Нейтрализовать «теневую» экономику (подпольное час­тное производство спиртного в подрыв государственной мо­нополии), которая одна способна свести на нет любые усилия по борьбе с пьянством. Для этого приблизить цены на спирт­ное к реально-рыночным (они были занижены, что открывало ши­рокий простор для перепродажи с целью наживы), применять разо­рительные штрафы для крупных подпольных производителей спир­тного – на страх миллионам мелких, затяжная борьба с которыми не давала и не могла давать заметных результатов.

• Ввести жесткие санкции за появление в общественных местах пьяным (в одной только Москве милиция подбирает ежедневно до 4 тыс. буянящих пьяных хулиганов или валяющихся без сознания мер­твецки пьяных) – вплоть до лишения «вида на жительство», состав­ляющего главную ценность (выше денег!) в глазах каждого советско­го человека, и ссылки для принудительного лечения в специальные трудовые колонии.

• Широко пропагандировать более высокую культуру потребле­ния спиртного, разъяснять анахронизм традиций – пережитков про­шлого, возбуждать чувство стыда у людей за скотское пьянство, за неумение потреблять спиртное без потери чувства человеческого достоинства.

• Создать массовое общество борьбы за трезвый образ жизни, заимствовать ценный зарубежный опыт (особенный интерес представлял опыт организации «Анонимные алкоголики», сделать пьян­ство в глазах людей предосудительным.

• Широко развернуть мелкое предпринимательство (ремесла, торговля, садово-огородные участки и т.д.), памятуя, что миллионы людей приобщились к спиртному от отчаяния безысходности, от невозможности найти применение своей инициативе в условиях тоталитаризма.

При этом подчеркивалось, что рекомендации носят принципи­ально комплексный характер, могут дать эффект только в совокуп­ности. Достаточно провала на любом из восьми перечисленных «фронтов», чтобы все начинание оказалось обреченным на неудачу.

Как повелось в СССР, рекомендации были положены под сукно. О них надолго забыли. А напомнить как следует было некому. Пото­му что – тоже как повелось в СССР – специалисты по проблемам алкогольной ситуации разделились на два смертельно враждующих лагеря: сторонники немедленного введения «сухого закона» («алкофобы» или «алконавты», по прозвищам, данным им противниками и сторонники постепенного распространения более высокой культуры потребления спиртного, по западным стандартам («алкофилы», или «бормотологи», по ответным прозвищам со стороны их противников; последнее трудно переводимо на иностранные языки и происходит от фольклорного термина «бормотуха», которым обо­значаются самые низкие и вредные сорта спиртного). Я не принад­лежал ни к одному из них, и поэтому мне жестоко доставалось от обоих. Горький опыт «сухого закона» в России, США и Финляндии в 20-х гг. наглядно показывал, что любая авантюра подобного рода изначально обречена на провал и лишь обогатит «теневую» эконо­мику, т.е. стоящую за ней мафию. С другой стороны, любая попытка за несколько лет приобщить скифскую алкогольную цивилизацию к стандартам средиземноморской (для чего странам Северо-Запад­ной Европы понадобилось, для примера, несколько веков) напоми­нает попытку за тот же срок перевести Россию с русского языка (или США – с английского), скажем, на эсперанто. То есть в обоих случа­ях заведомо гибельная утопия.

Тем не менее, именно борьба новоявленных «остроконечников» и «тупоконечников» (помните лилипутов Свифта?) составила все содержание попыток решения алкогольной проблемы на протяже­нии первой половины 80-х гг. К середине 80-х гг. верх одержали сто­ронники «сухого закона», печатно пригвоздившие своих оппонентов к позорному столбу. Вот почему, когда правительство Горбачева в поисках первых, возможно более эффективных шагов начинав­шейся «перестройки» решило одним махом преодолеть действи­тельно серьезную алкогольную проблемную ситуацию, оно выбра­ло «сухой вариант» – при этом самый глупый из всех возможных.

Упор был сделан на постепенное ограничение потребления спир­тного административными мерами. Были установлены «зоны трез­вости» – целые районы, где перестали продавать спиртное. И «вре­мя трезвости», резко ограничившее часы и пункты торговли спирт­ным. Результат нетрудно было предугадать. По оценкам специалис­тов, взрослое население СССР (за исключением мусульманских рес­публик) в отношении потребления алкоголя делилось в пропорции 20:60:20. В первую составляющую входили трезвенники (соотношение мужчин и женщин 10:90), во вторую – «символически», «мало» и «умеренно» пьющие («символически» – рюмка по праздникам, «мало»– несколько рюмок по праздникам, «умеренно» до полу­стакана, т.е. до 100 граммов не обязательно каждый день; соотноше­ние мужчин и женщин 50:50); в третью – «сильно» пьющие (стакан более крепкого спиртного почти ежедневно) и алкоголики (соот­ношение тех и других 3:1, соотношение мужчин и женщин 90:10). Таким образом, кампания оказалась направленной против 80% взрослого населения, не представляющего себе ни одного сколько-нибудь значительного события в жизни без застолья со спиртным. Миллионы людей немедленно выстроились в километровые очере­ди. И тогда начала действовать мафия.

Поражение правительства Горбачева оказалось сокрушитель­ным. За какой-нибудь год подпольное производство спиртного срав­нялось по своим масштабам с государственной монополией. По­требление алкоголя осталось на том же уровне, а государство стало терять ежегодно десятки миллиардов рублей – контрибуция по­беждающей мафии. Сначала попытались дать ей бой, но когда выяс­нилось, что придется арестовывать ежегодно миллионы человек (именно таково оказалось количество мелких подпольных производителей спиртного), правительство капитулировало полностью. Начатая в 1986 г. кампания уже к 1988 г. бесславно провалилась. Еще несколько лет шли «арьергардные бои»: правительство сдавало одну позицию за другой. Все кончилось осенью 1991 г., после провала августовского путча и распада Советской империи. По сути, прави­тельство отказалось от государственной монополии на продажу спир­тного, и города России оказались заваленными спиртным (наполовину – отечественным, наполовину – импортным), дающим ко­лоссальные прибыли частным торговцам и мафии.

Тем самым оказался вновь включенным часовой механизм «ад­ской машины», рассчитанный, как уже говорилось, на 30—50 лет, после чего народы Восточной Европы должна постичь судьба тех племен Вест-Индии и Океании, которые были стерты с лица земли алкогольным половодьем.

Положение усугубляется тем, что алкогольная проблемная си­туация перерастает через критическую в катастрофическую на фоне очень высокого потребления никотина, очень плохого состояния окружающей среды и очень плохого состояния здравоохранения. Оно усугубляется также тем, что Россия оказывается совершенно беззащитной перед лицом надвигающегося цунами сильных нарко­тиков. До сих пор СССР не представлял для мировой наркомафии никакой ценности: охотиться за неконвертируемой валютой может только сумасшедший. Но теперь российская валюта стала факти­чески конвертируемой (правда, по совершенно безумному ажио­тажному курсу, в несколько раз превышающему реальное соотно­шение покупательной способности рубля и доллара). При этом наркомафия, как известно, не платит налогов и пошлин, поэтому для нее может оказаться выгодным освоение даже российских рынков сбы­та. И тогда России, не имеющей опыта борьбы с наркотиками, – конец, если не помогут ООН, ВОЗ, Интерпол и другие международ­ные организации.

Лекция 25 (заключительная)

НА ПЕРЕДНЕМ КРАЕ СОВРЕМЕННОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ПРОГНОСТИКИ

Все предыдущие лекции читались в МГУ и других университетах более 30 лет (с 1967 года). Разумеется, содержание обновлялось, но проблематика, в общем и целом, оставалась той же. Заключитель­ная лекция посвящена прогнозам, которые только еще вырабатыва­ются и осмысливаются в лабораториях ведущих футурологов мира. О них еще понятия не имеют чиновники ни одного правительства, ни одной международной организации, никто из экономических и политических деятелей, даже почти никто из ученого мира (за ис­ключением нескольких сот профессиональных футурологов, которые начинают обсуждать эти проблемы на своих конференциях). Разумеется, о них понятия не имеет мировая общественность, в це­лом – включая студенчество. Да и затруднительно знакомить с та­кими сюжетами просто «человека с улицы»: «эффект футурофобии», о котором мы столько говорили в первых лекциях, вырабаты­вает здесь полную меру.

Однако курс лекций по прогнозированию – тем более социаль­ному – не может считаться завершенным, если студент не будет знать, над чем сегодня работает прогностика, что происходит, так сказать, на переднем крае этого фронта научных исследований. На­деемся, из прогнозного курса слушатель понял, что в технологичес­ком прогнозировании не дается никаких предсказаний. Только выяв­ление назревающих проблем и путей их решения. Из наиболее важ­ных социальных прогнозов последних лет мы выбираем четыре:

– Технологический прогноз выхода из проблемной ситуации, связанной с начавшимся физическим вырождением человечества.

– Технологический прогноз преодоления проблемной ситуа­ции, связанной с превращением общества в «коллективного нарко­мана».

– Технологический прогноз предотвращения назревающей чет­вертой мировой войны (считая третьей «холодную войну» 1946– 1989гг.).

– Технологический прогноз оптимизации начавшегося процес­са превращения человека в кибернетический организм (киборгизация личности).

1. Начавшееся физическое вырождение человечества и пути его предотвращения.

До самых последних лет никому не приходило в голову, что массовый переход от традиционного сельского к совре­менному городскому образу жизни (он полностью завершится в глобальных масштабах на протяжении первой половины XXI века – в значительной мере, на протяжении ближайших двух-трех деся­тилетий) влечет за собой, помимо многих других, одно поистине катастрофическое последствие: в городе человек полностью теряет потребность в семье, в детях, мало того – становится как бы «социально импотентным», неспособным к нормальному воспроизвод­ству поколений, чем, как нетрудно понять, подписывает себе смерт­ный приговор в качестве разновидности земной фауны.

Как мы уже говорили в лекции по социологии семьи, в деревне ребенок с малых лет – помощник по хозяйству, подросток – «заменитель» отца и матери в важных трудовых операциях, молодожен – надежный союзник родителей на всю жизнь, их «живая пенсия» на старости лет. При этом высокая детская смертность заставляла наи­более здоровых женщин рожать до 10—20 раз, чтобы, в конечном счете, выжило трое-четверо самых жизнеспособных, передающих затем свои гены по наследству. Так обеспечивалось выживание рода гомо сапиенс на протяжении 40000 лет (по некоторым данным, даже больше).

В городе ребенок – всегда обуза, ломающая карьеру матери и очень осложняющая жизнь отцу. Подростки, у которых в городе – своя жизнь, отдельная от родителей, сбиваются в дикие звериные стаи и становятся чужими, все чаще враждебными отцу и матери. Молодежь, создавая свои семьи (точнее, в подавляющем большин­стве своем, долгое время или даже всю жизнь пребывал в беспоря­дочном сожительстве – конкубинате) и вовсе полностью отчуж­дался от родителей – вплоть до полного «разрыва поколений».

Естественная реакция на это людей – возможно более долгое воздержание от обзаведения семьей и нарастающая лавина разво­дов. В конечном счете, двух родителей начинают сменять не трое-четверо, как прежде, а всего один. Что, как нетрудно понять, обрека­ет на вымирание любую популяцию. До самых недавних пор пола­гали, что этот процесс займет столетия, если не тысячелетия, так что есть время исправить положение и вернуться к нормальному вос­производству поколений. Более глубокое изучение наметившихся тенденций показывает, что времени осталось не так уж много: всего несколько десятилетий XXI века – и чем дальше, тем труднее будет приостановить перерастание назревающей критической (уже не про­сто проблемы!) ситуации в катастрофическую.

Дело в том, что процесс физического вырождения человечества сказывается, идет не просто в форме нарастающего преобладания смертности над рождаемостью и соответствующей постепенной убыли населения (депопуляция), а как бы «уступами», «обвалами», «лавиной».

Развал семьи, массовый конкубинат, потеря потребности в детях на практике ведет к подавляющему преобладанию однодетной, в среднем, семьи. В ней ребенку не о ком заботиться с малых лет, и он все чаще вырастает инфантилом – «сущим ребенком» на всю жизнь, с соответствующим отношением к социальной ответ­ственности, к семье, к классовым отношениям, к наркотикам и т.д.

При этом он не обязательно обладает наилучшей наследственнос­тью. Мало того, как мы уже говорили, идиотизм современной шко­лы расшатывает его нервную систему, подрывает иммунитет (ал­лергия), искривляет позвоночник, портит зрение, а все чаще и систе­му «ухо-горло-нос», не говоря уж об урологии и гинекологии. И вся эта генная ущербность как бы автоматически передается по наслед­ству. С данной точки зрения, один ребенок в семье (а это сегодня в городе скорее норма, чем исключение) – это почти то же самое, что потомство от кровосмешения: неизбежная физическая и психи­ческая деградация от поколения к поколению.

Это еще не все дикие звериные стаи подростков о которых мы упоминали выше, начинают беспорядочную половую жизнь с 14—15 лет, а то и раньше. При этом средства массовой ин­формации обрушивают на них шквал полностью легализованых по­ловых извращений – от мужеложства и женоложства до онанизма и скотоложства. Результат: лавина венерических заболеваний (от СПИДа до массового подросткового трихомоназа), нарастающие урологические и гинекологические осложнения, сильнейшие ослож­нения, сильнейшие осложнения при родах, ущербное потомство, импотентность и бесплодие. Словом, у подростков и молодежи ис­кусственно создаются условия, неотличимые физически и психи­чески от жизни обычной проститутки. Как известно, физиология и психология такой женщины исключает потомство, даже если не пре­дохраняться. Мужчины в этом плане выглядят не лучше.

Чтобы сказанное не показалось излишним «нагнетением ужасов», приведем данные медицинского осмотра 15-летних девушек-восьмикласниц одной из элитных московских школ, где родите­ли уделяют должное внимание детям (иными словами, в остальных школах положение еще хуже). Из 72 обследованных девушек только четырем (!) врачи гарантировали нормальные роды и здоровое по­томство. Остальные делятся на две части. Одни еще девственницы, не пьют, не курят, не приобщаются к более сильным наркотикам. Но наследственность и состояние здоровья таковы, что осложнений при родах не избежать, а потомство почти наверняка будет в чем-то еще более ущербным. Другие уже начали беспорядочную половую жизнь. Многие подхватили, как минимум, трихоматоз. Многие – уже заядлые курильщицы и систематически находятся в состоянии довольно сильного опьянения. Некоторые уже начали приобщаться к еще более сильнодействующим наркотикам. Здесь шансы на здоровое потомство – не больше, чем у самой последней вокзальной проститутки.

Через пять лет в России ожидается падение числа детей и подро­стков школьного возраста на целую треть (с 21 млн. до 14 млн.). Как вы думаете, при только что обрисованном состоянии подрастающе­го поколения эти 14 млн. снова превратятся в 21 млн. или, скорее, падение продолжится лавинообразно, до нуля включительно?

Во избежание недоразумений, сделаем три существенных уточ­нения:

• Во-первых, падение рождаемости – тенденция глобальная, наблюдается, за незначительными исключениями, во всем мире. Оно связано с урбанизацией – массовым переселением людей в горо­да. А в городе человек ведет себя примерно одинаково, безразлично зулус он или папуас, буддист или мусульманин. Поэтому, какой бы отметки ни достигло человечество во 2-й четверти XXI века – 8, 9, 10 миллиардов, дальше каждые 20 лет начнется «уполовинивание» мо­лодежи, а затем взрослых работоспособного возраста. Правда, еще какое-то время останется растущее по инерции число стариков-пен­сионеров. Но их судьбе в условиях «разрыва поколений» трудно будет позавидовать. Не исключено, что их начнут сразу выпихивать и на пенсии, и в краткосрочные хосписы одновременно. И это было бы справедливым воздаянием за их греховные деяния, за их богомерзкое («секс», «кабор» и т.п.) поведение во второй половине XX – первой четверти XXI в., и действительно, с какой стати одному работающему кормить десяток совершенно чужих ему людей?

• Во-вторых, падение рождаемости происходит неравномерно, разными темпами и масштабами в разных странах мира. Где-то с трех-четырех детей в «средней» семье до одного-двух. А где-то с пяти-десяти до трех-четырех (но в более отдаленной перспективе – все равно до двух-одного и далее). Этот разрыв неизбежно порожда­ет растущее число вакантных мест – с одной стороны; растущих экспанентно выходцев из «трудоизбыточных» регионов мира – с другой. Наряду с растущим разрывом в уровне и качестве жизни той и другой стороны, он является первопричиной назревания чет­вертой мировой войны, чему будет специально посвящен один из следующих разделов лекции.

• В-третьих, мы абстрагируемся от научных открытий, которые почти наверняка произойдут в первой четверти XXI века и могут существенно видоизменить проблемную ситуацию. Например, с года на год ожидаемое произвольное определение пола будущего ребенка. Не подлежит сомнению, что в патриархальном обществе, которое никуда не делось вот уже несколько тысяч лет, это будет автоматически означать девять (если не девяносто девять) мальчи­ков на одну девочку. На воспроизводстве следующих поколений это скажется абсолютно так же, как если бы человечество поголовно перешло к гомосексуализму. Конечно, затем последуют судорож­ные попытки сбалансировать систему. Либо коммерческие («сто­имость» девушки на брачном рынке взлетит до небес), либо фашис­тские (пол ребенка – по разнарядке). Но то, что произойдет «боль­шой скачок» к нулевой отметке численности мирового народонаселения – неоспоримо.

Ситуация может измениться и с началом клонирования челове­ческих особей. Но это будет уже не человечество, а качественно иная разновидность земной фауны. Мы специально остановимся на этом аспекте в последнем разделе лекции.

Возможно ли преодоление кризиса и возращение ситуации из критической в нормальную проблемную, каковая всегда существовала на всем протяжении истории рода людского?

Теоретически – да. Для этого надо всего лишь осознать, что смысл жизни любой разновидности земной флоры и фау­ны, не исключая человека, ошибочно считающего себя разум­ным, – не в каком бы то ни было «катаре», а всего лишь в воспроизведении потомства. И сделать из этого соответствующие выводы под страхом исчезновения взбесившейся популяции – мик­робов ли, человека ли, обезьян ли, все едино – с лица Земли. Это означает, что высший класс общества – и по уровню жизни, и по почету – должны составлять вовсе не аристократия, не номенкла­тура, не олигархи, а Отцы и Матери семейств. Разумеется, не абы какие, а способные воспроизводить здоровое потомство (таких все­гда меньшинство). Создав условия для того, чтобы в каждой такой семье было три-четыре ребенка, – это и значит стабилизировать положение, создать основу, на которой общество может нормально развиваться до любых параметров, признанных оптимальными.

Практически – нет. Потому, что все еще нет осознания важно­сти семьи для выживания человечества. Потому, что семья и дети только снижают уровень и качество жизни. Потому, что видимо, нам не избежать предреченного в Апокалипсисе.

2. Начавшееся превращение общества в «коллективного наркомана» и пути преодоления этой проблемной ситуации.

Человек, как и машина, время от времени «перегревается» на работе. Кроме того, если его безмерно огорчать – это все равно, что сыпать песок в шестеренки: вот-вот сломается. В обоих случаях требуется отдых, от­дых, разрядка-релаксация. И человек с древнейших времен научился делать себе такую разрядку: смена занятий, приобщение к творче­ству (в принципе безразлично – какому), катарсис – «возвышение духа» при встрече с подлинным искусством, антикатарсис – «заг­рязнение духа» при скандале, драке или хотя бы зрелище оных. Назо­вем все это ясности ради «наркотическим эффектом» мысленного перенесения себя на какое-то время в «мир иной» для отдохновения от трудов и огорчений «мира сего».

Много тысяч лет назад было сделано открытие: если пожевать, вдохнуть или глотнуть какую-нибудь гадость – «наркотический эф­фект» удесятеряется. Однако до второй половины XX века заядлые курильщики, пьяницы-алкоголики и наркоманы составляли ничтож­ный процент населения, «величину, которой можно пренебречь».

Положение изменилось с массовым переходом к городскому образу жизни, с превращением подростков и молодежи из ближай­ших сотрудников своих родителей в дикие звериные стаи со своими собственными законами, с массовой деморализацией людей.

В любой стае есть авторитетный вожак и есть приниженные, над которыми издеваются все остальные. Так и только так поддерживается стайная дисциплина, достигается выживание стаи. И если вожак курит, опрокидывает в себя стакан водки, сидит на «игле» и живет от случки к случке – то всем остальным приходится делать то же под страхом попасть в «приниженные». А так как удельный вес подоб­ных случаев в молодежной среде городов исчисляется растущими десятками процентов, нетрудно сообразить, как это сказывается на молодежи и на всем обществе в целом.

Типичный вожак ведет себя не как вздумается, а сообразно господствующей моде, в том числе подростковой и молодежной. Между тем не секрет, что существует хорошо отлаженная «индуст­рия моды», в рамках которой не самые бескорыстные люди на земле наживают сотни миллиардов долларов на простой инстинктивной стадности человека, особенно сильной именно у молодежи. И если сигарета на рекламном щите (пусть даже с издевательской надпи­сью «Минздрав предупреждает…») отождествляется со стилем жиз­ни, достойном подражания, – не сомневайтесь, молодой человек потянется к ней, даже если его поначалу вывернет наизнанку. Если изображение бутылки спиртного на каждом фонарном столбе – не сомневайтесь, она обязательно появится на столе в любой моло­дежной и даже подростковой компании. Чтобы «все как у взрос­лых». Если на сцене и на экране самые симпатичные герои – закон­ченные наркоманы, то стоит ли продолжать?

Уточним, что речь идет не только об «индустрии моды». Суще­ствуют табачные монополии, вино-водочные синдикаты, наркобиз­нес. У каждого – свои методы завоевывания рынка. Вплоть до «иглы» насильно, несколько раз, пока не потянет самого (саму), как с девочкой, которую сутенер кулаками превращает в безразличную ко всему шлюху. Вплоть до хорошо отлаженной системы спаивания, сживания с лица Земли наркотиками целых народов земного шара, начиная с русского.

Что получается в конечном итоге? Общество, перешедшее к городскому образу жизни, год за годом постепенно превра­щается как бы в «коллективного наркомана» – с соответству­ющими «кайфом», «ломкой» и неизбежным концом.

И при этом на горизонте – лавина синтетических нарко­тиков, которые можно готовить дома, как стакан чая, и с ко­торыми невозможна борьба традиционными способами.

Бесстрашная статистика свидетельствует:

• Начинаешь в 16—18 лет с пачки сигарет в день – в 85 случаях из 100 умираешь до 60 лет (при изначальном потенциале в 90). И дети твои, зачатые после нескольких лет курева, обязательно будут в чем-то ущербны, только до сих пор практически никого не интересовало, в чем именно.

• Начинаешь в 16—18 лет со стакана водки в день – в 85 случаях из 100 умираешь до 50 лет (т.е. почти наполовину сокращаешь себе жизнь). И дети твои, зачатые после нескольких лет пьянства, в большин­стве своем будут уродами и дебилами.

• Садишься в 16—18 лет на «иглу» – в 85 случаях из 100 умираешь до 30 лет. Детей обычно в этой короткой жизни не бывает, а если и случается – монстры из фильма ужасов.

Теперь помножьте всю эту картину на растущие десятки процентов подростков и молодежи. Может ли быть у такого общества будущее за пределами не то что XXI века, а скорее даже первой половины оного?

Остановить это коллективное сумасшествие, коллективное самоубийство невозможно ни убеждением, ни принуждением. Для это­го требуются такие же годы и годы, какие потребовались для рас­крутки смертоубийственного механизма наркотизации общества. Путем замены его столь же эффективным механизмом денаркотизации.

В самых общих чертах этот последний механизм включает в себя следующие элементы:

1. Отказ от гнусного общемирового социального лицемерия и признание, что никотин и алкоголь – такие же наркотики, как и сильнодействующие, только, в отличие от последних, легализованные.

2. Запрет на любую рекламу любых наркотиков – как прямую, так и косвенную (в литературном, сценическом, экранном, изобра­зительном искусстве). Приравнивание такой рекламы к растлению людей (с самым суровым уголовным преследованием).

3. Широкое просветительство по части механизма и последствий наркотизации, с упором на то, с чего начинается и чем кончается действие никотина, алкоголя, вообще наркотиков. Мобилизация на это дело всей рекламной индустрии, всего потенциала искусства.

4. Суровая дискриминация потребителей никотина и алкоголя. Создание условий, при которых такое потребление приравнивается к справлению постыдной нужды в специально отведенном для этого месте. Создание условий, при которых «человек с вредными при­вычками» рассматривается как заведомо «низшая раса», неконку­рентоспособная сравнительно с лицом, таких привычек не имею­щим, когда речь идет о вакансии, распределении любого дефицита, вообще в любой соревновательной ситуации.

5. Создание моды на отказ от любых наркотиков (определенные успехи в этой области есть в США).

3. Назревание четвертой мировой войны и пути ее предотвращения.

Все три мировые войны XX века были войнами за мировое господство. Во всех трех США шаг за шагом приближались к ми­ровому господству и, наконец, достигла его. Но на этом сходство кончается. Вторая мировая была не похожа на первую. А Третья намного сильнее отличалась от Второй. Есть основания предпола­гать, что Четвертая будет не похожа ни на одну из предыдущих. Не­которые ее контуры проглядывают сквозь «Бурю в пустыне», где вооруженные силы Третьей мировой (натовские) безнаказанно гро­мили армию Второй мировой (иракскую – копию советской). Или сквозь столь же безнаказанные «точечные бомбардировки» Сер­бии по ее жизненным центрам. Или сквозь финансовые потрясения в конце 90-х гг. целых стран (в том числе и России), спровоцирован­ные кучкой хакеров, которые оказались способными дезорганизо­вать экономику государства не хуже налета армады бомбардиров­щиков.

Три «критические массы» накапливаются сегодня. Как только они сольются друг с другом – начало Четвертой мировой неизбежно.

Первый фактор – рост новых и новых сотен миллионов полнос­тью или частично безработных в странах Африки, Азии, Латинской Америки. Сегодня это число приближается к миллиарду или уже перевалило за него. Колоссальная безработица в отдельных странах мира была веками и была привычной. Неграмотные люди не знали иной жизни и мирились со своей судьбой. Сегодня они получили, по меньшей мере, начальное образование, знают о «иной жизни в ином мире». Рвутся к ней (правда, дорываются считанные процен­ты) и, безусловно, не остановятся ни перед чем, чтобы «работать как в Азии, а жить как в Европе» (еще раз напомним нашу несбыточную мечту «работать как в СНГ, жить как в США»).

Второй фактор – наличие тоталитарных, изуверских и мафиозных структур, которые способны повести эти сотни миллионов на новые «кувейты». Собственно, и не перестают вести, потому что ничего другого народу предложить не могут, а без балансирова­ния на грани войны попросту теряют смысл существования. Иллю­страции: Израиль, Ливан (с трудом замиренный), Балканы, Чечня, Афганистан и весь среднеазиатский «пояс напряженности».

Третий фактор – оружие массового поражения, из года в год прямо-таки «плывущее в руки только что перечисленных структур и полностью уравнивающее шансы сторон при новой „Буре в пустыне“.

Менее вероятно – ядерное, потому что сопряжено с трудностя­ми изготовления и доставки. Однако разработка все более портатив­ных образцов делает вполне реальной доставку «чемоданчика» с бомбой куда-нибудь поближе к Статуе Свободы, Мавзолею Ленина, Трафальгарской колонне или Эйфелевой башне. Мощность бомбы не имеет значения, поскольку паника неизбежно доберет необходи­мые миллионы жертв.

Более вероятно – химическое, поскольку здесь изготовле­ние и доставка – проще простого. Правда, действенность этого вида оружия ограничена, но, как показывает токийский опыт, если его умело применить на пересадочных узлах метро в «часы пик» – паника окажется сопоставимой с ядерной бомбардировкой.

Еще более вероятно – бактериологическое, перед которым все страны мира совершенно беззащитны. Здесь число жертв может исчисляться миллионами еще до паники, а изготовление и доставка – еще проще, чем в случае с химическим оружием.

Наконец, наиболее вероятно – компьютерное. Представляете, никто никому не объявляет никакой войны, а воздушный, железно­дорожный, трубопроводный, городской общественный транспорт (включая лифты) парализован, финансы в глубоком обмороке, пред­приятия, учреждения, организации одни за другими приостанавли­вают свою деятельность, снабжение и торговля закрываются, выст­раиваются очереди, назревает социальный взрыв…

Теперь представьте себе любую серьезную конфликтную ситуа­цию в любой стране мира (от скандала какой-нибудь Моники с ка­ким-нибудь Биллом до противостояния какого-нибудь президента с каким-нибудь парламентом). И сразу – провокация с применени­ем любого из перечисленных выводов оружия массового пораже­ния. Меж тем, соотношение сил на мировой арене постоянно меня­ется. Запад год за годом клонится к закату. Восток год за годом разго­рается все ярче. Словом, все как в Ливане или Косово, только в миро­вом масштабе.

Как развести руками такую беду?

В глобальном плане выход только один – мировое правитель­ство с вооруженными силами, способными обезвредить любого агрессора еще до того, как он совершит агрессию. Не американское, не натовское, а действительно мировое, опирающееся на эффектив­ное развитие органов ООН, с участием Китая, Индии, Японии, Рос­сии, Бразилии, Мексики – всех крупных держав мира, способных внести решающий вклад в борьбу с потенциальным агрессором. Правительство, целиком нацеленное на решение глобальных про­блем современности (о которых столько говорилось в этом курсе лекций), нацеленное на переход к альтернативной цивилизации, ис­ключающей все и всяческие войны.

В региональном плане (касательно нашей родной страны) вывод тоже только один. Поскольку в Четвертой мировой, как и в Третьей, не будет никаких фронтов, никаких различий между «военными» и «гражданскими» лицами – к войне должны быть готовы все пого­ловно, невзирая на пол и возраст. Лучше всего это сделать в рамках средних учебных заведений, для молодежи 14—20 лет – день в неде­лю, месяц в лето, а затем краткосрочные курсы переподготовки каж­дый год до пенсионного возраста. Возможно, в форме националь­ной (гражданской) гвардии. Возможно, просто в форме периоди­ческих сборов резервистов. Главное, чтобы в «час икс» не было никакого замешательства, чтобы каждый знал, где и что ему делать, и умел это делать, как на пожаре.

Что же касается собственно вооруженных сил, то опыт Третьей мировой не оставляет выбора. В современных условиях оказывают­ся полностью неспособными армии, основанные на рекрутчине. Пусть вдесятеро меньше, пусть всего полмиллиона вместо пяти миллионов – зато каждый контрактник-профессионал стоит сотни насильно забритых инфантилов. Правда, для этого должна существо­вать система стимулов, при которой конкурс в армию превосходил бы конкурс в Академию наук или в ГИТИС. Но это уже из области экономики…

4. Киборгизация личности – оптимизация процесса.

Ныне толь­ко пенсионеры помнят компьютеры первого поколения. Нечто вро­де камеры хранения – огромная комната, заставленная до истока ящиками-ячейками, которые, непрестанно жужжа, выдавали через несколько суток что-то вроде 2x2=4. Вот уже лет двадцать перед нами компьютер нового поколения, и такое впечатление, будто он пребу­дет вечно. Но впечатление обманчивое, потому что на него уже совершено два покушения и теперь совершается третье, наверняка удачное.

Первое покушение – ноутбук габаритами с кейс десяток лет назад. К концу XX века он вышел из моды, так и не вытеснив своего предшественника – привычный стационарный компьютер, имев­ший перед соперником весомые преимущества. Второе покушение – тот же ноутбук, но уже с габаритами видеокамеры. Он существу­ет до сих пор, но – параллельно со стационарным. Ибо тот и другой имеют специфику, исключающую взаимозаменяемость.

Наконец, третье покушение нам продемонстрировал летом 2000 года журнал «Футурист», поместив на обложке симпатичную япон­ку с черным квадратом 5x5 см, прикрепленным к дужке очков сверху наискосок от правого глаза. И со странными громоздкими перстнями на всех десяти пальцах обеих рук, перевитыми сложной сетью каких-то проволочек.

При ближайшем рассмотрении квадрат оказался монитором на жидких кристаллах, который дает такое же изображение, как и при­вычный стационарный (как – остается только догадываться). А пер­стни – это, оказывается, видоизмененный кейборд. А где де сам компьютер? Он торчит в нагрудном кармане, как телефон-мобильник (с пояснением, что есть еще один вариант – в виде довольно больших наручных часов).

Скорее всего, этот опытный образец – как паровой автомобиль XVIII века. Но это именно уже автомобиль, а не еще карета. Через несколько лет мы получим первые серийные образцы компьютера еще одного поколения. И как бы они ни выглядели, они обязательно должны будут отвечать следующим требованиям:

1. Предельно портативно – на уровне карманных или наручных часов с таким монитором, на котором все – как на телеэкране, и таким кейбордом можно пользоваться походя.

2. Все до единой функции стационарного компьютера, плюс те­левизор, плюс радиовидеотелефон. Полный «эффект присутствия» на любом зрелище в любом городе мира. Доступ к любой информа­ции любой библиотеки мира, не говоря уже о текущей арене. Воз­можность визуального общения с любым лицом в любой части зем­ного шара, включая телеконференции и виртуальный роман с лю­бимым человеком.

3. Опора на все информационное богатство Интернета или сис­тем того же типа. Пока что все это – в состоянии первозданного хаоса. Но пройдет совсем немного лет – и здесь все будет, как в хорошей библиотеке. Что-то бесплатно. Что-то за плату. Что-то для ограниченного круга пользователей. Но во всех случаях – полная возможность приобщения ко всей информационной сокровищни­це человечества.

Заметим, что эта машина способна легко решать любые задачи на оптимум – от расписания дел на день с минимумом расходов времени и средств, с максимумом эффекта по заранее заданным критериям до алгоритма оптимальной подготовки диссертации или стратегии отношений с любыми, чтобы выбираться в депутаты, ми­нистры, академики (правда, когда такие машины у всех – такого рода стратегии будут неизбежно «наезжать» друг на друга). Она способ­на помочь любой творческой работе – содействовать уточнению изобретения или рационализаторского предложения, скомпоновать роман или повесть, подобрать рифмы, сочинить музыку, выдать оригинальную графику и т.д. Она способна взять на себя любую разновидность рутинной канцелярской работы – проследить, просчитать, считать, сравнить, скопировать и пр.

Ясно, что человек во всеоружии подобной машины и совсем без оной – как летчик в кабине современного истребителя против голого троглодита с палицей. Поэтому в быстром и совместном распростра­нении аппарата сомневаться не приходится.

Это еще не все.

На второе десятилетие XXI века инженеры-электронщики обе­щают нам, что эта штука будет встроена в человеческий организм наподобие протеза, а еще спустя десяток лет – наподобие железы типа щитовидной или предстательной. В обоих случаях организм практически ставится под контроль машины. Но с превеликой радо­стью! Ведь машина оптимально программирует идеальные, зара­нее заданные рост, вес, габариты, состояние всех до единого орга­нов человеческого организма, легко одолевает любые заболевания, поддерживает высокой тонус, хорошее настроение, отличную фи­зическую и умственную работоспособность. А в более отдаленной перспективе открываются возможности практически безбрежного повышения эффективности интеллекта, психологии, физиологии – ведь хорошо известно, что во всех этих отношениях потенции нашего орга­низма используются всего на несколько процентов.

Стоп! А по каким программам работает эта машина? Кто их разработал? Господь Бог или ты сам? Не открывается ли здесь возмож­ность безбрежного манипулирования психикой и интеллектом че­ловека?

Да полно – человек ли это уже перед нами? Скорее, кибернети­ческий организм, работающий на оптимизм, которому, в отличие от человека, не свойственно ошибаться, предаваться эмоциям, любить, страдать, мучиться сомнениями, радоваться достижениям, которо­му все человеческое чуждо.

Ну, а как же само сомнение? Напомним, что все вышесказанное ожидается не через тысячу, а через десять-двадцать-тридцать лет, при вашей жизни, дорогие мои юные слушатели.

Возможно, киборг окажется по каким-то критериям настолько же «эффективнее» человека, насколько тот – «эффективнее» обе­зьяны. Но может быть, все же оставить на всякий случай нас с вами – скажем, в виде «контрольной группы», если с киборгами пойдет что-то не так?

Этот вопрос (в качестве заключения) представляю на ваше ус­мотрение.

Алфавитный указатель русских терминов

Основные рекомендуемые термины даны полужирным шриф­том; параллельные (кроме кратких форм, представляющих собой простое усечение, не включенных в указатель), не рекомендуемые и термины, приведенные в примечаниях, светлым.

Числа обозначают номера терминов.

Номера не рекомендуемых терминов заключены в скобки.

Термины, имеющие в своем составе прилагательные, рас­положены по алфавиту своих главных слов (имен существи­тельных в именительном падеже). В этом случае запятая, сто­ящая после какого-либо слова в термине, указывает на то, что при использовании данного термина (в соответствии с напи­санием, принятым в настоящим сборнике) словам, находящим­ся до запятой. Например, термин «верификация, инверсная» следует читать «инверсная верификация».

А

Анализ адекватности прогнозной модели 81

Анализ динамики объекта прогнозирования 81

Анализ, морфологический 115

Анализ объекта прогнозирования, пост прогнозный 84

Анализ объекта прогнозирования, предпрогнозный 83

Анализ прогнозного горизонта объекта прогнозирования 85

Анализ прогнозного фона объекта прогнозирования 86

Анализ структуры объекта прогнозирования 79

В

Вариант прогноза 14

Вариант, прогнозный 14

Верификация, дублирующая (120)

Верификация, инверсная 119

Верификация, консеквентная 120

Верификация, косвенная 118

Верификация оппонентом 122

Верификация повторным опросом 121

Верификация посредством «адвоката дьявола» (122)

Верификация прогноза 48

Верификация, прямая 117

Верификация учетом ошибок 123

Верификация экспертом 124

Время основания (37)

Время прогнозирования (35)

Время упреждения (35)

Г

Горизонт, прогнозный (35), 36

«Граф-модель» объекта прогнозирования 6

Группа, экспертная 73

Д

Дальность прогнозирования 46

Дисконтирование информации об объекте прогнозирования 69

Достоверность прогноза 39

З

Задание на прогноз 44

Значение переменной объекта прогнозирования, базисное 56

И

Интерполяция, прогнозная 90

Источник ошибки прогноза 42

Источник фактографической информации объекте прогнозирования 64

Источник экспертной информации объекта прогнозирования 65

Информативность переменной объекта прогнозирования 68

К

Компетентность эксперта 72

Компетентность экспертной группы 74

Конференция идей (110)

Корректировка прогноза 49

Коэффициент компетентность экспертов 72

М

Матрица, морфологическая 116

Мерность объекта прогнозирования 62

Метод анализа публикаций 103

Метод, дельфийский 111

Метод деструктивной отнесенной оценки 110

Метод гармонических весов 93

Метод группового учета аргументов 97

Методика прогнозирования 9

Метод индивидуальной экспертной оценки 106

Метод интервью 107

Метод исторической аналогии 99

Метод коллективной инерции идей 110

Метод коллективной экспертной оценки 108

Метод математической аналогии 100

Метод «мозговой атаки» 110

Метод опережающей информации 101

Метод отнесенной оценки 110

Метод построения прогнозного сценария 114

Метод прогнозирования 8

Метод прогнозирования, авторегрессионый 95

Метод прогнозирования, матричный 112

Метод прогнозирования, морфологический 115

Метод прогнозирования, патентный 102

Метод прогнозирования по опережающей информации 101

Метод прогнозирования, публикационный 103

Метод прогнозирования, регрессионный 94

Метод прогнозирования статистический 38

Метод прогнозирования, фактографический 87

Метод прогнозирования, факторный 96

Метод прогнозирования, цитатно-индексный 104

Метод прогнозирования, экспертный 105

Метод стимулированного наблюдения 110

Метод сценария 114

Метод управляемой генерации идей 110

Метод цепей Маркова 98

Метод эвристического прогнозирования 113

Метод экспертный комиссий 109

Метод экспоненциального сглаживания 92

Модель, прогнозная 6

Модель, прогностическая (2)

Н

Надежность прогноза (39)

О

Обоснованность прогноза 40

Объект прогнозирования 5

Ориентация, предпрогнозная 43

Оценка, индивидуальная экспертная 75

Оценка, коллективная экспертная 75

Оценка, прогнозная 75

Оценка экспертная 75

Ошибка прогноза41

П

Параметр объекта прогнозирования 55

Переменная объекта прогнозирования 51

Переменная объекта прогнозирования, значащая 52

Переменная объекта прогнозирования экзогенная 54

Переменная объекта прогнозирования эндогенная 53

Период основания прогноза 37

Период упреждения прогноза 35

Предположение (2)

Предсказание (2)

Прием прогнозирования 10

Признак (51), 50

Принцип вариантности прогнозирования 17

Принцип верифицируемости прогнозирования 19

Принцип непрерывности анализа объекта прогнозирования 78

Принцип непрерывности прогнозирования 18

Принцип оптимизация 77

Принцип рентабельности прогнозирования 20

Принцип системности прогнозирования 15

Принцип согласованности прогнозирования 16

Принцип специфичности объекта прогнозирования 76

Показатель 51

Полнота исходной информации67

Потребитель прогноза 12

Прогноз 2

Прогноз, генетический (21)

Прогноз, глобальный 33

Прогноз, дальнесрочный 30

Прогноз долгосрочный 29

Прогноз, изыскательский (21)

Прогноз, интервальный 24

Прогнозирование 3

Прогнозирование, нормативное 3*

Прогнозирование, оперативное 3*

Прогнозирование, поисковое 3*

Прогнозирование по функции с гибкой структурой 91

Прогноз, исследовательский (21)

Прогноз, качественный 23*

Прогноз, количественный 23*

Прогноз, комплексный 23*

Прогноз, краткосрочный 27

Прогноз, локальный 34

Прогноз, межгосударственный 34

Прогноз, межотраслевой 34

Прогноз, межрегиональный 34

Прогноз, многомерный31

Прогноз, мультиплетный (31)

Прогноз, нормативный 22

Прогноз, общегосударственный 34

Прогноз, одномерный 32

Прогнозология (1)

Прогнозомия (1)

Прогноз, оперативный 26

Прогноз, отраслевой 34

Прогноз, поисковый 21

Прогноз, программный (22)

Прогноз, региональный 34

Прогноз, сингулярный (32)

Прогноз, системный 23

Прогноз, среднесрочный 28

Прогноз, территориально-производственный 34

Прогноз, точечный 25

Прогностика 1

Проспектика, прогнозная 47

Р

Ретроспекция, прогнозная 45

Ряд, динамический 57

С

Синтез прогнозов 50

Система прогнозирования 7

Система, прогнозирующая (7)

Сложность объекта прогнозирования 61

Составляющая динамического ряда, регулярная 58

Составляющая динамического ряда, случайная 59

Срок прогнозирования (35)

Структура объекта прогнозирования 63

Субъект анализа объекта прогнозирования 82

Субъект прогнозирования 4

Т

Таблица, определительная генеральная 60

Точность прогноза 38

Ф

Фон, прогнозный 11

Футурология (1)

Х

Характеристика, качественная 51

Характеристика, количественная 51

Характеристика объекта прогнозирования 51

Э

Эксперт 71

Экстраполяция, прогнозная 89

Этап прогнозирования 13


Терминология

I. Общие понятия
1. Основные понятия

1

Прогностика Нрк футурология;

Прогнозономия;

прогнозология

D Prognostik

Е Prognostics; future studies

F Prospective

Научная дисциплина о закономер­ностях разработки прогнозов.

2

Прогноз Нрк Предсказа­ние;

предположение; прогностическая модель

D prognose

Т Forecaste

F Une prevision;

une prospective

Научно обоснованное суждение о возможных состояниях объекта в будущем и (или) об альтернатив­ных путях и сроках их достижения.

3

Прогнозирование

D Prognostizierung

Е Erecasting

F La prevision; la pro­spective

Процесс разработки прогнозов.

Примечание. В зависимости от вида прогноза различают норма­тивное и поисковое прогнозирование, оперативное прогнозирование и т.п.

4

Субъект прогнозирования

D Prognostizierungssubjekt;

subject der Prognose

E Forecast subject

F Previsionniste

Организация, предприятие, учреждение или отдельное лицо, осуществляющее разработку прогноза

5

Объект прогнозирования

Процессы, явления и события, на которые направлена познавательная и практическая деятельность субъекта прогнозирования.

Примечание. В зависимости от природы объекта различают: социальные, научно-технические, экономические, экологические и другие объекты прогнозирования; в зависимости от возможности воздействия на него субъекта прогнозирования – управляемые и неуправляемые объекты.

6

Прогнозная модель

D Prognosemodell

Е Prognostic (future) model

F Modele prognostique

Модель объекта прогнозирования, исследование которой позволяет получить информацию о возмож­ных состояниях объекта в буду­щем и (или) путях и сроках их осуществления.

Примечание. Прогнозная модель в виде графа называется «граф-модель объекта прогнозирования», или «граф-модель».

7

Система прогнозирова­ния

Нрк Прогнозирующая система

D Prohnosesystem

Т Forecasting system

F Systeme de prevision (de la prospective)

Система методов прогнозирования и средств их реализации, функ­ционирующая в соответствии с основными принципами прогно­зирования.

Примечание. 1. Средствами реали­зации являются экспертная груп­па, организационные мероприя­тия, технические средства и т.д. 2. Системы прогнозирования могут быть автоматизированными и неавтоматизированными и разра­батываться на различных уровнях управления. 3. В настоящее время известны системы прогнозирова­ния ИНПРОГС, ПАТТЕРН, ПРОФАЙЛ и др.

8

Метод прогнозирования

D Prognosemethode

Е Method of forecasting Forecasting technic

F Methode de prevision (de la prospective)

Способ исследования объекта прогнозирования, направленный на разработку прогноза.

Примечание. Методы прогнозиро­вания являются основанием для методик прогнозирования

9

Методика прогнозиро­вания

D Prohnosemethodik

Е Methodics of forecast­ing

F Methodique de prevision (de la prospective )

Совокупность методов и правил разработки прогнозов конкретных объектов.

10

Прием прогнозирования

D Prognoseverfaghren

Е Form of forecasting

F Forme de previsikn (de la prospective)

Одна или несколько математиче­ских или логических и других операций, направленных на полу­чение конкретного результата в процессе разработки прогноза.

Примечание. В качестве примера могут выступать: вычисление средневзвешенного значения оценок экспертов, определение компетентности эксперта, сглаживание и выравнивание динамического ряда и т.д.

11

Прогнозный фон

D Prohnosehintergnund

Е Beckground (environ­ment) of forecasting

F Fond prognostique

Совокупность внешних по отно­шению к объекту прогнозирова­ния условий (факторов), сущест­венных для решения задачи про­гноза.

12

Потребитель прогноза

D Prognosenbedarfstrager; Bedarfstrager der Prognose

E Forecast user

F Utilisateur de la previ­sion (de la prospective);

usager de la prevision

Организация, предприятие, учре­ждение или отдельное лицо, ис­пользующее результаты прогно­зов, а также в ряде случаев формулирующее задание на прогноз.

13

Этап прогнозирования

D Prognostizierungstappe

E Stage of forecasting

F Etape de prevision (de la prospective)

Часть процесса разработки про­гнозов, характеризующаяся свои­ми задачами, методами и резуль­татами.

Примечание. 1. Деление на этапы связано со спецификой построе­ния систематизированного описа­ния объекта прогнозирования, сбором данных прогнозного фона. С построением поисковой и нор­мативной моделей, верификацией прогноза.

2. Особое место занимает предпрогнозная ориентация, предше­ствующая операциям собственно прогнозирования, а также разработка рекомендаций для целеполагання, планирования, програм­мирования, проектирования, т.е. для управления на основе данных, полученных в результате прогнозирования.

14

Вариант прогноза

Прогнозный вариант

D Prognosevariante

E Prognostic variant

F Variante prognostique

Один из прогнозов, составляющих группу возможных прогнозов объ­екта прогнозирования.

2. Принципы прогнозирования
15

Принцип системности прогнозирования

Принцип системности

D Systemprinzip

Е System-approach prin­ciple; system concept of forecasting

F Principe des systemes

Принцип прогнозирования, тре­бующий взаимоувязанности и соподчиненности прогнозов объ­екта прогнозирования и прогнозного фона и их элементов с уче­том обратных связей.

16

Принцип согласованно­сти прогнозирования

Принцип согласованности

D Prinzip der Abgestimmtheit

E Concordance principle

F Principe de coordination (de conformite)

Принцип прогнозирования, тре­бующий согласования норматив­ных и поисковых прогнозов раз­личной природы и различного периода упреждения.

17

Принцип вариантности прогнозирования

Принцип вариантности

D Variationsprinzip

Е Principle of variance

F Principe de variantes

Принцип прогнозирования, тре­бующий разработки вариантов прогноза, исходя из особенностей рабочей гипотезы, постановки цели (в нормативном прогнозиро­вании) и вариантов прогнозного фона.

18

Принцип непрерывности прогнозирования

Принцип непрерывности

D Kontinuitatsprinzip

Е Principle of continuity

F Principle de continuite

Принцип прогнозирования, тре­бующий корректировки прогнозов по мере необходимости при по­ступлении новых данных об объ­екте прогнозирования.

19

Принцип верифицируе­мости прогнозирования

Принцип верифицируе­мости

D Prinzip der Virifizirbarkeit

E Principle of yrofttability

E Principle of veriiabiliti

F Principle de verification

Принцип прогнозирования, тре­бующий определения достоверно­сти, точности и обоснованности прогнозов.

20

Принцип рентабельно­сти прогнозирования

Принцип рентабельно­сти

D Prinzip der Wirtschaftichkeit

E Principle of yrofitability

F Principle de rentabilite

Принцип прогнозирования, тре­бующий превышения экономиче­ского эффекта от использования прогноза над затратами на его разработку.

3. Виды прогнозов
21

Поисковый прогноз Нрк

Исследовательский про­гноз;

изыскательский прогноз;

генетический прогноз

D Forschungsprognose

Е Research (genetic) forecat

F Prevision (procpective) exploratiore

Прогноз, содержанием которого является определение возможных состояний объекта прогнозирова­ния в будущем.

22

Нормативный прогноз

Нрк Программный про­гноз

D Normative Prognose

Е Normative forecast

F Prevision (prospective) normative

Прогноз, содержанием которого является определение путей и сроков достижений (принимаемых в качестве заданных) объекта про­гнозирования в будущем.

23

Комплексный прогноз

D Komplezprognpse

E Complex forecast

F Prevision complexe

Прогноз, содержащий элементы поискового и нормативного про­гнозов.

Примечание. Нормативные, поис­ковые и комплексные прогнозы могут быть по характеру отражае­мых свойств или качественными, или количественными прогноза­ми; если прогноз использует системное представление объекта прогнозирования, он именуется системным прогнозом.

24

Интервальный прогноз

D Intervallprognose

E Inteval forecast

F Prevision (prospective) au intervaales

Прогноз, результат которого пред­ставлен в виде доверительного интервала характеристики объекта прогнозирования для заданной вероятности осуществления про­гноза.

25

Точечный прогноз

D Punktprognose

E Point (exact) forecast

F Prevision (prospective) exacle

Прогноз, результат которого пред­ставлен в виде единственного значения характеристики объекта прогнозирования без указания доверительного интервала.

26

Оперативный прогноз

D Operative Prognose

E Operative forecast

F Prevision (prospective) conjonclurelle

Прогноз с периодом упреждения для объектов прогнозирования до 1-го месяца.

27

Краткосрочный прогноз

D Kurzfristige Prognose

E Short-term (shoitrange) forecast

F Prevision a court term (prospective)

Прогноз с периодом упреждения для объектов прогнозирования от 1-го месяца до 1-го года.

28

Среднесрочный прогноз

D Mittelfristige Prognose

E Middle-term (middle-range) forecast

F Prevision (prospective) au terme moyen

Прогноз с периодом упреждения для объектов прогнозирования от 1 года до 5 лет.

29

Долгосрочный прогноз

D Langfristige Prognose

E Long-term (longrange) forecast

F Prevision (prospective) a long terme

Прогноз с периодом упреждения для объектов прогнозирования от 5 до 1 5 лет.

30

Дальнесрочный прогноз

D Extrem-langfristige Prognose

E Superlong-term (far-range) forecast

F Provision (prospective) a tres long lerme

Прогноз с периодом упреждения для объектов прогнозирования свыше I5 лет.

31

Многомерный прогноз Нрк

Мультиплетный прогноз

D Mehrdimensionale Prognose

E Multiple forecast

F Prevision multidimentionelle

Прогноз, содержащий несколько качественных или количествен­ных характеристик объекта про­гнозирования.

32

Одномерный прогноз

Нрк Сингулярный про­гноз

D Eindimensionale Prog­nose

E Monofaclor forecast

F Prevision unidimensionnelle

Прогноз, содержащий одну каче­ственную или количественную характеристику объекта прогнози­рования.

33

Глобальный прогноз

D Globalprognose

Ј Global forecast

F Prevision planetaire (a 1'echelle mondiale)

Прогноз, относящийся к Земле и Человечеству в целом.

34

Общегосударственный прогноз

D Gesamtstaatliche Prognose

E Nationwide forecast

F Prevision a lechelle d'Etat

Прогноз, относящийся к государ­ству в целом.

Примечание. В зависимости от того, к нескольким ли государст­вам или к части государства отно­сятся прогнозы, различают: меж­государственные, региональные, межрегиональные, локальные прогнозы; в зависимости от харак­тера структуры народного хозяй­ства различают также: отраслевые, межотраслевые, территориально-производственные и тому подоб­ные прогнозы.

4. Параметры прогнозов
35

Период упреждения прогноза Нрк

Время упреждения;

время прогнозирования;

прогнозный горизонт;

срок про­гнозирования;

дальность прогнозирования

D Prognosezeitraum

E Range (time) of forecast

F Period de projection (de la prospective)

Промежуток времени от настоя­щего в будущее, на который раз­рабатывается прогноз.

36

Прогнозный горизонт

D Prognosezeithorizont

E Prognostic (future) Ho­rizon

F Urriite de prevision (de la prospective)

Максимально возможный период упреждения прогноза.

37

Период основания про­гноза Нрк

Время осно­вания

D Zeitbasis der Prognose

E Time base of forecast

F Periode de base de pre­vision (de la prospective)

Промежуток времени, на базе которого строится ретроспекция.

38

Точность прогноза

D Genauigkeit der Prognose

E Forecast accuracy

F Exactitude de prevision

(de la prospective)

Оценка доверительного интервала прогноза для заданной вероятно­сти его осуществления.

39

Достоверность прогноза

Нрк Надежность прогно­за

D Richtigkeil der Prognose

E Forecast reliability

F Justisse de prevision (de la prospective)

Оценка вероятности осуществле­ния прогноза для заданного дове­рительного интервала

40

Обоснованность прогно­за

D Begrundetheit der Prognose

E Forecast feasability

F Bienfonde (correlation) de la prevision

Степень соответствия методов и исходной информации объекту, целям и задачам прогнозирования

41

Ошибка прогноза

D Prosnosefehler

E Forecast error

F Erreur de prevision (de la prospective)

Апостериорная величина отклоне­ния прогноза от действительного состояния объекта или путей и сроков его осуществления.

42

Источник ошибки про­гноза

D Prognosefehlerkelle

E Source of error in fore­casting

F Source d'erreur de pre­vision de prevision (de la prospective)

Фактор, обусловливающий появ­ление ошибки прогноза

5. Этапы прогнозирования
43

Предпрогнозная ориен­тация

D Prognosenorientierung

E Forecast orientation

F Mise au point de previ­sion (de prospective)

Совокупность работ, предшест­вующих разработке задания на прогноз и включающих определе­ние объекта, цели и задач прогнозирования, а также периода осно­вания и периода упреждения про­гноза.

44

Задание на прогноз

D Prognoseauflrag

Е Task for forecast

F Taches concretes pour une prevision (une pro­spective)

Документ, определяющий цели и задачи прогноза и регламенти­рующий порядок его разработки.

45

Прогнозная ретроспек­ция

D Prognostische Retrospektive

E Retrospection

F Retrospection pronostique

Этап протезирования, на кото­ром исследуется история развития объекта прогнозирования и про­гнозного фона с целью получения их систематизированного описа­ния.

46

Прогнозный диагноз

Диагноз

D Prognostische Diagnose

Е Diagnosis

F Diagnose pronostique

Этап прогнозирования, на кото­ром исследуется систематизиро­ванное описание объекта прогно­зирования и прогнозного фона с целью выявления тенденции их развития и выбора (разработки) моделей и методов протезирова­ния.

47

Прогнозная проспекция

D Prognostische Prospektivfi

E Prospecden; future re­search

F Prospection pronostique

Этап прогнозирования, на кото­ром прогноз разрабатывается по результатам прогнозного диагно­за.

48

Верификация прогноза

D Verifikation der Prognose

E Forecast verification

F Verification de previ­sion (de la prospective)

Этап прогнозирования, на кото­ром осуществляется оценка досто­верности и точности или проверка обоснованности прогноза.

49

Корректировка прогноза

D Korrektur de Prognose

E Forecast correction

F Correction de prevision (de la prospective)

Этап прогнозирования, на кото­ром осуществляется уточнение прогноза на основании его вери­фикации и (или) дополнительных данных.

50

Синтез прогнозов

D Prognosesymhese

E Forecasts synthesis

F Synthee de prevision (de la prospective)

Этап прогнозирования, на кото­ром осуществляется разработка системного прогноза.

II. Объект прогнозирования
1. Характеристики объекта прогнозирования
51

Характеристика объекта прогнозирования Нрк

Признак

D Charakteristik des Prognoseobjektes

Е Characteristic of fore­cast pdject

F Caracteristique de lўobject de provision (de la prospective)

Качественное или количественное отражение какого-либо свойства объекта прогнозирования.

Примечание. Соответственно при­роде и степени формализации представления исследуемого свойства характеристики являются либо качественными (Нрк при­знак), либо количественными ха­рактеристиками; последние, если они изменяются в течение периода основания и (или) периода упреждения прогноза (или при­нимаются за таковые), именуются переменными объекта прогнози­рования (иногда – показателями).

52

Значащая переменная объекта прогнозирова­ния

Значащая переменная

D Signifikante Variable des Prognoseobjektes

E Relevant variable

F Variables essentielles de prevision (de la prospec­tive)

Переменная объекта прогнозиро­вания, принимаемая как сущест­венная для описания объекта в соответствии с задачей прогнозирования.

53

Эндогенная переменная объекта прогнозирова­ния

Эндогенная переменная

D Endogene Variable

Е Endogenic variadle

F Variable endogenes

Значащая переменная объекта прогнозирования, отражающая его собственные свойства.

54

Экзогенная переменная объекта прогнозирова­ния

Экзогенная переменная

D Exogene Variable

Е Exogenic variable

F Variables exogenes

Значащая переменная объекта прогнозирования, обусловленная влиянием некоторой совокупности внешних переменных.

55

Параметр объекта прогнозирования

D Parameter des Prognoseobjeltes

Е Parameter of forecasting object

F Parametre de prevision (de la prospective)

Количественная характеристика объекта прогнозирования, которая является или принимается за по­стоянную в течение периода осно­вания и периода упреждения про­гноза.

56

Базисное значение переменной объекта прогнозирования

D Prognosebasiswert der Variablen

E Basic state of variable

F Point de depart des variadles

Значение переменной объекта прогнозирования на этапе диагно­за, разделяющее период основания прогноза от периода упреждения.

57

Динамический ряд

D Dynamiche Reine

E Dynamic series

F Serie dynamique

Временная последовательность ретроспективных и перспектив­ных значений переменной объекта прогнозирования.

58

Регулярная составляю­щая динамического ряда

D Regulare Komponente der Dynamikreine

E Regular component

F Composante regulierc de la serie dynamique

Плавно изменяющаяся последова­тельность ретроспективных и пер­спективных значений переменной, представленной динамическим рядом, отражающая основную тенденцию ее развития.

59

Случайная составляющая динамического ряда

D Zufallskomponente der Dynamikreine

E Randon component

F Composante fortuite de la serie dynamique

Составляющая динамического ряда, отражающая влияние на него случайных воздействия и ошибок измерения.

60

Генеральная определительная таблица

D Generalle Bestim Mungstafel

E General indentification matriz

F Table generate d'indication

Иерархическая система взвешен­ных характеристик объекта про­гнозирования и их значений, по­зволяющая преобразовывать его качественное описание в обоб­щенную количественную оценку.

61

Сложность объекта прогнозирования

D Compliziertheit des Prognoseobjektes

Е Complexity of object

F Comhlexite de 1'objet de prevision (de la prospec­tive)

Характеристика объекта прогно­зирования, определяющая разно­образие его элементов, свойств, отношений.

62

Мерность объекта прогнозирования

D Ma stabfaktor des Prognoseobjektes

Е Metris of object

F Quantitfe des variables de hrevision (de la pro­spective)

Число значащих переменных объ­екта прогнозирования в его опи­сании.

63

Структура объекта прогнозирования

D Struktur des Piognosenobjektes

E Structure

F Structure de 1'objet de prevision (de la prospec­tive)

Способ внутренней организации и связей элементов объекта прогно­зирования

2. Исходная информация об объекте прогнозирования
64

Источник фактографи­ческой информации об объекте прогнозирова­ния

Источник фактографи­ческой информации

D Faktographische Infonnationsquelle

Е Source of factographical information

F Source de information factographique

Источник информации об объекте прогнозирования, содержащий фактические данные, необходи­мые для решения задачи прогноза.

65

Источник экспертной информации об объекте прогнозирования

Источ­ник экспертной информации

D Experten Infonnationsquelle

Е Soumrce of expert information

F Source de 1'infonnation d'expert

Источник информации об объекте прогнозирования, содержащий экспертные оценки.

66

Информационный массив прогнозирования

D Informationsfondus

E Information file; data array

F Masse de information

Совокупность данных об объекте прогнозирования, организованных в систему в соответствии с целью и методами прогнозирования.

67

Полнота исходной информации

D Vollstandigkeit der Ausgangsinformation

E Fulness of basic information

F Plenitude (caractere exhaustif) de information debase

Степень обеспеченности задач прогноза достоверной исходной информацией

68

Информативность переменной объекта прогнозирования

D Informationsgehalt einer Variablen des Prognoseobjektes

E Infonnativeness of variable

F Niveau de 1 'information des variables

Количество информации об объ­екте прогнозирования, содержа­щейся в значениях переменной с точки зрения задачи прогноза. Примечание. Под количеством информации понимается мера уменьшения неопределенности ситуации, вследствие того, что становится известным исход дру­гой ситуации.

69

Дисконтирование информации об объекте прогнозирования

Дисконтирование

D Discontieren der Information

E Information discontinuing

F Discontance de 1'infonnation

Уменьшение информативности ретроспективных значений пере­менных объекта прогнозирования по мере удаления моментов их измерения в прошлое.

70

Опережающая информация

D Zuvorkommende Inormation

Е Advance Information

F Information sur l'objel dacaleen avant

Научная и техническая информация, опережающая реализацию новшеств в вещественной практи­ке.

Примечание. В прогнозировании под опережающей информацией понимаются заявки на изобрете­ния и открытия, авторские свиде­тельства, патенты и т.д.

71

Эксперт

D Expert

E Expert

F Expert

Квалифицированный специалист, привлекаемый для формирования оценок относительно объекта про­гнозирования.

72

Компетентность экспер­та

D Kompetenz des Experten

E Competence of expert

F Competence d'expert

Способность эксперта создавать на базе профессиональных знаний, интуиции и опыта достоверные оценки относительно объекта про­гнозирования.

Примечание. Количественная мера компетентности эксперта называ­ется коэффициентом компетент­ности.

73

Экспертная группа

D Expertengruppe

E Expert team (group)

F Groupe des experts

Коллектив экспертов, сформиро­ванный по определенным прави­лам.

74

Компетентность экс­пертной группы

D Kompetenz der Expertengruppe

E Competence of expert group F Competence du groupe des experts

Способность экспертной группы создавать достоверные оценки относительно объекта прогнози­рования, адекватные мнению генеральной совокупности экспер­тов.

Примечание. Количественная мера компетентности экспертной груп­пы определяется на основе обоб­щения коэффициентов компетент­ности экспертов.

75

Экспертная оценка

D Experteneinschatzung

E Expert evaluation (opinion) F Avis des experts

Суждение эксперта или эксперт­ной группы относительно постав­ленной задачи прогноза. Примечание. В первом случае используется термин «индивиду­альная экспертная оценка», во втором – «коллективная эксперт­ная оценка»; иногда термин «экспертная оценка» заменяют на тер­мин «прогнозная оценка».

3. Анализ объекта прогнозирования
76

Принцип специфичности объекта прогнозирова­ния

D Spezifitatsprinzip des Prognosenobjektes

Е Principle of specificity

F Principe de particularite у roper a 1'objet de previ­sion

Необходимость учета специфики природы объекта прогнозирования в процессе его анализа.

77

Принцип оптимизации объекта прогнозирова­ния

D Optimierungsprinzip des Prognosenobjektes

E Principle of optimisa­tion de robjet de prevision

Необходимость оптимизации при описании с точки зрения размер­ности или шкал измерения харак­теристик объекта прогнозирова­ния в соответствии с заданием на прогноз.

78

Принцип непрерывности анализа объекта прогнозирования

D Kontinuitatsprinzip der Analyse des Prognosenobj ektes

E Principle of continuity of analysis

F Principe de conlinuitfc d' analyse yurant la previ­sion

Необходимость проведения ана­литических исследований на всех этапах разработки прогноза.

79

Анализ структуры объ­екта прогнозирования

D Strukluranalyse des Prognoseobjektes

E Analysis of structure

F Analyse de la structure de l'objet de prevision

Исследование, проводимое с це­лью выявления состава и взаимо­связей элементов объекта прогно­зирования в соответствии с зада­нием на прогноз.

80

Анализ динамики объек­та прогнозирования

D Dynamik analyse des Prognosenobjektes

Ј Analysis of dynamic

F Etablissement de la dynamique de 1'objet de prevision

Выявление и оценка характери­стики динамики развития объекта прогнозирования.

81

Анализ адекватности прогнозной модели

D Adaquanzanatyse des Prognosemodells

Ј Analysis of adequacy

F Confonnitfe du modele de prevision

Исследование степени соответст­вия прогнозной модели объекту прогнозирования по достоверно­сти и точности.

82

Субъект анализа объекта прогнозирования

D Analysesubjekt des Prognosenobj ektes

E Subject of analysis

F Analyse de l'objel de provision

Организация, исследовательская группа или специалист, осуществ­ляющие анализ объекта прогнози­рования.

83

Предпрогнозныи анализ объекта прогнозирова­ния

D Prognosenanalyse des Prognosenobj ektes

E Preforecast analysis

F Analyse preliminaire de 1'objet de prevision

Анализ объекта прогнозирования, осуществляемый в процессе раз­работки задания на прогноз.

84

Постпрогнозный анализ объекта прогнозирова­ния

D Postprognosenanalyse des Prognosenobjektes

E Postforecast analysis

F Analyse posterieure de l'objet de prevision

Сопоставление прогнозных значе­ний объекта прогнозирования с его фактическим состоянием по истечении периода упреждения.

85

Анализ прогнозного горизонта объекта прогнозирования

D Analyse des Prognosenhorizontes

F Precision de la periode de projection

Определение предельных значе­ний периода упреждения прогно­зов объекта для заданной досто­верности и точности прогнозов.

86

Анализ прогнозного фона объекта прогнози­рования

D Analyse des Prognosenhmtergrundes

F Analyse du fonde pronosdque (de prevision)

Анализ совокупности внешних объектов и воздействий, влияю­щих на развитие объекта прогно­зирования и условия осуществле­ния прогнозов.

III. Аппарат прогнозирования
1. Фактографические методы
87

Фактографический ме­тод прогнозирования

D Faktographiche Methode der Prognostizierung

E Factographic method of forecasting

F Methode factographique de prfevision (de la pro­spective)

Метод прогнозирования, бази­рующийся на фактографической информации.

88

Статический метод прогнозирования

D Statistische Methode der Prognostisiening

E Statistical method of forecasting

F Method statistique de prevision (de la prospec­tive)

Метод прогнозирования, основан­ный на построении и анализе ди­намических рядов характеристик объекта прогнозирования и их статистических взаимосвязей.

89

Прогнозная экстраполя­ция

D Prognostische Extrapolation

E Forecasting extrapola­tion

F Extrapolation pronostique

Метод прогнозирования, основан­ный на математической экстрапо­ляции, при котором выбор ап­проксимирующей функции осуществляется с учетом условий и ограничений развития объекта прогнозирования.

90

Прогнозная интерполя­ция

D Prognostische Interpo­lation

E Forecasting interpola­tion

F Interpolation pronostique

Метод прогнозирования, основан­ный на математической интерпо­ляции, при котором выбор интер­полирующей функции осуществляется с учетом условий и ограничений развития объекта прогнозирования.

91

Прогнозирование по функции с гибкой структурой

D Prognostizierung nach der Funktion mil flexibler Struktur

Е Forecasting using the function of flexible struc­ture

F Prevision d'apres la fonction a structure souple

Метод прогнозирования, основан­ный на использовании экстрапо­лирующей функции, вид и пара­метры которой подбираются в процессе ретроспективного анали­за исходного динамического ряда из некоторого множества возмож­ных функций.

92

Метод экспоненциаль­ного сглаживания

D Exponentialaus-gleichsverfahren

E Method of exponential smoothing

F Precede d'extrapolation a fonction exponentlelle decroissante

Метод прогнозирования, основан­ный на построении экстраполи­рующей функции с использовани­ем экспоненциального убывания весов ее коэффициентов.

93

Метод гармонических весов

D Verfahren von harmonischen Gewichten

E Method of harmonic scales

F Methode de balance garmonique

Метод прогнозирования, основан­ный на экстраполяции скользяще­го тренда, аппроксимируемого отрезками линии с взвешиванием точек этой линии при помощи гармонических весов.

94

Регрессионный метод прогнозирования

D Regressionmethode der Prognostizjerung

E Regressional method

F Methode dc prevision

Метод прогнозирования, основан­ный на анализе и использовании устойчивых статистических свя­зей между совокупностью пере­менных-аргументов и прогнози­руемой переменной ѕ функцией.

95

Авторегресснонный метод прогнозирования

D Autoregressionsverfah ren der Prognostizierung

E Autoregressional method

F Methode de prevision 1, autore-gression

Метод прогнозирования стацио­нарных случайных процессов, основанный на анализе и исполь­зовании корреляций значений динамического ряда с фиксированными временными интервала­ми между ними.

96

Факторный метод прогнозирования

Метод прогнозирования, основан­ный на обработке многомерных массивов информации об объекте в динамике с использованием ап­парата факторного статистическо­го анализа или его разновидностей.

97

Метод группового учета аргументов

D Methode der Arguentgruppenerfass ung

Е The method of group consideration of argu­ments

F Methode d'estimation des arguments en groups

Метод прогнозирования, основан­ный на кусочной аппроксимации исходного динамического ряда с оптимизацией вида и параметров прогнозирующей функции

98

Метод цепей Маркова

D Melhodeder Markowschen Ketten

E Forecasting on the basis of Markov chains

F Melhode de chaines marcoiennes

Метод прогнозирования, основан­ный на анализе и использовании вероятностей перехода объекта прогнозирования из одного со­стояния в другое.

99

Метод исторической аналогии

D Melhode der historischen Analogic

E Method of historical analogy

F Methode de lў analogic histonque

Метод прогнозирования, основан­ный на установлении и использо­вании аналогии объекта прогнози­рования с одинаковым по природе объектом, опережающим первый в своем развитии.

100

Метод математической аналогии

D Methode der mathematischen Analogic

E Method of mathematical analogy

F Methode de 1 'analogic malhematique

Метод прогнозирования, основан­ный на установлении аналогии математических описании процес­сов развития различных по приро­де объектов с последующим использованием более изученного математического описания одного из них для разработки прогнозов другого.

101

Метод прогнозирования по опережающей ин­формации

Метод опережающей информации

D Vorausseilende Melhode der Prognostizierung

E Overcoming method of forecasting

F Methode de devancement

Метод прогнозирования, основан­ный на использовании свойства научно-технической информации опережать реализацию научно-технических достижений в обще­ственной практике.

102

Патентный метод прогнозирования

D Prognostizierung auf der Grundlage von Patentauswenung

E Forecasting patent method

F Methode de brevet

Метод прогнозирования, основан­ный на оценке (по принятой сис­теме критериев) изобретений и открытий и исследовании их ди­намики.

103

Метод анализа публика­ций

D Prognostizierung auf der Grundlage von Publikalionauswertund

E Forecasting publication method

F Methode de publication de la prospective

Метод прогнозирования, основан­ный на оценке публикаций об объекте прогнозирования (по при­нятой системе критериев) и иссле­довании динамики их публикова­ния.

104

Цитатно-индексный метод прогнозирования

D Zitatenindex-Methode

E Forecasting index-quotation method

F Methode de citation et des indexes

Метод прогнозирования, основан­ный на оценке (по принятой сис­теме критериев) и анализе дина­мики цитирования авторов публикаций об объекте прогнозирова­ния.

2. Экспертные методы
105

Экспертный метод прогнозирования

D Methode auf der Grundlage von Exper-teneinschatzugen

E Method of expert fore­casting

F Methode d'expert de prevision (de la prospec­tive}

Метод прогнозирования, бази­рующийся на экспертной инфор­мации.

106

Метод индивидуальной экспертной оценки

D Methode der individuellen Expertenein-schatzung

E Method of individual expert evaluation (estima­tion)

F Methode d'evalution (lў appreciation) individu elle par les experts

Метод прогнозирования, основан­ный на использовании в качестве источника информации оценки одного эксперта.

107

Метод интервью

D Methode des Interviews

Е Method of interview

F Methode d'interview

Метод индивидуальной эксперт­ной оценки, основанный на беседе прогнозиста с экспертом по схеме «вопрос-ответ».

108

Метод коллективной экспертной оценки

D Method der kollecktiven Experteneinsch Stzung

E Method of collective expert evaluation (estima­tion)

F M6thode d'evalution (1'appreciation) collective par les experts

Метод прогнозирования, основан­ный на выявлении обобщенной оценки экспертной группы путем обработки индивидуальных неза­висимых оценок, вынесенных экспертами, входящими в группу.

109

Метод экспертных ко­миссий

D Methode der Experten-Kommissionen

E Expert-commission method

F Mclhode des commis­sions desexperts

Метод экспертной оценки, осно­ванный на объединении в единый документ экспертных оценок про­гнозов отдельных аспектов объек­та, разработанных соответствую­щими экспертными группами.

110

Метод коллективной генерации идей

Метод отнесенной оцен­ки

Метод «мозговой атаки» Нрк

Конферен­ция идей

D Melhode der koliekliven Ideenschopfung

E Method of collective generation of ideas

Метод экспертной оценки, осно­ванный на стимулировании твор­ческой деятельности экспертов путем совместного обсуждения конкретной проблемы, регламен­тированного определенными пра­вилами: запрещением оценки вы­двигаемых идеи, ограничением времени одного выступления с допущением многократных вы­ступлений одного участника, при­оритетом выступления эксперта, развивающего предыдущую идею оценкой выдвинутых идей на по­следующих этапах, фиксацией всех выдвинутых идей. Примечание. На основе метода коллективной генерации идей разработаны методы управляемой генерации идей, деструктивной отнесенной оценки, стимулиро­ванного наблюдения и др.

111

Дельфийский метод

D Delphi-methode

Е DELPHI; Delphi tech­nique

F Methode «technique Delphi»

Метод экспертной оценки, осно­ванный на выявлении согласован­ной оценки экспертной группы путем независимого анонимного опроса экспертов в несколько туров, предусматривающего со­общение экспертам результатов предыдущего тура.

112

Матричный метод прогнозирования

D Matrizenverfahen fur die Prognostizierung

E Matrix method

F Melhode des matrices

Метод прогнозирования, основан­ный на матричной интерпретации экспертных оценок связей отдель­ных аспектов.

113

Метод эвристического прогнозирования

D Methods der heuristischen Prognostizierung

E Heuristic forecasting method

F Methode de prevision (de la prospective) euristique

Метод прогнозирования, основан­ный на построении и последую­щем усечении дерева поиска экс­пертной оценки с использованием эвристических приемов и логиче­ского анализа прогнозной модели.

114

Метод построения прогнозного сценария

Ме­тод сценария

D Szenarien-Melhod

E Scenario-writing

F Methode des scenerii

Метод прогнозирования, основан­ный на установлении последова­тельностей состояний объекта прогнозирования при различных прогнозах фона.

115

Морфологический метод прогнозирования Морфологический ана­лиз

D Morphologische Ana­lyse

E Morphological analysis

F Analyse morphologique

Метод прогнозирования, основан­ный на выявлении структуры объ­екта прогнозирования и оценке возможных значений ее элементов с последующим перебором и оценкой вариантов сочетаний этих значений.

116

Морфологическая мат­рица

D Morphologische Tabelle

E Morphological matrix

F Matrice morphologique

Матричный метод прогнозирова­ния, использующий морфологиче­ский метод.

3. Методы верификации
117

Прямая верификация

D Direkt verifikation

Е Direct verification

F Verification directe

Верификация прогноза путем его повторной разработки другим методом.

118

Косвенная верификация

D Indirekte Verifikation

E Indirect verification

F Verification indirect

Верификация прогноза путем его сопоставления с прогнозами, по­лученными другими разработчи­ками.

119

Инверсная верификация

D Inverse Verifikation

E Inverse Verification

F Verification inverse

Верификация прогноза путем про­верки адекватности прогнозной модели на периоде прогнозной ретроспекции.

120

Консеквентная верифи­кация Нрк

Дублирующая верификация

D Sequenzverifikation

E Consequent (duplicat­ing) verification

F Verification consequente

Верификация прогноза путем ана­литического или логического вы­ведения прогноза из ранее полу­ченных прогнозов.

121

Верификация повтор­ным опросом

D Iterative Verifikation

E Duplicate iterative verification

F Verification repeiive

Верификация прогноза путем ис­пользования дополнительного опроса экспертов.

122

Верификация оппонен­том Нрк

Верификация посредством «адвоката дьявола»

D Verifikation dureh einen Opponentcn

E «Devil's advocate» verification

F Verification par dec critiques

Верификация прогноза путем оп­ровержения критических замеча­ний оппонента по прогнозу.

123

Верификация учетом ошибок

D Verifikation durch Berucksichtigung der Fehler

E Verification with allow­ance for errors

F Verification par calcul des erreurs

Верификация прогноза путем вы­явления и учета источников регу­лярных ошибок прогноза.

124

Верификация экспертом

D Verifikation durch einen kompeienten Exреrten

E Verification by an ex­pert

F Verification par les experts competent

Верификация прогноза путем сравнения с оценкой наиболее компетентного эксперта.

Термины автоматизации прогнозирования, примыкающие к системе нормативных терминов

1

Автоматизиро­ванная система прогнозирова­ния

Система прогнозирования, использующая принципы и элементы автоматизированных систем для повышения эффективности разработок прогнозов

2

Обеспечиваю­щее средство автоматизированной систе­мы прогнозирования обеспечивающее средство

Любое средство, обеспечивающее нормальное функционирование автоматизированной системы прогнозирования.

3

Подсистема оперативного прогнозирова­ния

Подсистема автоматизированной системы прогнозирования реализующая функцию оперативного прогнозирования объекта. Примечание. Аналогично определяются подсистемы краткосрочного, среднесрочного, долгосрочного и дальнесрочного прогнозирования.

4

Блок модели­руемого объек­та автоматизированной системы прогно­зирования Блок модели­руемого объек­та

Совокупность элементов программного и информационного обеспечения (обеспечивающих средств) автоматизированной систе­мы прогнозирования, представляющих объ­ект прогнозирования и дающих возможность с помощью моделирования получать прогнозную информацию в соответствии с целя­ми и задачами прогнозирования.

5

Блок модели­руемого фона автоматизиро­ванной систе­мы прогнозирования

Блок моделируемого фона

Совокупность элементов программного и информационного обеспечения (обеспечивающих средств) автоматизированной систе­мы прогнозирования, представляющих прогнозный фон и дающих возможность с помо­щью моделирования получать прогнозную информацию о нем в соответствии с целями и задачами прогнозирования.

6

Блок генерации и оценки целей автоматизированной систе­мы прогнозирования.

Блок генерации и оценки целей.

Совокупность экспертных коллективов, опросных анкет, правил организации опроса, методов обобщения результатов, позволяющая получить совокупность целей развития объекта прогнозирования и их оценки. Сово­купность экспертных коллективов, опросных анкет, правил организации опроса, методов обобщения результатов, позволяющая полу­чить совокупность целей развития объекта прогнозирования и их оценки.


Литература

Учебные пособия

1. Теория прогнозирования и принятия решений / Под ред. С.А. Саркисяна. М.: Высшая школа, 1977.

2. Рабочая книга по прогнозированию / Отв. ред. И.В. Бес­тужев-Лада. М.: Мысль, 1982.

3. Основы экономического и социального прогнозирова­ния / Под ред. В.Н. Мосина, Д.М. Крука. М.: Высшая школа, 1985.

4. Бестужев-Лада И.В., Наместникова Г.А. Технология про­гнозных разработок социальных процессов. М.: Поиск, 1992.

5. Впереди XXI век: перспективы, прогнозы, футурологи. Антология современной классической прогностики 1952—1999. Редактор-составитель И.В. Бестужев-Лада. М.: Academia, 2000.

Монографии И.В. Бестужева-Лады, на которых построены его лекции данного курса

1. Поисковое социальное прогнозирование. М.: Наука, 1984.

2. Нормативное социальное прогнозирование. М.: Наука, 1987.

3. Прогнозное обоснование социальных нововведений. М.: Наука, 1993.

4. Семья вчера, сегодня, завтра. М.: Знание, 1979.

5. Ступени к семейному счастью. М.: Мысль, 1988.

6. В преддверии Страшного Суда. М.: Фон, 1996.

7. Россия накануне XXI века. 1904—2004. М.: Российское педагогическое агентство, 1997.

8. Перспективы развития культуры в проблематике соци­ального прогнозирования СПб ГУП, 1997.

9. Альтернативная цивилизация. М.: Владос, 1998.

10. Перспективы трансформации России. М.: ЦОН МГУ, 1998.

11. Пьянство как социальная проблема. М.: Фон, 1999.

12. В лабиринтах эмансипации. Женщина как социальная проблема (в соавторстве с О.В. Захаровой). М.: Academia, 2000.

13. Нужна ли школе реформа? Ожидаемые и желаемые из­менения народного образования в России. М.: Педагогичес­кое общество России, 2000.


Коллективные монографии (отв. редактор и ведущий автор)

1. Прогнозирование в социологических исследованиях. М.: Мысль, 1978.

2. Прогнозирование социальных потребностей молодежи. М.: Наука, 1978.

3. Социальные показатели образа жизни советского общества. М.: Наука, 1980.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28