На миг Моргейна подумала, что ей следовало бы разыскать Элейну и попытаться подготовить ее, приободрить, научить девушку думать о грядущем событии так же, как жрицы учили ее саму — считать его великим актом природы, чистой и безгрешной, приветствовать его, как саму жизнь, что захлестывает и уносит каждого… Но тогда Элейна сочтет все это еще более грешным. Ну что ж, значит, пусть Элейна разбирается с этим как сама знает; возможно, любовь к Ланселету поможет ей выбраться из этой затеи без потерь.

Мысли Моргейны вернулись к кипящему вину — но в то же самое время ей казалось, будто она скачет среди холмов… Хотя нынешний день был не самым удачным для прогулки: серое небо затянуло тучами, дул ветерок, и холмы казались нагими и унылыми. У подножия холмов протянулась водная гладь — узкий рукав озера, — серая и бездонная, словно только что откованный металл. И поверхность озера начала слегка бурлить — или то была вода над ее жаровней? Темные пузырьки всплывали и лопались, источая зловоние, — а потом из озера медленно поднялась длинная узкая шея, увенчанная лошадиной головой, с лошадиной же гривой, и длинное гибкое тело, извиваясь, направилось к берегу… поднимаясь, наползая, вытягиваясь во всю длину на земле.

Гончие Ланселета опрометью ринулись к воде, заходясь яростным лаем. Моргейна слышала, как Ланселет раздраженно позвал их; видела, как он застыл, словно вкопанный, и уставился на озеро, не веря собственным глазам. Затем Пелинор протрубил в рог, созывая спутников, а Ланселет пришпорил коня, опер копье о луку седла и с самоубийственной скоростью понесся вниз по склону. Одна из гончих пронзительно завизжала, и Моргейна из своего далека увидела странный слизистый след и изломанное тело собаки, наполовину разъеденное темной слизью.

Пелинор тоже бросился на дракона, и Моргейна услышала крик Ланселета — он велел не атаковать огромную тварь прямо в лоб… дракон был черным и во всем, кроме лошадиной головы, походил на гигантского змея. Ланселет подскакал к нему вплотную и, увернувшись от извивающейся головы, всадил копье в тушу дракона. Дикий вой, пронзительный, словно вопль обезумевшей банши, сотряс берег… Моргейна видела, как огромная голова бешено заметалась из стороны в сторону… Конь Ланселета принялся пятиться и брыкаться; Ланселет соскочил на землю и пешим бросился на чудовище. Голова дракона метнулась вниз, огромная пасть распахнулась, и Моргейна содрогнулась. Меч Ланселета вонзился в глаз дракона; из раны хлынула кровь и какая-то черная дрянь… и все превратилось в бурлящую поверхность вина.

Сердце Моргейны бешено колотилось. Она легла и глотнула немного чистого вина из фляжки. Что это было — дурной сон? Или она и вправду видела, как Ланселет убил дракона — того самого дракона, в которого она никогда не верила? Моргейна немного полежала, убеждая себя, что она просто спала, потом заставила себя встать и добавить в вино немного фенхеля, чтобы его сладость заглушила привкус других трав. Нужно позаботиться, чтобы к обеду подали соленую говядину — тогда всех будет мучить жажда, и все будут много пить, особенно Ланселет. Пелинор — человек благочестивый. Что он подумает, если всех обитателей его замка внезапно обуяет вожделение? Нет, надо сделать так, чтобы это вино досталось одному лишь Ланселету — и, может, стоит дать глоток Элейне, из милосердия…

Моргейна перелила настой в флягу и отставила в сторону. Затем послышался крик, и в комнату влетела Элейна.

— Ох, Моргейна, идем скорее, нужна твоя помощь! Отец и Ланселет убили дракона, но они оба обожжены…

— Обожжены? Что за нелепица? Ты что, вправду веришь, будто драконы летают и плюются огнем?

— Нет, нет, — нетерпеливо произнесла Элейна, — но эта тварь плюнула в них какой-то слизью, и слизь обожгла их, будто огонь. Пойдем, обработай им раны…

Не веря собственным ушам, Моргейна выглянула в окно. Солнце склонилось к западу и повисло над самым горизонтом; она просидела над зельем целый день. Моргейна бросилась вниз, на ходу велев служанке приготовить чистую ткань для перевязки.

У Пелинора была сильно обожжена рука — да, это действительно здорово походило на ожог; драконья слизь разъела ткань туники, и когда Моргейна начала мазать руку целительным бальзамом, Пелинор взревел от боли. У Ланселета был слегка задет бок; кроме того, слизь попала ему на сапог и превратила прочную кожу в слой тонкого вещества, напоминающего желе.

— Нужно будет хорошенько вычистить меч, — сказал Ланселет. — Если это все, что осталось от сапога, то что бы осталось от моей ноги… — и он содрогнулся.

— Вот назидание всем тем, кто считал моего дракона вымыслом! — изрек Пелинор. Он поднял голову и глотнул поднесенного дочерью вина. — И благодарение Господу, что у меня хватило ума вымыть руку в озере — иначе эта слизь просто сожрала бы ее, как того несчастного пса. Ты видел его труп, Ланселет?

— Пса? Видел, — отозвался Ланселет, — и надеюсь никогда больше не увидеть подобной смерти. Но теперь ты можешь пристыдить всех, прибив голову дракона над воротами…

— Не могу, — перекрестившись, отозвался Пелинор. — В ней нет нормальных костей, совсем нет. Он весь — словно земляной червяк… и он уже сам превращается в слизь. Я попытался было отрезать ему голову, но похоже, что воздух разрушает его. Думаю, этого дракона вообще нельзя считать нормальным зверем — это какая-то адская тварь!

— И все же он мертв, — сказала Элейна, — и ты выполнил повеление короля — раз и навсегда покончил с драконом моего отца.

Она поцеловала отца и с нежностью произнесла:

— Прости меня. Я тоже считала твоего дракона обычной выдумкой…

— Дай-то Бог, чтоб так оно и было! — сказал Пелинор и снова осенил себя знаком креста. — Пусть лучше надо мной смеются отсюда и до Камелота, чем я еще раз столкнусь с подобной тварью! Хотелось бы мне быть уверенным, что здесь таких больше нету… А то Гавейн рассказывал, будто похожие чудища живут в озерах — у них там, на севере.

Он знаком велел слуге налить еще вина.

— Думаю, нам стоит сегодня вечером как следует выпить или эта зверюга еще целый месяц будет мерещиться мне в кошмарах!

« Будет ли это к лучшему?» — подумала Моргейна. Нет, если весь замок перепьется, это будет ей вовсе не на руку.

— Раз я забочусь о твоих ранах, сэр Пелинор, — сказала она, — тебе придется меня слушаться. Тебе не следует больше пить. Пусть Элейна приготовит тебе постель и положит в ноги нагретые камни. Ты потерял сегодня немало крови, и тебе нужен горячий бульон и горячее молоко с сахаром и пряностями, а не вино.

Пелинор поворчал, но подчинился. Элейна с помощью дворецкого увела отца, и Моргейна осталась наедине с Ланселетом.

— Итак, — поинтересовалась она, — как же ты отпразднуешь победу над своим первым драконом?

Ланселет приподнял кубок и отозвался:

— Помолюсь, чтобы первый дракон оказался последним. Я ведь действительно решил было, что настал мой смертный час. Лучше я выйду против целого отряда саксов с одним лишь топором в руках!

— И то, правда. Да избавит тебя Богиня от подобных встреч, — сказала Моргейна и налила Ланселету винного зелья. — Я приготовила для тебя этот настой; он смягчит боль и поможет ранам затянуться. А теперь мне нужно сходить проверить, хорошо ли Элейна укутала Пелинора.

— Но ты ведь вернешься, родственница? — спросил Ланселет, легонько придержав ее за руку. Она заметила, что вызванный вином пожар уже начинает разгораться.

« И не одним лишь вином, — подумала она. — После встречи со смертью в мужчине легко вспыхивает вожделение…»

— Да, вернусь — обещаю. А теперь отпусти меня, — сказала Моргейна и почувствовала, как ее захлестнула горечь.

« Неужто я пала настолько низко, чтобы взять его, пока он одурманен и не понимает, что творит? Но Элейна так и собирается поступить — чем я хуже? Нет, к худу или к добру, но Элейна хочет его в мужья. Я не хочу, Я — жрица, и я знаю, что огонь, снедающий меня, разожжен не Богиней, что он нечестив… Неужто я настолько опустилась, чтобы донашивать обноски Гвенвифар и подбирать за ней любовников?»

Гордость ее твердила:» Нет «, — а слабеющее тело кричало:» Да!», и Моргейне стоило огромных усилий удерживать себя в руках, пока она шла к покоям короля Пелинора.

— Как себя чувствует твой отец, Элейна? Моргейна сама поразилась тому, насколько твердо и спокойно звучит ее голос.

— Он утих — наверное, уснул. Моргейна кивнула.

— Теперь тебе следует отправиться в шатер, а ночью Ланселет придет к тебе. Не забудь надушиться духами Гвенвифар…

Элейна была бледна как мел, но глаза ее горели. Моргейна поймала девушку за руку, протянула ей флягу с винным зельем и дрогнувшим голосом произнесла:

— Сперва отпей из этой фляги, дитя мое. Элейна поднесла вино к губам и сделала глоток.

— Пахнет травами… это — любовное зелье? Моргейна улыбнулась одними лишь губами.

— Можешь так считать, если тебе так больше нравится.

— Странный вкус. Оно обжигает рот и обжигает меня изнутри. Моргейна, это не яд? Ты не… ты не ненавидишь меня за то, что я стану женой Ланселета?

Моргейна привлекла девушку к себе, обняла и поцеловала; ощущение теплого тела в объятьях странно взволновало ее, и Моргейна сама не могла понять, что это — нежность или желание.

— Ненавижу тебя? Нет-нет, сестра, я клянусь, что не вышла бы замуж за сэра Ланселета, даже если он на коленях умолял бы меня об этом… Допивай вино, милая… Теперь надушись, тут и тут… Помни — он хочет тебя. Ты можешь заставить его позабыть королеву. А теперь иди, дитя, и жди его в шатре… — И она еще раз поцеловала Элейну. — Да благословит тебя Богиня.

« Как она похожа на Гвенвифар… Думаю, Ланселет и так уже наполовину влюблен в нее, и я всего лишь завершу дело…»

Моргейна глубоко, прерывисто вздохнула, постаралась успокоиться и вернулась в зал, где сидел Ланселет. Когда она вошла, Ланселет как раз щедро плеснул себе очередную порцию винного зелья и поднял затуманенный взор на Моргейну.

— А, Моргейна… родственница… — Он усадил ее рядом с собой. — Выпей со мной…

— Нет, не сейчас. Выслушай меня, Ланселет. Я принесла тебе весть.

— Весть?

— Да, — сказала она. — Королева Гвенвифар прибыла навестить свою родственницу и сейчас спит в шатре, что стоит на опушке леса.

Она взяла Ланселета за руку и подвела к двери.

— И она прислала тебе послание; она не хочет беспокоить своих женщин, потому ты должен осторожно пробраться туда, где она спит. Ты пойдешь?

Моргейна видела, как глаза Ланселета заволакивает опьянением и страстью.

— Я не видел никакого посланца… Моргейна, я и не знал, что ты желаешь мне добра…

— Ты даже не представляешь, кузен, насколько сильно я желаю тебе добра.

« Я желаю тебе, чтобы ты удачно женился и покончил с этой безнадежной, презренной любовью к женщине, которая не принесет тебе ничего, кроме бесчестья и отчаянья…»

— Иди, — мягко произнесла она, — твоя королева ждет тебя. А на тот случай, если ты вдруг усомнишься, тебе передали вот этот знак, — — и она достала платочек. На самом деле он принадлежал Элейне, но все платочки похожи друг на друга, а этот к тому же был пропитан духами Гвенвифар.

Ланселет прижал его к губам.

— Гвенвифар, — прошептал он. — Где она, Моргейна, где?

— В шатре. Допивай вино…

— Выпьешь со мной?

— В другой раз, — с улыбкой отозвалась Моргейна. Она немного оступилась, и Ланселет поддержал ее. Даже это прикосновение, столь легкое и мимолетное, возбудило ее.» Это похоть, — яростно сказала себе Моргейна, — обычная животная похоть, а не чувство, благословленное Богиней!» Она изо всех сил пыталась удержать себя в руках. Он одурманен сейчас, словно животное, он взял бы ее, не соображая, что делает, как взял бы Гвенвифар, Элейну, любую другую женщину…

— Иди, Ланселет. Не заставляй свою королеву ждать.

Она видела, как Ланселет исчез в тени, окружающей шатер. Он осторожно войдет внутрь. Элейна, должно быть, уже лежит там, и свет лампы играет на ее волосах, таких же золотистых, как и у королевы, но он не настолько ярок, чтоб можно было разглядеть лицо, а тело и постель Элейны пахнут духами Гвенвифар… Моргейна расхаживала по холодной, пустой комнате и мучила себя, распаляя воображение: вот его сухощавое нагое тело скользнуло под одеяло, вот он обнимает Элейну и осыпает поцелуями…

« Если только у дурехи хватит соображения помалкивать, пока он не перейдет к делу…

О Богиня! Лиши меня Зрения, не позволяй мне увидеть Элейну в его объятиях!..»

Истерзанная Моргейна уже не понимала, что порождает эти мучительные видения — Зрение или ее собственное воображение. Обнаженное тело Ланселета, его прикосновения… эти воспоминания до сих пор были живы в ее памяти… Она вернулась в пустой зал, где слуги убирали со стола, и грубо велела:

— Налейте-ка мне вина!

Испуганный слуга наполнил кубок.

« Ну вот, теперь они будут считать меня не только ведьмой, но еще и пьяницей «. Впрочем, это ее не волновало. Она осушила кубок до дна и потребовала еще. Вино заглушило Зрение и избавило Моргейну от видения: Элейна в страхе и экстазе извивается под ненасытным телом Ланселета…

Моргейна безостановочно расхаживала по залу, а Зрение то появлялось, то пропадало. Решив в конце концов, что час настал, Моргейна глубоко вздохнула, собираясь с силами для следующего шага, который, как она знала, был необходим. Когда она склонилась над дворецким, спящим у порога королевской опочивальни, и встряхнула его, тот испуганно уставился на нее.

— Госпожа, нельзя беспокоить короля в столь поздний час…

— Дело касается чести его дочери.

Моргейна выхватила факел из подставки и подняла его над головой; она чувствовала, как дворецкий смотрит на нее, высокую и грозную, и ощущала, как сливается с Богиней повелевающей. Дворецкий в ужасе отшатнулся, и Моргейна с достоинством проплыла мимо него.

Пелинор беспокойно метался на своей высокой кровати — рана причиняла ему сильную боль. Проснувшись, он в удивлении уставился на бледное лицо Моргейны и высоко поднятый факел.

— Тебе следует поспешить, мой лорд, — ровным тоном произнесла Моргейна, но голос ее звенел от сдерживаемых чувств. — Твое гостеприимство предано. Я решила, что тебе следует об этом знать. Элейна…

— Элейна? Что…

— Она не ночевала в своей постели, — сказала Моргейна. — Поспеши, мой лорд.

Правильно она сделала, что не позволила Пелинору пить; если б он еще и отяжелел от вина, она бы его вовсе не разбудила. Испуганный, ничего не понимающий король наскоро натянул одежду, громко сзывая служанок дочери. Все они двинулись следом за Моргейной вниз по лестнице, и Моргейне почудилось, будто процессия эта извивается, словно туловище дракона, а головою дракона были они с Пелинором. Она откинула шелковый полог шатра, с жестоким торжеством наблюдая, как исказилось лицо Пелинора, освещенное светом факела. Элейна лежала, обвив руками шею Ланселета, и улыбка ее сияла счастьем; Ланселет, разбуженный светом факела, потрясенно огляделся и понял, что произошло. Лицо его исказилось — он осознал, что предан. Но он не произнес ни слова.

— Теперь тебе придется искупить свою вину, — выкрикнул Пелинор, — ты, бесстыдный развратник, совративший мою дочь!

Ланселет спрятал лицо в ладонях и сдавленно произнес:

— Я… я искуплю вину, лорд мой Пелинор.

Он поднял голову и взглянул в глаза Моргейне. Она встретила этот взгляд, не дрогнув, но ей показалось, будто ее пронзили мечом. До этих пор он, по крайней мере, любил ее как родственницу…

Ну что ж, пускай лучше он ее ненавидит. И она тоже попытается возненавидеть его. Но при взгляде на лицо Элейны, пристыженное — и все-таки сияющее, Моргейне захотелось разрыдаться и взмолиться о прощении.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

Ланселет женился на Элейне в праздник Преображения Господня; я плохо помню церемонию — лишь лицо Элейны, светящееся радостью. К тому времени, как Пелинор подготовил все для свадьбы, она уже знала, что носит в своем чреве сына Ланселета, а Ланселет, исхудавший и мертвенно-бледный от отчаянья, все-таки был нежен с ней и гордился ее раздавшимся телом. Еще я помню Гвенвифар, ее лицо, осунувшееся от слез, и ее взгляд, полный неизбывной ненависти.

— Можешь ли ты поклясться, что это — не твоих рук дело, Моргейна?

Я посмотрела ей прямо в глаза.

— Неужто ты недовольна тем, что теперь у твоей родственницы, как и у тебя, есть муж?

Гвенвифар, не выдержав, отвела взгляд. А я снова яростно сказала себе:» Если бы они с Ланселетом были честны по отношению к Артуру, они бежали бы и поселились где-нибудь за пределами его королевства, и тогда Артур смог бы взять себе другую жену и дать королевству наследника — и я тогда не стала бы вмешиваться в это дело!»

Но с того дня Гвенвифар возненавидела меня; и я горько об этом жалела, потому что все-таки любила ее, на свой лад. Но, кажется, ненависть Гвенвифар не распространилась на ее родственницу; она послала Элейне к рождению сына богатый подарок и серебряный кубок, и когда Элейна окрестила мальчика Галахадом, в честь отца, королева вызвалась быть ему крестной матерью и поклялась, что если она так и не подарит Артуру сына, королевство унаследует Галахад. В том же году Гвенвифар объявила, что беременна, но это так ничем и не закончилось, и я подозреваю, что никакой беременности не было, а было одно лишь ее воображение и неутоленное желание иметь ребенка.

Брак Элейны и Ланселета оказался не хуже прочих. В том году на северных границах владений Артура вспыхнула война, и Ланселет редко бывал дома. Подобно многим другим мужьям, он пропадал на войне, наведываясь домой два-три раза в год, чтоб посмотреть, как идут дела в его владениях — Пелинор отдал им замок по соседству с собственным, — получить новые плащи и рубашки, сотканные и вышитые Элейной (после женитьбы на Элейне Ланселет всегда был одет не хуже самого короля), поцеловать сына, а позднее и дочерей, разок-другой переспать с женой и снова уехать.

Элейна всегда казалась счастливой. Не знаю, действительно ли она была счастлива, обретя, подобно некоторым женщинам, истинное счастье в доме и детях, или же ей хотелось чего-то большего, но она продолжала храбро выполнять условия сделки.

Что же касается меня, я прожила при дворе еще два года. А затем на Пятидесятницу, когда Элейна понесла второго ребенка, Гвенвифар отомстила мне.