Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Потерянные Души

ModernLib.Net / Детективная фантастика / Брайт Поппи / Потерянные Души - Чтение (стр. 4)
Автор: Брайт Поппи
Жанр: Детективная фантастика

 

 


Тогда-то, наверное, Стив и утратил остатки веры в чудеса – когда понял, что Господу Богу нет никакого дела до космического корабля, с которым двое мальчишек возились все лето и в который вложили столько труда и веры, – утратил уже безвозвратно. Прямо там, в душном и пыльном гараже, среди обрезков проводов, кусков металла и сломанных сверл для дрели, за которые он получил ремня.

И он бы, наверное, уже никогда не поверил в чудеса опять. Но через пару недель – как раз в самом начале осени – он познакомился с Духом, и все изменилось.

Лето кончалось, близилась осень. Стиву было одиннадцать, НО его уже не привлекали всякие детские «глупости». Ему даже было немного стыдно, что он убил столько времени на строительство космического корабля. Он стал очень практичным и очень серьезным. В последнее время Стив часто задумывался о том, что его жизнь могла бы сложиться совсем по-другому. Если бы он не встретил Духа, он бы вряд ли когда-нибудь взялся учиться играть на гитаре. Скорее всего он бы благополучно окончил школу, поступил бы в университет и получил бы диплом бакалавра по коммерческой рекламе или еще какому-нибудь столь же убойному предмету. Если бы не встретил Духа.

Цикады по-прежнему стрекотали в ветвях деревьев и среди высокой травы у дороги, но теперь их песня была печальной, потому что она предвещала конец еще одного лета. Еще месяц по меньшей мере дни будут теплыми и даже жаркими, но по ночам уже станет прохладно. Еще не совсем по-осеннему, но тем не менее. Новый учебный год. Как всегда – новенький в классе. В этом году это был бледный и хрупкий мальчик с длинными волосами, то есть не то чтобы очень длинными, но все-таки чуть длиннее, чем это было принято у них в школе. Все его рубашки – пусть даже чистые и аккуратные – висели на нем, как на вешалке. Его посадили как раз перед Стивом, и Стив заметил, что лопатки у новенького выпирают, как крылышки у неоперившегося птенца.

По традиции, сначала новенького как бы и не замечали вообще, хотя между собой ребята прикалывались над его смешным именем и обзывали его за глаза деревенщиной, потому что он переехал в их город из какого-то горного захолустья. Потом – из-за его утонченной внешности, тихого поведения и нежелания играть в футбол на переменах – его окрестили девчонкой и педиком и принялись издеваться над ним кто как мог. При этом все понимали, что он, наверное, очень умный, потому его перевели к ним в класс экстерном – если по возрасту, он должен был учиться на класс младше. У большинства ребят из Потерянной Мили были какие-то свои странности и отличия, как правило, жуткого и неприятного свойства: у кого-то отец погиб при пожаре на старой хлопковой мельнице, у кого-то мать работала стриптизершей у Рейли, кто-то жил на Скрипичной улице и был таким бедным, что – по слухам – по ночам подбирал на шоссе сбитых животных, чтобы было что есть на обед.

Вот почему они были очень довольны, что среди них появился кто-то, над кем можно всячески издеваться. Впрочем, новенький мальчик не обращал никакого внимания на их потуги. Впечатление было такое, что он их вообще не замечал; даже когда мальчишки кидались в него сосновыми шишками и камнями, он лишь растерянно озирался вокруг, как будто думал, что шишки и камни падают с неба. В школьной библиотеке он брал «взрослые» книжки по астрономии и все перемены просиживал с ними в роще на краю школьного двора.

Стиву было любопытно. Он знал, что новенький мальчик переехал сюда вместе с бабушкой, а до этого они жили где-то в горах; а ему было очень интересно узнать про горы. Однажды он проезжал там с родителями на машине, и они показались ему царством необузданной дикой природы, мрачных тайн и суровой и даже зловещей красоты. В горах звезды так близко, что там не нужен никакой космический корабль; а вместо собак там держат гигантских опоссумов.

И вот как-то на перемене Стив не пошел вместе со всеми играть в футбол – все равно это было идиотское развлечение: никто не соблюдал правил, а главная цель игры заключалась в том, чтобы сбить с ног как можно больше игроков команды соперников и как следует вывалять их в грязи, – а отправился в рощу. Он шел, засунув руки в карманы, и чувствовал себя очень глупо. Он уже пожалел о том, что вообще все это затеял, и в глубине души даже надеялся, что не встретит этого нового мальчика, которому, может быть, хочется лишь одного – чтобы его оставили в покое – и который скорее всего считал Стива таким же, как все, дебилом. В залитой солнечным светом роще было светло и тихо, но Стив постоянно напарывался на паутину, которая липла к его лицу. Ощущение было не из приятных. Он уже было решил отказаться от этой затеи, вернуться к школе и все-таки поиграть в футбол, но тут его тихо окликнули: «Эй!» – откуда-то сверху.

Он запрокинул голову и встретился взглядом с новеньким мальчиком. Такого спокойного и безмятежного взгляда Стив никогда раньше не видел. Ни у кого. Неудивительно, что этот парень не обращает внимания на обзывательства и сосновые шишки. При его утонченном лице, при его мягких и бледных, как струи дождя, волосах – его голубые глаза были исполнены удивительного, запредельного покоя. Стив даже подумал: а каково это – жить вот с такими глазами?

Новенький мальчик удобно устроился на толстой ветке дерева: сидел, вытянув ноги перед собой и прислонившись спиной к стволу. Он поднял руку и указал на тропинку – чуть впереди Стива.

Сначала Стив ничего не заметил. Но потом словно что-то сдвинулось у него в голове, как это бывает, когда рассматриваешь картинки с оптическими иллюзиями, и он увидел громадную замысловатую паутину, которая перекрывала тропинку, как прозрачный занавес, и здоровенного паука в самом центре. Еще пара шагов – и Стив вломился бы прямо в нее. Его аж передернуло от такой перспективы.

– Пауки плетут паутину по всему лесу, – сказал новенький мальчик.– Значит, скоро будет похолодание.

Эти слова никак не укладывались в рамки здравого смысла и рационального подхода к жизни, которые Стив так ценил. Они прозвучали как-то уж слишком по-детски. Тоже нашелся синоптик – по паукам.

– Откуда ты знаешь?

– Это не я, это бабушка. Она все-все знает. – В спокойных голубых глазах не было вызова или обиды. Этот странный парнишка вовсе не собирался чего-то доказывать и убеждать Стива ему поверить. Он был исполнен спокойной уверенности; в нем не было ни нахальной самонадеянности, ни обычной мальчишеской заносчивости. Он просто знал – для себя, – что сказал чистую правду.

Стиву стало интересно. Похоже, это был настоящий мальчишка с гор – весь пропитанный странным фольклором тамошних диких мест.

– Да? – спросил он. – И что она знает, твоя бабушка?

– Все-все, – повторил голубоглазый мальчик. Он помолчал, словно раздумывая про себя, продолжать или нет, а потом добавил: – Если хочешь с ней познакомиться, приходи как-нибудь в гости. Наш дом – в конце улицы Погорелой Церкви. Знаешь, там в тупичке.

Ему, наверное, было непросто пригласить Стива к себе. Ведь он был новеньким у них в классе, совсем без друзей, и он не мог знать заранее, как Стив отнесется к его приглашению: может быть, рассмеется и просто уйдет. Да и самому Стиву было непросто принять приглашение Духа. Но между ними уже установилась некая доверительная непринужденность – как бы сама собой, в обход всех слов, которые они сказали друг другу. Стоя на узкой тропинке в залитой солнцем роще и глядя на худенького мальчишку на дереве, на мальчишку, с которым они обменялись всего парой фраз, а до этого не общались вообще, Стив вдруг понял, что ему хорошо и спокойно и что этому парню он может сказать что угодно. Как будто он знал его тысячу лет. Это было совсем не похоже на дежа-вю, но при этом у Стива сложилось стойкое ощущение чего-то знакомого. Уже потом, вспоминая тот день, Стив пришел к выводу, что это было скорее похоже на узнавание старого друга, нежели на знакомство с новым.

Он расслабил руки на руле и уставился прямо перед собой в мерцающую ночь. Но он все равно был излишне напряжен: сначала – его отвратительное настроение и виски, потом – эта потусторонняя хрень на холме. Его нервы были натянуты до предела, так что аж скрежетали – как колеса по выщербленному асфальту. Дух что-то пробормотал. Стив повернулся к нему, но Дух спал: глаза закрыты, руки безвольно лежат на коленях. Ему опять что-то снилось. Духу всегда что-то снится, но лишь иногда – очень редко – его сны становятся явью.

Они уже подъезжали к окраине Потерянной Мили, со стороны Скрипичной улицы, где темные ветви громадных сосен нависали над пыльной гравиевой дорогой, где все пустыри были завалены старым железным хламом, где на каждом свободном пространстве был либо курятник, либо семейное кладбище с тусклыми каменными надгробиями, заросшими сорной травой. Всякий раз, когда Стив проезжал здесь днем, он видел чумазых детишек в лохмотьях, с усталыми выцветшими глазами, которые возились на детских площадках с расшатанными лестницами и качелями, копались в земле или просто стояли, и тупо таращились на дорогу, и провожали глазами его «тандерберд». Однажды он видел, как совсем маленькие ребятишки сгрудились на обочине вокруг мертвого опоссума и тыкали в него палками, чтобы посмотреть, как копошатся черви. Был август, жарища стояла кошмарная, и когда Стив проезжал мимо, ему в ноздри ударила жуткая вонь разложения.

Но сейчас, под холодной луной сентября, облезлые трейлеры, проржавелые автомобили и громадные кучи мусора как будто поблекли и стали какими-то иллюзорными, что ли. Только трава у обочины и ветви деревьев, нависающие над дорогой, казались живыми и настоящими. Стив задумался о тех людях, которые здесь живут, и едва сводят концы с концами, и удерживают непрестанный натиск пуэрарии и пустого безбрежного неба. Кто они, эти люди? Сломленные жизнью фермеры, которые уже отчаялись вымолить урожай у этой иссохшей земли, которая стала бесплодной еще полвека назад? Какие-нибудь полевые хиппи, стареющая богема, которые твердо уверены, что «кормиться с земли» означает вырастить пару чахлых кустов помидоров в дополнение к йогуртам, купленным в «7-11» в двух милях по загородному шоссе?

Стив взглянул на бензиномер. Бензина почти не осталось, но завтра Стив заедет на заправку и зальет полный бак на ту мелочь, которую он надыбал из автомата «Пепси». «Тандерберд» жрал бензина немерено. Дерьмо на колесах, – с любовью подумал Стив.

Они были уже почти дома. Сейчас Стив завалится спать, отгоняя кошмары, на грязной постели в своей захламленной комнате. Утром Дух испечет банановые оладьи и принесет ему пива. То, что Дух будет спать через стенку, в соседней комнате – пьяный и потерявшийся в странных снах, – это все-таки обнадеживает. Ночь была долгая.

5

По прошествии пятнадцати лет бар Кристиана практически не изменился – он остался почти таким же, каким был в ту последнюю ночь Марди-Гра, ночь крови и горьких трав. Ту чудесную ночь.

Одно из витражных окон разбили в драке в какой-то из редких вечеров, когда в баре было полно народу, и спиртное лилось рекой, и бешеный нрав некоторых выпивох проявился с особенной силой. Кристиан так и не нашел достойной замены антикварному стеклу. Окно просто забили черной фанерой: днем она не пускала внутрь солнечный свет, а по ночам не выпускала наружу сумрак.

Наверху, в комнате Кристиана, алые потеки Джессиной крови на мягком ковре давно побурели и стерлись под ногами у Кристиана, который ходил по ним в черных кожаных сапогах, в домашних туфлях и просто босиком. За пятнадцать лет Джессина кровь выцвела и побледнела.

Деревянные панели на стенах в баре давно утратили блеск – они потускнели и исцарапались. Когда в зале перегорали лампочки, Кристиан забывал их заменять, потому что ему самому свет был не нужен. Мишурная, яркая, пьяная жизнь Французского квартала бурлила где-то за пределами Шартрез-стрит. Далеко-далеко. Никто не заглядывал в бар к Кристиану раньше десяти.

Уже потом, много позже, Кристиан решил, что человек, назвавшийся Уолласом, должен был появиться на Марди-Гра. Тогда была бы соблюдена некая внутренняя симметричность событий, некая абстрактная справедливость. Но в жизни все происходит сумбурно и смазанно. Кристиан немало пожил на свете и давно уяснил для себя эту простую истину. Тот человек появился в начале сентября, когда город томился в последней жаре уходящего лета. Он вошел в бар в рубашке с закатанными рукавами; под мышками у него расплывались темные пятна пота. Сначала Кристиану показалось, что он совсем старый – по человеческим меркам, конечно, – очень старый, усталый и грустный. Но потом он присмотрелся и понял, что этому дядьке было лишь чуть за пятьдесят, не больше.

Просто он держался как-то уж очень забито и настороженно – как человек, который в любой момент ожидает удара; человек, весь погруженный в себя и не доверяющий внешнему миру. Его коротко подстриженные темно-русые волосы только еще начинали седеть. Когда-то его лицо, наверное, было мягким и добрым – но теперь оно было все в сетке морщин, какие бывают от многих тревог и печалей, а в его темных глазах читалась застарелая боль. В них еще оставалось тепло, в этих глазах, но тепло, притупленное усталостью и настороженным недоверием. Кристиан сразу понял: что бы он ни заказал, он будет пить неразбавленное и много.

– Виски, – сказал мужчина. – Неразбавленного, со льдом. Кристиан передал ему стакан. Мужчина поднял его к свету и нахмурился, вглядываясь в янтарную жидкость. Потом он поднес стакан к губам и осушил его залпом, даже не поперхнувшись. Кристиан услышал, как кубики льда тихо звякнули о его зубы. Мужчина выплюнул их обратно в стакан. Потом повернулся к Кристиану и протянул ему руку:

– Меня зовут Уоллас Грич.

– Кристиан. – Кристиан пожал его руку, глядя ему прямо в глаза. Уоллас спокойно выдержал его взгляд. Большинство людей вздрагивали при рукопожатии с Кристианом и старались как можно быстрей убрать руку, и иногда он замечал, что они украдкой вытирают руку об одежду, чтобы избавиться от ощущения его ледяного прикосновения. И еще: почти никто из людей не выдерживал холодного взгляда Кристиана. Но Уоллас не вздрогнул и не отвел взгляд. Он лишь еще крепче сжал руку Кристиана и сказал:

– Хорошее имя.

Только теперь Кристиан заметил серебряный крестик на шее у Уолласа, который тускло поблескивал в сумрачном освещении бара.

– Боюсь, что я ему не соответствую, – улыбнулся Кристиан.

– Прошу прощения?

– Я не хожу в церковь. Я неверующий человек, – пояснил Кристиан, а про себя подумал: Когда слишком долго живешь на свете, эти игрушки тебя уже не привлекают.

– Ага. – Уоллас понимающе кивнул. Кристиан думал, что сейчас он залезет в карман и достанет брошюрку какой-нибудь очередной просветленной секты. За эти годы Кристиану вручили уже несколько сотен подобных брошюрок, и еще столько же он нашел на столах и под ними. Чего там только не было: от смазанных ксероксных распечаток с многочисленными орфографическими ошибками до ярких буклетов на дорогой бумаге, от устава змеепоклонников из луизианских болот до надрывных призывов «Рок – это хуже, чем ЛСД!». Кристиану всегда было интересно, что привлекает людей в эти секты; его интриговала их одержимость мыслями о собственной смерти, и он внимательно читал все брошюрки.

Но Уоллас не стал впихивать ему очередную брошюрку. Он вообще сменил тему:

– И давно вы держите этот бар?

Кристиану стало стыдно. Кажется, он ошибся в этом Уолласе. Судя по его виду, ему явно бы не помешало побольше уверенности в себе. Он весь как будто сочился болью. Наверное, он очень одинок и ему просто хочется с кем-нибудь поговорить. А задушевные разговоры с клиентами – это входит в обязанности бармена.

– Двадцать лет, – сказал Кристиан.

– Должно быть, вы были совсем-совсем юным, когда его открывали.

– Я просто выгляжу молодо, – улыбнулся Кристиан. Его лицо совершенно не изменилось, не стало старше, не утратило ничего из своей холодной и резкой красоты с той самой ночи на Марди-Гра пятнадцать лет назад – ночи, которую он провел в объятиях Молохи, и в животе у него разливалось тепло Молохиной крови. Кристиан не старел уже долгое время.

– Да, пожалуй, – сухо отозвался Уоллас.

Кристиан посмотрел на него очень внимательно. Выражение Уолласа не изменилось, оно было таким же, как раньше: те же затравленные глаза, полные боли, те же морщины у губ, та же неизбывная усталость. Кристиан решил пропустить эту последнюю реплику мимо ушей – этому старику просто хочется с кем-нибудь поговорить. Он так одинок. Похоже, верующие люди всегда одиноки; может быть, именно поэтому они и объединяются в секты и церкви – чтобы быть среди тех, кто разделяет их веру. Это такое великое утешение – быть среди тех, кто тебя понимает. А когда ты один – это невыносимо. Кристиан часто задумывался, как же так: люди считают себя одинокими, хотя их так много?!

– Еще? – спросил Кристиан, указав на бутылку виски. Уоллас осушил залпом и второй стакан, а потом задал вопрос, которого Кристиан уж никак не ожидал:

– А здесь всегда так уныло-пустынно? – Потом он, видимо, понял, что сказал что-то не то, и попытался извиниться. – Я совсем не хотел вас обидеть… мне просто любопытно. Место у вас уютное, расположение тоже хорошее. Французский квартал…

Кажется, Уоллас Грич начал заговариваться, и Кристиан вдруг понял, что его собеседник напуган чуть ли не до полусмерти. Пустой стакан у него в руке дрожал, глухо клацая о стойку; кубики льда холодно позвякивали о стекло. Похоже, Уоллас был на пределе.

Кристиан мягко забрал у него стакан, выкинул старые кубики льда, положил новые и налил сверху виски – двойную порцию. Однако Уоллас опрокинул в себя и двойную, даже не поморщившись. Он явно был выпивоха со стажем.

– Зачем вы пришли, Уоллас Грич? – тихо спросил Кристиан. – Что вам здесь нужно?

Уоллас безотчетно коснулся крестика у себя на шее. Потом, как будто желая скрыть этот жест, он провел пальцем по внутренней стороне воротничка и попробовал расстегнуть верхнюю пуговицу на рубашке, хотя она уже была расстегнута.

– Была одна девочка, – сказал он. – Джесси. Такая тоненькая, миниатюрная. С короткими каштановыми волосами и в черном платье. Она часто сюда заходила.

У Кристиана было такое чувство, как будто что-то у него внутри сжалось в холодный тугой комок. Комок превратился в кулак, который сжимал некий жизненно важный орган и разрывал его изнутри. Он облизал губы. Во рту появился противный привкус свернувшейся крови. Он сделал вид, что задумался.

– Джесси. Это было так давно… но я, кажется, помню. Она приходила сюда регулярно, а потом перестала. Лет пятнадцать назад.

– А это было, случайно, не после Марди-Гра… ну, когда она перестала сюда приходить пятнадцать лет назад?

– Да, наверное. – Кристиан снова почувствовал привкус свернувшейся крови.

– Это была моя дочь, – сказал Уоллас.

Кристиан тяжко сглотнул. Ему вдруг захотелось пить.

– И она просто пропала, и все? – спросил он. – А вы обращались в полицию?

– Нет. Джесси была просто неуправляемая. Совсем-совсем дикая. Отца не слушалась совершенно. – На мгновение лицо Уолласа превратилось в трагическую маску Марди-Гра; потом он смахнул слезы и продолжил: – Она все время грозилась уйти из дома. Говорила, что я ей даю мало денег, что я занудный и скучный. Ей нравилось шляться по барам и пить. Она сердилась, потому что я не давал ей бросить школу, хотя она собиралась. Ей было на все наплевать… и в частности – на родного отца. Уоллас снова провел рукой по глазам.

– Я так думаю, девочке было плохо без матери. Лидия – моя жена – умерла, когда Джесси было всего пять. Это было самоубийство, тяжкий грех. Я сам растил и воспитывал дочь. И, наверное, я был никудышным отцом. Когда Джесси пропала, я думал, она убежала с каким-нибудь парнем. И я надеялся, что она вернется, когда у него кончатся деньги. Она говорила такие вещи… такие странные вещи… и знакомые у нее были странные… и если бы я заявил в полицию, она бы меня возненавидела.

– Но почему вы пришли сюда? – Кристиан не мог смотреть Уолласу в глаза. Он смотрел на серебряный крест и на тонкую кожу на шее под ним.

– Ну… когда Джесси пропала, я перетащил все ее вещи на чердак. А когда стало ясно, что она не вернется, я про них как бы забыл. Не хотел даже на них смотреть. Но недавно я про них вспомнил и подумал, что, может быть, там осталась кое-какая одежда, которую можно будет отдать к нам в церковь для ежегодного благотворительного базара. Понимаете, в пользу бедных. – Кристиан кивнул. – И вот, разбирая коробки, я нашел Джессин дневник. Там было несколько записей про вас – и про ваш бар. Похоже, она питала к вам… чувства. Я подумал, она, может быть, вам говорила, куда она собирается ехать. Мне так хочется ее увидеть.

– Я не знаю, – сказал Кристиан. – Она здесь только пила. Со мной почти не разговаривала. Я не знаю, где она и куда собиралась. – Он вдруг поймал себя на том, что по-прежнему таращится на серебряный крестик, и опустил глаза на пустой стакан Уолласа.

Уоллас тяжело вздохнул.

– Налейте еще.

Он выпил еще два стакан виски. Опьянел. Прошелся по бару. Внимательно рассмотрел витраж и черную фанеру на соседнем окне, столики с вырезанными на них инициалами и кругами от пивных кружек, барные табуреты с растрескавшимися кожаными сиденьями. Время от времени он поглядывал на Кристиана, который молча отводил глаза.

А когда Уоллас начал коситься на заднюю лестницу, что вела на второй этаж к квартире Кристиана, Кристиан достал тряпку и принялся вытирать стойку.

– Я уже закрываюсь. Мне очень жаль, но я ничем не могу вам помочь. – Он не хотел, чтобы его голос звучал так резко. Просто так получилось.

Когда Уоллас ушел – тихо, и скромно, и не совсем твердым шагом, но все же с достоинством, – Кристиан запер за ним дверь, потом осмотрел батарею бутылок за стойкой и почти в самом низу обнаружил квадратную резную бутылку с сияющим зеленым ликером. Почти полную, кстати, бутылку. Теперь никто не пьет шартрез, но в баре у Кристиана всегда был небольшой запас – на тот случай, если Молоха, Твиг и Зиллах решат заехать к ним в город на Марди-Гра. Они наверняка захотят шартрезу. Кристиан даже не сомневался, что захотят. А сегодня он выпьет сам. Ему просто необходимо выпить: почувствовать мягкое опьянение, когда все плывет в голове. Сегодня ему хотелось быстрее заснуть и спать крепко без сновидений – чтобы его не тревожили никакие призраки, восставшие из провалов памяти, никакие хрупкие девочки с запавшими глазами и бедрами, испачканными в крови убийственных и невинных родов.

Но сможет ли он?

Кристиан открыл бутылку и уже собрался наливать, но его рука замерла над стаканом, худая и белая – такая холодная на холодной бутылке. Он вдохнул запах ликера. Запах свежий, как новая ночь, как новорожденное дитя. Запах горьких трав. Ему так хотелось напиться, чтобы забыться и уснуть. Те, остальные – Молоха, Твиг и Зиллах, – пили постоянно и даже ели; они топили свою истинную природу в излишествах и обжорстве. Но они были так молоды. Они были из нового поколения. У них был немного другой организм – более стойкий и крепкий, а не такой деликатный, как у Кристиана. Кристиан помнил те разы, когда он пробовал пить вино и водку. Эти воспоминания всегда отдавались болью и холодком в спине. Но может быть, этот напиток…

Прижимая бутылку к груди, Кристиан поднялся к себе в квартиру. Но сначала он погасил свет в баре. Свет ему был не нужен – он прекрасно видел в темноте.


Шартрез обжег горло, и Кристиан застыл в напряжении в ожидании боли. Но боли не было – был только мягкий зеленый огонь, разлившийся по всему телу. Похоже, на этот раз все получится. На этот раз его странное, вероломное тело позволит ему напиться – напиться как никогда, – а потом он уснет, не терзая себя никакими мыслями. Пусть ненадолго, но он погрузится в забвение.

Он налил себе еще. Ликер попал не в то горло. В глазах защипало, дыхание перехватило. Кристиан выплюнул то, что успел набрать в рот, и проглотил слюну, чтобы не закашляться. Потом тихонечко рассмеялся. Он был хорошим барменом, просто замечательным барменом, но сам он пить не умел. Он отставил стакан и хлебнул прямо из горлышка, как делали те, остальные, в последнюю ночь Марди-Гра.

Когда с улицы за окном донесся шум, Кристиан не обратил на него внимания – он был уже основательно пьян. Какой-то глухой удар… ничего особенного. Но потом снова раздался удар и какой-то противный скрежет, как будто кто-то тащил по асфальту металлический бак для мусора. Бродячая собака? Бездомный бродяга? Кристиан подошел к окну, откуда просматривался переулок на задах бара и кусочек Роял-стрит, и выглянул на улицу.

Похоже, Уоллас Грич тоже нажрался изрядно. Иначе с чего бы ему рыться в мусоре Кристиана, да еще так неловко, что гром стоял на всю улицу. Кристиан наблюдал. Уоллас вытащил из пакета с пустыми бутылками бутылку из-под водки и тут же уронил ее на асфальт. Бутылка со звоном разбилась. Уоллас опустился на четвереньки и принялся подбирать осколки с явным намерением засунуть их обратно в мусорный пакет.

Это было уже слишком. Надо будет с ним разобраться, с этим Уолласом Гричем. И разобраться решительно. Весь переулок уже был завален битым стеклом, обрывками бумажных пакетов и прочим мусором. Чего он там роется, этот Уоллас? Чего ищет? Обглоданные кости своей блудной доченьки, аккуратно завернутые в газету пятнадцатилетней давности?

Кристиан отошел от окна. Сейчас он спустится вниз и незаметно войдет в переулок; схватит этого старого идиота за волосы, отогнет ему голову, чтобы было удобней добраться до сухой сморщенной шеи, и выпьет безвкусную кровь старика…

Первый спазм грянул, когда он уже открывал дверь на лестницу. Кристиана согнуло чуть ли не пополам, и он привалился плечом к дверному косяку, прижимая руки к животу и стараясь унять вспышку зеленой боли, которая, казалось, сжигает его изнутри. Это было еще хуже, чем в те, прошлые, разы. Гораздо хуже. Такое впечатление, что боль разрывала его изнутри – буравила и разъедала внутренности. Он зажмурил глаза. Его трясло мелкой дрожью. Внутри все горело и содрогалось.

Кристиан застонал и сжал зубы, чтобы не закричать. Ему надо в ванную – это там, на площадке. У них тут одна общая ванная на весь этаж. Он толкнул дверь и вывалился на площадку, корчась от невыносимой боли. В горле стояла какая-то странная горечь. Глаза слезились.

– Господи, что это тебя так корежит? Ты хорошо себя чувствуешь? – Сосед Кристиана, Дэвид, как раз вышел на лестницу. Кристиан перевернулся на спину и беспомощно глянул на Дэвида снизу вверх. Импозантный костюм, патологически короткая стрижка, темные очки, которые он не снимал никогда, даже ночью. Очередной спазм боли скрутил Кристиана. Он скорчился на полу, подтянув колени к груди, и застонал. У него было такое чувство, что он умирает – выгорает изнутри.

Смутно, словно это происходило не с ним, он почувствовал, как Дэвид подхватил его под мышки, помог подняться на ноги, чуть ли не на себе оттащил в ванную и наклонил его над унитазом. Что-то, внутри оборвалось, Кристиана как будто вывернуло наизнанку, и шартрез полился наружу – зеленый, горячий и пенисто-липкий. Зрелище было не из приятных, и Кристиан отвернулся. На губах застыли нити густой слюны.

– Господи, парень, ты жить-то будешь? Пришлось сегодня закрыться пораньше?

Кристиан все же сумел кивнуть. Он привалился спиной к Дэвиду. Теплая рука Дэвида у него на плече не давала ему упасть. Потом его снова стошнило, только на этот раз он буквально выдавливал из себя рвоту. Но зато потом ему стало легче. Значительно легче.

– Схожу воздухом подышу, – сказал он Дэвиду.

– А может, не надо? Может, пойдешь к себе, ляжешь? Я тебя провожу. Ты что, даже зубы почистить не хочешь?

– Нет. Я лучше чего-нибудь выпью, чтобы перебить запах. Наверное, я что-то съел… что-то не то.

– Я встречаюсь сейчас с одной девочкой. Собираемся где-нибудь посидеть, выпить. Хочешь с нами пойти?

При одном только упоминании об алкоголе Кристиан едва не застонал. А от мысли о том, чтобы пойти выпивать вместе с Дэвидом и его девушкой, ему стало так одиноко и грустно. Ему самому недоступны подобные развлечения. Тем более что сейчас он был голоден.

Они вместе спустились по лестнице, после чего распрощались. Дэвид направился в сторону Бурбон-стрит, а Кристиан завернул в переулок за баром. Но, разумеется, Уоллас уже ушел. Остался лишь запах виски и страха. Но Кристиан знал, что он еще встретится с Уолласом Гричем, с его усталыми затравленными глазами и серебряным крестиком на шее. Он улыбнулся, почти физически ощущая, как сгущается ночь. Потом он пошел к реке.


Голый Никто по-турецки сидел на кровати, обернув вокруг пояса одеяло, и смотрел на горящую свечку. Он сложил руки чашечкой вокруг крошечного язычка пламени и держал так, пока у него не вспотели ладони. Потом он поднес руки к лицу и втер в щеки тепло от огня. В динамиках магнитофона гремела музыка. Том Уэйтс, очень громкий и очень пьяный сегодня ночью, пел о том, как ему хочется оказаться сейчас в Новом Орлеане. Никто тоже хотелось там оказаться.

Он посмотрел в окно. Снаружи горели огни: другие окна в других домах – в домах с аккуратно подстриженными лужайками и тенистыми деревьями во дворе, точно таких же домах, как и тот, в котором живет Никто. В домах с асфальтированными подъездными дорожками, душевыми кабинками в ванных и шезлонгами из красного дерева, чтобы лежать на них и загорать. В домах на улицах, где ездят «тойоты» и «вольво»: забирают детей из продленки, направляются за покупками в супермаркет, на занятия в клуб здоровья, на бульвар или – от скуки – в винную лавку. В домах на улицах в городском предместье, которое растянулось до самого края света или до конца Мэриленда, что почти одно и то же. Никто зябко поежился и отпил из бутылки, что стояла рядом с кроватью. Бутылка была из-под «Белой лошади», но само виски было гораздо лучше: Никто потихонечку перелил его из бутылки из отцовского бара, а отцовское виски разбавил водой. Причем перелил так неслабо – почти полбутылки. Но сейчас там практически ничего не осталось.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25