И это открывало определенные перспективы.

Франция могла силой захватить Рур – там добывалось 72 % германского угля и производилась половина чугуна и стали Германии. Угроза была невысказанной, но очевидной и в январе 1923 года оказалась приведена в исполнение.

Прямо скажем – со стороны Франции это был рискованный шаг, потому что его отказалась поддержать Англия, союзница Франции по Антанте. Но Раймон Пуанкаре был решительным человеком.

Его не зря в свое время прозвали «Пуанкаре-война».

Реакцию в Германии на вторжение можно себе представить. В Руре шли беспорядки такого размаха, что французам пришлось стрелять, и не обязательно в воздух. Были жертвы. Правительство в Берлине призвало к «пассивному сопротивлению». На практике это означало полное прекращение выплат репараций и всеобщую забастовку. Промышленность Рура встала, управленческий персонал перестал работать, транспорт остановился. Французы попытались ввести собственную администрацию, но это дело долгое, и за пару дней его не организуешь. Тем временем в Рурской области началось что-то вроде «партизанской войны» – пошли акты саботажа и нападения на солдат оккупационных войск. Что, понятное дело, не осталось без ответа – в ходе «операций по умиротворению территории» погибло больше сотни немцев. Одного из «партизан», захваченного с поличным, французы судили военным судом и повесили [2] – что только подлило масла в огонь.

В Германии, собственно, и до «рурского захвата» было очень неспокойно. В апреле 1922 года случилось нечто очень неожиданное – министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау подписал в Рапалло соглашение о сотрудничестве с Советской Россией. И русских, и немцев в числе прочих пригласили в Геную на конференцию по экономическим и финансовым вопросам [3], но предполагалось, что они, отверженные, придут туда «со шляпой в руках».

А вместо этого они вдруг договорились о восстановлении дипломатических отношений, о взаимном отказе от всяких претензий друг к другу, о широком экономическом сотрудничестве – и за официально объявленными статьями соглашения довольно явно просвечивали другие, неофициальные. Например, связанные с военными вопросами – что, казалось бы, германские националисты должны были приветствовать.

Но Адольф Гитлер посмотрел на заключенное соглашение как на подтверждение самых страшных его опасений. Разве не было очевидно, что евреи-капиталисты в лице Ратенау вступили в союз с евреями-коммунистами, захватившими власть в России? Он говорил, что два национальных государства, Германия и Россия, были разрушены евреями, и вот теперь на их развалинах строится третье государство, которое соединит достижения германской технологии с российским сырьем – и поставит все это на благо евреев.

Можно предположить, что подобное мнение сформировалось у Гитлера в результате того, что он был не в курсе дела.

Соглашение в Рапалло было продолжением уже существовавших тайных контактов между рейхсвером и русскими властями. И идеей было именно налаживание сотрудничества между германской технологией и русским сырьем – плюс к возможности скрывать немецкие военные исследования на русской территории.

Но Гитлер, даже будь он поставлен об этом в известность, в своих зажигательных речах вряд ли изменил бы хоть слово. Он чувствовал «настроение своей публики» как никто другой. И этому вскоре последовало подтверждение.

В конце июня 1922 года Вальтер Ратенау был убит.

Оговорка насчет того, что у Гитлера была «своя публика», сделана не случайно. Его взгляды в чистом виде мало кто разделял – убийство министра иностранных дел Рейха вызвало шок. На демонстрацию протеста в Берлине вышло больше миллиона народу.

Но настроение понемногу менялось.

Ратенау убили боевики из организации «Консул» [4]. Это было подпольное ответвление крайне правого националистического движения. От НСДАП отличалось тем, что делало ставку не на «работу с массами», а на «конкретные действия». Спрос на «конкретику» в Германии начала 1923 года очень вырос – следовало опасаться, что Франция на оккупации Рура не остановится.

Правительство Баварии объявило чрезвычайное положение.

Опасения властей были велики и разнообразны. С одной стороны, следовало сделать все возможное для организации сопротивления – и поэтому втайне готовилось ополчение. С другой стороны, можно было ожидать «патриотического мятежа», и тут НСДАП рассматривалась как возможный детонатор. Поэтому планируемое партией «шествие» – что-то вроде торжественной демонстрации – было запрещено. Гитлер был вне себя от ярости и заявил, что демонстрация пройдет вне зависимости от разрешения или запрещения. В итоге дело уладил капитан Эрнст Рём – он свел Гитлера с местным командующим рейхсвером фон Лоссовым, и Гитлер заверил генерала, что «марш будет мирным».

27 января Адольф Гитлер провел свой «мирный марш» – он произнес 12 речей на 12 митингах, а 28-го в центре Мюнхена состоялось «освящение знамен» СА – 6000 человек, одетых в какое-то подобие военной формы, стояли навытяжку, приветствуя «лидера германского движения за свободу».

Адольф Гитлер становился заметным человеком.

Настолько заметным, что в марте 1923 года его пригласили на встречу с генералом фон Сектом. Еще в июле 1919 года Ханс фон Сект был назначен начальником так называемого «войскового управления» (нем. Truppenamt) – на самом деле это был Генштаб, только под другим именем. А в 1920 году генерал стал «начальником управления сухопутных войск» – фактически главнокомандующим рейхсвером.

Фон Сект проговорил с Гитлером четыре часа и счел его низкопробным демагогом.

Однако имелись и другие мнения. Считалось, что его можно использовать для «мобилизации масс» – более серьезные функции рейхсвер брал на себя. В частности, в Баварии все полувоенные организации правых партий, вроде СА, соглашались в обмен на военную подготовку сдать имеющееся у них оружие рейхсверу – как бы на хранение.

В этой программе главную роль играл Рём – он основал «Arbeitsgemeinschaft der Vaterlandischen Kampfverbande», что в вольном переводе на русский значит «Рабочее сообщество патриотических боевых отрядов».

Слово «рабочий» в данном случае означает не принадлежность к рабочему движению, а скорее рабочую группу, созданную в практических целях делового сотрудничества.

В это сообщество вошли и отряды СА, боевого крыла НСДАП. Но Рём предпочитал держаться в тени и «на витрину» выставлял не себя, а Адольфа Гитлера. У них были разные базовые установки: Гитлер был сосредоточен на пропаганде, в то время как Рём больше думал об оружии и организации.

Но в роли «барабанщика» Гитлер был совершенно незаменим – и Рём познакомил его с важными людьми, с которыми он строил свою военную организацию. В мае 1923-го Адольф Гитлер познакомился с генералом Людендорфом. Странная, надо полагать, получилась встреча. Людендорф был вовлечен в «путч Каппа», и ему пришлось уехать из Германии. Он жил в Швеции, пока не получил возможности вернуться, и вот теперь он, бывший в 1916–1918 годах фактически военным диктатором Германии, пожимал руку Адольфу Гитлеру, бывшему в те годы безвестным ефрейтором. Но генерал Людендорф был не таким снобом, как генерал фон Сект.

Гитлер ему скорее понравился.

14 июля 1923 года в Мюнхене проводился праздничный марш Германских гимнастических союзов. Под «гимнастическими союзами», в общем-то, понимались партийные охранные отряды вроде СА, и случилось так, что активисты СА сцепились с полицией.

Обычно она их не трогала – считалось, что «враг – слева».

Немудрено – Баварская Советская Республика за две недели своего существования понаделала немало, включая расстрел дюжины заложников, виноватых только в том, что в их фамилиях имелась частица «фон».

Но летом 1923 года баварский министр-президент Ойген фон Книллинг пришел к выводу, что если враг действительно слева, то вот непосредственная опасность порядку находится скорее справа.

Он был совершенно прав.

Адольф Гитлер своими выступлениями взвинчивал толпу до состояния истерики. Но истерику невозможно поддерживать без конца, рано или поздно она должна утихнуть. Ну или найти себе выход – и как раз этот выход Гитлер и искал.

Так что драки – пусть даже с полицией – поощрялись. Это была, так сказать, форма «наглядной пропаганды». Однако было необходимо и сотрудничество с другими организациями, вроде союзов фронтовиков, и с рейхсвером – а тут главную роль играл не Адольф Гитлер, а Эрнст Рём.

В Италии в конце октября 1922 года случилось важное событие – лидер партии фашистов, основой которой как раз и служили союзы фронтовиков, стал премьер-министром. Звали его Бенито Муссолини, и к лету 1923 года он уже прочно держал власть в своих руках. В Германии это породило толки о «германском Муссолини» – и в числе кандидатов на эту роль называли и Гитлера.

Знающие толк люди ставили на Рёма – Адольфа Гитлера они считали «вывеской».

Тем не менее в годовщину великой германской победы 1870 года под Седаном он блеснул в Нюрнберге так, что Рём с согласия других руководителей военизированных организаций вручил ему титул их «политического лидера» вновь созданной лиги Kampfbund – «Союза борьбы».

Что это значит, никто не знал – функции политического лидера не были определены. Сама лига была чем-то вроде «зонтика» самых разных групп и формирований – диктатора она бы не признала. Никакой стратегии действий не имелось, предполагалось, что сначала надо привлечь на свою сторону полицию и рейхсвер, а уж тогда видно будет. Во всяком случае, для Эрнста Рёма и для людей вроде него было ясно одно – на первом месте должна стоять деятельность по организации бывших фронтовиков в действенную политическую силу. А если надо – то в армию, готовую «сражаться с внутренним врагом». Враг – без всяких шуток – имелся в наличии. И это были вовсе не евреи, на которых Гитлер буквально рехнулся, – отнюдь нет.

23—26 октября 1923 года в Тюрингии вспыхнуло коммунистическое восстание.

Мысль «свергнуть иго капитализма» обычно посещает рабочие массы тогда, когда капитализм перестает работать. К осени 1923 года капитализм в Германии работал очень плохо, и причина была самой обыкновенной – деньги потеряли обеспечение и стали фантиками. Началось все с того, что остановился Рур. Забастовки парализовали промышленность и не позволили Франции использовать продукцию Рура, но заодно они лишили этой продукции и Германию. К тому же правительство в Берлине, следуя политике «пассивного сопротивления», взяло на себя обязательство выплачивать бастующим заработную плату. Сделать это можно было только одним способом – печатанием денег.

Дальше началась форменная вакханалия.

Инфляция и так была очень высокой – если в 1913 году соотношение марка к доллару было примерно 4 к 1, то к январю 1923 года (началу рурского кризиса) за один доллар надо было заплатить уже 18 тысяч марок. В августе 1923-го доллар стоил почти 5 миллионов марок, 98 миллионов – в сентябре и уже совершенно непредставимые 25 миллиардов в октябре.

В начале ноября 1923-го газетный выпуск «Фёлькишер Беобахтер» стоил 5 миллиардов марок [5].

Совершенно понятно, что случившееся обесценило все сбережения, все пенсии превратились в труху. Заработную плату стали платить ежедневно. A потом – дважды в день. Иначе работающие просто не успевали ничего купить – к вечеру цены могли удвоиться.

Понятно, что при таких условиях все, что было материальным, из продажи исчезло вообще.

Восстания коммунистов, полыхнувшие в Гамбурге, оказались почти закономерными. Хотя к концу октября армия и полиция успели их подавить, но общее положение оставалось крайне шатким, правительство в Берлине еле держалось.

В Баварии, слывшей оплотом правых партий, ввели чрезвычайное положение. Густав фон Кар, самый авторитетный из баварских политиков, получил почти диктаторские полномочия. За ним была его огромная репутация – он руководил правительством Баварии с 1917 года.

И первое, что он сделал – отказался исполнять приказание из Берлина об аресте наиболее задиристых лидеров вооруженных формирований фронтовиков. И «Фёлькишер Беобахтер», который от него потребовали закрыть, он тоже оставил открытым. Кар вовсе не сочувствовал идеям НСДАП о создании «сильного всегерманского государства» – уж скорее ему подошло бы отделение Баварии, но он полагал, что национал-социалистов можно использовать в его собственных целях. Но дальше начались осложнения: если правительство в Берлине Густав фон Кар мог и проигнорировать, то вот начальника управления сухопутных сил рейхсвера генерала фон Секта он игнорировать никак не мог. Армейские части, размещенные в Баварии, выполняли приказы своего командующего, а вовсе не те, которые отдавались «гражданскими из Мюнхена».

Кем бы они ни были…

Русский язык относительно недавно обзавелся словом «кукловод», которое используют для описания каких-то политических коллизий. Вот, дескать, есть куклы на ниточках, а вот есть невидимый кукловод, который их за эти ниточки дергает, и так далее…

О куклах и кукловодах обычно говорят люди, обладающие отрадной уверенностью, что уж их-то не проведешь и все тайны и кукол, и кукловодов, и ниточек видны им как на ладони.

Жизнь, однако, устроена несколько сложнее.

В темном лесу баварской политики описываемого нами времени тропинки были очень запутаны. В принципе, в Мюнхене имелся так называемый «триумвират». Он состоял из Густава фон Кара, главы специальной комиссии по поддержанию порядка, генерала Отто фон Лоссова, командующего местным военным округом, и полковника Ханса фон Зайссера, начальника баварской полиции.

У этого триумвирата имелись обширные контакты в националистических кругах в Пруссии, и предполагалось, что в союзе с ними в Мюнхене будет организован марш на Берлин с целью свержения правительства рейхспрезидента Ф. Эберта и создания «национального директората». Фон Лоссов и фон Зайссер должны были войти в его состав, фон Кар, может быть, и не вошел бы, но в любом случае предполагалось, что Kampfbund будет использован «втемную», его лидеры в «национальном директорате» будут решительно не нужны.

Ну, в Kampfbund имелись совершенно другие планы.

Там как раз предполагалось использование «втемную» баварского правительства, полиции и местных частей рейхсвера для создания «национально-ориентированного директората» в Мюнхене с последующим походом на Берлин. При этом главные роли планировались для Адольфа Гитлера, «политического руководителя Kapmpfbund», и генерала Людендорфа, национального героя времен Первой мировой войны, а членов «триумвирата» нужно будет потом, после их использования, аккуратно оттеснить в сторону.

Что интересно, тут имелся и еще один слой. Эрнст Рём считал, что и Гитлер, и Людендорф хороши разве что на роль манекенов на витрине – истинная сила будет у того, у кого окажутся в руках новые военизированные формирования. Вроде СА, но только построенные уже на всегерманской основе. Понятное дело, своими мыслями на этот счет он ни с Гитлером, ни с Людендорфом не делился, но что-то такое в воздухе, видимо, ощущалось…

И в такой странной, напряженной обстановке случилось нечто неожиданное.

Вечером 8 ноября 1923 года около 3000 человек собрались в огромной мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер» (Burgerbraukeller) – там должен был выступать Густав фон Кар. В зале присутствовали также фон Лоссов и Ханс фон Зайссер, то есть весь баварский треугольник власти – «правительство/армия/полиция» – был налицо.

В 8:45 вечера в пивную вломился вооруженный отряд СА во главе с Адольфом Гитлером. Поскольку в поднявшейся дикой сумятице его не было слышно, он бросился в середину зала, вскочил на стол и выстрелил в потолок.

В сразу наступившей мертвой тишине Гитлер прокричал:

«Национальная революция началась!»

Примечания

1. Лига Наций – международная организация, основанная в результате Версальского соглашения в 1919–1920 годах. Цели: разоружение, предотвращение военных действий, обеспечение коллективной безопасности, урегулирование споров между странами путем дипломатических переговоров, а также улучшение качества жизни. Штаб-квартира размещалась в Женеве.

2. Член Freikorps, Альберт Лео Шлагетер, возведенный впоследствии в ранг мученика.

3. Генуэзская конференция – международная встреча в Генуе при участии представителей 29 государств и 5 британских доминионов.

4. В период между 1918 и 1922 годами в Германии было осуществлено 354 политических убийства – и большая их часть приписывалась «Консулу».

5. Ian Kershaw. Hitler. Vol. 1. P. 201.