Кроме того, мне хотелось позавтракать, но между возможностью узнать нечто новенькое и хлебом насущным я всегда выбираю первое. Значит, остается лишь быстренько одеться и можно бежать вниз, за точным выяснением всех обстоятельств — кто приехал, откуда, зачем и что именно привез. После, разузнав все, что меня интересует, я с чистой совестью отправлюсь докладывать королю. Там заодно и перекусим. Я его подданный или нет, в конце-то концов? Если да, то меня обязаны накормить!
      Рэдви я, разумеется, наврал. Я отлично знал — или мог с уверенностью утверждать — где в этот момент находится правитель нашей многострадальной страны. Просто было бы жестоко заставлять и без того чрезмерно занятого короля начинать день с похмельной головой и пустым желудком. «Никакие государственные дела не стоят хорошего обеда», — это не я сказал, а сам Конан, и здесь я с королем полностью согласен.
      Кроме того, я вчера клятвенно обещал, что без особой необходимости никому не скажу, где на сей раз изволит дрыхнуть его величество. А таковой необходимости я сейчас что-то не заметил. Так что госпожа Эвисанда может быть довольна — утром ее не потревожат…
      Ах да, Эвисанда. Пожалуй, без нее рассказ будет неполным. Графиня Аттиос, леди Эвисанда, наша ночная королева. Графиня — местная уроженка, где-то в Тарантии даже обретается ее законный супруг, не осмеливающийся показываться при дворе — засмеют. Госпоже графине около тридцати лет (хотя выглядит она намного моложе); это высокая блондинка из числа тех, кого сочинители душещипательных песенок именуют «златокудрыми», фигуристая, со всеми положенными выпуклостями и изгибами, и серыми глазами. Когда госпожа Эвисанда проходит по коридору, даже у Драконов — королевской стражи — головы непроизвольно поворачиваются ей вслед. Не говоря уже обо всех прочих.
      Эвисанда очень умная женщина. Это я сам сообразил, исходя из того, что уже миновал конец лета и наступила осень, а госпожа графиня доныне обретается во дворце и отнюдь не собирается покидать нас. Кончено, время от времени в королевских покоях появляются и другие красотки, но рано или поздно они исчезают, не продержавшись в фаворе и десяти дней… Эвисанда же остается. По-моему, она изо всех сил рвется к тому, чтобы из ночной королевы превратиться в самую настоящую. Могу ей только посочувствовать — занятие это безнадежное, жениться новый король пока не собирается. А вообще графиня Аттиос — очень милая женщина.
 
      Хранилище рукописей и книг с примыкающими к ним принадлежащими мне жилыми комнатами находится наверху, на третьем этаже дворца. Я считаю, что это очень удобно. Во-первых, оттуда можно быстро пройти в северное жилое крыло, занимаемое нынче королем и его свитой. Во-вторых, я всегда могу без труда попасть во внутренние дворы, где расположены казармы и всегда происходит что-нибудь любопытное. И в-третьих, в силу неведомых законов все дворцовые слухи и сплетни, подобно теплому воздуху над костром, поднимаются наверх, слетаясь опять же ко мне. Недостаток у верхних покоев только один — их выстроили слишком давно, потолки низкие и коридоры слишком часто внезапно поворачивают, предоставляя прекрасную возможность со всего размаха врезаться в идущего навстречу человека.
      Собственно, в этих коридорах и произошла моя первая встреча с нынешним правителем государства… Она мне до сих пор снится в кошмарных снах.
      Весной 1288 года от основания Аквилонии, в стране творилось нечто совершенно непонятное. Пуантен и Боссония взбунтовались, подняв Рокод — «законный мятеж» против не устраивающего дворян сюзерена — их объединенное войско продвигалось к столице, пикты на границе вдоль Черной реки резали поселенцев и жгли форты, король начисто устранился от всех дел, препоручив их прожженому ворюге, канцлеру Редрику, и целые дни проводил в тронном зале. Вот тогда и пошла гулять байка, что Нумедидес сошел с ума… Но я считаю иначе. Он знал, чем все закончится, и просто терпеливо ждал. Ждал своего неизбежного конца.
      Дела во дворце и столице обстояли ничуть не лучше. Придворные и слуги частью разбежались, частью попрятались, дворцовая гвардия на все нарушения порядка смотрела сквозь пальцы… Все чего-то ждали. Мне бежать было некуда — Гандерланд далеко, на дорогах опасно да и лошадь раздобыть негде — и, кроме того, я хотел досмотреть все до конца. Летопись росла с ужасающей быстротой и, поколебавшись, я купил тогда по случаю толстенную подшивку листов пергамента, переплетенных в свиную кожу, выкрашенную почему-то в ярко-синий цвет. В синий — так в синий, зато писать стало гораздо удобнее и не требовалось больше выискивать в хранилище чистые листки или воровать их в канцелярии.
      В тот день я с утра пораньше сбежал из дворца и отправился в город. По случаю возможных беспорядков и военных действий занятия в Обители Мудрости отменили, мающиеся от безделья студенты расползлись по кабакам и трактирам, поглощая в огромных количествах дешевое вино и пытаясь додуматься, что еще новенького стрясется. Было тревожно и душно, словно перед наступающей грозой.
      Я так и не смог ничего толком разузнать. Кто говорил, что совсем неподалеку видели отряды пуантенцев, кто предлагал идти штурмовать дворец, но все сходились в одном — сегодня непременно что-то произойдет. Я до вечера просидел в «Белом коне» — любимом студенческом кабачке, слушая последние новости, сходил на городскую стену, посмотрел, как закрываются на ночь огромные ворота, а потом всерьез задумался — вернуться во дворец или остаться на ночь в городе? Дворцовая крепость казалась настороженной ловушкой, но, если сегодня там случится нечто важное, а я этого не увижу и не узнаю — никогда себе в жизни не прощу!
      И я вернулся. Как оказалось позже — это было верным решением. Заговор, спланированный Латераной (люди, возглавлявшие тайную службу, были искренне возмущены бедственным положением в стране и решились на измену Нумедидесу) и пуантенскими герцогами вошел в решающую стадию.
      Почти до самого наступления сумерек мне пришлось проторчать перед входом, доказывая оставшейся без четких указаний, а оттого более злобной, чем обычно, страже, что я имею полное право войти. К тому времени, когда меня, наконец, впустили, окончательно стемнело. Дворец производил впечатление вымершего — из придворных я не встретил никого, а сторожевые посты на этажах и в коридорах пустовали через один. Стражники околачивалась только у дверей тронного зала, но, судя по тоскливому выражению их лиц, их так и подмывало временно позабыть о клятве верности стране и королю да сбежать куда подальше. Заглянуть в зал мне не позволили, так что я поплелся наверх, к себе.
      Для полного счастья выяснилось, что сегодня на верхних этажах темно — не замечалось ни обычных масляных ламп, ни, на худой конец, факелов. Видимо, кто-то в суматохе позабыл отдать распоряжение, а слуги решили, что так и нужно. Им же лучше — не придется бегать по всем коридорам и зажигать светильники. А мне каково — подниматься вслепую по трем винтовым лестницами и бродить в потемках, разыскивая, где там мои двери?
      Первую лестницу я преодолел благополучно, споткнувшись всего пару раз. Теперь предстояло миновать длинный, постоянно сворачивающий коридор, и я попаду ко второй лестнице. Она покороче и не такая крутая. Оказавшись у себя в покоях, я переоделся, а когда с нижних этажей донесся странный шум, взял свечу, выскочил в коридор и пошел посмотреть…
      Я брел почти в полной темноте, которую разгонял лишь тлеющий фитилек, держался за стену и гадал, что же происходит в столице и в какую пропасть катится благословенная Аквилония. А за очередным поворотом меня сбили с ног…
      Я в жизни так не пугался, хотя с детства привык ни от чего не бегать — иначе у нас, в лесах Гандерланда, не выживешь. Дело в том, что идущих тебе навстречу людей обычно издалека слышно, но сейчас до меня не донеслось ни звука… пока я не столкнулся грудью с отлично знакомым по придворным приемом человеком — графом Эганом Кертисом, занимавшим второй по значению пост в Латеране.
      Поневоле начнешь думать о демонах или шатающихся по дворцу призраках. А если вспомнить, что творилось в столице в последнее время, я бы не удивился, наткнувшись во дворце на десяток-другой разъяренных привидений, жаждущих крови короля или кого-нибудь из придворных.
      К счастью, я вовремя вспомнил, что призраков не существует. Да и сбивший меня человек отнюдь не принадлежал к миру духов. Во всяком случае, я никогда не слышал и нигде не встречал сведений о том, чтобы привидения ругались, будто распоследние пьянчуги в притонах Шадизара…
      У кого-то из идущих позади оказался с собой потайной фонарь и он чуть приоткрыл заслонку. Света было немногим больше, чем от захудалого светляка, но мне вполне хватило… Хватило, чтобы разглядеть графа Кертиса и еще кое-кого, кому тут совершенно не полагалось находиться, и понять две немаловажные вещи. Первую — кто бы ни был нашим нынешним королем, к завтрашнему утру он вряд ли будет занимать аквилонский трон, и вторую — если я издам хотя бы звук, я тоже могу смело распрощаться с этой прекрасной вещью, именуемой простым словом «жизнь».
      В момент серьезной опасности мы все соображаем очень быстро. Я справился с сильнейшим желанием завопить и промолчал. Сейчас было не время изображать верноподданного. Вдобавок, я никогда не относил себя к таковым.
      Да, у меня не было причин ненавидеть Нумедидеса. Но оснований быть ему безоговорочно преданным — тоже. Понимаете, я слишком много знал о делах нашего короля и его приближенных. Если хотите, можете считать меня трусом. Но посмотрел бы я на вас, окажись вы на моем месте!…
 

Подшитый к рукописи лист, датированный 1295 годом:

      …Я всегда полагал себя человеком объективным, а потому хочу привести в этой рукописи отрывок из записанных мною гораздо позднее воспоминаний графа Эгана Кертиса, повествующий о нашей неожиданной встрече той ночью:
       «…Когда мы выбрались в темный и гулкий коридор третьего этажа, стало ясно — защищать помещения непосредственно примыкавшие к обширной королевской библиотеке ликторы Нумедидеса не стали или не догадались. Полнейшая тишина, впрочем, еще не означает безопасности. Теперь нам следовало пройти налево, до большой лестницы вниз, и оказаться возле самих покоев нашего (уже бывшего…) государя.
       В отдалении загудел колокол — два удара. Паллантид, возглавляющий отряд мятежной гвардии должен начать действовать. И точно, по коридорам разнесся невнятный шум, сухо щелкали арбалеты, послышалось несколько тяжелых ударов — ломали двери.
       — Вперед? — осведомился Конан, обнажая меч.
       — Да, пора, — я кивнул и тоже взялся за оружие. — Пока что идем тихо-тихо, не станем обнаруживать себя преждевременно.
       Очередной сюрприз ждал нас у поворота на лестничную площадку — какой-то невооруженный молодой человек в ночном халате и с тусклой масляной лампой в ладони перегнулся через перила и вслушивался в звуки, доносившиеся снизу.
       — Эт-то что еще за явление? — шепнул Просперо.
       Человек обернулся. В его больших серых глазах плеснулся страх. Еще бы — перед ним находились четыре дюжины хмурых громил у которых, по всей видимости, было очень плохое настроение и много острых железок в руках.
       — Господа…. — выдавил человек, но я вытянул руку, приказывая молчать. Я его узнал — тишайшее и никчемнейшее существо, хранитель библиотеки Хальк Юсдаль. Кто же еще может находиться в столь неурочный час возле книгохранилища? Этот молодой книжник занял освободившееся место библиотекаря совсем недавно и не успел излишне примелькаться при дворе. Поднимать крик и взывать о помощи он вроде не собирается, так зачем же его убивать?
       — Барон Юсдаль если не ошибаюсь? — тихо вопросил я, оттаскивая библиотекаря от лестницы за рукав.
       Судорожный кивок в ответ.
       — Сударь, возвращайтесь к себе и до утра носа не высовывайте, — настоятельно посоветовал я. — Еще попадете кому под горячую руку. Зачем же новому королю лишаться библиотекаря. Понятно?
       Новый кивок, и вот уже господин Юсдаль резво семенит по коридору к библиотеке. Вскоре раздался звук запираемого засова. Кролик спрятался в норке…»
       (Приписка от Халька Юсдаля: на мой взгляд эта встреча выглядела несколько по-другому, но я оставляю вышеприведенные слова на совести уважаемого графа Кертиса.)
 
      Рассказывать приходится долго, а на самом деле все заняло несколько мгновений. Ровно столько, сколько мне понадобилось, чтобы отойти в сторону и прижаться к стене, пропуская маленький отряд, неизвестно как проникший во дворец. Они проскочили дальше по коридору и исчезли. Я ни капли не сомневался — они шли убивать. Где ж вы видели, чтобы власть — королевскую власть! — отдавали добровольно? Я — нигде.
      На следующий день было все, что полагается: сдержанная паника среди придворных, бесконечные клятвы в безоговорочной верности, флаги, трубы, радостно вопящие толпы на улицах… Но — на следующий. А я никогда не забуду, как несколько человек в полной тишине прошли мимо меня и скрылись в темноте. Какая-то часть моей души требовала, чтобы я пошел за ними, но я в кои веки проявил здравомыслие. Нечего мне было там делать. Я записываю историю, но пока не собираюсь ее создавать. Пусть этим занимается кто-нибудь другой.
      Все, на что я решился — спустя некоторое время вернуться к лестничному пролету и послушать, что творится внизу. До меня долетели звуки сражения, хор нестройных голосов, потом — лязганье вытаскиваемого из петель тяжелого засова и шорох открываемых створок. Этот шорох я очень хорошо изучил — с таким звуком открывалась дверь тронного зала.
      Где-то через тридцать дней я из чистого любопытства попытался выяснить, сколько же человек принимали участие в той рискованной вылазке. Набралось около полусотни свидетелей, клятвенно утверждавших, что входили в отряд или показывали путь. Впору писать обширный трактат под названием «Притягательность чужой славы, или О бесславной гибели добродетели смирения».
      На самом же деле в число встреченных мною людей входила часть боевого отряда тайной службы «Черный Беркут», граф Кертис, молодой барон Ортео (наш нынешний герольдмейстер) и сам Конан Канах. Они попали в крепость через Старые ворота, открытые кем-то из перешедших на их сторону гвардейцев, отлично знали дорогу, предусмотрительно пройдя через пустовавшие верхние этажи и ударили в спину защищавшим вход в тронный зал ликторам Шамарской гвардии. Что произошло потом — и так всем известно…
      На моих глазах, как это ни высокопарно звучит, творилась история, происходили события, о которых позже будут сложены легенды и предания. Они очень красивы, эти легенды (по крайней мере, те, которые я слышал), но почти ни в одной из них нет и единого слова правды. На самом деле все случилось быстро и относительно тихо, если не считать, конечно, ожесточенной и кровавой схватки с ликторами короля у дверей тронного зала. И уж конечно, не столь возвышенно, как об этом рассказывают на улицах и перешептываются во дворце.
      Так настал конец династии, давшей миру немалое число достойных правителей, не меньшее количество подлецов и просто не слишком умных государей.
      Спрашиваете, что теперь? Минуло слишком мало времени, чтобы выносить какие-то определенные суждения. Плебс, конечно, доволен — для них любой новый король лучше предыдущего, к тому же налоги снижены, на закатных границах наведен относительный порядок, права горожан и крестьян, а заодно и крупнейших магнатов королевства, законно подтверждены и даже порой соблюдаются. Дворянство пока пребывает в задумчивости — с одной стороны, благородным надо бы возмущаться тем, что древний трон занят низкорожденным выскочкой из страны, о которой мало кто слышал, с другой — ходит слишком много слухов, достоверно утверждающих, что опасно становиться врагом нынешнего правителя. Вот дворяне и помалкивают, клянутся на словах в верности, а сами выжидают подходящего момента, чтобы устроить свару или переметнуться на сторону того, кто покажется более сильным.
      Лично я за время, прошедшее с той памятной ночи, удостоился доноса — оказывается, кто-то пронюхал о моей хронике (отыщу эту болтливую сволочь — убью!). Затем случились вызов к королю, долгий разговор и в итоге, как ни странно, повышение в должности. С того памятного дня я — официальный летописец королевского двора с разрешением совать свой нос во все, что мне покажется интересным, но со строжайшим предупреждением — не злоупотреблять. Тем самым лишний раз подтвердилась старая, как мир, истина: «Жизнь человеческая — воистину непредсказуемая штука!»
 
      Для представителей благородного сословия, ожидающих приема у короля, во дворце раньше было отведено несколько особых залов, а для простолюдинов — выстроено небольшое здание в одном из внутренних дворов. Но с приходом нового правителя порядки, сложившиеся при Нумедидесе, отправились прямиком ко всем известным демонам, а новые традиции пока не зародились. Посему при аквилонском дворе царят радующий глаз беспорядок и полнейшая неразбериха, с которыми в ближайшее время надо срочно что-то делать, иначе дворец превратится в самый настоящий приют для умалишенных.
      Общеизвестно, что наш король придерживается незамысловатого правила: «Чем меньше церемоний, тем лучше», а потому изо всех сил старается избегать участия в любых официальных ритуалах. С точки зрения здравого смысла это, без сомнения, разумно, но вот с точки зрения укрепления образа высшей власти в глазах плебса и дворянства… Однако всякий раз, когда я или Эвисанда пытаемся завести разговор на тему благочиния, заканчивается он одинаково: Его величество глубоко убежден, что престиж государства ничуть не пострадает, если важные разговоры будут вестись не в продуваемом и холодном зале, где, вдобавок, их легко подслушать, а в какой-нибудь более удобной и подходящей гостиной с камином, украшенным закусками и кувшинами столиком и мягкими креслами. И Конану совершенно наплевать, что придворные кривятся и бормочут себе под нос: « варвар»…
      Ну, да, теперь королем Аквилонии стал варвар. Не больше и не меньше. До сих пор не верится, но так оно и есть. Некоторые утверждают, что это наказание стране за многочисленные прегрешения ее подданных и правителей, другие с пеной у рта доказывают обратное. Я же переписал в хронику приглянувшуюся мне фразу из книги Стефана, Короля Историй: «Благодеяния богов порой трудно отличить от их проклятия», а потому стараюсь на все смотреть непредвзято. В силу многих причин, пока получается плохо.. Мне нравится человек, занимающий сейчас трон Аквилонии, однако я его опасаюсь. Он слишком похож на непредсказуемое дикое животное и Конану явно не по себе в замкнутом мирке дворца, с его размеренной жизнью и предписанными порядками, отчего он постоянно старается их как-нибудь нарушить. Выдумки же у нового короля с избытком хватает на нескольких человек, отчего и творится у нас в столице безобразие за безобразием…
      Со стороны, наверное, кажется — дикарь дорвался до власти и развлекается, как может. Может и так, однако все развлечения мгновенно забываются, когда дело доходит до чего-то действительно серьезного и важного для страны. Думается, постепенно странные королевские выходки окончательно сойдут на нет. А пока придворным остается только терпеть и стараться как-то сдерживать нашего правителя. Надеюсь, на небесах нам это зачтется. Как подвиг великомученичества, совершенный во благо горячо любимой родины, тысячелетней монархии и самих себя.
      Так вот, я веду к тому, что сейчас залы, ранее предназначенные для терпеливо ожидающих посетителей, отдали королевской гвардии. А куда запихнут очередных приезжих — никто толком сказать не может. Потому и приходится обежать все возможные приемные, да не по одному разу, чтобы отыскать прибывших ко двору. У нас уже загадку сложили — что общего между волком и придворным? Правильно, и того, и другого ноги кормят. Перед другими королевствами стыдно…
      К счастью, на этот раз мне повезло. Я высунулся в открытое окно, углядел стоящую во дворе клетку и рысью понесся вниз. А добежав, несколько удивился: клетка оказалась здоровенным торговым фургоном на колесах, одну из боковых стен которого сняли и заменили железными прутьями толщиной с палец. Кто именно находился внутри клетки и был ли там вообще кто-нибудь — мне разглядеть не удалось, ее предусмотрительно и очень тщательно занавесили мешковиной. Рядом стояла вторая клетка, из бронзовых прутьев и поменьше размером, однако вполне подходящая, чтобы затолкать туда не слишком крупного медведя. При условии, что он не будет возражать против пребывания в заточении.
      Затем я увидел на фургоне герб владельца и от души обрадовался. Оскаленная кабанья голова на зеленом поле — баронство Линген, десять лиг вниз по реке, почти рядом с нами! Вот и будут мне сейчас последние новости из дома. Мои родные совсем обленились либо заняты по уши — я уже месяца три-четыре не получал ни единой весточки. Как там обстоят дела в Юсдале? У нас три постоянные напасти — зверье, пикты или киммерийцы. Каждый месяц на наши либо соседские владения обрушивается хоть одна из этих неприятностей, если не две или три одновременно, и наименее опасная и даже привычная из них — звери. С остальными двумя приходится гораздо тяжелее, эти треклятые дикари появляются неизвестно откуда, завязывают бой и так же быстро исчезают, если понимают, что ничего им не выгорит. Даже не грабят, просто налетают и начинают крушить все и всех подряд.
      Иногда наш король до боли напоминает мне своих сородичей. Вроде Конан столько шатался по всем странам мира, что мог бы избавиться от варварских привычек… Хотя я посейчас не могу с уверенностью сказать, не есть ли это показные спектакли, предназначенные специально для тех, кто считает нашего правителя туповатым дикарем? Конан ведь гораздо хитрее и благоразумнее, чем кажется на первый, не особо внимательный взгляд.
      — Хальк? — оказывается, я уже давно стоял, озадаченно пялясь на занавешенную клетку, и не слышал, что меня окликают. — Хальк, козел тебя забодай, это ты?
      Узнаю неповторимую манеру общения. Вот это да! Ко двору явился сам хозяин Лингена — Омса, по прозвищу Бешеный Бык. В отличие от остальных, мне при взгляде на Омсу приходит на ум вовсе не бык, а древний дубовый шкаф, сохранившийся в нашей семье со времен прадедушки. Омса являет собой огромное, неповоротливое и невольно внушающее почтение создание, а рукопожатие с господином бароном чревато дроблеными костями. Во всяком случае, для меня.
      — Нет, ну хоть один нормальный человек на глаза попался! — от рева Омсы привязанные неподалеку лошади гвардейцев начали пугливо косить глазами и фыркать. — Слушай, может хоть ты мне скажешь, сколько нам тут торчать? До первого снега, что ли? У меня, между прочим, есть дела поважнее, чем бездельно торчать в этом провонявшем навозом дворе!
      Разговаривать с владельцем Лингена — особое искусство. Перекричать барона невозможно. Потому остается только одно — слушать, не перебивая, а в тот момент, когда он набирает воздух для произнесения следующей фразы, успеть быстро задать интересующий вас вопрос. Если Омса услышит, его новая речь будет развернутым ответом с добавлением его личного мнения и вороха последних сплетен, которые до него дошли.
      Таким способом мне удалось узнать, что в Юсдале все благополучно, только два месяца назад на поместье напали пикты и сожгли новенькую лесопилку, а Бэра, одна из моих сестриц, умудрилась выскочить замуж. Причем в лучших традициях семьи она устроила из этого довольно простого действа целое представление с фальшивым соблазнением, побегом и длительной беготней по лесам от разъяренной погони. Все многочисленные участники ловли получили огромное удовольствие. За вычетом нашей матушки, принявшей похищение любимицы за чистую монету и едва не пославшей вдогонку за удравшей доченькой охотничью свору и батюшкину дружину.
      Омса уже собирался перейти к описанию свадьбы, когда я успел остановить бесконечный поток его словоизвержений и направить его в новое русло. Я сказал, что очень рад его видеть (что было правдой), но почему, собственно, господин барон бросил на произвол судьбы дорогой его сердцу Линген и потащился в столицу? Неужели в надежде пристроиться при дворе?
      На загадочную клетку я старался не смотреть и вообще усиленно делал вид, что ее вовсе не существует. Пускай Бык сам переведет разговор на интересующий меня объект. Рано или поздно он это сделает, ведь именно из-за этой клетки ему и пришлось отправиться в столь далекое путешествие.
      И тут произошло необыкновеннейшее явление — Омса замолчал. На его физиономии (всегда напоминающей мне морду животного, украшавшего его фамильный герб) появилось выражение, свидетельствующие о неравной борьбе между желаниями поделиться секретом и сохранить тайну. Он подозрительно оглядел двор, где околачивалось трое ловчих с его собственными гербами и с десяток стражников из королевской гвардии, уставился на меня, мучительно решая, можно ли мне доверять, затем хриплым шепотом (наверняка слышным на втором этаже дворца) проговорил:
      — Слушай, я тут привез… зверюгу. Мы ее возле Ямурлака поймали.
      — Ого! — вот тут я был полностью искренен. Ямурлак — это серьезно. Очень серьезно для людей, знающих, что это такое. — А что за зверюга?
      Омса тяжело вздохнул и выдавил:
      — Не могу я тебе сказать. Не поверишь! Я и сам не верю, хотя вон оно, в клетке сидит. Слушай, Юсдаль, устрой мне прием побыстрее, а? Ты же можешь, верно? Если мне за эту дрянь заплатят, я тебе десятую долю отдам, только сделай, чтобы нас пустили. Боюсь, подохнет гадина…
      — Будет тебе прием, — с моей стороны было несколько самоуверенно разбрасываться подобными обещаниями. Однако, при упоминании Ямурлака я всегда начинаю чувствовать себя гончим псом, вставшим на теплый, сладко пахнущий след добычи. — Вон там солнечные часы, видишь? До полудня твой зверь дотянет?
      Омса несколько мгновений что-то прикидывал и кивнул:
      — Ага. Мы сейчас воды притащим и обольем его, а то этому гаденышу, видите ли, жарко…
      — Тогда ждите.
      Когда Омса вернется домой, он наверняка будет вовсю разглагольствовать перед моими ахающими родными о том, каких сияющих высот достиг их пребывающий при королевском дворе сынок. Ошибаетесь, барон Линген. Нету у меня ничего — ни чинов, ни высоких должностей. Только безудержное любопытство. Именно благодаря означенному любопытству я сейчас пробегусь по северному крылу дворца, осторожно постучу в дверь Малой Оружейной и спрошу, не найдется ли у Его величества времени выслушать своего библиотекаря и летописца? И, конечно, нарвусь на задумчивый и не предвещающий ничего хорошего взгляд государя всея Аквилонии и протекторатов… Тогда я вспомню, что уже сколько раз обещал не злоупотреблять официальным обращением (я не забыл, просто словно что-то за язык тянет). Я буду долго извиняться, а потом расскажу, что во дворе дожидается аудиенции некий барон Омса из Лингена, о закрытой со всех сторон клетке с непонятным животным, а самое главное — о загадочно-притягательном слове «Ямурлак».
      Спорю на что угодно — если у короля не окажется неотложных дел (а их наверняка не окажется…), то Омса попадет на обещанный мною прием задолго до полудня. И вовсе не потому, что король мается от скуки и с удовольствием ухватится за любую подвернувшуюся возможность слегка развеяться.

Глава третья
ЭЙВИНД, ВТОРОЙ РАССКАЗ