Глава 22

Санни действительно была мертва. Она лежала на спине, обнаженная, закинув одну руку за голову. Вторая, согнутая в локте, ладонью вниз, была под грудью. Лежала она на полу, в нескольких футах от незастеленной постели; по ковру разметались красно-рыжие волосы, а из накрашенного рта наползла лужица рвоты. Она растекалась по ковру цвета слоновой кости, словно пена на поверхности пруда. Между белыми мускулистыми бедрами ковер потемнел от мочи.

На лице и лбу виднелись синяки, еще один большой синяк был на плече. Я чисто автоматически взял ее за запястье, чтобы нащупать пульс, но рука была уже совсем холодная. Слишком холодная для того, чтобы надеяться хоть на какие-то признаки жизни.

Глаза были открыты. Зрачки закатились. Мне захотелось прикрыть ей веки. Но делать этого я не стал.

Я спросил:

— Вы ее передвигали?

— Ни в коем случае! Я вообще ни к чему не прикасался.

— Не лгите. Вы приходили в квартиру Ким сразу после того, как она умерла. Значит, и здесь хотя бы в шкаф, да заглянули.

— Вы правы. Открыл несколько ящиков. Посмотрел, но ничего не брал.

— Что вы искали?

— Сам не знаю, приятель. Так вообще, на всякий случай, мало ли что интересного подвернется. Нашел немного денег, всего двести баксов. И оставил. Нашел чековую книжку, но и ее не взял.

— И сколько же было у нее на счету?

— Около тысячи. Не очень много. Но вот чего было предостаточно, так это разных пилюль. Целые тонны. А те, которыми она, вероятно, отравилась, вон там...

Он указал на туалетный столик с зеркалом в другом конце комнаты. Там среди бесчисленных баночек, коробочек, пузырьков с косметикой и духами валялись две пустые пластиковые капсулы с рецептурными наклейками. На обеих значилось имя пациентки: «С. Хендрикс», хотя лекарства выписывали разные врачи. И выданы они были в разных аптеках — судя по адресам, находившихся в этом районе. Один рецепт был выписан на валиум, второй — на секонал.

— Я всегда заглядывал в ее аптечку, — сказал он. — Как-то, знаете, механически. И ничего, кроме какого-нибудь антигистаминного препарата от сенной лихорадки, не находил. А вчера ночью открыл вот этот ящик и обнаружил там целый склад. Всю эту муть, что выдают только по рецептам.

— Какую именно?

— Да я как-то не особенно приглядывался. Не хотел оставлять лишних отпечатков. Судя по всему, там были в основном успокаивающие. Набор пробирок и склянок. Валиум, либриум. Потом элавил, тоже снотворное, типа секонала. Потом упаковки с таблетками для поднятия тонуса, как их там, вроде бы риталин. Но в основном успокаивающие, — повторил он. — Да там такие штуки были, о которых я сроду не слыхивал! Надо быть врачом, чтобы разобраться, что к чему.

— И вы не знали, что она принимала эти таблетки?

— Понятия не имел!.. Подите-ка сюда, взгляните! — Осторожно, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, он выдвинул ящик комода. — Вот полюбуйтесь! — Рядом со стопкой аккуратно сложенных свитеров стояли примерно две дюжины пузырьков. — Я думаю, есть человек, который по уши замешан в этом дерьме! — сказал он. — Который потом испугался и смылся. А я ничего о нем не знаю. И это бесит меня, Мэтт. Вы прочли записку?

Записка была на туалетном столике, и подставкой для нее служил флакон туалетной воды «Норель».

Я отодвинул флакон тыльной стороной ладони, взял записку и подошел к окну. Написана она была бледно-коричневыми чернилами на бежевой бумаге, и для того, чтобы увидеть текст, нужно было больше света.

Я прочитал следующее:

"Ким, тебе повезло. Ты нашла человека, который сделал это за тебя. Мне приходится самой.

Если бы у меня хватило мужества, я бы предпочла прыжок из окна. Летела бы себе вниз, а на середине «пути» могла, бы передумать, и всю оставшуюся часть этого «пути» смеялась бы над собой. Но мужества у меня нет, а лезвие бритвы тупое.

Надеюсь, на этот раз я приняла достаточную дозу.

Все бесполезно. Прошли хорошие времена. Чанс, прости. Ты показал мне, что такое счастливая жизнь, но теперь все кончилось. Праздничные толпы разошлись по домам. Веселье иссякло, соревнования закончились. И никто не знает, с каким счетом.

Нет иного способа соскочить с этой карусели. Она выбрала медное кольцо, и палец у нее позеленел.

Никто не купит мне изумруды. Никто не собирается дать мне ребенка. Никто уже не спасет мою жизнь.

Меня тошнит от улыбок. Мне до тошноты надоело бежать, догонять и цепляться. Счастливым дням конец"

Я смотрел из окна на Гудзон и упирающиеся в небо зубчатые очертания небоскребов. Санни жила и умерла на тридцать втором этаже высотного жилого дома под названием «Линкольн-Вью-Гарденс»[7], хотя никакими садами здесь и не пахло. Если не считать, конечно, пальм в кадках внизу, в вестибюле.

— А вон там Линкольн-центр, — сказал Чанс.

Я кивнул.

— Надо было поселить здесь Мэри Лу. Она любит ходить на концерты, а отсюда до Центра — рукой подать, можно и пешком. Но вся штука в том, что она привыкла жить в Вест-Сайде, а я настаивал, чтобы она переехала в Ист-Сайд. Иногда, знаете, надо менять обстановку. Вносить хоть какое-то разнообразие в их жизнь.

Меня не слишком интересовали психологические проблемы и тонкости работы сутенера. Я спросил:

— Она и раньше пыталась?

— Что? Покончить с собой?

— Да. Ну, вот же она пишет: «Надеюсь, на этот раз я приняла достаточную дозу»

— Нет, при мне этого не было. А я знаю ее вот уже два года.

— Что она имела в виду, написав: «... лезвие бритвы тупое»?

— Не знаю.

Я подошел к телу и осмотрел запястье той руки, которую она закинула за голову На коже отчетливо проступали тонкие горизонтальные шрамы. Идентичный шрам я обнаружил и на другой руке. Поднялся, перечитал записку.

— Ну, что там, приятель?

Я достал блокнот и переписал в него весь текст предсмертного послания, слово в слово. Затем стер отпечатки своих пальцев «Клинексом» и положил записку на место, на туалетный столик, прислонив к флакону с туалетной водой.

И спросил:

— А теперь расскажите, Чанс, что вы делали вчера ночью?

— Но я ведь уже говорил! Позвонил ей и забеспокоился. Сам не знаю, почему. И приехал сюда.

— Во сколько?

— Где-то после двух. Точно не помню.

— И сразу поднялись к ней?

— Да.

— Привратник вас видел?

— Да. Кивнули друг другу. Он меня знает. Думает, я живу здесь.

— Итак, он вас запомнил.

— Послушайте, приятель, ну откуда мне знать, что он помнит, а что — нет?

— Он работает только по уик-эндам или в пятницу тоже дежурил?

— Понятия не имею. А что?

— Если он работает каждую ночь, то должен помнить, что видел вас, а вот когда именно — вряд ли. Если же он работает только по субботам...

— Вас понял.

В маленькой кухне рядом с раковиной я увидел бутылку «Джорджи», в ней еще оставалось немного водки. Рядом валялась пустая картонка от апельсинового сока. В раковине стоял стакан с остатками жидкости, походившей на смесь этих двух напитков; от лужицы рвоты на ковре попахивало апельсином. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы соединить эти факты в одно целое. Таблетки снотворного, запитые алкоголем, действуют быстрее и эффективнее.

«Надеюсь, на этот раз я приняла достаточно...»

Я с трудом преодолел желание выплеснуть водку в раковину.

— И сколько вы здесь пробыли. Чанс?

— Не знаю. Как-то потерял представление о времени.

— На обратном пути говорили с привратником?

Он покачал головой.

— Нет. Я спустился в подвал, прошел через гараж и сел в машину.

— Выходит, он вас не видел?

— Никто не видел.

— Ну, а когда вы были здесь...

— Я же сказал, заглянул в ящики и шкафы. Почти ничего не трогал и не передвигал.

— Вы прочли записку.

— Да. Но в руки ее не брал.

— Звонили куда-нибудь?

— Только к себе в справочную. И еще вам. Но вас не было.

Да, меня не было. Я в это время ломал ноги чернокожему ублюдку в трех милях отсюда. Я спросил:

— И никаких междугородных звонков?

— Я же сказал, приятель, всего два звонка. Не междугородных. Да отсюда до вашей гостиницы рукой подать. Камень можно добросить. Так что, какой междугородный...

Я и сам мог вчера дойти сюда пешком, после собрания, после того, как позвонил и она опять не сняла трубку. Была ли Санни в то время еще жива? Я представил, как она лежит вот на этой постели и ждет. Ждет, пока подействуют таблетки, запитые водкой, а телефон все звонит и звонит. Она бы и на звонок в дверь тоже не прореагировала. Или все же открыла бы?..

Возможно. А может, она уже была без сознания. Но ведь я мог заподозрить что-то неладное, мог позвать управляющего или вышибить дверь и подоспеть вовремя, чтобы...

Как же! И еще спасти Клеопатру от укуса этого поганого аспида, родись я на несколько веков раньше.

Я спросил:

— Так, значит, у вас были ключи и от этой квартиры?

— У меня ключи от всех их квартир.

— И вы просто отперли дверь и вошли?

Он покачал головой.

— Нет, она заперлась на цепочку. Я как только увидел это, сразу понял — что-то не так. Дверь приотворилась дюйма на два-три, дальше цепочка не пускала. Значит, что-то случилось, — повторил он. — Сорвал цепочку и вошел. Ну, а дальше вы знаете. Увидел то, что мне меньше всего хотелось бы увидеть.

— Но вы могли бы и уйти. Увидели, что дверь на цепочке, и спокойно отправились бы домой.

— Да, я тоже об этом подумал, — он не отрывал от меня глаз, и лицо его стало почти беззащитным. — Но знаете... Как только я увидел, что дверь на цепочке, сразу подумал: она покончила с собой! Не знаю, почему, но это было первое, что пришло в голову. Именно поэтому я и сорвал цепочку. Думал, может, она еще жива, может, удастся ее спасти!.. Но было слишком поздно.

Я подошел к двери, осмотрел замок и цепочку. Сама цепочка была цела, а гнездо выдрано и болталось на одном гвозде на дверной панели. Входя в квартиру, я этого не заметил.

— Так, значит, входя, вы сорвали гнездо?

— Да, я же сказал!

— Дверь не была закрыта на цепочку, когда вы вошли. Это потом вы ее заперли и сломали вот эту штуку, уже внутри.

— Но зачем мне было это делать?

— Да затем, чтобы дверь выглядела так, словно действительно была закрыта на цепочку.

— Но она и была закрыта! Куда это вы клоните, что-то не пойму, дружище?

— Просто хочу убедиться, что она действительно заперлась изнутри.

— Ну, а я что говорил?

— А квартиру вы проверили? Тут точно никого не было?

— Где здесь, по-вашему, можно спрятаться? Разве что в тостере.

Да, это было самоубийство в самом что ни на есть чистом виде. Вызывал сомнение лишь его слишком ранний визит в квартиру. Со времени ее смерти прошло уже часов двенадцать, а он до сих пор не сообщил в полицию.

Было над чем задуматься. Находились мы к северу от Шестидесятой, а это означало, что контролирует этот район полиция 20-го участка и на данную территорию юрисдикция Деркина не распространялась. Если это самоубийство, дело тут же закроют, если же судмедэкспертиза выявит иную причину смерти, тогда появление Чанса в квартире — а об этом, конечно же, узнают — может принести ему большие неприятности.

Я сказал:

— У нас есть несколько вариантов. Вы можете сказать, что безуспешно пытались дозвониться ей всю ночь и заволновались. Ключ у вас был. Связались со мной, и мы приехали сюда вместе. Вы отперли дверь, увидели ее и тут же позвонили в полицию.

— Правильно.

— Но все дело портит эта цепочка. Если вы ее не трогали, как же получилось, что она сорвана? И если сорвал ее кто-то другой, то кто это был и что здесь делал?

— Ну, а если, допустим, сказать, что это мы сорвали цепочку? Я покачал головой.

— Не получится. Допустим, они добудут четкие доказательства того, что ночью вы здесь все-таки побывали. Тогда меня уличат во лжи под присягой. Я могу, конечно, солгать, защищая вас и ваши интересы, но только не в таком деле. Только не тогда, когда речь идет о трупе в квартире. Нет, мне придется признаться, что цепочка уже была сорвана, когда мы пришли.

— Может, она уже несколько недель как сломана.

— Тоже не получится. Следы свежие. Вот видите этоместо, где гвоздь вырван из дерева? Вам ни в коем случае нельзя попадаться на лжи, допускать, чтобы в вашем изложении событий и фактов было хоть малейшее расхождение. А знаете, что, по-моему, вам следует сделать?

— Что?

— Сказать им правду. Да, вы пришли сюда, да, вышибли дверь, увидели, что она мертва, испугались и убежали. Поездили по городу, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями. Хотели прежде, чем действовать дальше, посоветоваться со мной, но меня не застали. Звонили несколько раз и наконец дозвонились. И мы приехали сюда и вызвали полицию.

— Вы считаете, это самый лучший вариант?

— Думаю, да.

— И все из-за какой-то цепочки...

— Но в ней и заключается главная неувязка. Ладно, пусть бы ее даже не было, этой цепочки, все равно лучше сказать правду. Послушайте, Чанс, вы ведь ее не убивали. Она покончила с собой, так?

— Ну и что?

— А раз вы ее не убивали, то самое милое дело — это сказать правду. А вот если вы виноваты, тогда лучше вообще молчать. Позвонить адвокату и держать язык за зубами. А когда вины за тобой нет, лучше говорить правду. Куда как проще. К тому же это избавляет от возможности запутаться в показаниях. И вот что я еще вам скажу. Преступники — такой народ, лгут всю дорогу. Полицейские это знают прекрасно. И стоит им поймать человека хотя бы на одной мелкой лжи, как они вцепляются в него мертвой хваткой и не успокоятся, пока не раскрутят. Солгав, вы хотите избавить себя от беды. И иногда, как в данном случае, это может сработать. Потому как тут — чистой воды самоубийство. Так что, может, и сойдет с рук. Ну, а если не сойдет и вас прищучат, тогда наживете себе вдесятеро больше неприятностей.

Секунду он обдумывал услышанное, затем вздохнул:

— Но ведь они обязательно спросят, почему я сразу не позвонил.

— А правда, почему?

— Потому, что не знал, что делать, приятель. Что делать, куда податься.

— Ну, вот так им и скажите.

— Да, пожалуй.

— И куда же вы подались, выйдя отсюда?

— Это вчера? Ну, вы, в общем, правильно все обрисовали. Мотался на машине по городу, несколько раз объехал вокруг парка. Потом через мост Джорджа Вашингтона доехал до Пэлисейдс-парквея. Ну, как тогда, в воскресенье, — он покачал головой при этом воспоминании. — Потом вернулся назад, заехал к Мэри Лу. Дверь отпер своим ключом, никакой цепочки там не было. Она спала. Я прилег рядом, разбудил. Какое-то время побыли вместе, Потом поехал домой.

— К себе домой?

— Да, к себе домой. Но я не собираюсь рассказывать им о своем доме.

— В этом нет необходимости. Значит, вы вздремнули у Мэри Лу?

— Я никогда не сплю, если рядом находится кто-то. Просто не могу. Но и это им знать необязательно.

— Конечно.

— Потом был у себя. И снова поехал в город. Стал искать вас.

— А что вы делали дома?

— Немного поспал. Кажется, час или два. Я вообще мало сплю, так что мне хватило.

— Ясненько.

— Ну, а потом заехал за вами. Остальное вы знаете... — Он подошел к стене, снял с гвоздя маску с глубокими глазницами. И стал рассказывать мне о племени, которому она принадлежала, о его географическом расположении, о предназначении этой маски. Я слушал не слишком внимательно. — Ну, вот, теперь здесь мои отпечатки, — заметил он. — Впрочем, ничего страшного. Ведь вы можете подтвердить, что пока мы ждали полицию, я снимал ее со стены — представлял родословную. Да я и сам могу сказать правду. Не хочу, чтобы меня ловили на мелкой лжи. Маленькой черной лжи, — добавил он с усмешкой. — Может, вы сами позвоните в полицию?..

Глава 23

Впрочем, неприятностей оказалось намного меньше, чем я предполагал. Я не знал ни одного полицейского 20-го участка, но прошло все тем не менее гладко, как по маслу. Мы с Чансом ответили на все положенные вопросы, а затем проехали в участок на Восемьдесят вторую улицу — дать письменные показания. Результаты предварительной экспертизы на месте происшествия совпадали с тем, что мы сообщили. Полицейские не преминули заметить, что Чанс должен был позвонить сразу же, как только обнаружил мертвую девушку, но не стали слишком уж допытываться, почему и зачем он тянул время. Неожиданно наткнуться на труп — это всегда шок для кого угодно, даже для сутенера. Тем более что девица была его шлюхой, да и потом ведь здесь Нью-Йорк — город людей, привыкших ко всему и поэтому достаточно равнодушных. Еще слава Богу, что он вообще позвонил. Уж лучше поздно, чем никогда.

Когда мы прибыли в участок, я уже немного успокоился. А волновался я не зря: до меня вдруг дошло, на чем они могут нас зацепить. Ведь мое пальто преврати-, лось в настоящий арсенал — в кармане лежали револьвер и два ножа, которые я отобрал у того грабителя в Гарлеме. Носить при себе оружие без специального на него разрешения запрещалось законом. Причем относилось это не только к револьверу, но и к ножам. А уж что касается револьвера, то лишь Господу Богу было ведомо его происхождение. Но повода обыскивать нас у них не было, и, к счастью, все обошлось.

— Шлюхи часто кончают самоубийством, — сказал Джой Деркин. — Только и знают, что накладывать на себя руки. Тем более что эта уже пыталась однажды. Видел шрамы на запястьях? Им несколько лет, так по крайней мере утверждает эксперт. Есть и еще кое-что, чего ты не знаешь. В прошлом году она наглоталась таблеток. Подружка возила ее в Сент-Клэр — промывать желудок.

— Да, в записке об этом сказано. «Надеюсь, что на этот раз приняла достаточно», что-то в этом роде.

— Ну, что ж, выходит, добилась своего.

Мы сидели в «Слейт», ресторанчике на Десятой авеню, что на Мидтаун-Норт, куда обычно заходят полицейские из колледжа имени Джона Джея и из соседнего участка. Вернувшись в гостиницу, я принял душ, переоделся, ненадежнее спрятал оружие и часть денег, и тут вдруг позвонил Деркин и намекнул, чтобы я угостил его обедом. «Подумал, что надо бы расколоть тебя на обед, — сказал он. — Пока еще все девицы твоего клиента не перемерли, а то потом останешься на мели».

Он ел мясное ассорти на вертеле, запивая его пивом «Карлсбер». Я заказал себе рубленое филе и чашку кофе. Мы говорили о самоубийстве Санни, но в подробности особо не вдавались.

Он сказал:

— Если бы не та, первая девушка, тут вообще говорить было бы не о чем. Все результаты медэкспертизы прямо указывают на самоубийство. Ну, а синяки... Видимо, сознание уже отключилось, на ногах держалась нетвердо, вот и упала. И ударилась. Кстати, поэтому она и оказалась на полу, а не на кровати. И отпечатки ее пальчиков тоже были на положенных местах — на бутылке, стакане, на пузырьке с таблетками. Почерк в записке идентичен другим образцам ее почерка. И думаю, твой приятель не врет, говоря, что она заперлась на цепочку. Заперлась изнутри. Ты как считаешь, это правда?

— Да. Все его объяснения показались мне достаточно правдоподобными.

— Значит, она покончила с собой. Кстати, и смерть Даккинен тоже как бы свидетельство со знаком плюс. Они дружили, и ее огорчила внезапная смерть подруги. А ты что, сомневаешься?

Я покачал головой.

— Нет. Такого рода самоубийства инсценировать очень трудно. Ну, например, как бы ты действовал? Силой запихивал бы ей в рот таблетки, что ли? Заставил бы принять снотворное под дулом пистолета? Что еще?

— Ну, можно растворить таблетки в воде или соке и дать ей выпить, чтобы она ничего и не заподозрила. Но в желудке у нее обнаружили остатки капсул от секо-нала. Так что забудь. Самоубийство в чистом виде.

Я пытался вспомнить среднестатистический показатель самоубийств по городу. Но не смог назвать даже приблизительной цифры. Деркин тоже не знал. Просто сказал, что и эта кривая тоже ползет вверх.

Уже за кофе он заметил:

— Я тут засадил своих ребятишек проверять регистрационные карточки в «Гэлакси» — с января этого года. Велел искать заполненные печатными буквами. Но пока что на карточку Джоунса ничего похожего нет.

— А в других гостиницах?

— Тоже ничего. Нет, вообще-то обнаружилось довольно много Джоунсов, фамилия распространенная, но все они расписывались как положено. И выглядят bona fide[8], и там, и в кредитных карточках. Напрасная трата времени.

— Извини.

— Да ладно, чего там!.. Девяносто процентов того, чем я занимаюсь, пустая трата времени. Но ты был прав, проверить стоило. И если бы это было громкое дело, ну, знаешь, о котором сообщают на первых страницах... Пресса шумит, начальство на тебя давит... Поверь, я бы и сам догадался проверить эти карточки. Да мы бы прочесали все отели во всех пяти районах города... Ну, а у тебя как?

— Что «как»?

— Как продвигается расследование с этой Даккинен?

Я задумался.

— Да никак.

— Печально. Я еще раз просмотрел это дело, и знаешь, кто теперь не дает мне покоя? Просто из головы не выходит! Тот служащий из гостиницы.

— С которым я говорил?

— Да нет, то был помощник управляющего или сам управляющий, что-то в этом роде. Нет, я имею в виду того парня, кто зарегистрировал убийцу. Ну, представь, приходит тип, заполняет карточку печатными буквами и платит наличными. Уже два подозрительных момента, верно? Ну кто в наши дни расплачивается за номер наличными? Я имею в виду не какую-нибудь там дыру на окраине, притон для шлюх и наркоманов. Я говорю о приличном отеле, где номер стоит в среднем шестьдесят — восемьдесят долларов. У всех ведь теперь пластиковые кредитные карточки. Но этот парень расплачивается наличными, а дежурный ни черта о нем не помнит!

— Ты его проверял?

Он кивнул.

— Да. Пошел и потолковал с ним вчера вечером. Молодой парнишка, латиноамериканец, ну, в общем, откуда-то из южных стран. И был, по-моему, под кайфом, когда я с ним говорил. Возможно, в таком же состоянии он регистрировал и убийцу. Возможно, он вообще все время пребывает в тумане. То ли курит, то ли нюхает какую-то дрянь, кто его знает, что он там делает, но явно всю дорогу под кайфом. А знаешь, сколько в этом городе людей, которые все время вот в таком состоянии?

— Представляю.

— Стоит выскочить пообедать — и все они тут как тут. Рабочие, служащие с Уолл-стрит. Причем район тут роли не играет. Выходят, покупают эту пакость прямо на улице и проводят обеденное время, покуривая там же, на улице, или в парке. Как только они вообще умудряются работать?

— Понятия не имею.

— А потом еще эти, таблеточники... Ну, типа той девки, что покончила с собой. Только и знают, что глотать всякую гадость, а ведь это даже не является нарушением закона. Таблетки... — Он вздохнул, покачал головой, пригладил черные волосы. — Знаешь, я, пожалуй, выпил бы бренди, — сказал он. — Если, конечно, твой клиент может себе это позволить.

На собрание в соборе Святого Павла я попал за десять минут до конца. Взял кофе и печенье и не особенно вслушивался в то, что они там говорили. Очнулся только во время молитвы.

Пошел в гостиницу. Записок не было. Кто-то мне звонил, сообщил портье, голоса мужские, но ни один из них не назвался. Я поднялся к себе и стал размышлять о самоубийстве Санни, но мысли путались. И еще я не переставал корить себя за то, что если бы не откладывал нашу с ней встречу в долгий ящик, то мог бы узнать нечто очень важное, а может, даже удержать ее от самоубийства. Хотя что теперь толку... К тому же я ведь говорил с ней по телефону. И она бы могла сообщить это «важное», но ничего не сказала. И потом она ведь уже дважды пыталась покончить с собой. Минимум дважды, теперь это установлено. Возможно, были и другие попытки, о которых уже не узнать.

Будь упорен, не отступай от цели и рано или поздно своего добьешься...

Утром я слегка только перекусил и отправился в банк, где положил часть денег на свой счет. Затем пошел на почту и выслал перевод Аните.

Потом дошел до собора Святого Павла и поставил свечку за упокой души Санни Хендрикс. Посидел на скамье несколько минут, пытаясь припомнить ее внешность, но ничего из этого не получилось — мы виделись всего лишь раз. Я даже не помнил толком, как она выглядела. Образ той, мертвой девушки на ковре заслонял собой живую Санни.

Внезапно я сообразил, что прилично задолжал церкви. Десять процентов от гонорара Чанса — это будет двести пятьдесят долларов. Плюс еще триста пятьдесят от тех денег, что я отобрал у грабителя. Я взял у него три тысячи и еще какую-то мелочь, точно не помню сколько. Шестьсот баксов — не многовато ли? Ладно, дам им половину. Двести восемьдесят пять будет в самый раз.

Но оказалось, что большую часть денег я отнес в банк. Нет, в бумажнике было несколько стодолларовых купюр, но если я отдам двести восемьдесят пять долларов, то на самые насущные расходы останется не так уж много. Я уже начал подумывать, что придется, видно, вернуться в банк, но тут я понял всю абсурдность этой странной игры, в которую я играл сам с собой вот уже битый час.

Да чего ради, собственно? С чего это я взял, что должен кому-то деньги? Кому именно? Ну, не церкви же!.. У меня нет особенного пристрастия ни к одной религии, я отдаю свои десять процентов в первый попавшийся на пути храм.

Кому я, черт возьми, задолжал? Богу, что ли?

Какой вообще в этом смысл? И какова природа этого самого долга? Когда это я успел задолжать? Откупаюсь ли я тем самым от каких-то старых грехов? Неправедно нажитых капиталов? Или же я изобрел, довольно странный способ подкупа неких небесных сил, призванных защитить меня от несчастий? Словно плачу рэкетирам...

Прежде я ни разу не удосужился задуматься над смыслом моего поступка. Это просто вошло в привычку, превратилось в маленькую причуду. Может быть, и налогов я не платил, считая, что эти десять процентов их компенсируют.

Надо же: жертвовал деньги — и ни разу не спросил себя толком: зачем?

Ответ, который напрашивался сам собой, не больно-то мне нравился. И потом я помнил, какая мысль на секунду промелькнула в моей голове в том темном проулке на Сент-Николас-авеню: это мне за то, что я не заплатил положенных десяти процентов. Именно поэтому меня сейчас убьет чернокожий грабитель. И не то чтобы я действительно верил в это в то страшное мгновение, но что мир устроен именно таким образом, что за все надо платить, — в этом я не сомневался. И мысль та была совсем неслучайной.

А посему я достал бумажник и отсчитал двести восемьдесят пять долларов. Посидел на скамье, зажав деньги в руке. Потом убрал их в бумажник. Все, кроме одного доллара.

На него можно купить еще одну свечку.

Днем прогулялся пешком до дома Ким. Погода стояла хорошая, к тому же и заняться больше было нечем. Прошел мимо привратника, поднялся наверх и отпер дверь в квартиру.

И первым делом вылил виски из бутылки в раковину.

Я понимал, что это бессмысленно. В квартире и без того полно спиртного. Но именно эта бутылка «Уайт Терки» стала для меня просто наваждением. Она маячила перед глазами всякий раз, когда я собирался зайти в эту квартиру, причем я отчетливо представлял не только бутылку, но и вкус, и запах этого сорта виски. И когда последняя его капля стекла в раковину, я сразу испытал облегчение.

Затем подошел к стенному шкафу в прихожей и осмотрел висевшую там шубку. На бирке, пришитой к подкладке, значилось, что данное изделие пошито из крашеного лапина. Я нашел телефонный справочник, выбрал наугад меховой магазин и узнал, что «лапин» означает по-французски «кролик».

— Это слово есть в словарях, — заметили мне. — Вполне обычное в американском словаре. Теперь оно стало английским, пришло из мехового бизнеса. Так что это самый обыкновенный кролик.