Глава 17

1895

— Я терпеливо ждал, Энни. Теперь пришло мое время, я снова хочу жениться.

Она отложила вилку на край тарелки с золотым ободком. Столовая отеля «Адаме» была практически пуста в этот вечерний час. Энни попыталась выиграть время, прежде чем ответить. Взяла льняную салфетку, тщательно промокнула губы и снова положила ее к себе на колени. «Мы удаляемся от темы нашего разговора».

Райан откинулся на спинку кресла и подозвал официанта, чтобы тот снова наполнил бокалы. «Рост и падение цен на шерсть — достаточно скучный предмет беседы. — Он вынул свои карманные часы-луковицу и посмотрел на них; — Почти половина десятого. — Рот под его хорошо ухоженными усиками растянулся в кривой улыбке. — Пять лет, четыре часа и тридцать минут прошло с тех пор, как я в последний раз просил вас выйти за меня замуж».

«Вы были нетерпеливы». («Я имею в виду только брак», — подумала Энни.) Что же касается сексуальных отношений, то она не ожидала от него целомудрия священника, которое порою тоже подвергается сомнению. Она знала, что у него были связи с различными женщинами. Мэри МакГрегор была одной из женщин, к которой можно было приревновать.

Сегодня вечером при свете свечей, стоявших на столике, она увидела, что Райан говорил совершенно серьезно.

— Есть кто-то, кого вы хотели бы взять в жены? — спросила Энни, внезапно почувствовав, что ей стало трудно дышать.

— Ив это мгновение, и во всех других случаях — только вы — но мне становится одиноко, Энни. Обедать с вами или посещать театр, или дважды в месяц встречаться с вами на Совете уже недостаточно для меня. Для этого я слишком стар. Мне следует обратить внимание в другую сторону, не спрашивайте меня, в какую именно. Отвечу как перед Богом, не знаю, я никого не хочу кроме вас.

Энни взяла тяжелую серебряную вилку и повертела ее между пальцами:

— Я тоже долго ждала. — Она посмотрела на Шеридана, и в ее взгляде не было ни тени смущения или стеснения.

— Я тоже хочу вас, Райан. И я тоже вас люблю.

— Мы обсуждаем брак, а не любовь.

— Обсуждаете вы. О, Райан, мне было так хорошо с вами все эти годы, но я слишком закоснела в своих привычках и делах. Ведь мне уже почти сорок, вы же знаете.

— Я знаю.

Энни проигнорировала его кривую усмешку:

— Так затащите же меня в постель. Неужели вы не хотели бы заняться со мной любовью?

Райан вздохнул, изучая содержимое своего бокала, а затем поднял на нее глаза. — Это только начало, Энни. На моих условиях. Сегодня ночью. Здесь. В одной из комнат наверху.

Ее дыхание прервалось. После долгого и страстного ожидания теперь она была к этому не готова.

— Я не могу… не по приказу… я не ощущаю… таким образом… Он усмехнулся:

— Ты хочешь этого, не так ли? Энни чуть не разозлилась от подобного хамства Райана. Он был слишком уверен в себе или в ней. И маленькая пока точка негодования начала разгораться внутри нее, распространяясь все дальше и глубже.

Беседа продолжалась, затрагивая более прозаические темы. Энни почти потеряла терпение, когда Райан начал обличать «искусственное процветание страны», созданное иностранными инвесторами, и затем перешел к опасности сверхоптимизма. Но блеск его глаз показал Энни, что он точно знает, что делает.

Но вот наконец Райан встал и отодвинул кресло, чтобы освободить ей проход. У Энни закружилась голова от охватившего ее возбуждения. Она надела перчатки и посмотрела на Шеридана, мягко улыбаясь. Он взял ее за руку и прикоснулся к внутренней стороне запястья, где находился овальный вырез в перчатках. И поднес руку к губам. Энни задрожала. Пока Райан заказывал для них комнату, она изнывала от напряженного ожидания.

Т В свои ранние пятьдесят Райан Шеридан был чертовски красив, а сегодня вечером в своем вечернем костюме с галстуком он выглядел еще привлекательнее. Его глубокий голос с ирландским акцентом нес в себе уверенность мужчины, который знает свои и слабые, и сильные стороны. Райан прекрасно знал себе цену, Когда он подошел к ней, стоявшей на расстоянии фута от изгибающейся лестницы, Энни протянула ему свою слегка дрожащую руку и проговорила:

— Завтра об этом будет знать весь Сидней.

— Сегодняшняя ночь только повысит твою популярность, — ответил Райан, беря ее под руку и поднимаясь по ступенькам. — Каждая женщина захочет подражать тебе и быть независимой, отвергнув все условности. Каждый мужчина захочет иметь такую женщину, как ты.

— И сегодня у тебя есть я.

Райан остановился у двери на полпути к самому верху лестницы, освещаемой из нижнего зала газовыми фонарями. Его глаза были темными и манящими.

— Только сегодня?

— Я не знаю, — честно сказала Энни, пульс бился у нее в горле. — Это зависит от того, что сегодня произойдет.

Усмехнувшись, Райан отпер дверь и пропустил Энни вперед. Большим и указательным пальцами он взял ее за подбородок и приподнял его вверх. — Тебе нравится создавать трудности для мужчин, нет, Энни Трэмейн?

Услышав юмор в его голосе, она попыталась отшутиться:

— На самом деле я бесстыдна… — Ее критический взгляд оценил превосходно обставленную комнату, вероятно, лучшую в отеле.

— Почему?

— Что почему? — спросила она, расстегивая перчатку и направляясь в другую комнату. Широкая кровать под балдахином была застелена белым покрывалом, похожим на свадебное.

— Почему тебе нравится создавать препятствия для мужчин, Энни?

Она медленно обернулась. Засунув большие пальцы рук в карманы своего жилета, Шеридан стоял, прислонившись к дверному косяку, и внимательно наблюдал за ней. Энни знала, что, осматривая комнату, она выдала свои чувства. И он знал это ничуть не хуже ее. Его прямой вопрос смутил и взволновал Энни:

— Почему ты спрашиваешь об этом?

Райан подошел к ней и начал расстегивать у нее вторую перчатку, а затем стянул ее с руки. Мужское прикосновение к ее загорелой коже заставило Энни затрепетать.

— Ни одному мужчине ты не позволяешь проникнуть за стену, которую воздвигла, чтобы скрыть свои истинные чувства.

Мужчина стоял так близко, что Энни ощущала его дыхание на своем лице. — Это единственный способ, благодаря которому я могу выжить в мире мужчин.

Райан схватил Энни за плечи, чуть оголяя их от красного платья:

— Сейчас ты по-настоящему победишь, но только сдавшись.

При эти словах она ощутила внезапную слабость:

— Я не умею сдаваться.

— Сегодня я тебя научу этому. Для начала распусти свои волосы, я хочу видеть это.

Медленно кивнув, Энни начала распутывать ленты, собиравшие ее волосы в пучок. Она роняла на пол заколки и шпильки. Возбуждение, загоревшееся в глазах Райана, передалось и ей. Когда последняя заколка упала на пол, вся масса волос тяжело упала ей на плечи и спину, почти до талии.

Райан подошел сзади и мягко расстегнул платье. Энни стояла неподвижно. Райан неотрывно смотрел ей в лицо до тех пор, пока глаза Энни не увлажнились, а губы разжались, когда он стал стягивать платье вниз вдоль тела, открывая при этом поддерживаемые корсетом груди. Он быстро расстегнул корсет и снял с Энни сорочку.

Его темные глаза, лаская, пробежали вдоль тела, вдоль ее длинных ног туда, где курчавился красно-золотистый треугольник.

— Обними меня, пожалуйста, — прошептала Энни.

Подхлестнутый ее зовущим взглядом, Райан протянул руку и осторожно коснулся соска. Короткий вздох вырвался у Энни из груди. Она почувствовала слабость в ногах и руками обхватила его за плечи.

— О Боже, Райан, отнеси меня в кровать, я так долго ждала.

— Я знаю, — нежная улыбка тронула его усы. — Все эти годы мы ждали друг друга, чтобы любить.

Он удивил Энни, подняв ее на руки и прижав к своей груди. Она всегда думала о себе, что слишком тяжела для подобного трюка.

Энни обхватила Райана руками за плечи и уткнулась лицом ему в шею, вдыхая запах знакомого одеколона.

— Благодарение Господу, кровать всего в нескольких футах, — запыхавшись, произнес он, опуская ее на необъятное ложе.

Райан лег рядом с Энни, нежно лаская руками. В ответ она игриво погладила его по груди.

— Сэр, а вы не до конца галантны. Райан вскочил и сразу же принялся стаскивать с себя одежду.

— О, Энни, как я могу быть галантным, когда изнутри меня пожирает огонь страсти. — Он сбросил с себя пиджак и принялся за жилет. — Я хочу тебя. Я хочу только тебя. Я захотел тебя с того самого дня, когда ты нахально ворвалась ко мне в контору и попыталась торговаться со мной, как восемнадцатилетняя.

— Пыталась? Я торговалась, и когда закончила, ты отдал мне свои голоса.

Райан стащил с себя брюки. Господи, до чего же он был прекрасен.

— Я уже тогда решил отдать за тебя свои голоса, как только ты вошла ко мне в кабинет. — Он юркнул в постель рядом с ней и привлек Энни к себе. — Кстати, это напомнило мне, что я добился, чтобы ты сдержала свое обещание. Время для этого настало.

Энни даже не знала, что смутило ее больше: то ли, что Райан после стольких лет напомнил ей об обещании, то ли твердый предмет, упиравшийся ей в бедро…

— Да? — прошептала она. — И чего же ты хочешь?

Его рука скользнула меж ее ног. Энни застонала, когда его палец проник в самое интимное место ее разгоряченного тела. Она ощутила, как стон помимо воли срывается с губ, так сильно она была возбуждена. В то время, как рука Райана блуждала по ее телу, проникая в самые сокровенные уголки, заставляя ее сладострастно вздрагивать и стонать, сам Райан зарылся лицом в ее волосы и прошептал ей на ухо:

— Я не буду больше просить тебя выйти за меня замуж, Энни. Ты сама решишь, когда прийти ко мне. Все, о чем я прошу, это только твоя любовь. Люби меня, Энни!

Он освободил свою руку и лег на нее. — О, Энни, мне нужна твоя любовь.

Она почувствовала, как он проникает в нее. И когда проник, Энни услышала собственный страстный вздох:

— Я люблю тебя, что это значит для тебя?

Райан нежно поцеловал ее в губы. — Это просто означает верить в нас с тобой.

Глава 18

1897

Луиза, стоя перед зеркалом, прикалывала к своему жакету из шерсти меринос желтый цветок. Нижняя половина платья вся в брыжах, верхняя его часть была пошита относительно просто.

Это было новое веяние в женской моде, законодателями которой выступали те, кто боролся за равноправие с мужчинами, но вместе с тем не желал отказываться и от выгод, даруемых женственностью. Луиза и сейчас не до конца осознавала противоречивость собственных желаний.

Она прикрепила желтую ленту на макушку шляпки с загнутыми краями и сдвинула ее набок. У нее оставался лишь час до встречи на маленькой площади МакКуэри. Скажет ли она Дэну правду о том, куда собирается.

Подумала и решила, что нет. Сказать — значит только подлить масла в огонь. Луиза ничего не могла с собой поделать. В последнее время она стала своевольной, резкой и вообще не соответствовала образу жены политика. Но одно она все-таки сохранила за пятнадцать лет их брака. Вряд ли кто-нибудь любил когда-либо так же сильно, как она любила Дэна.

Луиза натянула поля шляпки, чтобы они отбрасывали тень на глаза и скрывали сквозившее в них недовольство. По пути к выходу она остановилась у кабинета отца. У того было расстройство желудка, и потому сегодня он не пошел в контору, а остался дома. Луиза приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Уолтер Филлипс сидел за столом и что-то писал.

— Отец, тебе уже лучше? Он отложил в сторону ручку и улыбнулся.

— Да, иногда мужчине достаточно просто не пойти в контору, чтобы почувствовать себя лучше.

За последнее время отец совершенно поседел, и Луизе показалось, что только за прошедшую ночь у него на лице прибавилось морщинок. В ее жизни он уже не был той властной и грозной фигурой, как раньше. Его место занял Дэн. — Я хочу выехать за город, по магазинам, тебе будет нужен фаэтон?

— Нет, сегодня я не планирую никуда выходить. — Глаза отца, как обычно сравнивала Луиза, всегда голубые и холодные, как норвежские фьорды, теперь потеплели. — Я слышу, как Шевонна играет Моцарта, она добилась определенных успехов.

— Когда учитель музыки уйдет, не убедишь ли ты ее продолжать занятия и после его ухода?

— Тебе нужно послать ее учиться в Новую Англию, ведь ты же сама получила хорошее образование, Луиза, и, ..

— Отец, я и Дэн уверены, что Шевонна получает самое лучшее образование, какое только возможно.

— Ба! — Он стукнул рукой по столу. — Твой Дэн до одурения патриотичен. Он уверен, что все австралийское — самое лучшее, даже дерьмо.

— Мы с тобой — американцы, Шевонна и Дэн — нет. Но с тех пор, как мы переехали в Австралию, ты только удвоил свой капитал. — Затянутой в перчатку рукой она послала ему воздушный поцелуй. — Сегодня слишком хороший день для того, чтобы нам с тобой спорить. Я вернусь после захода солнца.

Дав своему старому кучеру Уизерспуну указания по поводу маршрута, Луиза откинулась на спинку сиденья экипажа. Кое в чем она соглашалась с отцом. Никогда она не сможет по-настоящему полюбить эту дикую странную страну, где времена года наоборот, звери странные и сверхъестественные и даже вода течет иначе, чем в остальном мире.

Под цоканье копыт она попыталась расслабиться. Фаэтон двигался по булыжной мостовой Паддингтон-авеню в направлении к узеньким улочкам центральной части города. Сегодня Луиза чувствовала себя виноватой, направляясь на встречу, которую, как она знала, не одобрил бы ни Дэн, ни ее отец.

На углу Лофтус и Бридж-стрит у первого в Австралии моста через Тэнк Луиза приказала Уизерспуну ожидать ее. Живот от волнения слегка подвело, но все же она выбралась из фаэтона и оглядела МакКуэри. Три паба, табачный магазин, редакция «Сидней Диспэтч» и еще несколько контор гнездились на площади.

Женщины всех возрастов толпились под фиговыми аллеями Моретон-Бэй, собравшись вокруг прикрепленного к столбу с газовым фонарем питьевого фонтанчика с каменной чашей. Все женщины были одеты в белое и имели в одежде что-нибудь желтого цвета.

Как и Луиза, они пришли поприсутствовать на первом организационном собрании Нового движения женщин. Желтые ленты, шарфы, перчатки, цветки, шляпки символизировали борьбу женщин за право голоса.

Когда одна из отважных женщин взобралась на импровизированную трибуну, Луиза вдруг поняла, что совершенно не готова воспринять, о чем та стала говорить. Экстравагантно вызывающе одетая женщина с короткой стрижкой поведала собравшимся об анархизме и свободной любви.

После нее другая, одетая в свободно ниспадающий балахон, поднялась на трибуну и начала говорить о контроле над рождаемостью. Луиза отметила про себя, что если бы она знала побольше об этом лет шестнадцать назад, то у нее, возможно, не было бы Шевонны. И, вероятно, она никогда не набралась бы смелости, чтобы предложить Дэну жениться на ней.

Луиза почувствовала, что краснеет, когда женщина стала описывать интимные детали методов предотвращения беременности. Но вместе с тем она сознавала, что женщина говорит очень важные и полезные вещи.

— Шокирует, не правда ли?

Луиза обернулась. Перед ней стояла та самая Трэмейн. Она была одета в белоснежное платье и держала зонтик руками в лимонно-желтых перчатках. С ярко-рыжими не тронутыми сединой волосами и по-детски ясными глазами Энни выглядела не больше, чем на двадцать пять.

— Меня зовут Энни Трэмейн.

— Да, я знаю вас.

Энни криво усмехнулась и пожала плечами.

— Наверное, в Австралии каждый знает меня в лицо, иногда это даже пугает.

— Вы — один из политических противников моего мужа.

— Ага, и здесь та же песня. Луиза набралась смелости.

— Видите ли, мисс Трэмейн, я люблю своего мужа, разделяю его взгляды и буду это делать и впредь, но все же должна извиниться перед вами.

Глаза женщины сузились, их морская зелень теперь выражала подозрительную настороженность:

— Да, миссис Варвик.

Луиза смотрела на свой бледно-желтый носовой платок, который от волнения комкала в руках:

— Я знаю, что вы оба не встречаетесь с глазу на глаз по многим причинам, включая деловую и социальную разницу во взглядах. Но Дэн был не прав, некорректно поступив с вами на встрече новых членов парламента.

Случай в парламенте с трудом поддается описанию. Луиза и Дэн разговаривали с выдвинутым в президиум членом парламента. Депутат запивал бифштексы из кенгуру обильным количеством вина и портера и уже не замечал, что его парик съехал набекрень. Дэн же, напротив, пил мало, тем более остается непонятным случившееся дальше.

В приемную вместе с сыном вошла Энни Трэмейн. При всей резкости с людьми Дэн бывал и достаточно уступчив. Поэтому он шокировал Луизу и остальных присутствующих в зале, громко прокомментировав появление Трэмейн:

— А, это та самая Трэмейн со своим бастардом (Бастард — незаконнорожденный.).

Позднее, вечером, вернувшись домой, Луиза попыталась пристыдить мужа:

— Сказанное тобою на приеме было совершенно неуместно. Ты совершил большую ошибку, Дэн. — С минуту помолчав, она добавила:

— Кто сказал, что выйти замуж за отца мальчика было бы для нее лучшим выходом? — Но Дэн, как всегда, заупрямился, и ей пришлось уступить.

— Не хотите ли выпить со мною хереса? — спросила Энни Трэмейн. И, будто испугавшись своего импульсивного предложения, огляделась и кивнула на ближайшую дверь:

— Равноправие само по себе не придет.

Луиза оглянулась, взглянув, куда указывала Энни. Это был паб О'Брайена. «Паб?»

Энни заговорщически улыбнулась.

— А разве женщинам уже нельзя выпить немного хересу?

— Но в пабе?

— А где найти для этого место получше?

Женщины вошли в темный, насквозь прокуренный паб О'Брайена. Внутри паб, против ожидания, оказался довольно приятным, с потолком в Тюдоровском стиле и баром из красного дерева. Ровный низкий гул голосов ясно указывал на то, что паб был прибежищем мужчин.

Официант в фартуке, казалось, ничуть не удивился, увидев входящих в заведение женщин. Почесав голову, он сказал:

— Добрый день, мисс Трэмейн!

А затем провел их к отдельному столику в изолированном кабинете, лавируя мимо мужчин, попивавших пиво и виски.

— Сегодня, как всегда, мисс Трэмейн, кофе по-ирландски? — спросил он.

— Нет, сегодня мы выпьем немного хересу, Тимоти. — Она заговорщически подмигнула официанту и добавила:

— Лучшего, настоящего, нацеженного из ваших старых бочек с Амонтильядо.

Луиза присела, осторожно положив руки на колени, и принялась разглядывать окружающую обстановку. Бедные женщины, они скучали, сидя дома взаперти, лишь иногда выходя в свет на пикники, вечеринки или в театр.

— Ну и что же вы об этом всем думаете? — спросила Энни с лукавыми искорками в зеленых глазах. — Не выглядит ли этот паб арабским притоном, куда привозят прекрасных женщин, чтобы потом разослать их по гаремам разных шейхов?

Луиза слабо улыбнулась. — Довольно милое, уютное местечко. — Она напомнила себе, что должна быть осмотрительной. Может быть, эта Трэмейн имеет какие-то свои тайные, ведомые только ей одной цели и намерения, расспрашивая ее. Луиза не хотела проговориться о чем-то таком, что могло бы хоть как-то навредить Дэну.

Она отхлебнула немного хересу и неожиданно для себя завела интеллектуальный светский разговор, простиравшийся от новых средств выражения в искусстве до «безумных средств лечения безумия».

Энни потребовала еще хересу и заметила:

— Увы, мне иногда кажется, что гораздо лучше быть безумцем, нежели женщиной. Кстати, многие люди считают, что я немного не в себе, особенно мужчины.

Луиза усмехнулась. В этой Трэмейн была несомненная живость ума, которая восхищала ее. Она внезапно поняла, что Энни не станет затрагивать в их беседе Дэна ни с какой стороны. Вечер пролетел незаметно. Луиза веселилась больше, чем когда-либо прежде.

Ее ум был резв и жив, как никогда. Более того, в основе этой только-только зарождающейся женской дружбы лежало такое взаимное уважение, которого она прежде и представить себе не могла. Что же касается ее личного самочувствия, то Луизе показалось, что, после того, как она опрокинула в себя пару стаканчиков, ее воображение разыгралось буйным цветом.

Неохотно распрощавшись с Энни, Луиза пообещала встретиться с ней снова на следующем собрании женщин. Она вернулась домой в приподнятом настроении и с твердым намерением рассказать Шевонне об услышанном. Ее дочь нуждалась в знании таких вещей, живя на континенте, который по размерам превосходил Европу и где мужчин было в шесть раз больше, чем женщин, а сами женщины ценились только в одном случае…

Нет, Шевонну нужно воспитывать в ином духе.

Собрание должно открыть глаза не только одной Луизе. Она должна поделиться своим печальным опытом с дочерью, чтобы та не совершила подобной ошибки, какую совершила она: она должна рассказать дочери правду о ее происхождении. Луиза позвала Шевонну в гостиную.

— Садись, — сказала она, меряя шагами пространство между диваном и креслом. — У меня есть нечто, о чем я обязательно должна рассказать тебе. Я слишком долго хранила в себе эту тайну.

Голубые глаза Шевонны широко раскрылись, но девушка сидела тихо, как мышка, не проронив ни слова.

Внезапно Луиза занервничала, начала теребить кружевную оборку платья.

— Когда я была ненамного старше тебя, я совершила ошибку. Я тогда ничего не знала о контрацепции.

Слово прозвучало как-то напыщенно и высокопарно. Луиза не могла поднять на Шевонну глаз.

— Я увлеклась одним молодым человеком, для которого не было ничего святого. Когда же опомнилась, то уже была… с ребенком… я была беременна тобой… и совращена. И вот я встретила Дэна и сразу же полюбила его. Я уверена в этом больше, чем в том, что меня зовут Луиза. К счастью, Дэн захотел жениться на мне, но я никогда не говорила ему правду о твоем происхождении. Думаю, что это разбило бы его сердце.

Хорошо ли понимала Шевонна услышанное? Что все, сделанное матерью, совершено только ради Дэна, а не ради нее самой?

— Во всяком случае, — подытожила Луиза, — я хочу тебя предостеречь от возможной ошибки. Не пойдешь ли ты со мной на следующее женское собрание?

Шевонна подошла к матери и взяла ее за руку обеими руками. — Да, мама. Я согласна с тобой и по высказанному, и по еще не высказанному.

Луиза заглянула в глаза дочери и увидела в них такие страстные чувства, о существовании которых даже и не подозревала. Благодарность и любовь к дочери захлестнули Луизу, она только и вымолвила:

— Скажи дедушке, что скоро ужин-Дочь вышла из комнаты, и Луиза попыталась немного прийти в себя. От волнения она почувствовала слабость и легкое головокружение. Но волнение еще больше усилилось, когда она услышала вопль Шевонны, жуткий неестественный крик, напомнивший Луизе о легендарных баныпи. Она вбежала в кабинет отца одновременно с переполошившимися служанками Минни и Алисией.

Светлые волосы Шевонны рассыпались на груди дедушки, неподвижно лежавшего на персидском ковре. С подступившими к горлу рыданиями Луиза бросилась к дочери. — Боже, что случилось?

Шевонна испуганно взглянула на мать. Ее дыхание стало прерывистым. — Я зашла, чтобы сказать дедушке, что уже закончила свои занятия и что мы скоро будем ужинать. Он улыбнулся и сказал мне, что очень меня любит, а потом… схватился рукой за грудь и упал. Мама! Он ничего не говорит. Мне кажется, что дедушка умер.

Луиза попыталась сохранить самообладание. — Минни, пошлите Уизерспуна за доктором Хэллерамом. Алисия, позовите мистера Варвика.

Она мягко подняла Шевонну за плечи и отправила ее наверх за нюхательной солью. Конечно же, Луиза знала, что нюхательная соль здесь бесполезна. Было уже слишком поздно. Она просто должна была чем-то занять Шевонну, чтобы та хоть немного успокоилась.

Когда все вышли из комнаты, Луиза приложила ухо к груди отца. Одна его рука была откинута в сторону, пальцы скрючены наподобие птичьего клюва. Ничего. Ни звука. Струйка крови вытекла из уголка рта, оставив красную полоску на щеке. Странно, но сейчас Луиза почему-то вдруг подумала о Дэне: вспомнила, что сегодня утром он порезался, когда брился, и у него на подбородке царапина такого же цвета.

В наивной надежде, что, может быть, еще не все потеряно, Луиза попыталась поднять отца. Бесполезно. Никаких признаков жизни.

— О, папа!

Теперь можно было плакать, и слезы потекли у нее из глаз, оставляя влажные дорожки на припудренных щеках.

Со смертью отца порвалась единственная нить, связывавшая ее с прошлым: с Америкой, детством и всем, что Луизе было близко и дорого. Отец очень любил ее, и она старалась быть хорошей дочерью. Теперь никто уже не будет любить ее так, как любил ее он.

Что касается Дэна, то ей никогда не понять его желаний и устремлений. Шевонна любила ее, Луиза знала это, но все же своего отца девочка любила сильнее, даже зная, что Дэн не настоящий ее отец.

Торопливо Луиза смахнула слезы. Как по-детски и беспомощно это выглядит. Она же взрослая женщина. Еще одна слеза скатилась у нее по щеке.

— Мама, вот соль. Дедушка… умер? Пытаясь придать своему голосу холодную интонацию, Луиза сказала:

— Да, сейчас он с Богом, в раю. Ты должна помочь мне. Я хочу, чтобы ты нашла дедушкин лучший костюм в полоску и разложила его на кровати. А я побуду здесь, пока не придут доктор и твой отец.

Мужчины пришли одновременно. Когда полный дородный доктор начал осматривать ее отца, Луиза не выдержала и, закрыв лицо руками, громко зарыдала.

Дэн взял ее под руку и вывел из кабинета. — Ты сделала все, что могла, Луиза. Ты должна сохранить свои силы для Шевонны и для меня. Позволь доктору Хэллераму заняться деталями.

Пораженная, она всмотрелась в лицо мужа. — Сохранить силы для тебя?

— Да. — В полутемном коридоре Луиза не могла разобрать выражение лица Дэна. — Твой отец и я не часто встречались с глазу на глаз, но я восхищался им. Он был тверд, как скала. Всегда спокоен, всегда уверен в своих силах и в том, что делает. Он знал, чего хочет от жизни.

И тут Дэн сильно удивил ее: привлек к себе и поцеловал в висок.

— Ты живое воплощение своего отца. Такая же сильная, каким был он. Его смерть напоминает о бренности и скоротечности жизни. Я не хочу потерять тебя. Давай вместе поднимемся наверх. Я хочу, чтобы ты отдохнула, пока в доме еще относительно тихо. Я попрошу доктора выписать тебе лауданум.