КНИГА ТРЕТЬЯ

АНТРАКТ. ВАШИНГТОН

Неспециалист, «практичный» человек, человек c улицы

может спросить: А какая мне от этого польза? Ответ — самый

положительный. Наша жизнь полностью зависит от

установившихся социологических доктрин, этики, политической

экономии, правительственной системы, юриспруденции, медицины

и т.д. Это воздействует на любого, сознательно либо

подсознательно. И прежде всего на человека с улицы, так как

он наиболее беззащитен.

Альфред Корзибски

4 января 2020.

Дорогой Сеппи;

Почему — известно лишь одному Господу, но все же я посылаю это тебе. Быть может, лучше было послать это с кем-нибудь или оставить где-нибудь в архивах. А может — действительно, запихать куда-нибудь подальше. Например, в архивы Объединенной Комиссии. Но если сегодня кто-либо и хочет как-то выразить свое отношение к происходящему, то, во всяком случае, никогда не записывает это на бумаге. А если и поступает так, то потом сжигает копирку. Как не совсем удачный компромисс, я вкладываю сие послание в архив моих личных бумаг. Там оно будет найдено, открыто и послано тебе только после того, как я буду уже вне досягаемости всякого рода репрессалий.

Звучит не так уж и зловеще, как может показаться, когда я перечитываю эти строки. К тому времени, когда ты получишь письмо, обильные детали всего, что я замыслил, должны до тебя дойти. И не только через обычную трескотню прессы, но и через словесные признания. Думаю, к этому времени, ты уже выработаешь рациональное объяснение моему поведению с момента моего переизбрания (а до этого — под другой причине). По крайней мере, надеюсь, что ты понимаешь, почему я санкционировал такой монстрообразный проект, как Мост. Не последовав твоему очень хорошему совету.

Все это — лишь вода над плотиной (или эфир над Мостом, если вы, парни, помните отношение Дирака к эфиру в то время. Как я об этом узнал? Через мгновение поймешь.) Я не собираюсь пересказывать здесь все. Я лишь хочу, чтобы это письмо, сослужило роль специализированной памятки для тебя. Я хотел детально изложить, насколько хорошо сработала для нас предложенная тобой исследовательская система.

Несмотря на мое кажущееся игнорирование твоего совета, мы ему последовали, и весьма точно. Особый интерес я проявил к твоей подсказке, упоминавшей о возможности существовать «сумасшедших» идей, касающихся тяготения и нуждавшихся в проверке. Честно сказать, я не испытывал особой надежды что-то обнаружить. Но и в случае неудачи, я остался бы не в худшем положении, чем до разговора с тобой. И действительно, прошло не так уж и много времени, как шеф моей исследовательской группы пришел ко мне с Производной Локке.

И записи, которые появились в результате исследований этого вопроса, по-прежнему находятся в Кладбищенском архиве, и я не надеюсь, что они когда-нибудь попадут в предвидимом будущем к ученым-физикам, не работающим на правительство. И если ты не услышишь всю историю от меня, то не услышишь ее больше нигде. И у меня уже сейчас достаточно груза на совести, что бы индифферентно отнестись к такому преступлению, как нарушение секретности. Кроме того, как часто бывает, собственно «секрет» оказался открыт для всеобщего обозрения уже многие годы. Человек по имени Шустер — наверное, ты знаешь о нем больше, чем я — как то вслух удивился сему еще в 1891 году, задолго до того, как кто-нибудь пытался сохранить научные открытия в секрете. Он хотел узнать, может или не может крупная вращающаяся масса, например такая как Солнце, являться природным магнитом (Это было еще до открытия естественного магнитного поля Солнца.) А к 1940 году четко установили, что это действительно так для вращающихся тел МАЛЫХ РАЗМЕРОВ — например, электронов. Фактор Лэнда. Я уверен, тебе знакомо это название. Сам я не понимаю ни Единого Слова в этом. (Дирак принимал участие в значительной части работы по этому направлению.) Наконец, ученый по имени У.Г.Бэбкок, работавший на обсерватории Маунт Уилсон, указал в тех же 40-х годах прошлого века, что фактор Лэнда для Земли, Солнца и звезды, именовавшейся 78 Девы, являлся идентичным, или по крайней мере — чертовски близким к тому.

Сперва мне показалось, что все это не имеет совершенно никакого отношения к гравитации. Что я и не преминул сказать шефу исследовательской группы, сообщившему мне эти подробности. Но я ошибался. (Думаю, ты уже все понял быстрее меня.) Другой ученый, профессор П.М.С.Блэкетт, чье имя знакомо даже МНЕ, указал на одно интересное взаимодействие. Предположим, говорил Блэкетт (сейчас я списываю с предоставленных мне материалов), что мы P обозначим, как магнитный момент, или то, что я вынужден представить, как рычаговый эффект магнита. Произведение силы заряда по отношению к расстоянию между полюсами. Пусть U будет угловым моментом вращения — для тупиц, вроде меня. Или угловая скорость вращения по отношению к моменту инерции — для тебя. Затем, С — скорость света и G — ускорение тяготения (и они, как мне объяснили, всегда находятся вместе вот в таком соотношении), тогда:

BG1/2U

P = -

2C

(Предполагается, что B — постоянная, составляющая примерно 0.25. Не спрашивай меня — почему.) Совершенно очевидно, что все это — чисто умозрительно. Не имелось никакой возможности проверить это. Только если на какой-то другой планете с более сильным магнитным полем, чем у Земли. И предпочтительно — мощнее примерно в несколько сот раз. Самая ближайшая к нам, к которой мы могли подобраться — Юпитер, где скорость вращения на экваторе составляла 25000 миль в час. И совершенно очевидно — о ней не могло быть и речи.

Но действительно ли все так сложно? Признаюсь, я никогда не думал использовать Юпитер, исключая, пожалуй, дневные сновидения, в которых исполняется все. Пока, наконец, не возник этот вопрос с Производной Локке. Похоже, что простой алгебраической манипуляцией можно переместить G на одну сторону уравнения, а все другие обозначения — на другую, и прийти к уравнению следующего вида:

(2PC) 2

G = (-)

( BU)

Чтобы проверить получившееся соотношение, необходимо поле тяготения немногим более чем два раза превышающее поле тяготения Земли. И опять-таки, у нас ведь имеется Юпитер. Никто из моих экспертов не хотел дать и цента за это предложение. Они доказывали, что даже неизвестно кто он такой, этот Локке. И это правда. И что его алгебраический фокус не пройдет пространственного анализа, что оказалось правдой — хотя к делу и не относилось. (Нам пришлось поиграться с этим, даже после того, как были получены экспериментальные результаты.) На самом же деле решающее значение имело то, что мы смогли найти возможность практического использования полученного соотношения.

Я должен добавить, что как только мы попытались это проделать, нас поразил сопутствующий эффект: запрет отношения Лоренца-Фитцжеральда внутри поля, непереносимость самого поля к материи вне его воздействия и тому подобное. Но удивило не только то, что все это происходило — формула этого не предсказывала. А сам размах, которым это сопровождалось. Мне объяснили, что когда все станет достоянием научного мира, пространственный анализ будет далеко не единственным учением, вынужденным подвергнутся переоценке. Это будет самая большая головная боль для физиков со времени появления теории Эйнштейна. Я не знаю, чувствуешь ли ты при этом или нет угрызения совести.

Тем не менее — все же неплохой результат для «сумасшедших» предположений, а?

После этого Мост оказался неизбежен. Когда стало ясно, что мы сможем провести необходимые тесты только на поверхности самого Юпитера, нам понадобился Мост. Также стало понятно, что Мост необходимо создавать, как динамическую структуру. Он не мог быть построен до какого-то определенного размера и оставлен таким. В момент, когда его строительство будет прекращено, Юпитер просто разнесет его в клочья. Нам необходимо строить его так, чтобы он постоянно рос. Чтобы он мог сделать больше, чем просто противостоять Юпитеру, что бы он не теснил его. Сейчас Мост уже в два раза превосходит размеры, необходимые для проверки Производной Локке. И я по-прежнему не знаю, сколь долго еще мы позволим ему расти. Надеюсь — не очень. Эта штука и так уже стала монстром.

Но Сеппи, позволь мне спросить у тебя вот что. Неужели Мост действительно подпадает под запрет, который ты тогда изложил мне против гигантских исследовательских проектов? Да, это гигант. Но — гигантский ли это проект НА ЮПИТЕРЕ? Я сказал бы, что нет. Это лишь сердцевина орешка. Кусочек чердачной безделицы и ничего более. И мы не могли провести необходимые эксперименты на какой-то другой планете.

Всех богатств Ормузда или Инда, а быть может — и всего мира за многие века, не хватило бы для оплаты Манхэттенского проекта, увеличенного до соответствия размерам Юпитера.

В дополнение — хотя это и произошло случайно — очевидный гигантизм, сопутствовавший проекту, оказался полезной частичкой. Слоноподобные исследовательские проекты возможно уже и отыграли свое, но правительственные бюджетные агентства привыкли к ним и считают их нормальными. Привлечение в одно из таких агентств Объединенной Комиссии позволило вывести многих ее членов из коматозного состояния. Это так же позволило нам получить такие ассигнования, которые мы никогда бы заполучили иным образом. Потому, что люди привыкли ассоциировать подобные проекты с исследованиями по оружию. Так что прости меня, но это определенного рода наука, как и политика. И кроме того, это весьма наглядно показывало, что я НЕ следовал подозреваемому совету подозреваемого доктора Корси. Здесь я в долгу перед тобой, хотя это едва ли должная отплата, что я очень хотел бы сделать по-настоящему.

Но говорить здесь о политике разработки сумасшедших идей я не собираюсь. Только о конкретных результатах. Ты должен знать и то, что и у этого метода есть свои недостатки.

К этому времени, ты уже, наверное, знаешь об исследованиях по антинекротику и что в результате у нас получилось. Я разговаривал с людьми, которые могли оценить, каковы шансы на успех. И мне удалось получить их общее согласие насчет того, как мы должны действовать. Столь прямолинейный подход показался мне неплохим с самого начала.

Я немедленно подключил сотрудников «Пфицнера» к работе, так как у них уже имелись ассигнования от НСЗ для проведения подобных исследований. И НСЗ не будет настороже, чтобы заметить мгновение, когда цель «Пфицнера» изменится. Когда вместо старости речь уже пойдет о самой смерти. Но мы также не упускали из виду и сумасшедших. И очень скоро мы нашли настоящего чудака.

Человека по имени Лайонс, настаивавшего на том, что стандартная гипотеза Лэнсинга, постулирующая существование токсина старения, прямо противоположна истине. (Я вдаюсь в этот предмет с определенной долей наслаждения потому, что подозреваю — ты знаешь об этом столь же мало, как и я. А в подобной ситуации я оказываюсь совсем не часто.) Он заявил, что на самом деле происходит следующее. Именно МОЛОДЫЕ матери передают своему потомству какую-то субстанцию, делающую их более долгоживущими. Утверждение Лэнсинга, что именно пожилые матери передавали свои качества потомству, и субстанция, переносимая при этом ускоряла процесс старения — бездоказательно, утверждал Лайонс.

Что ж, это, признаться, словно швырнуло нас в какой-то водоворот. Закон Лэнсинга — «Старение начинается, когда кончается рост» — считался молитвой геронтологов многие годы. Но у Лайонса имелось неплохое теоретическое обоснование. В частности, он указал на то, что все долгоживущие ротиферы Лэнсинга явственно показывали наличие характеристик, свойственных полиплоидным индивидам. В дополнение к тому, что они являлись выносливыми и долгоживущими, они были необычайно больших размеров и менее плодотворны, нежели нормальные ротиферы. А вдруг вещество, передаваемое от одного поколения другому, служило как дубликатором хромосомного набора, как, например, колхицин? [алкалоид, применяемый в биологических исследованиях]

Мы задали этот вопрос единственному, еще живущему, студенту Лэнсинга, живой причуде, которого звали Мак-Дугал. Он ничего не хотел об этом слышать. Для него — это означало все равно что сомневаться в слове Господнем. Он говорил, что если Лайонс и прав, то как вы сможете это проверить? Ротиферы — микроскопические животные. За исключением их яиц, клетки их тел невозможно рассмотреть даже в микроскоп. Собственно говоря, на самом деле, они, как взрослые особи, похоже, не имеют клеточной структуры. Нечто вроде общей протоплазменной среды, в которой ядра разбросаны самым случайным образом, что весьма похоже на плазмодий грибковых. И прошло немало месяцев воскресений, прежде чем мы смогли взглянуть на хромосому ротиферы.

Лайонс считал, что у него на это имеется ответ. Он предложил разработать технику микротомной препарации, которая могла производить не один, а несколько разных срезов с яйца ротиферы. Он заявил, что в случае удачи, мы сможем достаточным образом усовершенствовать технологию и проделывать то же самое со спорами ротиферы и может быть, даже со взрослыми особями.

Мы решили, что необходимо попробовать. Ничего не говоря «Пфицнеру», мы задали настоящую головную боль Пирл Ривер Лэбз [Лаборатория Пирл Ривер, известная как центр исследований в области фармакологии]. Мы назначили главой проекта самого Лайонса и придали ему Мак-Дугала, как консультанта (что он и делал, ежеминутно и ежедневно осаживая и осмеивая, до тех пор, пока не только Лайонс, но и все сотрудники предприятия не возненавидели его.) Все это было ужасно. Ротиферы, как оказалось, невозможно хрупкие существа. Их почти невозможно сохранить, как только они погибают, невзирая на тот уровень развития, на котором ты их останавливаешь. Снова и снова, Лайонс появлялся c микротомными срезами, которые, как он утверждал, ДОКАЗЫВАЛИ, что долгоживущие ротиферы были по крайней мере — триплоидными — или даже тетраплоидными. Любой другой эксперт предприятия Пирл Ривер, рассматривавший их, ничего не видел, кроме какого-то пятна, которое могло быть хромосомами ротиферы. С равной вероятностью это могло оказаться газетной автотипией серой кошки, прогуливавшейся по пушистому ковру в густом тумане. Сравнительные тесты — производство на свет полиплоидных ротифер и других особей при помощи таких средств, как колхицин, и последующее их сравнение с особями, произведенными классическим генерационным методом Лэнсинга и Мак-Дугала — в равной степени давали неопределенный результат. Наконец, Лайонс решил, что ему нужно доказать свои результаты с помощью самого дорогого и самого большого в мире рентген-микроскопа. И именно на этой стадии мы его и прикрыли.

Мак-Дугал с самого начала оказался абсолютно прав. Лайонс был сумасшедшим с правдоподобной цепью рассуждений, обладавшим достаточными познаниями в микродиссекции, чтобы вызвать уважение. Он обладал настоящим похвальным рвением, чтобы исследовать свою идею до самого основания. Мак-Дугал же был просто стариком с подмороженными мозгами. Со слишком большим уважением к своему учителю. Человеком, готовым сразу же заявить, что уважаемое мнение правильно потому, что оно уважаемое. И он оказался человеком, который со своей студенческой поры не произвел ни одного лабораторного эксперимента. Но все же он оказался прав — хотя и совершенно интуитивно — предсказав, что инверсия Лайонсом Закона Лэнсинга ни к чему не приведет. Я полагаю, что подобные победы в науке не всегда достаются самому представительному человеку, ничуть не больше, чем это происходит и в других областях. Я рад этому. И я всегда рад обнаружить какую-то малую частицу в человеческом стремлении, которая противостоит мошенникам и продавцам, расхваливающим свой товар.

Когда «Пфицнер» обнаружил аскомицин, мы через НСЗ полностью закрыли Пирл Ривер.

Как мне объяснили, отрицательные результаты подобного рода также важны для науки. Но каким образом можно произвести разработку предполагаемого метода проведения исследований в свете этих двух опытов — мне непонятно совершенно. Я могу лишь сказать тебе одно. Я, как мне кажется, уверился в том, что мы должны двигаться гораздо медленнее в будущем, чтобы избежать граничных мнений и поверхностных теоретиков. Одно из достоинств этих сумасшедших — если они действительно таковы — то, что они склонны придерживаться идей, которые можно проверить. Это стоит того, чтобы ухватиться за них, в мире, где научные идеи стали абстракциями, и даже те, кто их предложил не могут найти путей для их проверки.

Кто бы он ни был, этот Локке, я предполагаю, что он и на тысячную долю не придал того значения гравитации, которое вложил Блэкетт. И все же Блэкетт не смог предложить путь проверки своего уравнения, в то время как Производная Локке подлежала проверке (на Юпитере) и оказалась правильной.

Что же касается Лайонса — его утверждение оказалось ошибочным. Но и оно оказалось таковым, только потому, что не смогло пройти испытание опытом. То самое испытание, которое предполагалось в его подтверждение. Но пока мы не провели его, у нас не имелось реальной оценки Закона Лэнсинга. Который все эти годы существовал лишь на одном престиже, из-за «невозможности» проверки иной, противоречащей ему, гипотезы. Лайонс заставил нас это сделать, и тем самым, расширил наши познания.

Итак, пойми все, что я сказал. Я попытался отдать тебе столько, сколько смог получить сам. Я не собираюсь обсуждать с тобой всю эту конспиративную возню. Да и не хочу, чтобы это тебя волновало. Политика — суть смерть. И превыше всего, я молю тебя — если тебе и понравится этот мой доклад — не слишком пугайся той ситуации, в которой я, скорее всего, окажусь к тому времени, когда это письмо тебя достигнет. Я безжалостно поступил с твоей репутацией, чтобы достичь своей цели. Еще безжалостнее я поступил с судьбами и карьерами многих людей. Я совершенно безжалостно послал некоторых из этих людей — несколько сот парней — на смерть, которую они могли избежать. Если бы не я. Я подверг многих, включая и некоторое число детей, определенному риску. При всем этом, записанным против моего имени, я считаю, оказалось бы чудовищной несправедливостью избежать наказания. Это все, что я могу сказать. Через несколько минут у меня встреча. Благодарю тебя за дружбу и помощь.

Блисс Вэгонер

9. НЬЮ-ЙОРК

Безжалостность, как сказала Анна, вот чего это требует. Но позже Пейдж подумал — а так ли это?

А не содействует ли сама вера к собственному нарушению? Все в порядке, если у тебя есть нечто, во что ты можешь верить. Но когда вера в человечество — в целом — автоматически приводила к негуманности по отношению к отдельным людям, что-то наверняка пошло неправильно. Неужели храмовый колокол должен звучать столь непрерывно, пока не расколется? И приведет всех, поклоняющихся ему в ужас, до тех пор, пока не умолкнет?

Молчание. Обычный ответ. Но может быть — вина не в самой вере, а в тех, кто ей следует? Верующие — обычно весьма пугающие, как люди. Как истинно Правоверные, так и гуманитарии.

Время спора Пейджа с самим собой уже почти полностью истекло. И с ним — время защитить себя, если он бы смог. Ничего путного из его образчиков грунта не вышло. Совершенно очевидно, что бактериальная флора Юпитерианских лун так никогда и не заимела достаточно времени, чтобы стать богатой. И состояла сейчас всего-лишь из нескольких выносливых спор, вроде Bacillus subtilis [бациллы (лат.) ], которые можно было найти на любом землеподобном мире и даже в метеоритах. Образчики взросли редко, скудно и не показали ничего, что не было бы известно уже многие годы. Что с самого начала и предсказывалось статисткой для исследований такого рода.

Сейчас на фабрике в Бронксе уже было известно, что надвигалось какое-то расследование проекта «Пфицнера». И оно надвигалось двигалось слишком быстро, чтобы пустить его под откос каким-либо способом, который могли предложить менеджеры кампании. Сообщения из офиса «Пфицнера» в Вашингтоне — а на самом деле Вашингтонского подразделения Межпланетного Агентства — агентства по связям с общественностью, поддерживаемого «Пфицнером» — ежедневно поступали на предприятие. Но совершенно очевидно, что они оказывались не слишком информативными. Пейдж пришел к мысли, что существовала какая-то тайна с расследованием у источника, хотя ни Ганн, ни Энн не хотели об этом говорить.

И, наконец, отпуск Пейджа подошел к концу. Послезавтра — последний день. После этого — станция на Прозерпине. И возможно, последующий приказ, который последует в результате расследования, который оставит его там до скончания жизни на службе.

И это того не стоило.

Понимание происходящего постоянно преследовало его. Быть может, для Энн и Ганна, цена стоила платы, и уловки стоили игры. И ложь, обман и риск жизнями других являлись необходимыми и справедливыми. Но когда предстояло лечь на стол последней карте, Пейдж понял, что не имеет в себе необходимой самоотверженности. Как и иные пути к самоотверженности, испытанные им, этот оказался мощеным чистым свинцом. Он не оставил ему какого-то иного, лучшего образа действий, кроме того жалкого, что поддерживал его все это время: инстинкт самосохранения.

И тогда, с холодным отвращением к себе, он понял одно. Он постарается использовать все, что знает, чтобы очистить себя, как только расследование коснется предприятия. Слухи утверждали, что проводить его будет Сенатор Вэгонер. Достаточно странно, если учесть что Вэгонер и Мак-Хайнери были смертельными политическими врагами. Но, наверное, Мак-Хайнери наконец смог подмять его под себя? И он, сенатор, прибудет завтра. Если Пейдж аккуратно приготовится к этому времени, он сможет изложить факты и навсегда покинуть завод. Сможет вновь очутиться в космосе. Без необходимости когда-либо снова встретиться лицом к лицу с Хэлом Ганном или Энн Эббот. А что к тому времени произойдет с проектом «Пфицнера» — будет уже давними новостями, когда он окажется на станции Прозерпина. Более чем трехмесячной давности.

К этому времени, сказал он себе, его больше ничто уже не будет беспокоить.

Тем не менее, когда наступило утро, он промаршировал в офис Ганна, который занял Вэгонер, словно приговоренный, идущий на расстрел.

А мгновение спустя, ему показалось что его застрелили еще на пороге комнаты. Ибо еще до осознания того, что Энн уже была в комнате, он услышал, как Вэгонер сказал:

— Рад вас видеть, полковник Рассел. Присаживайтесь. У меня есть допуск по секретности на вас и новые приказы. Вы можете забыть о Прозерпине. Вы, мисс Эббот и я — отправляемся на Юпитер. Сегодня вечером.

Все последующее происходило как во сне. Сидя в кэдди [уменьшительное от «кадиллак»], всю дорогу в космопорт Вэгонер молчал. Что же касается Энн, то она, похоже, находилась в состоянии легкого шока. Из того немного, что как казалось Пейджу, он смог в ней понять — очень немного — он заключил, что она ожидала происшедшего столь же мало, как и он сам. Лицо ее, когда он вошел в офис Ганна, несло выражение настороженности, нетерпения, и легкого самодовольства одновременно. Словно она думала, что знает то, что собирается сказать Вэгонер. Но когда Вэгонер упомянул Юпитер, она повернулась и посмотрела на него, словно из сенатора он превратился в боксирующего кенгуру, прямо под взорами Отцов-Основателей «Пфицнера». Что-то явно было не так. После долгого списка столь очевидно ошибочных вещей, сказанное не несло в себе смысла. И что-то определенно пошло не так.

На небе, в южном направлении, с правой стороны, где сидел Пейдж, когда машина повернула на восток, на аллею, стал виден фейерверк. Взрывы ракет расцветали яркими и красочными вспышками, и, казалось, вырывались из самого сердца Манхэттена. Пейдж удивился, пока не вспомнил, как факт, вызванный к существованию из абсурдистского сна, что сегодня последняя ночь Воскрешения Правоверных, проводившегося на стадионе на Рэндэллз-Айленде. Фейерверк отмечал второе Пришествие, которого, как уверены Правоверные, теперь уже недолго осталось ждать.

Gewiss, gewiss, es nach noch heut'

und kann nicht lang mehr saumen…

Пейдж мог припомнить, как его отец — страстный почитатель Вагнера — напевал эти строки. Строчки из ТРИСТАНА И ИЗОЛЬДЫ. Но он вместо этого подумал об этих устрашающих средневековых гравюрах Второго Пришествия, на которых Христос стоит в углу картины и на него никто не обращает внимания. А люди столпились в почтении у ног Антихриста, чье лицо, в туманный дымке памяти Пейджа, представляло собой странное сочетание черт Фрэнсиса Кс. Мак-Хайнери и Блисса Вэгонера.

В небе, в сердце раскрывающихся звездных раковин, стали проявляться и расти слова:

\ | / \ | / \ | /

\ | / \ | / \ | / \ | / \ |/ \ | /

— Миллионы — живущих — сейчас — никогда — не — умрут! -

/ | \ / | \ / | \ / | \ / |\ / | \

/ | \ / | \ / | \

Это-то уж точно, холодно подумал Пейдж. Правоверные также считали, что Земля — плоская. Но Пейдж сейчас направлялся на Юпитер — планету быть может и не совсем круглую. Но все же более круглую, чем Земля Правоверных. В поисках, если вам нравится, бессмертия, в которое он тоже верил. Он подумал, с привкусом желчи: ЭТО ТРЕБУЕТ РАЗНЫХ ЛЮДЕЙ.

Последняя звездная раковина, настолько яркая, что даже на таком расстоянии слово внутри нее почти ослепляло, беззвучно взорвалась бело-голубым пламенем над городом. Слово гласило:

\ \ | / /

—  — З А В Т Р А -

/ / | \ \

Пейдж резко повернулся и посмотрел на Энн. Ее лицо, похожее на призрачное пятно в гаснущем свете вспышки, было заинтересованно повернуто к окну. Она тоже наблюдала за фейерверком. Он наклонился вперед и осторожно поцеловал ее в слегка раскрытые губы, совсем забыв про Вэгонера. И спустя какой-то замерзший миг, он почувствовал, как ее рот улыбнулся той же улыбкой, которая еще в самый первый раз поразила его. Но теперь уже мягкой, измененной, дающей. И на некоторое время мир растаял.

Затем она коснулась его щек своими пальцами и снова откинулась назад на сидение. Кэдди резко свернул с шоссе на север. И частица сияния, бывшая последней на сетчатке глаза изображения вспышки исчезла в дрейфующих пурпурных пятнах, подобно бликам солнца или видимого вблизи Юпитера. Конечно же Энн никоим образом не могла предположить, что он собирался удрать от нее на станцию Прозерпина. А вместо этого он очутился здесь, в этом Кэдди. ЭНН, ЭНН, Я ВЕРЮ, ПОМОГИ МНЕ В МОЕМ НЕВЕРИИ.

Кэдди проехал ворота космопорта после короткого разговора шепотом между водителем и охранниками. Вместо того, чтобы направиться прямо к Административному Корпусу, машина успешно повернула налево и въехала внутрь изгороди из колючей проволоки. Затем она поехала назад по направлению к городу, к темным пространствам запасных стартовых площадок. Тем не менее, и здесь не было полной темноты. Впереди, вдали, на бетонной площадке перед ангаром виднелся луч прожектора, со сверкающей иглой, взметнувшейся вверх прямо в его центре.

Пейдж наклонился вперед и стал всматриваться сквозь двойной стеклянный барьер — одно стекло между ним и водителем и второе — между водителем и миром. Светящейся иглой оказался корабль, но он не походил ни на один знакомый ему. Одноступенчатая ракета, похоже, грузовик-паром, предназначенный для их доставки на Спутник Один, где они должны сделать пересадку на соответствующий межпланетный корабль. Но этот был слишком мал, даже для парома.

— Как он вам нравится, полковник? — неожиданно спросил из своего темного угла Вэгонер.

— Нормально, — ответил Пейдж. — Но он немножко маловат, не так ли?

Вэгонер рассмеялся. — Чертовски маленький, — подтвердил он и снова умолк. Встревоженный, Пейдж начал беспокоиться, достаточно ли хорошо себя чувствует сенатор. Он повернулся, чтобы посмотреть на Энн, но сейчас не смог рассмотреть и ее лица. Он наощупь нашел ее руку, и она ответила судорожным, крепким сжатием.

Неожиданно «кэдди» вырвался за пределы проволочной ограды и въехал в луч прожектора. Пейдж смог разглядеть нескольких морских пехотинцев, стоявших на бетонной площадке у хвоста корабля. Абсурдно, но вблизи корабль выглядел еще меньше.